Шицу потерялась в вечности. Подернутые серой схожестью, тягучие, как патока, дни и вовсе не имели окончания. Не было ничего нового, ничего удивительного, ничего из того, что заставляло бы испытывать хоть какие-то чувства.
Дни, как один, знаменовались усталостью, окропленной легким раздражением.
Ее не привлекали культуры новых народов, научные изобретения или человеческие души. Ей наскучило наблюдать рассветы и природные чудеса. Наскучило даже несколько дикое, изобретенное самой Шицу развлечение - понарошку умирать.
И тогда она стала заключать контракты.
Когда Шицу только стала носителем кода, она едва ли могла понять, зачем это нужно. Она знала от Катарины, той самой, что передала ей код, что они это делать могут, чтобы исполнить свои желания, но смысла понять не могла. Ведь наделенная вечностью и упорством, она могла бы исполнить любое желание самостоятельно, не подвергая себя опасности быть убитой носителем гиаса. Как оказалось, все, кроме одного.
Заключать контракты Шицу стала, будучи около трехсот лет отроду. Именно тогда, проснувшись одним очень холодным, зимним днем, она поняла, что встреченный ею сегодня рассвет был ошибкой. Равно как и многие до него были чем-то противоречащим самому естеству. Тогда девушка испугалась неожиданной мысли, загнала ее поглубже и попыталась продолжать жить как раньше. Однако мысль возвращалась, стучалась упорно, прорываясь через обыденные, бытовые, пока не стала чем-то привычным.
Первый контракт она заключила с попавшимся ей на дороге человеком. Он был пьян и жалок, но, поморщившись, Шицу предложила ему сделку, с легкой боязнью, будто сомневаясь. Даже желание было какое-то нелепое - то ли камешек найти, то ли еще что в этом роде. Смех, в общем.
Тот человек - а звали его Джон - согласился без промедления. Его разум был подернут плотным туманом хмеля, и едва ли он вообще осознавал, что с ним происходило. Свалившись в зловонную, грязную лужу, он крепко уснул прямо под противным мелким дождиком. Шицу тогда досадливо поморщилась, увидев это - ведь впервые за долгое время она испытывала острое, детское чувство - ей было очень любопытно, каким же окажется его гиас, и чувство это не могло быть немедленно удовлетворено.
Проснувшись с утра и почувствовав произошедшие внутри изменения - ведь гиас оставлял очень яркий отпечаток - мужчина мгновенно вспомнил происходившее вчера с ним. Его руки затряслись еще сильнее, а сам он, спотыкаясь, подошел к луже и взглянул выжженными гиасом глазами на свое отражение. На лице его отразился суеверный страх, и он, затрясшись всем телом, свалился в мокрую грязь. Его полубезумные глаза бесцельно блуждали по окружающему, губы что-то шептали. Он схватился за голову и, уткнувшись в грязь, безнадежно зарыдал.
Шицу тогда испугалась. Она исчезла на целый день, лишь бы не видеть страдания этого человека, и его бесконтрольный, панический страх. Однако поселившийся где-то в груди комочек послушно передавал ей все о настроении Джона - мысли, чувства, желания...
Пока он не исчез. Тем же вечером еще больше испуганная переменой Шицу вернулась в деревню,чтобы случайно набрести на висящего на дереве Джона. Сильные порывы ветра раскачивали безвольное тело, донося до Шицу сильный запах перегара и пота.
Кто же знал, что деревенский пьянчужка решит свести счеты с жизнью, узнав о сверхъестественном, что он получил в распоряжение, и приняв его за зло?
Шицу продолжала заключать контракты. Лица менялись, как в калейдоскопе, обезображенные жадностью и гневом, или осветленные любовью и состраданием, они терялись в затягивающей серости памяти Шицу. Заключая сделки, позволяющие исполнить лишь одно - самое заветное - желание, Шицу не надеялась уже ни на что. Ничему не удивляясь и ничего не ожидая, принимая и боль, и лишения по привычке, она брела в полумраке, осветленном лишь одной искоркой надежды - той самой, что найдется человек, способный занять ее место.
Когда она вновь увидела Лелуша - однозначно того самого Лелуша, сына хорошо знакомых ей Марианны и Чарльза - где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что финты, которые выкидывает судьба, подчас могут быть очень неожиданными. И тут же она подумала, что этот парень, который и в детстве был очень одаренным ребенком, может стать полезным. Возможно, даже тем самым.
