Аннотация: Еще одна версия о том, что там такое, за чертой.
Меня зовут Некро.
Банальнейшая фраза. Три слова. Три логических ошибки.
Никто меня уже давно не зовет. И имя я выдумал. А самое главное - нет никакого "меня". Срок моего земного существования истек. Все скудно отмеренные сухие крупинки бытия давно покоятся в нижней части песочных часов. И только нездоровая жажда продления хотя бы видимости жизни, все еще сохраняет моё "я". Впрочем, ненадолго. Подписывая договор, я готов был идти на жертвы. Но не предполагал, что строчки, набранные мелким шрифтом столь коварны. Самое мое большое разочарование после... Ну, можно догадаться, после чего.
Сейчас, разговаривая так, как будто передо мной реальный собеседник, я тоже - о многом только догадываюсь. Все, что касается личного опыта, срезало, будто косой. Кажется, я носил форменный китель. Возможно, убивал. Почти наверняка - убивал. Но в данную минуту всё минувшее кажется далеким, туманным. Ненастоящим. Время, место, обстоятельства - условности, когда речь касается моего нынешнего существования. Устроившись на шпиле собора, я наблюдаю ежедневную суету. Сверху люди не более, чем муравьишки. И все их страсти, усилия, намерения, - столь же исчезающе малы. Если б они только знали, как иллюзорны деньги и чины, и на что в действительности стоит тратить силы!
Но все-таки дневная суета приносит разнообразие в мою... Короче, как-то отвлекает от фактов. Конечно, я бы предпочел видеть пустынный берег моря. Или пронизанный солнечными лучами лес, или... Но я не могу оторваться от людской массы. Она - мое море. Я - чайка, высматривающая рыбу. Несколько минут созерцанья - всё, что я могу себе позволить. Жаль, нельзя замереть навечно еще одной горгульей на парапете. И Контракт, подписанный в Чистилище, сомнительный повод для оспаривания в суде. Я так мыслю.
Чу! Кажется есть! Лысоватый гражданин схватился за сердце и стал медленно оседать на брусчатку. И сразу три, видимых только мне, тени, метнулись к нему. Ох, мать твою, опять не успею - перехватят раньше. Но нет, оказываюсь у цели первым и с удовлетворением отмечаю как менее удачливые конкуренты, закладывая плавный вираж, возвращаются на свои наблюдательные пункты. Правила есть правила. А как же! Людской поток затормаживает бег, наткнувшись на неожиданное препятствие. Молодая женщина приподнимает голову моего клиента, вторая, постарше, в нелепой шляпке, сует ему под язык белый кругляш. Терпеливо жду финала. По условиям контракта я не могу вмешиваться. Никогда. Никак. Наконец, чаша весов склоняется. На этот раз - не в мою пользу. Гражданин розовеет, в глазах появляется осознанный блеск. Одним словом - жизнь продолжается. Ничего, я подожду. Удлинившимся крылом касаюсь, помечая объект небольшой светящейся зарубкой на сердце. Знак, который могу различить только я. Теперь буду за тобой присматривать, приятель. Ничего личного. Просто работа. Мужчина чувствует небольшую, саднящую боль за грудиной и морщится напоследок. Но это уже так - на публику. Ему помогают встать на ноги, спасительницы радостно отряхивают дорогой костюм. Все приятно оживлены и собой довольны. Лысоватый господин может следовать дальше - к жене и наваристому супу с клецками. А вот меня вторые сутки продолжает мучить голод. Все строго по договору. Страдания, причиняемые Сопровождающему, который вздумал отлынивать от своих прямых обязанностей, многообразны. Нет доставленных клиентов, и к голоду добавляется зной. Или стужа. Это уж кому как повезет. После приходит черед боли. Боль имеет много градаций. Лишенные покрова плоти чувства очень чутко отзываются на натяжение ниточек в руках кукловода. В этой работе нет ни премий, ни вызовов на ковер. Друзей тоже нет. Ходить на чай к соседям не принято. Даже не потому, что нечем поглощать