Дождь только что кончился. Его последние капли тонут в моей взлохмаченной шерсти. Так просто и естественно ступать по грязи четырьмя крепкими и выносливыми лапами! И почему я не додумалась до этого раньше? Прохладная земля смачно чмокает, запоминает чёткие следы. Листва стряхивает на меня остатки водной благодати. Душистый, просвеченный солнцем воздух наполняет мои ноздри.
Поджарая бродяжка, вздрагивающая песочно-серой шкурой под холодными каплями. Я отныне голодна, хотя ещё недавно воротила нос от пищи.
Я ищу. Я вся - движение. Я иду по следу ускользающей тайны. Тайны мира, который снится мне каждую ночь.
И тут неожиданно передо мной возник некто. Иссиня-чёрный зверь ростом с меня; пушистая грива, подобная львиной, удлинённая белая морда с рыжей "маской". Огромные прозрачные глаза. Зверь смотрит с любопытством давнего знакомого, которого пока ещё не узнали, но он-то узнал!
"Ты кто?" - спрашиваю мысленно, ничуть не усомнившись в том, что вопрос будет услышан.
"Разве не узнаёшь?" - зверь усмехнулся улыбкой спящего барса. Морда превратилась в человеческое лицо. Моё лицо. Те же полуазиатские скулы, тот же калмыцкий нос, те же раскосые глаза цвета речной воды, но не согретой солнцем (как у меня), а подёрнутой тонким октябрьским льдом. Зверь снова стал собой. А глаза остались теми же.
Вдруг на меня обрушился пронзительный звон. Я знаю, что он не умолкнет, пока я не уйду. Уже исчезая, растворяясь в утренней дымке, я успела бросить зверю в смеющиеся немигающие глаза:
"Я тебя запомнила"
Это была моя первая встреча с Масдаром.
***
Каждое утро на рассвете будильник грубо выдёргивает меня из Потусторонья, встряхивает за шиворот, словно котёнка, и вбрасывает в тесную перчатку физического тела. Я в рабстве у этого маленького звенящего предмета, в рабстве добровольном, ибо свергнуть власть будильника - значит выпасть из реальной жизни. А этого я пока не хочу. Я хочу по-прежнему пытаться усидеть на двух стульях сразу. Ночь - в Потусторонье. День - в реале.
Если уж речь зашла о рабстве, то, по большому счёту, все мы в рабстве у слов. Словами легко объяснить внешние события, но сны ускользают из их твёрдых цепких щупалец. Как-то громоздко и неловко будет звучать рассказ, поминутно пересыпаемый бесконечными "как бы", "что-то вроде того" или "сегодня мне приснилось". И вот этого рабства я уж точно не потерплю. Я ломаю грань между сном и реальностью, ведь они - одно и тоже; одно проистекает из другого. Не сны - призраки. Это мы призраки - вне снов.
Мои осмысленные вкрапления в тот мир начались с Конца Света. Да, там он наступил раньше, значит, и у нас не за горами. До того рокового и знаменательного дня я просто блуждала там без особой цели, воспринимая тот мир как органическое продолжение нашей реальности. Да, собственно, Потусторонье ничем таким тогда не отличалось от реала. Просто немного иные законы пространственных перемещений и течения времени. Из того доапокалиптического периода запомнился мне тонкий аромат каменной соли на соляных складах, запах кофе на горной переправочной станции да полёты над крышами салтовских девятиэтажек. Сколько себя помню, летать во сне не составляло для меня никакого труда.
Но всё по порядку. Потусторонческий апокалипсис начался в 00:35 ночи. Розоватые энергосберегающие фонари, популярные в нашем городе и в реале, ещё не погасли, разбавляя тьму фиолетовыми отблесками. Коробчатый дом напротив. Седьмой этаж. За наполовину задёрнутой тяжелой алой шторой группа девочек лет двенадцати как раз начинала репетировать какой-то танцевальный номер. Стены в пустоватой комнате выбелены. В какой-то момент дети закрывают кроваво-алый полог. Окно подобно рубину в закатных лучах. Это знак тому, что начнётся уже мгновение спустя.
Внезапно начало рассветать. Быстро, за полчаса в воцарившейся мёртвой тишине родился сумрачный тревожный рассвет. Мир замер, робко надеясь, что и на этот раз "пронесёт". Люди сбились с привычных биоритмов. Как лунатики, притихшие, выползали они на работу, убеждая себя, что это просто ночь была муторная и они не заметили, как настало утро. Но тут с небес на землю медленно и совершенно бесшумно стала опускаться тьма. Непроницаемая. Темнее любой ночной. Будто на крыше нашего дома до этого стояли прожекторы неимоверной мощности, и рассвет был лишь их порождением. А теперь они медленно склоняли свои хромированные софиты к земле, смиряясь с неизбежным.
