Аннотация: Обновлено 27 августа 2011 года. Глава окончена.
Глава 2
Наконец-то долгий перелёт закончился! Дмитрия Петровича Бобрева нещадно укачивало с непривычки. А уж сколько раз он, побывавший не в одной переделке офицер, боязливо поглядывал в иллюминатор, с каким замиранием сердце всматривался в раскинувшиеся внизу поля и леса. Хотя, на самом деле, было так высоко, что не очень-то и страшно. Может, просто не верилось, что он летит на такой высоте. К счастью, "Добрыня" делал остановки с похвальной частотой: то заправка, то "знакомство с прелестным видом" леса, то ещё что-то. Сикорский уж так расстарался, что самолёт можно было посадить буквально на сжатое поле, не на загодя подготовленную полосу.
Но более всего захватывали дух приёмы в городах. Конечно, Варшава ещё не отошла от Великой войны (в первую очередь - толп беженцев, а потом и эвакуации), но жители выглядели опрятными и в целом счастливыми. Поляки за прошедшее время так и не решили, как же себя вести. Война, манифест Николая Николаевича о скором даровании им различных свобод, немецкая оккупация, победа русского оружия - всё смешалось в их головах. Регент много чего обещал и кое-что успел сделать, но что же будет с польским королевством? Восстановится ли Речь Посполитая?
Бобрев порой ловил на себе выжидающие взгляды поляков: они ждали от каждого русского, мало-мальски связанного с правительством, официальных заявлений. Не все, конечно, так смотрели, отнюдь. Кое-кто поглядывал одобрительно, а кто-то со злостью. Великая война так и не решила польский вопрос, как, собственно, и мирная конференция. Что-то будет скоро? Новое восстание?
Дмитрий пытался гнать от себя подобные мысли. Не о том ему сейчас думать надо, не о том. Впереди ждала Прага, новая работа, великие свершения...А позади - великая любовь. Как там Анна? Приедет? Или нет, лучше пусть не приезжает пока что! Слишком много опасностей ей грозит вдали от дома, под самым боком революционной Германии. Да и в случае чего на Бобрева не смогут давить.
В Варшаве задержались ненадолго, буквально на вечер и ночь. Ранним утром, пока ещё на траве сонно лежали капельки серебристой росы, "Добрыня" поднялся в воздух. Теперь они летели практически напрямую в Прагу. Что же там будет?
За иллюминаторами летели птички, стреляли пулемёты, развевались красные флаги...
"Красные флаги?" - пронеслось в голове Дмитрия, и он проснулся. Кто-то тряс его за плечи. Бобрев прищурился, привыкая к ярко бившему прямо в глаза свету, силясь рассмотреть, какой же изувер разбудил...
Сперва выплыли из сплошного белёсого потока очертания головы и плеч, затем - волосы, не просто гладко причёсанные, а прямо-таки прилизанные и, наконец, лицо. В голове Бобрева всплыли строки из какого-то романа: "На лице лежала печать сладострастия...". Кто же автор-то? Неужели ему снится герой того произведения...Как же там...Как же его зовут-то...
- А Вы, Дмитрий Петрович, изрядный соня! Да-да, и не спорьте! Таки соня, ничего не попишешь! - усмехнулся, открыв острые зубы, Ивушка.
Манасевич-Мануйлов и был тем "героем романа", который разбудил Бобрева. Да ещё как разбудил! Самым наглым образом, когда красные флаги...Да что ж такое? Что же там, во сне, делали красные флаги?
- Проспали самое интересное! Мы же через Германию пролетали! Да-с! Прелюбопытнейшее зрелище, скажу я Вам! Пришлось лететь деревушками: передавали, что по обоим берегам Одера волнения в городах. То ли монархисты, то ли немецкие марксисты-большевики, то ли все сразу...
