* чувство весны (лат.)

  

"Просьба законна моя: пусть та, чьей жертвою стал я,

Либо полюбит меня, либо обяжет любить.

Многого я захотел!.. О, лишь бы любить дозволяла!.."

Овидий

  

"Терпение горько, но плод его сладок".

Пословица

  

  

   Сумрачно и тихо в подземном царстве Аида: неспешно катит свои волны Лета, чуть колышутся под несуществующим ветром бледные асфодели, густо усыпающие её берега, неслышно скользят между ними тени умерших, что когда-то давно или вовсе недавно перевез сюда с другого берега хмурый Харон. Сумрачно и тоскливо здесь - да и откуда взяться улыбкам и смеху в царстве вечного покоя?..

   Персефоне тоскливо тоже. Лишь недавно пришедшая сюда, сердцем она ещё на земле. Дочь богини Деметры не может привыкнуть к вечной тиши, скучает по солнцу, коего здесь нет и не будет, по пению птиц, сменившемуся тихим плеском вод забвения, по цветущим лугам Элевсина - совсем иным, нежели эти мертвые асфоделевые пустоши.

   Не милы ей дорогие убранства, почитание и трон повелительницы: с большей радостью она вновь вила бы венки с Левкиппой и Файно - где вы сейчас, дорогие подруги? - плясала б под сенью дерев и смеялась - заливисто, счастливо, - радуясь солнцу и небу, и молодой своей беспечной девичьей жизни...

   Но теперь всё в прошлом, и об этом лучше забыть; теперь она царица подземного мира, жена самого Аида, брата повелителя Олимпа, и увидит свет солнца ещё очень нескоро. Хоть и повелел Зевс навещать девушке мать раз в год, покидая мужа, но год - это так много для юного сердца. И Персефона скучает и тоскует, хоть и знает, что ненужно это, всё равно ничего не изменит.

   Вздыхает юная царица, перебирает жемчуга в золотой шкатулке. Много драгоценностей кругом и богаты покои - ничего не жалеет Аид для молодой жены, - а Персефона всё это за один лучик солнца отдала бы, за один живой мак - не мертвый асфодель. Вздыхает девушка - глубоко, печально, - матово поблескивают жемчужины в нежных пальцах. И вся она как цветок без солнца - увядает, клонит головку, печально качаясь под несуществующим ветром...

  

   - Ты вновь тоскуешь, - не вопросом, а утверждением.

   Персефона вздрагивает, рассыпаются со стуком драгоценные жемчужины по мраморному полу царских покоев.

   Аид всегда появляется неожиданно - словно выступает из мрака, клубящегося в углах большой залы, коридоров и галерей древнего дворца на берегах Амелета. И немудрено: это его царство, и он часть его, а что до умения появляться из ниоткуда, так не зря ж у него есть шлем-невидимка - дар циклопов ещё со времен битвы с титанами.

   Персефона до сих пор не знает, как вести себя с ним - и бояться не боится уже, но и любви пока нет. Слишком неожиданным было её похищение, слишком робко сердце и мрачен муж, чтобы сдаться в столь короткий срок. И всё же она пытается привыкнуть - ведь ни словом, ни делом ещё владыка мертвых не обижал её.

   - Здесь так тоскливо, - чуть помедлив, отвечает она, поднимает взгляд. Глаза её - летнее небо - высокое, синее. Жаль только, что солнца они больше не видят.

   Аид смотрит непонимающе. Властелину Эреба, ему непонятны муки жены: печаль - неизменный и привычный спутник смерти, знает он. Печаль и покой. Персефоне этого пока не понять, ведь душой она ещё там, где всё живо и радуется животворному свету Гелиоса.

   - Здесь никто не улыбается, - робко продолжает она, в волнении глядя, как муж хмурит тёмные брови. - И солнца здесь нет. А я так скучаю по солнцу...

   Тонкие девичьи пальцы нервно теребят то, что осталось от ожерелья.

   Не цветут цветы в темноте, а Персефона - редкий цветок в подземельях Аида. Гаснущий лучик, умирающая звезда.

   - Разве тебе мало света? - почти укоряюще спрашивает повелитель смерти. - Посмотри: здесь цветут асфодели, и души смертных видят друг друга. Разве во тьме можно было б найти, что потеряно?

   Это верно: здесь встречаются разлученные. Наконец-то встречаются - и не расстаются боле.

