Аннотация: Часть одиннадцатая романа "За славой, маг!". Обновлено 07.01.2015 г.
Аркадская империя. Аркадия.
Они падали совсем недолго и приземлились на нечто мягкое, кажется, матрасы или что-то вроде. Ириник даже не успел понять, что произошло. То же самое можно было сказать и о Евсефии. Тот хлопал глазами, ну прямо как ребёнок, потерявший игрушку. Интересную такую, такую смешную - и потерял! Вот-вот расплачется, сопли распустит, как говорят.
Только Италл чувствовал себя как дома. Оглядевшись, он бодренько поднялся на ноги и направился куда-то...
Филофей присмотрелся. Они оказались в огромном помещении, едва-едва освещённом, и на всю длину его протянулись...стеллажи! Они прогнулись под тяжестью книг и цилиндров с манускриптами, но это только придавало им солидности.
- Где же это мы...- пробубнил Евсефий.
Ириник только тут сообразил, что требуется срочно что-то предпринять. Только вот незадача: что именно? Он никогда не попадал в подобные ситуации, да и оружия никакого. Проклятье! Неожиданно пришёл на выручку Италл: он появился за спиной ренегата и, не теряя ни мгновения, скрутил Евсефию руки куском каната. Где только нашёл?
Предатель даже глазом моргнуть не успел, как оказался связан. Только потом до него начало доходить, что же происходит - но поздно! Однако не видно было, чтобы он переживал. Скорее, впечатление от чудесного "путешествия" так повиляло на него, что единственным чувством, овладевшим всем его естеством, было любопытство
- Куда мы попали? - хлоп-хлоп глазами.
- Это хранилище знаний, - отмахнулся Италл и вернулся к изучению стеллажей.
- Неужели это всё собрали незаметно от стражи?
Филофей решил последовать примеру учителя и начал ходить от полки к полке. Одни названия чего стоили! Все манускрипты были давным-давно "приговорены" к сожжению или помещению в специальные хранилища Инквизиции.
- Я думаю, это писали по памяти, - донёсся голос Италла из-за отдалённого стеллажа. - Пселл рассказывал о чём-то подобном...
- Да? - разом спросили Ириник и Евсефий.
- О, вы очень многого не знаете...Я расскажу вам...И тебе, прихлебатель, - ученик великого Пселла вложил в эти слова всё презрение, на которое только был способен. - Даже память о тех событиях предана анафеме. Так что здесь и сейчас я обреку тебя, как минимум, на пожизненное заключение. Это будет достойной наградой твоим делам...Ну да ладно.
Италл замолчал: слышны были только его всё отдалявшиеся и отдалявшиеся шаги.
- Итак. В молодости Михаил Пселл постригся в монахи. Он искал, он жаждал понять смысл бытия, в первую очередь - своего собственного...
Он разительно отличался от братии: знал многие древние языки, прочёл, без преувеличения, две трети написанных когда-либо книг. Другая треть просто не стоила прочтения. Его знания в какой-то момент оценили по достоинству и приставили к престарелому переписчику, знавшему какой-то редкий диалект. Старик обучил Пселла, вместе они перевели несколько трактатов, довольно-таки туманных и малопонятных. Переписчик чувствовал приближение смерти, и рассказал единственному ученику один секрет. Тогда ещё не утихли отголоски борьбы с Нашедшими Знание. Нельзя было сказать с абсолютной уверенностью, что епископ не увлекается проклятым учением. Говорят, даже нынешний патриарх, тогда ещё молодой послушник, читывал запрещённые книги.
Переписчик показал моему учителю древнюю книгу, истлевшую. Последние три главы её оказались утеряны, как тогда казалось, навсегда. В том манускрипте содержалось учение Нашедших Знание. Старик-переписчик мечтал переложить её на аркадский, но не успел. Он только понял одну потрясающе интересную вещь: в трактате содержится нечто большее, чем просто учение. Учитель Пселла чувствовал: страницы хранили некое знание, дававшее невероятную силу. Но только как его использовать? Как приобщиться к нему?
Переписчик не знал этого. Пселл взялся за столь грандиозное дело - и справился. Он скрупулёзно, на протяжении десяти лет, работал над переводом книги, и в один не то чтобы прекрасный, но и не ужасный, день он добрался до последней страницы. Сохранившейся, попрошу заметить. Тогда Пселл решил перечитать книгу. И...И случилось нечто странное...Он чувствовал, что нечто внутри него меняется. Сама душа его преобразилась. И однажды, во сне, ему было дано видение. Он никогда не рассказывал его содержание, одно лишь сказал: Пселл обрёл некую власть. Её можно было бы назвать магией, но это нечто иное, нечто выше и прекраснее.
Автор (или авторы) книги искали вопрос на то, что является источником преображения мира, источником волшебства.
- Как думаете, почему, скажем, огнарские маги ещё не вошли в столицу? И почему не слышно об их "еретической порче" в пределах империи? - внезапно спросил Пселл, оказавшийся за спиной Ириника.
- А как же нападение того мага, которого словил Андроник Ласкарий? - ответил вопросом на вопрос Филофей.
- О, это исключение. Я поясню несколько позже. Итак, ответь на мой вопрос, - менторским тоном потребовал Италл.
- Церковь и легионы справляются, - внезапно воскликнул Евсефий.
- Все два с когортой легиона? Все те попы, которые едва умеют читать и писать? - чуть ли не прорычал Италл. - Нет! Вспомните, что огнары четыре века назад едва не сокрушили Аркадию, тогда намного более сильную, чем ныне. И магов у них практически не было. Силой задавили. Теперь же у них на вооружении стоит целая Гильдия - но с поры основания её не было ни одной масштабной войны. Так что же? Каков ответ?
