Аннотация: Глава 9-я. Обновлено: 29.12.2013. Глава окончена.
Глава 9
В этом мире, худшем и единственном, все повторялось. Судьба преподнесла Олафу очередному тому доказательство. Руины! От его родины остались только руины! И трупы...
Хладнокровный, не побоявшийся ни Анку, ни взятого миром мага, ни лобовой атаки рыцарской конницы, - Олаф плакал как ребенок, а над его родной деревней летало воронье. Своим карканьем черные твари воспевали сытный пир. Но нет!
- Прочь! Пошли прочь! - заорал что есть мочи Олаф, грозя кулаками небу, полному птиц.
Его товарищи переглянулись. Рагмар пробубнил себе под нос орочье заклятье от рассерженных духов. Так, на всякий случай. Мало ли кто обидится за угрозы смертного? Духи - они такие. И все же...Ему было жаль, очень жаль Олафа. Если бы становище его племени уничтожили, он бы тоже горевал. А потом пеплом вымазал лицо и отправился бы искать убийц, не умываясь, пока не разрежет на куски последнего.
Конхобар молча взирал на Олафа. Знакомый ему по множеству битв, человек, которого он мог бы назвать другом, страдал. Но герою Альбы неведомы были душевная боль и печаль. Он сражался, чтобы покрыть себя и род славой и умереть однажды. Зачем еще жить воину?
Ричард же...Магус просто держал руку на плече друга, не отпуская. Везучий вновь оказался единственным выжившим. Вновь...Только разве это везучесть? Потому наемники дали ему такое прозвище, с двойным дном: олафово везение пахло смертью и отдавалось болью в сердце.
Молчальник склонил голову. Ладонь его закрыла веки погибшему. И никто, никто на целом свете не видел в то мгновение глаз самого отшельника. А они могли, о, они могли бы многое рассказать о душе этого человека! Но - молчали...
До самых глубоких сумерек, когда даже звезды, казалось, боялись ночной тьмы, копали могилы. Все, даже Молчальник. И хоть в облике его, даже походке, было что-то аристократически-пренебрежительное, он ни единым словом не противился "черной" работе. И если ворона садилась поблизости от Везучего, он делал все, чтобы ее прибить. Его глаза в те мгновения видели все: они словно горели внутренним пламенем, не красным, радостным, но бордовым, злобным и диким. И от этого становилось страшно даже Ричарду, связанному с иными, куда более ужасными мирами и делами.
Наконец, в волчий час, когда тело отказывается двигаться, и кажется, что глаза вынули, разрезали на дольки и, перемешав, вернули на место, последний тело последнего жителя деревни было предано земле.
- Глоркастерцы. Чертовы глоркастерцы, - не сказал даже, выплюнул Олаф.
Молчальник не мог ни подтвердить это, ни опровергнуть: он пришел в деревню, лишь завидев столб черного дыма над нею. Убийц к тому времени и след простыл. Но Везучий был полностью уверен, что это дело рук глоркастерцев.
- Надо торопиться, - сквозь зубы процедил Олаф.
Силы оставили его, даже говорить было трудно, но ярость еще давала возможность двигаться. И если все остальные в отряде - кроме Конхобара, казавшегося неутомимым - не могли рта раскрыть от усталости, то Везучий боролся со сном. А точнее, ярость помогала ему в этом деле.
- Надо торопиться. Отвезем чертовы доспехи и все. Баста.
Во тьме ночи пылали его глаза, пылали бордовым пламенем гнева и смерти. Даже Рагмара передернуло: он боялся, что злые духи вселились в Олафа. На всякий случай орк произнес молитву, призывающую духов-хранителей на помощь больному. Пусть они придут, пусть! Хоть бы пришли!.. Духи ненависти присосались к душе вождя: надо отогнать любой ценой! Надо!..
Сон сморил их прямо там. Всех, кроме Олафа. Он все продолжал бубнить себе под нос и затравленным волком озираться по сторонам, вглядываясь в тени-руины.
