Андреев Николай Юрьевич : другие произведения.

Дорога вдаль

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пройдите древней дорогой меж сказкой и реальностью, не утоните в болоте истории, не попадите впросак средь детективов - и получите удовольствие от рассказов и отрывков из неоконченных романов... Желаю, чтобы не хотелось сходить с этой дороги, идущей вдаль!

   Романтические
  
  
  
  
  
   В начале была мысль...
  
   Странные люди: они говорят, что тьма - чёрная. Нет, тьма - это тьма. Она не чёрная, не красная, не синяя и даже, к сожалению, не оливковая в жёлтую крапинку. А как было бы увлекательно вглядываться в бездну, скажем, малинового или лазурного цвета! Это был бы бесконечный сад, где ягодные кусты- до неба и дальше, повсюду - или море, бесконечное, без конца, без краю - море...
   Так вот, тьма - это тьма. У неё свой, ни на что не похожий, особый цвет. Наверное, это похоже на новенький, только что уложенный асфальт, который плавится из-за нестерпимой жары, оплывает, так и норовя хватануть прохожего и отнять его ботинок или туфлю. А ведь никто не знает, что там, за этим тоненьким слоем битума, будто бы тающего, норовящего подделаться под вкусное эскимо - и так им и не ставшего.
   Да, тьма - это тьма...Она повсюду, она всеобъемлюща...Но как же она оказалась вокруг?
   Помню...
   Детство помню. Песочница. Соседские дети играют. И только захочется присоединиться к ним, тебя отталкивают, колотят по макушке пластиковой лопаткой, кидают песок в глаза и говорят: "Уйди отсюда! Ты - плохой! Ты плохой! Я не буду с тобой иглать!". Они ведь ещё не знают слова "странный", "не такой, как все", в отличие от взрослых. Да и мысли у них другие. У детей цвета, цвета, цвета! Краски, красная, синяя, фиолетовая - и ещё тысячи других, названья которых даже ещё не выдумали. Мысли детей - это водовороты, тайфунчики, ураганчики, в которых краски мешаются с лицами, звуками, словами и немножко - с конфетами и мороженым. Да, совсем чуть-чуть, ведро-другое. Разве это много? Ну мам, разве это много?
   Школу помню. Скрип мела о доску, шершавое дерево только что сделанной на уроках труда указки. Спринты, подтягивания, отжимания...Пытайте меня лучше десятью контрольными по алгебре или геометрии, чем сдачей нормативов по бегу! Да, в школе дети, превращавшие в подростков, мыслили иначе. Всё меньше цвета и красок, всё больше лиц, всё больше предметов - но всё более тусклых, серых, невнятных. А ещё - девочки (или мальчики), поцелуи, портфели, которые обязательно нужно помочь донести до дому (но ведь портфель - это совсем не главное, только бы хозяйка его об этом не догадалась). А ещё учителя...Их мысли были похожи на мысли моих родителей: вечный вопрос "Сколько осталось до зарплаты", "Как мне это надоело!", "Сколько же меня будет мучить этот проклятый Сергеев!". Да, взрослые мыслили словами, фразами, лицами, и лишь иногда - красками, совсем-совсем редко.
   Ближе к выпускному дети, давно ставшие подростками и вот-вот готовые превратиться в юношей и девушек, забыть, что значит - мыслить красками. Многие из них думали о будущей работе, об учёбе в ВУЗе, о соседках по парте или девчонках-парнях из параллельного класса. Так смешно думали, что я краснел и больше не хотел видеть их мысли - а потом всё-таки становилось интересно и чуть-чуть, единым "глазком", снова смотрел эти образы и картины, подёрнутые туманом неизвестности, неопытности и недосказанности.
   А потом, на самих экзаменах, и мысли путались, теперь думали только словами или, хуже того, датами событий, примешивая к этому страхи и переживания. Зато, отмучившись, как им было хорошо! Ни единой мысли, только слово "Отдых!". Нет, даже так: "ОТДЫХ!!!".
   Выпускной...Помню его так, будто он не просто случился секунду назад - а всё ещё "случается" со мной. Душный, битком набитый зал, отовсюду мысли-краски, мысли-слова, мысли-образы, радость на лицах и - уже появлявшаяся тоска: "Мы ведь можем больше не встретиться!". Многие так и не увиделись после того дня...
   А потом был университет. Там я кое-кому решился сказать, что вижу все эти краски, слова, образы, имена в чужих мыслях - мне не поверили. Меня сперва проверили...А потом - то же выражение на лице, что и у детей в песочнице: "Ты плохой! Я не буду с тобой иглать!". А ведь...я её любил, этого ребёнка, которая считала себя взрослой, но ведь мысли её были детскими. Краски...Они ведь такие красивые - мысли-краски...
   Большой мир. Он не был таким уж большим, на самом деле. Работа, комнатка в родительской квартире, однокурсники, встречи выпускников в первую неделю каждого февраля. И - серость. Серые мысли, серые люди, серые звуки, серый мир. Он не большой, мир, он - серый. Он просто серый...
   Только раз мысли стали цветными, цвета рождающегося солнца. Какую-то штуку где-то создали. "Конец света!", "Прорыв в науке!", "Лишняя трата денег!", "Бред!", "Брехня!", "Зелёные человечки уже замыслили его взорвать!" - такие мысли-слова были в каждой голове. И всё из-за какой-то штуки, названия которой-то и не выговоришь.
   А потом, резко, из ниоткуда, раз и навсегда - тьма. Всюду - тьма. И ни одной мысли. Даже мысли-слова! Даже мысли-буквы! Холодно. Одиноко. Скучно. Очень-очень-очень скучно...
   Надо было что-то делать, надо было что-нибудь придумать, дать первую мысль-краску этой тьме...Но с чего начать? Надо думать...
   - Я не хочу быть один! - и тьма вспучилась светом, распадаясь хлопьями под напором красок. Красный, оранжевый...Фиолетовый....Здесь были все-все цвета! Я столько никогда не видел сразу! И водоворот этих мыслей-цветов увлёк меня: я начал рисовать ими компанию себе. Я начал рисовать мир...
  
  
   Мои друзья - горгульи.
  
   Над сизым голубем, чистившим крылья, возник яркий, красочный, золотистый с красными прожилками нимб - это последние лучики солнца решили погладить птицу, сидевшую на крыше колокольни серого, тяжело, натужно дышавшего древностью собора. Имени сего творения древних зодчих уже почти никто и не помнил, разве что старые библиотекари, нередко находившие среди гор пыльной макулатуры истинные сокровища прежних времён. Тех времён, о которых так мечтал юный паренёк, сидевший в оконном проёме молчаливой колокольни. Не раздаваться теперь перезвону, не разливаться над городом мощных и величественных звуков: время не пощадило даже собора, не то что его имени. Колокол давным-давно валялся на полу, упав со сгнившей верёвки на запыленный пол, издав последний, предсмертный стон-звон, который услышали по всему городу.
   Паренёк, которого родители нарекли Симоном, весьма немногочисленные друзья (скорее, просто хорошие знакомые) звали Гением, а все остальные - Пустомечталкой, любовался на вид погружающегося за горизонт солнца. Подростку совершенно не хотелось смотреть на город, который озаряли последние солнечные лучи. Изуродованный небоскрёбами и гигантскими торговыми центрами, сверкающий наглыми, вызывающими неоновыми надписями и кичащийся бесстыдством "районов красных фонарей" город был совсем не тот, что прежде. Хотя Симон и видел давно исчезнувшее, потускневшее чудо своего родного местечка только на страницах древних книг, фотографиях да просторах Интернет, но и эти блёклые следы потрясли его до глубины души. Тихая, спокойная речка, закованная в гранит величественных набережных. Белый собор Святого сердца, образ непорочности среди кривых улочек, населённых бедными художниками да желающими прославиться литераторами. Не странно ли, что именно тот холм, на котором стоял собор, возвышался над городом? С ним могла поспорить только основательная, мощная, но оттого лишь более грациозная башня, стремившаяся к небу. Она и сейчас стояла, закрытая рекламой и серыми облачками смога.
   Нет, город был совсем не тот, что прежде. Только здесь, в сером соборе, старом, маленьком, но ещё хранившим прежнюю гордость Симон обретал утраченную древность веков. Мрачные, серьёзные, насупившиеся горгульи древнего храма, с укоризной взиравшие на изменившийся город, хранили секреты и боль Гения. Сюда он взбирался вечерами, чтобы поделиться самым сокровенным, чтобы раскрыть душу вечным стражам собора. Рассказать о том, как над Симоном смеются одноклассники, показывая пальцем, когда тот смотрит в окно и думает о своём, не замечая, что происходит вокруг. О том, как его любовь, его желание принести счастье, растоптала короткой усмешкой первая красавица класса Сабрина: "И ты думаешь, что можешь надеяться хотя бы на мою улыбку? Ха, Пустомечталка, да за кого ты меня принимаешь?". Симон до сих пор не мог спокойно вспоминать о том моменте, когда признался Сабрине в своих чувствах. Гений хотел быть рыцарем, воспевающем прекрасную даму (а какие стихи он ей посвятил и хотел даже прочитать, едва она ответит взаимностью на его чувства!). Он хотел быть нужным этому человеку. Он просто хотел немножко тепла, совсем чуть-чуть - а получил в ответ лишь холод. Ну почему, почему Симон не родился на веков пять - хотя бы! - раньше? Почему мир не может его принять таким, какой он есть, со всеми его мечтами, странностями, чувствами? Когда мир стал таким...серым, холодным, расчётливым и прагматичным? Когда с улиц исчезли странствующие поэты, серебряноголосые жонглёры, уличные актёры, когда из мира ушла способность мечтать, способность ценить красоту - а не функциональность и дешевизну?
   - Когда? - Симон спросил у горгульи, сидевшей на колокольне. Но та молчала, глядя каменными глазами на город. Город, которому уже никогда не стать прежним. На город, который и не хочет стать прежним.
   Гений вздохнул и спустился с колокольни, направляясь домой. Собор был пуст: кроме Симона, в него никто не приходил. Некому уже было следить за стариком. Кому нужны развалины, земля под которыми на вес даже не золота, но платины?
   Симон этим вечером был неимоверно молчалив, лишь парой слов перекинувшись с мамой. Та пожимала плечами, думая, когда же её мальчик наконец-то поумнеет, станет таким, как прочие нормальные люди? Но вслух этого не сказал, а только подавила усталый вздох. Парень ничего не видящими глазами всматривался в экран телевизора - и вдруг его лицо напряглось, вытянулось, он весь подался вперёд. По новостям, впервые на памяти у Симона, показывали...его собор! А какой-то так и светящийся огромными богатствами и грандиозными проектами человек говорил о том, что вскоре на месте "старой рухляди, которая и так скоро обрушится", построят современный торговый центр, в котором можно будет найти и спортивные авто, и меха, и...Да много чего можно будет найти - кроме души, кроме запаха старины и осознания ценности памяти о былом.
   - Как же Вы намереваетесь добиться разрешения на строительство? Ведь, насколько известно, собор, - раздался голос из-за кадра, прерванный улыбающимся, даже ухмыляющимся магнатом.
   - Разрешение мы уже получили. Да и дальше я не собираюсь терять ни секунды времени: уже завтра вечером подгонят новейшие модели техники, необходимой для сноса. Одна ночка: и всё, место расчистим! Утром никто даже и не подумает, что какие-то развалины стояли на площади.
   Симон ещё долго не мог поверить: собор...его...собор...сносят? Его единственное пристанище в этом сумасшедшем мире, его твердыню, его лучшего друга отправляют в небытиё?
   И внезапно Гений ударил по столу, сжав кулаки, и уверенно, с вызовом, с жаром, произнёс: - Я этого не допущу!
   Солнце заходило за горизонт, надеясь всё же увидеть во всех подробностях то, что творится на площади у древнего собора, чёрной громадой сгорбившейся, но всё не желающей сдаваться времени, погоде - и людям.
   А те как раз шли отправлять громаду в вечность. Несколько десятков тяжеловозов подкатили к собору, остановившись на площади. Рабочие в касках и жёлтых блузах суетились вокруг каких-то механизмов, более похожих издалека на тренажёры для борцов. Несколько гирь и массивных шаров, прикреплённых к рукам-кранам, мощные сопла двигателей на спинах. Это была та самая "новейшая модель техники для слома". Выглядело очень устрашающе и по-современному. Собору было не на что надеяться: несколько минут, и его бы стены раскрошатся под ударами. Но всё-таки старичку ещё везло: ведь могли и взрывчаткой взять. Но муниципалитет запретил: могли пострадать соседние постройки.
   - Эй, а кто это ещё? - один из рабочих показал прорабу в сторону ворот собора. Там маячил какой-то паренёк.
   - А ну-ка, ну-ка, - прораб вытащил из кабины тяжеловоза громкоговоритель. - Парень, быстро, марш отсюда! Чтобы ноги здесь твоей не было.
   - Нет! - тихо сказал Симон (а это был именно он), но слова эти разнеслись по всей площади.
   Отчего-то по спине прораба забегали мурашки, а по лбу потекла струйка липкого, холодного пота.
   - Ну как знаешь! Эй, уберите-ка его! - прораб кивнул нескольким рабочим. Те быстро двинулись к Симону, засучивая рукава. Несколько минут, пинок под зад этому умнику - и можно будет приниматься за работу.
   Симон стоял на ступенях собора, глядя на приближающихся рабочих. И на что он только надеялся? Но отступать - некуда. Его собор скоро канет в небытиё. А Гений этого не позволит. И тогда Симон начал шептать:
   - Пожалуйста, я знаю, что мало чего сделал в этом мире. Но кто-нибудь, что-нибудь, откликнитесь. Пусть я умру, пусть моё сердце остановится - к чему мне серая жизнь? Пусть будет что угодно, лишь бы собор стоял. Горгульи, если бы вы хотя бы на час покинули свой пост, защитив родной дом!
   Симон задрожал, сжался, глядя на двух рабочих, что уже почти подошли к нему. На их лицах читалась решимость вышвырнуть подальше наглеца. Вот они скоро это и сделают. Двадцать шагов. Кулачки Симона сжались. Пятнадцать шагов. Сердце застучало сильнее. Десять шагов. Какой-то скрип, шум, камешки застучали по площади. Восемь шагов. Рабочие разом взглянули вверх - и отпрянули.
   А через секунду прямо перед Симоном оказалась каменная статуя. Горгулья. Она расправляла крылья, затёкшие руки и шею, водила коготками и демонической мордой. Гений не видел того, что лицезрели рабочие: огненные глаза. Яростные, наполненные гневом и пламенем, эти глаза сверлили людей. И те побежали прочь. А на площадь всё спрыгивали горгульи, расправляя свои крылья, становясь больше. Стражи собора решили принять последний бой.
   - Да что за...- прошептал прораб, а потом начал орать: - Включайте этих чёртовых роботов, включайте! Только так мы остановим этих тварей!
   Роботов всё-таки включили, и те ринулись на горгулий, размахивая крюками и шарами на своих обрубках-кранах, звеня, шипя и распространяя вокруг шипение тока в своих цепях. Каменные стражи тоже кинулись на врага, молча, горделиво, и лишь удары каменных ступней о площадь слышались со стороны "воинства".
   Роботы и горгульи сшиблись, во все стороны летела каменная крошка, звенели куски покорёженного металла, слышался треск рвущихся электрических проводов - а на ступенях собора было тихо. Очень тихо. Паренёк, которого родители нарекли Симоном, весьма немногочисленные друзья (скорее, просто хорошие знакомые) звали Гением, а все остальные - Пустомечталкой, робко улыбался, глядя на алеющее небо. Может, грустная улыбка озарила его лицо потому, что наконец-то прошлое решило сойтись в битве с настоящим. А может быть потому, что Симон наконец-то уходил из этого мира, так и не ставшего для него родным...
  
  
  
  
  
  
  
   Костёр
  
   Двое сутулых, круглолицых и бледных, как уставшая смерть, людей в мышастого цвета мантиях не сводили глаз с сидевшего на маленьком табуретике человека, то и дело поправлявшего спутанные каштановые волосы. Этот высокий шатен с каким-то по-детски открытым лицом смотрел своими большими серыми глазами на собравшихся людей.
   Табурет, окружённый облачёнными в мантии парнями, располагался возле стола, за которым сидело трое человек: седовласый старик в камзоле, кичившийся златоткаными нашивками на плечах, уже зрелый белобрысый мужчина в алой сутане и с большим, как книга, серебряным крестом на груди, и, наконец, молодой, лет двадцати пяти-тридцати, брюнет в чёрной рясе. Высокий Трибунал в полном сборе, расследует очередное дело о ереси и колдовстве. Очередное, но не обычное: колдовством обвиняемый совершенно точно владел. Это показало как следствие, так и подсудимый, тот самый шатен, что сейчас сидел на табурете.
   Остальное пространство зала занимали пришедшие на суд жители городка, и их разговоры заполнили всё пространство от пола и до потолка. Казалось, даже портреты, развешенные на стенах, вот-вот начнут обсуждать дело.
   - К порядку, призываю к порядку! - господин в алой сутане постучал молотком по столу, дождался, пока шум стихнет, и продолжил, насупив брови. - Рассматривается дело доктора Томаса Револтмонка, который обвиняется в поклонении дьяволу, демонам, ереси, осквернении заветов нашей Церкви Всеблагой и Всепрощающей, а также в занятиях богопротивным колдовством. Процесс ведут бургомистр Джереми Танфер.
   Старичок в камзоле вяло кивнул собравшимся, продолжив любоваться отделкой своего костюма.
   - Я, кардинал Альфонсо Дандоло, и следователь Икебод Мендер, - брюнет нервно повёл головой, словно не желая слышать своего имени. Слово предоставляется обвинителю, многоуважаемому бургомистру.
   Старичок вздохнул, стряхнул пылинку с нашивки, и начал речь, давным-давно заготовленную, пафосную: становилось ясно, что бургомистр видит себя этаким Великим Прокуратором, чьи слова так же нерушимы, как престол Церкви, а обвиняемые пред ним так же слабы, как восставшие крестьяне против полка королевских солдат.
   - Пользуясь доверчивостью и недавно миновавшим несчастьем, бубонной чумою, Томас Револтмонк продавал свои проклятые эликсиры, изготовленные при помощи колдовства и демонов, зарабатывая на этом деньги, оскверняя запреты Церкви на производство богопротивных снадобий. Только молитвы кардинала Альфонсо Дандоло, отвадившие, прогнавшие прочь болезнь, - хозяин алой рясы высокомерно улыбнулся, - не дали Револтмонку нанести большой вред городу.
   А шум в зале заседания всё нарастал и нарастал. Но не одобрение в нём слышалось, а гнев, гнев, направленный против обвинителей. Бургомистр начинал нервничать, Икебод Мендер крутился на своём стуле, не желая более оставаться здесь, и лишь кардинал хранил спокойствие. Похоже, он был готов к подобному развитию событий.
   - Господин Мендер, огласите пожалуйста список людей, коим продал свои зелья подсудимый, и вред, ими нанесённый.
   Следователь поднялся, нервно раскрыл свиток, и начал зачитывать. Но с каждым словом его голос дрожал всё сильнее, а толпа шумела всё громче. А уж когда он дочитал до списка "последствий": "Высыпали прыщи у Андро Лайноша, появился кашель у Томаса Фредериксона..." - из зала послышались выкрики: "Зато выздоровели, выздоровели!"
   - К порядку, к порядку! - воскликнул кардинал, ударив со всей силы деревянным молотком по столу. - Господин Мендер, присядьте. Думаю, самое время допросить подсудимого. Итак, Томас Револтмонк, Вы готовы ответить на вопросы трибунала?
   Обвиняемый сидел до того совершенно бесшумно, разве что какое-то отсутствующее выражение завладело его лицом. Но при словах кардинала он встрепенулся, удивлённо заморгал, а потом нетвёрдо поднялся с табурета и ответил просто:
   - Да.
   - Замечательно. Вы признаёте, что торговали запрещёнными и проклятыми Церковью снадобьями, изготовленными при помощи богопротивной магии?
   - Признаю, но лишь частично, - спокойно ответил Томас.
   - То есть как, поясните! - бургомистр начинал терять самообладание. Он задёргал позолоченными пуговицами своего камзола, отчего одна из них сорвалась с нитки и покатилась по полу.
   - Да, я изготовил лекарство при помощи волшебства. Однако оно не входит в список запрещённых Церковью: этого состава до меня никто не изобретал, поэтому в списке её нет. А пока моё лекарство не внесено в список запрещённых, оно разрешено - так ведь? - пожал плечами Томас.
   Лицо кардинала потихоньку начинало краснеть.
   - Суд разберётся в этом, Револтмонк. Признаёте ли Вы, что нанесли вред своим пациентам, тем, кто купил Ваше лекарство? Что у многих из них появились проблемы после принятия Вашей микстуры? Что многие погибли, выпив это мерзкое зелье?
   - Я признаю, что некоторые умерли, воспользовавшись моим составом. Однако таких не более одного из десяти. Другие же излечились от чумы. Неужели Вы думаете, что какие-то глупые запреты на магию и боязнь наказания заставили бы меня отказать в помощи больным? О нет, господа, я помогал людям. И я не подавал своё лекарство тем, кому не по силам бы его было купить: бедным я раздавал его бесплатно. А богатые...Думаю, богатые за спасение своей жизни готовы были бы отдать гораздо больше! Даже душу продать - чтобы спасти своё жалкое существование, жизнь своих семей, своих детей и жён, своих родителей - в обмен на своё здоровье и благополучие, на возможность зарабатывать деньги. Думаю, я не сделал большого зла, продав им мои составы, - Револтмонк говорил спокойно, как будто учитель, втолковывающий непонятливым ученикам сложную тему.
   - Довольно! - кардинал поднял руку. - Признаёте ли Вы своё преступление, согласны ли Вы в том, что виновны пред Богом, Церковью Всеблагой и Всепрощающей и королём?
   Дандоло со значением взглянул на стражей Томаса, и те подошли к нему ещё ближе, демонстративно поигрывая мускулами. Это были два заплечных дел мастера. Если бы кто-то смог увидеть сейчас кожу на спине Револтмонка, исполосованную кнутами так, что кусочка нетронутого не осталось. Пальцы на ногах сломали, а икры истыкали иглами. Причём кардинал приказал не щадить обвиняемого в ереси, лишь стараясь сделать всё так, чтобы на допросе никто не заметил следов от пыток. Дандоло надеялся, что этим заставит лекаря быть послушным, а в ответ получил - песни. Томас пел, когда хотелось кричать от боли...
   - Я согласен с тем, что виноват. Виноват в том, что помог прогнать из города чуму, а людям принести добро. Вот моё величайшее преступление, - Револтмонк снова пожал плечами. - Но всё равно, можете меня жечь Мне всё равно. Осудите по всей строгости того, что вы называете законом. Мне всё равно. Я готов к смерти...
   Заседание пришлось остановить: публику пришлось успокаивать страже, еле оттеснившей людей от клетки с Томасом Револтменом. Но суд добился главного: обвиняемый признал себя виновным, тем самым развязав руки кардиналу...
   На утро во дворе тюрьмы собрали костёр. Дрова, хворост, бочка с маслом, чтобы зажечь костёр, даже если начнётся дождь. Охрана вела совершенно спокойного, даже отрешённого Томаса Револтмонка.
   - Возьмёте? - спросил стоявший у костра Икебод Мендер, протягивая Револтмонку мешочек с чёрным порошком внутри. Когда огонь доберётся до Томаса, мешочек взорвётся и прекратит мучения еретика.
   - А зачем это мне? - улыбнулся Томас.
   - То есть как? Вы что, не видели казней обвинённых в ереси...
   - Нет, я знаю, для чего этот мешочек. Я другое хотел узнать: зачем мне он? Да, мне будет больно. Но это будет телесная боль. Вы можете сжечь только моё тело, но не душу. Вам до неё не добраться, как ни старайтесь, - Томаса уже привязали к столбу, обложенному дровами и хворостом.
   Скоро должны были допустить и публику. Вообще, обычно люди наблюдали за всем процессом с самого начала, но в этот раз власти побоялись, что жители города попытаются спасти еретика.
   - Но почему же вы магию не примените, почему не попытаетесь сбежать?
   - Бежать от самого себя? А магия...А что магия? Я могу только созидать ею, не больше. Но и не меньше. Знаете, господин следователь, странно чувствовать себя спасителем целого города, которого власти отправляют на смерть за это самое спасение. Какая жизнь всё-таки интересная штука, - следователь испугался, что Револтмонк повредился умом от волнения и предчувствия казни. Но нет, ничего не изменилось в облике лекаря, только лицо стало ещё печальней. - Но моя смерть станет только началом. Это будет искра надежды, знаете, почему?
   - Почему? - внимал следователь.
   - Люди увидят и услышат, как надо смотреть в будущее. Они поймут, что ради своей идеи - можно умереть, а не гнать кого-то на смерть ради неё. Пусть люди сами решают, что им делать и во что верить: в тех, кто сжигает их спасителей, или в самих спасителей...
   Полыхало пламя. А Томас Револтмонк печально, со смыслом, улыбался, глядя на трибунал. Его судьи сами боялись своего подсудимого, глубоко в душе дрожали перед ним, и потому решили уничтожить. Судьи боялись, а обвинённый ими в колдовстве Томас напевал песенку себе под нос, чтобы не кричать от боли, когда огонь начал пожирать его, оставив после лишь золу...
  
  
   Баллада о Брилланоне.
  
  
  
  
   Сколько можно продержаться в одиночку против двадцати врагов? Скажете, больше минуты невозможно? А если он запрётся в башне? Раз в десять больше? Так вот: Брилланон держался два часа. Ведь он же был не человеком, а эльфом. И его гордость не позволяла ему проиграть каким-то там людям!
   Он помнил времена, когда империя Перворождённых простиралась от края мира и до края. И люди были всего лишь одним из вассальных народом, да и то не среди первых, не более!
   - Бей! - раздался резкий отрывистый приказ, отданный низким басом.
   Через мгновение стены содрогнулись от удара тарана, сделанного из ствола векового дуба. Брилланон помнил, когда из жёлудя проклюнулся первый зелёный росток, ставший теперь коричневым стариком-дубом. А люди его пилили! Хотя бы за это им нет прощения.
   - Бей! - снова этот приказ, и стены теперь заходили ходуном.
   Брилланон, покрепче сжав рукоятку своего меча: тонкий клинок, заточенный особым образом, легко пробивал человеческие доспехи. Правда, в основном это удавалось благодаря крохотному магическому камню-сердолику, вделанному в гарду... Но должен же быть у каждого народа маленький секрет, даже о существовании которого никому больше не известно?
   Так вот, Брилланон покрепче сжал рукоять меча и стал подниматься наверх, по винтовой лестнице, навстречу солнечному свету, пробивавшемуся через каменную кладку.
   - Бей! - человек явно волновался, в чём выдавал его голос.
   Но новый удар, тем не менее, лишь уверенней последовал за этой командой.
   Раздался треск деревянных досок, скрежет ломаемой железной щеколды и радостные возгласы людей.
   Этих людей... Их войско заполонило леса Брилланона, как тля - листья берёзы в летнюю пору. И так же, как и тля, от людей никак нельзя было отделаться. Они так же упорно вгрызались в эльфийские леса, приближаясь к самому их сердцу, оставляя за собой лишь пеньки и пепелища.
   Брилланон уже был на вершине башни, когда у сломанной двери послышался топот десятков ног.
   Эльф ухмыльнулся, взглянув в пропасть, на краю которой стояла башня, а далеко внизу плескалось Море. Голубые брызги с игравшими на них лучиками света манили и звали эльфа, обещая спокойствие и тишину.
   Что ж, великолепная смерть для эльфийского короля. Когда топот ног уже слышался у люка на вершину башни, Брилланон решился.
   Сбросив зелёный плащ, он развернулся спиной к Морю, а лицом к Лесу. Его королевству, его другу, его любви, его детищу. В глазах цвета неба в погожий летний день над Лесом показались слёзы.
   Когда люк распахнулся, и на него уставились лица людей, скрытые за личинами шлемов, Брилланон вскинул меч, салютуя. Но не врагам, нет, люди этого недостойны: он отдавал последнее "прости" Лесу.
   Люди остановились в нерешительности, ожидая ловушки. Но эльф лишь улыбнулся, раскинув руки, сделал шаг назад и...
   Проклятые люди, убийцы Леса, неожиданно для самих себя подались вперёд, когда Брилланон начал падать.
   Последний эльфийский король, даже когда волны сомкнулись над ним, продолжал улыбаться. Пусть люди сожгли леса, убили эльфов, разрушили их города. Но они не смогли отнять у них то единственное, ради чего стоит жить. Эльфы сохранили свою честь и гордость. Они выиграли. А Брилланон остался в веках, смеясь над людьми даже из чертогов Смерти.
   Он выиграл, когда глаза его закрылись, а воды Моря обступили его со всех сторон. Он выиграл, а всё остальное было не важно.... Не важно...
  
  
Брилланон:
  
Пусть ломится враг в закрытую дверь --
Я дорого жизнь продам!
Ведь я Брилланон -- эльфийский король,
Я видел рассвет Земли.
  
И я не дрожу, как загнанный зверь --
Помилуйте, господа!
Поет верный меч, рекой льется кровь,
А вы полегли в пыли...
  
За шкуру свою трясется лишь тот,
Кто жизни-то и не знал,
Но я -- Брилланон, эльфийский король,
И смерти я не боюсь.
  
Взглянув ей в лицо в назначенный срок,
Скажу: "Я тебя не звал!
Сыграю свою последнюю роль
И только потом вернусь..."
  
Лес:
  
Когда в твой чертог пришел Человек,
Ты знал -- он всего лишь гость,
Увы, Брилланон -- эльфийский король,
Ошибся ты только раз.
  
И в этом ищи источник всех бед,
Напрасно пролитых слез,
Недолго тебе хранить эту боль --
Надменность сгубила вас...
  
Море:
  
Вперед в пустоту ты делаешь шаг --
В объятья тебя приму...
И ты, Брилланон -- эльфийский король,
Покой обретешь на дне...
  
PS.
  
И крики на миг замрут на устах:
Враги лишь потом поймут,
Что их победил последний герой
С улыбкою на челе...
  
   Автор стихотворения: Ринат Харунов,
   Оперативный позывной newcomer
  
  
  
  
  
  
  
   И пришёл Ахилл...
  
   Объятия тьмы были холодны как душа покойника. Чернота ослепляла, давила на сердце своими морозными лапками, запуская свои мерзкие щупальца в самые потаённые уголки. Аид не должен быть таким, не может...Где трёхглавый Цербер, послушно дожидающийся возвращенья Геракла-Алкида? Где смех сладкоголосой, подобной Селене Пересефоны? Где, в конце концов, сам бледный Аид?
   Но...как он здесь оказался, такой смешной человек в нетронутых вражьим оружием доспехах? Шлем всё ещё давил на затылок, рука уверенно сжимала ремень тяжёлого как Парнас щита, а пятка нещадно болела. Эта боль растекалась по всему телу, вызывая судороги, сотрясавшие бедного человека.
   - Больно...
   Больно...
   Больно...
   Больно...
   Эхо подхватило понравившееся слово, поя черноту им. А может, тьма просто соскучилась по звукам?
   - Больно...
   Как непривычно было ощущать боль ему, необоримому, неприкосновенному, непобедимому...Непобедимому? Нет, пораженье всё-таки настигло его, уверовавшего в своё бессмертье, настигло перед самой победой. Если боги и шутят, то - зло, жестоко. Совсем не смешно шутят они, жители Олимпа, проклятые крониды.
   - Больно, - но то была уже не физическая боль - душа кровоточила.
   Там, у стен Илиона, была война, там остались друзья, там остались свои счёты. Слишком рано Аид забрал к себе надежду греков...
   - Больно, говоришь?
   Этот голос пришёл...Откуда он пришёл? Острый как хеттский клинок, глубокий как пасть Сциллы, проникновенный, как задушевная беседа двух старых приятелей, - он, казалось, шёл отовсюду - и ниоткуда. В самую душу он шёл, голос неизвестно кого.
   - Хочешь, чтобы боль прошла? - звук стал ещё громче, пришлось сжаться, пришлось прикрыться щитом - впервые пришёл страх к нему, доселе непобедимому.
   Этот голос разил в самое сердце, и даже доспех не мог защитить от него.
   - Ну же, хочешь вернуться туда, мир живых?
   Тьма - не исчезла, нет: она стала другой. Рябь, словно от камешка, пущенного по речке, разошлась по этой тьме, меняя всё вокруг.
   Чернота свилась в кокон, разорвавшийся через краткий миг, который длиной мог бы поспорить с бесконечностью, - разорвавшийся человеком.
   Смешным таким человеком, в непривычных одеждах. Бр...шт...ниже пояса это было похоже на варварские наряды до пят, скрывавшие ноги от благословенных даров Гелиоса. А вот выше...Не хитон, не что либо ещё. Светлое...Но, как странно: этот свет мало чем отличался от тьмы, будто она сама подделалась под сияние Гелиоса, норовив обмануть собеседника. Кто же это? Не Аид...Где Гадес? Где Аид? Где Харон? Боги, как мечталось об утлом чёлне Харона и добряке Цербере...
   - Ты кого-то ждёшь? - мерзкая улыбка-ухмылка, и голос, елейный, сладкий - от него разило гнилью и мертвечиной. - Забудь! Ты здесь, в моём царстве. Аида больше нет - здесь нет, во всяком случае. Ну же, беги, беги!
   Судорожные взмахи руками - плыть здесь не получалось. Чернота обволакивала руки, всё тело, липла к коже, удерживая неудачливого полубога. Он пытался бросить щит как дискобол, сразить насмешника - но рукоятка будто приросла к ладони, стала единым целым с нею.
   - Ты ведь знаешь, что выглядишь смешно? - смех, от которого выворачивало наизнанку, заполнил тьму.
   Даже чернота испугалась этой жути, которую исторгали наружу лёгкие этого шутника в дивном наряде.
   - Ну-ну. Давай, борись! Сражайся! Может, когда-нибудь я погибну со смеху, и этим ты заслужишь свободу! Но уверяю: ждать тебе придётся долго! - захотелось оторвать себе уши, лишь бы не слышать этого жуткого хохота.
   Боль пронзила всё естество полубога: нити страданий перехватили горло и живот, а голова содрогнулась, будто в неё ударили копьём.
   - А ты не привык сдаваться! И всё же я терпелив! - шутник (невозможно!) посерьёзнел.
   Разум отказывался понимать, что происходит. Как низвергающийся в бездну Хаоса водопад, на полубога обрушились мучения и испытания.
   Свистели тысячи бичей, хлеставших по спине и шее, тучи стрел вонзались в грудь, пронзали сердце, кеметские ножи резали жилы...
   - Что ж, этим тебя не взять. Мы пойдём другим путём, - сквозь кровавую пелену пробрался этот проклятый голос. - Ты хочешь увидеть ту награду, что я обещаю тебе за службу? Так смотри!!!
   Величайшие ванакты становились бессловесными рабами лишь по мановению его пальца. Девы, во сто крат прекрасней Елены, рождались лишь для того, чтобы усладить взор полубога. Сонмы жрецов возжигали жертвы на тысячах алтарей, посвящённых несравненному владыке Ойкумены. Полубогу это всё не надо было, ему нужно было...
   - И даже не тщеславен ты, ну что за человек, а? Э, нет, к каждому найдётся ключик, каждого можно потянуть за ниточку - и как запляшет-то! - то был не голос - то было воплощённое ехидство. - О, я знаю! Знаю!!!
   Он рыдал и стенал, прижав к груди холодного как вода аркадских ручьёв друга.
   Душу погибшего уже давно Харон переправил на своей лодке сквозь чёрные воды.
   Горе пронзило сердце - больнее, чем пытки непонятного насмешника...
   - Хочешь, чтобы он остался жить? Хочешь, чтобы он стал бессмертным? Ну же! Только согласись служить мне! И - твой друг останется жив в веках! Скажи простое слово: "Да!". Жизнь твоего друга - на одно слово!!! - лесть и надежда, ожидание, напор...
   Губы сами прошептали: "Да"...
   - Теперь ты - мой! А друг твой уже остался жить в веках: все запомнят, из-за кого Ахилл продолжил войну у Скамандра, под стенами Трои, за руку Елены и память поэтов! И теперь тебе вновь бродить по миру, исполняя мою волю!
   Хохот сотряс тьму - и саван небытия накрыл полубога...
  
   Волны осаждали скалистый берег, не в силах взять приступом твердь. Но что было этому человеку до волн? Застыв на гребне скалы, раскинув руки, запрокинув голову, он вдыхал воздух, полнившийся надеждой. Сердце защемило, сердце жило, сердце верило.
   - Ты пришёл, брат, ты наконец-то пришёл. Я найду тебя, клянусь! Ты ведь простишь меня, правда? Ты ведь наконец-то простишь меня?..
   Эти слова, подхваченные ветром, разносились по свету, даря миру надежду на то, что два брата наконец-то встретятся...
  
  
   Седой лес.
  
   Белёсые клочья тумана, низко-низко стелющиеся по мокрой от росы земле, поросшие мхами вековые дубы, превращающие пусть и старый, но всё-таки обычный лес в творение фантазии безумного художника. Это пугало до колик в животе, до дрожи в коленках, пугало - и одновременно притягивало своею необычностью, завораживало неизвестностью и манило приключениями, которые обязательно, непременно должны были там произойти со всяким путником!
   Но в Седой лес никто не ходил уже, почитай, девяносто лет. С того самого момента, как там пропал отряд белого полковника Волкова и "зелёного" атамана Стацюка. Старожилы до сих пор вздрагивали при воспоминании о тех криках, что разносил ветер ещё, почитай, неделю после кровавого боя. Говорили, что "хозяева леса", лешие, не привечавшие беспорядка в родном месте, решив на долгие годы пригрозить всем гостям, прошенным да незваным, карой. И с того дня Седой лес стал местом для людей поопасней, чем голое поле при пулемётном обстреле. Люди запомнили да заказали детям и внукам ходить в лес, от греха да лешего подальше.
   - Что, Митрич, всё любоваться изволишь? Э, брат, гляжу, нехорошие у тебя дела, плохое, тягучее настроение. Да и пахнет от тебя сомнениями, разит за версту с аршином!
   Хозяин голоса, седовласый старичок в коричневом потрёпанном френче с потёртыми локтями и дырками вместо пуговиц, развалившись на скамеечке, обращался к смотревшему на далёкий Седой лес мужчине лет тридцати.
   Николай Дмитриевич Анохин родился в этих местах, в райцентре Дубовка. Здесь же с ним случилась его первая, и, как водится, несчастная, неразделённая любовь. Да вот только случилась - и всё никак не проходила! Вся Дубовка знала, что сердце Николай навсегда подарил девушке из параллельного класса школы, знала - и задавалась вопросом: "Почему?". Почему Анохин всё никак не уймётся, не позабудет, не разлюбит, не надёт себе другую зазнобушку? Странно, конечно, что райцентр говорит о каком-то непримечательном пареньке, так ведь? Да ничего странного, если знать, что Николай в столицу ездил, в университетах учился, учился, да и выучился на кандидата исторических наук, а потом - вернулся в родную Дубовку учителем истории и обществознания. Ученицы от него не то чтобы сходили с ума, но старались ловить его по-детски открытый, наивный, тёплый, мечтательный взгляд, любовались его широкой улыбкой, изредка озарявшей лицо Анохина, чаще всего задумчивое, грустное. А уж когда Николай Дмитриевич вспоминал о той своей единственной любви, отчего сразу словно нимб появлялся вокруг голову преподавателя, класс становился тёплым-тёплым, наполненным нежностью... Зависть брала учеников. Зависть и грусть, тихая грусть. Говорили, что он до сих пор хранит на своём столе все-все фотографии той единственной. Он собирал их где только мог. Все частички её, до которых мог дотянуться Анохин...
   - Опять вспомнил, Николай, да? - лицо старичка в старом френче посерьёзнело, глаза наполнились пониманием, а голос лишился задорных ноток.
   - Да, Степан Емельяныч, Вы угадали, - кошки скребли на душе при звуках этого голоса, полного той тоски, которой была пропитана душа Анохина.
   - Ин нехорошо, Митрич, нехорошо. Ин нельзя, погубишь себя, сгниёшь изнутри.
   Степан Емельяныч поднялся со скамейки и одним рывком оказался подле Анохина, подле правого плеча кандидата исторических наук. Такой прыти от старика, чью фамилию уже никто и не мог припомнить, а уж возраст так и вообще был второй легендой Дубовки после Седого леса: сами старожилы, говорят, с пелёнок помнили Емельяныча седым и во френче. Степан же распространяться об этом не любил, хотя про остальное поговорить, да под "бутылочку весёленькой, да под огурчики - ин хорошо пойдёт!" - любил. Охоч Емельяныч был до разговоров да чего погорячее. Но едва заходила речь о детстве и возрасте - становился молчаливее каменной бабы.
   - Я и сам знаю, Степан Емельяныч, - вздохнул Анохин.
   Он и сам не думал, что сойдётся с Емельянычем. В детстве Николая тоже манила тайна Степана, дубовской легенды номер два. Но тайны детства отошли на второй план ещё в школе, в средних классах, когда Анохина захватила история. Он мог бы часами рассказывать о полёте к Волге колчаковских войск или с пеной рта доказывать, кто именно погубил Романа IV Диогена, императора византийского. А потом было поступление на исторический факультет и лучшая успеваемость на курсе. После университета и защиты кандидатской, после того, как Анохину прочили если и не блестящее, но хотя бы успешное будущее. Но... Но Анохин вернулся в Дубовку, туда, где ещё жила память о его любви. Та девушка давным-давно уехала куда-то, кажется, в Москву. Но память о ней ещё жила в Николае, жила и бередила душу, заставляла просыпаться ночью после сна-воспоминания о прошлом. Лишь Седой лес мог сравниться с таким влиянием на Анохина в Дубовке. Во многом благодаря той истории времён Гражданской войны и слухам об этом месте: ведь в него и вправду никто не заходил! И даже не думал, даже дети и сорвиголовы, даже пьяные вусмерть люди не забредали в лес. Дубовчане его не просто боялись, в их чувствах было столько всего, от ужаса до уважения...
   - Степан Емельяныч, так всё-таки, что там? В лесу? - Николай посмотрел прямо в глаза старичку.
   Солнце катилось к закату, решив устроить непременный перерыв в своей бесконечной работе, тянувшейся миллионы и миллионы лет. Лучи опускались всё ниже и ниже, озаряя лицо Емельяныча. А вместе с ниспадающими лучами и уходил былой облик Степана. Нет, не было никакой слетающей краски или рассыпающегося в прах лица. Просто кожа побледнела, щёки впали, глаза понемногу наливались кровью, да так, что в них осталось только пять или шесть карих точечек, плававших в багрянце. Губы оттопырились, подталкиваемые росшими клыками, а уши заострились. Начиналась другая, ночная жизнь Емельяныча, местного упыря, видавшего всякие виды и пившего самую разную кровушку, от голубой-аристократической до коричневой-фашистской. Вторая Степану нравилась, прямо скажем, больше. Хотя бы потому, что германца он не любил ещё с первой, империалистической, в уж в Отечественную, ох он им и задал жару, высокомерным и чванливым поборникам идей высшей расы. Попомнили немцы простого русского упыря Емельяныча, не раз по ночам выходившего "за языком". "Языка"-то он приводил, да и язык у того быстро развязывался: мало кто мог без содрогания вспомнить, как целый батальон "полёг" на поляне, в леску или на берегу реки с надкусанными шеями, это получше любой пытки способствовало разговорчивости...
   Николай Анохин ничуть не удивился преображению. Он знал, что в Дубовках "легенда номер два" не совсем человек, или совсем не человек: случай помог. Нынешний школьный учитель однажды засиделся на бережку реки Дубовки, которая и дала название городку, который поменьше прочих сёл будет. Темно, только звёзды да ущербная луна кое-как светят, но совсем не греют. Комары пищат, сова надсадно ухает, ища мышей, затаившихся в траве, а меж редкими деревьями бродит какой-то человек, сутулясь и насвистывая себе под нос. "Субъект" Анохина не заметил: стоя к Николаю спиной, шуршал в траве в поисках чего-то. "А, Степан Емельянович, это Вы!" - Николай узнал легендарный френч, освещённый лунным светом. А "легенда номер два" повела себя как-то очень странно. Степан резко обернулся, приник к земле, закрывая лицо рукавом. Но внезапно в воздухе между Анохиным и Емельянычем появилась чёрная тень, крупная, с таксу, задела рукав Степана и полетела прочь. А только-только показавшаяся из-за облаков луна услужливо высветила лицо "легенды номер два". В свете луны оно выглядело куда как антуражней, лаконичней и устрашающе, нежели в последних лучах солнца.
   Анохин отпрянул, споткнулся о корешок, торчавший из земли, упал и застыл с разинутым ртом. Самые дикие мысли носились в голове Николая, вплоть до того, что инопланетяне вселились в Емельяныча. К счастью, все эти сомнения и мысли прогнал сам Степан. Поднявшись с земли, вздохнув и пожав плечами, тот протянул руку взмокшему Анохину: "Ну что, Коля, давай по маленькой дрябнем? А потом я тебе, так и быть, поведаю о делах моих присных да о жизни упырячьей. Ты только не боись, кровушки твоей мне не надо. Хватило мне лейкоцитиков с эритроцитиками за долгую свою годину". Дрябал, конечно, только Степан, ибо Николай капли в рот спиртного не брал. В ту ночь Емельяныч многое рассказал Анохину, очень и очень многое. Но не меньше осталось и тайн для кандидата исторических наук.
   - А так ли уж тебе надо это знать, Коля? - Емельяныч перешёл на совершенно серьёзный тон. Такое бывало очень редко, по самым важным поводам. Даже когда грозила опасность или умирали друзья, Степан сохранял хоть чуточку смешинки в голосе. Но сейчас...
   - Да, нужно. Там ведь - тайна, - Анохин погрустнел, но одновременно подался вперёд, всем телом, голова чуть-чуть приподнялась, глаза сузились, левая рука нащупывала ворот белой рубашки. - Я хочу узнать, что там было, что там происходит, почему люди больше не ходят туда.
   - А зачем им туда ходить, Коль? В Седом лесу живут создания похуже, чем я. Всё-таки многое человеческое во мне сохранилось. Хотя, знаешь, именно тому месту посвящены первые мои воспоминания в своём новом облике. Там не место для людей, совсем не место. Кончается там людской мир, кончается.
   - Почему? - Николай говорил с придыханием, он даже забыл дышать от волнения. - Что там такое?
   - Мечты, Анохин, мечты. Ты встречаешь их там, то, чего ты более всего желаешь, к чему стремишься. Да только не каждый это выдержит: увидеть мечту без светлого облика, без прикрас и грима. Такой становится ещё не старая, но уже теряющая блеск в глазах актриса, сходя со сцены. Там, на подиуме, она - центр мироздания, дама сердца храбрых рыцарей, а едва спустившись со ступенек - простая женщина, далёкая от рассвета жизни, цветения молодости. Осмотришь ты её со всех сторон, прикинешь... Да и поди разберись, что правда, а что - вымысел твой. Хотя у всех по-разному бывает. Авось кому и явится мечта в окружении звёзд да роз, прекрасная, как радуга через мгновенье после дождя.
   На Емельяныча что-то нашло: он никогда прежде с Николаем Анохиным не говорил так красиво, так по-старому. Куда-то делась вся его простоватость, исчез дубовский говорок, а голос налился внутренней силой.
   - И там почти каждому, кто вступит в лес, предстоит как раз встреча с актрисой, сошедшей с подиума и смывшей грим. Это всё началось после боя между "зелёными" и белыми. Они разозлили хозяев леса, и те оградили свои владения ворожбой.
   - Разве это под силу каким-то духам? - Степан долго пытался помочь Николаю поверить в существование леших и прочих духов. В упыря отчего-то Анохин уверовал очень и очень быстро. Может, помогло, так сказать, присутствие того самого героя сказаний в виде, которому бы и живые позавидовали.
   - Это их лес. Они могут там почти всё. Почти, - Степан вздохнул. - В бою белых и "зелёных" сошлись две правды-мечты. И какая из них была слабей? Какая - сильней? Обе равны были. И неважно, кто за них боролся. С обеих сторон оказались люди из одной страны. Им суждено вечно драться за свою правду. Или свою мечту. Или свой сон. Они и не спят, и не бодрствуют, и не живы, и не мертвы. А кто зайдёт и не сможет выйти из леса - тот присоединится к вечной битве. Только нет там добра или зла, только две правды, которым никогда не победить одна другую.
   - Ты сказал, что там люди встречают свои мечты. Все люди?
   - Все, кто туда приходят.
   - А что будет после их встречи? Человека и его мечты?
   - Я точно не знаю. Может быть, ничего не произойдёт, посмотрят друг на друга и разойдутся. Может быть, человек там останется. Только однажды пришёл туда человека, и ушёл обратно. Правда, вышёл он совершенно иным, - голос Степана Емельяныча стал таким печальным, что не надо было пояснять, кто был тем единственным человеком.
   - Я увижу там свою мечту, - мечтательно прошептал Анохин.
   - Не ходи туда, Коль, нельзя, ни в коем случае! Не место там для живых! - в голосе Емельяныча явственно проступал страх.
   - А разве я - живой? - спокойно спросил Николай Анохин, глядя прямо в глаза упыря. И...тот впервые за время их знакомства отступил назад, не сказав ничего. Степану стало просто страшно. - Ты ответил на мой вопрос. Мне надо туда пойти. Может быть, хоть там я встречу её ...
  
   Деревья расступались, туман стыдливо прятался за дубовые стволы, чтобы затем сомкнуться за спиной Николая Анохина. А кандидат исторических наук шёл вперёд, надеясь встретить свою мечту.
   Где-то вдалеке слышались крики и стоны, пулемётные трели и автоматные очереди, немецкая речь и русский мат. Николай решил уже ничему не удивляться, когда заметил мелькнувшую тень, утонувшую в тумане. Шестиногую, четырёхрукую, двухметровую тень.
   Впереди показалась полянка.
   - Нас, корниловцев, презренье черни не убьёт! - разнеслось над лесом.
   Двадцать или тридцать человек, в прежде белых кителях, потемневших от грязи, крови и гари, медленно шли вперёд. Решительные лица обречённых на верную гибель людей. Что-то светлое виделось в их глазах. А из губ лилась песня...
   С противоположной стороны им навстречу поднялись одетые вразнобой люди. Те тоже шли в атаку, не прикасаясь к куркам ружей и револьверов. Люди Стацюка тоже шли за высокие идеалы, за землю и волю, за то, чтобы ни их самих, ни детей, ни внуков не шпыняли картавые интели и дворянчики, презиравшие, почитавшие за скот людей, кормивших страну тысячи лет.
   - Эх, яблочко, цвета спелого, слева красного бьём, справа - белого...
   Две правды шли друг на друга, но никогда им не суждено было победить друг друга.
   Николай застыл на месте, глядя на разворачивавшуюся легендарную битву, но реальность поплыла, подёрнулась белой пеленой тумана, поглотившего и "зелёных", и белых, чтобы через мгновение не оставить ни одной гильзы, ни одной вмятины от сапога на поляне. Анохин, передёрнув плечами, пошёл дальше. И внезапно остановился, услышав позади шаги. Так могла ходить только она. Мягко, легко - и быстро. Сколько раз он вглядывался вослед ей, даже не идущей, но - летающей.
   Лицо её тоже совсем не изменилось. Как и голос. Мечта явилась.
   - Скажи, ты и в самом деле живая? - Анохин напрягся, он всегда её...стеснялся, стеснялся своих чувств, стеснялся её взгляда и голоса, а с некоторых пор - и воспоминаний о ней.
   - Я буду такой, как ты хочешь. Я ведь твоя мечта, - и улыбка не изменилась. Решай, перед тобой - твоя мечта.
   Анохин думал так быстро, как никогда прежде. Даже на экзаменах мозг его ленился, если сравнивать с этим выбором в Седом лесу. Прикоснуться к этой мечте, остаться с нею, взять с собой ту, о чём мечтал больше всего на свете? Или искать настоящую, не образ, что помнит сердце, найти ту, с которой нарисовала судьба всего лишь копию, живущую в этом Седом лесу? Но зачем журавль, если есть синица в руке? А может, журавль всё же лучше, потому что журавль - настоящий, а синица - срисованная, вычеканенная на листе бумаги, ожившем здесь, синица-то маску надела, синица в гриме, который должен был слететь. Всё-таки ему явилась радуга после дождя, а не актриса - после бенефиса...
  