- Постоянные пограничные войны, междоусобицы, с недавних пор, да много что...- Филофей и сам был не уверен в своём ответе.
И вправду. Почему? Почему, казалось бы, огромная огнарская армия стоит практически без дела? За последние два века - только постепенное завоевание пограничных территорий...И всё...Хотя
- А как же их Договор братской крови? - хитро прищурился Ириник.
- О, ты почти нашёл ответ, - довольно улыбнулся Италл. - И всё же я вижу, что вы не в силах его найти...А Пселл, точнее, автор той книги, отыскал...
Он искал источник магии. Долго искал, трудно...Много раз бросал поиски и вновь к ним возвращался. Была в нём жажда познания, и утолить её мог только ответ. И вот - успех! Удача!
Долгое время он наблюдал за действиями магов, а возможно, сам не был лишён таланта. Главное - что позволяет воздействовать волшебника не некую субстанцию, эфир? Она была чем-то вроде проводника между колдуном и стихиями. Но что же было проводником между эфиром и колдуном?
Главное было распознать момент контакта субстанции и заклинателя. К сожалению, автор не рассказал подробностей тех исследований, но...
Но...
Италл закрыл глаза и принялся аплодировать. Он хлопал в ладоши долго, очень долго.
- Я безмерно уважаю автора книги. Признаться, самому бы мне до такого не дойти...Мой учитель говорил то же самое, но в ещё более восторженных выражениях...
Главное была - вера. Вера в то, что у тебя получится. И вера эта представала в некоем образе. Огнары представляли себе Тарика. Человек этого не понять, но их бог магии зависел от этой веры. Он был создан ею. А потом магия начала зависеть от Тарика. Но не только. Магия огнаров действовала только в их землях или неподалёку. Точнее, нет...Не так...Они могли творить волшбу только в землях, наполненных их верой, их культурой. Их образом жизни. Чем дальше от пределов этих территорий - тем слабее была их магия. Было лишь одно исключение - поход Огнара. Но тогда целый народ снялся с места и пошёл на Аркадию. И магия перекочевала вместе с ними.
На тех же принципах работало и волшебство других народов: действие только поблизости от их "сердца", от их земли, от их обители.
И всё же из этого правила было одно исключение - те, кто верил в Аркара. Почему? Потому что для аркарианства не было ни аркадца, ни огнара, ни мидрата, ни ксариата...Аркар шёл вместе с верующим повсюду...
- Почему? - резко прервав рассказ, спросил Италл.
Филофей понял по глазами учителя: этот ответ на многое повлияет...В нём, в ответе, объяснение Главному...
Почему...Почему...И вправду: почему?
- Потому что в сердце каждого из нас Аркар, а сердце каждый с собой носит, - в восторге от собственный догадки, воскликнул Евсефий.
Надо же: он дошёл до ответа быстрей, чем книжник Филофей. Вот что значит работать сразу и на "ночную стражу", и на Белую длань.
- Хвалю! - рассмеялся Италл. - Ответ верный. И в книге был дан этот ответ...
Пселл ушёл из монастыря, вернувшись в мир. Он стал историком, философом - и магом. Да-да, магом! Редко-редко, но Пселл пользовался могуществом, достигнутым через осознание простых истин книги. Между тем, инквизиторы как-то прознали об этом и попытались взяться за Пселла. Но уже тогда он имел обширные связи в определённых кругах, и никто тронуть его не посмел. Свои знания он передал Иоанну Италлу, своему ученику. Пселл также рассказал, что есть в империи ещё люди, именующие себя Нашедшими Знание. Но где они, кто они - ничего не было известно.
- И я собирался найти их. Пселл рассказывал, что его учитель искал полный вариант книги, подробно описал внешний вид...И умер вскоре после того, как напал на след Нашедших знание. Представляете, что было бы, прочти мой учитель последние главы? - Италл потёр руки. - Да, это было бы нечто из ряда вон...Как знать, не стал бы он сильнее огнарского мага? Однако Аркара рассудил иначе. На мои плечи легло бремя поиска. К сожалению, мне пришлось отказаться от него. Инквизиторы обвинили меня в ереси и заставили отречься. Одиннадцать пунктов - они выжимали их по одному, долго и упорно, выжигая из моего сердца и моего разума веру в собственные силы. Но я не сдавался!
Италл поднял лицо, будто бы желая пронзить взглядом каменную толщу и испепелить засевших сверху "ручников".
- И тогда они пригрозили уничтожить Ваших учеников? - сочувственно спросил Филофей.
- Да, именно так, - вздохнул Италл. - Мне пришлось отречься. Я потерял силу. Не всю, правда, кое-какие способности у меня остались.
Иоанн вновь принялся бродить меж стеллажами.
- Например, зажигать свет? - громком спросил Евсефий. - И заставлять пол исчезнуть?
- Про свет ты прав, прихлебатель палачей, - донёсся полный горделивого пренебрежения голос Италла из-за одной из полок. - Но это не я заставил пол провалиться. Это всё - барельеф.
- То есть? - удивлённо спросил Филофей.
Потихоньку он начал понимать, что перестаёт что-либо понимать. Нашедшие знание, маги, вера - всё смешалось в его голове, а ведь ей и без того досталось!
- Нашедшие Знание, если верить книге, любили подобные штуки. Символы их учения - а в барельефе запечатлены, к примеру, Первоначало, Смысл и Человек - нередко сообщают о близости каких-либо хранилищ или "сюрпризов". Ну вот я и решил последние искорки своего былого могущества использовать рядом с этим барельефом. Получилось, к сожалению, не сразу. Пришлось хлопать, как идиоту, - послышался сдавленный смешок. - Но это того стоило. И вот мы здесь. Как бы выбраться только...