Солнечные лучи долго не могли пробудить небольшой отряд. Только Молчальник проснулся раньше всех, выдернутый из сна вороном, прохаживавшимся по его телу. Первое, что увидел отшельник - черную, повернутую набок голову с гигантским клювом, нацеленным на Молчальника. Руки сами собой заработали, отгоняя птицу.
Отшельник посмотрел по сторонам заспанными глазами. Вповалку, вокруг небольшого холмика или, даже, крупной кочки, спали наемники. Бывший подмастерье кузнеца даже во сне хранил на устах выражение ненависти, а на лице его застыла маска скорби и боли. Он спал точно так же, как люди в гробах лежат: со скрещенными руками. Конхобар храпел во всю мощь богатырских легких, широко раскинув ноги и руки. Ладонь левой руки его как раз задела подбородок Рагмара. Орк во сне поминутно отмахивался от этакой ручищи (Молчальник готов был поспорить с самим собою, что зеленокожему сейчас снятся огромные черные мухи). А Ричард спал, свернувшись калачиком, постоянно переворачиваясь с боку на бок и бормоча что-то.
Молчальник поднялся на ноги. Где-то там, за холмами, вставало солнце. Лучи его окрасили багрянцем вершины, отчего изумруд теперь спорил с розой. Где-то неподалеку запели птицы, приветствовавшие утро. Они радовались тому, что жизнь продолжается. Отшельник же понурил голову. Каждое утро он чувствовал себя хуже, чем предыдущим вечером. Ему казалось, что сон, наоборот, выпивает жизнь. А еще...
Эти глаза...
***
Каждую ночь он видел их. Те кроваво-красные глаза, что сверкали из-под...
Отшельник затряс головой, отбиваясь от страшных воспоминаний. БлагородныйЈ он бросил и замок, и сытую, довольную жизнь, лишь бы только не видеть этих глаз. Они преследовали его повсюду. А шепот!..
Вкрадчивое бормотание, что раздавалось в коридорах замка, требуя, моля, угрожая, обещая, суля. Все сразу - и ничего из этого. В какой-то момент оно просто переходило в шелест. Но - шелест этот был много страшнее, чем слова. Он проникал в самые глубины души, заставляя ее скручиваться в клубок и стенать в безнадежной попытке высвободиться. Каждую ночь этот шелест приходил и становился все громче, громче, громче...Неясные картины огромных кораблей, моря, поменявшегося местами с небом, какие-то шеренги, и - ненависть. Даже нет, не так, - Ненависть. Всепожирающая.
И вот однажды утром, проснувшись совершенно бессильным после ночного боя с шепотом, он сбежал. Он бежал долго, очень долго. Когда силы покинули его, и он упал, то начал ползти. Без сил. Каким-то чудом. Тело само ползло. А он то терял сознание, то вновь возвращался в мир. Ночью тело просто перестало двигаться, и он провалился в забытье. То была первая за многие месяцы ночь, когда он был один на один с темнотой. А утром он почувствовав себя переродившимся. Старое свое имя он пожелал забыть. Но слишком далеко уйти от родного замка ему не позволило сердце. И вот он застыл где-то посередине между свободой и вкрадчивым шепотом, мучаясь, не в силах с собой ничего поделать. Память предков не давала ему уйти далеко, а желание жить не позволяло приблизиться.
И вот он поселился в этих холмах...
***
- Не спится? - голос Олафа раздался над самым его ухом.
Молчальник не вздрогнул, даже вида не подал, что голос этот был для него неожиданным. Ведь самое опасное - не слова, а шепот...Шепот...
Отшельник кивнул, сохраняя неподвижность. Взгляд его уперся в муравейник: обитатели его просыпались, вереницами растекаясь вокруг в поисках пропитания и строительного материала. Вслед за рабочими веером растеклись воины, готовые положить жизнь свои за муравейник и королеву. Молчальник улыбнулся. Ветер зашелестел...Шелест...