С легкой усталостью, Шицу привычно заключила сделку, чтобы изменить свои дни кардинально. С тех пор началась сама жизнь, такая сочная ее пора, будто ей и правда снова было шестнадцать лет. Заражаясь его болью, отчаянием и злобой, его острым чувством справедливости и желанием отомстить, Шицу неожиданно поняла, что снова жива. Она вновь не знала, что принесет ей наступающий день, и ждала с нетерпением любого поворота судьбы. Она вновь чувствовала.
Гордая и независимая, Шицу никогда не призналась бы Лелушу, что тот стал ей нужен, как наркотик. Она тянулась к нему всей душой, испытывая потребность проживать его судьбу вместе с ним. Прицепившись, словно паразит, она отчаянно искала его жизни, той острой ее крайности, в которой он обитал. Быть с ним оказалось исключительно прекрасно.
Пока он не умер, исполняя очередной глупый идеалистический план.
Шицу пыталась изменить его намерения, но каждый раз сталкивалась с глухой, непреодолимой преградой. Лелуш все для себя решил, и переубедить его было напрасным занятием. Девушка с отчаянием смотрела, как тот, с кем жизнь становилась не так невыносима, уходил. Она понимала, что вновь обрекает себя на безумное, отчаянное одиночество, но продолжала ждать.
Оглядываясь назад, Шицу понимала, что в тот момент была почти уверена, что Лелуш все же выживет. Там, в мире С, он фактически убил Чарльза, который обладал кодом, и то, что перед смертью император схватил сына за горло именно той рукой, где была метка, позволяло Шицу верить, что это не было случайностью. В конце концов, еще никогда она не сталкивалась с ситуацией, когда носитель кода погибал, не оставив последователя. Это было абсурдно и нелепо, как сама ее жизнь.
Однако он умер навсегда. И несмотря на то, что Шицу два дня не отходила от изломанного тела бывшего императора, судорожно сжимая в руках складки его одежды и не отрывая даже взгляда, он не ожил. Лелуш не поднялся, оглядевшись вокруг сосредоточенным цепким взглядом, его мозг не заработал, анализируя сложившуюся ситуацию и вычисляя лучший из нее выход.
Сузаку оттащил ее от Лелуша через два дня. И тогда девушка лишь безразлично повела плечами, спешно стараясь загнать поглубже рвущий душу страх снова погрязнуть в вечных днях, и ушла. Снова потянулась бесконечная, невыносимая жизнь.
Прошло около двух лет с момента смерти императора, когда наступил очень странный, особенный день. В этот день Шицу проснулась с ощущением, которое не испытывала уже два года - маленький комочек где-то в груди упорно твердил, что Лелуш жив. Шицу нервно вздохнула, прошлась по комнате, заглянув большими испуганными глазами во все зеркала, и прислушалась. Жив.
Хотелось нервно смеяться и выстукивать пальцами дробь. Никогда еще Шицу не слышала, чтобы код возрождал носителя спустя такое продолжительное время. Код, уж если он был передан, оживляет сразу, и минуты не проходит. Да и не могла бы она его и вовсе в таком случае чувствовать! Что такое?
Девушка провела пальцами по волосам - рука мелко дрожала. Происходило нечто уж вовсе непонятное. Быть может, ей кажется? Она сошла с ума и выдает желаемое за действительное?
Издав нервный смешок, Шицу, словно в дурном сне, оделась и направилась к выходу. Лелуша требовалось найти.
Помимо теплого ощущения жизни, было еще что-то. Девушка твердо знала, что он был довольно далеко от нее. Ощущение расстояния было странным и ставило ее в тупик - никогда прежде, ни с одним из подопечных, она этого не испытывала. В груди теплилась угасшая надежда: может быть вот это - последний этап развития гиаса? Может быть, теперь он сможет ее убить? А если не убить, то внести с ее жизни ту сочную яркость, от которой она, как оказалось, была так зависима?
Теперь требовалась лишь довольно утомительная, кропотливая игра в горячо-холодно, основанная на собственном ощущении расстояния до Лелуша. Но это - ничто, когда есть надежда.
II.Рейчел Пристол
В жизни Рейчел Пристол перемены произошли очень быстро. Казалось, недавно она была простым ассистентом в лаборатории не очень богатой фармацевтической фирмы, как неожиданная любовь лишила разума, увлекая за собой. Не то что бы в жизни почти тридцатилетней женщины это было первое чувство, но считающая себя рациональной Рейчел никогда еще не встречала человека, которому бы она так быстро и в общем-то добровольно разрешила изменить свою жизнь.