Город опять перевёл дух, приняв теперь кратковременный день за мираж. А в просвете между двумя домами в небе возникло завихрение, стремительно разраставшаяся, светящаяся изнутри воронка. Её внушительный рокот напоминал надвигающуюся грозу. В моём застывшем от ужаса мозгу вопила только одна мысль: "ЧЁРНАЯ ДЫРААА!!!" Одно мерзкое существо как-то ляпнуло, не подумав, нам, маленьким детям, что чёрная дыра расщепит всё попавшее в неё на атомы... Попытка представить себе, что чувствует человек, расщепляемый на атомы, ни к чему хорошему не привела... Хоть я и наблюдала за всем происходящим из окна своей квартиры, ужас мигом транспортировал меня в реал. Т.е. я проснулась. И не видела, как мир, практически ничем не отличный от нашего, изменялся до неузнаваемости. После того сна я ещё месяца два боялась смотреть в ночное небо.
Энное количество времени спустя. (Время реала и время Потусторонья в корне отличаются: пока в реале длится одна ночь, в Потусторонье я могу прожить несколько насыщенных событиями дней). Потусторонье стало красочной иллюстрацией того, каким будет реал после Апокалипсиса. Те же дома, те же улицы, но словно после атомного взрыва. Удивительно, но от пережитой планетарной катастрофы пострадали только здания. Убитых, раненых людей или животных я не видела ни разу. Хотя, быть может, их успели убрать, прикрыть отвратительными чёрными пакетами словно мусор, пока моё сознание пребывало в реале. Правда, люди все были на взводе, бранились почём зря. Мы с собаками, гуляя по опустевшему футбольному полю в окрестностях нашего дома, часто слышали матерные вопли жильцов многоэтажек, так и не свыкшихся с реалиями нового измерения. Разбитые окна затянуты целлофаном. Пластиковые рамы вместе со стёклами начисто вынесло невиданной силой из оконных проёмов. Выходит, правы были те, кто говорили, что не все смогут войти в Новый Мир.
Потусторонье. Это слово пришло мне в голову само собой, словно было придумано кем-то задолго до меня. Я тогда уже познакомилась с Масдаром поближе. Настолько, чтобы отправляться с ним на прогулки по родным для нас обоих окраинам. Мне кажется, он сам меня нашел. А может, и никогда не покидал. Просто я не замечала рядом с собой безмолвную недремлющую тень, исподволь знакомившую меня с новым миром и новой жизнью. А голос, то и дело звучавший в моей голове, направлявший меня, насмешливо-добродушно журивший меня за очередную глупость, принимала за голос собственной совести. Быть может, Масдар и есть совесть. Сам он молчит о своём происхождении и о своём прошлом.
Но полагать, что Масдар - это моя заботливая нянька в Потусторонье, было бы грубой ошибкой. Как ни странно, мы скорее соперники. Он направляет меня и помогает мне ради собственного удовольствия, по крайней мере, он постоянно пытается меня убедить, что им движет именно это. Очаровательное юное существо с глазами цвета арктического льда, с пушистой шапкой чёрных прямых волос, белой кожей и тонкими чертами скуластого лица. У губ залегли две едва заметные иронические морщинки. Невысокого роста, сложением он напоминает Маугли-подростка, а грацией - молодую пантеру. Весь его облик излучает властное андрогинное обаяние. На мои вопросы относительно его жизни он всегда отвечает одинаково:
- Зачем спрашивать там, где нужно вспомнить? Ты сама всё знаешь. Я - это ты.
Худо-бедно мне удалось вытянуть из него некоторые сведения относительно Потусторонья и него самого. Полунамёками, полузагадками (по-другому он или не умеет, или не хочет изъясняться) он рассказал, что Потусторонье - не просто сон. Это ближний параллельный мир. Мы все живём одновременно и в реале, и Потусторонье, и во многих других мирах. Во сне мозг может перенести человека в какой-нибудь из ближних (или дальних - у кого какие способности) "параллелок".
- Значит, я могу встретить тебя и в реале? - с надеждой вопрошаю я.
- Можешь.
Масдар так и не раскрыл мне тайну своего первого появления. Т.е. как он смог превратиться в Зверя.
- Так же как и ты смогла превратиться в бродячую собаку.
