Фрэнку она доверяла безоговорочно - и то, что лечил Пауля именно он, немного успокаивало. Брат очнулся на третий день. И всё это время она провела у его постели. Ей ни в чём не отказывали - в пределах тех покоев на этаже, что были им отведены. Три комнаты для неё и три для Пауля. Напротив друг друга. Запертая дверь в одном конце коридора, и дверь под охраной стражника - с другой. Она не рискнула попроситься на прогулку, как не рискнула проверить - дадут ли ей что-либо из пищи сверх того, что прописал лекарь. В воде же, молоке и хлебе ей не отказывали.
Не выказала она удивления и платьями, что принесла горничная - странно было бы, если б её старые наряды сохранились. Да и висели бы они на ней сейчас. Покрой платья как у городских мещанок откровенно намекал, что не стоит привлекать к себе лишнего внимания и пытаться проявлять характер.
Анабель сидела около брата, слушая ленивый флирт помощника лекаря и горничной, и старалась ни о чём не думать. Например, не придёт ли его величеству в голову казнить последнего герцога Реднейского. Зачем же тогда было лечить? Когда Паулю стало лучше, вернулись прежние страхи. Она надеялась, что король, да, уже король, ничего не забыл. Если не забыл, сознавалась она себе, то зашёл хотя бы взглянуть на неё. Или вызвал поговорить. Зачитать решение об их судьбе. Или прислал бы гонца с приказом. Но за три с лишним дня она видела его всего лишь единожды - и взгляд его был спокоен и равнодушен. Но ведь и без помощи он их не оставил. Анабель поняла, что ничего не может сказать о новом монархе - кроме того, что он убил отца и двух жён, как утверждала молва. Анабель вспоминала шальной взгляд, насмешливо-презрительный изгиб губ, резкий замах и - верила. Потом перед ней всплывало скучающе-затравленное выражение лица принца при разговоре о налогах и поставках в войска и - возникали сомнения. Наследника вполне устраивало пить и охотиться, пока отец созывал советы, выслушивал донесения, плёл интриги. И ей ли судить - теперь, когда она вернулась... торговаться? Самое обидное - она не могла предсказать его реакцию ни на один поступок, ни на одно слово - даже там, где должна была знать его лучше всего. Что уж говорить о своей судьбе и судьбе брата?
Фрейлина пришла за ней после обеда - да полно, фрейлина ли? Крепкая, плотно сбитая женщина неопределённого возраста, в небесно-голубом платье без декольте и кринолина, зато слегка укороченном - ровно настолько, чтобы виднелись башмаки на широком и низком каблуке. В таком платье и башмаках она спокойно могла догнать на лестнице стражника.
Анабель даже не осознавала, куда шла и не могла сказать, изменился ли замок или остался прежним. Она мучительно решала - как держаться. Так ничего и не решила.
Наверное, замок изменился. Или его величество занял апартаменты своего отца - она не знала этих покоев, холодных, обитых серым бархатом. Фрейлина пропустила её вперёд и неслышно затворила за собой дверь.
Анабель едва бросила взгляд на силуэт впереди и тут же склонилась. Приветствий она знала всего три - и надо бы произнести, да губы не пожелали разомкнуться. Слова не шли, и она так и осталась стоять, разглядывая столь же серый, словно покрытый мохом и лишайниками ковёр восточной работы. Огромный ковёр - скользя по нему взглядом можно упереться в кресло. Достаточно далеко - если на глаза навернутся слёзы, не должно быть заметно.
Приветствовать его она не соизволила - интересно, выражался ли этим протест отцеубийце или то была лишь растерянность? Надо бы выразить лёгкое недовольство по этому поводу, но на ум шла исключительно латынь - скабрёзные истории древности вперемешку с обрывками од. Он сосредоточился, составил в уме фразу по латыни, после чего сумел выдавить из себя вполне сносный перевод:
- Хорошо ли с вами обращаются? - задумался, что произнести ли имя или титул, и так ничего и не решил. Хорошо, что она стояла достаточно далеко - даже если он и не сможет взять себя в руки, это будет не столь заметно.