напиток. Просто каждый, подписавший контракт, как снайпер. Умирает в одиночку. Страстное желание продлить свое существование знаменуется очередным надувательством. Как и большинство обывателей, ты продолжаешь делать то, что тебе не нравится. И, в придачу, стремительно деградируешь. Нужда заставляет идти на такие меры, что даже темные крылья сохранить нет ни малейшей возможности. Свора бродячих псов, грызущихся за кость возле мусорного бака местной больницы - вовсе не собаки. Опустившиеся на самое дно, такие же жадные до жизни, как и я, существа. Совсем недавно они были Сопровождающими. С крыльями. Однако, оперенные плоскости - недопустимая роскошь на избранном ими пути. Что они тут делают? Из-за чего дерутся? Все просто. Псевдособаки из тех, кто выбрал ожидание у кормушки. Люди создали немало мест, где смерть - не внезапно упавшая капля, которую надо изловчиться подхватить на лету. В таких местах мертвая вода стекает ручейками, иной раз переходящими в мутные, грязные потоки. Войны, конечно, в этом смысле вне конкуренции. Поле боя - что может быть притягательнее для стервятника? Иногда проходит под другим названием - театр военных действий. Да-да, и "люди в нем - актеры". До поры, пока есть еще у них силы шевелить ручками-ножками. Потом - просто скучная посылка без обратного адреса. И желающих доставить ее - куда больше, чем воронов или грифов, пирующих в округе. Да и не все стервятники, как вы уже догадались, птицы. Поэтому ни один Сопровождающий не может без содрогания смотреть на оружие. Оно такое... Такое...
Война - хоть и обильное, но все-таки ограниченное во времени кровопускание. Существуют еще казни. И скоростные автострады. И больницы. Настоящие фабрики, работающие как часы. Не всех же подряд вылечивают доктора. Особняком среди медицинских учреждений - вот такие, мимо которых я скольжу невесомой тенью. Одна из собак вырвалась из ожесточенной своры - и стрелой юркнула в подворотню. В пасти - едва различимый мерцающий комок. Вы всё правильно поняли, при этой больничке, - абортарий. Такой товар ценится много дешевле. Но зато он постоянно в наличии. Жизнь - неважный бухгалтер, она постоянно списывает излишки.
Окованная железом дверь, закрываясь, хлопнула так, что с косяка осыпались кусочки старой выцветшей краски. Заплаканная девчушка лет тринадцати, в видавшей виды кофточке поверх линялого ситцевого платья, вздрогнула всем телом. Мужчина в форме вскинул голову, оторвав взгляд от бумаг. Он легко поднялся навстречу девушке и несколько мгновений пристально её разглядывал. Приятное открытое лицо его выражало радушие хозяина, встречающего давно ожидаемого гостя.
- Ну, не надо пугаться, маленькая! - для начала надо приободрить пичужку.
- Ишь какая, глазки на мокром месте, а все равно - красивые. Крупные, выразительные, сияют как два яхонта из-под аккуратно расчесанной челки.
"Ох, тебе б поэтом родиться, Петро Сидоренко!" - это уже про себя.
Слегка приобнял за плечи, проводил к табурету. Была б возможность, пододвинул бы стул даме, как в ресторане франтоватый хлыщ. Только каземат - не харчевня. Контингент случается буйный. Так что вся мебель надежно к полу привинчена. А спина у девоньки теплая. Даже через ткань чувствуется. Кожа, небось, нежная...
"О деле прежде всего, о деле, майор, думай!" - одернул себя строго.
Достал из кармана конфету в жесткой обертке, протянул девочке. Пододвинул крепко заваренный горячий чай в солидно поблескивающем подстаканнике. Ради такого случая специально припас грузинский байховый. Чаинки пришли в движение, закрутив игрушечный смерч в янтарной глубине.
- Давай родная моя... Успокойся. Чаю вот выпей. Много тебе пришлось пережить, знаю. Но ты зла на нас не держи. Сейчас мы с тобой посидим, поговорим. Во всем не спеша разберемся. У нас невиновных не наказывают!