Ивушка задумался. В таких случаях он всегда опускал взгляд, морщил лоб и сидел с насупленным лицом, как будто бы разгадывал самую сложную головоломку в мире. Хотя, может быть, так и есть?
- В таком случае нам предстоит ещё больше работать, не так ли? - подавил зевок Бобрев. - Вы разбудили меня только для того, чтобы поговорить о немецких марксистах?
Сонный, Дмитрий редко бывал вежлив, но практически всегда оказывался прямолинеен донельзя. Не самая лучшая, мягко говоря, черта для человека его профессии, но что уж поделаешь? Вот сейчас он проснётся...
Или его разбудят. Сильно так, обухом по голове.
- Так дело в том, что мы скоро прибудем в Прагу. Инструкции помните? Основные цели и наиболее важных для нашего дела людей?
А как же! Всё это Бобрев мог бы произнести, разбуди его в любое время ночи, да ещё во время первого часа такого сладкого сна после двух бессонных суток...Ну да ладо, в сторону поэзию. Расстановку политических сил Дмитрий более-менее хорошо усвоил, знания же окрепнут по мере пребывания в Праге. Тем более столица молодой Чехословакии бурлила, пенилась новыми партиями едва ли не каждый день. Непривычно было произносить имя новой страны: кто бы мог подумать ещё года два назад, что карта Европы так переменится! Королевство сербов, хорватов и словенцев, вольный город Данциг, Чехословакия, совсем уж непонятная Саарская область - да ведь это фитили, проведённые прямёхонько к пороховой бочке под названием "Европа"!
Что уж говорить, если страна чехов и словаков (кто помнит, что там четверть населения немцы, да ещё есть венгры, поляки, русины...) не разобралась, что же она - республика или монархия. Последнее было самым интересным моментом.
Вот уже год обязанности главы государства исполнял Масарик, известный философ, либерал и американофил (в самых разных смыслах - он был женат на американке) въехавший в свою резиденцию, Пражский Град, на карете императора Франца Иосифа. Через считанные месяцы должны было состояться Учредительное собрание, на котором представители партий решили бы, куда двигаться дальше. Томаш Гарриг Масарик пробивал идею превращения Чехословакии в Республику.
На противоположной стороне баррикад (Бобрев мысленно постучал по дереву, чтобы не накаркать) стоял Карел Крамарж, православный правый политик, женатый на русской - бывшей жене одного из знаменитых Абрикосовых. Юрист, получивший блестящее образование в трёх университетах, он занимал пост премьер-министра.
Ожидалось, что борьба на Учредительном собрании развернётся между этими двумя людьми. Понятно было, кого именно Бобрев со товарищи должен поддержать, здесь даже инструкции не понадобились. Но каким образом?
Основное бремя ложилось отнюдь не на плечи Дмитрия Петровича. На самом деле, он даже не знал, кто же является настоящим руководителем группы. Только в отношении Ивушки и ещё нескольких человек последовали чёткие разъяснения от Кирилла. Бобрев считал подобные ухищрения, более подходящие для каких-нибудь бомбометателей, излишними, но приказ есть приказ. Регент желал законспирировать донельзя всю операцию. На самом деле, желание похвальное, но...Дмитрий просто не привык к подобному. Так он ещё никогда не работал. Интересно, что-то будет дальше?
Цветовое пятно привлекло внимание Бобрева. Он пригляделся: в иллюминаторе показались крыши пригородов Праги. Черепица...Башенки...Да, это она...
Сейчас бы прильнуть к иллюминатору, да только вездесущий Ивушка мешает! Сам вовсю смотрит на потихоньку увеличивающийся город: "Добрыня" заходил на посадку.
Пассажиров затрясло в креслах. Сердце ушло в пятки. Засвистел ветер по ту сторону иллюминаторов. Бобрев вжался в сиденье, а руки до белых костяшек сжали подлокотники.
"Господи, и зачем придумали самолёты!" - мысленно воскликнул Дмитрий.