Ни прибавить, ни отнять. И мне казалось, что я действительно знаю гораздо больше; мне просто надо вспомнить...
В Потусторонье мы разговариваем почти исключительно телепатически. Мы можем гулять сутки напролёт. Особенно нравится нам зима. Зимы в Потусторонье снежные. Крупные хлопья снега падают медленно и неслышно. Вокруг - та особая тишина, в которой таится множество шорохов.
Танцуй, танцуй, Щенок,
Лови зубами хлопья вечности,
И пой свои гимны конечности
Бытия земного и слёз, его полнящих...
Так пел мне мой Зверь Масдар. И я танцевала, ловила губами снежные хлопья, Масдар смеялся, отбивал мне шаманский ритм на старом, невесть откуда взявшемся ведре, а потом и сам танцевал подобно дикому обольстительному богу...
***
Солнце реала касается горизонта. Величественный монумент Харьковского Академического Театра Оперы и Балета поблёскивает золотом и кровью. Это моё любимое время. Я часто прихожу сюда. С высоты бетонных уступов я смотрю на людей. Они забавны и скучны в своём неспешном отдыхе, одинаковы и бесконечно далеки друг от друга. Считающий себя неформалами молодняк развязно хохочет и коптит на соседней террасе. Мне нет до них дела. Я прикладываю ладони к разогретому за летний, жаркий день бетону и чувствую оживающее умиротворение безумства, создавшего это чудовище архитектуры постмодернизма.
С самого его появления судьба сыграла с Театром злую шутку. Его создали для того, чтобы слушать в нём классическую оперу и наслаждаться изящным искусством балета. Но оно мечтало о сумасшедших раскатах индастриэла и экстатически-бешеных ритмах "Божьей Смерти" (если это кому-то о чём-нибудь говорит). Колосс молчит, шоколадными глазами-окнами безразлично рассматривает людей, всеми своими выступами и арматурными вензелями вслушивается, пребывая уже там, в Новом Мире...
В Потусторонье ХАТОБ до сих пор остаётся частично недостроенным. Мрачный абрис с чёрными провалами окон и ржавой арматурой каркасов. Колосс, архитектурой напоминающий гробницу неведомого бога, пульсирует и живёт своей жизнью. Многочисленные собрания людей (люди ли это были?), облачённых в чёрное и металл, танцуют под дикую, мощную музыку воли, попирающей законы. "Делай, что хочешь, и да будет то законом", как говаривал Алистер Кроули. Но веселье жителей Потусторонья не оставляет места насилию. Большие псы сидят на бетонных плитах и молчаливо наблюдают за празднеством. Я и Масдар стоим на проржавевшей крыше ХАТОБа и тоже молчим. Ибо тот мир и по ту сторону слов.
Ночь и тяжеловесное очарование бетона. Луна сканирует пространство нитями из жемчуга. А знаете, какая там Луна? На полнеба! Выйдешь на улицу и рассматриваешь кратеры и долины на бледной коре. Луна источает электричество. Энергией напоён воздух. Пространство изгибается дугой, оно волнуется подобно воде, властно и податливо обволакивает моё тело, поднимает меня и вместе со временем подчиняется моей воле. Они - глина, из которого я леплю мир будущего.
Ночной Харьков в Потусторонье с высоты птичьего полёта - это контраст светящегося постиндустриальными огнями Центра (он ощетинился небоскрёбами и стеклянными атриумами Нового Мира, выстроенного вскоре после Катастрофы), и погруженных во тьму окраин. Я родом из этих окраин. Это зона покинутых развалин, где электричество бывает не каждый день, а Интернет, телефон и прочие блага цивилизации стали экзотикой. Брошенные жильцами многоэтажки никем не охраняются. Руффинг, бейсджампинг,сталкерство и пэйнтбол - официальные и безнаказанные способы развлечься. Любители экстрима, проживающие в центральных, наиболее благополучных районах, быстро и с воодушевлением отстраивавшихся непотопляемыми олигархами, устремляются в мой край на поиски бесплатных приключений на свою голову. Некоторые, наиболее увлечённые и сдвинутые, остаются здесь жить, создавая своеобразные и весьма колоритные коммуны неформалов, не нарушая, впрочем, жалкого спокойствия соседей. Остальные, никем не занятые, пустующие здания берутся под опеку странными одинокими личностями, стоящими одной ногой в жизни, а другой - в анабиозе. Но о них чуть позже. Параллельно этому праздному и предвкушающему потоку обывателей в обратном направлении - от забытых микрорайонов к Центру - устремляются пострадавшие беженцы в поисках лучшей жизни. В Харькове теперь появился свой Moscow-City. Окраины городские власти решили пока не восстанавливать как бесперспективные на данный момент. "Нам бы хоть с Центром разобраться..." - устало вздыхает мэр. И умалчивает, что отстроенный по последнему слову техники Центр станет значимой монополией на сотни километров вокруг. Лично в моей жизни и в жизнях моих близких ничего особенно не изменилось, поэтому мы никуда перебираться не собираемся. Мне нравятся безлюдные просторы Салтовки, негласно отданные в моё распоряжение. Это моя территория; моя, моих собак, и тех относительно немногочисленных людей, которые способны к беспроблемному сосуществованию. Немногим оставшимся в микрорайонах гражданам нет дела до долговязого подростка с пятёркой бродячих собак. В Потусторонье мы можем беспечно блуждать целыми днями среди обглоданных стихией домов и вывороченных с корнем деревьев, не опасаясь услышать в свой адрес остервенелый клёкот "пришибленных" приподъездных бабок. Увы, я человек, и ничто человеческое мне не чуждо: я отношусь к живым существам терпимо и даже благодушно только до тех пор, пока они не посягают на мою независимость. Не говорите мне, что делать, и я не скажу, куда вам идти...