- И папу - отпустите? - робко, будто боясь спугнуть удачу, откликнулась девочка.
"Отпустили уже. Душеньку на покаяние. Забавный был кадр, философ, хоть и военспец. Чуть что: "Я так мыслю...". Спиноза, бляха, хренов!"
Майор улыбнулся так душевно, так ласково, что у ней сразу отлегло от сердца. Он сразу прочел это по глазам девчонки.
" Не зря, не зря сослуживцы прозвали "соловушкой". Не потерял Сидоренко квалификацию!" - похвалил себя, довольный произведенным эффектом. А вслух охотно откликнулся:
- Конечно! Только ты сама посуди - не могу я товарищам судьям сказать: "Отпустите обвиняемого, пожалуйста, граждане судьи, я вот с дочкой его покалякал, и она за него поручилась!"
Следователь жестом предупредил порыв девочки и продолжил:
- Суду доказательства нужны, Катенька, понимаешь? До-ка-за-тель-ства.
Последнее слово он произнес нарочито официально, подчеркивая каждый слог.
И, уже совершенно другим, дружеским тоном, завершил:
- Так что пей чай. И приступим к работе. Она нам предстоит долгая.
Захрустел разворачиваемый фантик. Девочка склонилась над чашкой. Мужской взгляд беззастенчиво, будто раздевая, быстро скользнул по фигуре.
"Эх, жаль в целомудренный треугольничек платья ничего рассмотреть не удалось. Однако, округлости под материей уже вполне наметились. Еще немного - и нальются соком яблочки наливные. Талия, бедра, ноги сильные. И икры - прям с ума можно сойти, какие икры!"
Когда Катя оторвалась от чашки - она встретила всё тот же добрый, по-отечески заботливый взгляд. Только теперь на майоре были еще круглые очки в тонкой черной оправе. Да лоб покрывали мелкие бисеринки пота.
Два раза видел "поплавков". Тех, кто в Главный Момент не нуждается в эскорте Сопровождающих. Гладкой, сияющей мягким светом, сферой они торжественно поднимаются вверх, к Солнцу. И хочется находиться рядом. Не потому, что как то зачтется. Просто в людях так мало красивого, настоящего. Так мало, что иной раз кажется, что и вовсе нет. А тут - величественная феерия. Не я один так считаю. Десятка два Крылатых обычно вьется вокруг всплывающих светляков. Возле сфер тепло и даже празднично. Жаль, что все быстро заканчивается. Шлейф за ними тянется из более тусклых, утончающихся нитей. Одна за другой, ниточки рвутся, где-то далеко-далеко, у самой земли. И звуки перетянутых гитарных струн, одна за другой не выдерживающих натяжения, наполняют пространство, вибрируя. Ноты догоняют друг друга, накладываются, переплетаются, образуют объемный узор, простой и изысканный одновременно. И затихают печально, послав последнее "прости" остающимся на земле. Еще выше, там, где наши крылья уже абсолютно беспомощны, шар раскрывается, как цветок. Счастливцы, оказавшиеся ближе к бутону, носят еще пару дней отметину на память. Чуть заметное окаймление из золотой пыльцы. Говорят, приносит удачу. Хотя какая удача у Сопровождающих? Вот и с меня слетает последняя золотая искорка на ветру, память о кратком свидании с чудом, затерявшись крохотным метеором в сгущающихся сумерках.
Во тьме все по-другому. Днем - летишь. Ночью - паришь. Крылья становятся частью ночи. И ночь проникает в них, как чернила в промокашку. Голод отступает, вытесняемый более интенсивным чувством. Сейчас я, наверное, похож на летучую мышь. Столько суеверий вокруг маленького зверька. И, подозреваю, все из-за нас.
Зов настигает меня совсем неожиданно. В нем нет ничего мистического или возвышенного. Он похож на приказ хозяина, определяющий нерадивому работнику новую повинность. Сопротивляться повелительному сигналу бесполезно, и я послушно следую предназначению. Зов приводит меня к гнезду на чердаке солидного здания. Ну что ж, здравствуй, новый дом, милый дом.