Рейчел, неожиданно для самой себя, вышла замуж и забеременела. Подернутые неожиданным счастьем, тягучие, как мед, дни, казались чем-то нереальным и принадлежащим не этому, а другому, лучшему миру. С особенной, обращенной в никуда улыбкой, Рейчел мягко гладила живот, рассказывая что-то своему маленькому мальчику. Кем бы не родился ее малыш, женщина знала, что любить его будет больше мира.
В ее жизни было немного радости. Скорее безразличные, похожие друг на друга дни. И к такому неожиданному, всепоглощающему счастью она относилась с боязнью и благоговением, как к чему-то идеальному, несбыточному.
Рейчел часами напролет могла листать книги, посвященные воспитанию ребенка, первым этапам его жизни, находя в них особенное, дарящее душе легкость, удовольствие. По вечерам она пела ребенку колыбельные или взахлеб рассказывала сказки, а с утра, после специальных упражнений, включала свою любимую, медленную, как само течение жизни, прекрасную, как душа - музыку.
Но особенное удовольствие ей доставлял подбор ее малышу имени. Она никак не могла остановится на одном, раз за разом перебирая варианты, цепляясь глазами за округлые буквы одного, перебираясь к другому, сомневаясь... Это оказалось неожиданно сложным, но очень интересным занятием, приносящим душе тягучее удовлетворение.
И вскоре малыш родился. Когда она, измученная, взяла мальчика на руки первый раз, ее душу захлестнул восторг и благоговение. Маленькое чудо на ее руках казалось идеальным, а крошечные пальчики на ногах и руках - настоящим произведением искусства. Ее ребенок был совершенным, и мать, прерывисто дыша и плача, прижимала его к груди, целуя в покрытую редкими черными волосами макушку. А когда он открыл волшебные глубокого оттенка индиго глаза, Рейчел затаила дыхание на минуту, и откуда-то из подсознания выплыло имя:
И, прижимая, снова целовала, даже не удивляясь, что так долго подбираемое имя вдруг появилось само.
***
- Ох, милая, такое странное имя, - причитала молодая девушка, презрительно кривясь. Рейчел мягко, будто извиняясь, улыбалась, пряча глаза и теребя в руках чашку с недопитым чаем. Сьюзан, ее школьная подруга, пришла сегодня к ней в гости, и теперь они шепотом разговаривали в гостиной, пока за дверью в детской спал маленький Лелуш.
- Самое странное, называть этим именем, - вновь повторила Сьюзи, блестя глазами. - Ну, ты же знаешь, с кем оно будет ассоциироваться.
Рейчел знала. Она прекрасно помнила почившего в неполные девятнадцать лет императора. Его хрупкую фигуру, на которой облачение монарха лежало так, будто юный правитель носил его всю жизнь, тонкие аристократические черты и беспощадный взгляд удивительного оттенка индиго глаз, превращающий красивое лицо в презрительную маску. Рейчел помнила его жесткую политику и властных полицейских, стоявших на каждом углу. Она помнила и напуганных робких людей, переговаривающихся на улице не иначе, как шепотом, и натягивающих губы в подобострастной, панической улыбке.
Вспоминая все это и невольно ежась, Рейчел много думала, почему именно это имя пришло к ней на ум тогда, когда ее милый мальчик появился на свет. Отчаянно хваталась за книги, пыталась подобрать новое имя, но все они казались неправильными, не теми. Вырвавшееся невольно - Лелуш - было таким удачным, будто ее ребенку суждено зваться именно так.
- Ты же знаешь, это в честь моего прадеда, - умело врет Рейчел, глядя на темнеющие в чашке чаинки и нервно теребя ее ручку. - Он много значил для моей семьи.
Сьюзан проницательно на нее глядит и меняет тему. Она много говорит, и Рейчел преувеличенно бодро улыбается и кивает, дрейфуя на поверхности очень мрачных мыслей.
III. Лелуш
Лулу уже целых четыре года, и он умеет читать, коряво пишет и бойко складывает небольшие числа в уме. Мать покупает ему книжки про фей и волшебство, но больше всего Лелуш любит те, что про рыцарей и сражения. Мама кусает губы и хмурится, но продолжает читать девчачьи сказки.
