Дорогам не было видно ни конца, ни края, но она никогда не роптала. Следовала за мужем повсюду как и положено верной жене. Жила в хлопотах и заботах о нём, о дочери единственной, болезной, о брате мужа, неизменном спутнике, разделявшем их невзгоды и радости. К счастью, хлеба всегда хватало, чтобы ни один из вошедших в дом не оставался без приглашения разделить с их семьёй скромную трапезу.
Размышлениям о прошлом не находилось места в её многотрудной дневной жизни, но ночью, когда все в доме - или в том приюте, что служил им на время домом - засыпали, ей вспоминалось. Она закрывала глаза и смиренно ждала сна, но приходили картины прошлого: видела себя, юную, в окружении родных, посёлок, где родилась и выросла, откуда её отдали замуж и куда вернулась уже вместе с мужем после смерти отца. Там, в родном Капернауме, и началась их нынешняя жизнь в скитаниях. Частью этой новой жизни стали незнакомые общины и люди, их подчас странные обычаи, недоверчивые взгляды. И чужая речь... Поначалу она резала слух, пугала непонятностью и непривычностью созвучий, но довольно быстро и как-то незаметно становилась знакомой и близкой. А потом им приходилось покидать места и людей, с которыми они почти сроднились, расставаться с прирученными животными и звуками, и всё начиналось сначала. Дороги и люди, люди и дороги...
Муж. Симеон. Теперь странно об этом вспоминать, но ей не нравилось тогда его имя. И сам Симеон поначалу не приглянулся: большое некрасивое лицо будто топором вырублено, огромные руки всегда обветрены, волосы спутаны. Неулыбчив. Немногословен. Грубый - вот каким он ей показался. Не нравилось, что брат его, такой же неотёсанный, всё время оказывался рядом с ним. Помоложе вроде бы, порумяней, но тоже мужлан, неприветлив и хмур, и глядел всегда исподлобья. Не пристало, однако, девушке сомневаться в выборе, семьёй сделанном, - вот и справили свадьбу. Жить стали в рыбацкой деревеньке, такой крошечной, что посёлок, в котором она выросла, казался по сравнению с ней по-городскому многолюдным и оживлённым. Однако вскоре муж решил возвратиться туда, где осталась вдовой её мать - в Капернаум. Там и родилась у них калека-дочь. Туда же вскоре и брат его, младший да неженатый, перебрался. Стали братья снова неразлучными, как в молодости.
С годами привыкла она к Симеону, пришли уважение и любовь. Оказался муж человеком добрым, хотя подчас гневливым. Да и простота на поверку оказалась обманчивой. Набожный и законопослушный, он часто посещал синагогу, что располагалась неподалёку на их же улице, сбегающей прямо к кормившему их Геннисаретскому озеру. Пытливый ум заставлял его вглядываться в мир вокруг, чтобы понять и разобраться во всём: в корнях своих, в обычаях, которым следовал, в том, что означает истинная вера и куда она ведёт. Грамотой владел - и хоть сам книжным человеком не был, внимательно вслушивался в мудрые речи толкователей Писания и даже совершил путешествие на Иордан, куда позвали его слухи о необычных проповедях отшельника, явившегося из пустыни. Так бы и прожить им свои жизни, тихо и чинно, незаметно и праведно, в заботах повседневных и нехитрых - дышать воздухом, пропитанном рыбным запахом, созерцать в тишине, нарушаемой криками чаек, рассветы и закаты над гладью озера, ощущать под ногами гальку и камни, поблескивающие то здесь, то там, рыбьей чешуёй, и неспешно стареть под щедрым, но безжалостно иссушающим кожу солнцем Иудеи - если бы ОН уже не начал свой путь предопределённый. И многим суждено было - не только их семье - свернуть с проторенной тропинки и пойти по другой, неизведанной дороге. Им указанной.
Слаб человек сомнениями. Вера даёт ему силу и указывает путь. С каждым днём становился Симеон всё твёрже в вере своей, оправдывая имя, данное ему Учителем. Преданная спутница, она ни словом не перечила мужу, но иногда его каменная непреклонность пугала её. Словно не помнил он ни о том, как пошатнулось вдруг его вера, когда Учитель объявил, что ожидает не скорого торжества Нового Завета Божия, а собственных мук, смерти и воскрешения, ни о том, как сам он отрёкся трижды от Учителя, устыдясь и побоявшись объявиться учеником его, братом и соратником. Она никогда не смела задать Симеону вопрос: почему он только за мужчинами признавал право нести Слово, позабыв о том, что призывал их Учитель к вечере вместе и ставил наравне, что называл их братьями и сёстрами, посланниками Своими, и что Мариам стала первой свидетельницей Его возвращения. Она грустью наблюдала за тем, как незаметно исчезали из их окружения вдохновлённые и избранные Им посланницы, уступая место новым посланникам с их молчаливыми спутницами. Спутницы не задают вопросов.
Если ей всё же удавалось заснуть, то просыпалась она среди ночи подчас от собственного крика, с лицом, мокрым от слёз. Утирала слёзы простынёй, влажной от пота, трясла головой, пытаясь спастись от голосов, даже после пробуждения звучавших в ушах, и часто моргала , не зная, как избавиться от вновь и вновь повторяющихся картин страшных событий. Собственные сны пугали беспощадной похожестью на правду, хотя она знала, что многого из того, что она видела в своих кошмарных видениях, не было на самом деле. Или было?
Особенно пугали её те, в которых появлялся Иуда из Кариота - говорят же, что висельники снятся не к добру. Хоть и был в них Иуда живёхонек, но слова говорил пугающие. Будто не предал он Учителя, а помог ему выполнить Предначертание. Крамола, крамола.... Она смотрела со страхом на спящего Симеона и дрожала, словно была виновата в том, что слушает эти речи. Сны повторялись так часто, что она помнила каждое слово:
" Вы, ученики его, от меня отвернулись, а я всего лишь пошёл путём, Им указанным. Он знал. Он принял мой поцелуй - во имя Искупления. Кто бы помнил сейчас Учителя, если бы я не выполнил свой долг?"