Среди всяческих преимуществ, даруемых Потустороньем своим способным ученикам, есть и способность становиться незаметным, читай, невидимым для некоторых докучливых людей. Виртуозы, о которых мне приходилось слышать - не видеть, могли, просто шагая по улице, то пропадать, закутываясь в ближнюю "параллелку", то, через пару шагов, снова возникать из воздуха. Потустронье многослойно, о многих возможностях и лазейках я и понятия не имею. Не всё сразу. У меня тоже порой получается "исчезать". Прохожие презабавно расступаются предо мной, притихнув и выпучив глаза. Чувствуют чьё-то приближение и инстинктивно уступают дорогу.
Для таких, как я, в Потусторонье раздолье. Не то что в реальности. Но не следует думать, что всеобщая безнаказанность и отсутствие необходимости придерживаться какого-либо распорядка дня превратили меня и мне подобных в окончательных раздолбаев. Во-первых, школяр остаётся школяром - наша многострадальная alma mater продолжает работать и учить. Мы, студенты, т.е. те, кто не сбежал в Kharkov-City, ходим на пары, прислушиваемся к треску сыплющейся штукатурки над нашими головами и кладём мазок за мазком на портрет осунувшегося и сбитого с толку натурщика-обывателя; юное, зеленоватое существо скрючилось на фанерном стуле и с нетерпением ждёт звонка на перерыв, чтобы затянуться сигареткой за училищными воротами.
Во-вторых, в свободное время я часто отправляюсь к зданиям бывших библиотек. Разбросанные, разграбленные от нечего делать книги валяются на опустевших стеллажах. Зимой я порой натыкаюсь на них даже на улице, в снегу. Откуда они там берутся? Бережно подбираю выдранные листы, вдыхаю аромат пожелтевших и отсыревщих от талой воды страниц и прячу моё бумажное сокровище за пазуху. Даром что книги не мои и энергетика у них чужая. Когда вокруг тебя рушится мир, на многое в нём ты начинаешь смотреть по-другому.
В реале я часто встречаю закат очередного дня на бетонных уступах Оперного Театра. Здесь относительно тихо, и с высоты десятка метров лучше видна местность и населяющие её люди. Я не считаю себя выше других. Я не лучше и не хуже, я просто другая. Посему предпочитаю держаться от толпы на расстоянии. Пока ещё позволяю себе с подростковым максимализмом стеречь своё "я" от чужих, бесцеремонных взглядов. Смешаться с серой массой я всегда успею. Тем более если провести некоторые параллели между Потустороньем и реалом, желание вмешиваться в общественную жизнь реала пропадает вовсе. Слишком уж гиблое и неповоротливое это дело.
Вот, к примеру, в Британском Научном Музее появилась экскурсия "Музей глазами таракана". На людей надевают кожистые костюмы тараканов, учат говорить по-тараканьи и перемещаться по музею перебежками, будто им и впрямь грозит "дихлофос". А главное, англосаксы-посетители рады и счастливы почувствовать себя тараканами! Они искренне кичатся тем, что выживут даже в центре ядерного взрыва... Следующей придумкой мирового правительства станет, наверное, экскурсия по анатомическому музею под названием "Человек глазами гельминта". Ведь иным людям так приятно хотя бы на короткое время избавиться от остатков мозга! "Какая лёгкость в голове!"