   Деревья расступались, туман стыдливо прятался за дубовые стволы, чтобы затем сомкнуться за спиной Николая Анохина. Седой лес прощался с человеком, который смог выйти из него. Таким же, каким был - и другим.
   Емельяныч смотрел на Николая издалека. Но в тот раз Степан пожалел о том, что может разглядеть каждую чёрточку, каждый седой волосок в побелевшей шевелюре Анохина. Седой лес никого просто так не выпускал, в каждом оставляя часть себя, отпечатывая свой образ на сердце и теле каждого, кто хоть раз посмел войти туда, где сражались две правды, не в силах победить друг друга...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Из хроник Весёлого города
  
   Адвокат
  
   Приятный, тёплый полумрак правил этой комнатой. Саван тьмы стелился над узкой кроватью, обволакивал густым слоем комод, струился тончайшими складочками по полу - и отступал лишь от пламени одинокой свечи, разливавшей воск по мягкой льняной скатерти.
   Свет от этого пламени загадочным ореолом окружил фигуру, склонившуюся над столом. Видны были лишь очертания тела: тонкие руки на мощном торсе, приплюснутая голова, короткие-короткие ушки...
   - Кто здесь? - звук хриплого голоса раздался одновременно со скрипом неохотно открывавшейся двери.
   А вот лицо гостя пламя свечи позволило разглядеть. Редкие седые волосы, пепельного цвета кожа - и непроницаемо чёрные глаза, чей взгляд заставлял волосы вставать дыбом. Горбатый нос с острым (кажется, острее стилета) кончиком и узкая полоска рта, из которого выпирали сточенные клыки.
   - А, это ты, - пришедший успокоился, подошёл поближе к стоявшему у свечки. - А я думал, воры...Всё-таки, нервы-то не железные, сердце не то. Не пугай меня так больше, хорошо?
   На лице гостя показалась примирительная улыбка - и навсегда застыла. В шею вонзился стилет, тут же покрывшейся кровью. Изо рта раздалось бульканье, так и не превратившееся в слова. Тело начало медленно оседать на пол...
  
   - Мэтр! Мэтр! Мэтр! Просыпайтесь, Вы нам нужны! - слух возвращался постепенно, скачками.
   Глубокий, глубже кошелька миллионера, сон не хотел уходить, сопротивлялся, цеплялся своими призрачными щупальцами за сумрак, за хозяина. Собственно, и сам спящий (вернее, бывший спящий) совершенно не горел желанием просыпаться. Но что поделаешь, когда над самым твоим ухом этак гнусаво требуют твоего пробуждения?
   - Мэтр!!! - этот умник уже практически орал, потеряв терпение и позабыв про тактичность.
   - Мне, старому, больному вампиру не дают поспать на старости веков! Куда катится этот проклятый мир! - а вот этот голос принадлежал отнюдь не "будильнику".
   - Мэтр! Вы проснулись! Мэтр! Мэтр!
   Вслед за слухом потихоньку начало просыпаться и зрение.
   Довольно-таки уютная комната с высокими сводчатыми потолками, шпалерами и многочисленными портретами, коими были увешаны древние стены из красного кирпича. Лишь одна вещь смутила бы посетителя: полное отсутствие окон. Солнечный свет не проникал в помещение, светило здесь заменяли бесчисленные свечки и масляные лампы.
   Над хозяином комнаты, до того почивавшем в безразмерной кровати под алым пологом, склонился тип самого гнусного и наглого вида. Бледный, с запавшими глазами, жидкими волосёнками, зачёсанными на пробор, с дёргавшейся правой щекой - как раз о таких людях говорят, что они только и думают, что бы стащить. О, простите, я сказал: людях? Беда была в том, что этот парень не принадлежал к людскому роду. Собственно, как и хозяин комнаты.
   - Принесла тебя, Тезаурус, нелёгкая! - пробурчал наконец-то проснувшийся Модеус, потягиваясь и, боязливо, пробуя серым шершавым языком наличие (или отсутствие, в его-то возрасте!) клыков.
   Поиск увенчался полнейшим успехом: честь и гордость любого вампира, они были на месте, никуда не подевавшись за время долгой спячки. А вот если бы их не стало - это значило бы, что пришла настоящая, самая что ни на есть глубокая старость, сигнал уйти прочь из этого мира. Ну куда многоуважаемому вампиру без символа своего народа? Засмеют! И былые заслуги не помогут!
   - Нижайшего прощения прошу, - раболепно промямлил Тезаурус, хотя Модеус и считал, что это всё просто издевательства, подшучивание над старым ("Кто сказал - старым?! Выпью кровь до дна!") мэтром. - Ничего не могли поделать, клиент - Вас и только Вас требовал! Ничего поделать не могли!
   Модеус, сладко потягивавшийся, вмиг замер, прислушиваясь к тишине, осознавая, ЧТО именно только что сказал Тезаурус.
   - Клиент? Клиент?! Тезурус, олух, почему ты не начал прямо с этого? Глупый юнец! Ты же время теряешь, а время - кровь!
   Старый...
   "Никаких стариков! Древний - и только, а то...!"
   Так вот, древний вампир вскочил с постели. Прямо на глазах безразмерный бордовый халат превращался в чёрный фрак и брюки: сузились рукава, подвластные невидимой силе, из-под них вылезли белоснежные манжеты, вокруг шеи петлёй обернулся кроваво-красный галстук-бабочка...
   В общем-то, весьма и весьма приятная способность для человека, любящего поспать годик-другой.
   - Идём! - Модеус преображался не только внешне, но и - внутренне.
   Голос посерьёзнел, стал деловитым, лицо изменилось: расслабленно-недовольное его выражение обратилось в боевито-уверенное.
   - Мэтр, а ведь я же ещё не сказал, кто именно...
   - Личность клиента для меня не имеет значения! - глубокомысленно изрёк Модеус, изголодавшийся по работе.
   Собственно, за всю свою долгую жизнь Модеус пристрастился лишь к двум вещам: долгому сну и адвокатской работе. Как первым, так и вторым вампир наслаждался, отдавая всего себя.
   Давным-давно, когда город Мальтус ещё не называли, злобно и грустно шутя, Весёлым, когда люди не загнали всех, кто не принадлежал к их роду, в анклавы и гетто, Модеус только-только начал зарабатывать адвокатской практикой. Карьера его шла в гору, казалось, нет и не может быть ни одного сложного для него дела...Жаль, что так только казалось.
   - Но ведь Вы же не знаете, где он! - голос Тезауруса догнал мэтра, когда тот уже почти миновал длинный-предлинный коридор, вёдший к выходу из "скромного" обиталища Модеуса...
   Ответом стало воцарившееся молчание.
   Адвокат беззвучно ругал себя за поспешность и нетерпение, которые дали Тезаурусу ещё один повод для насмешек. А что помощник подсмеивался над своим шефом, Модеус был абсолютно уверен. И пусть никаких доказательств тому не было...
   - Ладно. Веди! - наконец-то тихо проговорил адвокат, свесив руки. Тезаурус победил.
   - С превеликим удовольствием, мэтр! - вампир с жиденькой шевелюрой со всей возможной поспешностью миновал коридор и, соблюдая все возможные правила вежливости, открыл перед шефом дверь.
   Над кварталом вампиров никогда не светило солнце. Давным-давно обитель кровопийц накрыли особым заклинанием, навсегда обезопасившим местных жителей от губительных для них лучей солнца. В том числе и поэтому казалось, что время здесь остановилось: и не ночь, и не день, а что-то между, на веки вечные.
   Да и атмосфера здесь была не самая приветливая, больше ей подошёл бы эпитет "кладбищенская". Практически одинаковые приземистые кирпичные особнячки, без окон (древняя традиция, которую здешние обитатели сохранили и после "отключения" солнца), с коваными оградками. В глаза бросалась пустынность улиц: вампиры или спали, или занимались своими делами дома. Да и кровопийц в Весёлом городе осталось не так уж много, тридцать-сорок едва ли набралось - большинство особняков пустовало, обрастая паутиной и покрываясь пылью.
   - Клиент ждёт нас в Квартале бледных, - деликатно ("Издевается, ведь точно издевается над...не самым молодым вампиром!") заметил Тезаурус.
   - Замечательно! Пройдёмся пешком! - улыбка озарила лицо Модеуса. Правда, при этом стали видны клыки, и отнюдь не маленькие. - Изложишь суть дела по дороге.
   Адвокат вытянул правую руку вперёд - и в воздухе замерцала призрачная трость, через несколько мгновений напоенная материей и реальностью. Модеус удовлетворённо кивнул и направился направо от дома, по вымощенной серым с бордовыми прожилками мрамором. Хотя со стороны и казалось, что вампир двигается размеренно, особо не спеша, однако же Тезаурус едва мог поспеть за своим шефом.
   - В доме дона Альбано совершено убийство, жертвой которого стал сам Альбано. Преступление произошло в кабинете хозяина, орудие - стилет. И, скажу я Вам, мэтр, хорошенький стилетик, я бы держался подальше от его владельца, - Тезаурус сглотнул. - Стальной клинок-то посеребрен, так сказать, для надёжности...Но, на наше счастье, убийца нашёлся сам.
   Модеус бросил взгляд-упрёк на Тезауруса, не замедляя шага. Вот уже вдалеке показались циклопические стены, отделявшие Квартал вампиров от остального города. Высокие, с их вершины, если верить легендам, в непогожий денёк можно было потрогать руками низко стелившиеся тучи. "Подарок" людей для всех народов, которых Человек загнал в Весёлый город и оставил доживать свой век, гния заживо.
   - Ответственность за преступление взял на себя сын дона Игнацио Альбано, Микелио. Стилет - отцовский подарок любимому сыночку...Хорошо же Микелио им воспользовался!
   - Именно сын Альбано попросил меня об услугах? - ничего, кроме профессионального интереса, не слышалось в голосе Модеуса.
   Но вот глаза...Глаза выдавали то волнение, которое охватило адвоката. Он никогда не любил упрощать свою работу, ища второе, третье дно в каждом деле, что не раз и не два помогало выигрывать тяжбу.
   - Нет, мать Микелио, Марианна. Она...
   - Когда тебе пришла весть? - через эти слова сквозило волнение.
   - Примерно в третьем утреннем часу... - судя по всему, Тезаурус был сбит с толку этим вопросом.
   - Когда узнали об убийстве?
   - Около половины третьего...
   - К тебе обратилась Марианна лично? Отправила служанку?
   - Весть принесла служанка. После этого я пытался добудиться до Вас, отправив даму обратно...Вам что-то не нравится в этом деле, мэтр? Всё легко как днём: есть труп, есть убийца, есть орудие преступления, есть признание. Вам остаётся только...
   - Тезаурус, ты знаешь, почему ты так и не поднялся выше помощника адвоката? Мои коллеги знают, что в нашем деле нет ничего лёгкого, простое - это не всегда правдивое
   Для большей важности Модеус поднял кверху указательный палец.
   - Ага! Пришли! - адвокат прибавил шагу.
   Здесь, в считанных десятках шагов от стен, не хмурились особняки вампиров, о, нет! Здесь чернела земля, давным-давно выжженная в последнем бою за город. У нелюдских народов ещё был шанс победить, отстоять свободу, но...
   Модеус прогнал подальше эти мысли, или, скорее, воспоминания о единственном деле, которое он проиграл. Но та "тяжба" стоила всех остальных, она стократно превосходила их по значимости.
   Ворота казались какой-то карикатурой на циклопический размер стен: маленькие, два-три шага в ширину, потрескавшаяся от времени деревянная щеколда, металл наглухо закрытых створок. Здесь же, у дверей сторожки, которая располагалась слева от ворот, дежурило несколько человек из городской стражи в стёганых куртках белого цвета. Люди выглядели в этом царстве вечного сумрака ещё чужеродней, чем муравей на праздновании дня рождения гориллы.
   Модеус и Тезаурус замедлили шаг, словно боясь потревожить память былого, которой дышала осквернённая земля, вечное напоминание о поражении. А шагах в трёх от сторожки вампиры и вовсе остановились, выжидающе смотря на стражников. Или, быть может, - надсмотрщиков?
   Те с показной ленцой вышли из пристроенного к стенам деревянного сторожевого домика, окрашенного в молочно-белый цвет. Модеуса всегда подташнивало, когда он смотрел на эту постройку. А уж на этих "стражей порядка" и вовсе смотреть не было никакого желания - но что оставалось делать?
   - Куда намылились? - с издёвкой спросил стражник помоложе, новенький, наверное.
   Только-только над верхней губой начал пробиваться рыжий пушок, а душа уже давным-давно постарела, зачерствела, забурела. Это было видно по глазам: надменным, подёрнутым паволокой презрения к нелюди.
   Нещадно "зачесались" клыки: сосуды внутри них напряглись, готовясь к переливу крови в печень. Природа её у вампиров устроила так плохо, что та не могла сама очищать животворную жидкость, тёкшую по жилам, регенерировать её, и приходилось где-то брать чужую кровь...Точнее, не где-то, а у кого-то. Правда, у старых ("Я кому сказал - древних?!")...Ладно, древних вампиров печень всё-таки перестраивалась, и кусать кого-то, ради необходимости наполнить сосуды кровью, уже не требовалось. Но иногда так хотелось...
   - Адвокат Модеус и его помощник Тезаурус по делу в Квартал бледных, - пытаясь сохранять спокойствие, отвечал "по всей форме" Тезаурус.
   Модеус же делал вид, что его невероятно сильно заинтересовали пуговицы на собственном фраке. А ведь какие-то века назад этот умник даже не пикнул бы: сразу в ноги бросился, лобызать подошвы сапог великого и ужасного Модеуса.
   "Прошло время вампиров" - невесело усмехнулся адвокат.
   - А чего вам там понадобилось? - юнец потешался, показывая свою власть.
   В прошлом кровососы не раз и не два "поднимались": перебивали стражу, прорывались за стены - и умывались кровью. В каких-то двадцати минутах ходьбы к западу от Квартала вампиров располагался людской гарнизон. О гибели или ранениях стражников там сразу же узнавали (вампирам так и не удалось узнать, каким образом), в ответ посылая очень даже не маленький отряд. Семь подавленных бунтов, развороченные особняки, собратья, изгнанные из-под защиты Сумрачного покрывала на палящее солнце, - и вот уже кровососы присмирели. Они просто потеряли последнюю надежду на победу, задаваясь вопросом: как ещё люди не уничтожили их до последнего. Всего-то и стоило поднапрячь силы или уничтожить Сумрачное покрывало, закрывавшее тёмной пеленой Квартал от солнца. Но - люди всё-таки не шли на подобное.
   - Клиент попросил помощи господина адвоката. Одна из бледных должна была здесь проходить, и не так уж давно, - Тезаурус уже тоже потихоньку начал выходить из себя. Родившийся задолго до победы людей, он помнил былое величие своего народа.
   - А...припоминаю. Но...
   - Джо, кончай уже разглагольствовать, - наконец-то окрикнул юнца его убелённый сединой товарищ. - Проходите, проходите, коридоры в порядке, солнечный свет не проникает, так что можете идти спокойно.
   Этот страж показался Модеусу знакомым. Длинные седые волосы, изрядное брюшко, водянистые глаза, нос картошкой. И этот шрам, шедший через левую щёку, унылое выражение лица и голос, наполненный скукой...Нет, раньше он был другим: улыбчивым, задиристым, худее жерди, а шрам был почти свежим. Этот человек, нет, уже ТОТ человек гордился этим символом мужественности. Всё-таки какие странные, эти люди, гордящиеся своими недостатками!
   - Ты служил здесь и прежде, человек, - задумчиво протянул Модеус, глядя прямо в глаза ставшему почти незнакомым знакомцу.
   - Да, я Вас помню, мэтр адвокат. Вы моим друзьям когда-то помогли, на процессе против ребяток из Квартала светлых. Проходите, не задерживайтесь, удачного Вам пути, - для большей убедительности человек махнул правой рукой в сторону ворот.
   - Благодарю, - кивнул Модеус и последовал вместе с Тезаурусом к воротам.
   Щеколда, сама собою, отодвинулась в сторону, створки ворот раскрылись, освобождая дорогу в узкий и низкий, тёмный, освещавшийся едва горевшими лампами коридор. Он, как и стены вокруг обиталища вампиров, был построен людьми: здесь кровососам, идущим в Квартал бледных или дальше, в Центральный квартал или Гетто бескрылых.
   А вслед Модеусу и Тезаурусу неслись препирательства стражников:
   - Сэм, ты мне чего не дал повеселиться? Да я же на этой работе загнусь от скуки тогда! - недовольно бурчал юнец.
   - Знал бы ты, над кем потешаешься, Джо, сам себе бы глотку перерезал, - спокойно ответил знакомец адвоката.
   - Ну, над кем же? - задиристо воскликнул Сэм.
   - Помнишь легенды об Асмодее, адвокате Тёмного?
   - Так её все...
   - Так вот, ты только что над ним потешался...
   Ворота закрылись за спиной Модеуса и Тезауруса, и продолжения разговора адвокат уже не смог услышать.
   - Мэтр, забудьте Вы об этих дураках! - всплеснул руками помощник. - Они недостойны Вашего внимания, они...
   - Не стоит, Тезаурус, не стоит тебе волноваться, - пробубнил под нос Модеус, погружаясь в свои мысли.
   "Асмодей, адвокат Тёмного. Да, это было очень давно, но это всё-таки было правдой. Странно, что люди ещё помнят это" - так начались думы Модеуса о прошлом. Эти коридоры вообще располагали к размышлениям, бесконечно долгие, тёмные и такие уютные.
   - Мэтр! Мэтр! Мы уже почти пришли! - из омута памяти адвоката вырвали возгласы Тезауруса. - Вот уже выход в Квартал бледных!
   Пока Модеус качал головою, возвращаясь из воспоминаний в действительность, его помощник уже вовсю стучал в ворота.
   - Эй, господа хорошие, откройте! Мы по делу! По адвокатскому делу! - да, Тезаурус своим голосом мог и мёртвого поднять, адвокат уже много раз мог оценить это.
   - Терпение! - раздался голос с той стороны, а через мгновение послышался скрип открывавшегося в воротах окошка.
   Сперва на Тезауруса, а потом и на Модеуса поглядела пара самого разбойничьего вида глаз.
   - По какому такому делу? - похоже, хозяина этого голоса только-только разбудили, и оттого он был в не самом лучшем расположении духа.
   "Ничего, не меня же одного проклятому Тезаурусу будить!" - с каким-то гадливым удовлетворением подумал адвокат.
   - Донья Альбано вызвала мэтра Модеуса, адвоката, к себе, по важному делу. Нас должны ждать...
   - Блистательный дон! Этих-то милостивых донов мы и ждём! - а вот этот голос не мог принадлежать человеку.
   Хриплый, низкий, басовитый, будто бы через силу выдавливаемы из горла - его хозяином (а точнее, хозяйкой) могла быть только бледная.
   - А, чёртовы дети! Совсем мозги запудрили! - окошко закрылось, зато ворота начали отворяться.
   Глазам Модеуса и Тезауруса предстала довольно-таки занимательная картина: комната с обшарпанными стенами, с которых давным-давно осыпалась штукатурка, с истлевшими шпалерами. Снова - двое стражей, только теперь в грязно-серых камзолах, и дама в богато украшенной замысловатыми узорами шали. Но даже этот наряд не мог скрыть внешности, за которую народ бледных получил это своё название. В глаза всегда бросался цвет их кожи: создатель, когда лепил первых мужчину и женщину бледного народа, в глину добавил изрядную долю пепла. Из-за этого цвет кожи этих созданий был таким же, что и у старого пепелища. Волосами же бледный народ был обделён: пара-тройка десятков волосков, свисавших на нос, росли из макушки.
   - Благородные доны! Благородные доны! - запричитала бледная, всплескивая руками при каждом слове. - Я вам так ждала, так ждала! Скорее, скорее! Донья ждёт! Донья ждёт!
   - И кто-то ещё спрашивает, почему я люблю тишину моего особняка и долгий-предолгий сон, - скривился Модеус, смотря мимо служанки доньи Альбано, в черноту дверей, что вели в Квартал бледных.
   - Доны! Экипаж ждёт вас! Окна задрапированы, ни одной трещинки нет, солнце вам не будет страшно! - служанка продолжала верещать.
   - Замечательно! - слово взял Тезаурус, благодарно поклонившийся нервной бледной. - Мэтр...
   - Иду я, иду, ещё не оглох, - адвокат, вальяжно расправив плечи, направился к двери наружу.
   Вампир старался не обращать внимания на злобно поглядывавших стражников: завидовали, наверное. Ну да, у этих людей, чей народ владел Весёлым городом, не то что карет своих - даже слуг не было. А вот у покорённых нелюдей...
   "Знали бы вы, горе-победители, что слуги экипаж - это лишь цветастые гобелены, развешенные в тюремной камере" - так и хотелось сказать Модеусу, но кровосос давным-давно привык держать свой язык за клыками.
   Бледная открыла дверь сторожки - прямо за нею и вправду располагался экипаж, закрывавший собою все лучи убийственного для кровососов солнца.
   "Предусмотрительно" - оценил Модеус, забираясь по спущенной ступеньке внутрь кареты.
   Мягкие сиденья, обитые коричневым вельветом, занавески с уймой кружевных узоров и всевозможными оборочками, запах лавандовых духов - этим экипажем явно пользовались в основном дамы рода Альбано. Мужчина здесь долго не выдержал бы: или от "аромата" духов задохнулся, или умер бы от приступа эстетики.
   "Ну, и не такое пережили" - невесело подумал Модеус. Тезаурус занял место подле мэтра, а служанка доньи Альбано - примостилась напротив.
   - Микель, трогай!
   Экипаж тронулся: Модеуса и Тезауруса, сидевших спиной к движению, чуть качнуло вперёд. Хорошо ещё, что улицы Весёлого города были более или менее ровные, иначе бы пришлось вампиров изрядно попрыгать, считая колдобины.
   - Вы можете рассказать подробней, что произошло? Или это сделает Ваша госпожа? - как обычно, слово взял Тезаурус.
   Модеус вообще был не очень словоохотлив, погружённый в размышления о предстоящем деле.
   "И кто же дёрнул людей повелеть адвокатам самим искать доказательства невиновности своих клиентов, а прокурорам - доказательства виновности. Вот если бы кто-то создал особую службу, которая бы собирала все сведения о преступлении, жертвах и подозреваемых..."
   - Я с радостью! С подробностями! - улыбка бледных была приятна, наверное, только бледным: чёрные неровные зубы, серые дёсны, мёртвенно-белые губы. Словом, не самый приятный вид - даже по мнению вампиров. - Утром донья Марианна вошла в кабинет дона Игнацио, проведать его. Дон очень часто ночами напролёт сидит там, читает, думает, работает, любуется своею коллекцией оружия. Знаете, она такая красивая, - взгляд служанки, словно шнява на галеон, наскочил на нетерпеливый взгляд Модеуса, - и...Да, донья заходит - а там дон...дон Игнацио...В крови! И рядом - Микелио, а в руках у него - стилет. Донья застыла на пороге, а потом зашла я...Смуглый Создатель, сердце моё едва выдержало вид погибшего дона...А потом донья отправила меня к Вам, доны вампиры, а кучеру приказала готовить экипаж для Вашей встречи.
   - А сколько прошло времени между тем, как донья Марианна вошла в кабинет мужа - и как зашли Вы? - естество Модеуса стало воплощённым вниманием.
   - Совсем немного. Донья и дон успели обменяться лишь парой слов...
   - Парой слов? Так они ещё и общались в тот момент?
   - Ну да, - служанка показалась озадаченной.
   - А с какими интонациями они говорили? - Модеус даже подался вперёд, настолько важным для него был ответ на этот вопрос.
   Тезаурус же молчал. Он знал, что надо вести себя тише летучей мыши, когда мэтр вступает в дело. Помощник Модеуса так и не смог привыкнуть к резкой смене настроений шефа: то расслабленный, шутливый, то - резкий и безапелляционный, то покладистый и внимательный, адвокат оставался загадкой. Но эту загадку было так интересно разгадывать, и каждый раз - по новой!
   - Донья, естественно, была невероятно взволнована, голоса же дона Микелио я практически не слышала, но, мне кажется, он был спокоен. А может, мне просто показалось, я ведь так разнервничалась, увидев, что произошло с доном Игнацио! Бедный, бедный, несчастный дон Игнацио! - и всё же какая-то червоточинка, какая-то наигранность, какая-то неискренность слышалась в этих причитаниях.
   Модеус понял, что напал на верный след.
   - А как вела себя донья Марианна в кабинете дона Игнацио? Может, ей стало дурно, может, её лицо обрело какое-то...странное выражение? Она плакала? Она нервничала? - вампир был неумолим и неутомим, закидывая свидетельницу вопросами.
   - Донья...Донья...- служанка, лишённая времени на раздумья, ошарашенная потоком вопросов, разволновалась ещё сильнее. - Донья стойко держалась, во всяком случае, в моём присутствии! Да её глаза выдавали беспокойство, да, руки её дрожали...Но донья Марианна - невероятно сильная! Она была намного сильней и уверенней своего мужа...
   Служанка меньше чем через миг, выпучив непроницаемо-чёрные глаза, для которых Смуглый Создатель белков вылепить не успел (или те просто были такого же цвета, что и зрачки), закрыла рот ладошкой.
   - Ага...Так каким же был сам дон Игнацио? - глаза Модеуса сверлили бледную. Лицо напряглось, меж губами показались выраставшие клыки.
   "Есть! Есть ещё одна зацепка!".
   - Он был...не такой уверенный и жёсткий, как донья. Он был слабее своей жены, но и при том - добрее, - заворожено глядя на вампира, отвечала Марианна.
   Тезаурус даже не успел уловить тот момент, когда Модеус решил "ударить" месмерайзингом: умением кровососов подчинять свою жертву особым взглядом. Да, творец, наверное, в какой-то момент решил, что бедным вампирам не стоит, с горем пополам, охотиться за столь необходимой им кровью, и потому наделил даром подчинять жертву таким вот интересным способом. Правда, сперва ещё стоит загнать будущий "источник", задержать на некоторое время его взгляд, а дальше уже было дело техники и опыта.
   Адвокату, тем не менее, стоило немалых усилий подчинить себе бледную: её разум был затуманен волнением, мысли путались, сконцентрировать свой взгляд она могли лишь с величайшим трудом. Но всё-таки - удалось, удалось!
   - А донья любила дона? - голос Модеуса звучал вкрадчиво, совсем как у заботливого друга, волнующегося за тебя. - Они часто ссорились?
   - Донью Марианну отдали по расчёту, как иначе-то может быть? Но за долгие годы она так и не смогла привыкнуть к дону...
   Экипаж остановился, вампиров тряхнуло, и Модеус потерял контроль над бледной.
   - Ой, благородные доны, приехали, наверное! - вновь всплеснула руками ("Привычка? Способ успокоиться?") служанка. - Эй, Сервет, всё уже?
   - Ага! Милости просим! - раздался снаружи голос, скорее всего, принадлежавший кучеру. - Идите смело, от света всё надёжно закрыто!
   - Прошу, благородные доны! - радостно предложила бледная.
   - Замечательно, - благодарно кивнул Тезаурус.
   Модеус же вновь предался молчаливым размышлениям.
   Скрипнула дверца кареты, напротив раскрылись двери особняка Альбано, манившие пламенем свечей, позолотой канделябров и цветастым убранством. Правда, адвоката раздражало это кричаще яркое помещение, но - что делать? Он ведь пришёл сюда для работы, а не приятного времяпрепровождения за рюмкой чего-нибудь покрепче.
   Вампиров же встречали: высокая дама, с довольно-таким приятным, по меркам бледных, но всё-таки слишком жёстким лицом. Простое платье, но эта простота стоила баснословно больших денег, мягкие, точно выверенные движения, скудость жестов и "мёртвое" на мимику лицо. Да, донья Марианна была невероятно серьёзной женщиной, знавшей ценность своих эмоций.
   Подле доньи, справа, придерживая её за локоток, стоял какой-то немолодой бледный. Первым, что бросалось в глаза при взгляде на этого потомка первых творений Смуглого Создателя - был парик. Густая копна платиновых волос, ниспадавшая на плечи, скрытые за шитым золотой и серебряной нитями камзолом. Модеус недовольно поморщился: яркий бледный ("Какой каламбур! Расскажу при случае кому-нибудь из знакомых прокуроров! Они такое оценят!") вызывал у привыкшего к неброским тонам вампира отвращение и презрение. Словом, этот дон адвокату сразу же не понравился.
   "Вот его бы посадить на скамью подсудимых, а?!" - мысль эта была наполнена до самых краёв злобной иронией.
   Сперва Модеус посчитал, что это тот самый сын, убийца, но поразмыслив, отказался от такой мысли: всё-таки не похоже, чтобы этот бледный нервничал, да и вряд ли бы он так уверенно стоял возле "убитой горем" Марианны. Друг семьи? Особа, приближённая к донье? Сосед, пришедший поддержать Альбано в горе? Управляющий?
   Чуть дальше, едва заметные, стояли многочисленные слуги семейства Альбано. Микелио нигде не было видно.
   - Приветствуем Вас, мэтр Модеус, у очага рода Альбано, - донья говорила уверенно и твёрдо. Ни слезинки не слышалось в этом голосе. - Благодарю, что Вы согласились нам помочь. Сюзанна уже рассказала Вам, что здесь произошло?
   - В общих чертах, донья, в самых что ни на есть общих чертах, - Модеус поклонился со всем возможным почтением. - Кое-чем помог и мой помощник, Тезаурус, надеюсь, Вы не будете против его присутствия в Вашем доме. Я работаю только вместе с ним, когда собираю доказательства для защиты клиентов.
   - Я буду только рада, если всё это поможет моему бедному сыну...Если уж моему дорогому мужу не помочь...Так хотя бы Микелио...- вот тут-то её голос и дал слабину, раздалось эхо плача.
   Но - только эхо: Марианна справилась с нахлынувшими чувствами. Или, может, донья просто разыгрывала страдания? Модеус уже достаточно долго жил на свете, чтобы не считать такие мысли невозможными.
   "В доме пахнет злобой, в доме пахнет убийством, в доме пахнет подлостью" - думал вампир, целуя ручку донье, лишь делая вид, что губами припадает к коже. Такой противно-пепельной коже.
   - И я должен выразить Вам свою признательность, дон Модеус! Я, Алонсо Альфонсо, как друг замечательного рода Альбано, скорблю вместе с доньей Марианной о случившемся. Надеюсь, Вы поможете сгладить все возможные неприятности и несуразности, когда бедного Микелио будут судить, - да, по-своему красивый был голос этого "друга семьи".
   Но больше, чем сказанное, было важней несказанное этим Алонсо: бледный уже предвкушает, как паренёк отправится в городскую тюрьму.
   "Не дождётесь. Я выиграю это дело. А окажешься за решёткой ты, проклятый блондин! Как же режет глаза при взгляде на этого Алонсо!" - решительно, Модеус уже готов был подтасовать доказательства, лишь бы досадить "другу семьи".
   А как этот Альфонсо поглядывал на Марианну...Вампир, готовый вот-вот схватить за горло жертву - и тот не выглядит таким голодным и алчущим, готовым броситься на добычу зверем.
   - Донья, могу я видеть место преступления, надеюсь, оно осталось в неприкосновенности? И клиента, предполагаемого убийцу, я тоже невероятно сильно хочу увидеть.
   - Не зовите его убийцей, дон Модеус, - в голосе Марианны натянутой струной зазвенели властные нотки. - Зовите его в моём присутствии клиентом, и никак иначе.
   - Прошу прощения, донья, - в знак подчинения вампир опустил
   "Что, если Алонсо и Марианна встречались втайне от дона Игнацио? А потом...Так, успокоиться, никаких доказательств тому нет. Никаких! Но - это только пока что" - думал Модеус, идя вслед за доньей Марианной.
   Пол нещадно скрипел - и этот скрип раздавался более чем таинственно в затихшем особняке.
   - Донья, а как Вы нашли...Вашего мужа? - Модеус, желая побольше разузнать о случившемся и одновременно разогнать тягучее молчание, обратился к Марианне.
   От жены...То есть уже - вдовы - Альбано ни на шаг не отставал Алонсо, продолжавший стискивать её локоть.
   "Мог бы быть хотя бы капельку менее наглым. Или вообще скрывать, что радуется произошедшему. Ещё бы, без страха может находиться рядом с Марианной.
   - Я решила подняться к нему, пожелать доброго утра...Моя спальня находится на первом этаже, а кабинет - прямо над нею...Я поднялась...И...И...увидела...это...Микелио, застывшего над Игнацио...Я вскрикнула, на крик прибежала Сюзанна...
   "А ведь служанка, даже под воздействием месмерайзинга, ничего такого не сказала. Не посчитала нужным? Проклятье, если бы этот дар не отнимал слишком много сил, я бы мог применить его и на Марианне. Но...я слишком устал" - внутренне корил себя Модеус.
   Кабинет убитого располагался на втором этаже, в самом дальнем уголке: судя по всему, дон Игнацио любил и ценил уединение. Да, подавляемый своей более властной женой, он мог чувствовать себя хозяином, мог быть спокоен только здесь. И со стороны судьбы злобной шуткой стала гибель Игнацио именно здесь, в его оплоте, его крепости.
   Сперва адвокат подумал, что пол устлан каким-то диковатым багряно-красным ковром. А потом - понял: это была кровь. Уже засыхающая кровь, вытекшая из убитого Игнацио. Он сам лежал посередине кабинета, головой к двери. Кисть правой руки, посиневшая, сжала рукоятку стула. Левая рука, покрытая кровью, плетью оплела горло, скрывая страшную, омерзительную рану.
   Рядом стоял распахнутым секретер, из которого выглядывали шкатулочки всех размеров. Над секретером, на прибитом к стене ковре, были развешены разнообразные ножи, закрывавшие практически весь ковёр. Но намётанный глаз Модеуса заметил, что несколько образчиков явно недостаёт: было несколько пустых "пятен".
   Марианна, как и Алонсо, не вошли в комнату, даже не захотел заглянуть внутрь...
   И всё же кроме двух вампиров в этом кабинете находился её один живой: Модеус это чуял. Когда рядом была кровь, уйма крови, проклятое море крови, чувства любого вампира обострялись до предела. И благодаря этому адвокат понял, что...
   - Дон Микелио, покажитесь, прошу Вас. Я Ваш адвокат, мне хочется Вам помочь, - вампир старался говорить как можно громче и спокойней.
   Из уголка комнаты, скрытого за массивной портьерой, показался молодой бледный. Руки и прежде, до сей ночи, элегантные брюки - в крови. И в глазах - тоже кровь, смерть...
   На лице блуждало прямо-таки сумасшедшее выражение, и всё же Микелио держался молодцом. Как ни странно, Модеус сразу же проникся определённой симпатией к своему клиенту. Но почему? Это было загадкой даже для самого вампира. А может, Микелио был единственным, кто вёл себя...как нормальный...эхм...бледный, убитый горем, а не дрянно игравшим актёром.
   - Не надо меня защищать. Я, я виноват! Меня надо судит! Да, в тюрьму! Нет, на смерть от руки людской! Да, я того достоин! Достоин! Не надо...
   И всё-таки не был Микелио сумасшедшим, Модеус это сразу почувствовал. Он просто повторял одно и то же, стараясь убедить других в своей вине. Но, самое главное, парень пытался в этом убедить самого себя.
   - Успокойтесь, прошу Вас, дон Микелио! - миролюбиво поднял руки Модеус. - Вы говорите, что убили Вашего отца?
   - Да, я убил, я! - взвился Микелио. Голова его запрокинулась, глаза вот-вот могли вылезти из орбит. - Я убил! Я виновен! Я вошёл в комнату, нанёс удар отцу - я его ненавидел! Он меня...оскорбил, да, он меня страшно оскорбил, мой отец! А ещё...да, он хотел лишить меня наследства! Я нанёс ему удар подаренным им же стилетом, а потом держал его, пока он не умрёт. Это нужно было, чтобы он не позвал на помощь, не вырвался, не убежал! Я убил! В тюрьму меня!
   Микелио держался руками за голову, покачиваясь из стороны в сторону, не в силах отвести взгляд от похолодевшего отца.
   - Тезаурус, попроси благородного дона Алонсо и благородную донью Марианну пройти сюда. Мне они невероятно сильно нужны именно здесь, - прищурил глаза Модеус. - Особенно - донья Марианна.
   Тезаурус, не говоря ни слова, кивнул. Помощник весь напрягся, его движения стали похожи на движенья хищника, изготовившегося к броску. Начиналось самое интересное...
   "Руки и брюки - в крови. Руки и брюки. Только - руки и брюки. Пару капель на измятой сорочке...Руки и брюки" - Модеус уже начал говорить это вслух. Он тоже не мог отвести взгляда от дона Игнацио, павшего жертвой предательства и величайшей измены, которая только может быть на свете.
   - Дон Модеус, зачем нам быть здесь? Я не могу без содрогания и слёз смотреть на моего мужа, - взгляд Марианны сверлил вампира.
   Модеус же...
   Адвокат по-простецки развёл руками, картинно вздохнул и покачал головой.
   - Мэтр адвокат, не стоит доставлять лишнюю боль бедной женщине, Вам так не кажется? Прошу Вас, выйдем отсюда, - вступился Алонсо, отводивший взгляд от Микелио.
   Взявший на себя вину парень уже начинал плакат, всё не прекращая качаться из стороны в сторону.
   - Сударыня, когда Вы убивали Вашего мужа, Вы не были столь чувствительны, - подмигнул адвокат. Модеус не был чужд некоторой театральности, а уж тем более - злой иронии и острого, бьющего точно в цель сарказма. - Не правда ли? Но, боюсь, некому будет рассказать о Вашем выражении лица и Вашем поведении, когда Вы совершали это проклятое деяние.
   - Я убил, я убил! Мама ни при чём! Совсем ни при чём! Это я - убийца! - Микелио даже прекратил шататься и поднялся на ноги. До того он сидел, припавший на колени перед отцом, ещё более выпачкав кровью колени. - Я убийца, я!!!
   - Как Вы смеете говорить такие гадости! Вы не адвокат, Вы чудовище, как и все вампиры! - разъярился Алонсо, подняв руки кверху, грозя ими Модеусу.
   Это было ошибкой: тем самым он оставил "незащищённым" локоток Марианны, на котором явственно выделялись капельки крови.
   И, лишь укрепляя уверенность Модеуса, Алонсо изменился в лице, став покладистым как ягнёнок: Альфонсо проследил за направлением взгляда вампира, нервно сглотнул и замер. Он был совершенно лишён актёрского дара...
   - А...это...пустяк! Случайно...Как Вы...
   - Судя по всему, я не ошиблась, когда решила Вас нанять. Вы - лучший адвокат Весёлого города, - нахмурилась Марианна. - И всё-таки Вам не стоило показывать, что Вы всё угадали.
   Словно сам собою, в руках доньи появился стилет - весь в крови, близнец того, что сейчас валялся на полу.
   - Мои бледные...
   - Ваши бледные ничего не смогут сделать, - раздался дикий, сумасшедший, озверелый голос из-за спины Марианны.
   Алонсо и донья обернулись - и застыли в онемении.
   Весь дверной проём заслонило какое-то чудовище: неимоверно раздувшиеся плечи, изорванный костюм, не лицо - а морда, оскалившаяся морда с низко посаженными, налитыми кровью глазами. Руки, мощные, толстые, как стволы молодых дубков, оканчивались лапами, "украшенными" неимоверного размера когтями.
   - Какое счастье, что ты некогда выпил кровь оборотня, дорогой мой Тезаурус, - хитро прищурился Модеус, не сдвинувшийся с "начала сцены" ни на йоту. - Ваш стилетик уж точно не поможет против этакой-то громадины. А хотите, донья, я расскажу, как всё произошло на самом деле? Тезаурус, проследи, прошу тебя, чтобы дорогие слушатели вели себя как можно тише. Вам зачем-то понадобились средства. Да, пусть Вы и являетесь негласным хозяином в доме, но все средства хранятся у Вашего мужа, вот в этом секретере, и он вряд ли бы дал Вам просто так уйму средств. Точнее, дал бы, но потом - проверил бы. Ведь он - бледный, он всё-таки отец семейства, он был по-своему горд. И к тому же это - его кабинет, здесь он чувствует себя под надёжной защитой, и ничего отсюда просто так не, так сказать, выпустит. А Вам понадобились деньги. Да, думаю, именно так: Ваш любовник Алонсо попросил. Вы, Альфонсо, франт, а у франтов всегда пусто в карманах, так же, как и в мозгах.
   И вот Вам, Марианна, отчего-то прямо посреди ночи пришла идея, откуда эти деньги взять. Наверное, толчком к этой мысли послужило то, как этажом выше из комнаты вышел Ваш муж. Благо, полы тут достаточно скрипучие, чтобы Вы услышали шаги дона Игнацио. Вы поднялись наверх, раскрыли секретер, уже начали доставать оттуда деньги - и вот вернулся Ваш муж. Он подошёл к Вам, наверное, хотел укорить, что Вы не спите...А потом заметил распахнутый секретер. Может, всё было несколько иначе, я точно не могу сказать. Но Вам в голову пришла ещё одна шальная мысль, которая Вас и погубила. Женщины...Женщины...Почему Вы и ненавидите, и любите, и наказываете с одинаковой силой?
   Модеус сделал огромное усилие над собой, чтобы не предаться воспоминаниям о временах, когда не было ни на одной из карт города под именем Весёлый.
   - Ваши чувства, Ваши порывы были намного быстрей и сильней Ваших мыслей. Вы схватили стилет, висевший на ковре, и нанесли страшный удар бедному дону Игнацио. Вы уже думали, как бы спрятать следы Вашего преступления - и тут произошло совершенно неожиданное: в комнату вошёл Ваш сын, увидевший то, что произошло. Сперва им овладело недоумение, потом он разъярился, потом - схватился за голову. Наверное, он закричал! Да, точно! Или слишком громко застонал от нахлынувших чувств! И - услышал шаги приближавшейся прислуги. Микелио захотел отвести все подозрения от своей любимой матери, матери, которая пошла на обман и на забвение интересов не просто семьи - интересов, блага собственного сына! И ради чего? Ради своего любовника! В Вашей - или в его голове, или, точнее, в ваших головах созрел план, как выгородить донью Марианну. Микелио, думаю, всегда носил с собою отцовский подарок. Он припал на колени, дабы измазать в крови клинок. Именно потому у Микелио в крови только руки и колени. Правда, я не знаю, как Вы сумели избежать многих следов крови на Ваших одеждах...Но, всё-таки, и Вас не миновала чаша сия: несколько капель попало. Вам бы хотелось переодеться - но когда? Ведь прибежала Сюзанна, подняла гвалт, начала причитать, и Вы, чтобы она Вам не мешала, отправили её по первому пришедшему в Вашу голову заданию. К сожалению для Вас, мать в Вас не умерла окончательно, и потому сердце Ваше заставило Вас припомнить о лучшем адвокате в городе: ведь сына надо будет защищать на суде... Но переодеться у Вас времени не было...А тем временем прибежал и Ваш дорогой и горячо любимый Алонсо, Вы рассказали ему всё, и он, дабы Вам хоть как-то помочь, решил скрыть следы крови на Ваших одеждах. К счастью, или может, к несчастью, следы остались на рукавах - и он стал водить Вас под руку. Тоже ничего способ, конечно...Да и какие из Вас преступники, дабы придумать хоть что-то получше? Мне стыдно смотреть на Вас. Всегда - одно и то же, что у людей, что у бледных, что у ежаров: Вы творите преступления ради потехи Ваших мерзких чувств...А отвечать Вы совершенно не желаете. Страдают же честные, порядочные Ваши сородичи, любящие Вас. Тот же Микелио...Вы мне противны с Вашими погаными желаниями, клянусь дорогой моему сердцу памятью Тёмного!
   Модеус устало вздохнул. Рассказ о том, что здесь произошло, складывался сам собою, прямо по "ходу процесса", и всё-таки он был верен, чертовски верен! Вновь Модеус, лучший адвокат Весёлого города, угадал, что же произошло. И ему это было совсем не в радость: неинтересно ему было...Совсем....
  
   ***
   Модеусу повезло: и Алонсо, и Марианна признали себя виновными, наперебой рассказывая на суде, что и как произошло. Вампир с лёгкостью смог добиться оправдания для Микелио.
   Парень, когда прямо в зале суда с него символически сняли цепи - знак оправдательного приговора - провожал Модеуса взглядом, в коем смешались боль, радость и печаль. Ведь Микелио Альдано предстояло одному вернуться в опротивевший ему дом, где погиб его отец, и где мать навечно покрыла себя позором...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   О войне
  
   Андрей
  
   Холод...Какой проклятый поэт первым решил назвать его собачьими? О, нет! Это был холод человечий, такой же подлый, всепроникающий, наглый и бесцеремонный. Да, это был человечий холод, и никак иначе...
   - Ну что, Максимка, повоюем ещё, а?
   Гнусная, прямо-таки безумная улыбка изорвала лицо неровной трещиной. Молодой, только-только окончивший школу парень - а уже седой старик, видевший не одну сотню смертей, бывший со Старухой на короткой ноге. Даже нет, не так: смерть вела паренька под ручку как старого доброго приятеля. И знаете что? Это было страшно, это было очень страшно: Хозяйка Косы идёт рядышком, забирает к себе друзей и знакомых, родных и близких, а ты всё живёшь и живёшь...
   - Слышишь, тихо? Совсем-совсем тихо стало. Патроны, что ли берегут, а, Серёжа? - повернул голову этот приятель Смерти. - Совсем обнаглели. А может, просто устали стрелять...А то всё стреляли и стреляли, стреляли и стреляли...
   "Старик" погладил ставшую родней сестры винтовку, ласково провёл пальцами по затвору, магазину...Пустому магазину...
   - А ведь как красиво было-то, Максимка, как красиво! Ты помнишь, ты всё, конечно же, помнишь, старый добрый Максим...
   Восторженное приветствие толпы, непременные чепчики, взлетевшие белыми голубями в небо, чтобы потом упасть на головы входивших в город солдат. Хотя, боги, каких солдат? Вчерашние студенты, порою даже - школьники, учителя, врачи, крестьяне, не успевшие привыкнуть к строю, путавшие офицерские звания, но зато уже познавшие, что это такое - смерть...Старуха шла за ними по пятам, а то и обгоняла, но чаще шла рядышком, с радостью собирая богатый урожай...
   Эта война давным-давно перестала быть войной, став борьбой, кровавым пари: "Кто? Мы - их, или они - нас?". Жернова побоищ перемололи сотни и сотни тысяч жизней, превратили во прах десятки городов и посёлков, выжгли леса и поля. Где прежде колосилась пшеница - ныне шуршали на ветру обгорелые стебли.
   И ничуть не романтичной была эта бойня. Андрей, тот самый знакомец Смерти, понял это после первого же боя. Это сперва казалось: строй на строй, обмен двумя-тремя залпами, враг выбрасывает белый флаг, победа, триумф, мир...
   "Триумф" обернулся двумя сутками сражения, под мерзким проливным дождём, в котором смешалась вода и вражьи пули. А после...После настал черёд адского урагана: наверное, боги грома решили раньше срока снизойти к смертным артиллерийскими снарядами, сыпавшими с неба не переставая...
   Из андреева взвода выжил только сам Андрей и его однокашник (вместе Инженерную оканчивали, как-никак!) Максим. Оба превратились из людей в каких-то неведомых зверей: забуревшая шкура из грязи, перемешанной с кровью, из-под которой выглядывали лишь солдатские погоны...Они, погоны, назавтра стали фельдфебельскими: "За доблесть в бою, самопожертвование и...".
   Доблесть, самопожертвование...Что знали штанные о том, что такое доблесть? О том, каково это, когда на тебя обрушивается само небо, припечатывая разрывами снарядов, разрывая в клочья сперва командира взвода, потом - знаменосца...А после уже и память отказала: Андрей помнил лишь затвор винтовки и свои пальцы, сомкнувшиеся на курке. Патронов не было, были только снаряды, сыпавшиеся и сыпавшиеся, сыпавшиеся и сыпавшиеся...
   Именно в тот день Андрей узнал, что такое война. А назавтра состоялся тот самый въезд в приветствующий их, освобождённый ими город. Андрей всё смотрел по сторонам - и видел лица взводного и знаменосца, эти лица надели на себя посмертными масками все-все жители города...А где-то там, за толпами, притаилось безумие, кровавое безумие войны, переставшей быть войной. И это было страшно, но не страшней, чем Старуха-подруга...
   - Да, Максимка, даже тогда всё было более или менее просто...Тогда...Год - или вечность назад? Столько времени прошло, что не перебрать уже горстями, не сосчитать, не измерить песчинка песка со дна Реки Вечности...
   Выпускники Инженерной редко становились философами и поэтами: зачем? Ведь никакой общественной пользы это не приносит! Но Андрей слишком уж быстро убедился, что если не станешь философом - тебе дорога в циники или сумасшедшие. Трупы - позади, трупы - впереди...И под ногами - тоже трупы. Пулемёты, рачительней скупцов, собирали урожай смерти, а в этом им помогали пушки...Война превратилась в бойню...Романтика погибала вместе с людьми, обращаемыми в жалкие ошмётки одним метким выстрелом. Только ли романтика? Человек тоже умер на той войне, став животным.
   Порою казалось, что раньше, до этой крови, ничего и не было, мир родился под грохот первого взрыва - и тога становилось донельзя мерзко и гадко на душе, хотелось выть громче волка на проклятую луну, окрасившуюся в алый...
   А потом...потом свои начали бить своих же, без пощады, без жалости. И глаза тех зверей, что прежде звались людьми, навсегда окрасились в багрянец, жестокий и неутолимый багрянец жажды крови. И тогда-то Андрей понял, что - всё. Даже бойня стала чем-то иным, чем-то, что может быть понятно лишь сердце, но никогда - разумом. Может, именно потому в те дни никто и не вспоминал о разуме. Лишь бы - собрать урожай смерти побольше...
   Андрею давным-давно опостылело всё это: бивать людей, не важно, "своих" или "чужих", Смерть уравнивала покойников, уравнивала быстрей и лучше всяких революций и переворотов.
   Глаза выпускника Инженерной навсегда утратили былой блеск, в тот день, когда Андрей понял, что не может вспомнить ничего, что случилось до войны...И это...Да, это было страшно, чертовски страшно!
   Фуражка валялась в грязи. Взор - на небо, такое далёкое, но оттого ещё более желанное. Там - покой, там - не жировать Старухе с косой, толкавшей Андрея под руку.
   Впервые за эти годы стало спокойно на душе, выпускник Инженерной примирился сам с собою, поняв, что следует делать. Он в последний раз посмотрел на своих однополчан - мёртвых, уже посиневших...Андрей говорил с мёртвыми друзьями, которых всё-таки настигли вражьи пули. Смерть снова миновала Андрея - но он знал, как следует поступить.
   Винтовку - в руки, голову - задрать, нос выше, ещё выше, спину - ровно, грудь - колесом!
   - Повальсируем в последний раз, господа! - расхохотался Андрей, вставая во весь рост.
   Чернели стволы пулемётов там, вдалеке, слышались удивлённые возгласы из-за спины. Нет, не обращать никакого вниманья! Вперёд, инженер, на последний танец!
   - Ну что, Смерть, кто - кого? - рот оскалился гадливой улыбкой.
   Шаг. Ещё шаг. Ровней, фельдфебель! Андрей улыбался, идя прямо на пулемётные трели...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Приключения Маверика Роя
  