"Катя, Катя, Катерина, - напевал Петр вполголоса, снимая очень даже опасной бритвой с щек обильный слой мыльной пены, - имя ты мое услышишь из-под цокота копыт!"
Завтрак уже ждал на столе, когда он показался из ванной. Домашние никогда не задавали ему вопросов. "Куда?", "зачем?", "когда вернешься?" имели место в других, параллельных мирах. Бытие разведчика целиком определялось теми задачами, которые ставило перед ним руководство. Во всяком случае, именно в таком ключе офицер предпочитал вести разъяснительную работу в кругу семьи. Неизменно находя в лице домочадцев благодарных слушателей и безупречных последователей сих нехитрых правил.
Близкие его прекрасно понимали. Работа по разоблачению врагов народа требовала полной отдачи. И не вина Петра в том, что вредители и заговорщики не знают ни выходных, ни праздников. А то, что не делится майор с ними государственными секретами - время ж такое, что так оно даже и лучше. И ему не с руки, и им жить спокойней.
Майор Сидоренко вышел из дома рано утром. Одетый в гражданский костюм, он вполне мог сойти за рабочего, решившего навестить в воскресенье деревенскую родню. Никакой военной выправки, никаких взглядов свысока на толкающихся локтями в трамвае граждан. Ничем не примечательный обыватель покинул вагон на конечной остановке, благополучно смешавшись с толпой. Народ направился к городскому кладбищу, и мужчина не стал отрываться от людской массы.
А ведь передо мной вовсе не приют Крылатого! Гнездо чересчур миниатюрное для нашего брата. Все понятно. Когда Сопровождающий не справляется со своими обязанностями, его определяют в пару к Шептуну. Когда-то и они были людьми. Наверное. Изредка Сопровождающие сбиваются в стаю и делятся сплетнями. Почему-то один из самых упорных слухов, слух о том, что самые отчаянные Шептуны - бывшие проповедники.
По природе своей Шептуны - паразиты. Как клещи. Или пиявки. Хотя внешне твари больше походят на крыс. Проникают в самую мизерную щелку. Впрочем, гранит, бетон и сталь им тоже не помеха. Они грызут. Все подряд грызут. Не из-за голода. Из-за непрекращающегося никогда зуда в зубах. Это и стимул, и наказание одновременно.
Зуд прекращается только на время работы. Существа, похожие на крыс, провокаторы. Они склоняют людей к принятию роковых решений. Им тоже запрещено вмешиваться напрямую. Никаких толчков на рельсы, бросания черепицей с крыши или подпиливания ступенек на лестнице. Оружие Шептунов - голос. Едва заметный на фоне повседневных, обыденных дум, но весьма навязчивый речитатив. Иногда человек достаточно силен, чтоб противостоять чужой воле во время бодрствования. Но потомки Адама нуждаются во сне. А еще они не прочь сытно поесть. Утоляя жажду перебродившим виноградным соком. Иной раз так крепко перебродившим, что взалкавший валится с ног, забывая себя. Вот только облюбовавший жертву Шептун его не забудет, он всегда настороже. Сопровождать крысы не способны. Но способны получать удовольствие от мук ведомого. Иной раз Шептун намеренно оттягивает Главный Момент, если чует в подопечном потенциал. Наверное, можно сказать, что он привязывается к жертве. Совсем как ребенок к интересной кукле. До тех пор, пока игрушка находит в себе силы потакать жестоким капризам хозяина, конечно.
Мой Шептун совсем несмышленыш. Он еще толком и не умеет ничего. Вон он притаился в самом углу гнезда. Совсем и не крыса, скорее мышонок с крохотными агатами глаз-бусинок. Я вытягиваю крыло и дотрагиваюсь до шерстки на лбу. Мягонький!