Лулу папу любит больше, чем мать. Так на самом деле, хотя он всегда говорит, что обоих любит одинаково. Ему каждый раз немножко стыдно, когда приходится врать, и он никогда не смотрит маме в глаза, когда такое говорит, но и правду сказать не может. Мама ведь обидится, а такого он тоже не хочет. Ведь у мамы приятный голос, и ему так хорошо, когда она его обнимает.
Лелуш любит загадки. Они очень красивые и складно звучат, и всегда интересно находить ответ. Это раньше Лулу не мог их разгадать, но теперь он уже взрослый, и ответ бывает найти очень легко.
Но больше всего Лелуш любит шахматы. Папа покупал ему и шашки, и нарды, но все они какие-то неинтересные и однообразные. А вот в шахматы ему играть нравится. Пока у Лулу ничего не получается - он досадливо хмурится, и глаза противно щиплют слезы - но когда-нибудь Лелуш сможет обыграть папу. Мальчику обидно, что он не смог до сих пор, но с другой стороны, папа большой и взрослый. Хотя Лелуш упорно гонит мысли, что игра нечестная, потому что папа сильнее - ведь мальчик не любит проигрывать, а значит, научится этого не делать.
Есть много всего, что Лулу нравится еще. Но есть и то, что он совсем не любит.
Он не любит, когда папа надолго уезжает. Надолго - это значит много-много дней Лелуш будет совсем один. Папа уезжает часто, потому что так надо на работе. Лулу надувает щеки и смотрит исподлобья - и зачем папе его работа, если надо так надолго его оставлять одного? На самом деле Лулу знает ответ, но все равно горестно вздыхает и обижается.
Я сказала - о-д-н-о-г-о, хотя Лелуш остается с мамой. Это вторая большая вещь, которую он не любит. Мама ведь тоже всегда на работе, так что Лулу все-таки почти один, не считая нянечки. От старой няни плохо пахнет, поэтому ее Лелуш тоже не любит. А когда мама возвращается, она часто кричит и говорит, что хочет побыть одна. Как будто одна - это очень хорошо. Если бы Лулу мог так сделать, он никогда бы не был один.
Еще Лулу не любит много чего - запах свежей рыбы, когда она греет бока на солнце и едва видно трепыхается, ириски, которые прилипают к зубам, и уколы. Но ему не нравится думать обо всех этих вещах, поэтому чаще всего он просто о них забывает.
Сегодня хороший день - один из тех, что Лулу любит особенно сильно. Ведь сегодня Рождество, а это значит, что Санта Клаус будет долго карабкаться по каминной трубе и греметь решеткой, пока Лелуш будет сидеть в своей спальне, завороженно прислушиваясь. Лулу всегда очень жаль, что нельзя на него посмотреть, даже одним глазком. Ведь тогда он непременно исчезнет и подарков в этом году не оставит - любому обидно, когда за ним подглядывают. Но слушать можно, и потому Лулу грызет в предвкушении ноготь, ожидая, когда можно будет пойти спать. Нет, ему совсем не хочется, просто Санта так придет быстрее.
Но Лелуш не идет спать, несмотря на то, что уже почти двенадцать, и в обычное время он бы уже давно был в постели. Отчасти из-за того, что это здорово - не спать так поздно ночью. Но вообще, он хочет посмотреть на императрицу - он никогда не видел ее по телевизору, потому что нянечка следит, чтобы он не смотрел ничего, кроме мультиков.
У нее красивое имя - Нан-нал-ли - такое родное, и оно звенит, как ручеек ранней весной. Лулу оно очень нравится, и он знает, что если бы у него была младшая сестренка, ее бы звали именно так. Просто по-другому быть не может.
Когда же Нанналли наконец появляется на экране, и Лелуш завороженно оглядывается на нее, что-то резко идет не так. Внезапно становится мало воздуха, и Лелуш широко распахивает глаза, шатается, хватаясь за диван. Что-то еще произошло дальше, но Лулу не помнит, что.
***
Приготовления к Рождеству заняли весь день, но все равно успели все доделать только к последнему моменту. Рейчел уже сидела за столом, устало облокотившись и с улыбкой наблюдая за сынишкой. Лелушу все было нипочем - бегал и резвился он так, будто была не полночь, а на крайний случай часов шесть вечера. То погнался за кошкой, намериваясь повесить ей рождественский венок на шею, то забрался под диван, в поисках какой-то нужной почему-то именно сейчас детали. В голове Рейчел мысли вяло сменяли друг друга, и она желала, чтобы императрица поскорее выступила, и можно было лечь спать. Она была жаворонком, так что заставить себя сидеть ночью ей было невероятно сложно.