Но наконец - кажется, через целую вечность - "Добрыня" ударился о землю колёсами. Стук был страшный, но какой же приятный, на самом-то деле! Это значило, что пассажиры вот-вот ступят на твердь!
Наконец, до ушей Бобрева донеслись звуки марша. Кажется, что один и тот же оркестр разъезжал по городам назначения, причём с обгоном! Неужели второго "Добрыню" запустили с более мощными двигателями? Или проклятый самолёт медленнее поезда? Тогда срочно ссаживаться с этой летающей камеры пыток и на поезд! Какое блаженство было бы!
- Ну-с, господа послы доброй воли и специалисты! - раздался насмешливый голос Ивушки, знаком попросившего Бобрева пройти в салон.
Дмитрий, чуть покачиваясь, поднялся с сиденья и дал дорогу неугомонному Манасевичу. Казалось, тот считанные минуты назад лежал на удобном диванчике, а не пережил дикую тряску.
- Приготовимся к радушной встрече братьев-чехов! - подмигнул сидящим в салоне "Добрыни" спецам Манасевич.
От этой улыбки дрожь пробирала до самых кончиков пальцев, настолько многозначительной та была. Ивушка, наверное, уже просчитывал будущие свои шаги.
Бобреву же оставалось набрать в грудь побольше воздуха и зашагать навстречу судьбе. Признаться, он не волновался так даже во время облав на германских шпионов, хотя они те ещё супчики были!
Кто-то раскрыл дверь салона, и внутрь ринулись бравурные звуки какого-то марша. Донёсся шум толпы, приветствовавшей дорогих гостей. Издалека казалось, будто бы свои, русские, кричат, да только коверкая слова. Где-то Бобрев слышал, что чехи хорошо русских понимают, а вот наоборот - не очень. Что ж, дело поправимое. Тем более Дмитрий надеялся на вековое двуязычие пражан: тут немцев до девятнадцатого века было больше, чем чехов, а уж говор германцев Бобрев знал неплохо.
Наконец пассажиры потянулись наружу. Манасевич, ухмыляясь, протолкнул Дмитрия вперёд себя: хитрец и здесь не хотел высовываться, скрывшись за спиной более крупного коллеги. Эх, Ивушка, Ивушка, с таким подходом однажды придётся серьёзно поплатиться! Словно бы услышав мысли Бобрева, Манасевич-Мануйлов громкой зашептал у самого уха:
- Ничего, сперва Вы меня прикрываете, а потом я - Вас.
- Надеюсь, мне никогда до этого не дожить, - отшутился Дмитрий, закрывая ладонью глаза от чересчур ярких солнечных лучей.
- А таки всё бывает, таки да, - с дурашливым одесским акцентом произнёс Ивушка. - Таки да, всё бывает...
Последние слова прозвучали печально и задумчиво.
Солнце слепило глаза, и Бобрев сначала не мог разглядеть происходящего. Но постепенно мир вокруг приобретал чёткие очертания.
"Добрыня" сел на расчищенной от даже самой захудалой травинке голом поле. Саженях в сорока раскинулись домики, с неизменными черепичными крышами. На стенах даже с такого расстояния виднелись следы недавнего ремонта: здания приводились в порядок в невероятной спешке. Будто бы и не специалистов встречали, а полномочных представителей империи! Или здесь их за таковых почитают? Бобрев в какой-то момент даже подумал, что истинную цель их визита уже успели растрезвонить местные газеты. А что? Такая толпа собралась! Столько людей собирается, чтобы поглазеть на нечто диковинное - а о подобном любят написать в утренней газете. Может быть, чешские пестрели заголовками вроде "Спешите видеть! Русская агентура прибывает в Прагу!" или "Все русские шпионы в одном месте - только здесь и только у нас!".