Он резко повернул голову. Долго смотрел на телегу. Всхрапнули лошади. Вновь шелест...Шелест листьев. От сердца отлегло. Воспоминания творили неладное с реальностью. Теперь он боялся каждого шелеста.
- Ты будешь мстить, подмастерье? - Молчальник прервал свое молчание, не поднимая глаз.
- Да.
От этого ответа повеяло замогильным холодным, где-то далеко ухнула сова, возвращавшаяся в гнездо. Рассвет на мгновенье остановил свой поход, испугавшись этого холода. А потом утро побороло мороз смерти.
- Тогда я проведу вас доброй тропой. Телега, правда, замедлит путь, и...
- Мы не можем ее бросить, - отрезал Олаф. - Придется идти с нею. Я обещал выполнить задание. Мы отомстим, страшно отомстим, - и неплохо заработаем. Путь наш, верно, рядом проходит...Они ведь каждый замок должны брать под контроль...А путь наш вскоре окончится. Ведь до замка...
В висках Молчальника заколотило. Он подпрыгнул на месте, прямо в полете поворачиваясь к Олафу.
- Не надо туда. Не ходите туда. Никогда туда не ходите. Там опасно. Там очень опасно. Слышите? Бегите!
Только когда Олаф своей железной хваткой попытался убрать ладони Молчальника со своих плеч, отшельник осознал, что вот уже несколько мгновений трясет наемника. Молчальник отпрянул. - Прости, подмастерье.
Он хрипел: от страха горло его свело, и воздух с величайшим трудом вырывался из его груди. Сердце забилось так громко, что Олафу даже показалось, что он слышит этот бешеный перестук.
- Прости...Я не могу повести вас туда...Не могу... - Молчальник понурил голову.
Со стороны казалось, что он сдался, что он слаб, - но это было совершенно не так. В душе его шла борьба не на жизнь, а насмерть. Воспоминания о проклятом шепоте ворвались в его душу, грозясь вовсе уничтожить ее. Липкий страх отуплял, делал отшельника беспомощным. На его загорелом лице проступила испарина, щеки побелели. В глазах застыло выражение ужаса. Сердце забилось еще сильнее, грозясь вот-вот вырваться из его груди. Но он - он сражался. Сражался с проклятым шепотом. С проклятой памятью. Он сражался с худшим врагом - самим собой. Ноги его подкосились, и он повалился на кочку. Верно, он больно ушибся, но разум его закрылся от внешних ощущений. Осталась только борьба, что шла в его душе.
- Я покажу...вам...путь... - сквозь зубы процедил Молчальник, с величайшим трудом овладев дрожавшим подбородком. Но - только путь. Дальше я не пойду. Не могу я, подмастерье.
Он вновь поднялся. Весь он, кажется, превратился во взгляд: пронзительный, полный боли, страха, безверия, гнева, всего, что только может породить болезненная душа.
- Понимаешь ты меня, подмастерье, понимаешь?! - от возгласа этого, кажется, даже муравейник затрясся, лошади всхрапнули, а все участники похода пробудились.
Ричард, не спавший вот уже, кажется, с самого первого лучика солнца, теперь мог разлепить глаза и больше не разыгрывать дремоту. Он мог в оба глаза смотреть на отшельника. Что-то знакомое повеяло на него. Что-то чересчур знакомое...и страшное. Но...Странное дело, не сам Молчальник был источником того странного дуновения, но не что иное. Ричард терзался попытками разгадать, что же такое происходит. Он пытался пробудить в душе воспоминания, хоть мало-мальски похожие на испытываемые им теперь. Ричарду казалось очень важным это узнать, понять, вспомнить...Но только казалось, что ответ найден, как он тут же ускользал. И вот это более всего раздражало Магуса, привыкшего находить ответы на любые вопросы. Почти на любые.
- Понимаю, - Олаф отвел глаза, не в силах выдержать на себе этот пронзительный, полнящийся страданиями взгляд.
Везучий понимал, о, как он понимал...