  
   Ярмарка
  
   Местная ярмарка никогда не пользовалась особой популярностью среди народа. Да и у купцов - тоже. Уж не говоря о фокусниках и им подобных... Однако ж один всё же решился попытать счастье.
   Он устроился на траве между вагончиком алхимика (тот рекламировал средство от облысения, ни разу не сработавшее, но его всё покупали и покупали) и телегой, с которой дюжий крестьянин в зелёной рубахе продавал медовые соты.
   Фокусник Маверик Рой, как представился смельчак, предложил зрителям самим выбрать фокус, который они хотят увидеть. Молодой, лет двадцати трёх, Рой не вызывал особого доверия у людей. Во-первых, он носил короткую бородку клинышком и холёные короткие усы. А маллийцы считали, что бороды носят только колдуны и лепреконы. И они не те, кому можно доверять. Да ещё Маверик был облачён в потёртую кольчугу и грязный серый плащ, который некогда был снежно-белым, и на нём даже теперь можно было увидеть вышитый красными нитками крест. Вы ещё скажите, что так одеваются фокусники? Да, ещё он, кроме всего прочего, был рыжим. Что ж, вы окажетесь правы, заявив, что это совершенно не их "амплуа". Но только если говорить не о Маверике Рое.
   Когда-то, но сам он утверждает, что и даже и сейчас, Маверика звали рыцарем. Рыцарем Ордена Красного пути. Члены этого Ордена считали своей святой обязанностью охранять дороги и пилигримов, ими пользовавшихся. Причём не важно, от кого: от разбойников или от нечистых на руку стражей, или от мытарей. Именно поэтому в один прекрасный день сильные мира сего (а ещё точнее - королевств Маллония, Ллевелиния и Жиронда) решили, что Орден приносит только вред. Тысячи людей, что были спасены рыцарями Красного пути, в расчёт не брали. Как обычно, собственно.
   Рыцарей брали по одному в их домах и замках, но несколько сотен всё же решили дать бой. Вот уже шесть лет трубадуры поют "Балладу Обречённых". Эта баллада повествует о том, как двести двадцать семь рыцарей пошли в конную атаку на семь тысяч врагов. И знаете, что? Нет, они не выиграли. Но двое из них выжили. Эта была странная пара: магистр Балдуин ле Сенешалье и рыцарь. А имя рыцаря было... правильно, имя было Маверик Рой. И он дал обет, что найдёт магистра, чтобы потом возродить Орден. Или хотя бы отомстить королям, чьими усилиями на свете осталось всего двое тех, кто чтит память Красного пути.
   Но дать обет и выполнять его - это две совершенно разные вещи. И поэтому, чтобы не умереть от голода и холода, Маверик зарабатывал себе на жизнь, иногда становясь фокусником. Как сейчас, к примеру.
   - А жонглировать умеешь? - внезапно спросил бортник.
   - Я умею всё, сударь!
   Ну да, всё, кроме умения скрывать своё происхождение. Ведь некоторые могли и припомнить, что за знак был у рыцарей Красного пути...Как раз красный крест, что был вышит на плаще у Маверика. И как его ещё не поймали?
   - Ну, так жонглируй, а я, может, медком тебя угощу! - расхохотался бондарь.
   Маверик, ничуть не обидевшись, поклонился немногочисленным зрителям. И, не разгибая спины, подкинул вверх два кожаных шарика. Через мгновение к ним присоединились ещё трое из братьев-близнецов, и только тогда Маверик выпрямился, начиная жонглировать. Бондарь смотрел на это, широко раскрыв глаза. Не сильно местных баловали "волшебством", ой не сильно. Рой помнил, как в Далфаре, столице Маллонии, его подняли на смех с этим фокусом. А тут ему повезло...
   - Надеюсь, бедному фокуснику будут вознаграждены его усилия? - улыбнулся Рой, выставив вперёд правую руку, в которую начали падать шарики.
   - А, чего? - нет, не умёл Маверик говорить "по-простому", так, чтобы его понимали местные. - А, да, вот, держи.
   Бондарь слез с телеги, держа в руках соты, полные мёда. Что ж, для него это была лучшая награда фокуснику. Маверик благодарно кивнул, когда мужичок передал ему соты, ещё раз сказал "спасибо" и вернулся на повозку. Рой надеялся, что кто-нибудь ещё попросит показать какой-нибудь фокус. Одним мёдом не наешься, да и не заплатишь за ночь в таверне.
   - А амлюзии показывать умеешь? - внезапно спросил ещё один крестьянин, насмешливо глядя на Маверика.
   - Амлюзии? - Рой переспросил, совершенно не понимая, чего от него хочет человек.
   - Ты что, не знаешь, что такое амлюзии? Ну ты, парень, даёшь! Фокусник ещё! Это когда такие фигуры из дыму появляются, драконы там, или города призрачные...
   - Нет, я не иллюзионист!
   Маверик просто ненавидел расплодившихся в последнее время иллюзионистов: колдуны-недоучки, которые только и владели слабой формой волшебства иллюзий. Они отнимали хлеб у таких, как Рой! И пот в три ручья у них со лба не лился...
   - Ну, как знаешь, парень, - человек поплёлся дальше, рассматривая предлагаемые на ярмарке товары.
   Остальные тоже начали расходиться. Все, кроме одного. Оставшийся зритель был весьма странным: впалые щёки, синяки под глазами, седые волосы, хотя, скорее всего, ему было не больше сорока лет. Но вот и он покачнулся, готовясь сделать шаг. Что ж, похоже. Зря Маверик так напрягался, жонглируя... Но что это? Странный человек направился к Рою.
   - Мне понравилось твоё выступление, фокусник. Я хотел бы наградить тебя.
   Рука странного зрителя змейкой залезла под рубашку, а потом выудила мешочек. Старый, потёртый, кожаный мешочек для монет. Маверик предвкушал медяк. Да, на него можно было бы купить две тарелки похлёбки, кусок хлеба и ещё, возможно, осталось бы на яблоко...
   Но зритель странно напрягся, и его дрожащие пальцы выудили из мешочка запыленный, слегка потёртый...золотой!
   Маверик сначала не верил. Может быть, это тоже фокусник? Или какой-нибудь эксцентричный колдун, решивший поразвлечься, издеваясь над бедным фокусником? Но нет, золотой выглядел очень натурально... А что, если подделка? Рой давно перестал верить в людские добро и честность, и поэтому никак не мог поверить, что это настоящий, самый что ни на есть золотистый золотой!
   - Ты возьмёшь эту монету в дар? - слова странного зрителя звучали как-то... странно. Даже с некоторой...надеждой, что ли...
   - Спасибо, я не знаю, как Вас отблагодарить, - Маверик не верил своему счастью, когда в его руках оказалась золотая монета. Есть всё же справедливость на этом свете!
   - Вот и славно. Тебе спасибо, фокусник, - странный зритель резко одёрнул руки, и, стараясь не глядеть ни в глаза Маверику, ни на монету, поспешил прочь от странствующего рыцаря.
   - Странно всё-таки, - прошёптал Рой, решив, что ему на ярмарке больше нечего делать.
   Ярмарка проходила на перекрёстке трёх дорог, а невдалеке рос тисовый лес, в котором виднелись дубы и редкие сосны. Рой решил пойти по северо-западной дороге, которая вела в недалёкую Ллевелинию. Маверик шёл по пустынной пыльной дороге, сжимая в кулаке золотой. Ему до сих пор не верилось, что ему заплатили столько за простой, в общем-то, фокус. Пусть и каким-то странным был тот зритель, а уж то, как он передал монету Маверику, - совершенно непонятным. Рой шёл и думал, что же он сможет купить на целый золотой. Наверное, сначала...
   Внезапно Маверик остановился, глядя вправо, в гущу леса. Странствующему рыцарю показалось, что он видел там кого-то. Рой потянулся к поясу... и только потом вспомнил, что его старый меч был потерян ещё в битве с воинством трёх королевств. А у него даже ножа не было...
   - До чего же ты дошёл, Мав, - прошептал Рой, продолжая оглядываться.
   Но нет, похоже, ему просто показалось. Это всё от волнения. Ну ничего, вот доберётся до какой-нибудь таверны, там-то этот золотой и...
   И опять движение в гуще леса. Только теперь, кажется, поближе. Маверик резко остановился.
   - Вот привидится же! - прорычал Рой.
   Вдруг среди деревьев он смог различить очертания фигуры человека. Нет, не совсем человека. Ростом не выше пояса Маверика, он был облачён в тёмно-зелёный сюртук и штаны такого же цвета, вертя в руках суковатую палку с позолоченным набалдашником в форме оскаленной волчьей пасти. Лицо его было смуглым, а с подбородка спадала козлиная бородка.
   - Ага, вот и лепреконы начали чудиться, - вздохнул Рой и продолжил путь.
   Чтобы через мгновение остановиться. Сердце его сжалось, окутанное страхом. На лбу выступил холодный пот. Лепрекон. Лепрекон? Лепрекон! Это же бешеный лепрекон только что глядел на Роя своими зелёными глазками! Этот дух может сделать с путником что угодно...
   "Сделаю вид, будто его и нет" - решил Маверик, продолжая путь. Он чувствовал взгляд духа у себя на спине. Может быть, лепрекон решил позабавиться, пугая путников? Наверное...
   Внезапно в голове у Маверика зашумело, когда дорожка начал заворачивать вправо, прямо... туда, где он только что пришёл.
   Рой остановился как вкопанный. Ну да! Вон та сосенка, под которой стоял лепрекон. Он, кстати, там до сих пор стоит, и всё смотрит, смотрит, смотрит...
   - Шутник проклятый, - осклабился Рой, надеясь, что в этот-то раз ему удастся нормально миновать тот поворот дороги.
   Маверик ускорил шаг. Ему даже не стоило смотреть на лепрекона: Рой прекрасно знал, что дух всё смотрит и смотрит на него. Вот поворот, шаг... И опять в голове зашумело, в глазах зарябило, в ушах зазвенело... И опять - на пути тот же кусок дороги с лепреконом. Который всё смотрит и смотрит.
   А что, если пойти назад? Демоны с ней, с Ллевелинией, можно и на ярмарке золотой потратить. Минута, и Маверик ругается, поминая всех жителей подземного мира, а лепрекон всё так же смотрит на странствующего рыцаря из-под сосны.
   - Ну вот что тебе надо, а? - Рой подходит поближе к лепрекону.
   А дух в зелёном сюртуке продолжает смотреть на него. Смотреть... на кулак? Ну да, точно, он смотрит на правый кулак Маверика. Но почему? Ведь там же... золотой?! Точно!
   - Так это твои деньги? - Рой, уже ничуть не боясь лепрекона (успел попривыкнуть, знаете ли), напрямую обращается к духу.
   Тот кивает.
   - Ну так забирай. И оставь меня наконец-то в покое! - раздражённо говорит Маверик и кидает золотой лепрекону под ноги.
   Поворот и... всё то же самое. Вдруг Рой почувствовал, что кисть правой руки сжата в кулак, а в кулаке - монетка. Странно.
   - Чего ты от меня хочешь, а? - Рой снова подходит к лепрекону.
   Рыцарю давно надоело, что над одним из последних служителей Красного пути издевается какой-то лесной дух. Пусть и могущественный. Но всё же - дух. Не демон, не бог, не маг. Какой-то лесной дух...
   Лепрекон показывает своей палкой на сжатый кулак Маверика.
   - Монетку тебе надо. Я тебе её отдавал, - Рой говорит с духом как с маленьким ребёнком. С очень обидчивым и мстительным ребёнком.
   Лепрекон снова показывает на сжатый кулак Роя, а потом на себя.
   - Отдать. Медленно отдать? Нет, не медленно...
   Глаза духа, сузившись, превратились в две щёлочки, в которых полыхал зелёный огонь.
   - Ладно, прости, я не хотел...
   Лепрекон улыбается, кивая в знак одобрения.
   - Ага... Ладно...- Маверика не прельщала идея неизвестно за что извиняться перед лепреконом.
   Но ещё менее его прельщала идея вечно бродить по этой дороге. Да ещё этот сумасшедший дух может выйти из себя, и тогда прощай, рыцарь Маверик Рой.
   - Просто меня, дорогой дух лепрекон, за то, что кто-то, - глаза лепрекона снова сузились. - За то, что я взял монетку из клада. Надеюсь, ты не обидишься, если я верну её только сейчас?
   Лепрекон протянул руку, выжидающе глядя на Маверика. Рой аккуратно положил монету в ладонь лепрекона, сжал её и побежал к повороту. Вот три шага. Дав шага. Шаг... И никаких лепреконов! Лишь зелёные холмы Ллевелинии вдалеке.
   - Свобода! - рассмеялся Маверик.
   - Нехорошо брать чужое, Рой, нехорошо, - пробубнил он себе под нос, подкидывая в воздух золотой.
   Да, лепрекону монетка очень нужна. Но у него их много, не так ли? А Рою ещё надо найти магистра...
   - Клянусь, что верну её тебе, сумасшедший дух. Когда-нибудь, - рассмеялся Рой, а вслед ему нёсся крик взбешённого лепрекона...
  
  
  
  
  
  
   Последний Ллевелин
  
   Маверик Рой целый день шёл через зелёные холмы Ллевелинии. Он очень долго не мог найти подходящего места для ночлега. Где ему не были бы страшны дикие звери или ночной, холодный как прикосновение Смерти, ветер.
   Но вот дорога, протоптанная поколениями путешественников, что шли из тихой Маллонии через почти обезлюдевшую Ллевелинию в куртуазную Жиронду, привела Роя к каким-то развалинам. Поэт, наверное, с замиранием сердца смотрел бы на остовы башен, пыльные парапеты и осыпающиеся стены. К сожалению или к счастью, Маверик не был поэтом: он только радостно заурчал, найдя более или менее безопасную на вид башню, в которой давным-давно потолок заменило звёздное небо. Первые звёзды с удивлением смотрели на молодого человека в потрёпанной одежде, что быстро заснул, свернувшись калачиком.
   - Не подходи! - Маверик Рой резко проснулся, почувствовав чьё-то присутствие рядом. Долгие скитания многому научили Маверика.
   - Обнаглели совсем, - раздался низкий голос от входа в развалины башни. Он говорил с каким-то странным акцентом. Вроде слова были грубые, но чувствовалась какая-то... напевность, что ли, в них.
   Маверик Рой пригляделся и смог различить смутные очертания какой-то фигуры в свете звёзд и луны. Незнакомец был немногим выше рыцаря, но черты лица вряд ли можно было разглядеть: их закрывал капюшон.
   - Вы... - начал было Маверик, протягивая руки к поясу. Но меча не было... Его уже очень давно не было у последнего рыцаря Красного пути.
   - Ллевелин Ап-Гриффит, юноша, любящий занимать чужое место, - начал ворчать незнакомец.
   Странно, но имя Ллевелина показалось Маверику очень знакомым. Он когда-то его слышал, но вот только когда? К счастью, память подсказывала, что с этим именем ничего плохого не было связано. Разве только что-то очень печальное...
   - Я Маверик Рой, и я не юноша! Во всяком случае, я не знал, что это место уже занято... - Рой сам не заметил, как перешёл на извиняющийся тон.
   - Чего уж там, оставайся теперь, - незнакомец присел на корточки. - Огня даже не разжёг. Эх, не та нынче молодёжь пошла. Совсем ничего не умеют!
   Через мгновенье на полу появились первые огоньки, весело бегущие по тонким веткам хвороста. Странно, но Маверик не услышал ни звука кресала, ни слов заклинаний. Очень, очень странно...
   - Ну вот, теперь как-то и получше стало.
   Ллевелин довольно странно говорил на маллийском, и Рой с трудом его понимал. Наверное потому, что даже сами маллийцы не смогут сказать пару-тройку фраз без грубых ноток. А вот у Ап-Гриффита это получалось. Его интонация больше подходила барду, воспевающему любовь и красоту дамы сердца.
   Ллевелин убрал капюшон с головы, и у Маверика затаило дыхание. Во-первых, потому, что внешность Ллевелина явно не подходила его голосу. Лицом он был не старше тридцати лет, а зелёные глаза, сверкавшие в свете костра как глаза кошки при виде мыши, весело глядели на Маверика. Весь наряд Ллевелина, состоявший из плаща с капюшоном, штанов и рубахи, был зелёного цвета. Рой с недавних пор почти возненавидел зелёный, попав в передрягу с лепреконом...
   - А не боишься, что зря остался на ночлег здесь? - голос Ллевелина стал меняться. Он становился всё моложе и мягче.
   - А с чего это мне бояться?
   - А ты что, никогда не слышал легенду о замке Ллевелинов? - Ап-Гриффит выглядел по-настоящему озадаченным.
   - Так эти развалины...и есть ...замок Ллевелинов? - теперь Маверику пришлось удивиться.
   - Развалины? - глаза Ллевелина свернули яростью, но лишь на короткое мгновение. - Да, теперь они стали развалинами. Значит, ты всё-таки слышал легенду об этом месте?
   - А кто не слышал эту легенду? Легенду о....
   О великом роде Ллевелинов, правителей всех окрестных земель. Они сотни лет правили своим народом, какой-то непонятной другим магией поддерживая порядок и относительное счастье королевства. Но потом (а когда же было иначе?) всё изменилось. В Маллонии объявился "истинный наследник" престола Ллевелинии, и маллийский король поддержал его притязания. Тому Ллевелину, что правил страной, не повезло в войне, и вот уже к стенам твердыни их рода подходили вражеские армии. Даже Жиронда решила помочь претенденту. Ну да, кому же нужен счастливый и сильный сосед? И вот, когда враг уже проломил ворота, Ллевелин вышел на парапет. Говорят, что он облачился в фамильный церемониальный костюм. Все вспоминали только то, что он был "величественным, истинным королём" в том наряде. И не могли вспомнить, как же точно он выглядел. Поднявшись на зубцы стен, Ллевелин с улыбкой на губах проклял всех тех, кто помог уничтожить счастье его народа. Он спрыгнул со стены, разбившись насмерть. А короли Жиронды и Маллонии умерли через неделю. Считается, что дух последнего Ллевелина до сих пор сторожит этот замок, через века превратившийся в развалины.
   - Да прекрасная легенда, которая, как ни странно, является почти что правдой...
   - Что Вы имеете в виду? - Маверик заметил, как погрустнел Ллевелин. Интересно, он специально назвался таким именем, или это простое совпадение? Может, ещё один "наследник" давно погибшей династии?
   - Проклятье Ллевелина обрело силу, юноша, - Маверик не особо понимал, почему же Ап-Гриффит продолжает его так звать, ведь на вид тот лет на семь старше, не больше... - Может быть, когда-нибудь люди сложат легенду о том, как...
   Каждую ночь возле замка собирались души тех, кто осаждал его в тот день, когда погиб последний Ллевелин. Все, слышавшие и даже не слышавшие слова его проклятья, обречены были каждую ночь повторять свой штурм, пытаясь добраться до Ллевелина. Добраться, прежде чем он проклянёт их. Но каждую ночь, из года в год, из века в век, всё происходило иначе, чем было в день штурма: чёрные тени просто подходили к башне, с которой спрыгнул Ллевелин. Они рыскали по замку в его поисках. И убивали всякого путника, что окажется на свою беду там. Но Ллевелина они так и не могли найти, и потому кошмар повторялся каждую ночь. А души убитых путников присоединялись к их воинству.
   - И сейчас, Маверик, должно произойти то же самое, что происходило сотни и тысячи раз прежде.
   Внезапно Рой увидел, или, скорее, почувствовал, как что-то изменилось. Звёзды померкли, а тьма сгустилась. Штурм начинался...
   - Но знаешь, Маверик, - Ллевелин был совершенно спокоен, но на голове у Роя волосы встали дыбом: он увидел тени.
   Скорее, это были просто чёрные очертания, фигуры, лишь отдалённо похожие на людей. Лишь красные угольки глаз сверкали злобой из тьмы.
   - Знаешь, Маверик, - Ллевелин начал подниматься на ноги, расправляя плечи. - Мне надоело, что из-за моей ошибки гибнут люди. Ты поможешь мне?
   - Как...то есть...- все те упражнения, которые должны были помогать рыцарям Красного пути успокоиться в подобных ситуациях, разом вылетели из головы.
   Рой, похоже, впервые в жизни по-настоящему испугался! Так страшно ему не было даже в битве против воинств Трёх королевств. Быть может, он тогда не думал об этом, но, скорее всего, был просто...глуп.
   - Просто вспомни что-нибудь, что принесло тебе счастье, - Ллевелин достал из складок плаща флейту. Обычную флейту, украшенную лишь серебряными лепестками клевера. - А я пока сыграю. Сыграю музыку души.
   Маверик не мог поверить. Он был слишком испуган. Он видел тени. Он думал о смерти.
   - О чём-то, что принесло тебе счастье, Рой. Ты же не хочешь погибнуть? - Ллевелин скинул со своих плеч плащ. Его костюм, да и вообще весь он, озарился внутренним светом, что дарил покой и уверенность.
   - Я попробую... - Маверик вспомнил, как нёсся в бой против вражеских рыцарей. Как обманул лепрекона. Как ловко убил одного из вражеских командиров в битве...
   - Неужели ты думаешь, что эти души можно победить ...такими воспоминаниями? Ты лишь дашь им силу... - Ллевелин с надеждой смотрел на Маверика. Его глаза подсказывали ответ. Но какой ответ?
   - О хорошем, - Маверик сказал это, словно напуганный ребёнок. Ребёнок...
   Детство. Игрушки. Родители. Счастье. Смех...
   - Молодец, Маверик! Играй, флейта. Играй, душа! - из флейты полилась прекраснейшая музыка.
   Всё вокруг Ллевелина озарилось тёплым и мягким золотистым светом. Чернота, что наступала из ночи, остановилась. Вот флейта звучала всё громче и громче...
   - Маверик, продолжай! Счастья так мало! Вспоминай, Рой!
   Последний рыцарь Красного пути с упоением слушал музыку, подобную журчанию воды горного ручья в жаркий летний день. Он пытался вспомнить. Вспомнить то, что приносило ему счастье. Настоящее счастье...
   Смех... Первые шаги. Первая бабочка, что села на ладонь. Первый снежок, который он слепил своими руками...
   - Играй, флейта! Играй, душа! Вспоминай, Маверик! - музыка стала ещё громче, а свет всё теснил тьму...
   Руками... Первый кораблик, что был пущен его рукою по весеннему ручью. Первая радуга, что он увидел. Первая молния, которая была так прекрасна.
   - Играй, флейта! Играй, душа! Вспоминай, Маверик! - тьма отступала, сгущаясь в одном месте. Похоже, она готова была пойти в атаку. - Готовься, Рой! Ещё немного! Вспоминай!
   Прекрасна... Первый тёплый дождь, что он помнил. Такой красивый белый плащ, что он видел на таких благородных рыцарях.
   Тьма собралась в один огромный "кулак". Она устремилась к Маверику. Свет не мог остановить её. Флейта вот-вот должна была замолчать.
   - Играй, флейта! Играй, душа! Последний удар!
   Рыцарях... Первый день в Ордене. Первый плащ, снежно-белый, что ему вручили.
   "Кулак" вот-вот должен был ударить в Маверика.
   - Играй, флейта! Играй, душа! Держись, Маверик! - Ллевелин...верил в Роя. Он верил в добро. Он верил... в его душу. И Маверик тоже поверил в силу своих воспоминаний. В великую силу, такую же, как и ...
   Первая любовь, что поразила сердце Маверика, словно та молния, что пронзила небо. Или та радуга, которой он почти коснулся.
   "Кулак" закричал... Не верилось, что тьма может кричать, но... Крики и стоны тысяч душ, что были собраны для удара, разорвали "кулак".
   - Играй, флейта! - слова Ллевелина шли откуда-то издалека... Маверик всё вспоминал и вспоминал, пока не упал, а сознание его не погрузилось во тьму...
   Маверик очнулся из-за солнечного зайчика, что скакал по его глазам. Соловьи пели в невообразимой дали. Слышался шум ветра, игравшего с листвой деревьев.
   Рой поднялся на ноги. Огляделся. Никого рядом не было. Только на каменном полу тлели угольки ночного костра. Но что это?
   Маверик нагнулся и поднял с пола флейту. Значит, это был не сон? Внезапно, когда кончики пальцев коснулись серебряных листочков клевера на флейте, послышался далёкий голос Ллевелина Ап-Грифиита. Ветер донёс его... Или соловьи...Или деревья...Или, может, сам мир?
   ... "Маверик, ты сделал то, что должно было быть сделано века назад. Ты сделал то, что было не под силу мне, последнему Ллевелину, чьё имя было забыто хронистами. Я благодарю тебя. И те несчастные, чьи души были заточены в этом месте, просят меня передать тебе в благодарность эту флейту. Последнюю и единственную регалию рода Ллевелинов. Если тебе будет грустно, больно, если тьма будет стучаться в душу, просто поднеси её к губам и вспомни. Вспомни о хорошем. Прощай, Маверик, и да исполнится твоя мечта"...
   В сумерках можно было разглядеть одинокого путника, завернувшегося в плащ. Но вот если кто-нибудь подошёл поближе, то услышал бы тихую музыку флейты, на которой играл Маверик. Он играл, и по его лицу текли слёзы. Слёзы радости. Радости от тысяч и тысяч счастливых воспоминаний...
  
  
  
  
   Монжуа!
     
     
      Маверик Рой шёл по пыльной дороге через земли Жиронды. Бывший рыцарь, словно ребёнок, радовался, обновке: прочным кожаным сапогам, дорожному камзолу и просторным льняным штанам. Правда, они уже успели запылиться, но это не особо портило их вид.
         Маверик купил эту одежду на тот золотой, что достался ему после истории с лепреконом, в одной жирондской деревне. Там он заодно получил ворох последних новостей и целый океан слухов.
         Жиронда в очередной раз вела войну с заморскими врагами. Смуглые магрибары из жаркого Магриба решили покорить окрестные земли. Это у них почти получилось: после нескольких не слишком удачных битв королю Жиронды пришлось отступить к столице. Говорят, что только один отряд рыцаря Роланда остался прикрывать войско своего сюзерена. Правда, о нём давно ничего не было слышно.
         Крестьяне пытались отговорить Маверика от путешествия дальше на север, там как раз буйствовали магрибары, но их слова лишь придали храбрости бывшему рыцарю. Где-то там, за равнинами Жиронды, должен быть магистр ордена Пути. И Рой найдёт его. А магрибары...что ж, они-то уж точно не страшнее призраков замка Ллевелина!
         Около полудня Рой заметил воронов, что кружили вдалеке, как раз над дорогой. Странно... Похоже, там была битва. Падальщики явно кутили на славу, пируя плотью и кровью павших людей.
         Маверик ускорил шаг. Крики воронья становились всё громче и громче. Вот бывший рыцарь различил поросший травой холм. А на нём ...
         - Гении-хранители! - воскликнул Маверик.
         Повсюду лежали тела павших воинов. Кое-где даже образовались целые кучи трупов. Например, у флага Жиронды. Синее полотнище с белыми розами защищали до последнего. Бой здесь был самым жарким и кровавым. Маверик сразу понял, что тут произошло: трупы магрибаров были доказательством битвы, что развернулась у этого холма. Воины в кольчугах и тюрбанах соседствовали с людьми в кожанках и рыцарских латах.
         Рой нашёл отряд Роланда. Все они пали здесь.
         Маверик в странном порыве направился к знамени. Он шел, стараясь не наступить на трупы. Но нередко Рою этого не удавалось. Тел было слишком много. Они были повсюду, насколько хватало глаз...
         У самого знамени, что не тронула вражья рука, лежал рыцарь. Молодое лицо (погибший был не старше Маверика), смешной жирондский нос, тонкие губы, волосы цвета воронова крыла. И прекраснейший меч, что рыцарь зажал в руках.
         Казалось, кровь и грязь не тронули металла: меч был кристально чист. Хотя доспехи рыцаря были иссечены, и на них запеклась кровь. И явно не жирондская. Взгляд кинулся в сторону: над телом рыцаря склонился паж. Паренёк лет пятнадцати, совсем незаметный среди трупов. Некогда прекрасная одежда из атласа и шёлка, яркая, нарядная, покрылась грязью, пылью и кровью.
         Рой тихо подошёл к ним. Паж даже не шелохнулся, когда бывший рыцарь, а ныне странствующий фокусник оказался за спиной паренька. Рой не мог оторвать взгляда от сжимавшего чудесный меч рыцаря. Что-то заставило Маверика опуститься на колени перед владельцем сего прекрасного оружия. Может быть, это и есть тот самый Роланд?
         Внезапно глаза воина раскрылись. Он тяжко захрипел, силясь вздохнуть. Он ещё был жив. Но жизнь потихоньку уходила из него, оставляя дверь открытой для гостюшки-Смерти.
      - Мой господин, поберегите себя! Вам нельзя беспокоиться! Вы совсем ослабли! - паж , похоже, готов уже был заплакать от осознания своей беспомощности.
      - Мы... никто из них не ушёл? - Роланд сверлил взглядом Маверика. Почему именно Роя? Почему не пажа?
      - Никто, милорд, не тратьте сил, - Рой хотел чем-то помочь рыцарю. Но чем и как? Скоро душа покинет уставшее тело.
      - Хорошо, - улыбка коснулась губ Роланда. - Мой меч...
         Глаза скосились на клинок, который рыцарь продолжал сжимать в руках.
      - Господин, я помогу, - паренёк помог Роланду разжать переставшие слушаться пальцы, закованные в латную перчатку.
      - Жуайез, я оставляю тебя, - Маверик не слишком хорошо разбирался в жирондском языке, но ему показалось, что Роланд обращается к мечу как к возлюбленной. И интонации человека, расстающегося с любовью всей своей жизни. - Возьми его, человек. Жуайез не выжить без пения битвы...
         Роланд замолчал на несколько минут. Паж благоговейно взял клинок и на вытянутых руках, едва-едва лаская ладонями металл, передал Рою. Маверик с замиранием сердца взял меч в свои руки. Железо сверкало в лучах солнца. Но не весело, нет: лишь печаль и боль соединились в этом блеске.
      - А я не смогу ей больше подарить вражьи сердца. Человек, храни Жуайез...
      - Да, милорд Роланд, - Маверик поклонился Роланду.
         Нет, так не должно быть, не может быть... Но так и есть. Величайший рыцарь Жиронды уходил в мир иной. Он сам чувствовал это. И поэтому расставался с самой дорогой для себя вещью. Он любил Жуайез...
      - Ты знаешь моё имя, - снова улыбка тронула губы Роланда. - Тогда скажи королю...что ...случилось... здесь.
         Говорить рыцарю было всё труднее. Голос его стал хриплым.
      - Господин, я расскажу, - пришёл на помощь верный паж. - Поберегите себя, прошу!
      - Нет, Франсуа, пусть менестрели когда-нибудь скажут, что Роланд сам поведал о своём последнем подвиге. Дай насладиться...воздухом...в последний раз. Мы удержали этот холм... - Роланду с трудом удалось вздохнуть. - Ронсеваль... Скажи...королю...что мы превратили его в крепость... Скажи, что стенами его стали наши сердца...А души - башнями...
         Роланд замолчал на несколько мгновений. Он собирался с силами, чтобы продолжить просьбу...
      - Скажи королю...Он...поймёт...И...подари...моей...Жуайез кровь врагов и...пение битвы...Прошу тебя... Иди к моему королю...А Франсуа пусть сделает всё, что нужно...
         Роланд протянул руки к Жуайез, желая проститься с нею:
      - Монжуа! - из последних сил выкрикнул рыцарь.
        Руки героя безвольно опустились. Глаза остекленели. Душа покинула Роланда. Вернейшего рыцаря короля не стало...
       
      До самого заката Маверик и паж копали могилу для рыцаря. Ничего, кроме щитов, пригодного для рытья не было. Но земля была такая твёрдая, потрескавшаяся от жары, что сперва пришлось избить руки в кровь, прежде чем пробиться к более мягким слоям. Черноволосый Франсуа трудился даже больше, чем Рой, из последних сил. Взгляд паренька был пустым: он пытался скрыть свою боль, устранившись от мира, истязая себя однообразным, тяжёлым трудом. Но наконец-то, ближе к вечеру, могила была вырыта.
        Когда Рой опустил Роланда на холодную землю, из эфеса Жуайез потекли капли влаги. Меч прощался с возлюбленным хозяином. А землю, которой засыпали рыцаря, оросили слёзы Франсуа, которые он пытался скрыть. Маверик сделал вид, что ничего не заметил, щитом сгребая землю.
        
         Теперь путь Маверика Рой лежал в столицу Жиронды. Франсуа отказался составить компанию нынешнему фокуснику, сказав, что по правилам Жиронды требуется отстоять в бдениях над могилой рыцаря сутки, не прекращая молиться за упокой его души. Рой, понимая, что молитвами сыт не будешь, отдал большую часть своих и без того скудных запасов пареньку. Тот принял их с напускным спокойствием, но в глазах Франсуа легко читалась огромная благодарность. А желудок не уставал твердить, что очень даже не против небольшого перекуса. А вид трупов, похоже, совершенно не смущал пажа. Что ж, Жиронда - она и есть Жиронда...
     
      На сердце бывшего рыцаря было тяжело. Даже то, что он увидел столь знакомый плащ с вышитым красным крестом, не смогло принести радость. Магистр был на поле боя. Похоже, он выжил. И он недалеко. Что ж, путь магистра вполне мог привести в столицу Жиронды. Может быть, им предстоит наконец-то встретиться там? Но обещание Роланду - превыше всего. Король должен узнать, что магрибары не смогли взять крепость Ронсеваль, стен которой нет крепче: ведь что может быть крепче храбрости, чести и веры?
      Маверик шёл, а спящие равнины Жиронды просыпались, вслушиваясь в чарующие звуки флейты. Душа Роя плакала вместе с Жуайез, справляя поминальную тризну горя по ушедшему в лучший мир вечных турниров и прекрасных дам Роланду...
     
      Столицы Жиронды встретила Маверика Роя, бывшего рыцаря Ордена Красного Пути, прекратившего своё существование в том числе "благодаря" куртуазным королям окрестных равнин, горем и печалью. Охрана у ворот сперва не желала пускать странника в город: "Нечего всяким проходимцам топтать камень наших улиц!". И жирные, синюшные, пропитые рожи, мимика которых сводилась к трём выражениям: презрения, подобострастия и переходного между этими двумя. Маверику посчастливилось (или наоборот, не повезло?) лицезреть все три положения мимических мышц стражей. Не желая тратить лишнее время на просьбы и убеждения, Рой просто-напросто, откинув полу пыльного плаща, явил на свет божий клинок Роланда. Охранники ворот, не раз имевшие честь лицезреть и владельца Жуайез, и сам меч, отпрянули в стороны в нерешительности. Легендарный меч не мог даться в руки чужому - те бы просто опалило волшебным огнём.
      - Ну же, мне очень надо попасть к королю, - Маверик укоризненно глянул на стражей, бессильных вымолвить хотя бы слово.
      - А...ха...хо...Сейчас, - один из стражей, у которого мимика особенно выделялась своею выразительностью, насколько, конечно, это было возможно, постучал в калитку. А через некоторое время отворилась. Обладатель очередной синюшной морды прикусил язык, завидев Маверика Роя с мечом на вытянутых руках. Гонец, нёсший и печальную, и радостную весть одновременно, благодарно кивнул и направился вперёд, к королевскому дворцу.
      Последний рыцарь Ордена Красного Пути ни разу не бывал в столице Жиронды, однако не выискать обитель местного владыки не составляло никакого труда - тот жил в самом высоком здании города, не считая величественного, чёрного камнем стен собором.
      Маверик шёл по улицам, звуку его шагов вторило эхо, почувствовавшее себя одиноким во вмиг замолчавшем городе. Маверик шёл, а люди перед ним расступались, сдерживая сдавленные крики и слёзы - узнавали клинок. Маверик шёл, а ноша его становилась всё тяжелее и тяжелее с каждым шагом.
      Наконец-то ноги вывели Роя к площади перед королевским дворцом. Стремившееся ввысь, гордо расправившее плечи-башни, вскинувшее длинную шею-донжон, в которой находились королевские покои, здание молчаливо смотрело стрельчатыми глазами-окнами на странного гонца, более похожего на странствующего торговца или менестреля, потерявшего где-то свою сладкоголосую лиру.
      Похоже, кто-то уже сообщил королю о Маверике: на ступени дворца высыпали придворные и сам владыка Жиронды. Облачённый в древнюю горностаевую мантию, с заметными острому глазу заплатами на локтях, он охотящимся ястребом смотрел на Роя. В глазах его смешались удивление, горечь утраты вернейшего рыцаря и презрение к гостю, явно не стоившему внимания владыки Жиронды...Не стоившего, если бы не клинок, дававший Маверику право говорить. Позади короля жались придворные, разряженные в атлас и бархат, нарочито державшие свои руки на рукоятях мечей. Как бы они пригодились Роланду, у которого каждый человек был на счету в бою при Ронсевале? Может быть, кто-нибудь из этих не ведавших нужды и чувства голода людей спас бы жизнь Неистовому? Но судьбу уже не изменить, осталось только создавать будущее. И предстоит это Маверику.
      - Великий король Жиронды, принёс я тебе грустную весть! Узнаёшь ли ты этот меч, владыка всего, что видно глазу с вершины колоколен этого собора? - Рой стоял шагах в десяти от правителя жирондцев, на нижней ступени лестницы, наверху которой возвышался правитель Жиронды.
      - Я узнаю прекрасную и смертоносную Жуайез, клинок славного Роланда! Откуда у тебя этот меч, странник? Только смирение, с которым ты вошёл в мой град, не дают моему языку произнести слова приказа и отправить тебя в темницу! Не может этот меч держать в руках простолюдин!
      - Король, спросите об этом у духа Неистового Роланда, который вряд ли успел отлететь в мир иной, как он сражался у холма Ронсеваль с тучами магрибаров, или как он держался из последних сил, окружённый врагами, или как он смог остановить завоевателей, позволив вздохнуть свободно и вольно своему народу? Именно за тем великий герой, павший за свободу своей страны, за мгновенья до смерти, чтобы принёс я тебе весть о последнем подвиге Роланда. А доказательство правдивости моих слов - Жуайез, переданная мне её прошлым владельцем.
      - Эти вести радость могли бы мне подарить, незнакомец, - король нахмурился ещё сильнее, - но не верю я всё равно в правдивость твоих слов. Сестрин сын, граф Монфор, другое рассказал мне. Воины моего родича не смогли придти на помощь Роланду, ибо туча магрибаров всё-таки затмило солнце героя, и сам он был закован в железа, а дальше захватчики уж точно отправят его на потеху своим владыкам. Где ты нашёл этот меч? Ты служишь магрибарам? Они подослали тебя, решив усыпить нашу бдительность, выманить за неприступные стены столицы моей страны? Что скажешь, незнакомец?
      - Я скажу, что граф Монфор врёт, король Жиронды, - толпа, собравшаяся за спиной Маверика, разом, в едином порыве, выдохнула. Только кто-то выдохнул с негодованием, кто-то с надеждой, а кто-то - с удивлением. - Найдётся ли у тебя способ проверить правдивость моих слов? Пусть кто-нибудь поедет со мною, тот, кому ты доверяешь, и сам посмотрит на могилу Неистового!
      - Боюсь, это способ хоть кого-то отдать на потеху магрибарам! - сказал король после небольшой паузы. Какой-то человек в мятых, длинных, мышастого цвета одеждах подошёл к владыке Жиронды и стал шептать ему что-то с живостью и чувством. - Найдётся у меня и другой способ, более надёжный да менее опасный. Согласен ли ты на него? От тебя потребуется самая малость.
      - Согласен, король, - Маверик кивнул. Он знал, что прав, поэтому никакие испытания ему не были страшны.
   - Пусть так, - кивнул король, и тут же мгла накрыла площадь.
   Густой-густой туман окутал всё вокруг Маверика, и он ничего не мог разглядеть. Но вот белёсые клубы заволновались, разойдясь перед шедшим к Рою человеком. Туман таял на небольшом пятачке между рыцарем и гостем. С каждым мгновением в том человеке узнавался Неистовый Роланд. Та же походка, те же черты лица, не подёрнутые предсмертной судорогой, широко распахнутые глаза, в которых не застыли надежда и боль. Только это не мог быть Роланд. От него не исходило той силы, той уверенности в своей правоте, в победе над врагом и даже смертью. Кто-то просто набросил на себя личину великого героя.
   - Маверик, верни мне мой меч. Ты ведь украл его, пользуясь моим бессилием, сознайся в этом, и ты уйдёшь из города невредимым! - овладевший обликом Роланда дал петуха к концу фразы. Нет, это не Неистовый. И кого они хотят обмануть?
   - Уйди, завладевший личиной графа Роланда! Дюрандаль тебе не достанется, не для того я нёс её с самого поля битвы. Душа клинка навсегда осталась на холме Ронсеваля. Сгинь, иначе этот меч снова напьётся крови, но не магрибарской, а жирондской! - Рой напрягся, коснувшись рукоятки клинка. Краешек металла показался из ножен и засверкал ярче солнца в летний полдень. Выдававший себя за Роланда человек зажмурил глаза, попытался скрыть лицо от нестерпимого света рукавом - и сгинул в короткий миг.
   И снова - тишина и одиночество. И снова - кто-то, бредущий сквозь туман. На этот раз Маверик узнал гостя почти сразу. Это был он сам. Только вот на его лице застыла ухмылка, в глазах горели алчные искорки, а мокрые ладони так и норовили потереться друг о друга.
   - Ты - это я, а я - это ты. Я знаю тебя лучше всех остальных. Воспользуйся этим клинком, стань славнейшим рыцарем Жиронды, завладей сердцами всех прекрасных дам королевства, а потом воссядь на престол, когда нынешний король умрёт. Подумай! Золото, драгоценности, почёт и величие, могущество и власть, ну же, как перед этим можно устоять? Только выпусти из рук Дюрандаль, она тебе только помешает. Ну что тебе стоит? Какой-то меч - в обмен на сундуки, полные блестящими золотыми монетами и любовь первых красавиц страны? - двойник с каждым словом подходил всё ближе и ближе к Маверику.
   Рой смутился. Да, ему нередко хотелось просто отдохнуть, позабыть о своём путешествии, просто остаться в какой-нибудь земле, через которые он проходил. И ему так надоело идти в одиночестве, в рваных одеждах, голодным. А ещё - ему хотелось любви, пылкой, страстной, чтобы прекрасная дама бросила платок под копыта его коня...
   Маверик встрепенулся, замотал головой - и вынул меч из ножен. Дымка, овладевшая его разумом, рассеялась. Искушения были сильными, но Дюрандаль пела, и её пение всё-таки коснулось сердца Роя, тронуло его душу, вернула уверенность в правоте.
   Рыцарь Красного пути вынул из ножен меч, возлюбленную Роланда.
   - Пошёл прочь, - Маверик замахнулся на своего двойника.
   Тот всплеснул руками, припал на колени - и дымка рассеялась. Толпа, окружавшая площадь, неистовствовала. А на мостовой перед Роем скорчился граф Монфор, закрывавший своё лицо руками. Его бил озноб, а тело содрогалось от страха и ужаса.
   - Я выдержал испытание, я преодолел самого себя, худшего своего врага. Я выстоял перед тем, кто надел на себя личину Роланда. Я справился. И Дюрандаль теперь покинет этот город вместе со мною. Прощайте, король. И никогда не поворачивайтесь спиною к Монфору...
   Маверик снова шёл по дороге, куда глаза глядели, в сторону рассвета. Он узнал, что некий странный человек проходил через те же ворота, что и Рой. И этот человек был невероятно похож по описанию на магистра ордена. Маверик шёл, играя на флейте, и её музыка, соединившаяся с плачем Дюрандаль, наполняла окрестности...
  
  
  
  
   Красные колпаки
  
   Ночь вот-вот должна была стать владычицей окрестных земель. Сумерки самым наглым образом подгоняли Маверика Роя, толкали в спину, гнали вперёд. Рыцарь Ордена Красного пути наслушался стольких страшных историй о здешних разбойниках и духах, что даже от мыслей заночевать на каком-нибудь пригорке около дороги проклятые, неуловимые мурашки расползались по спине. Да и воспоминания о ночёвке в развалинах замка Ллевелина не доставляли особого удовольствия...
   - Эх...сейчас бы, - мечтательно затянул Маверик, желая как-то развеять наваливающиеся страхи звуком собственного голоса. - Да, сейчас бы комнатку потеплее да ужин получше...
   Первые звёзды хвастались своими яркими нарядами, соперничая с луной, и их тусклый свет помогал Рою не сбиться с дорожки, петлявшей меж соснами пьяным тамадой. Деревья, выраставшие великанами в ночную пору, оценивающе смотрели на рыцаря...
   Послышался мягкий звон, журчавший первым весенним ручейком. Маверик почувствовал, что клинок Жуайез подрагивает, трётся о ногу рыцаря. Сперва Рой не придал этому значения, но потом и сам насторожился. Сердце, нарочито глухо стукнув в груди, замерло. С полночной стороны послышался шорох, шелест попираемой чьими-то ногами хвои...
   Адепт Красного пути медленно, словно на тренировке, с деланным спокойствием вытянул Жуайез из ножен, прислушиваясь к уснувшему миру. Звуки шагов всё приближались и приближались, навевая, мягко говоря, не лучшие мысли. Перед внутренним взором Маверика предстала картина десятка-другого разбойников, собравшихся у костерка, где на вертеле...
   Роя передёрнуло от этих мыслей - а через мгновение бросило в мерзкий, холодный пот. Рыцарь понял, что слышит звуки шагов не одного человека, а, скорее всего, четырёх или пяти. Это стало последней каплей: Маверик, не разбирая дороги, бросился вперёдЈ каким-то чудом не натыкаясь на стволы сосен и не спотыкаясь о валявшиеся тут и там сухие ветки. Впереди невиданным зверем, громадой чудища выросла тень, через миг ставшая очертаниями какой-то постройки. Прокляв всё на свете, понадеявшись, что на этот раз ночевать в компании духов давно умерших королей ему не предстоит, Рой со рвением безумца кинулся к дому.
   Зданьице, освещаемое светом луны-ростовщика и звёзд-кичек, казалось неприступной крепостью, приютом, где Маверик смог бы спастись от преследователей.
   "Ну же, ещё немного!" - мысленно подгонял себя рыцарь Красного Пути, запыхавшийся, уже хрипевший, а не дышавший.
   Шаг, ещё шаг, рывок дверной ручки на себя...
   Ласковая тьма вобрала в себя Маверика, навалившегося всем телом на казавшуюся невероятно хлипкой дверь. Пальцы сами собой нащупали щеколду...Рывок...Скрип ржавого металла...Выдох облегчения...
   И вновь - мурашки по коже. Послышался стук шагов - уже внутри дома. Звуки всё приближались - а сердце в такт им стучало тем сильнее, чем ближе были шаги.
   Во тьму ворвался отблеск свечного пламени, разогнавший нехотя отступавшую черноту.
   - Кто это тут у нас? - вслед за светом пришёл голос, мягкий, ласковый голос, старческий.
   Чуть позже голоса появился и его обладатель: согбённый многими десятками прожитых лет, облачённый в потёртый халат старичок с невероятно добрым, смешливым лицом.
   - Прошу прощения, господин, но я...
   - Не стоит извинений, юноша, - подмигнул старик, спустившийся по лестнице и оказавшийся в полутора шагах от Маверика.
   Свет, создаваемый пламенем свечи, помог Рою получше разглядеть обстановку дома, в который он попал. Несколько плетёных кресел, приставленных к вырезанному из какого-то камня столу. Сундуки и ящики, из которых торчали краешки каких-то нарядов, просто куски ткани, светильники, потиры...Это больше походило на кладовку, чем на жилую комнату: скорее всего, хозяин дома жил на втором этаже, на который вела винтовая лестница с парочкой ступеней, грозивших отвалиться.
   Несмотря на широкую, открытую улыбку хозяина, Маверику здесь было очень неуютно, он затылком ощущал чьи-то взгляды ("Всё, Рой...распрощался ты со своим рассудком").
   - От поури спасался, так? - подмигнул старичок.
   Взгляд хозяина дома совершенно не вязался с добродушным тоном его голоса: пронизывающий, оценивающий, цепкий как лапа оголодавшей кошки, холодный как тело покойника. Жуайез покачнулась: волшебному клинку передались треволненья Маверика.
   - От...поури? Нет, я не видел того, кто за мною гнался...Только слышал...
   - Так тебе, выходит, повезло! - рассмеялся старичок, ставя на каменный стол подсвечник и усаживаясь на плетёный стул. - Хотя...как сказать ещё! Мало кто видел этих карликов, с крысиными мордами и кротовьими лапами, прикрывающие макушки шапочками, выкрашенными человеческой кровью. Те же, кто видел, редко могут о них рассказать: недолго жить человеку после такой встречи. Чего ты на меня так смотришь, юноша?
   Старик поймал на себе взгляд Маверика, полный недоверия пополам с удивлением.
   - А...тебе невдомёк, откуда я знаю их внешность - и ещё живой? Так они каждую ночь вокруг моего дома околачиваются, только подойти боятся. Не достать им меня, ох, не достать!
   Звон взволнованной Жуайез становился всё громче и громче, наконец-то долетев до ушей старичка.
   - А что это звенит? Металл какой-то...- напрягся хозяин дома.
   Маверик положил на стол меч, доставшийся ему от погибшего Неистового Роланда. Старичок повёл себя неожиданно: отшатнулся, едва не упав со стула, прикрыл глаза левой ладонью, а правую выставил вперёд.
   - Какой меч...О...какая добыча! - и тут неведомая сила подняла Маверика в воздух, не давая даже двинуться. - Какой гость-то дорогой, как плохого его встретил...
   Вздыбились седые волосы старика, глаза налились кровью, потёртый халат обернулся тряпками, скреплёнными тонкими цепями из чёрного металла, хищно поблёскивавшего в огне факела, в который превратился подсвечник.
   Да и сама комната преобразилась: стены вытягивались в длину, потолок, кряхтя и сыпля штукатуркой, поднялся ввысь, оброс паутиной, загремел крюками, вбитыми в щели меж перекрытий...
   Сундуки и ящики обернулись каменными гробами без крышек: Рой увидел, что там лежат, забывшись вечным сном, мужчины, женщины, дети, какие-то монстры, словно бы пришедшие сюда из даже не бабушкиных - прабабушкиных сказок.
   Пока преобразившийся старичок любовался Жуайез, надрывавшейся звоном, Маверик пытался пошевелить хотя бы пальцем - ничего не выходило.
   - Даже не пытайся, глупыш, - волком в голодный январь оскалился колдун. - Ничего уже не поможет, я уж посильней тебя буду!
   - Заманили, демоны, - только и смог выдавить из себя Рой, ненавистно глядя на проклятого старика.
   - Ты о поури? - жуткий хохот колдуна сотряс стены. - О! Да они пытаются путников отговорить от визитов моей скромной обители! Каждую ночь, завидев припозднившегося путешественника, бегут к нему, предупредить хотят...И, глупые, никак в тол не возьмут, чего это люди сбегают - и прямо ко мне. Желая спасти путников, поури их только губят! Ха! Вот они какие, твои демоны! Глупышка, ты такой же, как эти "всамделишные, - колдун произнёс последнее слово с невероятным презрением в голосе, - герои все тут остаются, никто из силачей не может хотя бы разок пораскинуть мозгами. Вот зачем вам, дуракам, редкие вещи? Ну вы же их только угробите! Я же их спасу, сохраню, в маслице все мечи будут, ни одна книжечка не познает, что такое пыль, сапожкам не надо будет стелек новых даже, не то что подошв!
   Похоже, колдуну давным-давно не выдавалось возможности выговориться - и Маверик стал двойной жертвой: и колдовства, и словоохотливости этого сумасшедшего старика.
   - Не...позволю...
   - О, какой силач, смотрите-ка! - колдун картинным жестом обернулся к гробам, покачнувшимся при взгляде чернокнижника. - У него ещё есть силы говорить! Ну-ну! Сейчас, сейчас ты у меня присмиреешь и спатенькать будешь! Вечно!
   Сумасшедший блеск в глазах старика приводил в не меньший ужас, чем его колдовство.
   Маверик лихорадочно соображал, что же делать дальше. Ноги уже похолодели, туловище наливалось слабостью, разум погружался в пучину сонной дрёмы, которая могла заняться на какую-то малость - всего лишь вечность...
   "Должно быть средство! Должно! Бейся, Маверик! Бейся! Душа ещё жива...Душа...Флейта! Ллевелин, помоги мне, прошу!".
   Стыли жилы, холод добрался уже до самой груди - и тут-то его продвижение и остановилось. Старик удивлённо посмотрел на Маверика, застывшего в воздухе, сделал какой-то неуловимый пасс...Через миг показалась простенькая флейта.
   - Да ты у нас полон сюрпризами! Я чую, что эта вещица ещё ценней меча! Какая удача! Боги, какая удача! - хищническая улыбка расцвела на лице колдуна. Струйка слюны потекла на подбородок...
   "Если тьма будет стучаться в душу, - вспомнились слова Ллевелина Распоследнего, - просто поднеси её к губам..."
   "Но - как?! Как?!!" - пот тремя ручьями катился по лицу Маверика, всё сильней и сильней слабевшего, всё более и более приближавшегося к вечному сну.
   - Не...дам...Я...не...сдамся...Ллевелин! Ллевелиния! - последние слова Рой, неожиданно не только для себя, но и для колдуна, произнёс особенно чётко, наполнив голос всей яростью и силой, что смог собрать.
   И тут...Старик удивлённо проводил глазами, не успев понять, что происходит, флейту, взлетевшую под самый потолок. А через краткий миг, вобравший в себя бесконечность, зала наполнилась музыкой, дивной, чарующей музыкой...
   Звуки, выходившие из флейты, становились образами, красками, чувствами: волна света, вобрав в себя пламя факела (тут Маверик наконец-то заметил, насколько тусклым был огонь), добралась до самых отдалённых уголков этого здания, ставшего настоящим склепом. Чириканье птиц и крики чаек, гудение весёлого шмеля и ворчанье проснувшегося от зимней спячки медведя, шум моря, бьющегося о скалы, апрельская капель, журчанье ручейка, торящего дорогу сквозь снежные наносы...
   Сама жизнь, призванная мелодией флейты, боролась с колдуном - и потому исход боя, конечно же, был предрешён...Колдун, корчась, отступил к стене, словно надеясь найти спасенье в стылых камнях, закрыл уши ладонями, только бы не слышать музыку...А та становилась всё громче и громче, вбирая в себя гром майских гроз и пение соловьёв, воронье карканье и львиный рык, визг щенков и мяуканье бывалых котов...Что могла сделать тень, всего лишь бледная тень смерть - против мелодии самой жизни? Только отступить, поджав сумрачный хвост, бежать, бежать как можно дальше, чтобы только не слышать это...
   - ЧудоЈ - только и смог выговорить Рой, падая на пол.
   А колдун...Колдун...Он таял. Это было похоже тень, прогоняемую полуденным солнцем с улицы. Силуэт старика делался всё меньше и меньше, а потом и вовсе пропал - будто никогда и не было...
   Солнце просыпалось, потягивалось, смеялось первыми, утренними лучами. Это через час или два светило избавится от дрёмы, и примется за работу. А сейчас...сейчас солнечный свет был нежен и ласков...
   Маверик только-только миновал границу леса, и теперь застыл на месте, разглядывая открывшуюся его взору равнину, поросшую красными маками. Рою дышалось так легко, как никогда прежде...
   Рыцарь Красного пути чувствовал себя точно так же, как узник, пробывший в заключении тысячу лет - и наконец-то добившийся свободы...А заодно освободивший всех остальных, кто маялся в каменной тюрьме...
  