- Благодарю вас, вполне.
Нежелание произносить "ваше величество" уже могло бы сойти за бунт. Он попробовал вспомнить ещё какой-нибудь язык - ну, например, шандельский, и перевести вопрос уже с него:
- У вас есть какие-либо пожелания или просьбы, ваша светлость?
- Благодарю вас, ваше величество, вы крайне милостивы.
Крайне. Он сегодня крайне милостив. Надо выдержать два месяца - шестьдесят дней, если считать с сегодняшнего дня. Пятьдесят шесть, если считать с момента её появления. И вообще - почему два месяца? Недели вполне хватит, как раз три дня останется... Да. Король может позволить себе любую прихоть. В тои числе и бежать за кончиком косы этой женщины. Как мальчишка.
- Я размышлял... - скорее грезил, если уж говорить правду, но надо же сохранить лицо, - ... над вашей участью.
Она по-прежнему не желала поднять взгляд. Это хорошо.
- И не пришёл ни к какому решению. Тем более что вам полагается вознаграждение за собственную голову и голову вашего брата.
Никакой реакции.
- Вы меня слышите? - а вот имя он так и не смог произнести.
Она всегда старалась казаться безучастной. Вышибить из неё любой отклик было весьма непросто, и это очень распаляло.
- Да, ваше величество.
- Я бы желал, - кажется, она всё-таки вздрогнула, - чтобы вы побеседовали с вашим братом.
Среагировала - вскинула на него удивлённый взгляд и тут же снова уставилась в пол.
- Согласитесь, будет... не совсем хорошо, если он при свидетелях поклянётся мстить мне до конца дней... моих или его, или вдруг бросится на меня с кулаками. Или начнёт кусаться - вдруг это у вас семейное.
Вновь быстрый взгляд и прежнее молчание. А должна б помнить, во что обходились ей укусы.
- Думаю, кинжала или меча у него нет, но всё равно - подобное поведение может повлиять на моё решение. Не хотелось бы отправлять последнего из вашего рода... в подземелья Дерона или монастырь. Убедите его молчать и не проявлять враждебности.
- Да, ваше величество. Только непонятно, почему вы считаете, что мой брат способен на столь необдуманные поступки.
- Молодости свойственны необдуманные поступки, к тому же я ещё не знаю, как отнестись к вашему прощальному письму. Считать его необдуманным поступком молодости или тщательно выверенным шагом?
Она не вздрогнула. Ответила по-прежнему безучастно:
- Я никогда не писала вам писем... ваше величество. И у меня были проблемы с перьями и бумагой, если вы помните.
Всегда был уверен, что это не она. Но так до сих пор и не выяснили - кто.
- Допустим. Но, если бы вы сделали это - что бы там было? Если не вы - хотелось бы сравнить текст. И выпрямитесь, наконец, я позволяю.
Она выпрямилась и долго молчала. Потом произнесла едва слышно:
- Прощальные письма пишут тем, с кем желают... проститься. Мне нечего было сказать вам.
Непохоже, чтоб она притворялась. А если и так - какая разница?
- Вот видите, вы даже сейчас солгать не можете... красиво, - никакой реакции, по-прежнему уставилась в пол, - что же говорить о вашем брате?
А что о нём говорить? Никто не обращал внимания на седьмого отпрыска герцога, и никого и не спросишь теперь, каков характер у мальчишки, разве Фрэнка и горничных - когда тот начнёт вставать. Да и кому это нужно? Только Анабель.
- Ваше величество, - голос у неё оставался всё таким же ровным и бесстрастным, - я искренне благодарна вам за помощь и заверяю вас в своей полной преданности. Я выполню...
Всё должно было быть не так. Вино, свечи, музыка, бал. Или - башня, заломленные руки, ненавидящий взгляд. Или... но не так.
- ... любой ваш каприз.
Зачем она так? Сказала бы хоть "пожелание".