Вдруг меня пронизывает ток. И я смотрю на пыльный чердак уже через переплетенье веток. Смотрю из глубины гнезда! Надо мной нависает огромная крылатая тень, протянувшая свою уродливую перепончатую конечность ко мне. Страшно! Но лишь на краткий миг. Потому что уже через секунду я - снова я. Стою меж высохших потрескавшихся стропил и касаюсь лба трусливого шептунишки кончиком крыла. Если б мог, расхохотался! Напугал сам себя. Ну как же! Сопровождающего узрел! Как будто есть что сопровождать!
А может это и есть удача? Конечно, не та, о которой грезят люди. И не та, что в почете у бесплотных. Но все одно - удача! Попал бы к матерому Шептуну и навечно остался рабом. Сопровождающие не водят дружбы с зубастыми по одной причине. Если Шептуну нечего грызть, он принимается за партнера. И сбросить его с шеи очень трудно.
"Кажется, сегодня какой-то праздник", - равнодушно отметил Петр. Но на самом деле его истинные мысли были очень далеки от религиозного календаря. Миновав ограду, майор сразу же свернул к боковой аллее, ведущей на опушку леса. В силу профессии офицер прекрасно знал окрестности, без труда определив оптимальный маршрут подхода к точке. Через лес, по натоптанной тропинке, до насыпи узкокалейки. Рельсы с насыпи сняли сразу же, как только в карьере прекратили добычу известняка, а шпалы оставили. Идти по ним не слишком удобно, но местных грибников это не пугает. Впрочем, нынче не сезон, и встретить нежелательного свидетеля шансов немного. Шум крыльев над головой на секунду отвлек путника от дум. Ему почудился легкий удар по плечу и на миг даже показалось, что нахальная ворона нагадила на куртку.
"Дураки верят, что к счастью!" - выругался про себя майор. Идейный атеист с идеальным послужным списком, в приметы, безусловно, не верил. Он верил, скорее, в аккуратность и последовательность. Бегло осмотрев одежду, мужчина не нашел никаких следов птичьей несдержанности. Сидоренко хмыкнул, поглубже надвинул кепку с большим козырьком, оправил поношенную куртку, в левый карман которой заботливая супруга положила пару пирожков с картошкой, завернутых в вощеную бумагу.
"Повезло мне с ней, - майор споро вышагивал меж сосен, - и лишнего не спросит, и обязанности свои знает получше дневального". Мужчину охватило приятное возбуждение. Полчаса пути, и ...
Голод вернулся. И, как на зло, ни единого Отбывающего. В таких случаях остается проверять помеченных. И Шептун тут может оказать неоценимую услугу. Мой хоть совсем мал, но голос у него вполне отчетливый. Попробовать подсадить на плечо позавчерашнему сердечнику? Пусть вкладывает нужные слова в голову. Не так уж и сложно, не надо уговаривать, часами напролет увещевать. Всего лишь подкинуть пару сомнений. "Выключил ли газ на кухне?", "не разлюбила ли жена", "позволит ли начальство взять отпуск летом?" Не факт, конечно, что сработает. Но попытка - не пытка. Шептун впивается коготками в загривок, и я легко поднимаю нас в небо. Хватка у мышонка необычайно крепкая. И, надо признать, болезненная. Где же ты, где, наш кандидат? Крылатый чувствует того, на ком он поставил крест издалека. А, вот и он, уверенной, энергичной походкой направляется по своим делам. Даже не верится, что еще вчера этого человека отделяла от Главного Момента какая-то ничтожная малость! Вот он забирается под металлическую крышу, которая рывками тащится по стальным полозьям. Транспорт сверху похож на ползущую гусеницу. Шептун возится, пробираясь ближе к затылку. Ему не терпится пустить в ход мелкие пилки зубов. Потерпи немножко, малыш. Наш приятель пока вне досягаемости. Закладываю широкий круг, перебирая потоки воздуха, как деревенская девка пряжу.
Полет пьянит, притупляя на время чувство голода. "Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать!" - всплывает откуда-то из глубины. Не могу вспомнить... Да и ни к чему. Мужчина уже покинул убежище на колесах и вполне себе бодро устремился к... Кажется, это называют иронией судьбы. Подопечный направился прямиком на кладбище! Рановато ты, друг. Пикирую к земле и точным броском отправляю мышонка к его первой добыче.