***
Они шли пятый, а может, даже и шестой день. Эти восходы и закаты, холмы и низины, слились в одну линию, кроваво-красную линию. Олаф стряхнул с себя дрему рутины и оглянулся по сторонам. Кристофер плелся по левую руку. Рана на его левой руке кровоточила, накрывая алой пеленой давным-давно не сменявшиеся повязки.
- Ты чего с телеги-то сошел? Ложись, - буркнул Олаф.
Он хотел было вспылить, да сил не было. Они отступали долго, а потому и молча - сил не было говорить.
- Лошадь сдохнет от тяжести и голода, кто ж тогда потащит...
Кристофер не договорил: незачем. Оба понимали, что к чему. Там, на рогоже, валялся в бреду Ричард Магус. В том бою...А, красивое слово для резни! Глоркастерцы кружили дня два. А потом - ударили со всех сторон сразу. Бой шел стенка на стенку, а точнее, больший круг на меньший. А тот становился все уже, уже, уже...Олаф ударился спиной о спину Кристофера. Это значило одно: скоро конец. Командир попрощался со своим бойцом, бросив ему короткое: "Там встретимся!". Кристофер буркнул: "Встретимся...", - а конец фразы потонул в звоне клинков и треске щитов.
Но тут Ричард поднялся. Он казался выше любого из людей, а может, даже и нелюдей, которых только рождало Двенадцатиградье. Лицо его было лишено последней кровинки, и потому белизной могло поспорить со снежными пиками гор. А глаза...Глаза...Два солнца пылали, грозя смертью всему живому. Огонь и вправду снизошел в этот мир, полившись с кончиков пальцев на глоркастерцев. А потом пришел рев, страшный рев разгулявшегося пламени...
Все эти дни Ричард не приходил в себя, едва не убив в той безумной атаке. Только благодаря его вмешательству удалось победить вражеское войско. Это была атака обреченного, едва не отправившая Магуса на тот свет. Но с того предзакатного часа каждый из выживших воинов оказался должен исхудавшему, странному магу своей жизнью.
- Не дойдем, командир, - внезапно прервал молчание Кристофер.
Он всегда предпочитал говорить правду, распивал ли кислое пиво в кабаке или докладывал городскому совету послание от Везучего.
Олаф посмотрел на Кристофера.
- Мы не можем не дойти, Кристофер, понимаешь? - Олаф в ту секунду казался старше на двадцать, а то и тридцать лет, выглядя совершенным стариком. - Мы не можем...Мы должны...Мы - дойдем!..
***
В глазах Кристофера он увидел свое отражение. А сейчас - отражения того отражения в глазах Молчальника. Олаф, Везучий Олаф, который выживал всегда и несмотря ни на что, знал, о чем говорит такой взгляд. И он прекрасно понимал отшельника.
- Понимаю. Что ж. Даже знание пути - это уже половина победы, - кивнул Олаф.
Установилось полнейшее молчание. Кажется, что даже муравьи замерли, чтобы узнать, как же поведут себя эти страшные гиганты дальше.
Голос Конхобара ворвался в тишину и разорвал ее на мелкие клочки.
- Надо двигаться! Впереди нас ждет великий подвиг! Да! Мой народ будет веками слагать песни о погоне за напыщенными красно-желтыми плащами! За славой! За славой!
Он ревел изо все сил, только чтобы прогнать сумрак. В первую очередь - из своей собственной души...
Молчальник вел отряд через бурелом, каким-то чудом отыскивая тропы, по которым могла пройти телега. Изредка он поглядывал на небо, будто бы к чему-то прислушиваясь, замирал. Когда же проходило несколько мгновений, то он облегченно вздыхал и шел дальше. Ричард старался следить за этими движениями. Каждый раз Магус ощущал дуновение того странного ветра, то знакомое, очень знакомое, но забытое движенье...чувство...что-то... А потом вновь знание исчезало, улетучивалось, пропадало. Кажется, знание это шелестело, да-да, шелестело, глухо так, практически неосязаемо, невнятно. Но Ричард понимал, что это - шелест, шепот листьев.
Магусу все, что с ними происходило с самого отъезда из Лефера, казалось донельзя странным, даже, может быть, невероятным. Будто бы пелена упала на их глаза, их души. Они все шли и шли вперед, к своей цели. По представлениям Ричарда, оставалось два, много, три дня пути, и все должно было окончиться. Они получат свои деньги, и...И пойдут мстить. Короткими же тропами, по которым их вел Молчальник, они могли добраться даже раньше. Да...
Рагмар вглядывался в каждое дерево, которое оказывалось у них на пути. Он боялся, что здешние духи разозлятся, не дадут им дороги, закружат и отправят в путь по Великому Древу. А там он, может, и повидает своих предков. И особенно отца, своего великого и славного отца, который покрыл славой весь их род. Отца, у которого родился такой недостойный сын. Орк стиснул зубы: всякий раз мысль об этом позоре заставляло его сердце сжиматься от боли и исторгала вопль ярости. И потому приходилось стискивать клыки, только чтобы не огласить мир этим ревом: говорят, что орочий крик может разбудить все девять нижних миров да еще с пяток высших. А сейчас, в этом лесу, будить духов было бы самым последним делом.
Ветки бились о борта повозки, но колеса скрипели, лошади ржали, уставшие, наверное, даже мечтать позабывшие об овсе. Несколько раз телега подпрыгнула на кочках, и бока ящика больно уперлись в ребра Ричарду. Но Магус, кажется, не обратил на это совершенно никакого внимания. Он продолжал ловить тот ветер, что приносил шепот, ветер, шедший от Молчальника. И с каждым мгновением, которое приближало их к обратной стороне холмов, сомнения только росли в душе мага. Он оказался не в силах разгадать эту загадку, что только сильнее раздражало Ричарда. Все проблемы, история предыдущих дней поблекла, но в огне сомнений только сильнее разгоралась эта загадка.
Наконец, когда солнце уже вот-вот готово было скрыться за горизонтом, вдалеке они увидели тень. Большую тень, рвавшуюся к звездам. Молчальник, едва завидев ее, весь сжался. Ричарда вновь коснулся тот ветер, что нес в себе эхо далекого шепота. Неужели этой тайне суждено было остаться неразгаданной?
- Пойдем с нами, - помимо воли произнес Магус.
Он страстно желал раскрыть эту загадку!
- Нет, не просите, - всем телом задрожал отшельник.
Никто не видел его глаз. Никто, кроме орка, хорошо видевшего в темноте. Рагмар разглядел в этом взгляде невероятный, невыразимый ужас. Да! Он помнил это выражение! С таким отец его уходил!.. Отец!..
***
Великий шаман племени Агмар, что значит "Знающий духов", взволнованно клацал клыками. Так он делал всегда, когда предстояло тяжкое испытание. А вот сейчас он начал дергать большим пальцем правой руки левый верхний клык. Это значило высочайшую степень взволнованности, далее которой он никогда не забирался. Признаться, никто бы из племени и не пожелал бы того.
Костер в священном месте был собран. Хватило бы одной искры, чтобы запалить кучу из сушеной мяты, которой были накрыты ивовые прутики. Через мгновенье дым обволок бы шамана и его сына, Шаглока. Тому исполнилось четырнадцать зим, срок, когда проявляются способности говорящих с духами. Агмар в глубине души боялся, но ждал этого момента. Никому из шаманов племени, а тем более ни на что не годному ученику Гнаару, великий шаман не доверил бы провести ритуал. Да! Именно он увидит, сколь велика сила Шаглока. Да, да! Увидит!
Далеко-далеко завыл на луну волк. Духи дали знать, что пора приступать.
- Пора, - рыкнул Агмар, жестом приказывая сыну сидеть смирно.
Живой и пышущий силой Шаглок с трудом повиновался. Он столько времени ждал этого ритуала! А что, если придет сильный дух, и нужно будет защитить отца? Ведь никому, кроме Шаглока, это не под силу! А у него ноги затекут, и он не успеет подняться? Что тогда? Ведь дух!.. Дух!..
Но когда Агмар начал напевать древнюю песню призыва, ударяя по барабану в такт, Шаглок успокоился. Звуки голоса отца успокаивали, убаюкивая, и казалось, что ничего плохого не может произойти...
Слова Агмара вырвали Шаглока из забытья:
- Приветствуй его! Тебе оказана честь, сам Три Белки пришел к тебе, хранитель наших лесов! - голос великого шамана был торжественным и торжествующим. - Приветствуй! Поклонись ему!
Шаглок непонимающе принялся озираться по сторонам. Вокруг было так же пусто, как и прежде: только он, костер и Агмар.
- Но...кого, отец? - с надеждой на понимание обратился к Аглоку его сын, надежда и опора.
- Как? Не шути со мной, Шаглок, - багряные в отблесках пламени брови шамана поползли вверх. - Вот он, Три Белки, стоит пред тобой во всей силе!
- Я...никого...не вижу, отец... - слова эти выходили из горла Шаглока с великим трудом, со свистом, со всхлипываньем.
Он почувствовал, что подвел отца.
- Ты...не видишь... Не видишь...Ты ...не шаман... - с неизбывной горечью в голосе произнес Агмар. - Не видящий духов...Мой сын...не видящий духов...
Великий шаман обратился к пустоте.
- Прости, что потревожил тебя, Три Белки... - и через мгновенье добавил: - Нет-нет, все в порядке...Такое бывает...Да...Бывает...Бывает...Бывают не видящие духов...бывают...
С той самой ночи Агмар замкнулся в себе. Он почти утратил интерес к жизни. В племени поговаривали, что он теперь постоянно общается с духами, обсуждая судьбу их народа. А еще - жалуется на своего сына Шаглока.
Гнаар же похихикивал себе в кулачок и приговаривал: "У Агмара сын Рагмар, у Агмара сын Рагмар...У Видящего духов сын, духов не видящий...".
Шли зимы. Людей становилось все больше, а зверя - все меньше. Духи разозлились на племя, и многие подозревали, кто стал тому причиной. Шаглок никогда, ни разу не почувствовал, что Агмар укоряет его. Нет, отец стал с той ночи еще заботливее. Он возился с ним, как с тяжело больным, но любимым родичем. По старым законам такого следовало бы оставить в густой чаще с каменным топором. И, наверное, многие согласились бы в этот раз исполнить закон, но кто посмел бы? Агмар, несмотря ни на что, пользовался уважением племени и всех соседей на многие переходы по всем окрестным ветвям Великого древа. Духи все так же послушно являлись на его зов, словно бы чувствуя пламя в шамановой душе. Он все чаще стал пропадать в лесу, взывая к старинным друзьям. Говорят, что из самого сердца леса раздавались слова на чужих языках, что раздавался на верхних или нижних ветвях Древа. И произносил их не только Агмар...
Но вот люди вконец обнаглели. Они принялись устраивать набеги на стоянки племени. Наглы, глупые людишки! Так кричали орки, в ярости бросаясь на захватчиков и разрывая им глотки топорами. Стрелы заслоняли солнце, кора деревьев окрашивалась алым, а все зверье на тьмы шагов окрест разбегалось. Даже онтоксы, владыки чащоб, прятались на самом дне своих нор, дрожа всем телом. Луна светом своим озаряла покрывшиеся трупами поляны. Люди отступали. Сперва орки праздновали каждую победу. Прошел полный оборот светила вокруг Древа - и победу встречали молчанием. Десятки, сотни трупов чужестранцев оставалось в чащобах - но меньше становилось и орков. Умирали самые храбрые, сильные. Тех же, кого не оставишь за спиной в охоте на онтокса, - оставалось все больше. Племя слабело.
Агмар почти не покидал заповедных полян. Днями напролет он беседовал с обитателями иных ветвей Великого древа, а порой пропадал на половину, потом - на целый оборот Луны. Поговаривали, что он летает на своем нетопыре к иным ветвям, ищет пути к великим безмолвным предкам. Они жили высоко-высоко и все-все видели. Миновали тьмы оборотов вокруг Древа, и Великие предки разучились рыдать, - сколько много горя они видели на своем веку...Они отвернулись от всех племен, и редко-редко, в годину самых страшных испытаний, приходили на помощь. Старики хранили легенды о том, как тьму тьмущую солнц и лун назад Великие предки пришли на помощь племенам. Великое древо затрясло, ветви его запылали, оно затряслось от боли, и земля разверзлась. Зверь пропал, а падавшая с неба грязь закрыла его толстой черной коркой. Духи сошли с ума, никто - а тогда все орки способны были взывать к иным ветвям - не мог с ними заговорить. Но прошло время, и немногие счастливчики научились общаться с обитателями Древа. Говорят, что в тот день Великие предки оплакивали судьбу зеленокожего народа, пролив океаны слез на искалеченную землю. Черный панцирь разбился, и вода проложила себе новые тропы. Но сердца Великих предков были разбиты, и они больше никогда не общались с правнуками.
И лишь единицы из зеленокожих хранили преданье, что Великие предки вновь придут на помощь к своему народу. Стоило только найти ветвь, на которую они взобрались, дабы не видеть опаленных страданьем земель. Тот, кто умеет говорить с духами, однажды найдет заветную ветвь, сокрытую высоко-высоко, и Великие предки, вняв его мольбам, ответят на зов.
Агмар верил в эту легенду. Да и как не верить? Духи с высоких ветвей, бывало забредавшие в эти края, говорили о чем-то...О чем-то особом. Далеко-далеко, высоко-высоко, был кое-кто. Или были кое-кто: Агмар не взялся бы сказать наверняка, что понимает такие нюансы духовой речи. Так вот, этот кто-то мог обладал поистине великой силой. Духи - духи! - страшились говорить о подобном.
И разве большого труда стоило бы Великому духу подарить волшебное зрение одному-единственному орку?.. Разве это было так много?..
А потому Агмар искал. Он искал везде-везде, подымаясь все выше и выше. Но подъем давался нелегко. С каждым разом силы его таяли. Сперва впали щеки. После - исчез блеск из глаз. Вскоре Агмар перестал ходить без посоха да руки поддержки Гнаара. Ученик, казалось, проникся невероятной заботой к стареющему на глазах учителю. Он сопровождал его везде и всюду. Все привыкли к тому, что по правую руку от Агмара, восседает ли тот на совете племени или вгрызается в вареную оленину, непременно стоит Гнаар.
Привыкли все - но не Шаглок. Это Гнаар был виной прицепившейся к сыну Агмара кличке. В племени почти никто не звал его за глаза Шаглоком. Да и не верил сын шамана, что шамана ученик обладал чистой душой. В глубине бегающих глаз Гнаара застыла тьма, которой ничего не стоило вырваться наружу. Глазки-то и бегали потому, что Гнаар желал сокрыть эту тьму. Но она нет-нет, да проявлялась. А если пожирает глаза - значит, душа уже обглодана или не составит труда ее обглодать. Сын шамана всеми силами боролся с "тенью" своего отца, но оказался бессилен.
Нет, отец ничего не говорил. Но просто... Просто шаману в делах нужен тот, кто умеет говорить с духами. Гнаар - мог. Шаглок - нет.
Едва желтизна покрыла листья, а луна пошла на новый оборот, как люди обложили лес со всех сторон. Племя долго отступало, пряталось в чащобах, но не проходило и дня, когда вражьи отряды больно кусали зеленокожих. Как-то утром, на рассвете, несколько сотен белокожих прорвалось между двумя стойбищами. Соседей разделили, ослабив их вдвое. Орки ударили, Шаглок шел в первых рядах.
В это время отец общался с духами. Он провел всю ночь и все утро, блуждая меж ветвями Великого древа, в поисках. Бой шел у самой кромки поляны, на которой в полузабытьи сидел Агмар. Крики сражавшихся и звон мечей не могли вернуть шамана на эту ветвь.
Бой приблизился к самой поляне. Шаглок не знал, что отец сейчас там...
А когда увидел, как над седой травой занесли серп, он рванул вперед...
Шаглок отбросил одного белокожего, буквально нанизав его на острый сук. Второй повалился на пожухлую траву: воздуху не уже никогда не было суждено пробиться к его горлу. Третий просто прыгнул в сторону, спасая собственную шкуру.
А четвертый...
Шаглок оказался за его спиной.
Отец поднял усталые глаза, на глади которых серели ветви Великого древа. Он смотрел не на белокожего - только на сына. В глазах его была печаль. Агмар знал, что не успеет найти предков, а значит, сыну никогда не увидеть...Никогда...Не увидеть...
Гладь его глаз покрылась рябью слез. Рябью - но не слезами.
Серп срезал седую копну.
Белокожий успел раньше зеленокожего. И с того дня Шаглок навсегда, за глаза и в глаза, стал Рагмаром, - ведь ему больше никогда не суждено было увидеть духов. Отец погиб, и другого учителя ему не надо...
Отец ушел...Ушел?.. Нет, он уходил, - каждую ночь, каждый день, каждое мгновение, оборот за оборотом, - уходил всегда и везде...
***
... с такими же глазами, как у Молчальника. А потому Рагмар понял все, или почти все. Сейчас это было не так уж и важно.
- Не просите больше, чем может дать человек, - устало произнес орк. - Ему проще душу отдать, чем вернуться в те края...Не просите...Он просто не сможет дать больше. Не сможет...
И столько проникновенной понимающей печали заключалось в словах Рагмара, что никто не посмел задержать отшельника. Тот скрылся в зарослях, - но на прощание поклонился зеленокожему. Признал равного в темноте, меж людей. Орк кивнул.
Молчальник пропал, и вскоре даже ветви перестали шуршать, скрывая путь отшельника.
Его проводили молчанием. Никому не хотелось говорить, да и не требовались слова. Может, потому этого человека так и прозвали? Кто знает...
Все то же молчание сопровождало отряд в их нелегком пути. Вперед шел Рагмар, как единственный, кто видел в темноте. Нет, конечно, луна и звезды дали свет, но...Вы пробовали идти через какой-никакой, а лес, в ночи? И не просто идти, да тянуть за собой повозку с тяжелым грузом? Рагмар, наверное, отдал бы все, что имел (кроме жизни и оружия), тому, кто справился бы лучше него. Поминутно кто-то из отряда злобно ругался (когда вполголоса, а когда и во всю мощь легких) на ударившую по его лицу ветку. Боевой задор быстро улетучивался, и вновь молчание напрашивалось к отряду в попутчики.
Орк представил, какой шум они создают в ночи: громыхающая по камням повозка, топающие, то и дело восклицающие бледнокожие. Окрестные духи слетелись сюда давным-давно, Рагмар готов был бы поклясться в этом. Сейчас они, верно, сидят на ветвях деревьев, плывут по лунным дорожках или шагают по следам живых. Но что делать?.. Движенье лучше ожиданья. И пусть они немного устали...
Орк в очередной раз нагнулся, чтобы вынуть камушек из сапога...Спина ныла донельзя мерзко и больно...
И пусть они до смерти устали, останавливаться здесь, посередине неизвестных земель, значило бы гневить духов предков. А это куда опаснее всех смертных врагов, вместе взятых!
Кусок черноты закрыл собою звезды и луну. Рагмар поднял глаза. Так и есть: замок. Замок рос прямо на глазах. Силуэт его возвышался над долиной, пугая и зачаровывая одновременно. Духи протянули лунную дорожку от шпиля на донжоне до наглухо запертых ворот. Казалось, это не замок даже, а его призрак, порожденный играми здешних хранителей, заманивающих отряд в ловушку.
Рагмар поежился. Впервые за многие годы ему стало по-настоящему страшно. Неужто здешние духи брели рядом, нагоняя страх на его душу, высасывая храбрость и оставляя пустую, трусливую оболочку вместо сердца?..