Народа и вправду собралось великое множество. Даже солдаты (вместо полицейских решено было обеспечить "почтенный караул" из чехословацких легионеров) не в силах были оттеснить всех любопытных за ограждение, и многие пражане прорывались к самому трапу. Детвора оккупировала крыши окрестных домов. То тут, то там виднелись дамские шляпки.
"Хоть бы в воздух не бросали! Этакие махины упадут - голову снесёт!" - без малейшей тени иронии подумал Бобрев.
Действительно, иные женские головные уборы были настолько замысловатыми, что казалось, будто там расположили целую клумбу каким-то совершенно невероятным образом. Упадёт такая- и поминай. Как звали.
"Как только тяжесть этакую на столь тонких шеях носят?" - подумал вдогонку Бобрев.
Он привык, что жена носит нечто очень простое, без признаков буйной (во всех смыслах) фантазии. Да, он скучал, он невероятно скучал по ней...Может, всё-таки ему удастся выбраться хоть ненадолго домой? Или...
- Ну Вы хоть улыбайтесь впопад, Дмитрий Петрович, - хлопнул по спине Манасевич-Мануйлов.
Щуплый-щуплый на вид, а в руках чувствовалась недюжинная сила! Отчего-то подумалось, что Ивушке особо удаётся душить людей. Бобрев скосил взгляд на вовсю улыбавшегося Манасевича. Тот, будто бы вновь подслушав мысли Дмитрия, лихо подмигнул.
Дабы оторваться от не самых весёлых мыслей, пришлось послушать, что там говорят встречающие.
На трибуне, украшенной чехословацкими флагами и гирляндами цветов, расположился профессорского вида мужчина. Уже немолодой, лет за шестьдесят, в руках шляпа федора, чёрная, или серая. Цвет было разобрать трудно, да и то, головной убор выступающего Бобрев запомнил потому, что оратор постоянно сжимал верх шляпы при произнесении речи. На плечи накинуто пальто, тоже серое, под цвет федоры. Особо запомнилась Дмитрию накрахмаленная (она прямо-таки сверкала в лучах солнца) рубашка, чей воротничок, наверное, был потуже удавки, и закрывал всю шею до самого подбородка.
Между тем, в речи и в жестах оратора был виден резкий контраст. Руки отчаянно сжимали шляпу, порой уходя в свободный "полёт", а лицо оставалось практически бесстрастным. Глаза закрыты круглыми очками, подбородок спрятался за седой бородкой, как губы - за такими же усами.
Бобрев пригляделся. В голове сразу же всплыли фотографические карточки. Через мгновение что-то будто щёлкнуло.
Да это же Масарик! Точно! Так вот кто ораторствует - глава буквально новорождённого государства, собственной персоной! Ну да, он ведь философ на троне - профессор философии, ему не впервой читать возвышенную речь.
Тадеуш читал речь на русском, довольно-таки неплохо, но видно было, что для него это редко используемый язык. Да и вообще, отсутствовало то пламя, которое горит в напавшем на любимую тему ораторе. Все эти "горячие приветствие", "братья-славяне", "два великих друга и товарища" и прочее уже успели набить оскомину.
Но вот Масарик, коротко кивнув, покинул трибуну, и на неё бодрым шагом, чуть ли не бегом, взошёл разительно отличавшийся от президента Чехословакии человек. Несмотря на прохладу, он был в распахнутой визитке. Короткая стрижка, маленькая эспаньолка, полноватое лицо делали его молодцеватым на вид. А этот огонь в глазах! Даже на таком расстоянии чувствовался тот задор, который исходит от него, что Бобрев весь подобрался. Так, кто же это?
Но стоило только оратору на прекрасном русском произнести, с жаром, с чувством, от всего сердца: "Знайте! Вы у себя дома, а не в чужой стране!" - как вновь картина сложилась воедино. Произносил приветственную речь Карел Крамарж. Бобрев присмотрелся. Поодаль, с левой стороны от трибуны, в неброском, но изысканном платье (семейная жизнь научила Дмитрия приглядываться к одежде) застыла по виду русская дама. Да, это была Надежда Абрикосова, та самая русская любовь Крамаржа, которую тот добивался столько лет.