В Потусторонье вместо костюмов тараканов людям выдают костюмы овощей и фруктов - морковки там, огурцы, бананы, груши - кому что по фигуре. Аттракцион называется "Трамвай весёлых овощей". Только в таких костюмах людей пускают кататься в полностью автоматическом трамвае вдоль берега Днепра в Киеве. Полностью автоматический - это значит даже без водителя. Что лучше - быть аппетитно съеденным или всю жизнь ковыряться в дерьме и восхвалять это дерьмо как высшее благо - вопрос спорный. Но, по-моему, чтобы не запятнать себя, порой лучше прикинуться овощем.
Кстати, о пятнании и поливании грязью. Телеканалы Потусторонья тоже кое в чём превзошли свои аналоги в реале. Тамошние журналисты умудряются не только выцарапывать факты из личной жизни артистов и политиков, но и каким-то образом продираются в их прошлые инкарнации (!). По-моему, принудительная регрессия возможна, только если у человека в голову вшита "флэшка" и чужим дяденькам доступны любые файлы мозга. Но это - характерная особенность обитателей Центра. Мода у них нынче такая. (Точно так же, как и покупать списанные, но рабочие танки и использовать их в качестве внедорожников - характерная особенность олигархов Центра. Подобные экземпляры всегда вызывали у нас с Масдаром приступы неуёмного хохота.) Так или иначе, а акулы мультимедиа и компьютерных мышей выражаются так: "Скандально известный артист/политик такой-то на самом деле не тот-то и тот-то, а английский чинуша, живший в ХVIII веке..." и далее в том же духе. Именно "на самом деле", а не в "прошлой жизни". Довелось мне посмотреть аналогичную программу и об одном уважаемом мною человеке из реала (в Потусторонье мы с ним тоже сталкивались). Вот творит себе этот "артист, мотающийся по свету", преклоняется перед всем германским, со странным трепетом относится к чёрно-металлическому милитари, к похожим на людей машинам и похожим на машины людям... И знать не знает, что был он в прошлой жизни офицером немецкой армии Герхардтом фон Штадтом, отпрыском старинного графского рода Германии, участвовавшим в Первой Мировой Войне и руководившим чем-то вроде танкового полка. В той передаче даже фотография была. Вообще у этого человека все прошлые инкарнации оказались весьма внушительными. Но ведь не только инкарнации диктуют стартовый капитал души. Важно ещё и то, где была душа между воплощениями. И сдаётся мне, что конкретно этот человек был очень далеко отсюда... Быть может, в другой галактике или в относительно отдалённой высшей "параллелке". Нездешнее он создание. Словом, для меня естественнее видеть его в Потусторонье, чем в реале.
***
Люди в реале удивляются, почему мне нравятся развалины. А я молчу. Ведь если я им отвечу, что в развалинах нынешних городов, в мёртвой (кажущейся мёртвой!) красоте замшелых бетонных блоков я вижу начало новой, сильной и свободной жизни - то люди удивятся ещё больше... В Потусторонье же развалины стали олицетворением и прибежищем целой верствы общества. Окончательно покинутые законными жильцями здания заселяются одиночками, психами, инвалидами и просто уставшими от жизни даже в Потусторонье, людьми. Они берут под шефство данное здание, в меру своих скудных сил и возможностей оберегают его от дальнейшего разрушения. В воцарившемся безразличии властей отшельники носят при себе огнестрельное и холодное оружие, редко выбираясь за пределы своего обиталища. Они никому не причиняют вреда без веских на то причин, пускают к себе улепётывающих от несправедливо и справедливо нажитых проблем или преследований неформальных группировок. Вполне терпимо относятся они и к юным искателям приключений вроде меня и Масдара, о возрасте которого, впрочем, я не знала ничего определённого. Хозяин развалин почти никогда не показывается на глаза. Но, шатаясь с раскрытыми от восторга ртами по пустым, звенящим тишиной цехам какого-нибудь завода или элеватора, мы всегда ощущаем незримое его присутствие. Зачастую хозяин оставляет о себе некое вещественное напоминание. Например, помнится мне приколотая к растрескавшейся двери заводского цеха цветная фотография: мужчина средних лет, с одутловатым лицом, лысой головой и отрешенным взглядом аутиста, с воткнутой в макушку ложкой. Косорукий, дилетантский фотошопчик. [Интересно, откуда у владельца этого металлолома сыскался компьютер с Photoshop'ом?] За фотографию был заткнут старенький, советский ещё, конверт из-под фотобумаги, на коем значилось, что содержатель сего строения - Анатолий Васильевич (фамилию не помню), то ли полковник, то ли генерал в отставке. От конвертика веяло почему-то ностальгией по Советскому времени...
