Дни неделями тосковали по ночам, а ночи застывали в растяжке жвачки и рвались по звонку будильника. Привычки цементировали рот или загоняли прут-сосульку так глубоко, что слов было не сыскать - лишь петь на вдохе: "Где раскаленные руки-сковороды? Кто обогреет мои лабиринты на кончиках пальцев, если не я?"
Страсти же раскручивались канатом, похожим на тот, что висел в школьном спортзале, и били узлом по голове и рукам.
Анна возвращалась домой, улыбалась только кошке, долго держала руки под проточной водой, полчаса сидела на полу в молельной позе, потом доставала из комода "Момент". Так и входило время клея. Прозрачного. Пахучего. Прочного.
Головная боль исчезала, когда открывалось окно, но ощущение оголенности и напряжение черепа с надписью "Не влезай..." начало пропадать недавно.
Для нее это стало магическим ритуалом, в котором важно все то, о чем она и не догадывалась. Знали руки. Ее руки в детстве вылепили с десяток снеговиков, не меньше глиняных ваз и сотни фигурок из пластилина. Ее пальцы были красивы и тем, что эти уродцы рано узнали ожоги, порезы, занозы. Они тысячи раз пачкали себя мелом, краской, едой, грязью. Мизинец правой руки до сих пор не отучился ковырять в носу. Десять. Пять. Каждый. Они многое умеют, наверное, сами, и никакая голова им не правитель.
Обо всех Анна припоминала историю. Лет в 12 она прострочила указательный палец левой руки. Игла проткнула ноготь, вышла сквозь мякоть подушки. Не осталось и крапинки, а влечение к шпулькам и шитью осталось. Она не играла в паучиху или шелкопряда, а вышивала или просто мечтала создать свою нить. Нить-жилу, нить-аорту, нить-ручей, нить-провод. Маленькой ей нравилось трогать провода. Разные. Особо налитой провод был у холодильника. Что же было внутри этой кишки, заставляющее тарахтеть и морозить? Ей хотелось смотать клубок из этого и залезть на столб, как монтер с кошками на ногах, чтобы стало вокруг светло, словно в холодильнике, и сытно. С ножницами ее и застали на кухне...
Анне нравилось вспоминать и легенду о прабабушке-мастерице, которая вышивала, вязала и ткала удивительно тонкую, сияющую пряжу. Помогала ли ей небесная пряха Доля, подарив золотистую нить, Анна не знала, а верила в это. Ее прабабушка не только одевала полдеревни, а однажды спасла замерзающего путника, подарив ему тоже нити. Нити шали, чая, бани, любви, замужества, детей и поколений.
Анна мечтала о чуде и железобетонила. Лишь пальцы вытаскивали ее из хандры. По-разному...
Как-то причесав кошку, она не выбросила шерсть, а скрутила жгутик, скатала шарик и соединила их cломанной зубочисткой. С той минуты и родилась ее нить в клубке или фигурке. Она скручивала пух, а карандаш был веретеном. Появились крошечные зверьки, напоминающие тех, что продаются из валяной шерсти. Это и стало ее тайным ритуалом. Сейчас ей помогал клей. Он крепче держал бусинки глаз, не давал фигуркам пушиться, хоть и пачкал пальцы, а кошка, чувствуя запах, перестала прятать эти игрушечные вычесы где-то в лабиринтах квартиры.
Она могла бросить поделку в морозильник или микроволновку, вынуть глаз или съесть ухо, закинуть за диван и забыть. Нет, она не Минотавр...
Могла выкатать быка и десятью пальцами, соорудившими огромный кулак, стукнуть пару раз или ткнуть шилом и уплыть далеко. Не Тесей...
Могла бы сделать жгут-анаконду, только кошка еще мала.
Могла бы...
А пока все это помогало ей выдыхать глубоко перед сном:"Скажи мне, кто твой Бог, и я скажу... У меня есть мой Бог в изумрудной красоте"..................................................
Утро нового дня было привычным, немного вялым. Анна уволила троих дизайнеров и секретаря, наплодившего о ней целый сборник мифов "Арматурная Анна". Ради спасения. И вернулась к наброску нового зверька.