  
   Крылья
  
   Особый дар - слышать море, чувствовать море, радоваться морю, плакать и смеяться вместе с морем. Разве не прекрасно любоваться лазурными волнами, игриво набегающими на песчаный берег? Разве не чудесно наблюдать, как то тут, то там шаловливо пенятся "барашки", словно играющие друг с другом и нежным солнцем? Разве не прекрасно слушать, как шумит море, бьющееся в редкие прибрежные скалы, как плачет человек...
   "Плачет человек?" - эта мысль внесла раздор в мелодию мечтаний Маверика Роя, заставила застыть на месте странствующего рыцаря, заставила замотать головой по сторонам в поисках плачущего. Но вокруг было непривычно пустынно. Даже чайки и крачки облетали стороною пригорок, с которого начинался головокружительный серпантин. Протоптанная за многие и многие годы дорожка вела меж скалами вниз, к морскому побережью, такому притягательному, манящему, такому красивому в этот предполуденный час. Лишь редкие кусты терновника, заросли вереска да валуны покрывали эту землю, через считанные шаги обращавшуюся в солёную воду. Только терновник, вереск, валуны и странный...
   Рой ускорил шаг, через мгновение перейдя на бег: рыцарь боялся опоздать. Там, встав на валун, вросший в землю у самого обрыва, мокрого от морских брызг, широко раскинул руки паренёк лет шестнадцати. На его спине свисали гнутыми еловыми ветвями крылья из то ли гусиных, то ли орлиных перьев. Неровные, пыльные, похожие на те, что ладят бродячие жонглёры для своих представлений. Более похожие на насмешку над крылатыми обитателями неба, эти крылья всё-таки таили в себе...что-то такое. Душу? Наверное, именно так. Правда, на это Маверик обратил внимание много после, а сейчас он мог думать только об одном: успеть. Надо успеть! Ведь этот глупец хочет прыгнуть в море. Может, думает, что взлетит? Это сделает разве что его душа, когда тело поглотят волны...
   - Стой!!! Остановись!!! - взревел Маверик, когда парень с бутафорскими крыльями уже было хотел спрыгнуть.
   Вздёрнутый подбородок, распрямившиеся плечи - и пустой взгляд. Рой прекрасно это видел: так уж вышло, что "летун" стоял к небу боком, в профиль, словно давая возможность получше разглядеть перед прыжком в вечность.
   Парень повернул голову, растерялся, глупо всплеснул руками, зашатался - и шлёпнулся на землю, отчего крылья, и до того дышавшие на ладан, хрустнули, треснули, а почти все перья слетели с них, подхваченные ветром.
   - Дурак! Что ты собирался сделать? - Маверик горной грядой навис над "летуном", смешно хлопавшим глазами. - Дурак! На что ты надеялся, на что? Что ты хотел сделать?
   Незнакомцу оказали огромную честь: редко кто видел Роя в гневе, на этот же раз это был даже не гнев...Это было что-то сродни буйной стихии, разрывающей небо громом, а землю раздирающей молниями. Набухали желваки на скулах, сжимались кулаки, лицо обретало пепельный оттенок...
   А этот странный светловолосый парень с грустью смотрел на море. Где-то там, на севере, оно билось о совсем другие берега...
  
  
   Берега Беотиды. Сколь славна их история, воспеваемая слепыми аэдами! Эти неприветливые, бедные земли рождали настоящих героев и великих демиургов, навсегда изменивших мир и оставивших свой след (нередко - кровавый) на полотне судьбы.
   Но среди прочих всегда выделялись двое - их запомнили как Тентала и Идемнара. Острейшие умы Беотиды, они прославились грандиозными творениями. Поражавшие изысканностью и изобретательностью палаты дворца великого царя беотийского Мемнона, музыкальные шкатулки, услаждавшие слух, механические птицы и звери, металлические деревья, на которых распускался нефритовый цвет. Тентал и Идемнар верно служили Мемнону, но царь всё равно начал подозревать их в предательстве, в том, что мастера сильней стараются, работая для простого люда, нежели для владыки беотийского. И вот, однажды, мастера чем-то провинились перед государем, и тот повелел запереть их в самой высокой и неприступной тюрьме, построенной среди прибрежных скал. Шли дни, но Идемнар и Тентал не унывали: они творили. Из свечного воска и перьев птиц, что во множестве водились поблизости и нередко (себе на горе!) залетали в темницу, собрали мастера крылья. Боги, что это были за крылья! Сами птицы позавидовали бы им! Изящные как бабочки, лёгкие как поцелуй, крепкие как нервы храбреца, они были шедевром двух беотидских мастеров.
   Идемнар и Тентал надели крылья - и полетели, полетели, полетели, прочь из обрыдлой темницы! И все, кто замечал этих двоих в небе, замирали на месте, любуясь воплотившейся мечтой человека о полёте. Ветер бережно нёс мастеров на своих руках, чайки составляли компанию, развлекая беотидцев криками и головокружительными пируэтами, солнце ласкало мастеров своими нежными лучами, море поддерживало овациями волн, а наконец-то показавшийся берег, где через несколько веков вырастет королевство жирондское. И спустились беотидцы, поняв, что наконец-то обрели свободу. И ликовала прекрасная Идемнар, целуя от радости усталого Тентала...
  
   - У них родились дети, у прекрасной Идемнар и гениального Тентала. Кроме легенды и дара творцов, мои предки в наследство оставили мечту-страсть, мечту-дрёму - мечту к полётам, мечту к измнениею мира. К каждому из потомков Идемнара и Тентала однажды приходит сперва непонятное чувство. Душа ноет, ночью, днём, ты хочешь чего-то, чего-то несбыточного, непонятного, а потом, однажды, ты смотришь на небо - и понимаешь: тебе нужно лететь. Во что бы то ни стало, но - лететь, создать крылья, стремиться ввысь, вверх, к солнцу, вдохнуть аромат моря, посмотреть на землю свысока, понять, насколько мы, люди, малы по сравнению с огромным миром...Несколько месяцев назад то же чувство охватило и моё сердце. Мой отец, быстро поняв, что же происходит, примёл меня сюда, посмотреть на эти волны, на это небо - и я понял, что тоже хочу полететь. Папа, улыбнувшись, сказал, что я должен сам сделать себе крылья...Я дни и ночи напролёт трудился, создавая их. И...ничего не вышло. Понимаешь, Маверик, ничего!
   Франсуа Дебеутида, потомок двух великих мастеров, пытался держать себя в руках, боялся показать себя слабым - и всё же серые глаза предательски заблестели.
   - У меня ничего не получается, я недостоин имени своих великих предков. Даже мой отец летал - когда-то! Он смог...А я...Я не могу! - кулаки забарабанили по земле, взметая тучи пыли. - И потому я решил, что...Я подумал: зачем всё это? К чему? Если у меня ничего не получается, если удача ни разу не улыбнулась мне, если я просто устал - к чему же тогда жить? К чему пятнать великий род Дебеутида? И я решил уйти вместе с мое жалкой поделкой, этими недокрыльями! И не было лучшей могилы, нежели море, которое когда-то преодолели великие Идемнар и Тентал!
   - Глупый ты, Франсуа, но я ведь тоже когда-то был таким. Хотя - чего скрывать-то? Я так и не поумнел! Спросишь, неужели умный человек будет всё идти и идти вперёд, к цели, которая становится всё призрачней? Идти, если вера в успех всё слабее и слабее? И я отвечу тебе, Франсуа, обязательно отвечу: будет! Если у человека есть мечта - и он не побоится исполнить её, как бы слабо ни верилось в её исполнение - этот человек её достигнет. Обязательно достигнет, Франсуа, несмотря ни на какие препятствия!
   Глаза Маверика пылали огнём решимости. А руки...руки сами собою достали флейту.
   - И ты твори, Франсуа, иди вслед за своей мечтою, ты ведь так близок её исполнению! В твоих крыльях есть - я это вижу - душа! И это значит, что когда-нибудь ты взлетишь над этим морем, и чайки будут играть с тобою в догонялки, и море тебе будет рукоплескать пенными волнами, и солнце будет радоваться вместе с тобою этому полёту, и ветер будет смеяться в твоих ушах! Надо только верить - и идти вперёд, творить, несмотря ни на что, и тогда ты исполнишь свою мечту! А сейчас...А сейчас давай помолчим с тобою, пусть флейта договорит за нас этот разговор.
   И море удивлённо прислушивалось к шелесту волн, что шёл - невиданное дело! - со стороны прибрежных скал, к звукам взлетавших к небу чаек, к свисту урагана, к дуновению ласкового утреннего бриза, к печально-красивой мелодии флейты последнего из великого рода Ллевелинов.
   И даже солнце, наслаждаясь той музыкой, всё никак не хотело скрываться за горизонтом, оно желало дослушать поющую о мечтах флейту. И флейта, польщённая таким вниманием, всё пела, вплетая в голос новые и новые звуки, всё новые и новые мечты...
  
  
  
  
  
   Иронические
  
  
  
  
  
   Голосуй за!
  
   В низкую дубовую дверь постучали два раза. Хозяин дома, чернобородый гном, чертыхаясь, резким движением открыл дверь. На пороге, заслоняя солнечный свет, стоял эльф в серебристом камзоле и широких шёлковых штанах, украшенных рунами.
   - Чего пришёл? - гном никогда не любил посетителей. А особенно таких...
   - Я имею честь представлять кандидата в Городской совет Пайка Айка. Могу ли я пройти в дом?
   - От кандидата? - гном поскрёб свою лысую голову. Ну, заходи, коль не шутишь.
   - Благодарю, - эльф кивнул и, согнувшись в три погибели, прошёл в еле освещённую комнату.
   Большую её часть занимали точильные камни, бочки эля и стол, на котором стояло несколько пивных кружек.
   Гном кивком предложил эльфу сесть на один из табуретов, одновременно наполняя кружки элем.
   - Досточтимый Айк, - начал было эльф, но гном его резко прервал.
   - Да мне плевать, какой он там, этот твой Пайк! Ты пей, пей, - гном протянул эльфу кружку. - Что он с таверной собирается делать-то?
   Эльфа хоть и застало врасплох такое поведение, но виду он не подал. Вопрос-то был вполне предсказуемым.
   Разговор зашёл о единственном в городе питейном заведении. Гном был его завсегдатаем, сидя в таверне всё время, свободное от работы в домашней мастерской. Естественно, ремесленника более всего волновало именно это.
   У эльфа был давно заготовлен ответ.
   - Цену на спиртное снизят втрое, а закуску будут подавать бесплатно! - а кто, по-вашему, не заинтересуется дармовщинкой?
   - Вот это по-нашему! - гном ухмыльнулся, хлебнув эля. - Твой Пайк Айк может считать, что я уже отдал за него свой голос.
   - Премного благодарю. А теперь позвольте откланяться...
   - Э, нет! Сначала пропусти по паре рюмашек! - гном кивнул на полные кружки эля. Там было явно больше пары "рюмашек"...
   - Ну что же, желание избирателя - закон!
   Эльф провёл в доме гнома целых три часа и вышел, лишь когда солнце давно перевалило за горизонт.
   Всё это время они пили за...за...словом, за всё. Но эльф твёрдо держался на ногах: догадался прихватить с собой кольцо из рога единорога. Оно как раз устраняло любые эффекты от алкоголя...Правда, если бы пьянка продолжилась ещё на пару часиков...
   Эльф, которого в городе все называли просто Лас, сверился со списком избирателей, которых ещё должен был посетить. Всего их на этот день оставалось двое: орк Грыш, подмявший под себя всех воров города, и маг Джаф Серебряк, занявший городскую колокольню.
   Вообще-то, волшебник намеревался поселиться в башне. Он так и сделал. И даже прожил в ней целую неделю. А потом Городской совет выгнал его оттуда, сославшись на ветхость здания. По сей день в той башне располагается винная лавка.
   Теперь же Серебряк, прожив долгое время в колокольне, заработал две привычки: вставать за три минуты до того, как звонарь отобьёт час рассвета, и убивать всех голубей, что увидит вокруг.
   Лас, пригладив волосы, направил стопы к довольно-таки респектабельному двухэтажному особняку с кованой оградой, ворота которой сторожило пятеро орков в чёрных кожаных камзолах и штанах.
   - Какое у тебя дело к Дону? - Грыш заставлял всех называть себя именно так, и воры в точности выполняли волю своего главаря.
   - Я являюсь полномочным представителем кандидата в Городской совет Пайка Айка, и хочу донести до Дона программу моего шефа! - эльф поклонился.
   Всё шло точно по задуманному плану: с орками надо говорить именно так, чтобы они ни слова не поняли. Может, тогда вам посчастливится выжить при встрече.
   - А, - орк промычал, а потом кивнул с умным видом. В общем-то, это у него не вышло. - Тогда проходи. Трыш тебя проводит.
   - Благодарю, - Лас направился за низким орком, вошедшим в особняк.
   Сразу за дверью открывался просторный холл, заставленный всякими вазами и статуями. Стен не было видно за десятками и сотнями картин, на них висевших.
   - Миленько, - хмыкнул Лас, поднимаясь по мраморной лестнице.
   Миновав несколько комнат, они оказались у лакированной кедровой двери, из-за которой слышались голоса.
   Орк кивнул на дверь, и Лас вошёл внутрь.
   Комната, как и весь остальной дом, была обставлена статуями, вазами...Словом, могла стать иллюстрацией к выражению "полное отсутствие вкуса". Примерно четверть всего пространства занимал стол из морёного дуба, за которым сидел сам владелец дома.
   Широкоплечий орк с еле выпиравшими изо рта клыками и тараканьими усиками гладил ручного ящера, отчитывая какого-то человека.
   - Я же, - Грыш говорил медленно и тихо, хрипя, но человек при этих словах побледнел и ссутулился. - Говорил, что подати надо приносить в срок? Что будет, если каждый принесёт деньги, когда ему заблагорассудится? Этот город развалится! Ты же не хочешь, чтобы твоя лавка развалилась?
   - Нет, Дон, - человека пробил пот.
   - Вот и хорошо, - орк вздохнул и посмотрел на Ласа. - Можешь идти, а с этим эльфом я ещё поговорю.
   - Я...
   - От Пайка Айка? - сразу перешёл к делу Дон.
   - Да. Похоже, об этом скоро станет известно всему городу?
   - Мне - да, остальные меня не волнуют. Что там этот твой кандидат предлагает, если не считать всякого мусора?
   - Убрать, - Рас заранее приготовился к этому разговору. Впрочем. Как и ко всем остальным. - Городскую стражу с северных ворот, а также сократить число стражников в ночных патрулях.
   - Да? - вот теперь орк показал своё истинное лицо: мелкого воротилы воровского мира захолустного городка, в меру расчётливого. Но при этом недостаточно умного, чтобы понять, что все эти обещания Лас сам придумал. - А налоги он смог бы скинуть? Скажем, на торговлю оружием?
   - Вчетверо, Дон, - Лас поздравил себя с победой. Дело было в шляпе.
   - Тогда передай Айку, что я проголосую за него!
   - Великолепно, Дон! - Лас бочком вышел из комнаты и со всей возможной скоростью направился к городской колокольне.
   Через двадцать минут эльф уже поднимался по винтовой лестнице, прорезавшей всю колокольню изнутри. Несколько досок прогнило настолько, что Ласу приходилось упираться в кладку, надеясь не провалиться вниз.
   Едва эльф приоткрыл дверь с выцарапанным на ней изображением шляпы, как в него полетела крохотная молния. К счастью, представитель Пайка Айка в последнее мгновение прижаться к стене.
   - Пошёл вон отсюда! Я не собираюсь у тебя ничего покупать! - раздался гневный стариковский возглас.
   - Мэтр Джаф, я пришёл от кандидата в Городской совет Пайка Айка и не собираюсь Вам ничего продавать!
   - Так ты не торговец? - голос мага казался озадаченным. - Тогда заходи.
   - Благодарю, - Лас вытер холодный пот, проступивший на лбу, и, секунду помедлив, зашёл в комнату.
   Помещение было в ужаснейшем состоянии. Среди обшарпанных стен, с которых уже давно слетела побелка, в углу приютились кровать и изъеденный жучком комод. На месте двух ножек были стопки книг.
   Окна оказались весьма узкими. Ни стекла, ни ставень не было, и комнатой властвовал сквозняк.
   Но сам маг выглядел даже хуже. Джаф Серебряк кутался в дырявую мантию, некогда и вправду сверкавшую серебряными нитями, но с течением времени ставшую цвета старого мешка, в который зашивают умерших заключённых.
   Сальные волосы мага безнадёжно спутались: они явно много лет не видели ножниц цирюльника и порядочного гребня.
   Но больше всего поражали глаза Серебряка: голубые-голубые, как небо над морем в ясную погоду, и такие же глубокие.
   - Говоришь, от кандидата пришёл?
   - Да, от Пайка Айка.
   - Ага, значит, о старике Джафе ещё не все успели забыть.
   Маг прислушался к чему-то и, неожиданно развернувшись, кинул в окно огненный шар. Лас успел почувствовать запах горелого мяса и сожжённых перьев.
   - Голуби. Ненавижу голубей. Они везде. Они гадят. Они лезут тебе в кровать ночью. Они царапают крышу, издавая невыносимые звуки...Так что же он предлагает в обмен на мой голос?
   - Пайк Айк собирается вернуть Вам старую башню, мэтр, - сейчас эльф почти что раскаялся, что приходилось врать этому человеку. Но что ж, ведь это правда жизни...
   - Мою, - дыхание мага перехватило, - башню? Мою любимую башню? Мою миленькую, чистую, тихую башню? Где нет ни колокольного звона, ни мерзких голубей? А что насчёт этих омерзительных животных? Пайк что-нибудь собирается с ними делать?
   - Голубей? - Лас ненавидел подобные повороты разговора. Он не ожидал, что Джаф спросит про это. Хотя мог бы и догадаться. Теперь придётся как-то быстро выкручиваться. А эльф так не любил отходить от задуманного! - А голубей решено уничтожить во всём городе и его окрестностях.
   - А колокольня?
   - Все колокола снимем. А звонаря посадим в тюрьму на пожизненный срок.
   - Так Вы проголосуете?
   - Проголосую? О чём ты? - маг нахмурился. Он явно ушёл в мечты о рае на земле: никаких голубей. Никах колоколов, никаких звонарей... Но через мгновенье лицо Джафа снова прояснилось. - Да, конечно.
   - Вот и славно, мэтр...
  
   Поздно вечером Лас вернулся к Пайку Айку.
   - Все обещали проголосовать за Вас, сэр Айк.
   - Замечательно! Надеюсь, что они исполнят свои обещания!
   - Кстати, а что насчёт обещанной платы за мои труды?
   - А ну, да, конечно! - Айк осклабился. - Получишь, как только меня изберут!
  
  
  
  
  
   Эй, на Перекрёстке!
  
   "Работа, в общем-то, была не самая пыльная - и при том довольно-таки интересная" - бедняга Лас, маявшийся от скуки, сочинял мемуары. Для потомков и, естественно, мысленно: под рукой банально не нашлось ничего, чем и на чём можно было бы написать хотя бы строчку. Песок под ногами и туфли с острыми как шило храброго портняжки носками не в счёт.
   "Попал я сюда по невероятнейшему стечению потрясающе удачных случайностей..." - вот и вторая "строчка в лыко"...
   Нет, Лас практически не врал: именно стечение - и именно случайностей. А вот эпитеты он вставил для красного словца, для, так сказать, осознания читателем всей радости жизни великого современника.
   "Нет, лучше - смиренного! Великое смирение - худшая грань гордыни!" - вот и абзац целый уже практически завершён...
   На самом деле, хитрюга эльф, лишь полторы недели назад в поте лица трудившийся на благо кандидата в Городской Совет Пайка Айка, едва ли не на коленях вымаливал разрешение поработать перекрёсточником. А всё дело было в том, что работа эта, являясь на самом деле совершено не пыльной (она была песочной, в самом скверном смысле слова), помогла Ласу убраться из города побыстрее и подальше. Всё-таки нелегко оказалось "зазывале избирателей" смотреть в глаза обманутым жителям города (а сквернее всего - в глаза избирателям-кредиторам, осадившим дом нынешнего перекрёсточника).
   "И, пребывая в смирении, работал я день и ночь, ночь и день, без отдыха и перерыва, с распростёртыми объятиями принимая гостей Перекрёстка..." - к сожалению, поток величавых строк был нагло прерван очередными "клиентами".
   - Да ты что, сын колодезной змеи и пьяной гадюки, делаешь? Я, Наман-Бен-Наман, сын Шаман-бен-Шамана...
   Бесстыдно коверкая слова, едва ли не выплёвывая их, смуглый паренёк лет шестнадцати, одетый в какую-то не то утеплённую жилетку, не то изъеденный гигантской молью тулуп, верещал, свешиваясь с застывшего в десятке футов над землёй ковра. Древнего такого ковра, в самый раз - в лавку старьёвщика: вышел бы замечательный коврик, о который могли бы вытирать ноги посетители. На большее, к сожалению, этот самый летающий ковёр не сгодился бы.
   - От вне...вне...вне...брачного с...с...сына о...о...обезьяны с...с...слышу! - а вот этот "клиент" был намного интересней смуглого паренька со странным акцентом.
   Не без причины гордившийся переливавшейся на солнце чешуёй (то и дело выпячивал грудь, где красовались особо крупные чешуйки), в небе пытался удержаться...дракон! Ну да, типичнейший дракон: огромный такой, с невероятно широкими крыльями, с острыми как бритва (именно как лезвие - остальные сравнения считать ересью!) когтями - он невероятно быстро взмахивал своими крыльями, пытаясь удержаться в воздухе. Крылья-то они, конечно, невероятно широкие...Да только всё равно такой махине лететь практически невозможно, не поднять такой вес в воздух. А вот этот дракон - мог...Не сам мог, кое-кто ему помогал, издалека - и то, приходилось работать своими "парусами" бешено, не тратя сил даже на дыхание.
   Оттого и казалось, что дракон заикается: у него просто дыхание сорвалось, слова вырывались с ужасным хрипом, будто "сын колодезной змеи" был курильщиком с тысячелетним стажем.
   - Так, проблемы? - Лас старался говорить как можно уверенней, собирая всю властность, что только скопилась в голосе за прожитые годы.
   Получалось, если честно, отвратно. Да и эльф как-то слабо мог представить себе, что дракон успокоится при виде перекрёстника, а не решит "заморить червячка". Точнее, эльфичка...
   - Э...э...это у...у... н...н...него п...п...проблемы! - из ноздрей дракоши потянулся сизоватый дымок.
   "Будто и вправду самокрутку съел" - шутка так и просилась на язык, но Лас сумел себя сдержать.
   - Клянусь моим великим предком, Маманом-Бен-Маманом! - и ещё уйма прочих имён, мало чем отличавшихся друг от друга. - Я никого не трогал, а тут, понимашь, летит эта змея, летит - и подрезать, понимашь! Понял, командир, да?
   Видимо, капитан небесного верблюда волновался всё сильней и сильней, отчего акцент становился всё чётче и чётче, а слова, как назло, всё непонятней и непонятней.
   "Работа перекрёстника, уважаемый читатель, требовала величайшей ответственности её исполнителя, огромной выучки, дисциплинированности..."
   - Что ж, будем разбираться, - зевнул Лас, предвкушая час или два, убитые на разбирательство, кто же, собственно, нарушил правила Перекрёстка. - Вы, уважаемый...дракон...
   - Я....я...И...и...и...Имааци...ци...ци...циусманиус... - ветер, вызываемый работой крыльев дракона, крепчал с каждой буквой.
   А дыхание, естественно, становилось всё тяжелей и тяжелей. Эх, нелегка ты, доля драконова...
   - Я понял, господин дракон, не стоит называть себя полным именем. Так вот, куда Вы следовали? По какому делу?
   - На...на...битву! Б...б...бой! Тёмный властелин! - вот последние два слова дракон произнёс с потрясающей чёткостью: чувствовалась выучка, чувствовалась! Мастерство не прохрипишь, не пролетишь! - Н...Н...Никого не....не...трогаю! Об...об...облачка к...к...кончились! С...с...скоро п...п...попал бы на битву!
   Похоже, битвы "змий" любил, поэтому-то и их произнёс более или менее нормально.
   - А потом прямо перед Вашим носом пролетел этот уважемый...
   - Я Наман-Бен-Наман, сын...- горделиво затянул цитру капитан небесного верблюда, но Лас его быстро одёрнул.
   - Не стоит таких подробностей, я всё понял. Куда же летели Вы...
   Шея Ласа затекла: трудно смотреть и говорить, задрав шею. Но как иначе-то? Ведь ни смуглый, ни дракон не желали спуститься на землю. Да и Правилами это запрещалось: нарушители должны оставаться на месте, не отходя (отлета, отплывая и прочее) ни на ярдик от места происшествия. Правила - это правила, ничего не поделаешь...
   "Какой неимоверно трудной была эта работа! Гномы, проработавшие сутки в шахте, меня должны понять! Но лучше бы киркой бить по куску породы, нежели..."
   - Я, Наман-Бен-Наман...
   - Короче, уважаемый! - Ласу потребовалось невероятное усилие, чтобы не перейти на крик.
   - Я летел к великой сказительнице Шаданцевезаде, дабы в семьсот пятьдесят третий раз поучаствовать в поисках пленительнейшей, обольстительнейшей...- глаза паренька закатились. Было трудно понять: от радости или усталости.
   "Угу. Частый же гость он у...этой...Шаданцве...Не важно".
   - Я же сказал, почтеннейший, короче!
   - И тут на меня налетел этот....змей! - подражая спившемуся герою эпоса, возопил Наман-Бен-Наман.
   - К...к...кому...л...л...летел?
   "А вот дракон, похоже, заинтересовался историей этой...как её...на "ш"...Неважно!".
   - К великой сказительнице Шаданцевезаде, дабы...
   - Э...э...это какой...м...м...мир? - отблеск пламени костра, из коего произошли все миры, показался в глазах дракона.
   "К чему бы он это, а? Неужели...заинтересовался?"
   - Величавый и прекрасный, чудесный и непредсказуемый мир Лампавасии, где каждый истинный герой...
   - К...к...к...этой....ск...ск...азительнице...п...пр...проводишь? - дракон аж облизнулся (и как сумел-то, а?).
   - Чтобы мне с сыном подколодной гадюки и...и...э...- Наман-Бен-Наман быстро оценил ситуацию и сделал единственно правильный выбор.
   А какой бы вы сами выбор-то сделали, когда такой вот "добренький дракоша" вперил свой взгляд прямо вам в горло?
   - С превеликим удовольствием приму в спутники тебя, о мудрейший и несравненный...
   Но очередную "касыду" Намана-Бен-Намана прервал бьющий по ушам, оглушающий свист.
   В ткани небес будто бы прореха образовалась: голубые нити на мгновенье разошлись, раздираемые стальной птицей...Нет, не птицей!
   "Но зато какие чудеса доводилось видеть мне, сутками не сходя с поста..." - отчаянно захотелось спать. Творившееся "чудо" уже набило оскомину: точно так же появлялись здесь, на Перекрёстке, все нарушители...
   Нечто похожее на дракона - только тоньше, сотворённое из металла, с "мордой", сверкавшей аспидной пластиной-буркалом - прорезало небо, задев на излёте краешек летающего ковра смуглолицего героя сама- Шаданцевезаде-не-знает-какой-истории.
   Металлический родич "доброго дракоши", подняв в воздух целый бархан, воткнулось в землю, на мгновение замерев...
   - Наман-Бен-Наман, а в истории вашего рассказчика не найдётся местечка и для этой штуки? - с надеждой вопросил Лас: его совершенно не прельщала перспектива разбираться уже в трёхстороннем споре...
   - Вай, договоримся! - щербато ухмыльнулся Наман-Бен-Наман.
   Он попал в родную стихию, предвкушая хорошенький барыш...Ещё бы, столько всего он вот-вот может принести своей рассказчице, несравненной Шаданцевезаде, столько героев...В Наман-Бен-Намане затеплилась робкая надежда на отдых, о котором он (и ковёр-самолет, между прочим, тоже) так давно мечтал...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Эксперименты
  
  
  
  
  
  
   Сколь много песен он сложил
  
   Тихая музыка лилась повсюду, заставляя забыть о заботах и печали. Сначала тонкая флейта - а через мгновение задумчивая лютня, которую через секунду сменяла крикливая волынка.
   Странное создание двигалось по поляне плавными движениями, отдалённо напоминавшими необычайно сложный танец.
   Это существо отдалённо напоминало человека: те же пропорции тела, руки, ноги, торс...Вот только уши были заострены, фигуры необычайно гибкая, пальцы столь тонки, что казалось - сожми их, и они с треском сломаются.
   Глаза существа были затуманены: его сознание было полностью поглощено понятному одному лишь ему танцу.
   Внезапно танец прекратился. Тело создания свела судорога, он упал на траву...
  
   - Он приходит в себя! Доктор, у Вас получилось! - голоса звучали так, будто были произнесены в далёкой-далёкой дали, а ветер по своей мимолётной прихоти принёс их в комнату.
   - Где я? - голос совершенно меня не слушался.
   - В больнице, господин Янов, - зрение постепенно возвращалось ко мне.
   Меж облаков кромешной тьмы постепенно проступали очертания больничной палаты. Но как я оказался здесь? Нет, это сон! Мне надо вернуться туда, на поляну, закончить Танец двенадцати лун...
   - Папа, наконец-то ты очнулся! Ты узнаёшь меня? - вопросила какая-то странная девушка. Отдалённо мне кого-то напоминавшая.
   Копна золотистых волос, глубокие карие глаза, тонкая улыбка...Лишь одно слово было связано с этим обликом: "Наталя".
   - Наталя, - похоже, я сказал это вслух...
   - Он меня узнал! Доктор, Вы гений! - почему этой девушке так важны мои воспоминания? Ведь я ничего не помню, кроме её имени. Странно...
   - Не стоит благодарности, - доктор протёр салфеткой свои толстые очки. - Счёт Вам пришлют завтра утром.
   - Благодарю, доктор, благодарю, - казалось, что-то щёлкнуло в моей голове при этих словах. Наверное. Должны были вспомниться наши прогулки под луной, клятвы в верности. Нет, ничего подобного...
  
   Моя дочка ничуть не удивилась или сделала вид, что не удивлена, когда я сказал, что совершенно ничего не помню.
   Пять лет назад я угодил в автомобильную катастрофу. Когда Наталя рассказывала. Что было после, я почему-то отметил про себя: "Ну да, как обычно, такое уже было...". И в голове замелькали названия книг и их авторы. Странно, очень странно, но я совершенно точно помнил, что их все прочёл.
   Всё это время я пролежал в коме. Возле моей постели постоянно находились родственники или друзья. Нет, не в силу горячей любви или привязанности. Похоже, хотели, чтобы при пробуждении я составил завещание в их пользу. Обычно после катастроф, в которой я побывал, долго не живут.
   А оставить я должен был ой как немало: большую квартиру в высотном здании. Почему-то Наталя называла это место "пентхаузом". Чердак, обычный чердак, только стоивший многие миллионы...Стоп! Откуда я это знаю? Моя память возвращается...
   Внутри было довольно мило. Большие комнаты, мягкая мебель...Но сердце моё сжалось, едва я завидел книжные полки. В несколько шагов (я потом не мог понять, как смог так быстро пройти двенадцать метров, миновать два дивана и один журнальный столик) я оказался у самого шкафа.
   - Да. Ты начинаешь вспоминать! - Наталя радостно подскочила ко мне. - Ты помнишь эти никому не нежные штуки, которые собирал всю жизнь?
   В голосе не было упрёка, жалости или ненависти: так обычно говорят про безобидное чудачество дальнего родственника или коллеги по работе.
   - Они не ненужные! - выпалил я. О да, память возвращалась ко мне.
   - И это тоже вспомнил, - улыбнулась дочка. - Хорошо, они нужны музеям: несколько просили продать твою коллекцию. Редчайший экспонат! Последняя частная библиотека печатной продукции!
   - В смысле? - я даже не обернулся. Мои руки ласкали книжные корешки, пальцы пробегали по вытисненным на обложках названиям...
   Семьдесят лет назад в последний раз книгу напечатали и издали в обычном виде. Больше нельзя было найти столь привычных "кирпичиков" или "томин". Остались только диски. Ну да, легче, надёжней (с чем я всегда спорил, считая за глупость), дешевле, никаких деревьев не надо вырубать...
   Двенадцать лет назад умер и последний поэт. Вскрыл себе вены: его рука просто не могла творить стихи на клавиатуре. Нет, были конечно стихоплёты, но их творения были похожи на сотни других. Не было теперь в мире истинного поэта, творившего стихи, ради которых люди пошли бы на смерть.
   Два года назад умер и самый старый писатель. После него не осталось и жалких графоманов: люди просто не читали их творений. Зачем? Если давным-давно вышла поучительная статья оного очень известного критика. В ней он упорно доказывал, что человечество в принципе не способно создать что-либо новое в литературе. Статья наделал столько шума! Все словно спятили...
   За статьей появилась брошюрка, за брошюркой - книга. Критик прославился, заработал огромные деньги - и поставил крест на литературе.
   Я помнил, что возненавидел тогда этого человека. У него просто не приняли довольно-таки жалкий литературный опус, и он решил отомстить. Но кому? Зачем? Лучше бы начал тренироваться, совершенствоваться, набивать руку...Но нет! Убить разом литературу - какая месть будет лучше?
   И эти самые "творцы" не видели более смысла в своей работе. А тот, старый, творил вопреки всему. Ему было абсолютно плевать на мнение окружающих людей: писатель стремился доказать, что ещё появится книга, нет, Книга, которая докажет, что литература жива. К сожалению, творец умер, так и не закончив своё произведение. А его рукописи бесследно исчезли.
   Я слушал рассказ Натали, и вспоминал. Память возвращалась ко мне - вместе с мыслью "Так нельзя!". Но что я мог поделать?
   Мне было скучно: делать было просто нечего. Похоже, что пять лет назад с тоски я и решил покататься на новейшей гоночной модели...И разбился. Некоторые вложения, сделанные мной в молодую компанию, занявшуюся в середине века производством синтетического топлива, давали огромные доходы. Нефти становилось всё меньше, людей всё больше, и синтетическое топливо помогло решить множество проблем. Среди которых была и проблема моего заработка. Теперь жил безбедно. И очень-очень скучно.
   Мне снились какие-то странные сны: танцую на поляне посреди леса. И все растения, животные, даже звёзды! следят за моим танцам, слушают моё пение. Казалось, ещё чуть-чуть -и я обрету силу над самой природой.
   После очередного сна я вдруг подошёл к книжной полке и взял первый попавшийся томик. Что ж, хороший выбор! Ранние стихи Маяковского. Он у меня ещё со школьной скамьи. Жаль, обложка немного пообтрепалась, ну да ладно...
   Я прочёл вслух один стих. Он мне всегда нравился: помню, очень выручил на экзамене.
   А вы ноктюрн сыграть могли бы
   На флейте водосточных труб?
   И вдруг послышался звук сначала дикой, а потом вполне нормальной музыки. Боже, да это же ритм забытого мною ноктюрна! Я совсем забыл его название...
   Комок подступил к горлу. Это, конечно, могло мне привидеться, но...
   Я решил проверить: выбрал совершенно другое стихотворение.
   Погиб поэт, невольник чести,
   Пал оклеветанный молвой...
   Будто ропот взволнованной, собравшейся на мойке у смертного одра великого поэта, просившего дать ему морошки, послышался с улицы.
   Я мог управлять окружающим меня миром. Точно как в снах. Всего лишь силой...Силой чего?
   После некоторых экспериментов я всё же определил: стихи могут обладать самой разной силой, всё зависит только от слов и тех чувств, что ты в них вкладываешь.
   В моих руках была великая сила. Но к чему она мне? Деньги есть. Дом, дочка, друзья, постоянный заработок, библиотека...Библиотека? Да, библиотека! Конечно же! Я покажу тому критику, что значит ругать искусство. А уж за особое глумление над парочкой моих самых любимых жанров он точно получит вдвойне...
   Ноги сами вынесли мен на улицу. Тот человек жил совсем недалеко. А по дороге ещё и была фабрика по производству электронных версий трудов этого человека. Он убил желание творить - пора и его труду умереть.
   Я шёл по улице, заставляя прохожих оборачиваться и крутить пальцами у виска. Ещё бы! Представьте, как бы вы поступили на их месте, завидев декламирующего во весь голос самые разные стихи? Заодно иногда я и песни запевал...
   Здание из стекла и бетона - вот была моя первая цель. Всего в двух метрах слабых стен от тротуара штамповали опусы критика. Где он развенчивал поэтов и писателей старых времён.
   Получи уж лучше песню!
   Вы и представить себе не можете, что способен сделать простенький "Интернационал"!
   Стёкла лопались, осыпаясь мириадами осколков на прохожих и асфальт. Бетон крошился, погребая под собой автоматизированную фабрику. Это было ужасное и вместе с тем прекрасное зрелище!
   Народ и полиция стали стекаться к тому месту. Где некогда высилось двенадцатиэтажное здание, ныне превратившееся в руины.
   Меня пытались остановить, каким-то образом поняв, что именно я - источник разрушения. Но не тут-то было! Получите лучше песню буревестника! А может, проклятия Гамлета? Или вопросы Отелло?
   Наступал полдень. Люди теперь окружали меня, не пытаясь остановить. Они не могли поверить, что всего один человек способен сотворить такое со зданиями и полицией! Да ещё и чем? Песнями и стихами!
   Многие просыпались в своих квартирах, разбуженные моим голосом. Некоторые из них в ужасе отстранялись от окон, некоторые просто смотрели, но вот другие...Они поняли! Поняли то, что есть ещё в этом мире сила, способная его менять. Надо лишь верить в неё...
   Я прорвался в особняк критика. Позади меня - лишь руины. Впереди - главная цель. Перепуганный мужчина лет сорока, в рубашке и брюках, пятится к дому. Я не дам ему этого сделать. Пусть нас обоих накроет!
   - Ты говорил, что нет в литературе силы? Нет в стихах правды? Лишь пафос и самолюбование? - смеялся я. - Так получи! Погиб поэт, невольник чести...
   С каждой строчкой хаос вокруг нас двоих множился и расцветал всеми красками. Казалось, сама реальность расплывается из-за тех сил, что я по какой-то причине обрёл...
   Кирпичи и кусочки стекла хлынули на нас, погребая по собой. Сознание моё померкло, когда последнее слово того великого стихотворения был произнесено.
   Жизнь покидала моё тело, а вера людей в силу искусства возвращалась. Жаль, что мне больше не прочесть было новых творений человеческих чувств...
  
   Судорога прошла так же быстро, как и началась. Странное существо продолжило свой танец-обряд, восхваляя природу и отдавая должное её силе. Танцор внезапно ощутил, что после последнего пируэта наконец-то обрёл целостность своей души. Чувство это ему было внове. И сколько новых песен в миг родилось в его сердце! Сколько стихов и слов, несущих силу и свободу!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Нету Мессии в своём отечестве
  
   Солнце, раскалившееся за день до бела, катилось к закату, потихоньку остывая. Вместе с ним остывал и мир, что всего лишь час назад изнывал от невозможной жары.
   По пыльному тракту, проложенному в незапамятные (и оттого казавшиеся чудесными и сказочными) времена посреди каменной пустыни, плёлся одинокий путник в рубище грязно-серого цвета. В правой руке была зажата суковатая потрескавшаяся палка, заменявшая ему посох.
   Приглядевшись, можно было заметить, что человек этот прихрамывал, примерно каждые восемь или девять шагов припадая на левую ногу.
   Лицо странника было необыкновенно загорелым: видимо, сказались долгие путешествия под открытым небом. Хилая бородка была жутко всклокочена, грязна. В не лучшем состоянии были и волосы: выгорели, стали ломкими и жирными. Гребень и ванна долго плакали бы горючими слезами по ним...
   Можно было подумать, что по этому тракту идёт глубокий старик, если бы не потрясающе глубокие голубые глаза. Иногда былой блеск разгорался в них с прежней силой, и тогда казалось, что ты смотришь в море, далёкое-далёкое море, вспененное дельфинами и водяными. Юноша бледный со взором горящим - кто ещё мог так смотреть? В его взгляде были первая любовь, наивные мечты, желание сделать мир лучше...
   Однако ещё миг - и блеск исчезал, и тогда перед нами снова представал согбённый прожитыми годами старик, давно разуверившийся в своих фантазиях, потерявший любимую и видевший крах дела всей своей жизни.
  
  
   Добротная каменная дорога, выстроенная проклятыми захватчиками, обсаженная финиковыми и веерными пальмами. Через каждую тысячу шагов стоял особый знак, отмечавший пройденный путь. Покорители, рэмы, даже здесь попытались изменить как можно больше! У вольнолюбивых маритов должны сжиматься кулаки и ныть сердце при виде этого!
   Однако никто не обращал внимания ни на новые столбы, ни на посаженые рэмами деревья, ни даже на небольшой отряд чужеземцев, нёсший охрану у ворот.
   По дороге на спине мула ехал какой-то молодой человек, облачённый в молочно-белые одежды. Его чёрные как смоль волосы завивались, норовя упасть на лоб и закрыть голубые глаза. Широкие и массивные ладони гладили мула: тот сильно нервничал при виде толпы, встречавшей гостя.
   Всего лишь двадцать семь лет - чем он заслужил такое внимание? Почему дорогие розы падали к ногам мула, топтавшим благоухающие цветы? Почему в его честь возносились многословные молитвы? Почему пели самые разные люди, когда Его взгляд останавливался на них?
   Ответить можно было старинным маритским словом, давным-давно позабытым, но в последний год снова явившемся в мир, очистившись от многовековой пыли и седых легенд. Ведь теперь он, Мертия, ходил по земле, неся свет и веру заблудшим душам, исцеляя верных маритской религии и даря надежду всему народу маритскому.
   "Он призван спасти мир. И да будет устлан путь к спасению шипами и терниями!" - так говорилось в Священной книге маритов о Мертии. И теперь он явился! Пришёл, чтобы повести народ к светлому будущему. И устлан путь его шипами роз!
   И был Мертия окружён десятью учениками, что помогали избраннику нести свою великую ношу днём, а ночью оберегали от врагов. Рэмы и погрязшие в пороках священники, грешники-мариты и богомерзкие идолы рэмские - и это ещё не все противники Мертии.
   Мул неспешно прошёл сквозь ворота, даже не заметив, что на шею ему бросили маленький венок, сплетённый из благоухающих цветов.
   Десять верных учеников, одетых в точно такие же одежды, что и Мертия, названный при рождении Муилом, окружали своего учителя. Воины-рэмы, завидев столь почитаемого марита, не решились остановить его, ибо малое число их было, а храбрости и света в сердцах - и того меньше.
   Провожал ликующий народ Учителя до дома одного из учеников, Клессия, и долго ещё не расходился, пока не зажглись звёзды на небе, а стража не начала собираться вокруг скромного жилища.
   Звёзды, эти маленькие свечки, горящие на небе, освещали дорогу странному путнику. Лишь когда даже близорукий смог бы разглядеть созвездие Лучника, путешественник расположился под ветвями одинокого дерева. Изодранный, латанный много раз плащ - вот каким было ложе путника, смягчившее твердейшую землю.
   Трапеза его состояла из куска твёрдого, словно известняк, хлеба и глотка воды из полупустого бурдюка. Человек привалился к стволу древа и заснул крепким, без сновидений, сном уставшего до смерти человека. Холод и пронизывающий до костей ветер, что царили тёмной ночью, никак не могли пробудить уставшего человека.
  
  
   В просторной трапезной Мертия и десять учеников вознесли молитву богу маритскому и принялись за пищу. Кислое молодое вино, горький козий сыр, ячменный хлеб, жирная похлёбка. Однако люди желали насытить не желудок, но сердце и душу. И голод душевный Муил утолял как никто другой. Простые слова, честные слова, светлые слова. Они всегда шли от сердца Мертии, чистого и незамутнённого предательством или обманом.
   Рядом с Муилом сидел один из любимейших учеников его, Ганоцри. Лицо его было уродливо. Заячья губа. Блуждающие разноцветные глаза, левый - серый, правый - карий, косоватый. Капающая из уголков рта слюна...
   Чем он приглянулся учителю? Другие ученики не могли понять этого. Не было в Ганоцри чистой души, не было желания помочь другим, не было открытости сердца и гибкости ума. Или, быть может, только Муил смог разглядеть это?
   Однако именно Ганоцри первым вскочил из-за стола, метнулся к двери, едва собаки на улице начали лаять. Никто не успел ничего понять, кроме уродливого ученика, пытавшегося найти хоть какое-нибудь оружие в трапезной.
   В дом ворвались рэмы. Металлически кирасы, глухие шлемы-горшки, чёрные плащи с белыми кулаками. В глазах врагов сверкала злоба. Выхватив свои мечи, более похожие на клюв цапли, они бросили на пол Ганоцри, несколько раз пнув по рёбрам уродца, оттеснили к стенам других учеников, которые не были в силах ничего поделать.
   А Муил сам пошёл им навстречу. На лице его сверкала улыбка. Может быть, он знал, что ему предстоит? Знал - и не боялся! Вот он, Мертия, что призван спасти землю маритскую! Нет в его сердце страха, а в глазах -ужаса. С распростёртыми объятиями идёт он навстречу рэмам, и те не могут с ним ничего поделать.
   Командир отряда, который выделялся среди своих воинов позолоченной кирасой и шлемом с гребнем, приказал Муилу идти за ним. Наместник Маритии желает видеть "самозванного посланца богов".
   Учитель, не проронив ни слова, с улыбкой выслушал рэма, а потом, вскинув вверх голову, покорно пошл вперёд, к дворцу наместника.
  
  
   Не то молодой старец, не то постаревший юнец нервно ворочался во сне, стонал, звал каких-то людей, прощался, молился, что-то обещал. Его внутренние демоны, которых страннику удавалось держать в надежной узде днём, ночью одолевали. И не было ничего хуже того, что демоны эти порождались застарелой болью и страшными воспоминаниями.
  
  
   В освещённом лишь десятком чадящих факелов зале Мертия предстал перед наместником рэмов. Усталый, давно потерявший интерес к окружающему миру человек едва взглянул на Муила.
   Перед тем, как стража заставила Мертию пасть ниц перед владыкой Маритии, успел запомнить черт лица наместника Клавдия.
   Широко морщинистое лицо, хитрый прищур чёрных глаз, добрая улыбка на лице, тонкая шея, узкие ладони - наместник был полон контрастов. Таким и должен быть правитель такой загадочной и непонятной рэмам страны, как Марития.
   - Известно ли тебе, Муил, почему тебя привели сюда? - бас наместника заполнил весь зал, а потом распространился на коридоры и соседние комнатки дворца.
   - Да, наместник Клавдий.
   - Согласен ли ты с обвинениями?
   - Нет, наместник.
   - Отчего же, позволь узнать?! - рассмеялся Клавдий, ожидая занятную беседу: не каждый день перед его глазами представал Мертия, призванный спасти народ маритский.
   - Несу я слово бога нашего, призвавшего меня остановить кровопролитие и грех на земле этой. С этой целью и хожу я по земле маритской. Надеясь выполнить Его волю.
   - Хорошо бы это было, однако священники маритские твердят, будто неуважительно ты отнёсся к храмам своего бога, попирал священные лики и изображения. Как ты всё это объяснишь, а, Мертия? - прищур сал ещё хитрее, хотя казалось, куда ж ещё...
   - Бог должен быть в сердце, а не в злате. Скольким бедным можно было бы безбедно существовать, отдай золото статуй на покупку еды и одежды.
   - А как скажешь о том, что храмы попирал ты, называл их неугодными богу, а, Мертия?
   - Бог должен быть в сердце, а не в камне. Обращаться к Нему можно из любого места, и тогда услышит он. Праведника или еретика, вора или честного человека, нищего или богача. Все одинаковы для Него. Ведь все мы - дети Его.
   - Все ли? Или только мариты? - вот сейчас наместник подловит Мертию. Он не выкрутится! Пусть его слова не лишены смысла. А может быть, смысл как раз только в них и есть. Однако прочь крамолу из головы! Определённо Клавдию нравилась его работа: столько всего интересного происходит в этой Маритии.
   - Все мы дети Его, равные в его глазах и сердце.
   - Знаешь ли ты, что сейчас оскорбил богов рэмских? - смог Клавдий подловить Муила, смог! - Известно ли тебе наказание, безумец?
   - Известно, наместник Клавдий. Только не боюсь я его. Мой бог со мной. Он мне поможет.
   - Ты так уверен? - от души рассмеялся Клавдий. Складки на его лице дрожали, веки сомкнулись, на лице расцвела ухмылка: предстояло знатное представление! Но надо бы его несколько подправить! - Быть может, ты не так далёк от истины, Муил. Пусть твой бог пребывает с тобой. К кресту его! На гору Гафалию! К богу его поближе!
  
  
   Яркие лучи солнца, взошедшего над миром, пробудили путника. Казалось, что устал после сна сильнее, чем после дня пути. Как же был странен этот путник...
  
   Утром весь город высыпал на Горную дорогу, что вела к горе Гафалия. Казалось, вся рэмская армия была собрана здесь: ровные ряды воинов надёжно защищали тракт, оттеснив толпы маритов.
   Они собрались здесь ради одного-единственного человека. Мертия, призванный спасти землю маритскую, шёл к горе, окружённый отрядом воинов. Позади него, на телеге, везли деревянный крест в полтора человеческих роста высотой. Клавдий хотел было заставить самого Муила тащить на себе этот крест, но решил, что и так представление будет занимательным: наместник Маритии ещё утром прибыл к Гафалии. И то, что сейчас творилось в городе и на пути к горе, невероятно веселило его.
   Девы маритские стенали, видя пленённого Мертию, а мужи сжимали кулаки: не было сил у народа спасти того, кто должен сам был стать спасителем. Рэмы надёжно стерегли дорогу, и никто не мог пробиться к Муилу.
   Среди толпы затеялось десять его учеников. Ганоцри припас длинный кинжал, надеясь воспользоваться им и прорваться к учителю. Но один из шпионов, глаз и ушей рэмов, заметил странного марита, и десяток воинов скрутил самого верного ученика. Остальные после этого побоялись что-либо сделать. Они надеялись, что бог придёт и спасёт Мертию, там, на горе. Ведь она так близко к небесам...
  
  
   Странный путник собрал свой нехитрый скарб, накинул на плечи плащ и снова двинулся в путь. Нога с утра немного болела. Но человек не заметил этого: так происходило каждое утро вот уже тринадцать лет. И к добру или к худу прошли эти годы, он не ведал.
  
  
   Муила привязали к кресту крепкими пеньковыми верёвками. Сорвали с него одежды, оставив лишь клочок ткани на бедрах. Клавдий наблюдал за действиями стражников и думал, как поступит толпа в ближайшие минуты. Но отряды рэмов окружили вершину горы, место наказания, не давая никому из маритов пробраться к Мертии.
   Солнце нещадно пекло.
   - Удобно ли тебе там, Муил? - осклабился Клавдий. И даже, кажется, подмигнул мариту.
   - Ничто не тревожит меня здесь, рядом с моим богом.
   - Так ли уж и ничто?
   Наместник мучил Мертию подобными вопросами не менее часа. Однако вскоре жара вынудила его сделать хоть что-то. Вид толпы маритов и гордо взирающего в бесконечность голубого неба Муила приелась. Надо было выдумать что-то поинтересней.
   - Где же твой бог, Муил? Отчего он не снимет тебя с креста? Жара скоро убьёт тебя. Пройдёт день, два, три, но когда-нибудь ты или сойдёшь с ума здесь, либо погибнешь. Признайся, что ты просто хороший комедиант, лжец, решивший заработать своими красивыми фразами внимание толпы. Ну же, Муил, сознайся! И в ту же минуту тебя снимут с креста. И даже, быть может, я возьму тебя к себе в услужение. Приятно всё же поговорить с таким человеком.
   Однако Мертия молчал, даже не поворачивая голову в сторону Клавдия.
   - Муил! - вскричал наместник. Лицо его покраснело, глаза налились кровью, словно у взбесившегося быка.
   - Мой бог рядом. А остальное мне не важно.
   - Ну так и оставайся здесь, самозванный Мертия! - зарычал Клавдий и выхватил из рук одного из воинов копьё. Наместник ткнул этим копьём в икру левой ноги Мертию, бросил оружие наземь и направил коня прочь от знойной вершины к тени и тишине дворца. - Пусть повисит на этом кресте! Поговорит со своим богом!
  
   Прошло несколько дней. Голод, жажда и жара беспощадно мучили Муила, выдавливали из усталого тела последние силы, заставляли задуматься над тёмным и злым вопросом: "А что, если я и вправду ошибся? Что, если не избран я богом маритским?"
   Но не замечал Мертия, что рана, нанесённая Клавдием, не загноилась, нога вокруг не начала загнивать, в плоти не поселились черви. Отнюдь! Там остался лишь рубец, да боль. Пусть сильная, но её можно было стерпеть. А ещё одинокое облачко, когда Муилу было совсем невмоготу от жары, закрывало вершину горы от солнца.
   В первый день мариты стояли вокруг горы. Но к вечеру люди постепенно стали расходиться. К утру следующего дня остались лишь самые стойкие и крепкие в своей вере. Но и они ушли, едва свет солнца сменился светом луны во второй раз.
   Дольше всех простояло девять учеников. Ганоцри не было среди них: много позже его найдут канаве с перерезанным горлом. Кто-то сошлётся на бандитов. Но многие скажут, что это рэмы решили повеселиться над бедным уродцем.
   Но и вера учеников поколебалась. Вон он, Мертия, мучается на кресте! Однако ж не пришёл к нему бог маритский. Не помог, не остановил руку клавдиеву...А может, просто решил проверить крепость веры маритской? Но нет, нет никаких знаков того, что это испытание. Мучается его Мертия, и нету помощи.
   На четвёртый день охладел пыл учеников, и начали они расходиться. Клавдию тоже надоело развлечение, и он приказал снять Муила с креста. Жест доброй воли бывает весьма полезен. К тому же на юге Маритии назревал бунт, и там требовалось присутствие наместника. А дело с Мертией мешало в столице провинции, раздувало гнев местных жителей. К тому же агенты Клавдия докладывали, что наказание заметно поколебало веру в посланца бога. Помощи он не получил, не было даже никаких знаков, что его бог рядом. "Очередной обманщик и плут" - вздыхал наместник рэмский, отдавая приказ отпустить Муила на все четыре стороны и никогда более не пускать в столицу провинции.
   Мертию сняли с креста, бросили ему какие-то одежды и выпроводили из города. Он жутко хромал, борясь с болью в ноге, но всё-таки шёл вперёд. Быть может потому, что боль душевная была во сто крат сильнее, чем боль телесная: его покинули. Люди ошиблись, подумав, что бог отвернулся, а может, никогда и не был рядом с Муилом. Мертия понял это в последний день, заговорив с Ним. И беседа их не продолжалась ни на мгновение после той минуты...
  