Ещё один товарищ, держатель Харьковского элеватора, парень лет двадцати пяти, коротко остриженный, худой, с глазами затравленного, но доброго от природы волка, ни сказав ни слова, спрятал меня в своём элеваторе от увязавшихся за мной гопников.
Вообще, Потусторонье нельзя назвать обителью абсолютной безопасности. Законы на государственном уровне отсутствуют, и каждый житель этой бренной земли отныне ориентируется на собственные совесть и корысть. Преступность, конечно, есть, но массового разбоя мне наблюдать не приходится. Люди будто и не стремятся отстраивать свою прежнюю жизнь. Словно потеряли веру в её смысл. Живут как живётся. Такие, как я, правда, радуются. Для них наступил звёздный час. Общество отныне не довлеет над нами, благодаря телепатии преграды стёрлись. Встречаясь с человеком, я сразу вижу, кто он и по дороге ли мне с ним.
Основную часть преступлений ( как назвал бы это реал, ещё не тронутый Катастрофой) совершают как раз экстремалы-переселенцы из Центра. Они маются дурью, пытаются разнообразить свою жизнь всеми возможными способами. И как-то на заре довелось мне видеть поучительную и печальную картину. Не достроенный ещё с прежних времён многоэтажный дом. Столпы с ярусами, частично без стен. Сходство с карточным домиком: дунь и рассыплется (как и шаткое спокойствие его жильцов). Густая, высокая, пьянящая трава на площадке перед домом. Несколько раздолбанных машин "скорой помощи" с мигалками, суета врачей. На траве лежала девочка лет шестнадцати, бледная восковой бледностью, с закрытой врачебными бинтами раной в районе солнечного сплетения. Над нею в полном смятении всхлипывали её товарки. Одна даже рыдала. Это она предложила своим заскучавшим подругам поиграть в "жертвоприношение". Возомнила себя "жрецом", вошла во вкус и убила злосчастную жертву по-настоящему. Наказание последовало незамедлительно. Совесть в Потусторонье жалит нещадно. Всевидящие Высшие Силы прорастают тонкими, но прочными нитями в каждую душу. Некто неотступно следует за каждым человеком, подобно суровому и любящему родителю, порой запускающему программу самоуничтожения физической оболочки провинившегося дитяти ради его же собственного блага. Я не подходила к этим людям, окруженным изорванной и медленно погибающей аурой. Но знала всю их историю, равно как и то, что дни девчонки-убийцы сочтены. Чувство вины порой подобно Стирателям.
Но не каждое убийство карается в Потусторонье столь жестко. Справедливая и эквивалетная месть не лишает жизни мстителя. По большому счёту, все мы несём там ответственность только перед кармой. Разница только в том, что в Потусторонье ты сразу чувствуешь, что прибавил или убавил тот или иной поступок в твоём ноосферном учётном листе.
А уставшие от жизни имеют в Потусторонье уникальную возможность взять time-out. Я не знаю, как назвать это состояние, но точнее всего его суть отображает слово "анабиоз". Люди и животные забиваются в щели своих полуразрушенных жилищ, закрываются в шкафах и внутристенных "столярках" и там замирают. Их тела едва заметно усыхают, покрываются паутиной и пылью (домовые пауки почему-то облюбовывают анабиозников). Глаза у них, т.е. у анабиозников, всегда открыты, блестящи, но будто подёрнуты прозрачной пеленой. Помнится, мы с Масдаром баловались в заброшенном доме одной старой девы. И наткнулись на хозяйку дома. Она стояла в углублении стены, бывшем когда-то кладовкой. Бутылочного оттенка тусклый свет дня порождал блики в её застывших глазах. Я надолго запомнила этот взгляд: невидящий, неподвижный, но мыслящий. Взгляд, обращённый внутрь себя, созерцающий никому не ведомые глубинные течения души. Человек неподвижен, как статуя. Не слышно дыхания в оплетённом прозрачным саваном паутины теле. Мы постояли перед нею пару секунд и поспешили ретироваться. Не из страха, а из чувства, что можем нарушить чей-то священный покой.