   Аид хочет понять её - хотел бы попробовать, - но порой ему кажется, что они говорят на разных языках - как если бы встретились скиф и эллин, и не поняли друг друга.

   Персефона робко смотрит на него. Глаза Аида темны, как самый чёрный обсидиан - эти камни видела Персефона в святилищах Энны. Тёмные и без блеска, словно свет, их касающийся, затягивает внутрь без возврата. Он весь тьма подземного мира: чёрные глаза, цвета воронова крыла волосы и перстень на руке с чёрным алмазом. Кожа бледная - как у тех, кто не видит долго дневного света, а черты резкие, но правильные, словно выточенные из мрамора искусным мастером. Холодная статуя на вид - и всё же живая. Во всяком случае, когда он смотрит на неё, взгляд его теплеет - совсем чуть-чуть, но Персефоне и этого достаточно. Так уже намного спокойней.

   - В настоящем свете - жизнь, - отзывается она тихо. - А здесь всё мертво.

   В золотом чеканном сосуде на столике стоят асфодели - прекрасные, спору нет, но давно неживые.

   Аид хмурится, следя за её взглядом.

   - Разве ты чувствуешь себя мертвой?

   Это неправильно, думает он, - если она умирает, когда он, кажется, только начал оживать.

   Персефона не говорит ни да, ни нет, только вздыхает.

   - Я бы так хотела, чтобы они ожили, - отвечает она, чуть кивая на цветы. - В смерти нет никакой красоты, а без красоты нет жизни. И я всё бы отдала, лишь бы видеть здесь хоть что-то живое.

   Она смотрит на букет и не видит, как лицо Аида темнеет - но лишь на мгновенье.

   - Это царство смерти, - резко бросает он. - Научись видеть красоту в вечном. Жизнь, о которой ты говоришь, преходяща и не долговечней, чем снег под солнцем.

   Она вздрагивает и поднимает глаза, но его уже нет. Ушел - как всегда неслышно, - исчез, смешался с темнотой своего дворца.

   Почему-то Персефоне кажется, что она сказала что-то, чего не должна была говорить, и она чувствует сожаление, граничащее с горечью.

   Она хотела бы понять его, но всегда так случается, что они говорят на разных языках - как если бы встретились змей с соловьем, и не поняли друг друга.

  

***

  

   Сумрачно и тихо в подземном царстве: неспешно катит свои волны Лета, чуть колышутся под несуществующим ветром асфодели, густо усыпающие берега, неслышно скользят между ними тени умерших, приветствуют свою царицу.

   Персефона собирает цветы - как тогда, месяцы назад на лугу у озера в окрестностях Энны¹, когда разверзлась земля, и на четверке чёрных коней выехал из Эреба мрачный его властитель, и увлек её с собой в этот сумрачный мир.

   Цветы бледные и хрупкие, и совсем не живые: тронь не так - рассыпаются белым прахом, - но какое-то время они простоят, и Персефона успеет вспомнить другие луга и солнце, и пение соловья ночной порой, и блеск росы на нежных нарциссах - любимых её цветах². Их же она и собирала в тот день, когда Аид прибыл забрать её с собой в подземное царство. Жаль, венок тот давно рассыпался в прах - едва лишь она ступила за Лету...

  

   Она приносит асфодели в свои покои и идет за сосудом, чтобы поставить их рядом с ложем, и застывает в изумлении: в кучке белого праха - вчерашний букет уже стал ничем, - сверкает цветок.

   Персефона удивленно разглядывает его, затем берет в руки - осторожно, потому что помнит, как хрупко здесь всё, что живёт, или только делает вид...

   Впрочем, можно не осторожничать: он прекрасен и совершенен - на точеных лепестках словно застыла роса, и на листьях видно каждую жилку, - но тяжел и холоден, и, конечно, мертв, потому что сработан из камня.

   - Тебе больше не нужно ходить за ними, - раздается за спиной, и, обернувшись, Персефона видит Аида. - Этот будет с тобою вечно.

   Прекрасный цветок - творение не земного мастера, несомненно, - поблескивает в девичьих пальцах. Если есть в мире красота, то это, конечно, она. Жаль только, что она застыла во времени.

   - Он никогда не умрет, - продолжает Аид, смотрит внимательно чёрными своими глазами. - Разве это не прекрасно?

   Персефона опускает голову, смотрит куда-то на золоченые ремешки сандалий.

   - Красота ценна тем, что она конечна, - тихо отвечает она, хоть и чувствует уже, что говорит лишнее. - Как и жизнь.

   - Как может цениться то, что проходит? - хмурится повелитель Эреба, и Персефона мучительно пытается подыскать слова, чтобы вновь не разгневать мужа.

   Она хотела бы рассказать ему о яркой, но такой короткой весне, о том, как хрупки и прекрасны бабочки, живущие лишь несколько дней, как мимолетна пора цветения, как сверкает радуга - какие-то мгновения, как сияют, сгорая, падучие звезды...

   Она хотела бы, но почему-то не может - или боится, что не найдет слов, и он вновь будет смотреть на неё с непониманием и холодностью.

   - Чем короче долгожданный миг, тем он дороже, - шепчет она. - И пусть он пройдет - но сохранится в сердце, и однажды повторится вновь, и в ожидании его...

   - Счастье? - холодно бросает Аид, но Персефона качает головой:

   - Жизнь.

   Ей кажется, что она слышит вздох, и она торопливо взглядывает на мужа, но его уже нет - лишь колеблется чуть-чуть пламя светильников.

   Персефона опускается на край ложа и долго смотрит на драгоценный цветок, сотворенный для неё богом смерти, - и на самоцветные лепестки падает несколько слезинок.

   Она очень хочет понять его, сделать шаг навстречу, но они всегда так далеки друг от друга, словно солнце и луна, разделенные целым небосводом.

  

***

  

   Говорят, Лета дарит забвение всем, кто окунется в неё или зачерпнет её вод. Персефона не знает, поможет ли богине то, что помогает смертным, но когда тоска по земле становится невыносимой, она идет к реке с золоченым кубком - идет, надеясь избавиться от боли. Словно чувствуя, что царица не желает быть замеченной, встречные души отступают в туман, когда она, ступая легко и неслышно, спускается к кромке воды. Лета и сама сплошной туман и совсем не похожа на обычные земные воды, но оно и неудивительно: реки царства вечного покоя не звенят по камням, не сверкают на солнце, в них не плещутся рыбы и не живут наяды. В них вообще никто не живет, ведь и само слово "жизнь" неуместно в Эребе.

   Персефона зачерпывает полный кубок, но отпить не смеет: страшит её неизвестность - и, конечно, правильней было бы спросить у Аида - властелин загробного мира знает всё о своих владениях, - но они не виделись с той последней встречи, и она боится, что муж до сих пор гневается на неё за равнодушие к его дару.

   Персефона опускается на камень в нескольких шагах от воды и долго смотрит на кубок, до краев заполненный густым, почти осязаемо плотным туманом. Испив забвения, избавится ли она только от боли или вся её память канет в небытие, и она, некогда богиня, тоже станет скитаться по полям асфоделей, забыв мать и Олимп, подруг и всё прошлое, забыв мужа?..

   Персефона вздрагивает: мысли об Аиде приходят сами собой, неожиданно, и очень её удивляют. Разве не сама она говорила, что нет у неё любви к нему - лишь обязанность? Узы, скованные Громовержцем, не разбить вовеки - а лучше бы их ковала Афродита... Но она и владыка подземного царства как солнце и луна, как день и ночь, свет и мрак, жизнь и смерть - разве смогут они понять друг друга? Разве может смерть любить, а цветок - жить во тьме? Разве может изменяться неизменное?..

  

   - Ты забудешь всё, - произносит знакомый глуховатый голос, и Персефона вздрагивает от неожиданности, рука дергается, и белёсый туман льется из кубка на холодную землю. - Ты так хочешь этого?

   Аид стоит совсем рядом: протяни руку - и коснешься тёмно-синего хитона, расшитого тонкими серебряными нитями. Смотрит пристально, и на этот раз Персефона не может отвести взора. Но гнева в его глазах нет, только вопрос и какая-то глухая пустота - подымается со дна, словно туман над стоячей тёмной водой.

   - Я... Я не знаю, - в смятении шепчет Персефона, дрожат уже мокрые тёмные ресницы. - Я просто устала ждать...

   Да, возможно, она слишком слаба, но до дня, когда она вновь - пусть ненадолго - сможет выйти на землю, ещё так далеко, а она так юна... И не растут цветы без солнца, неизменно это...

   - Возьми, - говорит вдруг Аид, и в руке его дочь Деметры замечает небольшой сверток. - Возьми, а после пей. Я не буду останавливать тебя.

   Персефона смотрит с недоумением, когда странная вещь опускается ей на колени, и, мгновение поколебавшись, осторожно разворачивает плотную, почти твердую парчовую ткань - и не может сдержать изумленного восклицания.

   Снежно-белые, с солнечно-жёлтой сердцевиной цветы как вспышка света среди сумрака, яркий цветной мазок на простом сером фоне - неожиданные гости в мире смерти.

   Неожиданные, потому что живые.

   Её любимые нарциссы.

   Лепестки помялись и лишились уже обычной свежести, но цветы живы, несомненно живы - и густой дурманяще-сладкий запах тому доказательство.

   Ни один даже самый драгоценный камень не может пахнуть - солнцем, светом, жизнью...

   Цветы вдруг начинают расплываться перед глазами, и Персефона торопливо моргает и вскидывает голову, смотрит вопросительно и почти умоляюще.

   Взгляд Аида по-прежнему нечитаемый, но внимательный и напряженный - словно ожидает чего-то.

   - Ты хотела увидеть что-то живое, - говорит он, отвечая на непроизнесенный вопрос. - Я не касался их, и они живы.

   Так вот зачем ткань и сверток...

   - Они умрут, конечно, - продолжает Аид, и его глаза кажутся Персефоне почти усталыми, - но захочешь - я принесу ещё. Ты ведь сможешь подождать?

   Он так сильно хочет понять её, сделать шаг навстречу, что почти готов изменить неизменное. Что ж: и ночь отступает, когда начинается день.

   Она вернется на землю, конечно, - так решил правитель Олимпа, - но ожидание не должно быть для неё пыткой. Это неправда, что смерть жестока. Вовсе нет.

   Персефона только кивает: слов у неё почему-то не находится, и голоса тоже.

   Она поднимается с камня, осторожно держит цветы - словно они хрустальные и в любой момент разлетятся мелкими осколками.

   Конечно, сможет. Теперь - да.

   А потом она протягивает цветы Аиду.

   Повелитель Эреба чуть отстраняет их, касаясь лишь ткани.

   - Они обратятся в прах, Персефона, - говорит он негромко. - На свету им лучше.

   Как он мрак и смерть, так она - свет и жизнь, - недаром же она дочь богини земли, и недаром земля так страдает сейчас.

   Персефона не настаивает, но и рук не отводит, и цветы остаются между ними - яркое живое пятно в этом сумрачном мире.

   Совсем рядом клубится туманом Лета.

   - Лучше умереть раз, чем всегда быть мертвым, - говорит вдруг девушка. - Разве смерть не всего лишь сон?

   Если так, то я хочу спать в твоих объятиях.

   Аид смотрит на неё - внимательно и долго, и глаза его светлеют - цвета золы и пепла уже, не кромешной тьмы, - и вдруг улыбается - кратко, одним уголком рта, но сердце Персефоны отчего-то замирает.

   - Верно, дочь Деметры. И за каждым сном всегда следует пробуждение - нужно лишь дождаться утра.

   - А с приходом ночи - заснуть снова, - неожиданно вырывается у Персефоны.

   А глаза у него вовсе не холодные и не мертвые, думает она. Вовсе нет. Иногда и под пеплом ещё тлеют угли - незаметные, но не значит несуществующие.

   Ведь и смерть никогда не конец, не так ли?..

  

***

  

   Где-то за пределами Эреба плач Деметры всё тише, и суровый Борей уступает мягкому Ноту, несущему измученной ожиданием земле весть о скором возрождении.

  

   На полях Элевсина³ снова цветут нарциссы.

  

  

   _______________________________________________________

  1. Существует несколько мнений относительно того, откуда именно была похищена Персефона. Автор взял за основу Диодора и Овидия, говоривших о том, что было это близ города Энна на Сицилии. [к тексту]

  

   2. Нарцисс был цветком Персефоны и Деметры и активно использовался в праздничных церемониях, посвященных им и Аиду. Был символом смены времен года, олицетворяя известную эллинскую теорию о том, что смерть есть сон (слова "нарцисс" и "наркоз", кстати, имеют один корень). Им же украшали умерших. Нарцисс также был цветком и богини любви Афродиты. [к тексту]

  

  3. Элевсин - город к западу от Афин, центр культа Деметры и Персефоны. Именно там, по одной из версий мифа, Деметра встречалась с возвращавшейся из подземного царства дочерью.