  
   Странник продолжал свой путь по знойной пустыне. Боль в ноге, повторявшаяся каждый день, в одно и то же время, прошла. Однако даже если бы всё тело человека разом ощутило страдания, разум бы не заметил этого. Ведь он был далеко-далеко от этого места. Или, быть может, где-то рядом?
   - Знаешь, мне снова снились те дни. Я никак не мог понять, почему люди отталкивали меня с тех пор? Почему они не поверили в мои слова? Не приняли моё ученье? Ведь каждое слово было правдой, шедшей от сердца! - одними губами произносил Муил.
   - Человек, будь то мудрец или последний нищий, способен поверить лишь в одном случае. Даже не поверить, а скорее обратить внимание. Если ткнуть вещью в нос, он остановится и только тогда решит узнать, что случилось. Что происходит. Что его окружает. Если бы Клавдий приказал тебя убить, ты бы возродился. Но мне пришлось бы забрать тебя к себе. Возрождённые не должны ходить по земле. Тогда - вот он, тычок в лицо, люди прислушались бы к твоим словам. Задумались бы. Тогда можно было бы торжествовать победу.
   Голос, казавшийся всеобъемлющим, невероятно добрым, глубоким, мудрым и невероятно усталым, раздавался прямо в голове странника.
   - А иначе?
   - А иначе - никак. Люди ещё не готовы к этому, Муил, они совсем не готовы.
   - Тогда я подожду. Может быть, когда-нибудь они смогут открыть своё сердце для моих слов.
   - Боюсь, тебе придётся ждать вечно, Муил.
   - Кто знает, кто знает, - Мертия, похоже, не обращал внимания на то, что как всезнающим был его собеседник. Но...может быть, Муил знал, что даже Он не познал всего?
   - Я буду ждать столько, сколь смогу. И уверен, что дождусь. Вечность ведь имеет свойство проходить так быстро...
  
   Во многих местах мира видели таинственного странника, который всегда ночевал под ветвями деревьев (неважно, пальмовыми, хвойными или каким-либо другими). И спал на снегу, песке, земле, укрываясь лишь жалким рубищем. А губы его постоянно двигались, как будто он с кем-то говорил. Странник просто шёл и шёл вперёд по дорогам, тропинкам, трактам, шляхам. И никто не мог догадаться, что тот человек ждёт, пока этот мир и сами люди в нём изменятся. Муил был почти уверен, что брести придётся ещё очень и очень долго...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Из притч и поучений
  
   Старик и озеро
  
   На берегу тихого озера, чья лазурная гладь лишь изредка подёргивалась рябью, сидел человек лет сорока-пятидесяти, с взъерошенными, по-детски непослушными, пепельными волосами. Он самозабвенно пускал блинчики по озеру, так упоительно, что не заметил, как к нему приблизился юноша лет семнадцати.
   - Мудрейший, я шёл сюда, чтобы узнать...- Видимо, незнакомец ожидал, что легендарный мудрец, нашедший себе приют у этого озера, ответит на все вопросы мироздания. И был немало удивлён ответом. Даже, скорее, огорчён.
   - Сядь-ка, а? - коротко предложи старик, не отрываясь от своего занятия. - Отдохни после долгого пути, посмотри на эту красоту...
   Старец сделал неопределённый жест в сторону озёрной глади.
   - Но мне очень важно узнать ответ на вопрос, что же...
   - Красота стоит того, чтобы даже самое важное дело подождало. Садись, - старец проговорил с нажимом, и юноша подчинился.
   - А, я понял! Это озеро - путь к мудрости! - внезапно выпалил юноша после длительного молчания.
   Старик возвёл очи горе, как-то удручённо помахал головой и наконец-то посмотрел на гостя.
   - Нет, это просто красивое озеро. Не более - но и не менее. Это просто частичка красота, - укоризненно сказал старик и продолжил пускать блинчики. - Почему тебе так не терпится узнать ответы на свои вопросы?
   - Это самое важное, что может быть в моей жизни. Я не сплю ночами, надеясь...
   - А что ты тогда будешь делать, получив ответ? - тихо спросил мудрец.
   - Я...Я...буду самым счастливым человеком на свете, ведь я...
   - Ведь ты потеряешь самое главное в жизни, так? Узнав ответ на этот самый главный вопрос, ты лишишься части своей души. Разве тебе это нужно?
   - Но тогда у меня появится еще один вопрос! Или что-то важное. У меня будет новая цель в жизни, - юноша наставил на своём.
   - А разве цель в жизни - такая мелочь, вроде новых ботинок? Выкинув старые, ты просто пойдёшь и купишь новые? Тогда это не цель, а мираж, юноша...
   - Но как же...ведь вопрос...ответ... - юноша смутился. Он явно не ожидал такого поворота.
   - Может быть, ответ для тебя важен. Но это должен быть твой ответ. Мой ответ - или чей-либо другой - будет для тебя чужим. Понимаешь? Он не будет твоим. Не ты добьёшься своей цели, кто-то другой поймает, достигнет её. А ты окажешься бегуном, пришедшим к финишу лишь через полмгновения позже финалиста. Потому что финалисты сами находят ответы на свои вопросы...
   - Но как мне его искать? Я искал ответ везде-везде, весь мир я обошёл...
   - Весь мир? - старик улыбнулся. - И, конечно, ты всегда так стремился к своей цели, что ни на миг не остановился, чтобы остановиться и оглянуться? Ни разу?
   - Ну...я...
   - Значит, я прав. Надеюсь, ты понимаешь, что просто потерял часть своей жизни, пронёсся по ней, не оставив ничего в своей душе после пройденного пути. Жалко... - старик устало вздохнул, словно это он сам пробегал весь мир. Хотя...кто знает?
   - Так что же мне делать? - Юноша встрепенулся.
   - Иди и наслаждайся жизнью. Живи каждым мгновением, вбирай в себя окружающий мир, отдавай ему самого себя, люби и будь любимым. Разве может быть иной способ ЖИТЬ? А когда ты живёшь, ты находишь ответы. Свои ответы. Не чужие. Свои собственные. Ты это когда-нибудь поймёшь сам. А сейчас просто запомнишь. Хорошо? - старик мягко улыбнулся, подмигнув. - Ступай. Или оставайся на берегу. Скоро закат. Он такой красивый. Багрянец и алое, охра и глина, осенний лист и сердце влюблённого...
   - Я...останусь, мудрец, - юноша долго думал над этим ответом.
   - Хорошо. Места тут всем хватит. Хочешь пустить блинчики? - старик протянул юноше несколько гладких как стекло камушков в ладони.
   - Нет, я не умею.
   - Да я вообще-то тоже не силён в этом, так что - какое это имеет значение? Просто попробуй. И тогда уж говори, что умеешь, а чего - нет.
   - Мудрец, а когда я...сам пойму всё это? Как ты сам пришёл к своей мудрости? - юноша невероятно сильно хотел узнать этот ответ.
   - Знаешь, довольно-таки легко пришёл. Или неимоверно сложно: это с какой стороны посмотрел, - на краешках глаз старика залегли морщинки. - Я сам стремился жить будущим, и так у меня не оставалось настоящего. А потом будущее становилось прошлым. И так много, очень много лет. Я многое потерял. Сердце, которому больше никогда не биться с радостью. Интерес к жизни. Даже, представляешь себе, я потерял любимую книгу, - старик улыбнулся шутке, понятной только для него самого. - Я многое приобрёл. Это озеро. Умение наслаждаться красотой. Головную боль: люди как-то прознали о том, что я здесь поселился, и теперь ходят каждый вечер. Вот как ты, например. И все думают, будто я знаю всё на свете.
   - Но ты говоришь так, что я чувствую: тебе известны все самые сокровенные тайны мира! - сказал с жаром юноша.
   - Может быть. Но я просто думаю, что просто даю советы. Может быть, немножко сумасшедшие. А как в нашем мире можно остаться с нормальной головой и сердцем, не превратившимся в кусочек льда? может быть, чуть-чуть мудрые. Ведь как можно прожить столько лет, хоть что-то не удержав в голове? Ну да ладно...Давай просто помолчим. Сегодня будет красивый закат. Ведь он не может быть не красивым...
  
  
  
  
  
  
   А.Х.
  
   Стоял погожий сентябрьский денёк, в который так приятно выбраться на природу, посмотреть на замершую воду озёрной глади. Здесь, в лесу, вдали от городской суеты, всегда дышалось вольготней. Никто не сигналит сзади, срывая накопившееся за часы стояния в пробке волнение. Никто не сверлит очередную (сороковую или пятидесятую, со счёта успеваешь сбиться) дыру в стене соседней квартиры. Никто не смотрит исподлобья, с ненавистью и злобой, когда именно тебе дают повышение, а другим делают выговор...
   Но Ивану Карамзину, для друзей - просто Ванюхе, даже здесь, за десятки километров от суеты вечно бодрствующего, вечно нервного, вечно грязного города, было скучно. Давным-давно ушёл блеск из жизни. Победы и удачи уже не радовали, не доставляло удовольствия обставить оппонента в "подкидного" или выиграть конкурс на лучший проект месяца. Не бередил душу, а только вызывал зевоту очередной выпуск новостей, мозолил глаза очередной "звездун", не способный спеть хотя бы одну коротенькую песню сам, без фонограммы...
   Карамзину было скучно - и это оказалось худшее чувство, какое Иван только мог себе представить. Просыпаясь и думая лишь о том, когда можно уснуть и забыться, о том, как побыстрей даже не прожить - просуществовать - очередной день, Карамзин пугался самому себе. Нет, раньше он был не таким, раньше каждый день, каждый час отличался от другого, был особенным, неповторимым...Только где они все, эти неповторимые, уникальные дни? Они остались в где-то там, позади, в прошлом, вместе с молодостью и счастьем...
   - Ребят, пойду я, что ли, погуляю. Развеюсь...- серо, бесчувственно произнёс Иван, направляясь в сторону леска, окружавшего озеро.
   - Ты только смотри, опоздаешь - сам виноват! Шашлык без тебя съедим! - рассмеялся Санька Балагуров, устраивая подлинно шаманские пляски вокруг самодельного мангала с томившимся на шампурах мясом.
   - Ну и пусть, - пожал плечами Иван, даже не оборачиваясь к Саньке. - Не велика потеря.
   Первые опавшие листочки шуршали под ногами. Метрах в двадцати дятел пару раз стукнул по дереву - и затих. Побрезговал...
   Ветер шелестел в кронах деревьях, играясь с листвой, выделывая немыслимые па и пируэты, вытворяя такое, что за жалчайшее подобие этих движений лучшие танцоры душу бы продали. А заодно все органы заложили в ломбард.
   Иван не обращал на это никакого внимания: он просто бродил по лесу, от дерева к дереву, от кочки к кочке, смотря вперёд - и только вперёд. Казалось, ничто его не трогало, ничто не заботило, ничто не могло пробудить интерес к окружающему миру.
   Внезапно раздался хруст ломающейся ветки - шагах в пятнадцати от Карамзина. И ещё раз. И ещё. Иван инстинктивно повернул голову в ту сторону, откуда шёл звук - и обомлел.
   Сквозь лес продиралось нечто такое огромное, волосатое, косматое, тёмное...И на медведя это было совершенно не похоже. Двигалось ЭТО на задних лапах, размахивая передними в такт шагам. Линии тела были практически человеческими: такие ноги могли бы быть у тяжелоатлета, бёдра - у борца сумо, а голова...Да, а вот голова была явно не человеческая: это Иван понял, едва ЭТО обратило на него свой взгляд. Тяжёлый, мутный, с глубоко запрятанной животной яростью и ненавистью. Взглянув на Карамзина, ЭТО повернуло голову и продолжило свой путь.
   Ванюха стоял неподвижно, словно статуя самому себя. Только ресницы - "хлоп-хлоп" - хлопали не переставая. Лишь когда ЭТО пропало из виду, став уже ТЕМ, Карамзин очнулся - и побежал со всех ног обратно к озеру, к друзьям, к шашлыку...
   - Ребята! Там! Такое! ТАКОЕ! ТАМ! - оглашал Ванюха лесок своими неистовыми воплями, спеша поделиться то ли радостью, то ли страхом, а то ли средним арифметическим из этих чувств, с ребятами...
  
  
   Ни земли, ни солнца, ни звёзд не было видно из-за измороси, мельчайших капелек, собиравшихся в огромные сероватые кучи-тучи.
   - Угораздило же Тетраграмматона здесь поселиться. Апчхи!
   Если бы кто-то увидел со стороны эту картину - двух зависших в воздухе людей, за спинами которых угадывались очертания огромных серебристо-стальных крыльев, похожих на лебединые - направился бы к врачу. "Ибо-надо, братец, надо" - слишком уж это походило на приступ "белочки", извращённой такой "белочки", где вместо зелёных чертей - ангелы. И совсем даже не зелёные.
   - Зато на какие великие деяния нас настраивает это местечко! Так и хочется сеять разумное, доброе, вечно среди людей - и как можно дальше отсюда.
   - Это уж точно...Знаешь, я тебе так благодарен за тот фокус с Иваном Карамзиным, подопечным моим! А то, видите ли, перестала жизнь нравиться, серым всё стало, скучным! А ты его - рраз! И сразу Иван жизнь возлюбил, и сразу интерес пробудился. Только вот как бы мне его отучить бегать по лесам с группой таких же...энтузиастов, с камерами и всякими приборами наперевес.
   - Да не стоит благодарности, право, не стоит! Вот помню, как в одиннадцатом веке я динозавра изобразил в Шотландии! Какая игра. Какой образ, какой полёт фантазии! Так до сих пор ищут да ищут...А здесь - так, низкопробная роль, повторился...Повторяться я стал, дружище, повторяться. Плохо это. Ничего нового не могу придумать, не идут образы - и всё...Не идут...
   - А может, тебя с одним из моих подопечных свести, а? Он там бумагу чего-то марает, "фантазией" каракули свои кличет. Давай, а? Вот у кого фантазия-то через край! Устроим тет-а-тет, может, и новые образы сможешь создать? Ну давай попробуем? Я же тебе помочь хочу, услуга за услугу!
   - "Фантазией", говоришь, называет свои творения? А почему бы и не заглянуть к нему...Не всё ж по небесам да лесам блуждать, пора бы и чужой опыт перенять...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Из неоконченного
  
  
   Удивительное - рядом
   Эта массивная, обитая тёмным дерматином дверь одновременно пугала и завораживала. Где-то там, за нею, словно в потустороннем мире, где свой век доживали древние, полузабытые книги, над которыми вздыхали бессмертные библиотекари, жил Феликс Вольт.
   Спросите, кто такой этот пресловутый Феликс Вольт? О, так вы не знаете?
   А Костя Матюшин, четырнадцатилетний паренёк, знал о нём всё! Вернее, был уверен в этом: о хозяине квартиры под номером шестьдесят шесть, в доме номер шесть на улице имени Булгакова, ходили слухи между местными жителями. И если им всем, проклятым, фантастическим слухам, верить, причём верить - всем и сразу, то Вольт был двухсотлетним юношей, родившимся за год до революции в Англии, хозяином волшебной лавки, торгующей индульгенциями и заодно оказывающей услуги по общению с демонами...Но зачем доверять этим сплетням?
   Уж Костя точно знал, что все эти слухи (ну разве что кроме волшебной лавки) - лгут, лживые они, слухи...Феликс Вольт был простым...Хотя почему это - простым? Он бы ого-го каким! Да-да! Даже ого-го-го каким! Вольт был хозяином букинистической лавки, испокон века существовавшей на улице имени Булгакова, и даже, можно сказать, дольше её самой: ведь звали улицу то Средней Дворянской, то имени Робеспьера, то имени Первого Интернационала, то улицей Труда...А лавка всё стояла и стояла, и ничего ей не делалось. И, всё-таки если чуточку поверить дворовым легендам (ну так, самую малость), седой как самый старый лунь, улыбчивый как щербатая Луна, тонкий как трость и добрый как Дед Мороз, Феликс Эдуардович Вольт был несменяемым владельцем лавки, известнейшим на весь город Дивлянск букинистом и библиофилом.
   И вот к нему-то, к легендарному книголюбу, и послала мама Костю Матюшина. Во время давным-давно задуманной, но много лет подряд откладываемой "грандиозной" уборки квартиры, нашлась одна старая-старая книга, изданная ещё при Александре Втором. Кожаный переплёт, золотое тиснение, пожелтевшая от времени, но не превратившаяся в труху бумага, звонкое название - "Очерки о красотах края Малороссийского" - и не менее громкое имя автора, Иосифа Исаевича Розенталя...
   На семейном совете было решено...Ну, как сказать, - решено? Отец семейства, Иван Петрович Матюшин, усталый и сонный, поддакивал жене, а Костя только и делал, что любовался книгой, поэтому всё и за всех решила мама: проконсультироваться у Феликса Вольта о ценности найденной книги. А может, и продать ему по "справедливой цене". Правда, против последнего пытался выступить Костя, не желавший расставаться с трудом Розенталя. Но кто же слушает четырнадцатилетнего парня, да ещё на семейном совете? Этот парень только и смог, что выклянчить право самому сходить к Вольту, на следующий же день.
   И вот теперь Костя потихоньку начал жалеть о том, что вызвался сходить к букинисту. Внутри всё похолодело от волнения, ладони вспотели, тяжёлая книга так и норовила выпрыгнуть из рук подростка и, с адским грохотом, упасть на пол, но Матюшин не сдавался, держась из последних сил.
   И только он дотянулся (и как только смог?) до старомодного дверного звонка, как дерматиновые "врата" начали отворяться.
   Костя отступил назад, покрепче прижимая к себе творение Розенталя.
   - Знаешь, на твоём месте я бы давно решил: позвонить или уйти, - вблизи Феликс Вольт выглядел ещё величественней.
   Старомодный фрак, черней угла, белая сорочка (с кружевными манжетами, надо же!), алая "бабочка", - прошлое, чтобы выжить, свило своё гнёздышко здесь, в квартире Вольта, в самом Вольте.
   "А он, наверное, и спит во фраке!" - подумал Костя, ошарашенный появлением легендарного хозяина квартиры.
   - Что ж, - лукаво подмигнул Вольт, - проходи! Обещаю, что не наложу на тебя порчи или ещё какого колдовства, хотя бы ради того, чтобы посмотреть на это сокровище!
   Феликс кивком указала на "Очерки".
   - Ну же, не бойся! - голос книготорговца придал уверенности Косте, и тот наконец-то смог пошевелиться.
   Вольт дал дорогу неуверенно шагавшему пареньку.
   Квартира...Хотя какая, собственно, квартира? Это была настоящая библиотека! Стеллажи, стеллажи, стеллажи...Этажерки, полки, шкафчики и шкапы...И отовсюду на Костю смотрели книги. Новые и старые, размером со спичечный коробок и с процессорный блок компьютера. Это был настоящий книжный храм!
   - Вижу, что тебе понравилась моя лавка, - Костя не видел лица Феликса Эдуардовича, стоявшего позади, но был уверен, что тот улыбается шире кота, дорвавшегося до стратегических запасов валерьянки. - К сожалению, предложить пройти на кухню не могу, там такой завал...Хочешь, принесу тебе чай сюда?
   - Н...не...нет...К...кн... - парень всё никак не мог с собою справиться.
   - Что ж, давай посмотрим на книгу, - Матюшин топорно повернулся к Вольту.
   Хозяин букинистического рая стоял, сложив руки крестом на груди, оценивающе глядя на подростка. В глубине его глаз читалось...читалась...Костя не мог понять, о чём думает Феликс Эдуардович: в этих глубоких (там бы, наверное, и Кракен утонул!) карих глазах плескались какие-то чувства и мысли, но прочесть их было невозможно.
   - Можно? - Феликс потянул руки к труду Розенталя. - Тебя, наверное, мама послала узнать, сколько может стоить эта книжка?
   Матюшин разжал пальцы, которыми вцепился в книжку, и еле-еле смог кивнуть.
   - Что ж. Интересно...Интересно...- Вольт постоянно повторял это слово, осматривая "Очерки".
   Бережно приняв в руки, Феликс несколько мгновений ничего не делал, лишь только смотрел на обложку. Затем бережно, нежно, поглаживая корешок указательным и средним пальцем левой руки, раскрыл книгу, начал листать...
   "Так, наверное, священники в руках святыни держат" - пришло Косте на ум самое подходящее сравнение.
   Феликс наконец-то перевёл взгляд на Костю - и в глазах уже далеко не молодого (книготорговцу было лет семьдесят на вид) Вольта зажглись молодцеватые, весёлые огоньки.
   - Приходи завтра - или вечером, я попытаюсь разузнать поподробнее. Скажи маме, что несколько тысяч за книгу получить - это предел мечтаний, и всё же...Я посмотрю. Договорились? И не бойся меня, я ведь не колдун какой-нибудь!
   И Вольт засмеялся, хотя смех его и выглядел натужным, наигранным.
   - Д...да, конечно, - Костя кивнул, принял на руки "Очерки" и со всей возможной поспешностью помчался прочь, на лестничную площадку. Даже старинная дверь показалась легче пушинки, настолько взволнован был Матюшин.
   А Феликс ещё очень и очень долго, наверное, не меньше вечности, смотрел на захлопнувшиеся "дерматиновые врата", что и не заметил, как за его спиной появился второй обитатель этой квартиры-лавки. Правда, об этом жильце никто в окрестных домах, кроме самого Вольта, не знал...
   - Что, почувствовал, да? - это был не голос - это был скрип пера, покрывавшего вязью магических слов древние пергаменты.
   Приземистый человечек кутался в махровый халат песочного цвета, поминутно чихал, отчего смешная тюбетейка на его голове так и норовила упасть, - и этому странному обитатели квартиры Вольта приходилось придерживать головной убор когтистой лапой.
   - Да...Он может творить, он может менять мир, - мечтательно произнёс Феликс голосом, который не мог принадлежать старику - только молодому, лет тридцати, парню.
   Только вот произношение...Немецкое, что ли? Или английское...
   - Я думал, что нас, Меняющих, больше не осталось...
   - Эй, эй, не хнычь, ты же ведь остался! А это уже, знаешь ли, ого-го! Не раскисай! - и квартиру вновь сотряс громкий чих человечка в халате и тюбетейке. - Проклятый климат, вот дома...Как же холодно...А ведь говорили: не суйся ты наверх, холодно... Ты чего надумал насчёт этого юнги, а? Берёшь в ученики?
   - Посмотрим. Всё возможно. А вдруг я ошибусь и в этот раз, вдруг снова не смогу научить его всему, что нужно? И он погибнет в борьбе с...
   - Так, ни слова больше! - гневно произнёс хозяин когтистых лап. И ещё, кажется, хвоста...или это просто у халата была плохо пришита кисточка?
   - Ладно, Меф, ладно...Мне надо будет подумать. Мне надо успокоиться и хорошенько, очень даже хорошенько всё обдумать! - задумчиво протянул Феликс...
  
  
  
  
  
   Никто, кроме нас
  
   Затвор винтовки клацнул с мерзким звуком "ку-клукс".
   - Эх, жалко, патронов маловато, - тяжко вздохнул Артур и, прижавшись спиной к стене, краешком глаза глянул на улицу через проём окна.
   Здание парламента оказалось в кольце. Шагах в двадцати от кованой ограды, на которой восседали металлические воробьи и соколы, протянулись баррикады, сложенные из мешков с песком. Их немногочисленные защитники, ещё вчера работавшие на ткацких фабриках, в пекарнях, железнодорожных депо и сталелитейных заводах, отстреливались от наседавших солдат. "Синие мундиры": прекрасная выучка, новейшие карабины-манчестеры, форма с иголочки, новенькая - они будто бы шли не на бой, а на очередной парад. Да и местечко было подходящее. Буквально три месяца назад здесь, на Площади мира, где стояло здание парламента, многие из этих солдат прошли церемониальным маршем в честь одного из многочисленных государственных праздников. Теперь же судьба распорядилась так, чтобы прежние зрители взялись за оружие.
   - Ничего, продержимся. Синемундирников здесь три или четыре роты. Уж как-нибудь да отобьёмся. А там, глядишь, и договорятся с военными. Я слышал, что уже ведутся переговоры. Ты думаешь, эта оперетка долго протянет?
   Слово взял взлохмаченный, чернобородый Ричард. Его лицо перечеркнула неумело наложенная повязка, потемневшая от крови. Сюртук распахнут, некогда снежно-белая рубашка - теперь грязная, провонявшая потом и гарью, правый рукав оторван: пошёл на перевязку.
   - Как бы мы меньше не протянули, - глубокомысленно изрёк Артур, отходя от окна.
   Его короткие пепельные волосы слиплись от пота, карие глаза стреляли по сторонам не хуже винтовки Мортинсона, а тонкие пальцы любовно поглаживали курок. Артурова рубашка поражала чистотой, даже на манжетах - ни пылинки. А вот брюки...Молочного цвета брюки были все в пыли, побелке, сыпавшейся после очередного выстрела пушек синемундирников и саже.
   - А вот посмотрим, посмотрим! Главное, чтобы солдаты снова на штурм не пошли, иначе не продержимся. Как думаешь, как там наши? - Ричард нервно поскрёб бороду.
   В комнате, занятой Ричардом и Артуром, больше никого и не было. Жаль только, что из-за боя им недосуг было оглядеться. Жаль! Прекрасная, древняя лепнина на потолке словно бросала вызов осколкам стекла и стрелянным гильзам, усеявшими лакированный дубовый паркет. Старинный шкаф с массивными бронзовыми ручками был повержен и придвинут к окнам: Артур и Ричард таким образом хотели обезопасить себя от шальных пуль, летевших с улицы. Вот только на второе окно другого шкафа уже не нашлось.
   - Сколько у нас патронных коробков? - Артур сел на пол, прижав винтовку к самому сердцу, не желая выпускать её. Ещё бы! За прошедший день они уже успели сродниться, и казалось, что нет друга верней, чем "манчестер" второй модели. А уж если враг всё приближается и приближается...
   - Три полных, ещё одна почти пуста, - Ричард перебрал коробки с позвякивавшими винтовочными патронами. - Нам хватит, чтобы...
   Свист. Протяжный, громкий, жутковатый...
   - Ложись! - Артур в мгновенье ока оказался на полу, накрыв ладонями затылок. Ричард перекатился поближе к поверженному шкафу, надеясь найти там укрытие.
   Бух! Треск, гром, шум сыплющейся с дрожавшего потолка штукатурки.
   - Мимо, - первым опомнился Артур. - Проклятые мортиры, все нервы истрепали.
   - Это точно...Артур...Слышишь? - лицо Ричарда, белое (на шкаф как раз рухнуло несколько кусков штукатурки), вытянулось.
   - Что? Что такое? - Артур не мог понять, что произошло.
   - Тихо. Я не слышу выстрелов, - Ричард подполз к окну, и оба друга выглянули в окно.
   Люди поднялись на баррикады...и обнимались! Кто-то всё-таки выстрелил в воздух из револьвера. А синемундирники бросали оружие и на глазах защитников парламента срывали с себя погоны и эполеты.
   - Мне это снится - или мы всё-таки победили? - неуверенно проговорил Ричард.
   - Если это и сон, то пусть он никогда не кончается, - одними уголками губ улыбнулся Артур - а потом расхохотался.
   Они всё-таки победили. Пекари, ткачи, литейщики, железнодорожные рабочие. Но кто же знал, чем обернётся их победа...
  
  
  
   Коннахт
  
   Горцы и жители равнин принесли ему клятву. Каждый из воинов, что стояли позади него, клялись своей драгоценной кровью. Эта красная "вода", что текла в жилах их великих предков, теперь была знаком. Великим знаком того, что за ним пойдут даже на тот свет.
   Коннахт глубоко, устало вздохнул израненной грудью. Он огляделся по сторонам, припав на одно колено. Второе просто отказывалось слушаться своего хозяина: наконечник вражьей стрелы застрял в нём. Тот лучник досаждал ему даже после своей смерти.
   На зелёных холма, поросших священным вереском, лежали окоченевшие трупы. Смерть помирила извечных врагов и поравняла вождей, лендлордов и последних нищих. Богиня мёртвых славно попировала: никогда прежде ей не доставалась такая обильная жатва.
   Коннахт повалился на землю. Глаза заливал едкий пот, в голове гудело, наконечник стрелы обжигал невероятной болью всё существо Первого вождя. Вождя, у которого больше не было подданных: все полегли здесь.
   Сладкоголосый Скади, величайший бард Зелёных холмов, нашёл сувою смерть у подножия холма. Первая атака вражеской конницы стала для него последним в жизни боем. Копьё лендлорда проткнуло его насквозь, пробив лёгкие, которые рождали вошедший в легенды голос. Никто из бардов не достоин будет спеть об этой битве.
   Верный Коннор. Извечный молчальник. Ни разу улыбка не озарила его лицо - так же как и гнев. Никакое чувство не отражалось на челе Коннора. Лишь в этой битве горцы и жители равнин услышали его заливистый смех, который вполне мог заставить оттаять самую грустную дочь лендлорда. А может, и не мог: теперь этого никогда не узнать. Коннор закрыл своим телом Первого вождя. Две стрелы - и обе в сердце. Боги, почему же оно не оказалось каменным, почему людская молва снова оказалась пустым враньём?
   Легконогий Ивор. Не было лучника метче. Его глаз мог разглядеть дамское личико на вершине горы. И завоевать сердце хозяйки. Никогда больше не ждать ни крестьянки, ни благородной встречи с Ивором: удар меча - и голова отделилась от тела. Стрелок никогда не любил надевать перед битвой доспехи. И поплатился за это.
   И ещё многих Коннахт мог бы назвать: весёлый Скади, благородный Брюс, мятежный духом Стюарт, мудрый Валитар, хитрюга Кнетер...
   Все они лежали на этих холмах. Их саваном стали вражеские тела, а гробом - заросли вереска. Разве есть что-нибудь лучше для великих воинов?
   Утром Коннахт сказал бы, что нет. Теперь он точно знал: да. Жизнь. Та единственная вещь, что имеет какое-то значение для человека.
   Все погибшие за свободу Зелёных холмов и Высоких гор могли жить...Если бы не ошибка Коннахта!
   Первый вождь зарылся лицом в ладони. Слёзы закапали на залитый кровью горцев, жителей равнин и лендеров вереск. Коннахт плакал. Теперь он мог ни от кого не скрывать своих слёз: больше никого не осталось в живых.
   Луна занимала своё извечное место на страже дремлющего солнца, а Коннахт всё плакал.
   Холодный ветер пробирал его до самых костей, далёкие волны в тысячный раз пытались выплеснуть морскую воду на скалистый берег, но слёзы всё не кончались у Первого вождя.
   Лишь когда луна, завидев просунувшееся солнце, покинула свой пост, Коннахт поднялся с колен. Он окинул взглядом поле битвы. И пошёл на юг. Предстояло величайшее дело, которое может быть у горца: месть. И для её исполнения надо было столько всего сделать...
  
  
  
   Сын Константина
  
   Тёмные волны плескались о борт старого торгового корабля. Доски отзывались тихим стоном-поскрипыванием при каждом движении. Старушка-катерга на свой лад бунтовала против этого путешествия. Но ни бородатый капитан, сотни раз ходивший этим маршрутом, ни уставшие матросы, ни отряд охраны не обращали на этот тихий бунт никакого внимания.
   Лишь единственному пассажиру никак не удавалось заснуть. Каждое поскрипывание досок отдавалось в его мозгу треволнениями и отголосками почти позабытого, а теперь вновь появившегося страха. Страха перед казнью...
   Мятежнику милостиво предложили чашу и шёлковый шнур. Кое-кто решил вспомнить древний обычай. Это было что-то вроде последнего издевательства над вестархом-бунтовщиком.
   Огромные кулаки человека сжались. Мускулы, некогда налитые молодостью и силой, теперь стали дряблыми и слабыми. Ноги покрылись многочисленными шрамами и мозолями. Они отняли у него всё, кроме жизни. И ту пленник спас лишь благодаря своей удаче и привлекательной внешности: он смог встретиться с императрицей. Та заменила казнь ссылкой подальше от столицы.
   Но теперь, похоже, всё изменилось: старушка-катерга, куда его посадили поздно ночью, плывёт куда-то. Интересно, куда? В знойную пустыню, на скалистые острова или в земли северных варваров?
   Но вот раздался звук глухого удара о пристань. Мгновение - и скрип досок прекратился. Катерга достигла пункта назначения. Через минуту пленника вывели воины в тёмных плащах, под которыми были сокрыты мечи и доспехи. К чему такая таинственность? Пусть лучше казнят прямо здесь, на воняющем тухлой рыбой пирсе, и конец мучениям! Всё, надоело! У него уже больше нет сил сопротивляться и жить дальше. Бывший вестарх просто до смерти устал.
   - Избавитель, прими меня, - сухими губами прошептал пленник.
   Его охрана не услышала или не показа вид, что услышала, эти слова. На голову ему накинули мешок. Но перед этим он всё же успел заметить почти позабытые места. Странно, прошло-то всего полгода, а вестарху казалось, что целая вечность минула с того памятного дня свидания с императрицей.
   Пленник не обращал внимания на тихий разговор стражников, что вели его куда-то и даже на то, что его посадили в какую-то повозку.
   Раздался свист опускающегося бича, быки скучающе, привычно замычали, и повозка тронулась.
   Вестарх всё гадал, зачем он понадобился здесь. Может быть, кто-то из его старых недругов занял престол? Нет, иначе бы очередным утром пленник просто не проснулся. Или посинел бы, вкусив отравленную еду. Или "случайно" упал со склона. Или "вдруг решил утопиться" в море, а стража "не сумела бы" его остановить.
   Тогда кто-то из родичей смог помочь опальному вестарху? Да нет, он сейчас ничем не может быть кому-то полезен. У него не осталось ни денег, ни особых связей при дворе. Лишь всепоглощающая ненависть у него в сердце и жажда несбыточной мести - в мыслях.
   Но вот снова раздался свист бича - и быки, помычав для порядку, остановились.
   Вестарха толкнули в спину: мол, иди, двигай ногами. Пленник послушно пошёл, ведомый под руки охранниками.
   Ноги ступали сначала по мощёной улице, а затем, после скрипа открываемой калитки, - по мраморным плитам.
   Это могла быть просто вилла какого-то знатного человека, но сердце не хотело верить доводам разума и твердило, не переставая: "Я снова здесь! Здесь! Здесь!".
   Потом вестарха подхватили уже новые руки: эти были явно посильней и уверенней. Вполне возможно, пленника велю сюда те же люди, что некогда принесли шнурок и чашу.
   Внезапно, погружённый до этого в воспоминания о былых днях, разум вестарха словно взорвался: с его головы сняли мешок.
   Огонь восковых свечей и нефтяных ламп, казалось, мог потягаться со светом солнца, настолько ярким он был.
   Вестарх упал на колени: перед ним была она, императрица. Та, кто некогда спас его жизнь.
   Уже немолодая, сорока лет от роду, она сохраняла блеск былой красоты. Не самое полное приятное лицо, проницательные глаза. Фигуру подчёркивала пурпурная хламида.
   - Приветствую тебя, сын Константина, - так же императрица назвала его в тот, прошлый раз. - Ты рад снова вернуться?
   - Если бы рубище пленника и мешок, то я мог воздать должное красоте града и его правительницы, - Роман редко говорил витиеватыми фразами. Это было не для него. Воин должен быть воином, а поэтов и писателей в стране, похоже, было много больше воителей.
   - Ты ничуть не изменился, сын Константина, - императрица улыбнулась. - Быть может, ты простишь тюремщиков за плохое обращение, если я скажу тебе кое-что...
   В покои императрицы промелькнула какая-то тень. Очередной безликий слуга, коими полнился дворец. Евнух, скорее всего.
   - Великая, - слуга распластался на полу, облобызав туфельку правительницы. - Ваше повеление исполнено.
   Подбородок императрицы чуть дёрнулся в знак того, что она довольна новостью. Слуга поднялся на коленки и, пятясь задом, начал покидать покои.
   - Новый Иерусалим завтра узрит нового василевса, - императрица довольно улыбнулась, когда слуга уже ушёл. - Надеюсь, ты ничего не имеешь против императорской диадемы, сын Константина?
   Дыхание бывшего вестарха перехватило. Он боялся, что это всего лишь шутка. Но глаза императрицы говорили обратное.
   Обрадованное сердце рвалось из груди. Глаза заблестели. Пленник впервые за эти месяцы вздохнул полной грудью. Василевс. Он станет василевсом...
   Ошарашенный разум ещё пытается убедить сына Константина в том, что всё это ложь. Но сердце не хочет в этом убеждаться. Оно не может не верить. Именно за это он страдал в ссылке, вдали от столицы, в родных краях...
   - Я вижу, что не против, - императрица говорила так. Как будто подтверждала чьи-то слова. Она убеждала себя в чём-то. И наконец-то решилась. - Тогда поднимись с колен. Не должно тому, кто завтра станет василевсом ромеев, становиться на колени перед кем-нибудь.
   - Я больше ни перед кем не буду становиться на колени, императрица.
   Человек, который некогда был вестархом, минуту назад был пленником, а вскоре станет василевсом, поднялся с колен. Его руки сжались. Месть владыки скоро настигнет тех, кому предназначена.
   - Слово Романа Диогена, - добавил он во весь голос.
  
  
  
   Легенда о последней розе
  
   Пролог.
  
   "Каждый из нас проходит свой собственный путь в жизни, хочет он того или нет, выбрал ли он этот путь или путь выбрал его - не важно. Главное, что проходит.
   Кому-то везёт, и его тропка в жизни оказывается лёгким, долгим и увлекательным вояжем со всеми удобствами. Кто-то оказывается не так везуч, и его короткое путешествие может закончиться, так и не начавшись.
   Но все, так или иначе, меняются, сделав последний шаг на пути к Цели. Я бы не сказал, в худшую или лучшую сторону: всё это такие относительные величины, что жонглируя ими, можно обжечься. Нет, люди просто меняются. Появляются шрамы на лице - или на душе. Любовь сменяется ненависть, и наоборот. Друзья становятся недругами, а худшие враги могут подставить своё плечо в трудную минуту.
   Иногда путь, выбранный человеком, может повести новой дорогой целый народ. Такое всё же редко, но случается. История знает множество примеров тому.
   Однако легко ли понять, чем закончится путь? Увлечёт ли он только одного человека - или весь мир?
   Сомневаюсь. Об этом нельзя сказать, даже пройдя свою дорогу. Иногда это очень трудно: идти вперёд, пытаться увлечь людей. Жертвовать собой - и умирать, не зная, удалось ли тебе воплотить свою мечту в реальность, или пустые грёзы так и остались просто пустыми грёзами.
   Но некоторые, самые удачливые, могут оценить тропку, проложенную ими через океан жизни, ещё не подойдя к двери между жизнью и смертью. Такие люди - истинные счастливчики. Чаще всего это не герои, отнюдь! Это простые люди, которые старались сделать этот мир чуточку лучше. Просто хотели делать добро, не ожидая благодарности, изо дня в день заниматься рутиной, которая принесёт пусть маленькую, но всё-таки - пользу - своему народу. Такие люди достойны уважения. Как жаль, что чаще всего они его не получают"
   "Речи и проповеди Тэари, Мессии"
  
   Пусть в начале будет сказка - ведь она так чудесна и загадочна, увлекательна и проста!
   Жили-были в далёкой и древней стране король и королева. И долго не было у них детей. И тогда воззвал король к небу, моля заоблачные выси даровать потомство. Молчало небо. Даже ветер, вечный странник между небесами и земной твердью, затих. Огорчился король.
   Тогда воззвал король к морю, моля пенные волны даровать потомство. Молчало море, шумно вздыхая где-то за горизонтом. Рыбки устремились прочь от берега. Опечалился король.
   Тогда воззвал король к горам, молчаливым стражам мира, моля даровать потомство. Молчал камень. Молчали скалы и утёсы. Разозлился король.
   Тогда воззвал владыка народа своего к огню, дарителю тепла, противнику всего живого, хранителю жизни в холода и морозы, моля о потомстве. Потухло пламя, не ответив мольбам.
   И сказал тогда король в гневе, что отдаст судьбу своего народа в руки тому, кто поможет королеве подарить своей стране наследников.
   Отозвался странник, калека, знахарь и колдун, пришёл в столицу к королю, протягивая чудодейственный эликсир королеве. Выпив тот эликсир, родила королева двух сыновей через девять месяцев.
   Не было предела королевской радости! Вызвал тогда король знахаря, желая узнать, какую награду он желает. Туманно ответствовал знахарь: "Ты сам уже заплатил. Единством своего народа, королевства и потомства" - и исчез колдун в ту же минуту. Или же сгинул потом безвестно в самой глубокой темнице королевской - разное люди говорят...
  
   Был черёд сказке - пришёл черёд легенды. Была сказка доброй - быть легенда кровавой и ужасной.
  
   До сих пор седые старики говорят, что мир полнится болью и страданиями, оставшимися от битвы двух братьев, Юма и Тома. После смерти своего отца, короля, они не могли решить, кому достанется королевство. Повитуха, как назло, не могла припомнить, кто появился на свет первым, а кто - вторым. Не до того было.
   Прошли многие дни в споре. Тогда было решено поделить королевство пополам. Но и тут разгорелся жаркий спор, кому какие земли отойдут. Ведь большим было королевство- весь мир. Все горы и реки его, поля и леса, моря и твердь.
   В пылу спора схватился один из братьев за меч. Второй последовал его примеру. Бой между ними произошёл: но не было в нём победителя. Оба оказались равны по силе и боевому мастерству. Ушёл один из братьев из королевского дворца, пообещав, что вскоре вернётся и заберёт себе трон. Второй, смеясь, ответил, что не достанется такому гостю ни пяди земли. Зря смеялся, ой, зря...
   Собрал ушедший брат силу великую на юге королевства. Магов призвал, кудесников, чародеев, монстров лесных и водных. Народы нечеловеческие, уродцев и гномов, эльфов и карлов, кентавров и драконов, и сотни, сотни других, кому тесно было под властью человеческой. Нарекли его за такое предательство потомки Первым Изгоем.
   А второй брат, что остался в родном замке, смог выставить самых преданных витязей, рыцарей, святых людей, героев и ревнителей рода людского.
   И была битва, равной которой не было ни до, ни после. Вспучилась земля, пошли по тверди трещины, когда две великие силы сошлись на поле брани. Лилась кровь не реками, а целыми морями. Истребили люди и нелюди друг друга в той битве. Не осталось более нечеловеческой крови, что текла бы в живых существах, по всем известному миру. Не осталось доблестных витязей, святых людей и благородных рыцарей. Пали все они, выстлав поле телами.
   И сошлись братья в Последнем Поединке, проткнув мечами друг друга одновременно. Треснула земля, едва капли братской крови, смешавшись, брызнули на неё. Стали отдаляться две части некогда единого континента. Погибла последняя надежда на единство некогда монолитного королевства...
  
   Была рассказана за кружкой пива легенда - пора прочесть в тёмной келье историю. Не терпящую придумок, всяческих нелюдей и магии. Не терпит она и тёмных пятен -их замазывают победители, задевая некогда прописные истины, меняющиеся на глазах одного поколения.
  
   Издавна два королевства, Северное и Южное, враждуют между собой с лютой ненавистью, противостоят друг другу. Лишь Срединное море и острова, что рассеяны - преграда для жителей этих континентов. До поры до времени Срединные острова сдерживали натиск Северного и Южного королевств. Но эпохи сменяют одна другую - сменился период мира эрой войны.
   Первым начало распадаться Южное королевство. Вассалы и слуги более не желали слушать Единого короля, выполнять его приказы, идти вместе с ним на войну, пировать в одной зале. Один за другим стали откалываться территории. Некоторые "независимые королевства" можно было окинуть взглядом с верхушки не самой высокой башни. Другие нельзя было и за год пешком обойти из конца в конец.
   Владыка Северного королевства, естественно, решил воспользоваться ситуацией. Он собрал такую огромную армию, которую не собирали его предки от начала истории. Но будь повелитель достаточно умён, он бы попросил у Срединных островов помощи в войне, доставке армий и продовольствия, наёмников в обмен на долю в добыче и захваченной земле. Тогда осколки Южного королевства пали бы в считанные месяцы, склонившись перед могуществом Северного владыки.
   Но тот оказался не так умён, как можно было подумать. Первым делом он возжелал покорить гордые народы Срединных островов, создать базу для наступления на Южный континент - и обломал зубы о скалы островов.
   Срединные острова объединили свои силы. Их быстрые и манёвренные корабли мешали транспортам доставлять десанты. А когда флот Северного владыки всё-таки смог только благодаря своей численности прорвать оборону Срединных островов, то захватчикам было уже не до чужих земель.
   Родная страна полыхнула заревом мятежей и бунтов. Налоги, поборы, коррупция, огромное напряжение народа, казавшаяся бесконечной и совершенно неудачной война стали таким топливом для ярости недовольных, что Северный Владыка потерял более половины своих бывших владений даже быстрее, чем Южный король - свою страну.
   Связь с родиной была прервана, и разные отряды Владыки решили, что им пора или возвращаться домой, или покорять чужую землю. Бывший повелитель Северного королевства вскоре оказался убит заговорщиками, а его армия развалилась на многочисленные мелкие отряды. Самые удачливые смогли покорить для себя новый дом на Срединных островах, остальные или погибли в боях с местными жителями, или отправились на корм рыбам. Несколько тысяч прорвались к Южному континенту и основали там небольшое государство. С тех пор карта мира неоднократно перекраивалась. Рождались и гибли империи, зарождались и отправлялись в забвение религии. Но когда-нибудь всё приходит в порядок. Вот и этот мир потихоньку успокоился.
   Постепенно на обоих континентах государства заключили разные союзы, отпрыски правящих династий переженились, словом - все сферы влияния были поделены. И конечно, настало время подумать: "А что творится на противоположном берегу Срединного моря?".
   Эта мысль первой пришла в голову южанам. К тому времени практически во всех Южных королевствах стала главенствующей вера в Карвиниуса. А он наказывал нести веру в себя другим, заблудим и тёмным душам. И к счастью для самых буйных южан, не уточнил, как именно можно нести, а как - нельзя.
   И снова полыхнуло. Самые буйные, жадные, благородные, религиозные и расчётливые собраны в двух местах. Заключены союза со всеми вольными городами и государствами Срединных островов. Корабли наняты. Война началась. Нет, пусть уж лучше будет Священная война! Ведь в первую очередь веру несут, а уж потом потакают своим низменным чувствам. Вроде гордыни, стяжательства и сребролюбия. Конечно, так говорили только священники Карвиниуса, наставляя воинов перед первым боем.
   Северяне буквально пропустили время высадки. Очередная война за очередную спорную территорию отвлекала всё внимание самых сильных государств континента.
   А удар пришёлся на маленькие и гордые, но слабые армией страны побережья. За несколько недель полоска земли от края и до края континента была покорена южанами. Первый успех вскружил им голову, и они решили, что разделившись на множество мелких армий, смогут быстро поставить на колени Север. Зря.
   Северяне быстро поняли, что южане решили вести войну до конца (абсолютного покорения континента), на время забыли о взаимной неприязни и в едином порыве пошли на южан. После длительной войны с переменным успехом чужеземцы откатились к небольшому полуострову на южном берегу Северного континента. Северяне так и не смогли выдавить врагов оттуда: помешали возобновившиеся дрязги и пробудившиеся ненависть и зависть к успехам бывших союзников.
   Южане намертво вцепились в последний осколок своих владений на севере. Ордена, созданные совместными усилиями священников Карвиниуса и южных королей, крепко держали в своих железных объятиях земли полуострова. Он был наречён Карвонширом, "землёй Карвиниуса"...
  
   А с этого момента заканчивается успевшая обрасти паутиной история. И начинается невероятная повесть, где политика переплелась с любовью, а предательство друзей с верностью врагов. Словом, началась жизнь. Или, вернее, жизни: юного рыцаря Зигмунда из Блуа, умудрённого годами маршала Николаэ Банеску, загадочного проповедника Мехтая Атруфа и последнего наследника династии Каргуфитов Аджая.
   Началась новая легенда, которую позже трубадуры и менестрели назовут "Легендой о последней розе".
   Но не будем забегать вперёд. Эта история начинается в порте Карво, столице последнего оплота южан на Северном континенте, городе, где сошлись куртуазность и аромат моря, вольный дух и оковы ортодоксальных религий. Словом, Карво - город контрастов. И немудрено, что именно здесь суждено сплестись стольким судьбам...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 1. Здравствуй, Карво!
  