Сколь разительным было различие этих двух политиков! Сейчас, в самом начале жизни Чехословакии, они боролись наравне: Масарик как "отец-основатель" и Крамарж как давно известный и весьма популярный "борец за славянское объединение". И за последнего предстоит вести бои с любым противником. Ведь Карел - знаменосец союза с Россией и чехословацкой монархии с Романовым на престоле. Да, на Учредительном собрании через полгода всё и решится...
Крамарж, под грохот аплодисментов, сошёл с трибуны. Вот они поравнялись - первые среди равных - и застыли на мгновение. Кто из них, американофил или русофил, встанут у кормила власти нового государства? Чьи сторонники одержат верх на Учредительном собрании? Только время покажет.
"Ну а мы поможем. Немножечко. Никто и не заметит трудов бойцов невидимого фронта" - Бобреву вспомнились присказки регента. Как он там? Чем сейчас занят? И что творится в России?..Как там любимая...
Наконец, с торжественной частью было покончено. После выступления доброго десятка самых разных людей, говоривших в основном на чешком, но нет-нет, да вставлявших пару-тройку слов на русском, к "Добрыне" подъехали автомобили. Несколько грузовиков и три подновлённых по случаю встречи "Рено", украшенных цветами - вот и весь кортеж. Чувствовалось, что сейчас в Чехословакии некоторые проблемы со свободными средствами - столько всего предстояло сделать! Особняком смотрелся горделивый "Роллс-ройс", с вензелем "К" на капоте - личное авто Крамаржа, которое хозяин дал на время для использования в государственных нуждах.
Сам премьер-министр занял место подле водителя, а трое представителей русской делегации расположились на пассажирских сиденьях. Это были "свадебные генералы", в чинах и регалиях, которые официально возглавляли действо с русской стороны. Отвод глаз, не более.
Настоящие же "работники" заняли сиденья в простеньках "Рено".
- А Вам не кажется, что нас раскроют в два счёта? Уверен, что найдутся люди, могущие нас узнать в лицо или по фотокарточке! - тихо сказал Манасевичу Бобрев.
Точнее, ему показалось, что тихо - машина гудела жутко, народ шумел, и приходилось едва ли не орать прямо в ухо, чтобы хоть что-то расслышать.
- Да-да, прекрасная встреча! - невпопад проорал Манасевич. - Ваша жена была бы счастлива побывать здесь! Я уверен!
Дмитрий одёрнул себя. Ивушка намекнул, что о подобном лучше не рассуждать. Бобрев уже сомневался, правильно ли сделал, приняв участие в акции. За прошедшее время, такое мирное время, он подрастерял многие свои навыки и позабыл, что такое конспирация. Да, уж сколько всего приходилось вспоминать прямо на ходу! Готов ли он нести тяжёлое бремя на своих плечах? Или лучше сообщить Кириллу, что он уже не тот?
Против последнего решения восстала гордость офицера и чувство долга. Как?! Отказаться от приказа? Признать себя некомпетентным? Неспособным? Нет уж! Предстоит много работы, но Бобрев справится!
Манасевич покачал головой, глядя на лицо Бобрева. Было видно, что в душе офицера идёт борьба. Ивушка стал сомневаться, готов ли Дмитрий к возложенной на него задаче...
Они ехали по узким, истинно средневековым улочкам, едва не чиркая дверцами авто о стены приземистых домиков, когда впереди показались шпили и башни грандиозных - по сравнению с уже виденными пражскими зданиями - замков и дворцов, Пражский Град. Жавшиеся друг к другу, они сперва казались единым целым, но при приближении появлялось понимание: это чуть ли не десяток роскошных построек в самых разных стилях и самых разных времён, над которыми господствовали позеленевшие от влаги крыши собора Святого Вита.