Отдельным развлечением (при чём, не для слабонервных), по достоинтву оценённым нами с Масдаром, стало перемещение в нашем метрополитене. Пройдя через обычный и для реала рой "флайеристов", по-прежнему всем и каждому навязывавших "двери-окна-балконы-двери" и со смехом отмахнувшись от протянутых со всех сторон рекламных бумажек, мы с Масдаром попадаем в сумрачную обитель метро. [Nota bene: после Катастрофы "окна-балконы" действительно понадобятся многим, только деньги на них есть не у каждого.] Харьковская подземка сильно пострадала от катаклизма. Некоторые станции обвалились, уцелевшие находятся в аварийном состоянии. Но их не закрыли. Люди всё равно предпочитают метро наземному транспорту вроде хвалёных "тигров" - покоцанных круглых автобусов; с тиграми их роднит разве что рёв моторов. Метро же превратилось в русскую рулетку, вызывающую дополнительный дикий восторг переселенцев из Центра: застрянешь - не застрянешь, завалит - не завалит. Изрядно порадовало меня невесть кем придуманное новшество: тоннели для поездов расширили и проложили дополнительную пешеходную платформу вдоль всего железнодорожного пути. Т.е. пассажиру теперь предоставляется выбор - ехать или идти тем же маршрутом. Лично мне приятней идти. Рассматривать кабели, трансформаторы. Поезда нынче ездят медленно, сильно не грохочут в замкнутом пространстве тоннеля и не пытаются "сдуть" зазевавшегося горожанина. К тому же зимой там очень тепло, можно гулять по метро, жевать пирожок и греться. Поскольку электричество периодически неожиданно пропадает, в потолках станций проделали окна, посему хотя бы дневной свет рассеивает мглу подземелья. В тёмное время суток метро либо вообще не работает, либо вместо жетонов (точнее, бездарно не оправдавших себя талонов) при входе продавают по той же цене подобранные на помойках фонарики, дабы застрявшие могли самостоятельно выйти на поверхность. Тех, у кого фонарики уже есть, пускают бесплатно (опасно всё-таки, так что, ещё с людей деньги драть? Вот она, вездесущая Ноосфера-совесть!) Многие храбрецы этим пользуются и ездят в метро исключительно ночью. Кстати, из уцелевших станций особо пострадала станция им. Барабашова, в народе - Барабашка. Её свод треснул, с потолка песочек сыплется. Поезда проезжают её медленно, тревожно и напряженно гудя моторами. Физически ощущаешь, как напрягаются все, кто в них находится...
***
Мне понадобилась всего пара месяцев, чтобы разобраться, что же для меня важнее - реал или Потусторонье.
- Я не хочу возвращаться. - Сказала я как-то, привалившись к Масдарову плечу. Мы оба устали после очередного променада и сидели на бетонной плите, валявшейся на обочине разбитой дороги. Был вечер. То самое время, когда солнце касается горизонта.
Масдар, не глядя на меня и не шелохнувшись, молвил, не спрашивая, а утверждая.
- Ты боишься.
- Я? Боюсь? Боюсь чего?
- Жизни.
Я смотрела на Масдара во все глаза. И он снизошел до того, чтобы объяснить свою мысль.
- Мир устроен так, что наше сознание воспринимает реал как явь. Реал, а не Потусторонье. Ведь это не просто так сделано. Ты выбрала Потусторонье потому, что здесь легко справиться с врагами; точнее, ты можешь просто стать для них невидимой. Здесь легко найти друга, потому что ты можешь видеть ауру, душу человека ли Зверя... - Масдар усмехнулся, увидев, как дрогнули мои ресницы. - Здесь не нужно бороться за место под солнцем с миллионами обывателей, играющих не по правилам и подлостью, хитростью своею перекрывающих тебе дорогу. Здесь ты и обыватели просто существуете на разных, не пересекающихся друг с другом уровнях. Это просто. Здесь слишком многое просто. А ты попробуй жить там, в реале, попробуй превзойти их всех - не подлостью, а разумом и чутьём, подаренными тебе Потустороньем.
- Я устала бороться. Я хочу просто жить! Неужели я не имею на это права?! - Смысл Масдаровых слов ещё не дошел до моего ума.
- Имеешь. У тебя два пути: либо замкнуться в себе, никого не пуская в меловый круг, никому не веря, ни к кому не подходя первой, и задохнуться от неизбывной тоски и одиночества, от недостатка свежей крови. Либо непрестанно познавать, непрестанно бороться с другими и с самой собой (с собой - прежде всего!), пусть это принесёт тебе бездну боли и лишь крупицу радости и счастье длиною в миг. Ты всё равно в итоге задохнёшься - от шрамов, которые перекроют тебе кислород. Но, по крайней мере, у тебя никогда не будет недостатка в свежей крови и в свежем ветре - не важно, каким ядом они будут отравлены. Они всё равно обогатят тебя подобно перегною, удобряющему землю.