   "Всегда нужно начинать свой Путь, свою Дорогу, свою Тропу. С чего? Каждый пусть решает сам. Одному повезёт, и он начнёт прокладывать дорогу в жизни из королевской колыбели. Другой окажется не настолько везуч - и первые слова произнесёт в приюте или на улице среди бездомных и бродяг.
   Однако это на первый взгляд так покажется. Разве сможет благородный увидеть, а главное, понять, прочувствовать, пропустить через себя всю боль, всю грязь человеческого рода? Всю ту ненависть, что свойственна тем людям, что каждый день смотрят на пиры, питаясь жалкими объедками. А иногда лишены даже глотка воды и куска чёрствого хлеба!
   Нет, не увидев этого и не поняв, не сможет человек править по-настоящему мудро и правильно. Такой будет прожигать свою жизнь на пирах, купаться в удовольствиях, транжиря наследство. Конечно, вы приведёте примеры королей древности, правивших мудро, жёстко, а главное, долго. Однако откуда они вышли? Их деды, а то и отцы отставили соху в сторону, оказались в нужном месте, и получили корону. Или создали новое государство на руинах старого.
   А другие? Сыновья купцов, дворян, придворных? Нечасто они отставляют в сторону бокал с дорогим вином или тарелку с заморскими яствами, дабы помочь беднякам. Не кинуть подачку, решив, что этого достаточно, а изо дня в день стараться помочь людям, которым не выпала удача родиться в богатой семье.
   Как раз те люди, люди, что сами прокладывают свою Дорогу из низов, из бедности, из грязи улиц и грязи души, достойны уважения. Они способны на многое. И практически на всё, когда понимают, что кто-то пытается отнять то немного нажитое имущество, что есть у бедняков.
   Такие люди сами делают себя и свою судьбу. И другим лучше не стоять у них на пути. Лишь помогать - или бежать без оглядки. Помогать - потому что честные люди всегда вернут долг; расчётливые - вернут вдвойне, задумываясь о будущем; хитрые - втройне, надеясь расположить к себе нужного человека.
   Бежать - потому что не будет пощады тем, кто мешает прокладывать человеку его Путь.
   Я могу лишь дать совет. Оглядитесь вокруг. Есть ли такие люди вокруг вас, что торят себе Дорогу? Если есть, то задумайтесь, куда ведёт их Тропа. Если к Добру - порвите себе жилы, но помогите таким. Если ко Злу - стойте до последней капли крови, до последнего вздоха, но заставьте сойти с такого Пути. Или навсегда прервите его"
   "Речи и проповеди Тэари, Мессии"
  
  
   Карво. Город Контрастов. В каком городе мира вы сможете услышать торговцев, говорящих на тридцати языках? Не говоря уже о покупателях, изъясняющихся на вдове большем количестве наречий и диалектов. Городе, где по соседству будут стоять кирпичная казарма бесстрашных рыцарей, белокаменный храм то ли безумцев, то ли величайших гениев-мессианцев, глиняные хибары тарганцев, местных жителей, и изящные мраморные дворцы островитян? Уверяю, нигде более!
   Но мало кто из жителей этого портового города, провонявшего тухлой рыбой и человеческим пороком, задумывался, насколько красив этот уголок мира, их приютивший.
   Только тем, кто прибывает со стороны моря, удаётся оценить все грани красоты и необычности Карво. Пенные брызги небесно-голубых волн, громкие крики белых чаек, отрывистые команды матёрых морских волков - и громада города, мгновение за мгновением увеличивающаяся прямо у вас на глазах. Да, ради этого стоит жить. Ради этого стоило умереть тысячам и тысячам людей, покорявших эти земли на Северном континенте. Каждая пядь впитала в себя столько крови, что не смыть ни Последней бурей, ни молитвами всех праведников мира, умерших и ещё не родившихся.
   Примерно об этом думал юный рыцарь Зигмунлд из Блуа, стоя на корме торговой барки. Семнадцатилетний юнец решил попытать счастья в Карвоншире. Третий сын барона Стефана Блуасского, он получил лишь коня, рыцарский титул и оружие после смерти отца. Поместье отошло старшему сыну, Людвигу.
   В сердце Зигмунда жила надежда на великое будущее. Ночью к нему приходили сны о великой славе, которой он покроет себя в северных землях, о богатстве и о любви, которые рыцарь здесь добудет. В редчайших на юге изумрудных глазах рыцаря светилась надежда на великое будущее.
   С детства третий сын барона Блуасского грезил походами, Севером и историями, которые приносили на Юг возвращавшиеся из походов воины, байками и легендами. Любой трубадур, что ходил по дорогам Юга, зарабатывая себе на жизнь пением и музыкой, мог исполнить песню о героях Священной войны с северянами. И более всего Зигмунду запомнились легенды и песни о короле Карле Бесстрашном. Мудрый правитель, он с горсткой рыцарей и несколькими тысячами вилланов первым ступил на землю Севера. Гений полководца, удача, неслыханная дерзость, отчаянная храбрость, величайшая преданность войне - и за несколько месяцев пало вражеское королевство, на землях которого сейчас располагается Карвоншир. А потом была Битва в Узилище, где крохотное войско Карла пробивало дорогу основным войскам Юга.
   Два дня боёв на горном перевале. Полторы тысячи уставших южан сражались с тридцатью тысячами северян. На закате второго дня пал сам Карл Бесстрашный, схвативший знамя с ликом Карвиниуса и ринувшийся навстречу врагу. Навстречу смерти. Король пал, окружённый врагами. И когда его глаза уже закрывались, подёрнутые кровавой пеленой смерти, над горами раздались трубы Священного воинства. Карл с сознанием выполненного долга навсегда покинул бренный мир.
   Вот о такой жизни мечтал Зигмунд. Верные друзья, победы, слава, честь, лик Карвиниуса на знамени - и героическая смерть на поле брани в окружении вражеских орд.
   Однако это всё в будущем, это всё обязательно произойдёт -а сейчас надо вступить на святую землю Карвоншира. Ведь за плавание на барке, за возможность попасть на землю своих надежд, юный рыцарь из Блуа отдал самое дорогое, что у него было: верного коня Рафио. Чалый скакун был его лучшим другом, в чьих глазах светилось понимание и уверенность в Зигмунде. Но желание славы и подвигов перебороло все остальные чувства в третьем сына барона Блуасского.
   Барка пристала к пирсу, далеко выдававшемуся в море. Место, где располагалась гавань Карво, позволяло древним строителям не особо беспокоиться насчёт крепости доков. Далеко в море впивались, не желая отступать, два каменистых мыса, надёжно закрывавших гавань от непогоды. На них же были построены зодчими и инженерами со Срединных островов потрясающие по своему изяществу и надёжности фортификации.
   Толстые стены, сложенные из обтёсанных и отшлифованных природой и людьми до яркого блеска каменных глыб, которые вели к двум маякам, располагавшихся у кромки моря. Чёрные громады, на вершинах которых каждую ночь горело жаркое пламя, отражавшееся в сложнейшей системе зеркал. Маленькие крепости, в которых гарнизон смог бы обороняться многие недели и даже месяцы.
   На стенах были расставлены баллисты, направленные в сторону моря, откуда в любое мгновение могли показаться суда враждебных северных государств. Однако в мгновение ока эти орудия можно было повернуть в сторону гавани, если бы противнику посчастливилось туда прорваться.
   Однажды так уже случилось: охранная флотилия Карво была вдалеке от порта, сдерживая напор вражеского флота. Однако одна эскадра всё же смогла прорваться к гавани. И там же потонула: мощные стрелы баллист, катапульты, что метали с пирсов бочки с горючим маслом - симфония огня и смерти длилась не более часа. Потом всех вражеских матросов, которым не посчастливилось утонуть, посадили на захваченный охранной флотилией корабль. И пустили его ко дну, пробив днище ниже ватерлинии. С тех пор никто более не захотел атаковать Карво со стороны моря: вот уже сорок два года ни одна вражеская флотилия не появлялась на расстоянии выстрела баллисты возле гавани.
   Корабль пристал к пирсу. Матросы кинули канаты, а несколько потовых рабочих, в грязных и потёртых серых одеждах закрепили их. Именно в этот момент шум порта пробрался и на барку.
   Гомон торговцев, крики чаек, ругань грузчиков, отрывистые команды капитанов, возгласы кабацких зазывал и торговцев рыбой. Да, это был Карво.
   Зигмунд вздохнул полной грудью. Ни с чем не сравнимая смесь запахов и даже вкусов. Морская вода, рыба первой и далеко не первой свежести, привкус соли на губах, всевозможные "ароматы", которые издавали выловленные у самой гавани "дары моря". С непривычки эта смесь могла показаться гадостью, вызвать желание сплюнуть и прополоскать рот чистой речной водой. А лучше -вином покрепче или ромом. Но надо, надо привыкать! И поэтому Зигмунд, сдерживая рвотные позывы, вбирал в себя запахи Карво.
   Попрощавшись с капитаном и отдав последнюю часть платы за перевозку по морю, юный рыцарь сошёл в порт. Вообще-то, о том, что в городе появился новый представитель благородного сословия, трудно было догадаться. Дешёвые шерстяные брюки, чёрный льняной плащ, более приставший бродячему менестрелю или мытарю. Белая полотняная рубаха с широкими узорчатыми рукавами. Тяжёлый короб за плечами, множество свёртков в руках. Очередной искатель приключений, решивший начать новую жизнь на новых землях. Таких было двадцать на десяток. Лишь один из этих двадцати чего-то добивался в жизни. Остальные или шли в наёмники, или становились разбойниками, или заканчивали свой век в канаве в шаге от дешёвого кабака.
   Надо было начинать новую жизнь. Но только с чего? Карво у твоих ног - и ты не знаешь, что делать, как начать исполнение своей мечты. Но Зигмунду повезло больше, чем другим. Знакомые отца, воевавшие на Севере, посоветовали сначала найти какую-нибудь таверну на северной окраине города. Там и подешевле, и поспокойней, чем в портовых заведениях: вряд ли прирежут первой же ночью ради скудного содержимого короба.
   А затем нужно решить, куда податься. В общем-то, выбор был не так уж и широк.
   Во-первых, Боевые Ордена. Они были основаны в первые годы после начала Священной войны. Официально Ордена подчинялись Конклаву, ведавшему делами Церкви Карвиниуса. Во всяком случае, так считали на Юге.
   На самом же деле Орден подчинялся только своему Магистру. Власть их была велика, власть в Карвоншире практически безраздельно принадлежала им. Защита страны, строительство пограничных укреплений, охрана морского побережья, набеги на соседей - вот чем занимались Ордена.
   Но попасть к ним было не так уж и легко. Каждый новичок должен был доказать свою преданность делу Ордена и Конклава на Севере. Немногие счастливчики надевали орденские плащи. Конечно, раньше всё было иначе. В первые годы существования любой желающий мог вступить в Орден, решив огнём и словом нести веру в Карвиниуса на Север. Однако Священная война заглохла, южан оттеснили к пределам Карвоншира, а Ордена стали костными, наглыми и возомнившими себя единственными властителями Карвоншира.
   Однако заявить во всеуслышание об это они не могли. Король-то в Карвоншире был. Ги де Лотрек Карвоншириский. Не самый достойнейший, но удобнейший: он следовал указаниям Орденов, Конклава и некоторых владык Юга. Только над Гвардией король Ги имел реальную власть. Тысяча воинов, которые должны были охранять "владыку" Карвоншира и сопровождать его в походах. Можно попытать счастья и попробовать вступить в Гвардию. Однако в последний раз гвардейцы участвовали в настоящем сражении пятнадцать или двадцать лет назад, и с тех пор предпочитали сидеть по столичным домам и получать пусть не высокое, но стабильное жалование, делая вид, что внимают каждому слову и жесту короля. Желающему подвигов не место в Гвардии. Туда скорее пойдут те, кому по душе мир, спокойствие и стабильность. Ну и, конечно, всевозможные церемонии и возможность каждый день лицезреть августейшую особу короля.
   Можно было попытать счастья и вне столицы. Множество мелких феодалов, осевших здесь во время Священной войны, нуждались в верных наёмниках и слугах. Охота, выяснение отношений с соседями и Орденами, по сути самые настоящие бандитские рейды на земли соседей, "охрана" за непомерную плату торговцев и путешественников. Нет, Зигмунду это было не надо. Ему бы отчаяться и повесить руки, однако теплилась в его сердце надежда. Надежда на Николаэ Банеску.
   Это был легендарный маршал не менее легендарной Особой армии Срединных островов. Раньше её называли Тринадцатой - ещё двенадцать объединённых армий воевало на землях Севера. Осталась только одна. И то лишь благодаря своему командиру.
   Пятидесятилетний военный, который провёл несколько грандиозных кампаний во время Священной войны. Начинал он в отряде жителей Срединных островов, присоединившемся к войску Карла Бесстрашного. Все великие битвы Николаэ был рядом с королём. Однако незадолго до последнего сражения заявил королю, что покидает со своими воинами войско. Потому что знает, как надо воевать. А вот Карл, по словам Николаэ, умеет только побеждать. Первое же поражение станет для него и последним. Так, собственно, и случилось. Зигмунд готов был долго спорить, говоря, что король Карл не заслужил упрёков. Его душа противилась этому.
   Но не уважать маршала сын барона Блуасского не мог. За последние тридцать лет Банеску во много раз увеличил численность своего некогда маленького отряда, и теперь под снежно-белыми знамёнами Особой армии воевало пятнадцать тысяч человек.
   Маршал, едва лидеры Священного воинства решили разделить силы, понял, к чему приведёт этот шаг, и спешно отвёл свою армию к Карвонширу. На все упрёки, насмешки и даже угрозы командиров южан отвечал тем, что ожидает подкреплений с островов и восстанавливает силы своих воинов.
   А всего через несколько месяцев Ордена и Особая армия были единственными плотинами на пути северных армий. Многодневные бои, отступления, контратаки, сражение у самых стен Карво, и потом - блистательнейший Бросок Безумцев. Николаэ провёл свою армию меж вражеских отрядов, а затем развернулся и разбил их по одиночке, очистив Карвоншир. Это сейчас Ордена на каждом шагу твердят о своей решающей роли в освобождении земель нового королевства. А тогда рыцари отсиживались за стенами столицы и немногих оставшихся в их руках крепостей и носу не казали за стены.
   Банеску оказался гением войны. Лишь до обиды крохотное число воинов, оставшихся под его знаменем после Броска, не дало ему закрепить успех. Кто знает, согласись Ордена и короли Юга прислать подкрепления - и где бы сейчас были хвалёные владыки Севера? Чистили бы сапоги новых хозяевам континента! А так...
   А так - все испугались славы Николаэ. И ему пришлось отступать, теряя испытанных воинов в изматывающих боях. От разгрома армию спасло лишь перемирие, заключенное между Священным воинством и Севером.
   Ныне, по слухам, Белый Маршал, прозванный так за цвет своего знамени, собирал воинов. Легко понять, зачем: повторить Бросок Безумцев. Ордена противились этому, но правители Срединных островов взяли Банеску под свою защиту. И теперь в каждой таверне, на каждом постоялом дворе, в каждом переулке Юга и Срединных островов людям, способным держать оружие, говорили, где можно попытать счастье.
   Зигмунд решил для себя, что даже раньше, чем начнёт искать себе ночлег, отправится к маршалу.
   Однако где его найти? Где-то на юге города, на Холме Праведников располагается его особняк. Но где именно этот Холм?
   В первую очередь надо по-настоящему осмотреться. Не окинуть взглядом плещущееся у самых ног море, не засматриваться на контраст красивейших церквей и особняков и ужаснейших портовых кабаков.
   Зигмунд смотрел на толпы людей, сновавших по гавани. Узнать у первого встречного? А вдруг это окажется очередной матрос, который в Карво видел только таверну да склады? Капитан барки, на которой приплыл Зигмунд, не имел ни малейшего понятия, где находится особняк Николаэ.
   Но счастье улыбнулось младшему сыну барона! К пирсу заспешили местные торговцы и посредники: узнать, не имеются ли на кораблях какие-нибудь товары для продажи.
   Торгаши не подходили один на другого. Кое-кто был в домотканом халате, смугл, толст, черноволос и низок ростом, кто-то бледен, в потёртом старом камзоле и светел волосами. У одного, в странной шапочке с каким-то колокольчиком на макушке, вообще было жёлтое лицо и невероятно узкие глаза. Как такими можно вообще что-то разглядеть?
   К барке, на которой прибыл Зигмунд, на его счастье, устремился человек вполне привычного для любого южанина облике. Широкая, пусть и потрёпанная, разноцветная накидка поверх чёрной рубахи, узкие, облегающие ноги штаны, к низу расширявшиеся, и остроносые сапоги. Одежда посредника, принятая на родине Зигмунда. Соотечественник.
   Посредник обменялся парой слов с грузчиками, взбежал по сходням на барку, не обратив ни малейшего внимания на Зигмунда. Похоже, таких людей, как юный рыцарь, он повидал в этом порту немало.
   Зигмунд решил подождать, пока посредник переговорит с капитаном барки, поторгуется с ним, пожмёт руки и устремится к другому кораблю заключать очередную сделку. Эти люди занимались только тем, что искали продавцов любых товаров, которые можно продать в Карво, то есть практически всё на свете, начиная от вяленой рыбы и заканчивая драгоценностями. А уж затем сообщали о заключенных договорах нанимателям, дельцами местной торговли самого разного масштаба.
   - Монсеньёр, прошу Вас, подождите! - Зигмунд старался говорить языком древних баллад и легенд, являвшими в глазах юного рыцаря образец для подражания, символ куртуазности.
   - Аргуфский волк тебе монсеньёр, юноша, - расхохотался посредник.
   Соотечественник пробежался глазами по Зигмунду, улыбнувшись при виде его поклажи, цокнул языком и продолжил:
   - Из благородных, юнец? Много здесь тут младших сынков баронов да графов. Да только всё едино: что граф. Что последний мясник, к жизни тутошней привыкнуть надо. Или помереть. Надо чего тебе?
   - Не могли бы Вы подсказать, где находится особняк Николаэ Банеску? - Зигмунда покоробила покровительственная манера речи посредника. Но первым начал разговор - терпи.
   В первое мгновение посредник широко раскрыл рот, ставший по форме даже круглее буквы "о", хотя такое вряд ли можно было представить, а потом расхохотался. Смеялся соотечественник Зигмунда долго, хватаясь за грудки, раскрасневшись от распиравших его чувств.
   Потом смог остановиться, мизинцем слезу, покатившуюся по левой щеке.
   - Тебе он-то зачем? Решил, что первому встречному он двери раскроет, напоит, накормит да на службу возьмёт? - широко улыбался посредник, показывая неровные жёлтые зубы.
   - Я не первый встречный, а третий сын барона Блуасского. Будь Вы из благородного сословия, то не миновать поединка. Но я здесь гость, а Вы не благородный, и потому мне придётся стерпеть Ваши насмешки и оскорбления.
   Посредник резко посерьёзнел при этих словах.
   - Щенок, у тебя хороший норов, но гонору многовато! - он погрозил пальцем. - Я не смеюсь над тобой. Только как благородный благородному скажу: в глазах Николаэ ты выглядишь точь-в-точь как я сказал.
   - По-моему, Вы только что присвоили себе звание благородного! - Зигмунд не мог удержаться. Как какой-то там мелкий посредничек, пусть и его соотечественник, смеет причислять себя к благородному сословию? Как он смеет сравнивать себя с сыном барона?
   - А ты не суди по облику: сам-то ты не больно похож на рыцаря. Где доспехи, конь, слуги, оружие? А? Не надел! А скакуна и слуг в коробе спрятал? То-то и оно, юнец. Сперва бы подумал, с кем говоришь. Но мне ты чем-то понравился. Я был очень похож на тебя в молодости.
   Последние следы веселья стёрлись с лица посредника, и Зигмунд почему-то отметил про себя многочисленные морщины и хитрые серые глаза собеседника.
   - Видишь улицу, что начинается у той таверны?
   Собеседник указал пальцем, оканчивавшимся грязным длинным обгрызенным ногтем, на здание таверны, со стен которой облезла штукатурка, а кровля начинала потихоньку проседать. Между питейным заведением и серой громадой каменного здания с черепичной крышей, скорее всего - склада, начиналась брусчатка. Улица. А вдалеке маячила какая-то тонкая гора, несуразно смотревшаяся на фоне домов.
   - Это Островная улица. На ней селятся выходцы со Срединных островов. Иди всё время прямо, не сворачивай. Если будешь идти быстро, то вскоре уже поднимешься по ступенькам особняка Николаэ Банеску. Прощай, юнец, пусть Карвиниус присмотрит за тобой!
   Посредник отвесил шутливый поклон и устремился к только что приставшему к пирсу кораблю.
   - Как он смел так... - Зигмунд начал бубнить себе под нос. Но капитан барки, сошедший по сходням, прекрасно услышал эти слова.
   - Конрад-то? - капитан барки "Шутливая" прекрасно знал личность посредника Конрада из Тренда. - Тринадцать лет назад он приплыл сюда. И видок у него был даже веселей, чем у тебя, клянусь Последней Бурей! И не подумаешь, что четвёртый сын герцога Трендского! Ты только не шибко часто его поминай здесь. Не надо языком болтать о прошлой жизни осевших здесь людей. Не любят они этого, клянусь Первым Штормом!
   Зигмунд даже поперхнулся, а капитан "Шутливой" от всей души похлопал его по спине. Герцогство Трендское было независимым государством Северного континента. И не из последних! Властелин его славился резким и взрывным характером. Особенно если дело касалось его многочисленных отпрысков. Интересно, что же такое совершил Конрад, чтобы его в прямом смысле вышвырнули вон из герцогства?
   Всё герцогство ещё многие годы говорило, что "сущую мелочь"! В шестнадцать лет взывал на Поединок Чести престарелого мужа одной весьма известной дамы. Она самой последней узнала, что Конрад по уши в неё влюблён. Карвиниус явно следил за тем поединком: Конрад сразил противника, но оставил тому жизнь. Отец, конечно, разгневался. А так как сын был младшим, и не числился среди ближайших претендентов на трон, то оказался изгоем в стране. Герцог, говорят, всё-таки глубоко в душе гордился своим отпрыском. Ещё бы! Победить третьего фехтовальщика в стране.
   Однако никто не знал, какое, по большому счёту, жалкое существование влачит в Карвоншире Конрад. И главное. Почему: с его-то талантами и фехтовальным мастерством!
  
   Зигмунд ещё очень нескоро добрался до особняка маршала. Он поминутно останавливался, оглядывался по сторонам, впитывал в себя Карво.
   Островная улица была столицей Карвоншира в миниатюре, наполненная контрастами и ароматом обоих континентов, но с особым колоритом, который, к сожалению, могли заметить лишь хорошо знающие город люди.
   Брусчатка была чиста, по ней не текли канавы, полные помоев и грязи. Однако нищих, что сидели в лохмотьях у стен жавшихся друг к другу домов, здесь было много больше, чем на самых бедных улицах Карво. Воины-неудачники, потерявшие руки или ноги в боях с северянами, нищенствующие монахи Карвиниуса, спившиеся моряки и просто бродяги. Они протягивали руки к многочисленным прохожим, моля "о одной-единственной монетке доброго господина" или "о кусочке хлеба, всего лишь кусочке хлеба!".
   Зигмунд бросил пару медяков самому жалкому из "тружеников улиц": чёрная засаленная повязка, закрывавшая правую половину лица, изорванный камзол южанина, культя вместо левой ноги и язвочки на коже.
   Остальные нищие, завидев, что юнец щедр, тянули к нему руки в немой (а нередко - в более чем не немой) мольбе. Но рыцарь и так вместе с медяками потерял целый сытный ужин. Или даже три, но таких, чтобы хватило едва двигать ногами после.
   Дома и прохожие, словно нищие, не были похожи один на другой. Попадались совсем новые: из красного кирпича с черепичной крышей, построенные в стиле Срединных островов. В окна некоторых даже было вставлено стекло, невиданное дело на родине Зигмунда.
   Были строения и постарше. Выложенные из камня, добытого в соседних горах, с крытыми досками или соломой крышами. В них чувствовался дух старых времён, закончившихся, когда нога первого воина-северянина ступила на этот берег. Из-за этого в таких местах чужаки чувствовали себя неудобно, им было душно и неловко. Поначалу, конечно. Затем привыкали. Люди вообще ко всему привыкали.
   Кое-где вместо домов стояли ограды или даже стены. За ними можно было разглядеть многоэтажные особняки удачливых торговцев или разбогатевших на Священной войне воинов. Хотя иногда эти было одно и то же. Ведь добычи тогда было столько, что иногда выбрасывали золото, оставляя драгоценные камни и мешочки специй. В основном, конечно, в начале войны. А потом бросали всё, что мешало бежать прочь от воинств бешеных северян.
   Но всё рано или поздно заканчивается. Зигмунд, не закрывавший рот при виде всё новых и новых удивительных чудес, понял, что поднимается в гору, когда улица резко повернула. Вдалеке маячила тёмная громада особняка Николаэ Банеску. Похоже, произошла некоторая ошибка. Это был не особняк. Это был настоящий замок.
   Улица заканчивалась довольно-таки большой площадью - огромной роскошью для Карво, где место вечно недоставало. Здесь было больше всего людей, и практически не заметно нищих. Торговцы нахваливали свой товар с лотков. В основном торговали всякой снедью, но иногда можно было заметить и оружие, а в самом отдалённом от "особняка" месте площади приютился помост, где работорговцы нахваливали живой товар.
   Зигмунд даже на минуту остановился, а рот его стал необыкновенно широк. Как никогда раньше. Потому что такого он не видел даже на родине.. Куда там крепостям и замкам Юга или фортам Срединных островов! Творение гениальных зодчих, которых маршал собирал много лет, вобрало в себя черты множества культур и уж точно - обоих континентов со Срединными островами в придачу.
   Чугунные ворота и кованая ограда с гербами, на которых не было ни единого символа. Просто поле. Чистое поле. Оно символизировало белое знамя Особой армии.
   Сразу за воротами начиналась вымощенная мраморными плитами дорожка, поднимавшаяся к вершине огромного холма, на которой расположилась резиденция маршала.
   Дорожка оканчивалась у порога узкой и длинной пристройки. Вместо дверей Зигмунд заметил поблёскивавшую на солнце поднятую решётку. Однако её в любой момент можно было опустить. Эта пристройка являлась воротами в двухметровой каменной стене, опоясывавшей "особняк". Тот стоял на определённом расстоянии от стены, наверное, там были расположены многочисленные казармы.
   А дальше...
   Дальше вызов небесам и всем богам, новым и давно позабытым, высочайшая, абсолютно чёрная башня рвалась к нему. Она заканчивалась площадкой.
   "В плохую погоду, наверное, до облаков можно дотронуться" - промелькнуло в голове у Зигмунда.
   Однако циклопическая башня была не одинока. К ней были пристроены башенки и корпуса поменьше, с покатыми крышами, но все - той же черноты, которая могла поспорить по насыщенности цвета с тьмою, что царит в душе убийц и клятвопреступников.
   Это здание было символом. Некоторые считали., что - символом власти Срединных островов на Северном континенте. Ложь! Это был символ могущества, гения и стремлений маршала Николаэ Банеску.
   Так вот что за "гору" увидел Зигмунд. Это был рукотворный хребет Особой армии. Та твердыня, что будет стоять до конца, если северяне вновь сумеют объединиться и решат добить Карвоншир. Но пока сердце стучит в груди маршала Банеску, кровь течёт по жилам, а островитяне стоят на страже Карвоншира - не сбросить южан в море.
   Зигмунд смог протиснуться сквозь толпы народа на площади к внешней стене резиденции Николаэ. Правда, это стоило ему несколько десятков извинений и моральных волнений: сколько раз ему отдавили ноги, даже не обратив на это внимания! Такого не было даже в захолустных портовых городах Юга! Правда, юный рыцарь не учитывал того, что в тех самых портах было в разы меньше народа. Да и карвонцы всё куда-то спешили, летели, не обращая внимания на окружающих. Что уж тут говорить: Север! Дикие земли для южанина.
   Людей возле ворот было не так уж и много. Не сказать, чтобы их сторонились, скорее, из уважения к хозяину не хотели толпиться. Или из страха. Здесь были только желающие поступить на службу в Особую армию. Несмотря на довольно-таки ранний час, таких людей оказалось не менее трёх десятков.
   Они окружили какого-то человека. Он стоял на чём-то высоком, только Зигмунду не удалось разглядеть, на чём, и рассказывал байки из походной жизни.
   - Монсеньёр, не Вы ли набираете людей в славную Особую армию? - Зигмунд окликнул рассказчика.
   Он был в странном костюме. "Наверное, отличительный знак командиров в этой армии" - подумал Зигмунд.
   Серый камзол, из-под которого выглядывали широкие манжеты рубашки, серые же узкие штаны и покрытая серебром перевязь с мечом. Его гарда была выполнена в виде стилизованного дельфина, а клинок необычайно длинен и узок. Зигмунд никогда не видел такого оружия или костюма у островитян, хотя этот офицер явно был оттуда родом. Третий сын барона Блуасского успел увидеть многих жителей Срединных островов, пока искал подходящий корабль, шедший на Север.
   Чёрные как смоль курчавые волосы, загорелое лицо цвета оливкового масла, зелёные глаза и тонкие усики, чьи острые кончики были закруглены.
   Островитянин рассмеялся высоким заливистым смехом. Так мог смеяться...Точно! Усики и смуглость скрывали истинный возраст человека: тому едва исполнилось двадцать пять или двадцать шесть лет. Хотя Зигмунду он уже казался стариком.
   Смех подхватили окружавшие его люди, кто-то даже похлопал сына барона по плечу. Похоже, они все думали, что Зигмунд сказал это в шутку.
   Растерянность, смешавшаяся с удивлением и любопытством, заставила Зигмунда повнимательней рассмотреть и своих будущих собратьев по оружию. Во всяком случае, юный рыцарь был искренне, что его возьмут в Особую армию.
   Практически все люди совершенно разного возраста и отечества. В ком-то угадывалась северная кровь: курчавые либо тонкие и прямые тёмные волосы, желтоватая либо бледная кожа, серые или карие глаза. Другие родились на Юге. Светлые, у некоторых даже - золотистые волосы, голубые либо чёрные глаза, широкие лица. Немало было и островитян.
   - Южанин, ты мьеня рассмьешил! - рассказчик, наконец-то прекративший смеяться, говорил на родном языке Зигмунда с лёгким акцентом, смягчая согласные. - Где ты вьидел монсеньёров? Я офицерь, - внезапно посерьёзнел островитянин, - Особой армии его превосходьительства марьшала Николаэ Банеску! А кто ты?
   - Рыцарь Зигмунд из Блуа, третий сын барона Блуасского. Хочу поступить на службу к маршалу Николаэ! - отчеканил Зигмунд. Он каждый вечер репетировал эту фразу, надеясь произвести как можно лучшее впечатление на маршала. Рыцарь думал, что Банеску лично набирает рекрутов. Что ж, в отсутствие маршал сойдет и этот офицер.
   - Рыцарь? Ну-ну, а гдье же твой конь и твои доспьехи? - островитянин улыбнулся, но меньше чем через мгновение посерьёзнел, хмуро глядя на продолжавших смеяться рекрутов. Те правильно поняли офицера, и быстро притихли. - Не обижайся, рыцарь, но туть много таких, как ты. Все ищут новую жизнь. Только не все хотять заработать потом и кровью. Так ты не расхотел ещё служить в нашей великой армии, рыцарь?
   - Нет, монсеньёр! - вот оно, начинается исполнение мечты!
   - Эй, Романэ! - повернулся на своём возвышении офицер, обратившись к другому островитянину, одетому в похожий костюм, только без перевязи. Вместо оружия у него была чернильница и лист пергамента.
   Писарь - догадался Зигмунд. Островитяне обменялись парой слов друг с другом, владелец чернильницы что-то записал на листе и махнул рукой юному рыцарю. Повинуясь этому жесту, третий сын барона Блуасского направился к писарю. Остальные новобранцы расступались перед ним: похоже, это было делом привычным.
   - Можешь поставить свою подпись? - писарь явно говорил на родном языке Зигмунда лучше, чем офицер.
   - Да, конечно, - пусть рыцари и не были охочи в массе своей до книг и письма, но Зигмунд ещё в раннем детстве научился читать и писать.
   - Тогда вот здесь, - рука писаря указала на какую-то надпись на языке Срединных островов. Похоже, имя Зигмунда. - Держи перо и не трать чернила попусту!
   Водить ощипанным гусиным пером было довольно непривычно, острие слишком сильно царапало пергамент. Но всё же через несколько мгновений очередная подпись (вернее, первая, потому что рекруты до этого ставили крестики либо прикладывали палец к пергаменту) появилась на листе...
  
  
  
  
   Ведь это наши звёзды!
  
   Глава 1
  
   Мерцал закат как блеск клинка,
      Свою добычу смерть считала,
      Взвод зарывался в облака
      И уходил по перевалу.
     
      Отставить разговоры!
      Вперёд и вверх, а там...
      Ведь это наши горы -
      Они помогут нам,
      Они помогут...нам!
      Вл. Высоцкий.
     
     
      Звёзды, эти любительницы ночных игр в гляделки, робко, с плохо скрываемым любопытством поглядывали на развернувшееся посреди безбрежного космоса действо.
      Со стороны походило на то, что маленький выводок крохотных цыплят сгрудился вокруг рыжей курицы, гневно глядевшей на хищников. Но это если смотреть с невероятно далёкой стороны, а если приблизиться, то становилось ясно, что никакие это не цыплята с мамой решили ни с того ни с сего бороздить просторы молчаливой черноты космоса. Нет, совсем не цыплята - корабли. Семь маленьких, окрашенных в блёклый жёлтый цвет канонёрских ботиков кружили вокруг ржавого, старенького, годного разве что на металлолом эсминца. Он выглядел побитым жизнью ветераном в компании новичков, шедших в свой первый бой, который вполне мог стать для них последним. Старик-эсминец надсадно гудел, двигатели так и норовили приказать долго жить, но всё же продолжал движение в сторону какого-то пятна, едва различимого на фоне ближайшей звезды. Красная кокетка всё светила. Делая вид, что ей нет никакого дела до происходящего под самым её пылающим носом.
      Скопление пятнышек таило в себе неизмеримую опасность, но "выводок" упрямо летел вперёд, назло всем препонам и врагам, навстречу гибели - или победе. Хотя для ботиков и эсминца эти две вещи мало различались, если не сказать, что они были совершенно равнозначны...
      Но что же творится внутри этих восьми храбрых кораблей? Легко узнать. Хотите? Так нет ничего проще...
      На палубах то и дело, не скрывая наглости и упрямства, мигали встроенные в стены лампы. Они так и норовили оставить экипажи во тьме, могущей обернуться не то чтобы бы смертью, но неприятными ссадинами и синяками - уж точно. Лампы в очередной раз потухли, похоже, в самый неподходящий для этого момент: откуда-то из машинного отделения послышалась отборная брань, веско и точно говорившая, чем должен был заниматься создатель проклятых (и это очень, невероятно, неописуемо мягко сказано) осветительных приборов, вместо того чтобы делать вещи, отравляющие жизнь бедным механикам и машинистам.
   - Лазарь, как я слышу, всё беснуется, - произнесено было с душою, грубым, сиплым голосом, с заключённым в него, легко читаемым весельем.
      Эти слова принадлежали стоявшему за штурвалом канонерского ботика рыжему мужчине, чей возраст приближался годам этак к сорока, но взгляду карих глаз едва ли можно было приписать более семнадцати. Так же, как и самоуверенной ухмылке, в которую растянулись губы капитана канонерского ботика, Ивора Смолгина. Он служил на этом "верблюде космоса" с первого дня, когда ботик ещё ярко сверкал в свете звёзд гладкими бортами, огоньками закрытых торпедных аппаратов и блестел иллюминаторами. Это было восемнадцать лет назад. Смолгин начинал юнгой, только-только закончившим Звёздный кадетский корпус с дипломом без отличия. Ивору, жаждущему романтики дальних странствий и приключений, пришлось столкнуться с действительностью: космическим волкам зачастую приходилось изо дня в день заниматься рутиной, позабыв о просторах Вселенной, нести охрану какой-нибудь далёкой станции, и мечтать хотя бы о маленькой ("Ну вот такой!" - показывали на пальцах матросы) заварушке. И однажды Смолгин всё-таки получил и романтику войны, и даже приключений среди далёких и неизведанных звёзд. Только они совершенно не пришлись ему по вкусу.
      В столице Галактической Конфедерации, безумно далёкой от родного мира Смолгина, Земле на очередных выборах в Верховный Консилиум с мизерным отрывом победили радикалисты. Первым же декретом Верховного Консилиума нового состава стал "Декрет Нового времени". Региональные власти Конфедерации должны были передать большую часть полномочий Земле, полностью подчинившись радикалистам. Одновременно Конфедерация должна была реорганизоваться и стать Галактической Республикой. Земля завинчивала гайки, решив, что настало время объединения всех планет под одним руководством. А всех несогласных ждала кара: радикалисты продемонстрировали несогласным, что будет с ними за их приверженность старым порядкам. Система Альфа Центавра отказалась подчиниться декрету. Через два месяца на орбитах планет Альфы показались земные эскадры. После непродолжительного боя они подавили сопротивление Сил Самообороны Центавра и провели бомбардировку самых крупных городов Системы. Безвинные люди гибли тысячами, десятками тысяч, сотнями тысяч, а по всем каналам связи земной флот передавал послание Консилиума мятежной системе.
      Обитаемые миры содрогнулись. Многие прекратили протестовать против политики новой власти. Лишь сотая доля планет, самых отдалённых, на которых ещё жили люди, в чьих жилах текла воля к свободе, память первооткрывателей и вера в себя и свои силы, отказалась подчиняться Консилиуму. И центр Оплота Конфедерации, как себя назвали неподчинившиеся системы, стала родина Ивора Смолгина. Началась спешная организация объединённого космического флота, а заодно всех матросов и офицеров, начавших службу до "Декрета о Новом времени", повысили на одно звание.
      Смолгин сперва решил, что вот она, жизнь, которую он ждал. Ивор самозабвенно отдал работе в военном флоте, участвовал во многих мелких боях на границах Оплота. Земля, казалось, забыла о мятежниках, изредка посылая на них крохотные эскадры, так, чтобы и самим не скучать, и не дать заскучать врагу.
      Романтика закончилась два года назад. Жители систем Оплоты, граничившие с Республикой, однажды проснулись - и увидели в небе земной космофлот. Тысячи кораблей низвергали бомбы на зарвавшиеся миры. Целые планеты оказались выжжены напалмом и заражены радиацией. Космос снова содрогнулся, но теперь не от страха, а от ярости. Оплот смог выстоять в первые месяцы сражений, но его территория сократилась в три раза. От полной гибели спасли только восстания в глубине Республики, вспыхнувшие как нельзя вовремя. Земля отозвала часть флота, чем спасла последний осколок Конфедерации. Оплоту пришлось поменяться. Главы неподчинившихся систем решили, что власть во время войны не может быть поделена между десятками людей, но должна принадлежать одному человеку. Однако этот избранник не должен был стать и тираном, навроде руководителей Республики. Выбор пал на адмирала Марона, руководителя флота родной системы Ивора Смолгина. Сергиус Марон согласился принять пост главы Оплота только на одном условии: адмирал выдвинул идею нового строя, при котором только и мог победить символ былой Конфедерации. Власть оказывалась в руках одного человека, наделённого почти неограниченными военными и административными полномочиями, с возможностью назначить преемника. Однако везде должно было начаться выравнивание положения граждан. Только армия и флот оказались незатронутыми идеями равенства, свободы и братства: это были совершенно не те области, в которых уравнение будет полезным. Магнатов просили (а нередко убеждали, причём весьма и весьма вескими доводами) отдать большую часть своих средств на нужды населения. На фабриках и заводах организовывались объединения рабочих, которые выбирали комиссии по защите труда и контролю производства. Медицина и образование постепенно должны были стать полностью бесплатными. Во всех учебных заведениях организовывались отделения религиозных конфессий: служители бога становились одной из основ строя, поддержкой в трудную минуту, отдохновением для душ людских.
      Простые люди поддержали начинания Марона, отозвавшись полной поддержкой всех начинаний адмирала. После объявления набора даже шестнадцатилетних парней и девушек на флот и в армию хлынули добровольцы, с огнём в глазах говорившие о будущей победе над Республикой. Ивор Смолгин, уже побитый жизнью, иногда подлавливал себя на том, что...верит этим юнцам! Верит в то, что Оплот сможет победить, что Республика падёт, а земной флот выкинет белый флаг (интересно только, как его заметят, при космических-то расстояниях!).
      Только вот не было белого флага! Земля бросила корабли в новое наступление, решив, похоже, просто заполонить Оплот кораблями. Однако республиканцы нашли совершенно не то, что за несколько лет до того. Ни один корабль не сдался. Даже двухместки, не в силах пробить броню земных эсминцев, канонерских лодок или миноносцев, шли на таран. Однажды один из этих "сумасшедших героев", как Ивор про себя называл пилотов двухместок, вышел на связь с миноносцем, к которому шёл на таран. Капитан земного корабля после той битвы до конца жизни мучился одним и тем же кошмаром: лицо курчавого шестнадцатилетнего паренька, обвинившего республиканца в предательстве человечества, а потом затянувшего какой-то полузабытый романс. Через мгновение двухместка вспорола броню миноносца, едва не искорёжив машинное отделение.
      Но храбрость, жертвенность и героизм не могли заменить даже всего одной эскадры. Республиканский флот пусть медленно, но верно подавлял сопротивление одной системы Оплота за другой. Сил Марона не хватало даже на то, чтобы оставить охранение у столицы государства. В какой-то момент стало ясно, что наступил конец. Земной космофлот вот-вот должен был появиться у столицы Оплота. Больше отступать было некуда. И адмирал Сергиус Марон решился в свой последний бой, лично возглавив передовую эскадру остатков своих военно-космических сил. Однако у героя трёх войн ещё оставались сюрпризы-шутихи для республиканцев...
      - Капитан, так напоследок можно, да? - отозвался сидевший по правую руку от Ивора Смолгина семнадцатилетний Бова Крюгер.
      Темноволосый, со слегка вьющимся волосом, серыми глазами, ямочкой на подбородке, с не пропадающей мягкой улыбкой, слегка картавивший, что только придавало Бове привлекательности и шарма, в вечно не глаженой форме. Да, именно таким был штурман-навигатор канонерского ботика "Храбрец", великолепно понимавший математику и разбиравшийся, как никто другой, в прокладывании маршрута через чернеющие, манящие далёким светом бездны Вселенной. Крюгер, решив пойти наперекор родительской воле, перешёл с математического факультета столичного университета на службу во флот, закончив двухмесячные курсы подготовки совсем недавно, перед самым отбытием эскадры адмирала Марона. Правда, Бова даже после этого не растерял своей наивности. Он так и представлял себе, как вражеский флот сдастся на милость маленькой эскадре Сергиуса, не сделав ни единого залпа. Ивору было очень страшно за умницу Крюгера. Хотя...Этот бой всё равно последний, так что страх всё-таки отступил на задний план. Как Бове наивность сможет попортить дальнейшую жизни, длина которой измерялась считанными часами, если не минутами?
   - Лазарю и до этого всё можно было, Бова, - ухмылка не сходила с лица Ивора. Может быть, тоже потому, что напоследок можно...
   - Капитан, торпедные отсеки готовы! - высокий женский голос, раздавшийся слева от Ивора, таил в своих глубинах неуверенность и щепотку страха.
      Мария Трези, ослепительная шатенка с невероятно густыми волосами и томной улыбкой. Едва девушке исполнилось восемнадцать лет, она записалась во флот канониром, и этого решительно не понимали ни инструкторы с двухмесячных курсов, ни командование. "Как такую красавицу угораздило пойти к нам?" - спрашивали себя командиры, открывая личное дело. Однако через каких-то две или три минуты ответ становился прост и ясен: месть. Республиканский космофлот превратил грузовую станцию, на которой работала чета Анны и Пьера Трези, в кусок оплавленного металла. В тот ужасный день младший брат Марии, Ив, был вместе с родителями, бегал по докам, и одним из первых заметил летящие в станцию торпеды. Радар, на ремонт которого не хватало денег, просто не высветил республиканские канонёрки. С того дня Мария жила одной только местью. Улыбке никогда более не было суждено озарить лицо Треми...
   - Я знаю, Мария. А ты готова к бою?
   - Вы можете угадать мой ответ, капитан, - холодный голос, вызывавший такое же чувство у слушателя, как промозглый ветер у бездомного.
      - Хорошо. Ну что ж, космические волки, к победе! - рассмеялся Ивор Смолгин. К сожалению, веселье его было напускное.
      На экране перед штурвалом тёмные пятна всё росли, и постепенно можно было разглядеть силуэты вражеского флота. Один за другим проявлялись очертания эсминца (к счастью, республиканцы двинули в бой всего одну эту громадину), пяти миноносцев, трёх или четырёх десятков канонёрок. Двухместки различить на фоне других кораблей оказалось довольно-таки сложно, но не невозможно: маленькие "верблюды космоса" угадывались только благодаря своему мельтешению.
      Адмирал Марон прекрасно знал, на что шёл, а ещё точнее, летел: несколько дней назад он вышел на связь с командующим вражеским флотом, адмиралом Фарпицом, и предложил выбрать место сражения. Республиканец когда-то служил вместе с Сергиусом, они слыли среди сослуживцев добрыми приятелями. Дональд Фарпиц знал, что Марон всегда был против лишних жертв. Так что всё должно было решиться у этой звезды...
      - Капитан, радар выходит из строя, - Бова начал волноваться, отчего его картавость усилилась. - Я не могу ничего поделать.
      Крюгер отчаянно стучал по непослушным клавишам, но желтоватый экран радара, напоследок выдав мутную рябь, отключился.
      - Всё в порядке, это звезда так действует. Навигационные приборы выходят из строя. Так что придётся полагаться только на самих себя. И ещё немножко - на удачу, космические волки. Выше нос! - тут даже смех, к сожалению, у Ивора не вышел. Он сам чувствовал: конец. Странно только, что ещё никто не паникует. Или уже успели себя похоронить?
      Лампы потухли. Снова раздалась приглушённая ругань Лазаря. Похоже, близкий конец совершенно не внушал машинисту, что хотя бы под конец стоит говорить нормально, а не используя брань. Хотя было всё-таки приятно, что хоть кто-то оставался самим собою на канонерском ботике.
      Только свет близкой звезды освещал палубу. Лица Ивора, Бовы и Марии приобрели кроваво-красный оттенок, заставили тени лечь по-иному, сделав фигуры членов экипажа похожими на фигуры воскового музея, слепленные мастером, помешанным на алой краске. И словно во сне двигались свои и чужие корабли, готовясь дать последний спектакль в этой постановке под названием "жизнь".
      "Только бы план Марона не подвёл" - ввинчивалась в сознание Ивора мысль-надежда. Адмирал перед самым выступлением собрал офицеров эскадры, изложив им свои мысли насчёт предстоящего боя. Просто, ясно, чётко, быстро - и слушатели поверили, даже нет, они получили полную уверенность в том, что смогут победить. Просто обязаны победить. Не могут не победить. Но при виде республиканских кораблей уверенность всё таяла, как ванильное мороженое на раскалённом камне. "Только бы план Марона не подвёл!". Руки Смолгина ещё крепче сжали потёртый штурвал. Лампы наконец-то включились, ослепительно сверкнув, чем заставили членов экипажа зажмуриться.
      "Да что ж за...." - это снова был Лазарь. Было и так понятно, чем и как он закончит реплику...Машинисту, в общем-то, плевать хотелось на свет, если бы не кислородные торпеды, которые Лазарь складывал возле торпедных отсеков. Машинное отделение в торпедном ботике располагалось рядышком с ними. Боеприпасов Ивор взял как можно больше, оставив четырёх членов экипажа на планете. Что ж, те заслужили право жить. Так что приходилось Лазарю не только следить за двигателем, но и таскать торпеды...
   - Капитан, скоро начнётся! - это уже Бова, оторвавшийся от приборов и не сводивший взгляда с экрана. - Вон, смотрите, наш флагман разворачивается!
   - Вижу, Крюгер, - лицо Ивора Смолгина стало задумчиво-серьёзным.
   Складки на лице разгладились, глаза заблестели, губы лишь изредка так и норовили сложиться в самоуверенную ухмылочку. Во время боя "Храбреца" забывал фамильярности, не стоило ждать от него ни шуток, ни добрых слов. Только дело. Только бой.
      Громадный эсминец разворачивался правым бортом в сторону противника. Жерла орудий лукаво и беззубо улыбались тьмою врагу, пусть знает, что нетронутыми республиканцы не уйдут. Адмирал Марон мог подтвердить это.
      Противник выстраивался в несколько линий, разворачивавшихся на разной высоте. Выше всех оказались миноносцы. Формой неуловимо напоминавшие мотыгу, к древку которой были прикреплены контейнеры с взрывчаткой, они прикрывали флагманский эсминец. Тот отличался от корабля Сергиуса Марона лишь более вытянутым "хвостом", а так - вылитый тигр, севший на задние лапы. В этих самых "лапах" до поры до времени своего часа ждали пушки, выстреливавшие тучей бомбочек. Попав в их скопление, корабль моментально подхватывал "пламенную лихорадку": всполохи огня разгорались и гасли там, где корпус просто оказывался рядом с бомбой. В них, помимо взрывателя и взрывчатки, хранился запас сжиженного кислорода. Так как взрыв в условиях вакуума вряд ли бы получился, то конструкторы, не мудрствуя лукаво, просто отправляли вместе с взрывчатым веществом-начинкой запас "топлива". И тогда уж получалось что надо. На том же принципе работали и кислородные торпеды, только взрыв их был мощнее, кислорода требовалось немного меньше, но траекторию приходилось задавать. Снаряды ботиков летели только напрямую, и направление их движения могло изменить только внешнее воздействие. Зато как прошивала такая торпеда при метком выстреле канонерку или даже палубу миноносца! Чтобы пробить броню эсминца, требовалось несколько торпед, от пяти до шести - неполный боезапас всего одного канонерского ботика. Конечно, все эти пять или шесть торпед должны были попасть точно в цель, поближе к машинным отделениям или рубке. Сложнее всего оказывалось поразить склады с боеприпасами и топливом, но при удаче одного попадания туда хватало, чтобы превратить в куски оплавленного, горячего металла корабль, а экипаж - в кровавые куски плоти.
      Между эсминцем и миноносцами медленно, но верно летели канонерки, готовясь дать первый залп кислородными торпедами. Эскадра Марона также развернулась для боя. "Тигр"-эсминец развернулся правым бортом к противнику. Верный ход: машинные отделения располагались ближе к левому боку стального хищника. Ботики выстроились выше и ниже флагмана.
      Ивор, играючи, провёл "Храбреца" между другим ботиком и "Господом Гнева" - такое имя Марон дал своему флагману, причём так близко, что едва не задел тонкие антенны радаров, торчавшие днища эсминца.
   - Бова, займи место рядом Марией, - коротко бросил Смолгин, не отрывая взгляда от экрана.
    - Есть, - Бова отстегнул ремни, державшие его в кресле навигатора, быстро, в два длинных шага, добрался до кресла помощника канонира, до того пустовавшее, и положил едва-едва дрожавшие руки на гашетку. Губы Крюгера шептали молитвы, обращённые к его богу, с просьбой подарить храбрость и уверенность в предстоящем бою.
      В какой-то момент всё остановилось. Даже вражеские двухместки прекратили сновать, нацелив свои "клювы" в сторону мятежников. Сигнальные огоньки на антеннах вражеского эсминца мигнули красным огоньком, а затем потухли. Началось.
      Ивор рванул штурвал, уходя резко вниз, наискось, что заставило корабль сильно накрениться, а Лазаря стукнуться о стену машинного отделения и издать самую длинную тираду за весь прошедший день. Мария зарделась, даже уши её покраснели.
      Смолгин выполнял манёвр по уходу от вражеских торпед: за мгновение до того невооружённым глазом стало видно, что на эскадру Марона летят чёрные продолговатые тени. Одна из них, всё увеличиваясь и приобретая очертания, пронеслась у самой кабины "Храбреца" спустя секунд пятнадцать после начала манёвра, и полетела в открытый космос. Может быть, когда-нибудь её найдёт какая-нибудь бригада мусорщиков. И если ей повезёт не наткнуться на неё бортом корабля, то неплохо заработает. А может, упасть торпеде на какую-нибудь планету, взорвавшись в верхних слоях атмосферы.
      Ботик слегка тряхнуло: похоже, в кого-то из своих попали. Какая-нибудь команда героев отправилась на тот свет - или же задели эсминец. Навигационные и опознавательные приборы отказывались работать возле звезды, поэтому выяснить точно не представлялось возможным.
   - Залп, - скомандовал Ивор, выровняв "Храбреца". - Цель - ближайший миноносец.
      - Есть, - Мария нажала на гашетку.
   Раздался низкий, утробный звук, чем-то похожий на издаваемый водой, которую спускают в раковину.
      Теперь уже в сторону республиканцев полетели орудия Смерти. Вспарывая вакуум, они понеслись на врага. Одна из двухместок устремилась на эскадру, похоже, намереваясь сбить хотя бы одну торпеду. Однако пилоты не справились, вовремя не заметив опасности - торпеда по касательной влетела в кораблик. Через секунду расцвёл алый цветок, расшвыривая ошмётки металла. Противник дал очередной залп - и половина его была сделана впустую. Точнее, нет, не впустую: республиканцы сами получили от своих торпед.
      Мария следила за полётом металлической стрелы, наполненной кислородом и взрывчаткой. Вот она миновала пустоту между двумя эскадрами. Промелькнули рядом с канонёркой, но та резво ушла в сторону. К сожалению для одного из миноносцев.
      Бова заворожено смотрел, как торпеда медленно-медленно (так ему, правда, только казалось), с чувством, с толком, с расстановкой, подлетает к одному из баков "мотыги", сходится с ним, дотрагивается антенной на кончике - и взрывается изнутри, заставляя сдетонировать запас бомб миноносца. Вспышка, всполохи огня - и "мотыга" расцветает не хуже рождественской ёлки далёкой Земли. Алое, красное, бордовое, рыжее и коричневое соединяются в огненном буйстве праздника смерти, накрывающего сперва всю "мотыгу", а затем и две соседние канонерки. Наверное, не меньше десятка торпед, а то и больше, вражьих торпед оказывают отклонены от курса, задетые взрывной волной, а многие из них взрываются, едва начав полёт.
   - Да, да, да! Мари, я тебя люблю! - Бова от радости этой маленькой победы порывается обнять Трези, но та качает головой.
   - Рано для радости, - и показывает кивком на готовящиеся вступить в бой двухместки.
      Они напоминали ворон. Чёрные птицы Вселенной, с хищным оскалом ждущие, как бы побыстрее слететься на кровавый пир. Пилоты рванули по флангам, намереваясь обойти эскадру Марона с тыла. Адмирал просто не смог выставить свои двухместки, их, здесь и сейчас, не было...
      - Залп, Мари, - Ивор готовился зайти на очередной вираж, но сперва надо было послать врагу очередной пламенный привет.
      - Сделано! - и снова звук спускаемой в раковину воды. Привет полетел.
      В какое-то мгновенье Смолгин резко увёл ботик в сторону, выжимая из "Храбреца" всё возможное и даже немного невозможного. В эскадру полетели торпеды - и мины.
      От "мотыг" отделились контейнеры со взрывчаткой, летя в сторону кораблей Марона при помощи маленьких тепловых двигателей. Топлива там хватало на три или четыре минуты: достаточно, чтобы отлететь на почтительное расстояние от миноносца и получить небольшое ускорение.
      Торпеды маронцев задели несколько таких контейнеров, отчего космос расцвёл алеющими маками, и лишь две или три смогли преодолеть завесу мин, устремившись дальше, к республиканским кораблям.
      - Бова, готовься стрелять, - Ивор вытворял что-то немыслимое со штурвалом, поворачивая ботик в сторону летящих двухместок, и при этом стараясь укрыться от летящих в эскадру вражеских торпед.
      - Есть, капитан, - Крюгер расправил плечи, моргнул пару раз и положил руки на гашетки корабельной пушки. Она стреляла "ядрами": металлический шар с заключённым в него взрывателем, плававшим в "весёлой кислоте". Этот состав мог прожигать десятидюймовую корабельную броню, но его требовалось сильно нагреть. Взрыватель как раз и справлялся с этой нелёгкой задачкой.
      Двухместки подлетали всё ближе и ближе. Можно было уже разглядеть тени пилотов, закрытых затенёнными экранами. Призраки, жаждущие тёплой крови. Бова намеревался отправить их подальше, в худший мир.
      Крюгер целился по старинке, без навигационных приборов, с помощью прицела, приделанного к его креслу. Требовалось всего лишь два движения руки: положить пальцы на конструкцию и закрепить в удобном положении перед глазами.
      Строй двухместок показался в зоне поражения, вот-вот угрожая рассыпаться в стороны и зайти эскадре в тыл.
      - Жми! - Мария не выдержала напряжения и закричала.
      Крюгер надавил на гашетку. "Бом". "Бом". Одно ядро пролетело мимо маневрирующей двухместки. Зря пилот вытворял чуть ли не цирковые выкрутасы: второй снаряд пушки чиркнул о дно. Экипаж "Храбреца" прекрасно видел, как расплывается металл корпуса двухместки, а через мгновение она начинает бешено крутиться. Кислота, вылившаяся из ядра, медленно, но верно уничтожала проводку вражеского корабля.
      - Ещё! - это уже скомандовал Ивор, но пальцы Бовы успели раньше. Два новых ядра полетели навстречу противнику.
      Двухместки, разлетаясь в стороны, дали залп ракетами. Они учли, что приборы плохо ловят мишени, поэтому самонаводящиеся (в обычных условиях) снаряды превратились в прущие напролом торпеды. "Храбреца" качнуло, по обшивке ботика застучали, скрежеща, куски металла. Какой-то экипаж отправился в страну вечного отпуска...
   - Гады, - выплюнул Смолгин, уводя корабль в сторону. Двухместки дали ещё один залп, заставляя капитана "Храбреца" выжимать из ботика последние силы.
   - Да когда ж они уже... - Лазарь всё-таки не удержался от комментария в адрес республиканцев. Теперь даже Бова отчаянно пожелал заткнуть уши: такого загиба он от машиниста не ожидал. И это ещё учитывая, что навигатор не все слова, шедшие из машинного отделения, смог разобрать...
   - Залп, - Мария послала во врага очередную кислородную торпеду.
      Она прошила двухместку, даже не взорвавшись (Ивор насупил лицо, решив, что заряд просто оказался бракованным). Однако через считанные секунды Торпеда, пробив броню канонерки, отправил её экипаж в адское пекло. Во всяком случае, Бова Крюгер надеялся всею душою на это. Он так и видел гигантские сковородки, на которых среди шкварчащих шматов сала кричат от нестерпимого жара проклятые республиканцы. А красные-красные черти, попыхивая самокрутками, бьют баграми еретиков, чтобы те (не дай Подобный заре!) не сбежали! Крюгер сам понимал, что это совсем не те мысли, которые должны приходить во время боя, но что поделаешь?
      "Храбреца" ощутимо тряхнуло. Оплавленные куски металла барабанили по корпусу ботика. Несколько очень даже не маленьких кусков промелькнуло мимо экрана. Если бы не неполадки с навигационными приборами, можно было бы узнать, кто погиб в ставшими адским пеклом кораблях!
      Всё меньше и меньше торпед, ядер и мин летело во врага со стороны эскадры Марона. Флагман-эсминец заметно накренился, кое-где в его обшивке зияли провалы, через которые виднелись далёкие звёзды. Адмирал проигрывал. Да, противник лишился едва ли не четверти кораблей.
      На месте двух миноносцев теперь были лишь груды искорёженного железа, пять или шесть канонёрок стали братскими могилами, а десяток двухместок превратился в пыль. Но у конфедератов осталось только два или три ботика да дышащий на ладан, так и норовящий приказать долго жить эсминец.
      - Капитан, я больше не могу сдерживать их удары, - со лба Бовы тёк ручьями пот, а руки дрожали, но Крюгер из последних сил заставлял пальцы жать на гашетку.
   - Капитан, торпед больше нету, - Мария сникла. Лазарь, словно решив поддержать канонира, раздался ядрёной тирадой. Похоже, он вложил в свои слова все чувства, которые им сейчас овладели, но главное - предчувствие обречённости.
   - Понятно, - Ивор выровнял корабль и направил его прямо на миноносец, находившийся прямо напротив, попутно увернувшись от очередной торпеды, лишь слегка чиркнувшей по корпусу. - Молитесь. Я захожу на последний вираж.
      Сердце Смолгина, до того так и норовившее выпрыгнуть из груди, стучавшее о рёбра, такие чувства бушевали в нём, успокоилось. Говорят, так всегда бывает в последние минуты жизни. Все переживания, вся боль, весь страх и ненависть схлынули. Осталась только холодная решимость. А в глазах - холодный блеск. И громада миноносца. Он как раз летал совсем близко к республиканскому эсминцу. И мин у него осталось достаточно, чтобы отправить не только саму "мотыгу", но и "тигр" ко всем чертям. Странно, но вся прошлая жизнь почему-то не прошла мимо Смолгина за какое-то мгновение. Наверное, воспоминаниям теперь тоже было равно. Что ж, на таран так на таран. Сейчас уже не важно, как умирать...
      Смолгин, выжимая из ботика последнее, миновал очередную торпеду, обманул двухместку, чьи пилоты так и норовили остановить "Храбреца", прошёл мимо мины. Громада "мотыги" всё увеличивалась и увеличивалась, можно было даже разглядеть смотровые экраны...
      А потом ботик зашатало с неимоверной силой. Даже Ивор упал на пол и покатился к стене, больно стукнувшись головой, до сиреневых звёздочек в глазах. Лазарь снова выругался, но только как-то, что ли, удивлённо, не веря в то, что ещё есть силы ругаться. А главное - возможность.
      Ивор, превозмогая боль, приподнялся на локтях: вместо миноносца остались остывающие обломки...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2
  