Наконец, автомобили выехали на площадь (показавшуюся Бобреву много-много уже Невского проспекта в самом узком месте) - и впереди показались ворота, ведущие в Пражский Град. Непременные античные герои на приземистых известковых основаниях, изваянные в бронзе, застыли на страже кованых решёток. Это было, конечно, красиво, но впечатляло отнюдь не так, как тот же Петергоф или Зимний дворец. Видно было, что ты в центре бывшей провинции, а не целой империи.
"Роллс-ройс" поехал вперёд, увозя "начальство" далее, в самое сердце Чехословакии, а остальные делегаты поехали в другую сторону.
- А сейчас нам покажут будущее место работы.
Манасевичу орать не пришлось: здесь, у ворот Града, было намного тише.
Дорога заняла от силы минуту-другую.
Авто остановились у трёхэтажного дома с красной черепичной крышей, с виду ничем особо не выделяющегося на улице. Ну разве что фасад был выполнен в венецианском стиле: колонны, стены, выложенные жёлтым кирпичом-плинфой, два ряда окошек в двускатной (да-да, вы угадали, ещё и черепичной) крыше. Домик словно бы сутулился, борясь за место под солнцем с соседними постройками, впритык к нему подступавшими. Но, в общем-то, с виду здание было просторны, чем-то неуловимо напоминавшим штаб-квартиру Службы имперской безопасности в Петрограде.
Водители-чехи помогли вынести ящики и чемоданы из грузовиков и, тепло попрощавшись на ломанном русском, уехали. Бобрев застыл со всем своим нехитрым скарбом, рассматривая свой будущий дом на ближайшие...следующие...Дмитрий даже не знал, сколько времени он проведёт здесь.
- Ну-с, с прибытием! Потом надо будет посидеть, отпраздновать, что ли, новоселье! - рассмеялся Манасевич-Мануйлов за спиной Бобрева.
Дмитрий так и представил себе Ивушку, потирающего руки и облизывающего при мысли о застолье. Тот, наверное, и от присутствия дам не отказался бы...
Предел размышлениям Бобрева был положен открывшейся дверью. На пороге, ничтоже сумнящеся, застыл...дворецкий. Да какой знакомый!
Да-да, это был тот самый - "почтенного вида старик" - что встречал его когда-то в дверях штаба сибовцев. Он практически не изменился, разве что в разлапистых усах стало ещё больше седины, а на макушке - ещё меньше волос. Но огонь ещё горел в его глазах, движения были отточенными и выверенными, а под ливреей, Бобрев не сомневался, покоился с годами не ставший менее смертоносным "Кольт".
- Добро пожаловать, - коротко кивнул дворецкий. - Заждались.
- Иваныч. Ну чего ж ты так официально! - всплеснул руками Манасевич.
- По Вам плачет Дирекция Императорских театров, - всё так же бесстрастно кивнул дворецкий. - Прошу вас, господа, пройти внутрь.
Чуть отойдя в сторону, он позволил самым любопытным "делегатам" прямо-таки не войти - ворваться в здание. Ещё бы! Обрывки слухов, долетавшие до них, говорили о чём-то невообразимом, что скрывалось за стенами этого дома. Но возгласы разочарования, донёсшиеся из-за двери, похоронили надежду остальных на сюрпризы, поджидавшие их.
Манасевич-Мануйлов, прекратив корчить рожи, прошёл в дом, когда уже стихли и без того негромкие причитания делегатов. Бобрев заметил, как Ивушка и дворецкий обменялись едва уловимыми кивками. Что бы это значило?
Манасевич тащил свой непомерных видов чемодан, из которого торчали во все стороны края сорочек и каких-то непонятного назначения тряпочек всех существующих цветов, а заодно - каким-то чудом - нёс объёмистый саквояж.
Дмитрий со своим нехитрым скарбом последовал за Ивушкой.