- Что вы говорите? Вы полагаете у меня остались ещё капризы, которые бы вы в своё время не выполнили? Или те два десятка пехотинцев научили вас чему-то, чему не смог я? Признаюсь, мне любопытно, но не настолько, чтобы поставить себя в один ряд с ними.
А она даже не вздрогнула. Или всё же вздрогнула, но на таком расстоянии не видно? Надо заканчивать - не стоит проверять, кто из них не выдержит первым. Тем более к обморокам она не склонна, и терять ей нечего...
- Ступайте. Я навещу герцога, пока он не встаёт с постели - ради нашей с ним общей безопасности. Чем закончится разговор - целиком зависит от вас.
Итак - пути к отступлению... нет, пути к наступлению, он отрезал. Теперь сделать вид, что сохранил самообладание. Перед самим собой. Сомнительно, что Фрэнк с Теодором а это поверят.
Разговор с Паулем отнял у неё едва не все силы. Но хотя бы немного отвлёк. Она взывала к благодарности приютившему их человеку - в ответ получала угрюмый и почти ненавидящий взгляд и мрачное: "Можно подумать, ты не знаешь, какова цена..." Хорошо, хоть не спросил, успела ли она... расплатиться... Она взывала к чувству долга перед семьёй - последний в роду обязан оставить потомство, в ответ же слышала: "Если я последний, мне и решать, в чём заключается мой долг". Закончилось всё тем, что она разрыдалась и потребовала не судить о том, чего он не знает. Это было легко - слёзы она и так едва сдерживала. Должна бы чувствовать облегчение - а вместо этого едва сумела привести себя в нормальный вид для разговора с братом.
- Я... я... Пауль, это всё ради тебя, - всхлипывала она, - ты теперь говоришь мне, что надо было оставить тебя умирать? А я? С кем я останусь...
Было немного стыдно так давить на брата, заставляя его дать нужное ей обещание, но что она могла ещё сделать? Ещё более стыдно было ловить его подозрительный взгляд - и жалеющий, и осуждающий. И уж совсем невозможно было вспомнить разговор с... - и представить, что им суждено увидеться ещё раз.
Она выплакала у Пауля обещание, что тот будет вести себя благоразумно, в самом крайнем случае начнёт кашлять и задыхаться, а на сомнительные вопросы или предложения пообещает подумать, ссылаясь на плохое самочувствие. Она даже попыталась отработать с ним кашель - но тот зашёлся в таком тяжёлом приступе, что пришлось звать лекаря. Вместо тревоги она испытала облегчение - если его величеству и донесут подробности их разговора, он будет знать, что она сделала всё, что могла. И еще она шёпотом выпросила у него не упоминать... ничего не упоминать о ней. Совсем ничего.
Король... Пауль сразу понял, что это он. Но мог ведь и принять его за лекаря, особенно в столь мрачном камзоле. Не очень-то сильно его одежда отличалась от одежды лекаря. А больному можно проявить недогадливость. Поэтому Пауль не стал приподниматься и выказывать его величеству своё почтение. Так и получилось, что герцог лежал, а король перед ним - стоял. Когда ещё выпадет такой случай. Они изучали друг друга достаточно долго - негоже было герцогу отводить глаза. Мало ли, чего уставился на него этот лекарь - пусть сначала объявит, что он вовсе и не лекарь, тогда и видно будет.
- Как ваше здоровье, герцог? - с постели было плохо видно, но, похоже, мужчина улыбнулся почти любезно.
- Лучше, - ответил Пауль и вновь уставился на пришедшего. Можно, например, тщательно изучить шрам у него на щеке - очень аккуратный, вряд ли его оставил кинжал или меч.
- То есть за свои слова вы отвечать можете?
Конечно, озноб был от болезни, а вовсе не от интонации. Но, поскольку мужчина так и не представился, никакого "ваше величество" он не дождётся.
- Да.