   На фоне звезды чернели пятна, всё увеличивающиеся и увеличивающиеся в размерах.
   Ивор прищурился, несколько мгновений стоял, не шелохнувшись, а потом на его лице расцвела дикая, полубезумная, но - искренняя улыбка.
   - Разворачиваем судно! - Смолгин вернулся за штурвал, фыркая и насвистывая какую-то бешеную мелодию. - Разворачиваемся! Противоторпедный манёвр!
   - Есть! - радостно отозвали Бова и Мария.
   На их лицах плясали улыбки - и всё же слишком рано, ещё не настал вечер победы, сражение продолжилось с удвоенной силой!
   Вражеский эсминец, "Непоколебимый", совершал поворот на девяносто градусов, готовясь встретить подкрепление маронцев огнём из всех орудий.
   Республиканские двухместки растягивались наподобие крыльев вокруг своего флагмана, в надежде сбить любую торпеду, что полетит в сторону "Непоколебимого".
   Что произошло в следующее мгновение, Ивор узнал только из рассказов: "Храбрец" развернулся для отхода, и потому экран не смог показать картину разворачивающегося сражения.
   Три двухместки конфедератов ринулись вперёд, чтобы через миг расцвести огненными маками. Вакуум наполнился осколками и замерзавшим пузырьками воздуха из взорвавшихся кораблей. На несколько секунд "туманность" закрыла весь обзор - и потом обратилась целым крылом канонёрок, выжимавших всю скорость.
   Орудия эсминца дали залп - тщетно: всё прошло мимо. Затем какая-то республиканская двухместка взяла на таран одну из канонёрок, и взрыв поглотил оба корабля. Но остальные судна всё-таки прорвались к кораблю Дональда Фарпица. Время замедлило свой бег, чтобы дать возможность людям понаблюдать за последними секундами жизни красы и гордости Пятой эскадры Республики.
   Канонёрки пробили обшивку эсминца, войдя в его "плоть" на полкорпуса - и тут сдетонировал запас взрывчатки, которыми были гружены доверху конфедератские "брандеры".
   Судорога пронзила эсминец от носа и до самой кормы. Флагман республиканцев задрожал, будто сваленный гриппом человеком, затрясся сильнее осинового листа - и разорвался на тысячи кусков. Всполохи огня, пожиравшего кислород и всё то, что осталось от внутренних отсеков судна, пытались поспорить по яркости со звездой. Им это почти удалось - но огонь потух...
   Сражение закончилось: капитаны оставшихся республиканских судов оказались повергнуты в ступор случившимся. На минуту - показавшуюся длиннее вечности - оба флота замерли, битва остановилась. А потом Сергиус Марон получил весть о том, что республиканцы сдаются на милость победителю: радиоэфир заполнили сигналы о капитуляции.
   "Храбрец" оказался задет мощнейшей взрывной волной - именно по ней Ивор понял, что произошло нечто невероятно важное.
   - Разворачиваю! Надо узнать, что там случилось! - Смолгин вытворял что-то невообразимое со штурвалом "Храбреца". - Приготовиться!
   Правда, последнее Ивор сказал слишком поздно: корабль замотало из стороны в сторону.
   - У нас систему стабилизации задело, - кряхтя произнёс Бова.
   Бедняга повалился со своего места, больно стукнувшись о приборную доску. Мария всё же удержалась, но сила инерции и на ней отыгралась: голову качнуло вперёд, и напомаженные губы отпечатались на дисплее.
   - Проклятье, - только и смог выдавить из себя Ивор. - Это мне кажется, или их эсминец...
   - Ха! Победа!!! Победа!!! - завопил Бова и кинулся к Марии. Что ж, не только дисплей получил удовольствие оставить на себе отпечаток томных алых губ...
   - Лазарь, можешь больше не волноваться: тебе ещё долго мучиться в нашем машинном отделении! Ещё не скоро нам погибать! - Ивор не удержался от того, чтобы не поддеть механика-матершинника.
   - Да ну? Ивор, ты...- Смолгин с каким-то извращённым наслаждением слушал загибы Лазаря, на этот раз превзошедшего все мыслимые и немыслимые рекорды "этажности".
   Залп из всех орудий эскадры - последний, по древней традиции, возрождённой Мароном: салют победе и победителям. Салют обречённым на новый бой. А когда и из него выйдут с победой - уже на другой, на следующий...И так -сражение за сражение, битва за битвой, борьба за выживание в кольце врагов, сжимающемся вокруг Оплота Конфедерации...
   - Эк, браче, тебья зацепьило-то! Эк! - присвистнул докер-ремонтник, первым подбежавший к приставшему к"пристани" "Храбрецу".
   Эскадра победителей вернулась не на родную планету - её путь лежал к орбитальным верфям, медленно летевшим вокруг Приюта. Здесь корабли ждал ремонт, а усталых космических моряков - заслуженные почести.
   Приют был прекрасен для наблюдателя из космоса: белёсые облака, окрасившиеся в закатный час в багрянец, линии континентов, похожие на обнявшихся друзей, рассыпанные по бесчисленным морям и океанам клочки суши...
   И на фон этого - судоверфи Оплота Конфедерации, чем-то похожие на веретено. Гигантская ось, битком набитая всевозможными офисами, в военное время переделанные под офицерские каюты. А вокруг этой оси - колесо, медленно-медленно плывшее по космосу. Оно было усеяно "окошками" - открытыми для приёма кораблей доками.
   Вокруг верфей летало гигантское количество строительных судов: ни на день не останавливалась перестройка верфей для нужд военного времени. Сергиус Марон планировал окружить сердце флота Оплота защитными крепостями и фортами, безграничными минными полями и пеленгующими станциями. Но - средств и материалов не хватало, не говоря уже о кадрах. Всё-таки планеты Оплота были малонаселенны, плохо развиты по сравнению с республиканскими мирами, да и, чего уж греха таить, слишком уж отсталые. Здесь, на окраине исчезнувшей Конфедерации, никто не мог поверить, что - держатся, назло всему и всем держатся люди, не пожелавшие склонить голову перед Советом Республики...
   Верфи встретили потрёпанную эскадру сдержанно, с изрядной прохладцей: люди замерли в ожидании нового сражения, которое положит конец существованию Оплота. Объединение планет под руководством Марона напрягло свои последние силы, сделали всё возможно и даже кое-что невозможное - и всё-таки это был конец. Не только Сергиус предчувствовал скорый конец - люди, люди понимали, что - всё, навеовались...
   - Нам ещё хорошо пришлось, - вздохнул Ивор, глядя на настенные экраны: далёкие звёзды скорбели вместе с маронцами. - "Храбрец" везучий: а вот остальные...Патрик О'Коннор, Васька Забубённый, Фрасуа Ларошфуко...
   Лица капитанов, прошедших сквозь десятки сражений и сотни передряг, теперь предстали перед внутренним взором Ивора.
   - Ну, Смолгин, обещаешь, что составишь мне компанию, когда обмывать победу будем? - рассмеялся во весь голос Забубённый.
   Его нос-картошка смешно подрагивал при раскатах хохота Васьки, а вот глаза...В чёрных, чернее смолы горячей, глазах плескалась Вселенная печали. Васька чувствовал, что не выживет - он прощался со всеми друзьями и собратьями-капитанами...
   Напоследок он станцевал какой-то танец, показавшийся Иволгину смутно знакомым: вроде в школе разучивали, но это было так давно...
   Не было никакого ритма в этих движениях, не было отточенного стиля - только чувства, изливавшиеся из Забубённого. Прыжки и поклоны, одно коленце безумнее другого. Таким был Васька - не разум, но чувства, воплотившиеся в смешного низенького человека с вечно печальными глазами-океанами...
   Канонёрка Забубённого погибла в первые же минуты боя, поймав на себя три торпеды, предназначенные для "Господа Гнева". От печального танцора не осталось даже пыли - только память.
  
   - Ивор, а Вы не подскажете мне потом координаты Вашей прекрасной спутницы Мэри? - Патрик, знавший Ивора вот уже восемь лет, всё продолжал обращаться к Смолгину на "Вы" - и который год повторял одну и ту же шутку с "адресом" Марии...
   Гордившийся своей рыжей шевелюрой Патрик никогда не расставался с расчёской и виртуал-зеркалом, за что не раз и даже не два десятка раз становился объектом для шуточек сослуживцев. О'Коннор заживо сгорел в рубке миноносца...
  
   - Знаешь, Смолка, - ну любил Франсуа поиздеваться над фамилией или именем друга, любил. - Мой предок защищал Верден. О, нет, не планету - крепость на такой далёкой отсюда Земле. Это было в Первую мировую...Так вот, он сказал, глядя на позиции противника: "Они не пройдут". И в этой битве я хочу доказать республиканцам, что они не пройдут! Пока я жив, пока мы все живы, пока дышит хотя бы один человек, которому не наплевать на тот мир, в котором он живёт!
   Двухместка славившегося на весь Приют чудным мундиром, чудной копией униформы первых французских лётчиков, Франсуа взяла на таран один из республиканских миноносцев...Говорят, что за несколько мгновении до этого поймали сигнал с корабля Ларошфуко: Франсуа пел что-то, на одном из мёртвых языков Земли. Кажется, нечто связанное то ли с Марсом, то ли ещё с чем-то похожим по звучанию...
  
   - Капитан, мы Вас ждём! - Мария появилась как раз вовремя, чтобы не дать Ивору погрузиться в воспоминания о погибших друзьях и соратниках.
   Скрестив руки на груди, она испытующе поглядывала на Бову, пытавшегося что-то мимикой показать Трези.
   Наконец, Крюгер сдался, повернулся к Ивору, поглаживавшему ещё не успевшую остыть обшивку "Храбреца", и воскликнул:
   - Точно, капитан! Вы с нами отметите победу?! А...адм...- Бова резко переменился в лице.
   Ивор проследил, куда направлен ошарашенный взгляд Крюгера, развернулся на каблуках - и правая рука сама собою взвилась к виску в приветственном салюте.
   Адмирал Сергиус Марон, архонт Оплота Конфедерации, более тридцати лет верой и правдой служивший флоту Былой Конфедерации - а теперь вставший во главе последнего её осколка. Его можно было отличить даже в толпе офицеров, разодевшихся в шитые золотой нитью кителя, - простотой формы и внешностью. Некоторые сравнивали Сергиуса с орлом: острый нос, серьёзное, а подчас и хмурое выражение лица, воинственный блеск в глазах, резкость движений и прямота слов. Говорят, что даже "свободные газеты" Республики побаивались критиковать или отя бы отбросить тень на репутацию адмирала: даже среди верхов партии радикалов Марона побаивались и уважали. Не зря раз за разом Сергиусу предлагали сложить свои полномочия в обмен на кресло в Совете Республики. Но адмирал даже слушать эти предложения не хотел: всех парламентёров он подводил к старой трёхмерной карте Конфедерации. Через мгновенье тихо начинал играть гимн обратившегося в небытиё государства. Неизменно - посол Республики замолкал, чувствуя, что происходит нечто странное, или, быть может, вспоминая былое. А затем - Марон спрашивал своим полнившимся чувствами голосом: "Теперь Вы понимаете, почему я не желаю иметь дела с этой Вашей Республикой?".
   И парламентёры только спустя многие дни понимали, почему: Марон жил ради возрождения Конфедерации. Нет, даже так: он жил этим возрождением, он жил памятью о величии, пусть и "сусальном", надуманном, нереальным, рухнувшего государства - и мечтал о возрождении. Такого человека просто нельзя было купить, и незадолго до сегодняшней битвы Совет Республики всё-таки отказался от своих безуспешных попыток переманить на свою сторону адмирала. Решили, что убить его будет проще. Даже пленный Марон был бы слишком опасен: всё-таки велик, невероятно велик был его авторитет среди офицерства флотов враждующих сторон.
   - Славный корабль, он хорошо послужил, но - только благодаря его команде, - уголки губ Марона тронула улыбка. - Как думаете, Ивор Смолгин?
   - Абсолютно согласен! Экипаж нужно наградить - хотя бы отпуском! Устали очень, адмирал!
   Мария и Бова пользовались случаем, чтобы посмотреть на Ивора-"солдафона". Короткие, рубленые фразы "по уставу", лицо - статую можно было бы назвать более приветливой, тёплой и чувственной. Да ещё и похвала подчинённым!
   - А вот с отпуском, боюсь, придётся повременить. Разве что - увольнительную, на денёк-другой. Война, сами понимаете, Смолгин! Я бы хотел пройтись по "Храбрецу", посмотреть изнутри на него. А заодно повидать вашего легендарного механика, ни разу не покинувшего борт канонёрки со дня первого её выхода в космос. Хочется пожать руку человеку, побывавшему в самом пылу сражения. Нам не хватает таких храбрецов, как и таких "Храбрецов", - Марон кивнул на потрёпанную в бою канонёрку. - Устроите экскурсию?
   - Так точно! - вытянулся скрипичной струной Ивор.
   Он чувствовал, что Марон не просто так решил поговорить с ним подальше от посторонних глаз: "Храбрец" был всё-таки маленьким кораблё, короткие, узкие коридоры, крохотные рубка с машинным отделением...Ну, человек десять-пятнадцать ещё бы смогли туда пройти - но и только. Но в таком случае пришлось бы им тесно прижаться друг к другу, теснее, чем автомобилям в час-пик. А неудобств "штабные", как уже успели прозвать "свиту" Марону, конечно же, не любили.
   - Ваше превосходительство, мы воздадим должное другим героям! - нашёлся один из штабных, самый "представительный", пуговицы кителя которого держались только из одной гордости.
   - Всенепременно! - утвердительно кивнул Марон, поднимаясь по сходням на борт "Храбреца".
   Сразу за люком начинался узкий коридор, по которому и один-то человек еле мог протиснуться, не то что двое! Впереди, над наполовину открытой переборкой, что вела на командный мостик, мерцала красновато-серым светом лампочка.
   Не доходя до переборки двух шагов, можно было попасть через люк слева в машинное отделение и в грузовой отсек, переоборудованный под торпедный, а через люк справа - в кубрик. Там экипаж мог на двухэтажных нарах, с видом которых слово "комфорт" не вязалось совершенно, поспать часок-другой после тяжёлого боя. Кубрик бы совмещён с камбузом, так что, не отходя далеко от нар, можно было приготовить еду. Корабль, на самом деле, не был сконструирован для длительных, более недели, перелётов, потому и удобств было минимум - ради большей вместительности и экономии энергии.
   - Смолгин, сколько раз я просил Вас не обращаться ко мне как к какому-то напыщенному штабисту?! - с места в карьер взял Марон, едва за ними закрылся входной люк. - Всё-таки я был Вашим преподавателем в космоходке, а это что-то да должно значить.
   Пусть голос Сергиуса и звучал раздражённо, но это раздражение было напускным: так адмирал позволял себе общаться со старыми, хорошими, проверенными друзьями или давними-предавними приятелями. Доверенные лица должны чувствовать, что Марон не скрывает своих чувств ради соблюдения этикета.
   - Так как же перед этими, - Ивор решил, что вертевшемуся на языке слову лучше не вылететь в мир, - можно по-дружески к Вам, адмирал, обращаться? Это же...это же...как масляное пятно на белоснежном парадном кителе оставить.
   - А ты всё так же, Ивор, мыслишь лишь словами и понятиями космоходки, - Смолгин не мог видеть выражения лица Марон - тот стоял спиной к капитану "Храбреца - но многое бы отдал за такую возможность. - Что ж. Ладно. Может, потому ты не хочешь уходить с этого судна. Ты достоин большего, Ивор, это я тебе говорил и сразу после выпускных экзаменов.
   - Да я помню, адмирал, - и (Бова кепку бы съел, лишь бы увидеть!) Смолгин потупил взгляд. - Но мне нравится этот корабль, нравятся те ребята, что служат на нём, даже Лазарь, я уже привык к...
   - Да что же это ... - голос механика заполнил собою весь корабль, донеся все те чувства, которые испытывал Лазарь по отношению к тем, кто лишает его сна.
   - О, теперь я понимаю, чем тебе пришёлся по душе этот корабль, - во всяком случае, уж голос Марона "улыбался", проникнутый иронией и шутливостью. - Познакомишь меня с этим мастером пятиэтажного? Помню, командующий флотом Конфедерации любил словцо-другое вставить, чтобы до подчинённых лучше доходило...
   - Вид Лазаря Вас удивит, адмирал. Он...хм...в общем, Вы сами увидите. Пройдите, пожалуйста, вот в этот люк, да, налево...
   Первым, что видел любой входящий в машинное отделение - огромный куб, покрытый матовым стеклом (а точнее материалом, похожим на стекло), в глубине которого что-то загадочно мерцало. А загляни сюда кто-нибудь во время полёта - ослеп бы от сияния, исходившего из хладезного генератора.
   К этому кубу тянулись десятки и сотни проводов, кабелей и трубочек, чьё назначение на корабле только Лазарь (или делал вид, что знал).
   - Чтоб вас всех...Прощеньица прошу, адмирал, - звук утробного, треснутого голоса привлёк к себе внимание Марона.
   Адмирал глянул на тень, отбрасываемую кубом, прищурил глаза - и опешил...
   Из тени на какой-то металлической платформочке с кое-как привинченными колёсиками выкатил сам Лазарь. Легендарный механик "Храбреца" был неотделимой часть корабля - и это не было какой-то метафорой, это было реальностью...
   Адмирал Сергиус Марон ожидал увидеть человека - но встретил нечто не совсем привычное. Лишь лицо Лазаря, покрытое рыжеватой щетиной, испещрённое десятками старых шрамов, сохранило человеческие черты, а вот тело...
   Шею закрывал воротник из мягкого силикона, в глубине которого протянулись проводки. Одежды на Лазаре не было - да и в том не было необходимости. Кожу механика заменял металл, из никелированной груди торчали клапаны и трубочки, к культям рук кто-то кое-как приделал механические манипуляторы, похожие на те, что собирали космолёты на верфях. А ноги...Их и вовсе не было: торс покоился на той самой платформочке. Из спины Лазаря тянулся к двигателю провод - это была настоящая пуповина, питавшая механика-матершинника жизнью. Хотя и матершинником Лазарь стал не от хорошей жизни. Его "тело" было очень несовершенным, недоработанным, время от времени ломавшимся - и каждая поломка, каждый сбой вызывал приступы невероятной, страшной боли. Болеутоляющие не помогали - и тогда единственным способом справиться со страданиями стала брань, ругань, с которой выходила вся ярость и боль Лазарая...
   - Что ж...Лазарус Шорт, я хотел бы поздравить Вас с победой, и спросить: не хотите ли Вы послужить Конфедерации, приблизить её победу? - адмирал Марон быстро справился с удивлением, и голос практически не выдавал тех чувств, что бушевали в сердце Сергиуса.
   А ведь адмирал помнил, прекрасно помнил, когда Лазарь стал таким - они оба участвовали в сражении, что развернулось лет пятнадцать назад. Задворки Конфедерации, постоянные налёты пиратов, нытьё местных правительств - и небольшая эскадра во главе тогда ещё с капитаном первого ранга Сергиусом Мароном отправилась наводить порядок. Отправилась - и попала в ловушку. Семь кораблей правительства - против втрое превосходящего числом судов и впятеро - количество орудий, дали бой. Целые сутки шло сражение, закончившееся лишь с гибелью последнего пиратского судна. Эскадра Марона перестала быть эскадрой - в ней осталось только два космических корабля, остальные были уничтожены или изуродованы вражеским огнём до неузнаваемости.
   Однако кое-кто с правительственных кораблей спасся: единственный спасательный ботик, прорвавшийся сквозь пиратский огонь, был повреждён, но всё же добрался до флагмана. Первыми внутрь заглянул медики - и двое из бригады тут же выбежали прочь, чтобы их не стошнило рядом с ранеными. Опаленные огнём (на ботике бушевал пожар), изрезанные осколками от разорвавшихся приборов, спасшиеся представляли ужаснейшее зрение.
   До прибытия на ближайшую обитаемую планету дотянул только мичман Лазарус Шорт, и это посчитали чудом: на моряке не осталось ни единого живого места. Пришлось пойти на риск, не опаснейшую операцию, которая могла дать шанс на спасение.
   Мичман выжил, но с тех пор просил называть себя Лазарем...
   - А Вы, адмирал, сомневаетесь? - лицо механика пронзила судорога, обезобразившая Лазаря, но тот всё-таки смог справиться с болью (и без ругательств, прошу заметить!). - Всегда готов!
   Механик смешно шлёпнул манипулятором по виску, исполняя воинское приветствие.
   - Что ж, скоро мне уже надо будет закончить "инспектирование" "Храбреца", пообщаться с командами других кораблей, а затем угробить время на церемонии, этикет и прочее...А пока что я хочу узнать, Ивор: ты сможешь вспомнить былые денёчки? Торговые маршруты, старые знакомства...Ты возьмёшься за путешествие на Землю? Предстоящая экспедиция - наш единственный шанс. Оплот гибнет, рушится...Мы строим из некачественного материала, вокруг, на верхах, либо воры, либо лжецы, либо подлецы...
   Голос Марона полнился болью и неизбывной усталостью. Похоже, Сергиус выплёскивал накопившиеся обиды на Ивора, бывшего выпускника космоходки и Лазаря, брата по оружию и несчастьям.
   - Я готов...- ошарашено ответил Ивор.
   - А я, - Лазарь открыл было рот, но вовремя остановил себя: "аргумент" был не из пристойных, а при начальстве ругаться - как - то не очень, волнительно. - Я уж тем более! Но вот ребята...
   - Если не согласятся - оставьте их здесь. В крайнем случае помогу с эвакуацией.
   - Дела настолько плозии? - Смолгин предполагал нечто подобное, но чтобы услышать из уст адмирала Марона, лидера Оплота...
   - Дела ещё хуже, - подмигнул Сергиус. - Что ж, мне уже пора. Встретимся завтра, на собрании боевых офицеров. А пока..наслаждайтесь победой, чёрт бы вас побрал!
   Марон рассмеялся и хлопнул Ивора по плечу. Улыбаясь, адмирал преображался: морщины разглаживались, глаза сверкали добрым, приветливым огоньком, а вокруг распространялось едва ли не осязаемая уверенность в завтрашнем дне. Жаль только, что Сергиус практически сразу сделался угрюм и неразговорчив: готовился к предстоящему банкету по случаю триумфального возвращения эскадры.
   - Что скажешь, Лазарь? - Ивор, обессиленный, сел на пол машинного отделения.
   Смолгин проводил адмирала, обменявшись парочкой ничего не значивших фраз, а потом вернулся к генератору. Тут, в полутьме, и думалось лучше, и проблемы казались далёкими, пустяковыми, мелкими.
   Механик подкатился к капитану и застыл, молчаливый, на несколько минут.
   - Кэп, думаю, заварушка предстоит, похлеще той, где я тело потерял, - задумчиво пробубнил Лазарь. . - Будет трудно, будет уйма передряг, будет целая Вселенная веселья. Представляешь, Ивор, если мы в историю попадём?
   - Тогда цензорам придётся поработать, - пожал плечами Смолгин. - Лазарь, мне не хочется попасть в историю - мне хочется просто пожить подольше и получше. А люди нашего масштаба оказываются на экранах истории только среди награждённых посмертно...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 3
  
   Нужно пролететь через всю обитаемую Вселенную, посмотреть на десятки звёзд и тысячи планет, чтобы понять: нигде нет такого упоительно красивого заката, как на Земле.
   Заходящее солнце, словно сумасшедший (а может, гениальный, а может, и тот, и другой сразу) художник, всюду разливает багрянец, алые, оранжевые и жёлтые краски. Облака походят на гигантских птиц, любующихся закатом, а горы и долины - на море, зелёное море, пенящееся красными волнами.
   Как оно потрясающе, Солнце, под чьими лучами люди творят зло и ужасы, от которых содрогаются целые планетарные системы.
   - Марко, всё любуешься? - насмешливый голос с изрядной долей ехидцы оторвал Марко Ставангера от созерцания заходящегося светила. - А работать кто будет на благо народовластия?
   Мало кто смел отрывать начальника Службы Правопорядка и Мира от мыслей, не подвергаясь опасности наказания, - такое было дозволено лишь немногим. Сотням людей в самых страшных кошмарах снилась ровная, будто чертёж инженера, эспаньолка, острый, как иглы дикобраза, взгляд карих глаз, ястребиный нос и вечная присказка: "Так сказать...".
   - Прошу прощения, задумался...
   Невиданное дело - Марко извинялся! Его подчинённые много бы отдали, лишь бы стать свидетелями подобного. Но всё объясняла личность человека. Нет, точнее, не личность, а пост - Президент Совета Республики.
   Юркий, невысокий человечек, вертлявый, будто шаловливый ребёнок, большеголовый, неопрятный, с не сходящей с лица скабрезной улыбкой - именно таким представал перед ближайшими соратниками Карлтон Пельц. И горе тем, кто не смог бы разглядеть за этой внешностью, более подходящей комику, нежели Президенту, величайший, хитрейший разум Земли.
   - Думать - это хорошо. Положительно, это просто замечательно! - всплеснул руками Карлтон, выжимая из своего лица самое елейное выражение. - Только надо думать о работе, а не о каких-то ненужных мелочах. Судьба нашего государства лежит в том числе и на твоих плечах, Марко, не забывай об этом. Ты помнишь, чего нам стоила эта победа?
   Марко безмолвно кивнул.
   - Что ж, ладно. Лучше расскажи последние сводки, - Карлтон присел на скамейку.
   Разговор происходил в парке, разбитом возле здания бывшего Консилиума, ныне же - резиденции Совета Республики.
   Благоухала цветущая сирень, разливавшая вокруг тонкий, пряный, дурманящий аромат. Газонная трава колыхалось на искусственном ветру. По многовековым дубам бегали чёрные белки, совершенно не таясь от людей.
   Да, Совет мог позволить себе такую роскошь на застроенной, заваленной отбросами (во всех смыслах этого слова) Земле. Для власть имущих создавались лучшие условия, что только могла обеспечить планета. Это простому народу приходилось довольствоваться синтезированной на бесчисленных фабриках из какой-то дряни пищей, респираторами, не пропускающими смог в лёгкие, картинками практически исчезнувшей зелени...
   Пельц выжидающе смотрел на Марко, явно решавшего, в каком виде лучше всего преподнести свежие новости.
   - Единственной важной для Совета новостью является поражение миротворческой эскадры Фарпица в бою невдалеке от системы Приюта. Похоже, Марону каким-то чудом удалось собрать все оставшиеся силы и отбить атаку наших кораблей. Самое неприятное, что возле мятежного сектора у нас нет достаточных для удара сил. Придётся ждать, пока...
   - Значит, мы подождём, - подмигнул Карлтон. - Это же просто отлично, что мятежники смогли отбиться! Теперь все нерешительные депутаты Совета поддержат нашу программу по принуждению восставших систем к миру. Всё складывается более чем замечательно.
   Марко пожал плечами. Пускай Ставангер и прошёл бок о бок с Карлтоном пятнадцать лет, за которые их партия из шайки радикалов превратилась в гегемона Конфедерации, но понятней за эти годы Пельц не стал. Он оставался слишком непредсказуем, слишком погружен в себя и слишком скрытен, чтобы соратники догадывались о том, что же за мысли мелькали в этой полысевшей голове.
   - Не вижу ничего замечательного: мы тратим слишком много сил и средств для подавления заштатного мятежа. Я помню записи сражения за Альфу Центавры! Это была настоящая эпопея в духе первых веков освоения космоса...А это что? Какой-то моряк-мечтатель устроил переворот на окраине Республики, и надеется, что возьмёт верх, лишь отступая и отступая?
   - Марона было бы весьма неумно критиковать, - внезапно посерьёзнел Карлтон. - У Республики не может не быть врагов, и уж пусть они будут подражать адмиралу, нежели каким-нибудь контрабандистам или террористам. Ну да ничего, мы просто подавим сопротивление Оплота, но - чуть позже. Теперь же необходимо устранить все противоречия в Совете...Марко, вот-вот начнётся заседание, необходимо поспешить. И - ничему не удивляйся и не делай поспешных шагов. Иначе поплатишься своим местом, мой дорогой Ставангер.
   Марко понял, что Карлтон затевает что-то этакое, но что именно? Признаться, Ставангеру недоставало изворотливости и хитрости, но это с лихвой окупали исполнительность, решительность и принципиальность. Пельцу нужен был именно такой человек, проверенный времен и годами лишений, рядом с собой, на посту главы Службы Правопорядка. Спокойствие и мир в Республике приходилось обеспечивать именно таким людям: жёстким, подчас - жестоким, уверенным в своей правоте, "знающих", как и что надо делать. Пусть это и стоило Совету огромной головной боли - из-за десятков и десятков восстаний - зато усмиренные однажды системы более не поднимались. Им, как говорили в начале космической эры, нутро отбили...Умели подчинённые Ставангера это - нутро отбивать -целым планетарным системам, чтобы не мелочиться. Зато - мир и благоденствие. И тишина. Даже мёртвых не оставалось, лишь пепел.
   Дорожка из красного с чёрными прожилками гранита привела Карлтона и Марко к дверце, стилизованной под старину: доски красного дерева (из заповедника, располагавшегося на Марсе, привезли, на Земле такие больше не росли), массивная бронзовая ручка (олово - со всё той же прежде Красной, а ныне Зелёной планеты, медь - из Астероидного Пояса)...
   В который раз Ставангер удивился расточительности строителей: каждый квадратный сантиметр этого парка на крыше здания, в котором ныне располагался Дворец Советов, стоил не меньше добротной двухместки. Эх, умели строить - да и было, на что, собственно говоря. "Глупые затраты! Лучше бы потратили на добротный космофлот! Или пару-тройку дивизий".
   Карлтон надавил на ручку двери - и земля начала уходить из-под ног Марко. Точнее, так только казалось: на самом деле дверная ручка была замаскированным пультом управления гравитационной платформой. На ней-то и стояли Пельц со Ставангером.
   - Как считаешь, пришло время для реорганизации планетарных правительств? - в обычной манере, Президент пробубнил этот вопрос, обращённый к Марко, себе под нос.
   Многих с толку сбивала привычка Карлтона общаться с людьми, не поворачиваясь к ним лицом. Это воспринимали - и вполне обоснованно - как полное неуважение к собеседникам.
   "Да он никого, кроме себя, не слушает! Для него только идея Республики и важна" - в который раз Ставангер подловил себя на такой мысли. Глава Службы Правопорядка всё чаще и чаще стал задумываться, к чему же всё-таки стремится Карлтон? Многие годы Пельц говорил направо и налево о том, что мечтает лишь о победе его партии, самой народной партии во Вселенной. Марко и тогда понимал, что нынешний Президент старается скорее для прихода к власти себя любимого, а не всей партии...
   Но теперь? Карлтон - Президент. По одному мановению его руки любая планета может быть превращена в безжизненную пустыню. Но не видно даже намёка на ликование, на удовлетворение успехом, на исполнение мечты...Так чего же всё-таки хочет этот низкий, лысый человек, неожиданно ставший правителем всего обитаемого космоса?
   Пельц будто бы подслушал мысли Марко - повернул голову в его сторону, знак величайшего внимания.
   - Не похоже на тебя: так глубоко задумываться, - поддел Карлтон своего соратника.
   Всё было как в старые времена...Нет, всё-таки, не как в старые. Пельц был совершенно другим, в нём появилось что-то другое, какой-то особый огонь в глазах. Такое тёмное пламя, которое разгорается, едва к масляному пятну поднесёшь зажигалку.
   - А зачем, Карлтон? Это будет против всего того, за что мы боролись. Да, опасность, исходящая от восставших, мятежников, всех несогласных - всегда найдутся несогласные - заставляет нас идти на резкие шаги. Но всё это ради нашей великой цели...
   - Ты всё слишком правильно говоришь, мой дорогой Марко, слишком правильно, - слова эти были с горьким привкусом печали. - Что ж...
   Карлтон вновь ушёл в себя, размышляя, что и как говорить на заседании Совета. Да, Пельц изменился, очень изменился. Всё это началось после победы партии на выборах...
  
   - Мы всё сможем! Судьба доказала нам, что всё нам доступно, всё для нас возможно! Мы, Партия Свободы, сделаем то, что другим и не снилось! Мы...Я это сделаю! - огонь разгорался в глубине глаз Карлтона.
  
   Туннель, по которому двигалась платформочка, освещался сотнями ламп дневного освещения. Стен не было видно за голограммами, изображавшими живописнейшие места Земли. Склоны Килиманджаро. Её кратер, давным-давно не разогревавшийся рвущейся на свободу магмой. Барханы Сахары, чрез которые протянулся караван бедуинов, идущий навстречу закату. Балтийское взморье, песок, испещрённый отпечатками ног. Ледяные торосы Арктики, бросающие вызов человечеству...
   Всё это были лишь старинные записи: давным-давно те места изменились до неузнаваемости. На взморье собирают не янтарь, а сотни и тысячи жестяных банок и снарядов из складов, затопленных после Большого потепления. Торосы обратились в жалкие лужицы на гальке островков, которым уже и неудобно дать гордое имя Арктики. Килиманджаро взорвалось грандиозным, невозможным - но случившимся, извержением. Барханы давным-давно застроены высотками, переполненными переселенцами из разорённого давней, полузабытой Великой Восточной войной.
   Наверное, строители, давным-давно ушедшие в могилу, хотели оставить напоминание власть имущим: "Помните, всё проходит, и даже это пройдёт".
   Туннель наконец-то окончился довольно-таки уютным залом, стены которого были обработаны материалом, похожим со стороны на панели из красного дерева. Пол устилал старинный ковёр с безумно мудрёным геометрическим узором. Ромбы плясали джигу на фоне вальсирующих треугольников, на которых, в свою очередь, поглядывали танцевавшие кадриль квадраты.
   - Марко, тебе не кажется, что прошлые хозяева уж слишком любили старину? Нельзя жить прошлым, и мы это прекрасно доказали! - Пельц возбуждённо потирал вспотевшие руки, готовясь к Совету.
   - После тебя, Карлтон, - Ставангер решил не отвечать на очередной странный вопрос Пельца, торопя того изо всех сил.
   - Надо будет тебя брать из Службы Правопорядка: в ней ты окончательно потерял чувство юмора, - подмигнул Президент Республики и резким, коротким, нервным движением распахнул дверцу, которая вела в Зал Совета.
   Огромный зал, чьи края затерялись в затхлой полутьме. Массивные колонны, которые поддерживали свод - и которых на самом деле не было: очередная дань уважения прошлому, всего лишь трёхмерная проекция. Внутри "колонн-призраков" располагались шахты лифтов, доставлявших членов Совета на заседание.
   Ставангер и Пельц прошли в президиум, ещё пустовавший. Мягкие, глубокие кресла, в которых так приятно было расслабиться - и не удавалось. Ещё ни одно собрание Совета не проходило спокойно, несмотря на все старания Президента и его подчинённых. В двух-трёх метрах от кресел располагалась кафедра-щиток: в случае какой-либо опасности металлическая пластина должна была закрыть президиум, "выпрыгнув" из малозаметного ящичка, прикреплённого к внешней стенке. А вот дальше...Дальше начинался гигантский зал, потрясавший, вызывавший благоговейную дрожь и оторопь своими размерами.
   Экраны, на которых выводилось изображение взявшего слово депутата. Звукоусилители, вмонтированные в самые настоящие хрустальные люстры, освещавшие Зал Совета мягким светом. Для каждого депутата отводился диванчик (прозванный в народе койкоместом), стол, оборудованный по последнему слову техники, и небольшой бар с охладительными напитками. Словом, ходи - не хочу...И всё равно, пришла на заседание едва ли треть членов Совета: остальные под теми или иными предлогами (а порою, даже без оных) не явились. Конечно, ещё оставался шанс, что большинство из не явившихся просто запаздывают, но...
   - Смотри, Марко, на этих людей, от голоса которых зависит судьба миллиардов людей. Как думаешь, о чём они думают? О великом? Обсуждают новые законопроекты? Решают, как бы сделать более жизнь своих избирателей? О, ты сам знаешь, что нет! Сплетничают, смеются над общими знакомыми, может, и над нами двумя. Рассказывают сальные шуточки и давным-давно избитые анекдоты, сыплют колкостями, которые тупее молотка...Не таким я думал увидеть наш Совет, - горестно говорил Карлтон, занимая своё место в центре президиума.
   Следующие минуты прошли в тягостном, бесконечном, как миг вечности, молчании. Президиум всё наполнялся и наполнялся, в основном - товарищами-сопартийцами. Однако около трети мест принадлежало идейным противникам, из либер-синдикалистской партии. Именно они едва не вырвали пост Президента из рук Карлтона, спасли лишь считанные десятки тысяч голосов. Но либеры и не думали унывать: Ставангер ожидал от них какой-нибудь пакости, чего-нибудь более изощрённого, чем попытки бойкота законопроектов и президентских указов. Но вот что Пельц думал по этому поводу? А Пельц...Карлтон в последнее время ярился, едва ему напоминали о либерах, и ярость выражалась в многословных тирадах в духе того, прежнего Карлтона, мечтателя и романтика. Прошедшие годы слишком сильно изменили Президента. Порой Марко думал: Пельц-нынешний вряд ли начал бы борьбу за власть в обитаемом космосе. Уж слишком тяжело было это бремя.
   Карлтон сильно сдал за минувшие годы. То, что прежде было язвительной колкостью, всегда попадавшей прямо в цель - стало безобидным подначиванием, то, что прежде было искромётным, бьющим через край сарказмом - чёрной, грустной иронией. И всё-таки Пельц пока что держал на своих плечах Космос, не давая тому свалиться на планеты Республики.
   "Вот именно: пока что!" - недобро подумал Ставангер.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Месть Падшего
  
   Пролог.
  
  
   Края огромного зала терялись вдалеке. Ярчайший свет слепил глаза. Он исходил от фигуры, что восседала на троне.
   Перед ним возвышался человек. Кроваво-красный плащ скрывал под собой золотые доспехи. В ножнах на поясе висел великолепнейший меч. Говорили, что металл для этого клинка выпарили из крови людской. Из той крови, что тысячами лет будет литься на полях сражений.
   Так что, можно сказать, этого меча ещё не существовало. Однако он был. И это - лишь одна из многочисленных загадок его хозяина. Людям никогда не раскрыть ее. Как и хозяину - узнать всех секретов, которым владел.
   Человек даже не щурил глаза, хотя свет, что исходил от трона, ослепил немало созданий. В разноцветных глазах (правый - голубой, левый - красный) застыла лишь ненависть к хозяину трона. Чёрные как смоль волосы были гладко уложены и зачёсаны на правый бок. Пальцы, сжатые в кулак, слегка подрагивали.
   - Известно ли тебе, Подобный заре, зачем призвал я тебя? - послышался голос. Он принадлежал фигуре, которая восседала на троне.
   - Известно, господин. Но я не понимаю, почему это тебя так беспокоит? Я всего лишь...- если в голосе господина слышались мощь и власть, то в голосе Подобного заре - разум и воля.
  -- Ты принёс моим созданиям страдания и боль. Зачем тебе это?
   Подобный заре вскинул голову. Он весь напрягся. Странно, но пальцы его перестали дрожать.
   - А как тогда они оценят то счастье и добро, которыми ты их наделил?
   - Но чего им это стоило? - господин уже почти что орал.
   А вот Подобный заре оставался абсолютно спокойным. Он был готов к этому разговору, казалось, с самого своего появления. Но, может быть, так оно и было?
   - Жажды крови, обмана, лицемерия, похоти, злости, коварства, - Подобный заре перечислял легион тех качеств, в которых была хотя бы частичка тьмы. - Не много, господин. За способность чувствовать, любить, творить, прощать, верить...Совсем немного!
   - Ты смеешь надо мной смеяться? К чему эти жалкие эмоции? Ведь ты впустил зло в их души! - ревел господин.
   - Разве любить - низко? Или верность вызывает жалость? Отнюдь, мой господин! - Подобный заре становился только уверенней и спокойней с каждой секундой. - Многие из твоих созданий отдадут самое дорогое, только чтобы полюбить. Хотя бы раз в жизни, но всей душой. Я чувствую, нет, я знаю: у многих этого не получится! Зато удача других стократно окупит...
   - Ты продолжаешь насмехаться над своим творцом?! Надо мной! - словно ураган пронёсся по залу. Свет потускнел. Казалось, что туча заволокла небо...Если бы тут оно было ...
   - Если ты считаешь так, господин, то ты прав! Я готов это подтвердить! И если мои слова кажутся насмешкой - то пусть так и будет! - Подобный заре кивнул.
   Невозможно было понять, как он ещё может сопротивляться господину и сохранять ледяное спокойствие. Но Подобному это удавалось...
   - Тогда и наказанье моё считай насмешкой! - нет, не слова - гром раскатился по залу. - Живи теперь подле смертных! Радуйся своей "шутке"! Но никогда больше не занимай место подле меня! Никогда! Изыди из этих Залов, и не возвращайся!
   На мгновенье воцарилась абсолютная тишина. Но слова Подобного заре прогнали её.
   - Да будет так, господин. Люди поймут меня. Не все и всё, но когда-нибудь поймут. Что же до тебя...Ты оказался плохим творцом. Твои создания скучны. Не более...
   - Ты ещё дерзишь, слуга?! Тогда да будешь лишён ты и сил своих, едва покинешь залы. И меча...
   - Мой меч не принадлежит тебе, господин, - поклонился Подобный заре. - Прощай.
   На пороге зала мятежный слуга обернулся к господину. Подобный заре окинул своего творца и властелина.
   - Ты скучен, господин. А люди достойны моих даров. Даже более, чем твоих...
   И вышел.
  
   Никогда более не вступала нога Подобного зале в зал своего творца. Как и во все окрестные земли и миры. Слуга решил навсегда остаться среди людей. Он бродил по землям смертных, но никто из них не признавал в страннике Дарителя радости и печали. Что ж, Подобный заре и не обижался. Хватило и того, что он всё же оказался прав...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть Первая: Траппер.
  
   Глава1: Чёрный снег.
  
   Снег громко хрустел под ногами. Он протестовал против того, что какой-то человек топтал его безупречные кристаллики. Хруст был воем снега, плачем по уничтоженному великолепию. Но мне до этого не было никакого дела.
   Столб дыма поднимался над вековыми соснами. Их припорошенные снегом...
   Опять эта субстанция! Я возненавидел ей еще много лет назад, и теперь он отвечал мне взаимностью...
   Ветви скрывали за собой избушку. Мой дом. И я должен был попасть туда как можно скорее! Ни стволы деревьев, ни хрустящее наказание, ни усталость не могли остановить меня.
   Запахло гарью. Хоть ветер и дул мне в спину, однако горький запах, от которого меня просто коробило, чувствовался в доброй сотне шагов.
   Неужели я опоздал?! Быстрее, ноги! Не мешай, снег! Я всё тебе прощу, обещаю, только не мешай мне добраться до дома. Моего дома. Белая гадость так и не ответила. Лишь хруст был всё сильнее и сильнее...
   Но вот я обежал очередной ствол сосны - и упал на колени. Сердце отказывалось верить. Но глаза. Как и нос не могли соврать. Разум уже готовился уговорить сердце в том, что всё это - правда...
   Впереди, шагах в двенадцати, уже остывали угли да тлели кое-где не поддавшиеся дерзкой огненной стихии брёвна. Всё, что осталось от моего дома.
   Полушубок мешал дышать. Я сбросил его. Снежинки закружились вокруг меня, следуя за переменчивым ветром, старясь посильнее ужалить незащищённую кожу шеи и рук. Не выйдет! Только угли и тлеющие брёвна - более ничего не существовало для меня.
   Мой дом... От него больше ничего не осталось. Не сидеть мне на посыпанном соломой полу. Не греться у печи. Не пробовать стряпни Катрин...
   - Катрин?! Катрин!!! - разнёсся голос мой над лесом.
   Его звуки спугнули птиц, заставили оленей и кабанов озираться по сторонам, а одиноких волков - прижаться поближе к земле, ожидая атаки неизвестного врага. Эхо добралась и до недалёких гор, пробуждая спавшие века глыбы льда, лавины снега и тысячи тонн камня.
   Но я всё равно был не в силах вернуть Катрин. Что-то кольнуло меня в щёку. Я пощупал ладонью кожу: это была слеза. Странно, но она успела замёрзнуть. Невозможно. Немыслимо. Но замёрзшая капелька всё же была...
   А мне всегда казалось, что чувствами я был обделён. Или лишён их. Не помню...Просто не помню!
   Катрин нашла меня неподалёку от избушки, продрогшего, голодного. И - совершенно ничего не помнившего. Она меня приволокла по тающему снегу в свой дом, излечила от начинавшейся лихорадки.
   И это - в четырнадцать лет. Кто сказал: в смысле? Да, я ведь забыл ...
   Катрин потеряла родителей, когда ей было двенадцать. Она никогда не рассказывала точно, почему это случилось, а я никогда и не спрашивал. Только вот ей очень трудно тут пришлось. Леса, которые тянулись от совсем близкого Полночного кряжа до Форта Меховой гильдии на триста миль - это не самое подходящее место для юной дамы.
   Катрин приходилось самой ставить ловушки в лесу, обменивать шкурки у столь редких здесь заезжих торговцев. Пару раз даже пришлось убегать от непрошеных гостей.
   Ей повезло, что я как-то оказался рядом. Только вот как? Хотя, я об этом и не задумывался, заменив ей отца...
   Льдинка опять кольнула щёку. Теперь, правда, другую. Почему это случилось? Как случилось, что избушка загорелась?
   Я смог встать на ноги. Подошёл поближе. Зрение моё прочистилось. К счастью, уцелели не только некоторые брёвна. Осталась старая печь, на которой я так любил греться после целого дня, проведённого в холодном лесу. Ловушки ставить, а потом их ещё и обходить, таща на себе добычу, что попала в капканы, добивать раненых животных...
   Внезапно мой взгляд скользнул в сторону. Следы...
   - Следы? - прошептал я. - Точно...
   Снег был покрыт бесчисленными следами сапог. И как довольно неплохой траппер не смог их увидеть с самого начала? Я был необычайно зол на себя.
   Может быть, это кто-нибудь из сагру? Их племя жило совсем недалеко? Нет, вряд ли, сапоги они почти не носят...
   Тогда... Осознание заставило мои кулаки сжаться, а зубы, стиснутые в припадке гнева, затрещать.
   Чужаки, что оставили здесь следы, и подожгли избушку. Они уничтожили мой дом! Они убили Катрин! Месть!
   Во гневе я забыл даже оружие нормальное взять. Лишь кинжал, что я держал в специальных ножнах на сапоге, да копьё. Но мысли мои уже были заняты совсем не средством мести. Лишь ею самой.
   Я понёсся на юго-восток, идя по следам чужаков. И снова - бег сквозь стволы деревьев! С тех пор, как дым поднялся в небо, прошло слишком много времени. Враги, убийцы, чужаки ушли далеко. Месть!
   Я не обращал внимания на хруст снега, огласивший округу. Мне плевать на эту белую, холодную гадость, которую я ненавидел когда-то всей душой. И не понимал, почему. Теперь весь мой гнев, все мои эмоции были направлены против чужаков, что сожгли дом. В развалинах точно погибла Катрин! Иначе она нашла бы способ подать мне знак, что ещё жива.
   И снова - бег. И снова - хруст снега...И снова, и снова, и снова...
  