Лелуш непринужденно болтал, вприпрыжку носясь по гостиной. Вот обнаружил подаренную вчера Сьюзан красивую игрушку, потянулся на самый верх елки - непременно желает, чтобы она висела на самом видном месте.
- Так интересно, такая тяжелая, она из стекла, пап?
Майкл что-то пробубнил себе под нос, внимательно смотря телевизор.
- Пап! Пааап! - выкрикивал несносный ребенок. Лулу вприпрыжку подбежал к нему, поставил ладони на колени, пытаясь заглянуть в самое лицо. Майкл недовольно хмурился, отворачиваясь - как раз начиналось выступление королевы, и ему хотелось посмотреть.
- Вон твоя королева, хотел что ли! - с деланным раздражением отмахивается он от ребенка. Лулу мгновенно затих, перевел взгляд на экран.
Его глаза неожиданно расширились, и он резко перестал говорить, запнувшись на полуслове. Судорожно глотая воздух, будто задыхаясь, хватался за все подряд - папина рука, спинка дивана, рука слепо шарила, пытаясь зацепиться за что-то. Майкл бросился к нему, и Рейчел, испуганно вскрикнув, кинулась к Лулу. Лелуш осел на пол, но раздраженно отмахиваясь, с недетской злостью пытался отодвинуть отца и перепуганную мать.
- Нанналли! Там Нанналли! - шептал он, крепко сжимая спинку дивана, пытаясь подняться на не слушающихся ногах.
Отец схватил его поперек туловища, и Лелуш стал вырываться, отчаянно пытаясь повернуться к телевизору лицом.
- Нанналли! - он кричал, и его раскрытые в безумном изумлении глаза блуждали по комнате.
- Нет, дай, там сестра! Там Нанналли! Дай! Сестра!
Воцарилась гробовая тишина, и Майкл, от неожиданности ослабивший хватку, не смог удержать вывернувшегося Лелуша. Мать смотрела на него так, будто увидела привидение, на бледном лице застыл страх, а рука, сжимающая телефонную трубку, сильно тряслась. Однако Лулу не сделал и двух шагов - его глаза закатились и он распластался по полу.
Рейчел схватилась за стенку, трясясь всем телом. Ее глаза остекленели, и она начала медленно, очень тихо подвывать. Такой же бледный, как жена, Майкл, отнес его на диван - пульс у ребенка был ровный и довольно сильный, Лелуш скоро должен был очнуться. Майкл накапал жене успокоительного, оперся о стенку. Рейчел понемногу приходила в себя, и, тупо уставившись на мужа, она шепотом, дрожащим голосом, спросила:
- Что же это такое?
Майкл, чувствовавший, как уходит из крови адреналин, придававший разуму ясность и свободу действий, сполз по стене, запустив руку в волосы. Его начинало трясти.
- Он назвал сестрой... - так же тихо, словно боясь это говорить, продолжила Рейчел. - А ведь Нанналли предыдущему императору была именно...
- Замолчи! - зло шикнул на нее Майкл, чувствуя, как панический, иррациональный страх потихоньку завладевает и его душой. - Это все твои выдумки!
И Рейчел замолчала, опасливо покосившись на мужа, который застыл на одном месте, широко раскрытыми глазами бездумно глядя на свои руки.
IV. Ширли
В жизни Ширли забот было немного. Родители ее любили, и она всегда была послушной девочкой. Ширли с гордостью могла сказать, что она была куда лучшей дочкой, чем другие девчонки во дворе, поскольку куклы у нее были намного красивее, и подарки на Рождество Санта Клаус всегда приносил лучше, чем им, в ярких блестящих упаковках.
Ширли не хотела переезжать в другой город. Ей нравился большой шумный Нью-Йорк, с сиренами машин, яркими вывесками и умопомрачительно высокими зданиями. Но спорить с усталыми и подавленными родителями было плохой идеей. Отец был расстроен и кричал что-то про надоедливых детей, пока мать пыталась увести его в другую комнату. Одетый в сильно помятый костюм, он резко пах чем-то неприятным. Тогда Ширли испугалась и в первый раз почувствовала, как сильно может колотиться ее сердце - быстро-быстро, будто хотело и вовсе выпрыгнуть. А еще у Ширли щипало глаза и противно ныло где-то в груди, потому что было очень обидно.
Тогда Ширли стала боятся отца. В новом городе он стал совсем резким и грубым, от него часто несло тем неприятным запахом, а с Ширли он и вовсе перестал разговаривать - только кричал. С тех пор, как они переехали в другой город, игрушек у нее стало намного меньше, да и новая комната оставляла желать лучшего - совсем крохотная, с маленьким окном и вечным полумраком - солнышко у нее гостить не любило. Ширли не понимала, в чем дело, и почему родители так резко перестали ее любить. Она всеми силами старалась быть еще послушнее, но прежняя жизнь не возвращалась.
Тогда Ширли и полюбила подолгу гулять. Друзей на новом месте у нее не было, поскольку все ее звали противной и дурочкой. Мама говорила, что они просто завидовали ее ярким куклам и дорогой фирменной одежде, оставшимся еще с лучших времен. Или просто наслушались историй от родителей про ее-де неудачника-отца. Ширли так не думала, искренне веря, что причина в ней самой, и потихоньку от сверстников стала отдаляться, подсознательно опасаясь новых насмешек.
Ширли с надеждой и страхом ждала момента, когда сможет пойти в школу. С одной стороны, мама часто говорила, что в классе она непременно найдет себе друзей. Ширли верила маме, как никому другому - ведь та никогда ее не обманывала и вообще, была самым близким человеком в мире. Мама бывала раздражительной и довольно резкой, но если поймать момент, она превращалась в ту заботливую, любящую женщину из прошлой жизни.
Ширли верила маме, однако свой опыт никуда не делся - а пока ровесники над ней лишь смеялись. Ширли не видела никого, кто смог бы с ней нормально общаться.
Наконец момент настал, и, внутренне подобравшись, Ширли пошла в школу. Не оправдались ни ее надежды, ни ее страхи - тихую и скромную девочку попросту не замечали. Ширли сидела позади, приходила в школу и возвращалась домой одна, все так же не любила свою темную, лишенную солнца комнату и часто гуляла одна.
Впрочем, Ширли бы соврала, если бы сказала, что не изменилось совсем ничего. В ее классе был мальчик, с которым она бы хотела дружить. Его звали Лелуш, и он казался таким знакомым, будто она знала его всю жизнь. Но, в отличие от нее, у Лулу было много друзей, он был обаятельным, очень умным и легко добивался расположения людей.
Ширли он нравился. Она любила смотреть, как он оживленно обсуждает очередную серию какого-то сериала про суперменов с одноклассником. Возвращаясь домой, она не шла гулять сразу же, а включала телевизор и сама начинала смотреть этот сериал, даже несмотря на то, что он ей совсем не нравился. Ширли нравилось смотреть, как прямо он держит спину, и она, на радость матери, давно пытавшей отучить ее сутулиться, пыталась за ним повторять. Ведь кто знает, быть может, ему и вовсе не захочется дружить с сутулой девчонкой?
Однако ничего не менялось. Исподтишка Ширли ловила его улыбки, обращенные всегда к другим людям, и никогда с ним даже не здоровалась. Ей было страшно даже представить, что он сможет догадаться о ее отчаянном желании с ним дружить, о ее глупой к нему привязанности. Ведь сейчас она была ему совсем безразлична, а значит, он просто высмеет ее дружбу, также, как многие до него.
Она могла бы пережить насмешки любого, но только не его.
В тот очень снежный зимний день Ширли вновь гуляла по городу. Она излазила его вдоль и поперек, знала каждую улочку и невидимые на первый взгляд лазы, могла провести к таким местам, о которых увлеченные компьютерными играми одноклассники даже не догадывались. Сегодня она вышла на улицу, которая ей всегда нравилась больше других в этом городе, но которую она старалась избегать - ведь там жил Лелуш, который мог ее заметить и, чего доброго, подумать, что она за ним следит.
Но сегодня ноги сами сюда повернули.
Она поняла, как ей не повезло, в тот же миг, когда увидела сгорбившегося на скамейке перед своим домом Лелуша. Рядом с клочьями поселившегося на скамейке снега лежал ворох цветной бумаги, а с другой стороны - три ярких красивых журавлика. Лулу казался каким-то особенно взлохмаченным и несчастным. Он не обращал внимания ни на что вокруг, покрасневшими голыми пальцами угрюмо сгибая бумагу - четвертый журавль был лилового цвета.
Ширли резко вздохнула, замерев в двух шагав от него. С одной стороны, если бы она прошла сейчас мимо, Лулу бы непременно ее увидел, чего она допустить не могла. А с другой, быть может, он уже ее видит, и лишь притворяется, дожидаясь, пока она развернется. Тогда он мигом догадается о ее чувствах, и, конечно, сразу засмеет! Что же делать?
Девочка чувствовала, как вспотели ладошки, а сердце забилось быстро-быстро - совсем как тогда, когда так резко изменился папа. Ширли застыла в нерешительности, не в силах двинуться вперед или назад. Ветер раздувал ее светло-рыжие волосы, а снег мягко падал на землю.
А затем до ее ушей донеслись голоса, и все мысли из головы как-то сразу испарились.
Женщина во дворе Лелуша захлебывалась слезами.
Ширли прекрасно все слышала, голоса раздавались так ясно, будто говорящие стояли рядом с ней. А уж Лелуш, сидящий прямо возле забора, вне всяких сомнений, ловил каждое слово.
- Такая глупость, даже мне иногда кажется, что я его боюсь, - говорил негромко низкий мужской голос. - У него такой взгляд бывает... будто он все про нас знает.
- Ох, Майкл... мы наверное плохие родители! - всхлипывала женщина. - Это так нечестно по отношению к нему...
- И даже, - в горячке продолжал говорить мужчина, словно и не услышав слов жены. - Честно, не ощущаю его своим ребенком. Мне даже моя племянница, Нина, которую я вижу раз в два года, ближе кажется!
- Мы сами его таким сделали... он же ребенок, все чувствует, - плакала женщина. - Но после сегодняшнего... я просто не могу так больше!
- Ох, Рейч, это так ужасно, он ведь даже похож на него! Ты посмотри повнимательнее! Станет постарше - и ведь совсем копия!
- Говорили, он был колдун... что если... оооо, Майкл, это невыносимо!
Они говорили что-то еще, но голоса их теперь звучали на полтона ниже, и Ширли не могла разобрать слов. Она внимательно смотрела на Лелуша, который остервенело сворачивал уже шестой по счету журавль. Четвертый, лиловый, упал под скамейку и яркими брызгами краски выделялся на серо-белом фоне земли.
Ей не было его жаль. Она почувствовала лишь теплое движение души, волну сочувствия к этому мальчику, в горькой усмешке презрительно кривившему теперь губы. Забыв про страх быть отвергнутой, она подошла к нему и ослепительно, ярко улыбнулась. Неожиданно она поняла, насколько родным казался для нее Лелуш, и насколько сильно ей хотелось быть к нему ближе.
- Привет, Лулу! - ее голос звучал звонко, она специально говорила громко, чтобы заглушить звук голосов, раздававшихся изнутри. - Такая неожиданная встреча!
Очень мягко падал снег. Небо было затянуто серыми тучами, но где-то выше них пронзительно сияло солнце.
Лелуш поднял голову, растерянно смяв в руках недоделанного оранжевого журавля.
- Ширли? - тихо отозвался он. - На самом деле я...
- А я гуляю, - перебила его Ширли, улыбнувшись легко, хотя сердце сжималось от страха. - И тут ты. Я вообще на новую горку иду. Пойдешь со мной? Будет весело!
Она протянула ему руку в вязаной варежке. Белый снег, падая, таял от ее горячего тепла. И в этот момент ее несмело сжали ледяные покрасневшие пальцы. Лелуш смотрел на девочку удивленно, но его губы медленно растягивались в улыбке.
В улыбке, которая была обращена к ней.
В самой доброй и самой красивой, которую она когда-либо видела на его лице.
V. Сузаку
Сузаку не полюбит этот город.
Он понял это в тот самый момент, когда проезжал мимо жизнеутверждающей таблички "Добро пожаловать в...". Этот город собрал в себе все, что ему так не нравилось в природе и в населенных пунктах в целом - маленькую площадь, такую, что все здесь друг друга знают, погоду с постоянно светящим ярким солнцем, бескрайние пустые поля и море.