Король кивнул. Он не производил впечатления такого злодея, как про него рассказывали. И уродом он вовсе не был. Чуть не половина рыцарей со шрамами на лице - Пауль видел и совсем ужасные. И красавцем тоже не был. И на портрет своего отца вовсе не так уж и походил. Если честно, кузен Артур выглядел куда более злодейски. И уж если совсем честно - дядя Дитмар ещё более. Король напомнил Паулю старшего брата - наверное, так выглядят все, родившиеся первыми и привыкшие к тому, что всё наследство достанется им. Что всё их уже теперь. А у короля к тому же не было братьев, значит, его отец даже не мог угрожать, что оставит корону другому сыну.
- И на что же я могу рассчитывать с вашей стороны, ваша светлость? - в вопросе послышалась едва уловимая насмешка.
Пауль растерялся. Заявить открыто, что он принял его величество за лекаря? Что-то говорило ему, что так поступать не стоило. Он обещал Анабель вести себя вежливо. Впрочем, мужчина отвращения и ненависти у него не вызвал, хотя должен был. Может потому, что представлял его Пауль себе совсем другим.
- А каковы будут ваши требования? - Пауль сощурился, стараясь казаться спокойным. Требования ведь могли быть и у лекаря.
Лучше бы мальчик пошёл в отца. Конрад задумался - передаётся ли характер по наследству, и был бы герцог другим, родись он первым, а не седьмым. Увы, последний из рода чувств своих скрывать не умел, хотя и пытался.
- А скажите, ваша светлость, - решил он дать мальчику передышку, - какой путь вы собирались выбрать: монастырь, проживание в отдалённом замке с десятком слуг, карьеру при дворе? Может быть - женитьбу на богатой купеческой дочери в обмен на титул?
Мальчик задумался - и непонятно было, приходили ли ему подобные вопросы в голову раньше.
- Я хотел выбрать монастырь, - ответил он совершенно серьёзно, - но отец посоветовал мне подождать до семнадцати лет.
- А почему монастырь? - вот уж куда бы сам Конрад отправился в последнюю очередь. - И почему до семнадцати?
Вот почему до семнадцати он понимал прекрасно.
- У меня нет склонности к оружию и битвам, - мальчишка отвечал спокойно, даже если и думал, что подобные вопросы решат его судьбу, - а в университет можно держать экзамены не ранее четырнадцати. Наверное, хотел, чтобы я попробовал себя на поприще алхимии.
- У вас нет склонности к оружию, и это никуда не годится для герцога, но как раз очень даже неплохо для нашей с вами ситуации. Итак, на что же я могу рассчитывать с вашей стороны, ваша светлость?
Пауль вдруг сообразил, что упоминание о монастыре может быть воспринято как просьба о помиловании. Король ни в коем случае не должен решить, что он трус. Но, если подумать, то неясно, должен ли он ненавидеть стоящего напротив человека. Война ведь не успела начаться. И отец, удовлетворённо потирая руки, говорил, что знает способ заставить его величество признать независимость герцогства. Отец ещё говорил, что пообещает королю нейтралитет, а там видно будет.
- Мой отец считал, что мы... вы... сможете договориться о мире.
Ответ человеку напротив не понравился - и ничего вроде не дрогнуло в его лице, но воздух между ними словно сгустился.
- Ваш отец мёртв, ваша светлость. Вы последний мужчина в роду. И не я в этом виноват.
Он бы не отказал себе в таком удовольствии, быть виноватым в смерти старшего герцога и шести его сыновей, но мальчику не обязательно сообщать об этом. Но мальчишка упрям.
- Мне нужен ваш нейтралитет, герцог. Обещайте, что вы не поднимете на меня оружия.
А парень опять упёрся. Набычился, словно собрался выдвигать условия. И краснеет - понятно, какие это условия. Ещё пара слов и... ну не отправлять же его в каземат!
- Безо всяческих ультиматумов, герцог. Не вам их ставить. И не вам лезть туда, где вы ничего не смыслите. Обещайте, что вы никогда не поднимете на меня оружие, и я отправлю вас с сестрой в ссылку. И не стоит спрашивать, что будет в противоположном случае. Достаточно того, что я тут с вами беседую. И это не ваша заслуга.
- Да, ваше величество. Я обещаю вам не поднимать на вас оружия.