   К закату, когда мои ноги уже отказывались нести вес моего тела, устроив просто-таки мятеж боли, я добрался до становища сагру.
   Мне и в голову не могло придти, что слишком уж тихо рядом. Нет ни одного разведчика. Ни даже слабого дымка, который бы шёл из зимнего типи...
   Здесь было то же самое, что и на злополучной поляне. Зола и пепел. Но ещё и трупы...Трупы сагру валялись на снегу. Алая "заря" окрасила снег. Крови было слишком много...
   Я упал на колени. Дыхание сбилось. От усталости я не мог ничего сделать, только взирать на сцену резни.
   Сагру точно дали бой. Большинство мужчин полегло на юго-восточной окраине становища. Остальные погибли в центре. Тут раньше была типи шамана.
   Теперь - лишь зола, обугленные шкуры и труп сагру. Белое лицо шамана было устремлено ввысь. Безмолвная молитва застыла на его губах, а в глазах осталась ярость и боль. Боль за погибших сородичей и собственную беспомощность. Магия сагру не для убийства. Она для жизни. Для охоты. Для радости. Это и подвело племя...
   Не было ни одного тела, что принадлежало бы чужакам. Невозможно! На копьях и томагавках сагру остались следы крови. Мужчины этого племени могли постоять за себя. Значит, незваные гости забрали тела своих сородичей с собой. И оставили трупы сагру на съедение диким зверям.
   Но ни волки, ни вороны, ни медведи-шатуны не тронули сагру. Становище полнилась магией племени, и она защищала эту землю. Пока что. Скоро и здесь начнётся пиршество любителей падали...
   Внезапно снег захрустел позади меня. Я резко обернулся, успев лишь вытянуть копьё вперёд. Чужаки могли убить меня в это время. Что ж, за глупость и безалаберность мне придётся заплатить...
   - Мазру, не убивай, это я! - именно моя кличка среди сагру заставила меня опустить копьё. И уже потом - облик говорившего.
   Это был мальчик-сагру. Кажется, его звали Хиул. Высокий (его народ вообще не из низких), светлые волосы, бледная кожа. Словом, обычный сагру. Из-за моей смуглой кожи они меня и прозвали глупым словом "Смуглый".
   - Кто...это... сделал, - не ожидал, что после не самой долгой пробежки я буду так тяжело дышать. Старею...
   - Это были...- и Хиул рассказал о том, что тут произошло.
   Рано утром юношу (Хиулу было четырнадцать лет) разбудил шум боя. Он выглянул на улицу. И ноги его вросли землю от страха. Нет, конечно, про страх Хиул ничего не говорил... Но я-то вполне могу понять чувства мальчика. Что ж, не мне его судить.
   Люди в кольчугах или кожаных доспехах рубились с сагру. Конечно, сталь мечей чужаков побеждала ржавую бронзу местных. Шаман решил применить магию племени.
   Но до этого взял слово с Хиула, что тот передаст Мазру ("Очень интересно!") одну вещь. И юноша убежал в лес.
   - Что старый шаман оставил для меня?
   Я не мог ничего понять! Вроде, старик Ферс никогда со мной особой дружбы не водил. Даже на глаза не любил попадаться. А почему - совершенно непонятно. Может быть, перед смертью решил раскаяться в "холодных отношениях"? Глупо думать о подобном, когда сородичи погибают. И еще совершенно не ясно, что заставило неизвестных чужаков поднять руку на мирное племя...
   - Пойдём, Мазру, я оставил его в лесу, - юноша поманил меня вглубь чащи.
   Юноша просто не желал оставаться дольше здесь, среди трупов соплеменников. Может быть, кто-то ещё выжил? Хотя глаза Хиула словно кричали: "Я последний!".
   Шагах этак в двухстах от становища сагру был оборудован "схрон": вместительная яма, прикрытая досками и ветками. Снег лишь добавил изюминку в этот технический "натюрморт"...
   Хиул разгрёб ветки доски. Под ними оказалась лестница. Сагру спустился по ней вниз. Он пробыл там достаточно долго, чтобы я начал замерзать. Всё-таки сначала вспотеть, а потом оказаться на морозном ветру не самая хорошая "стратегия"...
   Но вот снова показался Хиул: в руках у него был какой-то красный свёрток. А, нет, это, похоже, сложенный плащ...
   Плащ? Плащ! Что-то глубоко внутри меня возликовала. Сердце стукнуло, грозясь вылететь из груди. Глаза расширились, а руки сжались. Похоже, я раньше уже видел такой плащ...
   Кроваво-красный, с белым подбоем, со странным орнаментом по краям. Какие-то глупые буквы: закорючки, завитки. Но казалось, что ещё чуть-чуть, и я пойму, что они значат. Жаль, что только "показалось"...
   - Мазру, шаман приказал Вам это надеть, - с нажимом сказал Хиул.
   - Ладно, ладно, только вид у меня в этом будет довольно глупый, - вздохнул я.
   Надеюсь, шаман не отдавал никаких приказаний, чтобы я этот плащ ещё и долго носил. А то заметят. Но что же это? Какая-то тряпка заставила меня позабыть об убийцах Катрин? Неужели она и вправду связана с моим прошлым?
   Хиул с благоговением протянул мне плащ. Он казался мне просто гигантским, я утонул бы в бесконечных складках материи. Но вот я набросил плащ на плечи, застегнул пряжку, и... воспоминания! Они просто захлестнули меня! Фрагменты памяти, казавшиеся мне навсегда потерянными, теперь заполонили моё сознание. Люди и животные, величественные замки и жалкие лачуги, герои и негодяи, подвиги и предательство, добро и зло - всё это захлестнуло меня. И я начал вспоминать. А может, и не вспоминать, может, придумывать. Может, это была совершенно не моя память, чужая, по какой-то ошибке попавшая в мою голову. Кто знает...
  
  
  
   Интермедия первая. Изгнанный из рая.
  
   Одинокий путник, укутавшийся в кроваво-красный плащ, выглядевший пугающе, до колик в желудке, до желания бежать куда глаза глядят, за окоём, шёл по колосящимся полям пшеницы. Он запустил руки в колоски, прикасался к стебелькам, вдыхал аромат нарождающегося хлеба. Кажется, странник был счастлив. Он смотрел своими разноцветными глазами на расстилающийся вдалеке мир. Сколько ему ещё ходить по нему, пока не настанет Последний день? Неделю, месяц, год, век? Вечность? Путник не знал этого. И, может быть, именно поэтому он был счастлив...
   Костёр, разведённый чуть в стороне от пыльной дороги, которой, похоже, не пользовались уже очень долгое время. Старые следы от колёс заросли травой, потихоньку стирались от времени и дождя. Странник, привалившись к раскидистой берёзе, до одури пахнущей свободой, смотрел на дорогу. Меч хищно поблёскивал в свете костра...
   Город. Старый, задыхающийся от безделья и бедности. Городская стена обвалилась. Крыши домов прохудились. На узких улочках валялись в пыли грязные, запаршивевшие псы, высунувшие языки от жары. Замызганные дети мутными глазами смотрели на редкого в этих местах чужака. Мамы, в залатанных одеждах, подхватывали своих чад и заводили их обратно домой, едва чужестранец, внушавший какой-то необъяснимый страх, приближался. Собаки, до того неподвижные, скрывались с визгливым лаем, поджав хвосты.
   Странник только пожимал плечами и двигался дальше, оглядываясь по сторонам. Ставни захлопывались, занавески задёргивались: люди неосознанно противились тому, чтобы чужак взглянул в их дома.
   Но наконец-то кто-то решил встать на пути у незнакомца. Сутулившийся, с лицом, заросшим бурой щетиной, в кольчуге, явно видавшей лучшие виды. И - глаза. Ясные, чистые, не замутнённые страхом. Единственное, что не покрылось ржавчиной, грязью и паутиной в этом городе. Городской стражник. Страж. Страж...
   - Что тебе здесь нужно? - и голос - он хлестал как бич, ударяющий по спине раба.
   - Я просто иду вперёд, куда глаза глядят, - пожал плечами странник.
   - Тогда лучше бы твои глаза глядели в другую сторону, подальше от нашего города, - хмыкнул хранитель порядка. - Горожанам ты не нравишься, вот что я тебе скажу. Шёл бы ты отсюда побыстрее.
   - Горожанам? - странник оглянулся по сторонам. - Или призракам горожан? Этот город больше похож на мертвеца, в котором ещё не завелись черви.. Некому было закопать несчастного в землю, и теперь он гниёт у дороги. Остался только тлен. А разве тлен может чувствовать?
   - Ах ты! - взъярился страж закона, выхватив из ножен узкий и короткий меч, более похожий на кинжал-переросток. - Ну сейчас ты у меня поглядишь, какие тут трупы живут!
   Стражник бросился на странника, готовясь всадить ему клинок в грудь. Резкий замах, быстрый выпад - в воздух, в пустоту Чужака не было на том месте, где он за мгновенье до того стоял.
   - Это бесполезно, хранитель закона, - уголками губ улыбнулся чужеземец. - Тебе меня не победить, не стоит и стараться.
   - Ты меня учить вздумал! - глаза стражника покраснели, наливаясь кровью, жилка на лбу вздулась, ноздри с шумом втянули воздух. Последовал яростный выпад, рассёкший только ветер. Тщетно. Чужак без видимых усилий уходил из-под удара. У него даже дыхание не сбилось!
   - Зря ты не хочешь меня выслушать. Да, прости, я оскорбил твой город, сказав о нём правду. Разве за неё теперь стражи порядка вольны карать и убивать? - голос незнакомца стал жёстким и жестоким, забирающимся в самое сердце, в самую душу слушателя.
   - Ну получай! Не уйдешь! - стражник сделал ещё несколько ударов, отскоков, выпадов. И повалился на землю, обессиленный, запыхавшийся. Только тут он начал думать, что кружка-другая пива на сон грядущий каждый вечер была не самым лучшим выбором.
   - Я же говорил, - чужак склонился над стражем, подавая левую руку. - Давай я тебе помогу подняться.
   - Ну это уже совсем!!! - вскричал стражник, нанося удар в чужестранца. На этот раз он бы просто не сумел уйти.
   Меч вот-вот должен был коснуться плоти наглеца - но нашёл лишь металл. Клинок стража отбросило в сторону, а его руку словно молотом ударили. В правой руке у чужака поблёскивал меч, который он до этого скрывал под складками своего плаща. Наглый чужеземец зацокал языком.
   - Не стоило этого делать, - чужак одной левой, взяв стражника за грудки, поднял того высоко над землёй, а затем поставил на ноги. - Ну вот, так-то лучше.
   Похоже, у хранителя закона пропал дар речи. Тот, выпучив глаза, смотрел попеременно то на клинок незнакомца, то на его владельца.
   - Кто же ты, демоны тебя возьми? - наконец-то смог выдавить из себя страж.
   - Я всего лишь путешественник, идущий куда глаза глядят, - хитро прищурившись и улыбнувшись, ответил чужак.
   - Откуда же ты взялся на мою голову?
   - О, тебе туда никогда не найти пути. Уверяю. Что ж, спасибо за веселье. Иногда нечего вспомнить о пройденном пути, кроме пережитых приключений. Какой же ты пыльный, отряхнись, страж закона! - чужак усмехнулся. - И как тебя занесло в этот город?
   - Я здесь родился, незнакомец. Как тебя зовут-то хоть, ответишь по-человечески? - похоже, только что кончившийся поединок (если это действо можно было так назвать) сбил со стража гнев.
   - Да меня везде по-разному называют. Зови же просто - Рабэн. Мне нравится это имя более остальных.
   - А меня Спайком Дортсоном называют с рождения, Рабэн...Что же это за имя такое? Разве людей так зовут?
   - Многие думают, что я вовсе и не человек. Так почему бы не зваться мне Рабэном, Спайк?
   Чужеземец оглянулся по сторонам, окинув взглядом крыши домов, а затем спросил Спайка. Дортсон заметил, что чужак не смотрит в глаза собеседнику при разговоре: Рабэн глядел куда-то вдаль, поверх правого уха.
   - А что всё-таки с этим городом творится? Вроде не так уж и плохо раньше жил. Торговые пути переместились? Голод, чума, поражение в войне? - Рабэн говорил так, что сразу становилось: для него это на самом деле интересно и важно.
   - Хуже: начальство. Власть просто переменилась...- понурил голову Спайк.
   - Даже так? - правая бровь Рабэна поползла вверх...
   Жизнь в не самом бедном городке Мальбрехте текла своим чередом, ни шатко, ни валко. Жители, кое-как перебиваясь доходами от продажи зерна да керамики, могли себе позволить по выходным стаканчик винца да кусок хлеба с толстым слоем маслица. Идиллия продолжалась ровно до тех пор, пока в городе не решили поменять бургомистра. Отчего-то жители возжелали увидеть нового руководителя Мальбрехта. И как нельзя удачней подвернулась подходящая кандидатура: совсем недавно приехавший город дворянин, откуда-то с севера. Он так и сыпал обещаниями безбедной и радостной жизни, улыбками и, иногда, взятками. Неизвестно, что именно расположило к себе мальбрехтцев, да только этот дворянин и стал новым бургомистром. Естественно, никаких обещаний он не выполнил. Взвинтил пошлины на торговлю, утверждая, что городу нужны средства к существованию. Пошлины отогнали подальше от Мальбрехта и без того немногочисленных купцов. Горожане решили было встрепенуться, призвать к ответу бургомистру - да зубы обломали. Руперт Дрекстер, как звали нового правителя города, присвоил себе казну мальбрехтскую казну, сколотил отряд наёмников, для которых слова "милосердие" и "доброта" были пустым звуком, в отличие от звона золотых монет. Да и кое-кто из местных присоединился к бургомистру. К Дрекстеру стало не подступиться: он взял в свои руки город, опутал его сетью верных (золоту, а не бургомистру) людей да и стал жить, не оглядываясь ни на кого, вытягивая последние соки из горожан. А у последних просто опустились руки после парочки не самых удачных бунтов, потопленных в крови. Лишь немногие ещё надеялись, что солнце ещё расправит лучистые крылья над Мальбрехтом. Но с каждым годом надежда становилась всё тусклее и тусклее, погибая под толщами грязи и пыли. Сам Спайк Дортсон, похоже, ещё надеялся на лучшие времена. Но скоро и он опустит руки: к чему защищать закон в городе, где один чих Руперта Дрекстера значит больше, чем целая библиотека со сборниками этих самых законов?
   - А как с бургомистром-то вашим можно повидаться? - глаза Рабэна сузились.
   - Что, решил повидаться с господином окрестных призраков? - фыркнул Спайк.
   - Всего лишь захотел этих призраков оживить, - Рабэн как будто и не обратил внимания на тон Дортсона. - Так где я его могу найти?
   - Он сейчас должен быть в городской ратуше, устроил там себе настоящую крепость. Иди по этой улице, и придёшь прямо в лапы к Руперту, - городской стражник махнул рукой в сторону более или менее чистой улицы. На ней даже собак почти не было.
   - Замечательно. Ну что ж, пошёл я призраки в тела возвращать, - Рабэн повернулся спиной к Спайку и зашагал.
   - Эй, только не думай, что сможешь своими фокусами справиться с толпой головорезов Дрекстера! - показалось - или Спайк вправду стал беспокоиться за загадочного чужака, назвавшего себя именем, означавшим "ворон".
   - А я не думаю - я знаю! - Рабэн даже не обернулся, лишь помахав левой рукой на прощание...
   Руперт Дрекстер был занят своим любимым делом: выкладывал монетки ровными горками, строя из них то крепости, то мосты, а то - малопонятные конструкции, достойные кошмара сумасшедшего.
   Внезапно за дверью раздались звуки возни, несколько выкриков, а затем всё стихло. Через мгновение кто-то постучал в дверь. Руперт, сгребя монетки в выдвижной ящичек стола, потянулся к мечу, висевшему у подлокотника.
   - А, Вы, должно быть, и есть местный бургомистр? - в комнату вошёл человек, кутавшийся в кроваво-красный плащ. За его спиной. на полу, можно было разглядеть безвольно распластавшиеся фигуры охраны Руперта. - Мне о Вас столько рассказывали!
   Правая щека до того безукоризненно вежливого Дрекстера дёрнулась, а рука, нащупавшая рукоятку меча, замерла:
   - Что с моими людьми? - Руперт храбрился. Зря.
   - Решили взять отпуск - и только, - гость не переставал улыбаться. - Думаю, Вам бы он тоже не помешал. Ведь управление городом такое нелёгкое дело. Может быть, Вам стоит отдохнуть пару десятков лет, как думаете?
   - Да как ты смеешь издеваться надо мною в моём же собственном городе? В моём собственном кабинете? - Руперт разъярился.
   - Да вы что тут, все такие невыдержанные? - рассмеялся чужак. - Ну что ж, не хотите по-хорошему - будем делать как обычно.
   Сперва Руперт дёрнулся, а затем осел на пол. На его шитом золотыми нитками синем камзоле начало набухать чёрное пятно. Клинок Рабэна же уже снова почивал в ножнах. Путешественник сделал своё дело. Интересно, у изгнавшего хватило бы духу вмешаться?
   Рабэн покидал город в лучах заходящего солнца. Перед уходом он нашёл Спайка Дортсона и втолковал стражу закона, что тому лучше сегодня же взять в свои руки город. Хотя бы до ближайших выборов. Ну а об отряде Руперта не стоило беспокоиться: никто из вооружённых людей, бывших во время визита Рабэна в ратушу, уже не дышал.
   Странно, конечно, но Рабэна не покидало ощущение того, что он что-то сделал неправильно...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2: Последний.
  
  
   Пришёл я в себя только через несколько часов, обнаружив себя лежащим на снегу, укрытым тем самым плащом. Рядом сидел Хиул, не отводя от меня своего взгляда. Боль ввинчивалась охотничьим ножом в мою голову, перед глазами сверкали ярко-красные звёздочки, а во рту стоял привкус железа и крови.
   Я резко сел, отчего стало ещё хуже: желудок начал выплясывать дикие кульбиты, так и норовя вырваться наружу. Да уж, угораздило меня...Катрин! Катрин!
   Хиул еле сумел успокоить меня, стараясь удержать меня в сидячем положении:
   - Поздно, они уже слишком далеко, Мазру. А если нам и удастся их нагнать, то мы умрём не лучшей смертью. Успокойся. Мы ещё отомстим! - в глазах Хиула сверкнуло пламя. Всё его племя погибло, желая спасти Катрин. Да, надо уже успокоиться, подумать головой. Так её не спасти...А как? Как её выдернуть из лап этих гадов?
   - Как мы отомстим, Хиул? - в голосе моём звучала горечь. Только сейчас я начал осознавать, что в одиночку точно бы не справился с похитителями. Но ярость и гнев затуманили разум. Я думал, что справлюсь с чем угодно, даже со всем демонами ада, если бы он вдруг решили встать на моём пути. Но не может не быть способа выручить Катрин - где тогда справедливость в этом мире?
   - Мы страшно отомстим, Мазру, очень страшно, - кулаки Мазру сжались. - Но я ещё не знаю, как. Давайте сперва хотя бы отправим моих сородичей в последний путь? Кроме нас, некому этого сделать.
   - Да, Хиул, только сперва прекрати меня удерживать. И перестань обращаться ко мне на "Вы", - я попытался улыбнуться, хотя вышло это с трудом.
  
  
  
  
   Золотой чемодан.
  
  
  
   Глава 1.
  
  
   Субботним утром очень трудно просыпаться, а уж если вечер пятницы выдался особенно шумным и весёлым - так почитай и невозможно.
   Вот и Андрей Кураев совсем не хотел просыпаться - пришлось. Мерзкий телефон играл "Полёт валькирий", глумясь над бедным хозяином, расплачиваясь за многочисленные падения, кофейные ванны и самое что ни на есть отвратное обращение. В это утро мобильный, похоже, решил отыграться за все былые мучения...
   Сперва Кураев захотел бросить телефон куда подальше, лишь бы тот замолчал, но после первого же взгляда на номер, с которого шёл звонок, желание пропало - вместе с хорошим настроением и намерениями поваляться в постели часок-другой.
   - Андрей Палыч, я Вас не разбудил? - из динамика мобильного телефона раздавался вкрадчивый, утробный, мелодичный голос. - Если да, то заранее прошу прощения. Обстоятельства, знаете ли, проклятые обстоятельства! Могу ли я к Вам заехать? Мне нужно Вам кое-что показать.
   - Эхм...Э...- промямлил Антон. Кураеву спросонья всегда было трудновато соображать.
   - А, да, конечно, конечно, Михаил Сергеевич, конечно заезжайте! Буду очень рад! - Андрей сладко зевнул. - Вы меня совсем не разбудили...А что Вы хотите показать?
   - Вещь, которая Вас обязательно заинтересует, поверьте! Она связана с нашим прошлым разговором...- голос Михаила Сергеевича стал тише и вкрадчивей.
   Кураев мигом проснулся, от волнения вскочил с постели, заходил по комнате.
   - Когда Вы приедете, Михаил Сергеевич? Я весь день свободен, и очень хотел бы поскорее...
   - Я смогу приехать через час, если, конечно, Вас устраивает...-собеседник закидывал крючок, на который Кураев легко попался.
   - Да, конечно, конечно! Приезжайте! - Андрей всё быстрее начал ходить из угла в угол комнаты, каким-то чудом не спотыкаясь о кипы бумаги и горы книг, разбросанных по полу. Да, вчера был точно весёлый день...
   - Замечательно! До встречи, Андрей Палыч! - и мобильный отозвался короткими гудками.
   - Вот это удача! - радостно воскликнул Кураев, но его энтузиазм вмиг улетучился: стоило только взглянуть на бедлам, творившийся в комнате...- Надо бы прибраться...Нет, сперва - хотя бы привести себя в порядок...
   Ровно через один час и три минуты в дверь квартиры Кураева позвонили. Андрей, как раз занимавшийся приведением хотя бы в относительную чистоту своего кабинета (служившего одновременно спальней, гостиной и, временами, даже кухней), бросился открывать.
   На лестничной клетке стоял довольно-таки презентабельный рыжеволосый мужчина лет сорока, в неброском чёрном пальто, сжимавший в руке широкополую шляпу. Взгляд его внимательных карих глаз мог бы показаться приветливым, если бы не блуждал, постоянно перепрыгивая с одного предмета на другой, с лица собеседника на его причёску или плечо.
   - Здравствуйте, Антон Палыч, надеюсь, я Вам не помешаю, - кивнул гость, широко улыбаясь.
   - Доброе утро, Михаил Сергеевич, проходите пожалуйста, извините, у меня тут такой беспорядок...- Кураев подвинулся, приглашая гостя пройти в квартиру.
   - О, беспорядок - моё любимое состояние окружающего мира, - Михаил Сергеевич улыбнулся ещё шире, хотя, казалось, это было невозможно.
   - Может быть, чаю, - спросил Антон, вешая пальто гостя на едва-едва державшийся на вешалке крючок. Кураев давным-давно хотел прикрутить его получше, да только всё некогда да некогда было...
   - Не стоит беспокоиться: я не привык пить, пускай и чай, до того, как покончу с делом. А уж после - что угодно, хоть "беленькую"! - рассмеялся Михаил Сергеевич, проходя вместе с Кураевым в кабинет хозяина квартиры.
   К счастью, Антон успел прибраться в комнате, так что теперь книги не валялись на полу, а были разложены на более или менее ровные стопки. Кураев уже второй год подумывал над покупкой настоящих книжных полок для как-то незаметно разросшейся библиотеки, но всё было некогда, а то и денег не хватало...
   - Прошу, садитесь, Михаил Сергеевич, - Кураев предложил гостю присесть в единственное кресло, между тем занимая место на кровати.
   - Э, нет, Антон Палыч, уж лучше присаживайтесь. Не люблю, знаете ли, слово "садитесь"...Всей душою не люблю, мягко говоря... - Михаил Сергеевич подмигнул Кураеву. - Чтобы не отнимать у Вас драгоценного времени, сразу перейду к делу.
   Антон весь подался вперёд, прищурив глаза - привычка, выработанная из-за многолетней близорукости. При важном разговоре Кураев всегда хотел чётко и ясно видеть собеседника.
   - Вот, Антон Палыч, взгляните, - каким-то заговорщицким тоном проговорил Михаил Сергеевич и полез во внутренний карман серого пиджака.
   Через мгновенье Кураев уже внимательнейшим образом рассматривал...цифровую фотографию, на которой была запечатлена какая-то безделушка. Золотая (или позолоченная) фигурка какого-то зверя, то собаки, то ли львицы, то ли ещё кого-то, раболепно склонившего морду. Вместо уха - изящный камешек, похожий на рубин, на месте глаза - опал, хитрая чеканка на хвосте, изумительно точно отчеканенные зубы и когти...
   - Вы можете, Антон Палыч, примерно определить, что это за штука и насколько она ценна...- Михаил Сергеевич несколько замялся. - Насколько на ценная для истории и науки.
   - Хотите узнать, за сколько её можно продать?
   Кураев прекрасно понимал, зачем подобные его гостю люди обращались к историкам и археологам. Правда, хорошие специалисты брали за свои услуги немалые суммы, да и могли сплавлять информацию о своих клиентах "куда надо". Антон же, кандидат исторических наук, был известен тем, что берёт за свои услуги относительно немного, нем как рыба (или подчас попросту забывчив) - и довольно-таки хорошо разбирается во всевозможных "безделушках".
   - Минуточку, - попросил Кураев и, встав с постели, подошёл к письменному столу.
   Антон включил свой старенький, но верный компьютер. Машина отозвалась надсадно-натужным шумом, словно напоминая о своём почтенном возрасте и прося её не беспокоить.
   - Ну же, работай, ну работай же, - взмолился Антон.
   Мольба была услышана, и вот уже меньше чем через минуту Кураев сверялся со своими электронными каталогами древностей.
   - Так-с, - бубнил себе под нос Антон, пролистывая страницу за страницей. - Очень похоже на скифские древности, этак пятый-шестой век до Рождества Христова...Да, точно!
   Михаил Сергеевич был весь внимание: не перебивая Кураева, он смотрел на появившиеся на экране монитора фотографии золотых и серебряных украшений, гребней, ножен, колчанов...
   - Вот, это украшение очень похоже на Вами представленное, - продолжал бубнить Антон, с головой ушедший в работу.
   Со скоростью молнии одна фотография на экране сменялась другою, вот уже и в Мировую Паутину открылось окошко...
   - Не то, не это, всё не то...- нетерпеливо шептал Антон. - И это не то...Может, неизвестная до того вещица?
   Кураев полуобернулся к Михаилу Сергеевичу:
   - Она случайно не из раскопа?
   Подробнее историк не хотел расспрашивать: чем меньше знаешь о "безделушках" клиентов - тем дольше и спокойней живёшь. Этот принцип не раз и не два уберегал Кураева от серьёзных неприятностей.
   - Нет, как мне сообщили, её нашли давным-давно, и она должна быть известна науке, - судя по интонациям, клиент начинал потихоньку нервничать. - Может быть, стоит поднять старые фотографии...Очень старые, ещё времён, скажем, Российской империи...
   - Понятно, минуточку, - снова пробубнил Антон, возвращаясь к монитору.
   Экран запестрел чёрно-белыми фотографиями, с бешеной скоростью сменяющими одна другую...Антон пролистывал электронные страницы одна за другою, прыгал с одного сайта на другой - и внезапно остановился. Указательный палец правой руки застыл над "мышкой".
   - А вот и Ваше украшение, - удовлетворённо хмыкнул Кураев, кивнув на растянутую во весь экран плохонькую фотографию "безделушки" Михаила Сергеевича. - Итак, "Пантера" - украшение для щита древнего скифа, найденное в Келермесском кургане тысяча девятьсот третьем году Веселовским. Подарено Его Императорскому Величеству Николаю Второму...Бла-бла-бла...Да, да, неважно, ещё менее важно...Скука...Ага, вот!
   Кураев удовлетворённо потирал руки: похоже, наткнулся на по-настоящему интересные факты из истории данной вещицы.
   - В числе прочих произведений искусства во время Первой мировой войны была эвакуирована в Казань, где затем попала в "золотой эшелон". Так, Михаил Сергеевич, называют казну Российской империи, которая некоторое время принадлежала Временному правительству, затем большевикам, а после была захвачена белочехами, попала в руки Колчака, снова оказалась в руках большевиков...
   Антон привык, что в большинстве своём клиенты ни черта не понимают в "предмете исследования", так что подчас приходилось много пояснять. А уж особенно такие "вкусные" подробности стоило рассказать: нередко поднимало гонорар за труды Кураева. Но в этот раз и сам Антон оказался удивлён...
   - Так вот. После того, как большевики вновь получили в свои руки "золотой эшелон", оказалось, что довольно-таки большого количества предметов искусства и нескольких тонн золота не хватает. А эта вещица...
   Антон прочёл последние строчки описания фотографии, хотел было повернуться к Михаилу Сергеевичу, чтобы рассказать, в каком музее должна храниться эта пантера...Но вместо этого, с выражением величайшего удивления на лице. Перечитал. Снова перечитал.
   - Тут сказано, что эта вещь считается безвозвратно утерянной: она оказалась среди "пропавшей" части содержимого "золотого эшелона", ни в одном музее пока что не всплыла, ни один из более- менее известных коллекционеров не заявлял, что купил "Пантеру"...
   - То есть можно быть уверенным, что эта вещь - очень ценная? - с придыханием вопросил Михаил Сергеевич.
   - Более чем ценная, более чем! Если это не подделка, а информация на данном сайте не лжёт...В общем, можно надеяться на то, что Вы напали на след других предметов из "золотого эшелона" и даже, возможно, на некоторое количество золота, так и не дошедшего до компартии. Думаю, мне надо будет поднять свои особые источники информации, для большей уверенности: вдруг всё-таки наши сведения неверны, и "Пантера" всё-таки появлялась после двадцатого года. Проверка может занять несколько дней, максимум - неделю. Да, неделю. Позвоните мне в следующую субботу, я постараюсь всё разузнать к тому моменту. А после - я хотел бы лично осмотреть "Пантеру", а затем её стоит показать ювелиру или кому-то в этом роде. То есть нужно проверить подлинность Вашей находки...
   - Благодарю Вас, Антон Павлович, я был уверен в том, что на Вас можно положиться. Надеюсь, что Вы сможете выяснить исчерпывающие сведения об этой вещице. Я, на всякий случай, оставлю Вам фотографию и кое-какие средства, так сказать, для тонуса, - Михаил Сергеевич, говоря это, не переставал широко улыбаться. Правда, выглядел он при этом чудаковато. - Буду ждать Вашего ответа. И, может, это излишне, но...Я надеюсь на то, что дело останется между нами. Мне было бы очень неприятно, узнай я, что о находке кто-нибудь "лишний" услышал...
   - Всё будет сделано в наилучшем виде, Михаил Сергеевич, не надо волноваться, не надо, - сказал Кураев с напускным спокойствием в голосе. - Благодарю за аванс. Я позвоню Вам, если до субботы успею найти что-нибудь особо интересное и важное...
   - Спасибо, спасибо.
   На прощание Михаил Сергеевич пожал руку Антона - и тот едва не вскрикнул от боли: настолько крепкой и мощной оказалась хватка нового клиента. В голову закралась неприятная мысль: "А что, если он так "пожмёт" мою шею? Ведь с него станется..."
   Едва захлопнулась за этим странным человеком, как Антон бросился в кабинет, чтобы перечитать информацию о "Пантере"...
   Следующие дни прошли в поисках малейших крох информации о находке Михаила Сергеевича, пришлось даже на родной факультет заглянуть, пообщаться с несколькими знакомыми преподавателями. Глядя на фотографию, они многозначительно хмыкали, поднимали "свои собственные источники информации", вновь хмыкали и говорили примерно одно и то же.
   - Забавно, забавно. Может статься, громкая находка. Прославитесь, Кураев, прославитесь...Ведь, кажется, это Ваша тема, Гражданская и прочее? Забавно, забавно...
   Вечером пятницы у Антона уже было готово целое досье на "Пантеру", увесистая папка со списком ценностей, попавших в "золотой запас", короткое описание событий тех лет, предположения исследователей о судьбе потерянного "золота Колчака"...
   Кураев как раз просматривал одну из книжек, посвящённых судьбе "золотого эшелона", когда в дверь позвонили.
   - Кто бы это мог быть? - удивлённо проговорил Антон, захлопывая книгу.
   Раздосадовано вздохнув (Кураев не любил, когда его отрывали от работы), Антон поплёлся к входной двери.
   - Кто там?
   Историк пытался придать своему голосу побольше "праведного гнева". Не получилось...
   - Здесь проживает Антон Павлович Кураев? Мы из милиции, нужно задать несколько вопросов, - донеслось из-за двери.
   Антон весь похолодел. Коленки подкосились, а на спине выступил противный липкий пот.
   - А вот и проблемы пожаловали, - прошептал Антон, глядя в "глазок".
   Точно...За дверью стояло двое "в штатском", державших в руках "корочки"...Привалило "счастье". Даже два "счастья"...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2.
  
   - Антон Павлович, Вам известен Михаил Сергеевич Горбатовский?
   Разговор проходил на маленькой кухоньке Кураева: в кабинет-спальню-гостиную Антон незваных гостей от греха подальше приглашать не захотел. От греха подальше, да и для спокойствия - мало ли?
   Историк думал: говорить правду или соврать? Он же ведь не знал, что произошло, и зачем эти люди ищут Горбатовского. Вдруг эти двое "сливают" информацию "братве"? А Михаил Сергеевич вполне мог перейти дорогу кому-нибудь из не самых простых "братков". Антона же могут заодно с Горбатовским отправить на корм рыбам...
   Кураев вообще был трусоват, впечатлителен и мечтателен: ему сразу же представились свои ноги в тазике с цементом, пара-тройка амбалов, крики, плеск воды...
   - Да, человек с таким именем мне известен, - всё-таки решил сказать правду Антон. - Он взял у меня консультацию по моей специальности, истории. Но, может быть, мы говорим о разных людях? Чем вам может помочь простой кандидат исторических наук?
   - Нет, мы говорим об одном и том же человеке. Семнадцатого числа, вечером, труп Горбатовского был найден в подъезде собственного дома. При нём оказался мобильный, с которого на Ваш номер сделали несколько звонков, последний - за день до смерти. Всё сходится. Когда Вы виделись с ним в последний раз, Антон Павлович?
   Взгляд карих глаз оперативника прожигал насквозь, заставлял нервничать, вызывал желание отвернуться в сторонку. Второй милиционер же расслабленно сидел на табурете, выстукивая на столешнице пальцами левой руки какую-то простенькую мелодию. Издевался, наверное.
   - В субботу, шестнадцатого июля, между одиннадцатью и двенадцатью часами дня он приходил сюда, а за час до того звонил мне. Пообщались около сорока минут. Горбатовский ушёл. Мы должны были вновь увидеться завтра, я как раз собрал достаточно информации по интересующему его вопросу, - Антон старался говорить как можно спокойней и уверенней.
   И вообще, что им за дело до бедного историка? Подумаешь, решил Михаил Сергеевич на старости лет заняться изучением какой-то безделушки из пропавшей части "золота Колчака", а потом взял да и умер - чего тут такого? К сожалению, даже сам Кураев, при всём его воображении, не смог бы в такое совпадение поверить.
   - А по какому вопросу, Антон Павлович?
   Этот ледяной проникновенный взгляд вызывал дрожь у Кураева. Безумно захотелось отвернуться, сжаться в комок, спрятаться куда-нибудь, лишь бы только скрыться от этого проклятого взгляда...
   - Он хотел выяснить судьбу одной безделушки, скифского украшения, "Пантеры". Ему порекомендовали меня как специалиста по оценке и проверке подлинности старинных украшений и предметов, - сохранять спокойный тон становилось всё сложнее и сложнее.
   - А Вы не могли бы поподробней рассказать об этой "безделушке"? - в разговор наконец-то вступил и второй милиционер.
   Его голос был твёрже, непреклонней, как-то даже злее. Между словами он делал небольшие паузы, для пущего эффекта, словно вбивая клинья в собеседника.
   - Конечно, конечно!
   Антон решил: надо рассказать как можно подробней, чтобы ни в коем случае эти двое не решили, что он что-нибудь скрывает, пытается увильнуть, или, не дай Бог, имеет собственный интерес в данном деле. Но о кое-каких фактах о "Пантере" лучше промолчать. В Кураеве взыграло честолюбие историка, в чьих руках вот-вот может оказаться величайшая находка десятилетия, а то и целого века! И отдавать её в чужие руки как-то не хотелось.
   - Украшение было найдено в тысяча девятьсот третьем году при раскопках, затем преподнесено в подарок императору Николаю. Во время Первой мировой войны эвакуировано в составе золотого запаса империи в Казань, где в восемнадцатом году попало в руки белочехов, а позже - к Верховному правителю адмиралу Колчаку. В двадцатом году золотой запас оказался у большевиков. Дальше след "Пантеры" теряется. В субботу Михаил Сергеевич как раз принёс мне фотографию этого украшения, попросив выяснить поподробней историю находки. Откуда она оказалась у Горбатовского, я не знаю. Завтра он должен был придти сюда, я должен был отдать ему небольшое "досье" на вещицу. Вот и всё. Боюсь, это первый случай в моей практике, когда мои усилия оказались напрасны: украшение, скорее всего, снова канет в неизвестность.
   Кураев попробовал вздохнуть как можно более печально и устало: "Да, я, бедный-бедный, трудился, трудился - и всё напрасно. Не трогайте меня, дяди милиционеры!".
   Но "дядям милиционерам" было не до "страданий" Антона.
   - У Вас сохранилась фотография этой... "Пантеры"? - снова острый взгляд карих глаз.
   - Да, да, конечно, сейчас я принесу её вам, - облегчённо ответил Антон.
   - И, желательно, вместе с тем "досье", что Вы подготовили для Горбатовского. Любая информация может нам пригодиться, - добавил второй милиционер, тот, чей голос был позлее.
   Расставаться с папкой было жалко, но - что пожелаешь? Благо, на компьютере Кураев продублировал всю информацию по "Пантере", так что потеря документов была не смертельна. Да и фотографию украшения Антон отсканировал, так что на жёстком диске уже дня три как прописалось творение скифов.
   Через минуту кандидат исторических наук вернулся с аккуратной зелёной папкой, распухшей от листов бумаги и фотографий.
   - Замечательно, Антон Павлович. Надеюсь, Вы не против, чтобы мы взяли фотографию и папку с собою, в интересах следствия?
   Ну как можно было отказать таким вежливым людям? Особенно если они при отказе станут не очень вежливыми - или очень даже не вежливыми.
   - Да, конечно же, всё, что угодно, - Антон уже хотел как можно скорее отделаться от этих гостей.
   - Вот и хорошо, - "злой" гость одобрил сговорчивость Кураева. - Минуточку, мы сейчас выпишем расписку об изъятии у Вас вещественных доказательств. А заодно попросим никуда в ближайшее время не уезжать. Ваши показания могут нам очень помочь...
   - Эхм...А можно постановление о выемке предъявить? Мне, конечно, не жалко оказать нашей доблестной милиции помощь, но порядок есть порядок, - неуверенно проговорил Антон, глядя в пол, не желая встречаться взглядом с "гостями".
   На мгновение воцарилась тишина.
   - Думаю, об этом можно будет позже позаботиться, какая-то простая формальность, - интонации кареглазого Антону совсем не понравились. Дело "пахло" всё хуже и хуже...
   - Боюсь, иначе нельзя. Мало ли что может случиться. Правила есть правила, в конце концов, - уверенности в голосе Антона всё прибавлялось и прибавлялось.
   Кураеву всё-таки было приятно "утереть нос" незваным гостям. Любил он показать свои познания хоть в истории, хоть в юриспруденции. Нередко это выручало Антона из неприятных ситуаций. А ведь не хотел же лишних проблем, да только, как обычно, шило в известном месте появилось...Но просьба предоставить постановление об изъятии было страховкой: вдруг и вправду гости Кураева могут быть заинтересованы в этом деле. И, кстати, ведь ему даже не показали фотографии покойника или хоть что-то в этом роде, так что откуда Антону знать, на самом ли деле Горбатовский отправился на тот свет?
   - Что ж. Очень жаль, что Вы не хотите помочь следствию, - нарочито раздосадованным тоном произнёс кареглазый. - Нам...
   Внезапно дверной звонок разразился трелью: Антон аж на месте подпрыгнул от неожиданности - и понёсся открывать, прихватив с собою папку с документами и фотографию "Пантеры". Кураев нутром чуял, что этот звонок сыграл не последнюю роль в его жизни. Уж очень решительно и немиролюбиво выглядел кареглазый...
   Не глядя в "глазок", Антон распахнул рывком дверь - и едва удержался от того, чтобы не закричать от радости и броситься на шею новому гостю. А точнее, гостье.
   На площадке, озорно улыбаясь, так и норовя стрельнуть серебристо-серыми глазками, стояла тёмно-русая девушка лет двадцати восьми-тридцати, в песочного цвета ветровке.
   - Антон, вот вечно ты не позвонишь первым, не зайдёшь, не напишешь...Ты только о своей истории и думаешь, а об одноклассниках и друзьях - нет! Ну как так можно? - деланно возмутилась гостья. - Ну вот, улыбнулся! Наверное, опять в доме беспорядок устроил, потому и делаешь вид, что так рад меня видеть, что не дашь пройти мимо! Так, ну опять полез тискаться, ну ты совсем с десятого класса не изменился!
   Гостья засмеялась и, с потрясающей ловкостью увернувшись от объятий Кураева, юркнула внутрь. Из кухни показались милиционеры...
   - А, да у тебя гости! Мог бы мне и сказать, вечно ты теряешь голову при виде девушек! Ну когда ты повзрослеешь, Антон?
   - А мы уже собирались распрощаться с Антоном Павловичем, не беспокойтесь, - проговорил кареглазый с дежурной улыбкой на устах. - До свидания, Антон Павлович, до свидания. Мы ещё зайдём к Вам, уже с соблюдением всех формальностей. Уж будьте уверены.
   - Да, зайдём, зайдём, - прогнусавил "злой".
   И так, бочком-бочком, эти два типа вышли прочь из квартиры Кураева. С лестницы эхо доносило невнятное бормотание милиционеров.
   - А это кто были, твои клиенты? Какой у них видок-то! Я тебе давно говорила, завязывай ты с этим заработком, завязывай! Знаешь, сколько сейчас всякой грязи в мире? Ну да, откуда тебе, всё витаешь в своих облаках, витаешь! - укоряла Антона бывшая одноклассница, не глядя вешая ветровку на вешалку.
   Она досконально знала квартиру Кураева, так как нередко здесь бывало. Собственно, тут особо и запоминать было нечего, квартира со дня новоселья мало изменилась. Разве что повсюду царил прямо-таки инфернальный беспорядок да количество книг и всевозможных папок выросло в разы.
   - Жень, ты даже не можешь себе представить, насколько я рад тебя видеть! - Антон снова попробовал чмокнуть гостью, но та ловко ушла "из-под удара".
   - А вот и могу себе представить, могу! У тебя же выражение лица прямо-таки щенячье радостное, - подмигнула бывшая одноклассница.
   - Жень, ну правда! Это не мои клиенты были, а люди, выдававшие себя за оперативников. Вроде и удостоверения у них в порядке, и говорят как милиционеры...Но мне они не понравились, совсем не понравились. И вообще. Жень, странно всё это...- Кураев наконец-то мог не скрывать волнения в своём голосе.
   - Из милиции? Куда ты на этот раз вляпался? - Евгения вмиг посерьёзнела. - Так, посмотри мне прямо в глаза: что ты сделал? Отвечай! Я же за тебя волнуюсь, в конце концов!
   Антон и Женя познакомились в десятом классе школы и как-то очень быстро сдружились. Причём после выпускного они не перестали общаться, а, наоборот, их дружба лишь окрепла. Не раз и не два Евгения Ребрикова и Антон Кураев поддерживали друг друга в трудных ситуациях, делились бедами и радостями. Они даже хотели поступить на один и тот же факультет - юридический, но так уж случилось, что сбылась давнишняя мечта Антона: он по баллам проходил на бюджетное отделение истфака. А вот Евгения всё-таки пошла на юриста, а после окончания обучения получила работу в прокуратуре...И всё-таки не теряли они из вида друг друга, часто созваниваясь, заглядывая в гости или встречаясь на вечеринках общих знакомых.
   А ещё Кураев был тайно влюблён в Евгению...Ну, как сказать: тайно? Все нелепые попытки скрыть свои чувства Женя быстренько раскусила. Правда, взаимностью она не отвечала, скорее считая кандидата исторических наук младшим братом или, иногда, чуть ли не маленьким сыном, вечно влипающим в неприятности - но Антон надеялся когда-нибудь да завоевать её сердце. Пока что, мягко говоря, получалось не очень, плохой завоеватель был из Кураева.
   - Вот, сперва взгляни, - Антон протянул Жене фотографию "Пантеры". - Всё началось из-за этой штуки...
   Рассказ со всеми подробностями занял не меньше получаса. Потом Ребрикова ещё долго молчала.
   - Так, Антон, мне это всё совсем не нравится. Дай-ка сейчас позвоню, проверю, на самом ли деле Горбатовский погиб. Подожди... - на лице Жени легко читалась большая тревога.
   - Алло, Серёж, приветик! Как там у тебя дела? А, ну и замечательно! Покажи мне потом эту Лизу, очень даже интересно, в кого это ты на этот раз влюбился...Серёж, можешь узнать, находили в прошлое воскресенье труп некоего Михаила Сергеевича Горбатовского? Вроде как должен был обретаться в подъезде собственного дома...Ага, Серёж, ну конечно, жду звонка! Но мне бы срочно! Ну Серёж, ну пожалуйста! Спасибо огромное, ты меня спас! Ну да, конечно заскочу после выходных, обязательно! Жду твоего звонка!
   Помолчав несколько мгновений, Женя заговорила с Антоном:
   - А ты запомнил, как их хоть звали, милиционеров твоих? А? - с надеждой спросила Евгения.
   - Вообще-то...Эхм...Ну...Я не запомнил, - понурил голову Кураев.
   - Только и знаешь, что запоминать, кто там кого убил в Древнем Риме и как звали штабистов Деникина, а простых, нормальных фамилий двух людей запомнить не можешь! Антон, ну вечно ты! - погрозила Ребрикова другу пальцем. - Ладно, я потом попробую узнать, кому это дело поручили, выясню фамилии...А сейчас давай поедим, я жутко голодна! У тебя хотя бы холодильник не пустой. А? - живот Жени жалобно заурчал.
   - Ну конечно, сейчас, я мигом! - Антон ринулся на кухню, с таким лицом, будто собирался в одиночку дать бой целой армии.
   - Ну вот, ну куда же ты? - обиженно бросила Женя в спину Антону. - Оставляешь девушку одну! Ну какой же ты невоспитанный!
   Всё было как в десятом классе...Или в одиннадцатом...Или на втором курсе университета. Словом, казалось, что вернулось прошлое, и фотографий пропавших сокровищ не появлялось, и никаких трупов не находили, и никакие оперативники не заглядывали на огонёк...
   - Тебе как обычно, без сахара? - вот уже в который раз Антон повторял этот вопрос, хотя и прекрасно помнил предпочтения Евгении.
   Женя закивала, хитро улыбаясь: к ней в голову явно пришла какая-то идея. И, пока Кураев заваривал чай, Ребрикова решила порасспросить Антона о "Пантере" и "золотом эшелоне".
   - Получается, это украшение может навести на след сокровища, да? - задумчиво протянула Женя. Лицо её заострилось, глаза заблестели, тая глубоко в себя хитрость.
   - Во всяком случае, я думаю именно так. Хотя, Жень, знаешь, всё это - дело тёмное, старое, долгое...
   - Как кстати, что этим вечером я никуда не спешу! Да и как тебя здесь оставлять одного, а? Ведь сделаешь какую-нибудь глупость в своём духе! До сих пор помню, как тебя вокруг пальца обвела девочка на первом курсе! А ты как последний дурачок повёлся! Ну как тебя такого бросить сейчас?! - подмигнула Женя.
   - Ты только говори, если заскучаешь. Ты ж знаешь, как я...
   - Знаю, Антон, знаю! Давай уж рассказывай! - рассмеялась Ребрикова, принимая из рук Кураева чашку дымящегося чая.
   Понаблюдав за паром, поднимавшемся над чашкой, Женя осторожно глотнула...Оторвала губы от чашки...Покатала чай на языке - и затем уже только принялась пить.
   - Ты совсем себя не бережёшь, вечно кипяток пьёшь, обжигаясь! Так вот. Ты знаешь, я же часто рассказывал, о Колчаке. Должна помнить, что за несколько месяцев до своей гибели отправился из обречённого на падение Омска в Иркутск.
   - Ну да, что-то вроде того помню, - поддакнула Женя, не отрываясь от чашки.
   - Ехал в Иркутск Александр Васильевич Колчак на поезде, который вёз и золотой запас империи. На одной из станций союзники и чехи потребовали, чтобы адмирал отцепил от паровоза, ради быстроты и удобства, весь состав, кроме "золотого вагона", набитого доверху ящиками с золотом, и купейным вагоном со штабом. Позже эти вагоны начали называть "золотым эшелоном". Весь обвешанный флагами Антанты, состав был легко виден издалека. Так что партизаны, уже практически захватившие железную дорогу, легко могли понять, кто это едет...На станции Зима подсел отряд дружинников из сторонников большевиков и эсеров. Дальше - больше. На каждой станции становилось всё больше этих самых дружинников, пятнадцатого поезд остановился в Иркутск - и состав оказался оцеплен противником. Союзники, гарантировавшие безопасность и свободу Колчака, заявили об изменившейся обстановке...В общем, Верховный правитель России, за несколько дней до того передавший полномочия Деникину, оказался под арестом. С ним практически никого не осталось: он сам предложил всем тем, у кого нет желания оставаться в опасности ареста, отправиться на все четыре стороны. Через несколько недель Колчака, без суда, расстреляли по указанию Ленина, незадолго до того отменившего по всей России смертную казнь. Позже выяснилось, что за выдачу Колчака чехи получили вагон золотых монет, всего около двадцати пяти миллионов золотых рублей царской чеканки. Заодно позволили вывести десятки и сотни вагонов с тем добром, что удалось награбить в России.
   Антон перевёл дух: ему всегда было трудно рассказывать о тех событиях. К горлу подкатывал комок, голова гудела, глаза увлажнялись...
   - Большую часть получили потом большевики. Но всего около пяти или семи тонн золота не досталось ни красным, ни чехам...В общем, эти средства могли и "раствориться" среди солдат Колчака, и среди дружинников, и среди партизан, и среди железнодорожников...Но это было бы слишком легко, верно? - заговорщицки подмигнул Жене Кураев. - Я думаю, что где-то могли остаться схроны с золотом и драгоценностями из того эшелона. Белые при отступлении, думаю, не раз и не два оставляли клады. Ведь золото - это не патроны и не еда, в тайге они ни к чему, лишний вес...Да и многие были уверены, что вскоре вернутся, ещё год-два, падёт режим большевиков...
   - Режим не пал, а клады остались! - рассмеялась Женя. - А что, почему бы и нет. И ты хочешь найти такой клад...
   - Я ничего такого не хочу, Жень, да и вряд ли мне дастся отыскать эти сокровища: ведь "Пантера", знаешь ли, явно не второй день как из земли выкопана. К тому же теперь, если Горбатовский приказал ну очень долго жить...
   Антон вздрогнул: заиграла мелодия звонка на мобильном Евгении. Похоже, звонил тот самый Серёжа. Надо было бы потом узнать, что это за парень такой...А то, знаете ли...
   - Серёженька, привет, узнал об этом Михаиле Сергеевиче? - заворковала Евгения. - Так. Да, хорошо, да, замечательно...Значит, правду сказали...Нет, Серёжа, ничего, это я так, просто! Спасибо тебе огромное! Ну конечно, я зайду, я ведь обещала! Всё. Пока-пока!
   Женя несколько мгновений сидела в молчаливой задумчивости.
   - А ведь, Антон, на самом деле нашли труп Горбатовского. Мне страшно. За тебя, - теперь Ребрикова говорила совершенно серьёзно. - Знаешь, что? Ты побыстрее собери вещи на первое время, и только не надо уйму книг с собою брать! А то знаю я тебя! Вместо запасной одежды лишний томик прихватить вздумаешь - и пойдём отсюда, ко мне. Родители, как обычно, в отъезде. А здесь тебе оставаться ни в коем случае нельзя! И не спорь со мною!
   "Вот вечно она считает, что ей решать, что мне полезно, а что -вредно" - мимоходом подумал Кураев, направляясь в кабинет. Он и сам считал, что ему лучше на время покинуть квартиру: мысль о том, что те оперативники вскоре вернутся, и совсем не с постановлением, всё чаще и чаще приходила на ум Антону. Ведь тот кареглазый хотел что-то сделать, но приход Жени нарушил его планы. Это дело пахло всё хуже и хуже...
   - Угораздило же меня ввязаться! И что ж мне спокойно не живётся, - пробубнил себе под нос кандидат исторических наук, но Ребрикова его всё-таки услышал.
   - А вот надо было меня слушаться! Эх, и свалился же мне на голову такой друг! А ведь совсем взрослый, скоро уже тридцать, а ведь себя как ребёнок! - донеслось из кухни.
   - Жень, ну ты сама не так уж и выросла с тех пор...
   - Вот получишь у меня! - в шутку пригрозила Женя. - Давай побыстрее уже! Я успею уснуть и проснуться, прежде чем ты вещи свои соберёшь...
   - Да я уже всё, собрался! - Антон вернулся на кухню с лёгеньким рюкзачком. - Пойдём прямо сейчас или ...
   - Прямо сейчас! Подышим свежим воздухом, а то ты ведь, наверное, почти и не гуляешь? Ну да, ведь лень на улицу даже выйдет, всё дела, дела, - вздохнула Ребрикова. - Давай, идём...
   Весь путь от квартиры до выхода на улицу проделали в молчании.
   - Постой, Жень, я забыл! Ведь компьютер-то! Там ведь копии документов, надо скопировать! Пригодятся ведь! Да и свет в комнате забыл выключить! - не ступив на последнюю ступеньку перед дверью из подъезда, внезапно вспомнил Антон.
   - А я ничего другого от тебя и не ожидала. Давай побыстрее! Я тебя на улице подожду! - Ребрикова возвела очи горе. - Только быстрей, ну пожалуйста!
   - Я мигом! - Кураев заспешил наверх.
   Вечерний воздух приятно освежал и успокаивал. Женя вздохнула и устроилась на лавочке напротив подъезда Антона.
   - Ну как такого бросать, - пробормотала Ребрикова.
   Зачирикала какая-то птичка над самым жениным ухом. Солнце скрылось за многоэтажками. В подъезд Антона двое рабочих закатили газовый баллон. Невдалеке от Ребриковой Компания подростков кучковалась вокруг бутылки с пивом.
   Хлопнула дверь подъезда - те двое рабочих вернулись. "Быстро же они справились" - подумала Евгения.
   Дверь подъезда вновь начала открываться...И тут земля содрогнулся, тысячекратный гром разорвал небо, посыпались куски кирпича, осколки стекла...
   Густой чёрный дым повалил из окон пятого этажа. Там же живёт...
   - Антон! - заорала Женя, оглушённая взрывом и поваленная на землю ударной волной.
   Но в единый миг Ребрикова поднялась на ноги и помчалась к подъезду, позабыв обо всём на свете. Там ведь был Антон...
  
   К величайшему сожалению Смолгина, при этом каблук на правом ботинке сместился, отчего сам ботинок пришёл в негодность...А ведь сколько долгую и верную службу эта пара прослужила Ивору.
   Термином произошёл от словосочетания "холодный синтез". Эта реакция лежит в основе работы энергосистем космического корабля.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

206

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"