- Я не верю в людей. Их яд меня отравит, а не обогатит. Я стану такой же, как они - стану жить ради денег и путать с похотью любовь! Я не хочу, я не верю! Я чужая среди них! Они не слышат меня, не хотят слышать, а если и услыщат, то не поймут. Моё благородство и честность никому, кроме меня, не нужны! Мне надоело рисовать, петь, писать, жить только для себя! В этом нет смысла...
Умиротворение исчезло без следа. Меня грызло подсознательное чувство, что Масдар прав. Ноя не могла ещё понять этого умом и принять сердцем... Я встала и пошла прочь, едва не всхлипывая от чего-то очень похожего на обиду. Обиду на несправедливо устроенное мироздание, в котором каплю счастья нужно покупать каплей крови.
- Предоставь другим судить о твоих благородстве и честности! - Крикнул мне вслед Масдар. - И не все люди одинаковы.
Я шла, не оборачиваясь. И тогда услышала Масдаров хлёсткий итог моей личности:
- Дура! Кому от этого будет хуже?
***
Я не вернусь... Я не вернусь... Вернулась как миленькая! Упорными молитвами будильника, чтоб он жил сто лет... И в реале ещё долго обдумывала слова моего Зверя. Некоторые вещи доходят до меня как сквозь танковую броню. Но если уж дойдут...
К Масдару я явилась с покаянным видом. Он сразу увидел влачащиеся за мною серебряные нити. Целые. Необорванные. И вздохнул с облегчением. Это, значит, я ничего глупого и непоправимого с собой не сделала. Всё-таки что-то да значу я для моего надменного прекрасного Зверя, раз он переживал за меня... Я нашла его на одном из уступов Потусторонческого варианта ХАТОБа. Как выяснилось, он тоже любит приходить сюда на закате. Я подошла, робко-просительно заглянула в его пронзительно- ледяные глаза, в которых нежность - такая же редкая гостья, как и ненависть. Он всё понял без слов. На его лице никак не отобразилось удовлетворение от того, что он оказался прав. Он повернулся в сторону города лежащего у наших ног. И мне вдруг почудилось, что сквозь футуристический Харьков Потусторонья проглядывает Харьков реала.
- Боже, как это скучно!.. И противно. Ты думаешь, я не размышлял над сутью реала? Он катится к чёрту, но до чего же забавно он туда катится! За этим иногда стоит понаблюдать. Иногда. Я такой же, как ты. Я тоже живу и там, и здесь. И я знаю, как это тяжело.
Я стояла рядом, затаив дыхание, силясь заглянуть ему в глаза.
- Я выбрал тебя не случайно. Я верю в тебя. Мне нужен такой человек, как ты. Мне нужно, чтобы и в меня кто-то верил. Зверь тоже может выбиться из сил и найти временный приют под одним деревом с таким борзым щенком, как ты. Но не жди, что я буду сбавлять шаг, чтобы ты за мной успевала! - он посмотрел на меня. Он улыбался, как и прежде, лукаво и обольстительно, но на глазах блестели слёзы. Никогда я не видела его таким.
- Подожди, быть может, я тебя ещё и обгоню! - смущённо улыбнулась я.
- О, щенок самонадеян, но это скоро пройдёт. Я лишь ненамного старше тебя, но уже понял это. А пока... - он взял меня за руку своей рукой, белой и тонкой, как у музыканта или у женщины-аристократки. - Я буду следить за тобой. Я буду искать тебя. Не разочаруй меня, когда я найду тебя.
- Я тоже буду за тобой следить. Я тоже буду тебя искать(я ищу тебя уже много лет!). Не разочаруй меня, когда я найду тебя!
Мы стояли рука об руку, соприкасаясь плечами, и смотрели на тающие в закатном мареве два города, два Харькова - Потусторонний и реальный. И тут я услышала голос моего Зверя:
- Думай...Чувствуй... Молчи. То, что ты ищешь, может прийти совсем не так, ка ты предполагаешь, и вовсе не оттуда, откуда ожидаешь...
***
Будильник разбудил меня как всегда бесцеремонно и бескомпромиссно. Но я даже не рассердилась на него, по своему обыкновению. Сегодня первый день моей подготовки к экзамену - это я решила ещё вчера. Я вступаю в реал без колебаний. Я буду бороться, чтобы не разочаровать того, кто меня ищет. Я буду бороться, ибо где-то далеко мой Зверь борется, чтобы не разочаровать меня.