"А вдруг девчонка не придет? Испугается и не придет? - мысль была такой неожиданной, что Сидоренко едва не запнулся за крупный булыжник. Он как на грех, торчал скалой из песка в том месте, где отсутствовала одна из шпал. - На костер утащили, гады, что-ли?"
"В бога душу мать вашу!" - в сердцах чертыхнулся майор, сбившись с ритмичного шага. Он остановился перевести дух, прислушиваясь к участившемуся сердцебиению. Хоть врач на службе и не нашел ничего серьезного, осмотрев его после внезапного приступа, но все-таки осторожность не повредит. Нащупал в кармане брюк пузырек с пилюлями. Приложив пальцы к запястью, посчитал пульс.
"Ничего, в пределах нормы. Обойдемся без аптеки пока. А девчонка придет. Обязательно явится! Другие же приходили. И постарше. И помоложе. Предпоследний вообще был мальчик".
" А коли и было, так никто не узнает! Ночью то случилось, от дороги проезжей далече. А болота там нехоженые, глубокие. Пошел за клюквой, да сгинул волчонок, выкормыш оппортунистический!"
"Убивец", - без всякого осуждения, почти ласково пропел тоненький голос.
"Клавка у меня тогда болела долго. По женски. А мужику ж без этого никак невозможно!" - Сидоренко вдруг поймал себя на мысли, что оправдывается. Он, офицер! Привыкший выслушивать такие вот сопливые признания по дюжине раз на дню! И перед кем?
"Значит, мало тебе девок недозрелых показалось, так ты еще и мальчонку, - нежными переливами журчали слова, обтекая железобетонные доводы майора, - испоганил".
"Да причем здесь он! Случай просто подвернулся! Я и не устоял!"
"Не пофартило, выходит, тебе, Петро, с вражинами. Не оказалось среди них такого, у кого дочурка в самом соку, да на все, ради родителя, готовая?"
Петро промолчал, широко, через одну шпалу, шагая по насыпи. Лицо его раскраснелось от жара, глаза лихорадочно забегали, будто в надежде отыскать меж березок да елей тот железный, непробиваемый аргумент, который перевесит нелепые обвинения так не к месту проснувшейся вдруг совести. Он потянул ворот тужурки, и прохладный воздух слега остудил напряженную шею.
"Так ведь ты их обманывал всегда. Всегда, слышишь, Сидоренко? Первой пообещал, что отца выпустят, если бумаги нужные найдутся. Помнишь, как помогал искать их, в пакгаузе шумного вокзала? А она вот никогда не забудет!"
Мужчина стиснул зубы, упорно продолжая свой путь.
" Следующую, без затей, пригласил на сеновал, неподалеку от правления колхоза. Чтобы задать вопросы наедине. О ее бате, председателе. Ох, что это были за вопросы! А потом и вовсе разошелся. От безнаказанности и вседозволенности. Да о тебе книгу писать можно! Мне больше всего эпизод с клятвой верности нравится. У боевого красного знамени. На коленках. Жена-то небось, себе такого не позволяет, да, Петро? Ты ж её, поди, уходя на работу, в губы целуешь?"
За грудиной поселилось ощущение, будто ребра, проседая внутрь, в пустоту, вот-вот оторвутся от кости.
" А ну как прознают твои партийные товарищи, что ты тем самым полотнищем, на котором капли их крови, подтирал?"
"Не прознают! - не удержавшись, зло выплюнул из себя Петр, вместе с комком горькой желчи, поднявшейся из утробы. - Не скажут никому шалавы малолетние! Постыдятся. И побоятся. Да и не поверит им ни одна душа! Кто я! И кто - они. Слово офицера-разведчика против наветов отродья тюремного! А то, что не помог сволочам-папашам ихним, так и по делом! Иных еще и поглубже в дерьме притопил, стараниями дочерей-шлюшек. А то государство у нас слишком гуманное! Сыновья не ответчики за отцов! Зато дочери - ответчицы. И ай-яй, какие попадаются ответчицы среди них! Вызывал бы и вызывал их, слушал бы да слушал!"