- Учитель, могу я задать Вам вопрос? - и, не дожидаясь одобрения, Филофей продолжил. - Получается, что каждый, кто прочтёт книгу, даже неполный вариант, станет...
- Магом, - хрипло прошептал Евсефий.
- Да, ты верно понимаешь: станет магом. Я думаю, что Инквизиции нужен манускрипт для того, чтобы создать из "ручников" целую армию колдунов. Представьте себе: под сенью Белой длани служат люди, получившее благословение Аркара. Оно, кстати, будет очень и очень даже осязаемым. Получить молнией в голову - более чем осязаемая вещь, спешу вам сообщить.
- Нет, что Вы! Инквизиция не пойдёт на такое! Церковь не пойдёт! - возопил Евсефий.
Но не было уверенности в его словах. Ренегат сомневался: ведь кто упустит возможность получить такое могущество? Особенно сейчас, в дни борьбы за власть и влияние.
- Пойдёт. Сейчас - пойдёт, - горестно ответил Италл. - И ведь никто ей не помешает. Ну разве что император...Но его могут заставить закрыть глаза на вскармливание "проклятых колдунов" в недрах Церкви. Представьте только: Белая длань предлагает несколько сотен магов. Это мощный ударный кулак, который позволит выйти на бой с Королевством. Да что там оно! До последнего моря пройдут наши легионы, прикрываемые магией. День-ночь, день-ночь, день-ночь - они будут шагать и шагать, шагать и шагать. Падут крепости, могущественные до того враги станут рабами. Империя возродится. И всё благодаря тому, что магами станут люди, просто понявшие одну-единственную книгу.
- Разве так много найдётся способных на это? - не без ехидства спросил Филофей.
- Нашедшие Знание никогда и не говорили, что их знание - для миллионов. Несколько сотен человек, от силы тысяча - но даже такая кучка людей окажется невероятно могущественной. Я знаю это по себе, - Италл вновь возвращался к Филофею и Евсефию.
Шаги его приближались...И вдруг остановились. Воцарилось молчание.
- Учитель?
- Я нашёл выход отсюда! - радостно сообщил Италл. - Во всяком случае, эта дверь куда-нибудь да должна вести! Филофей, иди сюда!
- А я? - жалобно возопил Евсефий.
Его ждала незавидная судьба. Но даже самый плохенький провидец сразу бы сказал: недолго бедняжке мучиться. Недельку-другую в затхлом помещении, связанный, без еды: к сожалению, не насытишься научной пищей так же хорошо, как, скажем, простым яблоком.
Филофей остановился с занесённой для шага ногой. Да. Надо бы что-то сделать с ренегатом. Он хоть и гад, но оставлять его здесь умирать - слишком уж жестоко.
- Учитель, я думаю, надо воспользоваться случаем...
Зрелище было то ещё. Италл и Филофей вели по тёмной лестнице связанного Евсефия, сыпавшего благодарностями за то, что его не бросили на произвол судьбы. Связанный, но счастливый, он первым и упёрся в дверь, запертую на внушительного вида щеколду.
- Ну что, открываем? - предложил Ириник.
- Открывай, ренегат, - Италл подтолкнул Евсефия.
- Рад стараться! Только, кхе-м, со связанными руками...- замялся двойной агент.
- Ладно, ладно, я сам открою, - Ириник надавил на щеколду.
Та подалась и...
И позади них упал то ли камень, то ли ещё что-то такое. Зато дверь открылась!
- Лучше бы я остался там, в книгохранилище, - сглотнул Италл.
Они оказались в том самом зале с барельефом. Повсюду крутились инквизиторы, бросившие свои дела, едва завидев "дорогих гостей". В мгновение ока "ручники" обступили их плотным кольцом.
Оглядев радостные лица врагов, Италл сделал потрясающе глубокое умозаключение:
- Будут бить.
Филофей кивнул: трудно было поспорить с выводом учителя.
Ириник оглянулся: позади них была стена. Будто никакой двери и не было! Вот проклятье!
- Стоять! Всем стоять! - Италл прижал кинжал, который прихватил из Университета, к горлу Евсефия. - Я убью его, если вы не дадите нам уйти отсюда!
Инквизиторы сделали шаг вперёд. Проведя зрительное исследование лиц собравшихся, Филофей внёс свой вклад в выводы учителя:
- По-моему, им плевать на Евсефия.
- Ребятки! Помогите! Дайте им уйти отсюда, а?
Ещё час назад трудно было себе это представить, но ренегат жалобно заплакал. Кинжал Италла впился в его горло. "Ручники" подошли ещё ближе. Оружие в их руках выглядело угрожающе как никогда.
- В моём лице вы посягаете на "ночную стражу"! Император, да будет трижды благословенно имя его, не простит вам этого! - воскликнул Ириник.
Он надеялся на то, что у инквизиторов сработает инстинкт подчинения начальствующему лицу.
Ещё более неожиданным был вклад уже Евсефия в теорию Иоанна, развитую Филофеем:
- Отцы святые, ведь живодёры это! Убьют, как есть убьют, и себя, и меня! А умирать-то как не хочется...
- Сдавайтесь, Италл! Мы сохраним Вам и Вашему ученику жизнь! При одном условии! - донёсся из-за спин инквизиторов знакомый голос.
Да это же тот самый "ручник", который пришёл к руинам, когда Филофей уносил книгу. Ха! Как интересно!