Яркую погоду с высоким пронзительно-голубым небом он стал ненавидеть после исполнения плана "Реквием по Зеро". В тот день на небе светило такое же жизнерадостное солнце, которое господствует здесь круглый год. Глядя на небо в такие дни, он каждый раз вспоминал его ожидающую, почти счастливую улыбку и глаза, в которых это солнце в тот день блестело. Лелуш в его ночных кошмарах занял достойное место рядом с отцом и Юфемией и являлся ему никак не реже них.
Сузаку сменил много городов. Он не жил ни в одном больше пары-тройки лет, ну а в этом, скорее всего, опасно будет оставаться дольше года.
Необходимость переезжать с места на место отчасти тоже была следствием "Реквиема по Зеро". Первое время Сузаку оставался при Нанналли личным телохранителем, но личность Зеро всегда вызывала слишком много вопросов. При довольно мягкой императрице люди перестали бояться их задавать, и в какой-то момент безопаснее для самого Сузаку стало исчезнуть.
С тех пор он и стал переезжать, меняя квартиры и профессии как перчатки. Ни на одной работе дольше трех месяцев, ни в одном городе - дольше трех лет. Жизнь - калейдоскоп новых людей, к которым не успеваешь привязаться.
Новый город он воспринял с отстраненным равнодушием, хоть и порадовался мысленно, что надолго он здесь не задержится.
Заехав в новый дом - небольшая разваливающаяся рухлядь, за которую он согласился платить в два раза больше, чем она того стоила - Сузаку привычно отправился бродить по улицам. Это был необходимый ритуал, который мужчина проводил каждый раз, как переезжал в другой город, единственная из привычек, что напоминала о его военном прошлом. Сузаку изучал новый город досконально, чтобы в случае чего знать, куда бежать.
Пожалуй, к его списку причин, почему это место ему не нравилось, добавилась еще одна - нестерпимо, нерационально широкие улицы.
Он осматривал улицы, оглядывал людей и дома. Городок оказался небедным - у большей части людей жилища были большие, ухоженные, с пышным садом или подстриженными лужайками перед входной дверью. Все, как один, обнесенные живой изгородью. Сузаку фыркнул себе под нос - точно можно было сказать, что жили в них англичане, коренные, те, что были ими испокон веков, до становления Британии не только мировой державой, а даже просто империей.
Дети на велосипедах, на роликах. Маленький мальчонка - лет семи отроду - катится на самокате, успевая напряженно щелкать что-то на планшете. Сузаку невольно улыбнулся, издав смешок. Девушка на скамейке, со светлыми пепельными волосами, невозмутимо уплетающая пиццу... такая знакомая девушка.
Сузаку остановился так резко, будто натолкнулся на стену. Дышать стало тяжело, а сердце гулко забилось в грудной клетке. Девушка, тем временем, посмотрела прямо на него, и Куруруги, еще хватавшийся отчаянно за мысль о внешней схожести, безнадежно понял, что не ошибся.
Зачем-то подошел. Облизал губы, спрятал за спиной руки, не выдавая волнения и отдающуюся при каждом ударе сердца болью душу. Шицу смотрела на него долгим взглядом своих светло-карих глаз, а затем перевела взгляд на дом напротив.
- Садись, - негромко произнесла она.
Вот так. Ни удивившись, ни высказав признаков доброжелательности. Но тем не менее он сел, не иначе как уловив на дне глаз отчаянное желание разделить с кем-то секрет.
В тот же миг калитка дома напротив заскрипела, и мальчишка лет десяти, черноволосый и растрепанный, вышел со двора. На плече - сумка, и одет в форму младшей школы - не сложно догадаться, куда направляется.
И именно к нему был прикован пристальный, не выражающий никаких эмоций взгляд Шицу.
- Что?.. - начал Сузаку, озадаченный происходящим.
- Смотри, - тихо перебила она.
Мальчишка повернулся лицом, и Сузаку задохнулся, чувствуя, как к лицу приливает кровь и сердцу неожиданно становится тесно в грудной клетке. Из-под шапки черных растрепанных волос глазами странного оттенка индиго на него недружелюбно смотрел Лелуш. Заклятый друг.
Он обвел их очень подозрительным взглядом и направился в ту сторону, откуда пришел Сузаку.
- Лелуш! - выкрикнул женский голос. Сузаку, бледный как полотно, смотрел, как мальчик оглянулся на резкий выкрик и вернулся. Хрупкая невысокая женщина что-то ему выговаривала, и Лелуш устало кивал. Время прошло, и наконец он ушел, полностью скрывшись из глаз.