Сердце бухало паровым молотом в кузне, липкий пот покрыл поясницу и живот, дыхание вырывалось из легких со свистом, будто убегал майор от жестокого охотника, поклявшегося сдернуть с него шкуру.
Я с удивлением понял, что великолепно слышу слова Шептуна. И не только слышу, чувствую каждую эмоцию! Какой диалог! И я еще собирался что-то подсказывать мелкому! Откуда у него такой талант к вытаскиванию наружу чужих тайн? Откуда? Неужели правда, что лучшие Шептуны получаются из служителей культа, умудрившихся сохранить часть своих навыков после Перехода? Да без разницы. Цель оправдывает... Что - оправдывает? Забыл. Наверное, все оправдывает. Все. Особенно тогда, когда желудок вот-вот вывернется наизнанку. Нет, умом я понимаю, что никакого желудка у меня нет и быть не может. Но от этого ни на грамм не легче! Давай, мышонок, давай!
Мост через овраг появился после поворота насыпи, как курьерский состав перед подгулявшим обходчиком. Внезапно. На мосту девочка, обернутая ситцевым платьем. Ветер сильно облепил ее фигуру, придав ей непередаваемую грацию, балансирующую на остром лезвии между скульптурой и танцем. Между покоем и движением. Между покорностью судьбе и острой жаждой жизни. Она была прекрасна в своем искреннем порыве. Прекрасна и беззащитна. "А ведь казенный мерзавец не пощадит её! - пронеслось в голове. - Даже если это будет его последний и решительный. Даже если "после" у него кровь хлынет из ушей и мышца в груди превратится в один сплошной рубец.
Словно услышав мои мысли, мужчина ускорил шаг, едва не сбросив увлеченно продолжавшего вещать что-то Шептуна, с плеча. До меня долетели лишь обрывки: "Возьми... она уже никому ... будет пищать как последняя..."
"Да они сейчас заодно!" - осенило меня. Два хищника, почуявшие кровь. Один, развратный и жадный и второй, расчетливый и глумливый, слились в единую плоть. Кентавр, циничный, похотливый, смертоносный, вздымая комья земли, вырвался на бетон моста. Жаль, что мы не в сказке. И другой берег не спасет девочку. Жаль.
"Тебе-то что за печаль? - отозвался голос столь явственно, что я вздрогнул. - Пусть порадуется паршивец, получит свое на прощание. А то, что девице не жить - что с того? Одной бабой больше, одной меньше. Все тебе в плюс!"
Вот так. Ничего и делать, оказывается, не надо. Даже смотреть не обязательно. Ни один Сопровождающий не пропустит секунды, в которую случается Главное. Останется подхватить и донести. Ничего сложного. Даже с двойным грузом справлюсь без натуги. Они ж как мешочки с перьями. Хотя нет. Девушка, возможно. А с наследством лысоватого гражданина повозиться придется.
Треск разрываемой ткани нарушил размышления. Я уже набрал высоту, сам не заметив того, но все-таки звук больно резанул по ушам. Внизу козлоногий сатир прижал к стальным перилам юную нимфу. Против моей воли крылья распахнулись, как паруса. И я перестал быть чайкой, высматривающей мелкую рыбешку с мачты. Прижал конечности к туловищу и ринулся вниз камнем, лишь чуть подправляя траекторию кончиками крыльев. Правила? Да к дьяволу правила! Бах - плоть, объятая перепонками, перелетает чрез ограждения моста, как мяч, отправленный рукой бдительного голкипера выше створки ворот. Падая на дно, я успел подумать, что, возможно, был неплохим стрелком. Отличный результат. Мишень поражена. Пострадавших нет. В смысле - девочка на мосту. А остальные... Мертвым падение не повредит. А то, что один из них был до того ... не совсем... Так это пустая формальность. Как и проклятый Контракт. Я так мыслю.