- А Михаила Стратиота хотели выпустить из тюрьмы! Ага! Не выйдет! - зло ответил Италл, но кинжал его перестал давить на горло Евсефия.
Бисеринки пота собрались в ручей, широко растёкшийся по лицу Иоанна, - но тот, казалось, не обращал на это никакого внимания. Глаза его пылали той не ненавистью, на которую способно только человеческое сердце. Это чувство осознанное, продуманное даже, выстраданное от начала и до конца, очищенное от всех примесей. Глаза Италла выдавали ненависть лучшего качества, стократной перегонки и трёхкратной очистки, по сути своей идеальный образец.
И вот тогда-то Филофей впервые задумался, а так ли Иоанн Италл достоин уважения и обожания?
- Хочешь погубить своего ученика, отрёкшийся от природы своей философ?
Сделав шаг навстречу Италлу, боец за чистоту веры ухмыльнулся. Ухмыльнулся с издёвкой, с вызовом, зная и понимая, как больнее всего кольнуть противника.
Кинжал у шеи Евсефия задрожал, едва не впившись заточенным краешком в серую кожу.
- Палачи и мерзавцы, - рык вырвался из груди ученика великого Пселла с болью и гневом. - Душители!
- Ага, не хочешь, - ещё шире принялся ухмыляться инквизитор. - Ну же. Подумай, что для тебя лучше: сохранить жизнь и себя, и ученику - или погубить всё. А заодно лишить мир знания? Как тебе? Что ты выбираешь?
Голос инквизитора был насквозь пропитан уверенностью, подкреплённой крепостью стали. Как можно такому отказать, не правда ли? Но Италл - отказывал.
- Вы убиваете всё, к чему прикоснётесь. Вы травите всех, кто не повторяет, а думает! Вы ненавидите каждого, поднявшегося выше вас!
Италл вошёл в раж. Только инквизитор сейчас видел, как зрачки Иоанна расширились, ноздри раздулись непомерно, а на щеках выступил багряный румянец. Впервые за много лет философ получил возможность в лицо сказать "Длани" всё, что думает. Даже подушке - ей особенно - не поверял он этих слов, а ныне, избыв до дна чашу страха, принялся крыть Инквизицию.
- Вы сжигаете каждого, в ком теплится мизерная доля разума! Вы травите повинных лишь в мудрости, отдавая на растерзание толпе, знающей только похоть и злобу. Сея то, что зовёте вы верой, оставляете позади себя пепел и стылые угли, ибо не даёте даже искре тлеть! Но пламя возгорится да, оно возгорится!
Евсефий боялся сглотнуть, кожей ощущая дуновения от беспорядочно двигавшегося у его кадыка кинжала. Дальше - вдох, ближе - задержать дыхание, дальше - вдох...Эти качели смерти донельзя сильно отзывались на желании бедняги жить. С каждым дуновением ветерка любовь к жене и детям - и даже их крикам и дракам - просыпалась с невероятной силой. Уже и постоянные нравоучения и угрозы избить скалкой казались приятными и в чём-то даже романтичными. А уж когда кинжал оцарапал кожу чуть пониже правой скулы, так Евсефий представил, как он будет с радостью обнимать вопящую на него благим матом супругу. Вот какой она была, сила любви - любви к собственной жизни.
"Нет, нет, и к жене тоже" - пытался убедить самого себя бедняга, но получалось это с известным трудом.
Наконец, словесный поток Италла иссяк. Только воздух с диким свистом вырывался из его груди да руки нещадно дрожали, выписывая те ещё кренделя.
- Ну что, выговорился? - спросил инквизитор и, не дожидаясь ответа, продолжил. - А теперь слушай меня. Жизнь тебе и твоему ученику мы сохраним. Это раз.
Служитель "Длани" для пущей доходчивости поднял правую руку с загнутым большим пальцем.
- Дадим хорошую комнату и доступ к библиотеке. Это два.
Прежде чем инквизитор загнул указательный палец, Италл прекратил сопеть и принялся слушать в оба уха. Вот она, способность трезво мыслить!
- И новых учеников, которым нужно будет преподавать древний язык Знания. Это три, - и, без промедления, добавил: - Иначе мы уничтожим сию книгу. Это четыре.
Евсефий почувствовал, что кинжал застыл на волоске от его горла. В мысли затесалась тёща, которую "ночник" принялся обнимать и осыпать всевозможными ласковыми словами. Ещё бы мгновение, и дошла бы очередь до счетовода, распределявшего в начале месяца ругу между "ночными стражами". Евсефий, понимая, что дошёл до ручки, готов был попросить убить его! Прямо тут же! Только бы не видеть себя, возлюбившего позор аркадский! К счастью, Иоанн опередил "ночника" - и тот готов был пожать руку философу. Если бы не кинжал, конечно же, если бы не кинжал...
Наступила тишина. Так и норовило назвать её гробовой - но кому захочется в такой-то ситуации рассуждать о смерти? Сердце Филофея замерло, а взгляд застыл на лбу учителя. Что тот сделает? Что предпримет? Придётся прорываться? Или их убьют раньше, чем из горла Евсефия на пол капнет первая алая капля?
Иоанн медлил. В его душе шла борьба. Только вот чего? Ученик великого Пселла умел хранить такие секреты...
Борьба шла...
Шла...
Не произошло почти ничего - разве что так же отчётливо, как первый гром майским вечером, раздался звон упавшего на камни кинжала. Философы сражаются внутри, а не вовне...И эту битву Иоанн проиграл. Давным-давно проиграл...Ещё до отречения...
- Давно бы так, - удовлетворённо кивнул инквизитор. Нагнувшись и подобрав кинжал...
Аркадская империя. Аркадия.
Мешки с них сняли только в камере. Хорошей такой камере с деревянным полом, устланным коврами, с прогнувшимися от тяжести фолиантов полками, двумя мягкими постелями - но камере. Здесь не было ни единого окна: дневной свет заменяли десятки свечей. А в углу, под самым потолком, висела простенькая икона, запечатлевшая смиренно поникшего мученика. Образ должен был напоминать о том, что каждому покаявшемуся в своих грехах обеспечено прощение.
Но судя по пламенному взору Италла, как минимум одним покаявшимся мучеником на этом свете будет меньше.
Пока их вели сюда, голос инквизитора, доносившийся то из-за спины, то откуда-то спереди, долго вещал о судьбе узников. Италл обязуется научить всех, на кого укажет "Белая длань", языку Книги. Взамен ему позволено преподать сей диалект Филофею. Всё равно "ночнику" тот окажется без надобности. И вдобавок им обещается какая-то там мелочь: жизнь.
Долгий монолог Ириника о заступничестве императора вызвал только усмешки инквизитора и тюремщиков.
- У нас тут порфирородные почивали, и ничего, - с издёвкой заметил "ручник".
- Порфирородные могли сколь угодно долго здесь сидеть, я же - служитель императора, и только он волен распоряжаться моей жизнью! - гордо ответствовал Филофей, так и не отучившийся от юношеского
- Да-да, такие у нас редко сиживали, - с наигранным удивлением ответил инквизитор. - Таких обычно при монастырях да домах призрения держат, юродивых-то куда ещё?
Что можно ответить на такое? Нет, конечно, мириады и мириады слов теснились в голове Филофея, но смысл упражняться в красноречии перед палачом? Говорят, эту фразу некогда выдумал Пселл...
На крохотном столе, точнее даже, парте - с чернильницей и подпоркой для листов пергамента - лежали две краюхи. На одной из полок стоял кувшин. Филофей принюхался к содержимому. Кажется, вода, и без яда. Во всяком случае, пахнет только водой. А как на вкус?
- К чему им нас травить? - всплеснул руками Италл, понаблюдав за манипуляциями Филофея. - Я плохо преподавал тебе логику...
Из этих слов во все стороны расплёскивалось сожаление.
Ириник, будто бы ни дня не прошло со дня выпускного испытания, потупился и покраснел. Он не справился с роком, не справился с уроком, не справился...
- Ладно, может быть, это не так уж плохо. При изучении Книги тебе придётся по-другому взглянуть на мир, - ободряюще сказал Италл.
Постояв с минуту, разглядывая стеллажи, Иоанн радостно всплеснул руками и подскочил к самому дальнему уголку. Там, ветхий и едва-едва не рассыпающийся от прикосновения, стоял фолиант. Италл бережно и любовно погладил обложку и, прижав том (а точнее, томину размером с половину двери), кое-как водрузил её на пюпитр. Дерево, заскрипев, приняло "плиту" с иссиня-чёрной обложкой, совершенно без украшений и даже надписи.
- Угадай, что это? - заговорщицки ощерился Италл, точь-в-точь домушник, забравшийся в покои зажиточного дукса. - Ну?
- Словарь? - выпалил Филофей, склонившись над загадочным фолиантом.
- Почти, - расплылся в улыбке Италл. - Это ключ к языку Книги. "Ручники" не так уж мало знают, не так уж мало...А только вот замка у них, который этим ключом открывается, у них не было...
- То есть? - Филофей не поспевал за мыслями бывшего главы школы философов.
- То есть меня. Этот ключ отпирает замок, ведущий к секретам Книги - значению тех слов, на которых она написана. Я буду учить тебя, Филофей, - и, одними губами, добавил: - Но не "ручников"...
В глубине глаз отрёкшегося философа заплескалось огненное море гнева. Иринику стало не по себе...
Они решили не тянуть время. Учитель пролистал фолиант, хмыкнул, закрыл книгу, ещё раз хмыкнул. Почесал макушку - и одним уверенным движением перенёс "плиту" на кровать.
- Располагайся, Ириник, - властным жестом предложил Италл.
Он почувствовал себя в "своей тарелке": годы и годы он читал лекции, а эта мало чем отличалась от предыдущих. Признаться, комната (камерой её звать не хотелось) могла дать фору большинству помещений, в которых Иоанну приходилось давать уроки.
Следующие часы прошли в зубрёжке - почти забытой, но оттого ещё более ужасной зубрёжке! Филофей не просто вспотел: он раскраснелся, взъерошил сотней взволнованных жестов свои волосы, успел исколошматить стену, - но не сдавался. Казавшиеся до того понятными слова теряли всякий смысл, а бессмыслицу избороздили трещины, из-под которых проглядывала древняя мудрость.
При этом Италл то сбивался на шёпот, то переходил на жесты, то вслух говорил одно, а, безмолвно, губами - другое. Учитель боялся, что их подслушивают, и не хотел давать инквизиторам знания.
Но в тот день их уроку не суждено было завершиться победной нотой. В дверь ударили - разок, так, для вида - и тут же в комнату ворвался тюремный сквозняк. Его дуновения колыхали края одеяний "ручника". Власяница (с неизменной "дланью Аркара"), деревянный крест, простенький, без каких-либо изысков, руки, терпеливо сложенные на груди. Краешек рыжей бороды, несколько месяцев (а то и больше) не видевшей гребня. Лицо инквизитора, смуглое, улыбчивое, так и распространяло вокруг покой и умиротворение. Карие глаза лучились пониманием.
Этот служитель Аркара разительно отличался от всех инквизиторов, прежде виданных Филофеем. За спиной гостя появился тот самый "ручник", что арестовал их в подземелье - и оттого несходство двух священников ещё более бросалось в глаза. Самоуверенность против мудрости, сила против веры, торжественность одеяний против обескураживающей простоты, чопорность против непритязательности. Наверное, это действовало обезоруживающе на заключённых...
Кроме Италла.
- Прочь! - раздался из-за спины Филофея истошный вопль.
Ириник обернулся, - и едва не упал. Как преобразился учитель! Из готового к бою с Дланью веры - в забившегося в дальний угол камеры поскуливающего труса. Его можно было бы сравнить с поджавшим хвост псом, если бы только этот человек не был учителем Филофея. Как странно и неожиданно!
Глаза Италла потухли, подбородок задрожал, а руки философ выставил вперёд, закрываясь от инквизитора во власянице.
- Прочь! Не хочу! - едва не ли выл Италл. - Нет, не надо, прочь! Прочь!
- Ну вот мы и встретились вновь. Мне жаль, что не удалось отвратить тебя от ереси, очень, очень жаль...
Боль в голосе инквизитора не была наигранной, во всяком случае, Филофей не услышал ни единой фальшивой ноты.
Слова "ручника" больнее плети ударили по Италлу: тот закрыл лицо руками и сжался ещё сильнее.
- Что ж, - инквизитор во власянице, словно не замечая Филофея, подошёл к Италлу и склонился над перепуганным философом. - Тебе представился шанс искупить свои ошибки перед Аркаром.
- Тебе поручено научить отца Скилицу языку Книги. Тем более его способности ты давным-давно мог почувствовать на себе во всей красе, - улыбался чопорный инквизитор.
- Да наставит тебя Аркар на путь возвращения к истинному свету, - кивнул отец Скилица,
Осенив Италла знаком Аркара, он двинулся к выходу из камеры. Застыв в дверном проёме, священник повернулся к Филофею, до того с замершим дыханием наблюдавшим за происходящим.
- Может быть, ещё удастся очистить тебя от тьмы, которую Италл успел вселить в тебя, - улыбнулся Скилица. Тепло так улыбнулся, что на душе Филофея полегчало.
Аркадская империя. Аркадия.
В тот раз урок Италла затянулся допоздна. Филофей не знал, поднимается или опускается за горизонт солнце над Аркадией. Здесь, в казематах, не было иного света, помимо факелов и свечей. А так хотелось хоть краешком глаза взглянуть на алеющий небосклон. Филофей очень любил это время борьбы света и тьмы - закат - когда верхняя часть небосвода уже потемнела, но в нижней части ещё идёт бой.
А здесь...Только камень. Только ожидание. Только предчувствие беды. Может быть, только присутствие Италла хоть как-то скрашивало пребывание в этих забывших, что значит свет солнца, местах. Иоанн преображался по несколько раз на дню. То он был гордым, самоуверенным бывшим ипатом философов, то сломленным, сгорбленным, седеющим, уставшим человеком, то углубившимся в себя учителем, то...Сколько же лиц было у него, ученика великого Пселла?
Сам Филофей никогда не видел учителя Италла. Но, говорят, тот был уникальным человеком. Умевший произнести энкомий царедворцу, чтобы через день уже составлять смертный приговор для него, переписывавший в своих трудах чуть ли не целиком трактаты древних, величайший ритор Аркадии за последние века - у него были и другие лица. Но, как шепчутся знающие люди, его настоящего лика никто не видел. А на самом закате жизни Пселл удалился в монастырь. Этот гордый, в высшей степени самоуверенный человек - и постригся в монахи! И, может быть, даже принял обет молчания (об этом тоже ходили слухи).
Италл очень и очень сильно походил на своего учителя. Разве только в монахи он никогда бы не постригся, не тот человек. Воспылавший ненавистью ко всему, что только может быть связано с инквизицией и церковью, он бы уничтожил монастырь, в котором оказался хотя бы на час. Иоанн и эти казематы изничтожил бы, будь его воля. Филофей подозревал, что не лежи на бывшем ипате философов ответственность за жизнь ученика, Италл такое здесь устроил бы!
Но...Нюансы...Всегда эти нюансы!
Италл не мог, просто не мог...
Как тогда...
Филофей оторвался от чтения "Анонимного продолжателя Теофана", чтобы заглянуть в глаза учителю. О чём думал он, вперив взгляд свой в дверь? Вспоминал, как горели книги, стоившие многих десятилетий труда, на костре? Как обугливались листы пергамена, обращая в небытие ряды выписанных с любовью букв, складывавшихся в учёные, глубокие, еретические мысли? Или как, огласив очередной тезис обвинения, инквизитор бросал в огонь очередной труд, выкрикивая "Долой!", подхватываемое всей площадью Быка? Или как...
- Ну что, Филофей, тяжело в учении?
Италл вернулся в этот мир резко, сохраняя в глазах что-то...нечто...Ириник не смог бы описать, что плещется в этом взгляде.Наверное, так выглядит человек, переживший собственную смерть и продолживший существование. Именно существование. С таким взглядом не живут...
- А легко будет за кафедрой, учитель! - Филофей вспомнил, как Италл порой шутил перед экзаменом. Да, он тогда был много, много добродушнее...
Как же давно это было?..
Ириник почувствовал себя невероятно старым. Но как же тогда себя ощущает Италл?
- Нет, мой ученик, за кафедрой ещё сложнее, как оказалось...
И так еле-еле натянутая улыбка сползла, сошла клоками, серыми, печальными.
Но вдруг Италл поднял глаза на Филофея.
Они так и застыли: Италл, стоящий вполоборота к двери, и Филофей, сидевший за столом с раскрытым фолиантом. В глазах Италла на миг - краткий, слишком краткий - зажглись искорки.
- Что ж. А кто знает, может, всё будет не так уж и сложно и уж точно не так долго...- пробубнил себе под бывший ипат философов, и добавил, уже в полный голос: - Ну что, давай-ка отдыхать после трудов праведных на благо церкви нашей?
Филофей кивнул. Наверное, нигде он так не отсыпался, как в этих казематах. Сбылась давняя, ещё школьная мечта!
Ириник и сам не заметил, как уснул. Кажется, он успел коснуться головой подушки. Хотя...
Не стоило так быстро засыпать!
Сон ему снился прескверный, прямо скажем. Вокруг было темно, хоть оба глаза выколи! Хотя...Нет! Где-то далеко-далеко горели искорки. Нет, не искорки - звёзды! Так, а на чём же стоял Филофей?
Он глянул под ноги. Там тоже - тьма! Хотя вроде и твёрдо под башмаками, но всё-таки непонятно, что же Ириник опирался.
- Да ладно! Сон - он и есть сон! - махнул рукой Филофей.
-Не сдавай лист, пока не уверен, что нашёл верный ответ, - раздался голос Италла из-за спины.
Ириник развернулся. Перед ним стоял учитель - именно учитель, не бывший ипат философов. Образ Иоанна во сне был точь-в-точь как тот, что запечатлелся в памяти у каждого, кто прошёл аркадский университет.
Вьющиеся, чёрные как смоль волосы, разбросанные по лбу в полнейшем (ну ладно, творческом!) беспорядке прядки. Гордыня, огонь которой так и пылал в глазах! Серебристый сколовий, подаренный самим Дукой Ватацем по случаю вступления в должность ипата философов. Роскошный подарок! А вот под этим дорогим, с вышитым золотистыми нитями плащом с рукавами болтался подпоясанный потёртым, с легко различимыми "проплешинами" в коже, поясом хитон, простая домотканая рубаха: Италл любил сплетать повествование из противоречий, будто то философский трактат или повествовании своей собственной жизни. Это его и сгубило, в конце концов. Но сейчас! Сейчас перед Филофеем стоял несломленный Италл, молодой и полный веры в силу разума. Своего разума, конечно же.
- Ну что, ученик, ты всё ещё думаешь, что это сон?
Италл, казалось, идёт по невидимой лестнице, прорезающей тьму. Эхо шагов ипата философов разносилось далеко вокруг. Даже далёкие звёзды - и те мерцали в такт движениям Иоанна.
Наконец, учитель приблизился и встал по левую руку от Филофея. Ненадолго воцарилось молчание. Ириник потихоньку начинал сомневаться, действительно происходящие всего лишь сон, - настолько реальным оно казалось!
- А это и не сон, мой ученик, - хмыкнул Италл.
Иоанн кинул на Филофея многозначительный взгляд, расправил плечи, запрокинул голову и, тихонько посмеиваясь, спросил:
- Скажи, каким ты меня сейчас видишь?
- Ипатом философов. Точнее, именно таким я запомнил Вас, учитель, когда Вы ещё занимали ту должность, - развёл руками Филофей. - А разве должно быть иначе?
- Отнюдь, отнюдь, - прогнусавил себе под нос Италл.
Он вновь замолк, вглядываюсь во тьму. Легонько топнул ногой. Сжал и разжал пальцы на левой руке. Прошло ещё немного времени. Наконец, Иоанн вновь обратился к Филофею, на этот раз даже не поворачивая головы.
- Ты когда-нибудь хотел узнать, как устроен этот мир? - задал неожиданный вопрос ипат философов.
- Вы знаете, учитель, что это желание высечено было огненными буквами на моём сердце, - неожиданно высокопарно произнёс Филофей. - Сейчас, к сожалению, оно понемногу тухнет...Но, может быть, скоро я предстану пред создателем этого мира и всё узнаю.
В словах Ириника звучала горькая ирония.
И вновь - с чего бы? - воцарилась тишина. Хотя вдруг на самой грани слуха раздавалось потрескивание двигающихся далеко-далеко отсюда звёзд?
Наконец, Италл повернулся к Филофею. В глазах ипата сверкали бешеные огоньки.
- Может быть, я ещё раньше подарю все ответы на твои любимые вопросы. Помню, как однажды я попросил тебя помочь мне принимать экзамен, а ты задавал ученикам такие вопросы, на которые я сам не смог бы найти ответ. Однако...Кто знает, кто знает.
Да, это был тот самый Италл - любивший противоречия и недоговорки, надменный, но великий своим разумом ипат философов. Ему суждено было оставаться в этой должности ещё совсем чуть-чуть. В какой-то момент качества, бывавшие столь ценными в книжности и преподавании, подвели его там, где больше пристала бы скромность и согласие с давным-давно установленным каноном.
Иоанн махнул рукой.
- А впрочем, к чему все эти громкие многозначительные слова?
Он враз состарился. Волосы стали короче и седее, глаза заслезились, покраснев. Вздувшиеся сосуды обвили ладони, словно водоросли затонувший корабль. Спина сгорбилась. И только голос остался прежним. Прежним? Нет...Надтреснутый голос до смерти уставшего от жизни человека.
- Что ж. Я искал. Я долго искал. Кому нужно было моё знание? - пожал плечами Иоанн и отмахнулся от мыслей. - А, да чего уж там! Я ведь отрёкся...Да...
Италл повернулся к Филофею спиной. Голос не дрожал - вместо него дрожали плечи. Иоанн плакал.
- Знаешь, каково это - отрекаться? Смотреть, как сгорает труд всей твоей жизни...Кажется, вот сейчас, сейчас ты рухнешь, подкошенный смертью, наконец-то отдохнёшь, уйдёшь на заслуженный покой...Ан нет...Ты смотришь. Ты живёшь - если можно так сказать - живёшь и смотришь. Смотришь и живёшь. Всегда думал, что поэты лгут, говоря, что сердце готово вырваться из груди.
Он резко повернулся. Два тонких ручейка стекали по его щекам. А на губах...На губах играла печальная, как последний осенний лист, улыбка.
- А я узнал, что не лгут. Оно и вправду желает вырваться из груди - но не может...Не может, понимаешь? - Италл закрыл ладонями лицо, словно бы умываясь. - А ты смотришь...Смотришь...Желаешь умереть...Чувствуешь...Вот оно больно ударится о твои же собственные рёбра, резанёт болью! А потом оно ухнет обратно, забьётся где-то у самой пятки, оттолкнётся, вновь...Захочешь умереть...Но не можешь. И ты живёшь, если можно так сказать, живёшь и ждёшь, когда же хоть кто-нибудь приберёт тебя на тот свет. И вот однажды кусочек смальты ложится в мозаику твоих мыслей, и ты понимаешь. Ты обретаешь знание. Священники говорят, что есть ад, куда грешники попадут после смерти. Нет ада, нет...Там - нет...Он - здесь.
Италл ударил кулаком по сердцу.
- И вот здесь.
Философ сделал широкий жест руками, обнимая мир вокруг.
- Все мы мучаемся в этом аду...
Что-то смутило Филофея. Кажется, тьма подёрнулась дымкой цвета...Нет...Хотя...Да нет, не может быть!
Но присмотревшись, Ириник понял: перед ним из небытия возникала тропа. Простенькая такая, старая, каких много проложено охотниками, грибниками да лихими людьми в лесах. Тропа, ведущая сквозь тьму. Тени падали на изгибы вертлявого пути, будто бы желая вернуть в царство черноты путеводную ниточку.
- Что ты видишь? - спросил Италл менторским тоном.
Экзамен начался.
Филофей описал, как смог, то что предстало его взору.
- Хорошо. Для начала сойдёт, - совершенно бесцветным голосом произнёс Италл. Он всегда так говорил во время диспутов, чтобы ученики не поняли по тону, в правильном ли направлении идут их мысли. - Что ж. Пойдём по этой тропке.
Филофей колебался.
- Ну же! Истина не ждёт! - нетерпеливо воскликнул ипат философов. - Вперёд, на бой за знание!
И, закрыв глаза, Ириник решился - он сделал шаг. Потом ещё. И ещё. Под ногами хрустела дорожная пыль. Похоже, дороги всех миров и измерений похожи одна на другую: ремонт им только снится...Хотя...Снятся ли дорогам строители?
- Вот и хорошо, - голос Италла шёл спереди.
Филофей открыл глаза: непонятным образом учитель оказался впереди, уверенно шагая по тропке. Хотя она была едва ли шире Ириника! Неужели тьма под ногами обманчива, и под ней есть твердь?
Любопытство взяло верх над страхом, и Филофей взглянул вниз. Он склонился над тьмой...и...Там, далеко-далеко (или глубоко-глубоко?) сверкали звёзды. Комок застрял в горле. Сколько пришлось бы падать?
- Ага. Любопытство - это хорошо. Это один из признаков, - пробубнил под нос, не оборачиваясь, Италл.
Учитель ни разу не обернулся, во всяком случае, Филофей в этом был уверен. Неужели догадался, что сейчас делает ученик? Или...
- Вопросы - это тоже хорошо, - с едва сдерживаемой иронией произнёс Италл.
Учитель слышал мысли Филофея?
- А диалектику тебе следовало бы подтянуть на досуге, Ириник. Что, покинул стены Аудиториума - и всё, прощайте элементарные знания? И это мой ученик!
Италл был самим собой: хлёстким, не желающим знать, что такое терпимость человеком. Филофей, оказывается, скучал по нему! Очень-очень скучал!
- Учитель, я...
- Избавь меня от оправданий! Знание или есть, или нет. Третьего не дано. Вспомни мои уроки диалектики. Иначе...- Италл усмехнулся. - Иначе будешь припоминать их по дороге на костёр. А теперь молчи и просто иди за мной. Можешь полюбоваться чудесным видом.
Тьмы и звёзды, звёзды и тьмы, тьма и звёзды...И пыльная тропинка, как же без неё? Это был, может быть, и живописный вид, но довольно-таки однообразный. Хочешь не хочешь, начнёшь размышлять, иначе сойдёшь с ума от однообразия.
- Да, прекрасное место для поисков истины, - поддакнул Италл.
Учителю было не до таких глупостей, как "остаться наедине с собой", "личное пространство" и так далее.
- Ты прав, это самые что ни на есть глупости. Ты и так наедине с собой. Всегда. Везде. Ты чувствуешь мир через себя, общаешься с ним как "я-и-я-что-то-там-ощущающий". Сколько можно было это вдалбливать в ваши головы?
- Учитель, вообще-то...- Филофей хотел было сказать, что ничего подобного на лекциях в Аудиториуме он не слышал, но Италл не дал договорить:
- Ах да, я забыл: это будет произнесено не здесь и не сейчас...Не в этом мире...Хотя - кто знает? Во всяком случае, запомни, ученик: ты всегда будешь одинок. В толпе ли, в ските. Ты будешь наедине с собой. