Аннотация: Начало 3 главы. Сил и времени на большие куски повествования нет, так что прошу прощения...
Глава 3.
Аксёнов бессменно дежурил у дверей опочивальни Алексея Николаевича. Вокруг снова врачи и придворные, монахи и отец-настоятель Лавры. По мнению Василия Михайловича, всё это на пользу императору не шло: волнение, толпы народа, обивающие порог его комнаты, желающие хотя бы крошки с "барского" стола получить за вовремя выраженное сочувствие...
Но что было делать, встать у дверей, револьвер наперевес - и застыть каменной глыбой, не пуская никого, кроме врачей? Василию было жаль, что он сейчас не на войне, не в бою. Здесь бы, как при штурме Стамбула, поднять батальоны в атаку, во весь рост подняться над мостовой, сверкнуть глазами, ухмыльнуться, глядя на пятящихся турок...Но нет, не на войне, не войне был сейчас Аксёнов! Заныли раны...
А судя по настороженно-задумчивым лицам и блестящим глазам докторов, Алексей был очень плох. А ведь о состоянии здоровья императора даже Конвою не было ничего толком известно. Более всего посвящены в этом вопрос оказались глава сибовцвев фон Коттен, регент и, конечно же, личный врач Алексея Боткин. Может, попробовать у них спросить? Правда, у Кирилла Владимировича сейчас аудиенции не взять, он в далёком Берлине. Тогда - к Боткину следует обратиться? Почему бы и нет, надо только дождаться, когда он выйдет из покоев Алексея Николаевича, слёзно попросить уделить хотя бы минуту времени...
"А это ещё кто сюда надвигается?" - Аксёнов прервал свои размышления насчёт плана "атаки" на Боткина. В коридоре наметилось оживление. Люди, сперва сбившись в кучки, расступались в стороны, и лишь немногие, наиболее наглые и наименее совестливые, спешили засвидетельствовать своё почтение и выразить сочувствие...императрице-матери Александре Фёдоровне. Сохраняя горделивое спокойствие и невозмутимость, она с поистине царской надменностью прошествовала к дверям покоев Алексея.
Так близко императрицу-мать Василий Михайлович видел впервые в жизни. В Лавру её не допускали по прямому приказу регента: в Кирилле жила уверенность в том, что мать начнёт влиять на сына, и начнутся проблемы. Аликс считала, что она может стать новой Екатериной Великой, огнём и мечом управляющей империей. Не получилось: и времени были далеко не те, и "Екатерина" была далеко не та. Похоже, кто-то добился разрешения для визита матери к сыну. Что ж, иначе было бы неправильно: Алексей болен, а Александру не пускают к сыну, которому, может, не так долго осталось ходить под этим солнцем...
Чисто германское лицо, "острые" черты лица, холодный блеск глаз, заметная худоба (сказывалось волнение) - и иконка, робко зажатая в ладонях.
"Наверное, Распутиным "благословлённая" - решил Аксёнов, глядя на то, как бережно императрица-мать несёт иконку. Скорее всего, Аликс считала, что сила Друга, как она звала Распутина, и сейчас поможет...
Позади императрицы-матери шёл один из сибовцев, штабс-капитан, знаком показавший, что Александре Фёдоровне разрешено пройти к сыну.
"Караул" пропустил императрицу-мать внутрь, перекрыв за её спиной ход в покои Алексея Николаевича. Мечта Аксёнова практически сбылась. Не хватало разве что батальона гвардии за спиной, тогда бы и в атаку на этих проклятых прихвостней можно было бы пойти.
- Милейший, а не позволите ли пройти? - к Аксёнову пристал какой-то свитский. Седовласый, пенсне в золочёной оправе, тонкий аромат французских духов, изысканные манеры - и алчность в глазах. Да такая сильная, что едва ли проступали буквы на лбу: "Бес лести предан".
Аксёнов закивал головой, одновременно и отказываясь исполнить просьбу этого чрезмерно наглого господина, и прогоняя дурацкие мысли о надписях, появляющихся на лбу. Да, не хватало спокойной, понятной, такой простой войны...
- Милейший, а всё-таки, не извольте беспокоиться. Я лишь на минутку зайду выразить почтение Его Императорскому Величеству, а уж потом...
- Это Вы, любезнейший, извольте отойти от дверей. Мне отдан приказ никого, кроме ограниченного круга лиц, внутрь не пропускать. Получите разрешение в отделении Службы Императорской Безопасности - либо ждите официального бюллетеня о состоянии Его Императорского Величества, - и для пущего эффекта Аксёнов скосил взгляд на ножны с вложенной в них саблей.
"Любезнейший" намёк понял и замолчал. Как-то сразу сникли и остальные люди, обивавшие порог покоев. И откуда только набежали? Как слухи о недомогании императора просочились наружу? Именно верность неожиданной новости хотели проверить все эти собравшиеся. Интересно, почему фот Коттен не сделал ничего, чтобы это предотвратить? Или специально хотел того, чтобы хоть какие-то крупицы сведений преодолевали стены Лавры? Ведь если не будет абсолютно никаких вестей от Алексея, ещё подумают, что с ним разделались подобно царевичу Дмитрию, Петру Третьему или Павлу...
- Александр Васильевич, разрешите доложить!
Не повезло: Колчака уже второй раз за день оторвали от составлении письма Анне Васильевне Тимирёвой. Вот только-только начал рассказывать о налаживающейся жизни в Царьграде, о местных базарах, о лавках восточных сластей, о гробницах византийских императоров и турецких султанов, об очередном посещении Святой Софии...
- Докладывайте! - благодушно ответил Александр Васильевич, но, взглянув на взволнованное лицо "докладчика", поднялся из-за стола, встрепенулся...
- Александр Васильевич, полчаса назад произошло нападение вооружённой толпы на мичмана Антонова и капитана третьего ранга Огудалова, с "Златоуста"!
- Что с мичманом и капитаном третьего ранга? - Колчак заходил из конца в конец своей каюты. На его лице отобразилась целая гамма чувств, от
- Слава Богу, отбились! Подоспел патруль кирилловцев, отстояли честь Черноморского флота! - выражение этакого злобного удовлетворения появилось на лице офицера.
- Где это произошло? Поедемте на место, поскорее! - адмирал, прекратив суетиться, взяв со стола фуражку, быстрым шагом направился прочь из каюты флагмана.
Переселиться "на землю" Колчак не захотел: в Стамбуле он чувствовал себя абсолютно чужим, что лишь усугублялось гневными, яростными взглядами местных турок. Было естественно, что в каждом, кто носил русскую форму, аборигены видели кровного врага, убийцу и кровопийцу. Но и не все местные православные, греки, болгары, сербы, хорваты, армяне, видели в русских освободителей древней столицы христианства. Колчак, которому регент поручил общую координацию действий флота и армейских частей по контролю Стамбула и Проливов, наотрез запретил любые погромы, грабежи и кровопролития. Поблажек даже для "праведных мстителей" или своих же солдат и матросов не должны были делать. Александр Васильевич не хотел кровопролития, адмиралу не были нужны реки крови, текущие по улицам пылающего Царьграда. А уж тем более сейчас, после окончания войны!
- Из-за чего это произошло? - Колчак обратился к тому ротмистру -кирилловцу, что доложил о нападении местных. - Наши офицеры каким-либо образом провоцировали толпу?
- Никак нет! - без раздумий ответил ротмистр, но в его голосе звучала некоторая неловкость.
- Совсем нет? - Колчак внимательно взглянул в лицо кирилловцу. - Ну разве что наши вступились за братьев-славян...Происходила потасовка между чернорабочим-болгарином и хозяином-турком в какой-то лавке. Отправившиеся в увольнение Антонов и Огудалов, гулявшие по улице, на которой располагалась лавчонка, заметили это...И вступились за болгарина. А потом местные турки вступились за своего соотечественника. И, соответственно, началось...- ротмистр пожал плечами, мол, с кем не бывает?
- Ведь был дан приказ, помех царьградцам не чинить! Я понимаю, честь офицера требовала, но приказ есть приказ! Вы можете себе представить, что начнётся, начни мы вмешиваться в малейший скандал? Если всё будет хорошо, русскому знамени ещё долго развеваться над Царьградом...Мы не должны получить репутацию новых монголо-татар...Антонов и Огудалов выяснили, что послужили причиной драки?
- Нет, пошли по-русски в атаку! - ухмыльнулся ротмистр, но под укоризненным взглядом Колчака разом сник. - Никак нет, не выяснили...
Автомобиль, на котором ехали Колчак и ротмистр лейб-гвардии Кирилловского полка, петлял по стамбульским улочкам, приковывая к себе внимание прохожих. Встречавшиеся по дороге русские патрули салютовали адмиралу - его непременный белый китель (с ним Колчак не расставался с самого взятия Босфора), высоко вздёрнутая голова, орлиный профиль давным-давно стали хорошо известны всем матросам, солдатам и офицерам Босфорского корпуса. А вот местные турки очень даже не добро поглядывали на Колчак-Паши, как его успели прозвать. Александру Васильевичу, конечно, было такое сравнение и признание заслуг, которое было у адмирала Ушакова, получившего прозвище Ушак-паши. Только вот белый китель делал Колчака прекрасной мишенью - но не было желания прятаться от пуль. Пусть все видят, кто едет. Пусть все знают, что Колчак-Паша не боится получить вражью пулю в покоренном Царьграде! Было в этом что-то наивно-храброе, кадетское, вызов всем и всему. Но душа требовала: Александр Васильевич вот уже который месяц без душевного трепета не мог смотреть на русские флаги, развевавшиеся на фортами Босфора и дворцами Стамбула. Так и хотелось сделать что-то этакое, дать волю совсем уж юношеским порывам! Хотелось стать молодым, хотелось радоваться жизни, хотелось наслаждаться победой - и непременно вместе с любимой...
Как же там милая Анна Васильевна?..
Зашатавшийся мир подёрнулся дымкой - а через мгновение Александр Васильевича с головой накрыл гром взрыва. Автомобиль замотало из стороны в сторону, в ноздри ударила всепроникающая вонь, почти точно такая же, что накатывала на корабельную палубу после долгой орудийной стрельбы...
Автомобиль ударился о какую-то хибару. Тряхнуло так, что Колчак вылетел из салона машины и шмякнулся о мостовую. Заныла правая рука и плечо - они сильней всего и пострадали.
Звенело в ушах, Стамбул заходил ходуном, прохожие казались ифритами и джиннами, то гигантскими, ростом с Айю-Софию, то крохотными, меньше стойкого оловянного солдатика...
"Контузия" - думать было больно...
Кирилловцу повезло меньше: не вздымалась грудь ("Значит, или не дышит, или дышит, но очень слабо"), глаза остекленели, рука выгнулась под неестественным углом, мундир был словно изрешечен пулями...
Водитель привалился к "баранке", скособочившись... Его одежда вся пропиталась чем-то красным...Кровь! И его достали осколки...
Колчак, шатаясь и дрожа, поднялся на ноги. Из переулка сюда уже бежали русские солдаты, вскинув винтовки и крича что-то: в голове адмирала так гудело, что он не мог разобрать ни единого слова. Командир патруля, молодой подпоручик. Ещё даже усы не отросли, лишь рыжеватый пушок пробивался над верхней губой.
Подпоручик, похоже, о чём-то спрашивал Александра Васильевича, но тот лишь пожимал плечами, не в силах понять ни слова. Колчак обернулся к автомобилю - и обомлел. Только сейчас он сумел оглядеть всю "диспозицию". В пыли, привалившись к глинобитным стенам домов, лежали раненые или (сейчас было бы трудно понять) убитые царьградцы. Изорванные взрывом одежды, кровоточащие раны, бледные (от страха, сильной потери крови или смерти) лица, застывшие в самых невообразимых позах. И всюду - кровь, раскрасившая в багровые тона улицу...
Где-то в сажени от стен домов, выстроенных по левой стороне улицы, темнела воронка от взрыва.
"Что же...тут...взорвали?" - даже думать Колчаку сейчас было больно, но ему повезло намного больше, чем погибшим при взрыве.
И ровно на ту же сажень от воронки разлеглось то, что прежде было автомобилем "Рено". Изрешеченная осколками, искорёженная ударной волной машина, ставшая могилой для водителя, славного парня Ивана Кудрина, мечтавшего когда-нибудь поучаствовать в автопробеге через всю Российскую империю. С упоением, с каким-то особым придыханием всегда он подступал к этому "Рено", любовно проводя пятернёй по корпусу, по рулю...Не защитил автомобиль своего хозяина...
Говорить очень трудно, когда губы еле-еле шевелятся, язык заплетается, а собственных слов не расслышать. Но подпоручик понял приказ и, подозвав к себе одного из солдат патруля, передал указания адмирала.
Между тем вокруг уже собиралась целая толпа, точнее, две толпы. Турки собирались в одну кучку, нетурки - в другую. Судя по лицам и жестам "зевак", зевать они отнюдь не намеревались. Здесь назревала очередная потасовка...Благо повод был, а уж желание набить кому-нибудь морду у местных жителей всегда присутствовало. Но главное - отомстить...Всегда было за что мстить, и не важно, что поблизости нет твоих обидчиков. Оскорбил тебя один турок или, скажем, болгарин, - все турки и болгары заслужили встряску. Один смуглый надругался над твоей дочкой - всех смуглых надо камнями забить...Главное - просто выплеснуть гнев, а уж на кого...
- Подпоручик...Оцепить место взрыва. Нельзя...ещё одно кровопролитие...допустить.
Колчак закрыл глаза. Голова отозвалась одуряющей болью.
- Быстрей...Разогнать толпу...Выполняйте...
- Слушаюсь! - ну вот, голос подпоручика всё-таки дошёл до слуха Александра Васильевича, и не важно, что словно с противоположного берега Босфора рапортует офицер...
Винтовки наизготовку, уверенные лица, властные команды, отчаянная жестикуляция - и вот уже люди начали потихоньку расходиться. Пусть все он что-то там кричали, показывали пальцами то на воронку, то на автомобиль, то на едва державшегося на ногах Колчака - но хотя бы драка не вспыхнула.
А сюда уже подходили все те патрули, до которых докатился шум взрыва. Оказалось, что грохот взрыва слышали чуть ли не во всех концах города. Правда, человек невоенный принял бы его за простой хлопок - и потому стамбульцы не могли понять, почему русские солдаты так напряглись, а через мгновенье уже побежали на этот странный звук.
Через какой-то час Александр Васильевич уже отдавал приказы в своей каюте. Пусть в голове всё ещё звенело, то и дело к горлу подкатывал горький комок, но Колчаку было не до собственного здоровья, когда предстояло настоящее дело...А перед глазами до сих пор стояла та улица, окрасившаяся в багрянец...
- К вечеру на каждом столбе, на каждой калитке должны висеть листовки с приказом всем туркам и арабам выехать течение недели из Константинополя в малоазиатскую Турцию. Наш флот должен обеспечить транспортировку депортируемых, а гарнизон - оградить от нападок нетурецкого населения столицы. Пресекать все мародёрства. Проявить всю возможную вежливость в отношении депортируемых. Запросить телеграфом одобрение Кирилла Владимировича. При поступлении ответа сообщить немедленно. Надо было с самого начала так поступить: город на грани взрыва. Как я только этого не замечал...
Александр Васильевич от досады сжал кулаки. Да, надо было, надо было ещё в первую же неделю выселить всё мусульманское население из Стамбула. Город и без того похож на пороховую бочку, к которой протянут медленно горящий фитиль. Да, это было не самым гуманным и человеколюбивым поступком: прогнать жителей из родных мест, бросить их на произвол судьбы. Ни султан, ни кто-либо ещё всё равно не возьмётся не возьмётся за их обустройство, у Порты совершенно другие заботы. Но ведь сами турки не гнушались истребления миллионов армян и славян. Мусульманское население Стамбула может стать сильнейшей опасностью для безопасности и спокойствия города при новой, уже российской власти...Да и нельзя будет оградить турок и арабов от мести многочисленных жителей-немусульман, горящих желанием отмщенья за века угнетения и презрения.
Позже выяснилось, кто был тот метальщик, что решил взорвать автомобиль Колчака. Офицер-инженер султанской армии, спрятавшийся в Стамбуле после отступления основных сил, намеревался устроить веселье русским матросам. Собрав в своей хибарке нечто вроде эсеровской бомбы, разве что осколков от неё не так много было бы, инженер направился к пристани. И тут как раз он увидел "Рено" адмирала. Не успевая подбежать, чтобы поточнее забросить бомбу или не думая о том, что с расстояния метать машинку смерти - подвергнуть опасности всю задумку, турок бросил своё творение в автомобиль Колчака. При взрыве турок выжил, но на всю оставшуюся жизнь остался калекой: ему перебило ноги. Ему повезло намного больше большинства своих жертв...