Тень. Скрип двери. Полумрак и неизвестность нового дома. Бобрев старался запомнить каждый своё, каждый оттенок чувств, возникающих сейчас у него в душе. Мало ли, вдруг он захочет написать мемуары о том, что же происходило здесь, в стенах штаб-квартиры русской миссии?
Парадная была чистенькой, но довольно-таки маленькой. Серый ковёр, устилавший каменный пол, несколько портретов (оставшихся от прошлых хозяев, ни иначе) в дешёвых рамах, кадка с цветком, уходившие направо и налево лестницы, ведущие на верхние этажи, дверца в помещения первого этажа -вот, собственно, и всё. Небогато. Ах, да!
Дмитрий задрал голову. Над центром парадной свисала люстра-цветок. Кованая латунь, какие-то декоративные цветочки, четыре больших простеньких плафона, закрывавших электрические лампочки - вот и всё богатство. А на пересечении ламп-лепестков поблёскивало цветное стекло.
- Улыбнитесь, Дмитрий Петрович, - хмыкнул Ивушка. Просьба казалась глупой, но голос Манасевича был совершенно серьёзен - Улыбнитесь пошире.
- Всё шутите, - пожал плечами Бобрев.
- На этот раз - нет, Дмитрий Петрович, - Манасевич жестом попросил Дмитрия отойти в сторонку, а затем встал под самой люстрой. - Видели то стёклышко?
- Да, видел, - тут до Бобрева начало что-то доходить...
- А теперь, - Ивушка кивнул в сторону портрета, висевшего на стене напротив.
Неказистая дама в платье века этак восемнадцатого, державшая руках чёрную собачонку. Животное свирепо раскрыло пасть, в которой сверкал тёмный зуб...Сверкал?
Бобрев пригляделся получше. Потом подошёл к портрету.
В это время остальные "делегаты" уже разбрелись по дому, пытаясь найти хотя бы временное пристанище для багажа. Только дворецкий Иваныч, Манасевич-Мануйлов и Бобрев остались в парадной.
- Вот здесь, - Ивушка говорил тихо, чтобы его не было слышно из других комнат.
Но, в общем-то, острой необходимости в этом не было: стены подверглись небольшим изменениям, и звукопроводимость в них снизилась.
Манасевич для большей понятности ткнул пальцем в морду собачке с портрета.
- Так вот, вот здесь расположен объектив фотоаппарата. Как и здесь, - тонкий палец с длинным ухоженным ногтем теперь указывал вверх, на люстру. - И ещё кое-где в стенах проделаны подобные отверстия. Затем негативы попадут в проявочную комнату, обустроенную тут же, в подвале.
Дмитрий покачал головой. Да! Какая идея! Кажется, даже рот раскрыл - и это он, привыкший ко всяким "штучкам".
- Господин Бобрев, выпейте, станет легче, - услужливый дворецкий протянул, кажется, появившийся ниоткуда стакан с водой.
Глоток и вправду вернул Дмитрия с небес на землю.
- А вот и отпечаточки пальчиков, - точь-в-точь актёр, играющий злодея на провинциальных подмостках, Ивушка потёр руки от удовольствия. - А если бы отказались, всё равно бы дактилоскопировали Вас как-нибудь. Как и каждого посетителя.
Бобрев прищурился. Какие ещё сюрпризы его ожидали?
- Скоро сами всё узнаете, сами, - и вновь Манасевич прочёл по лицу Бобрева его мысли.
- Но откуда Вам, - с нажимом на последнем слове произнёс Бобрев, - известны эти секреты?
- Ах, что, неужели я забыл Вам рассказать? Горе мне, забывчивому! - жеманно поднёс ладонь левой руки ко лбу Манасевич. - Горе! Меня подводит присущая мне с детства скромность! Ведь я тот самый человек, который и придумал все эти сюрпризы!
Вот на этот раз Бобрев наконец-то удивился, совершенно искренне удивился...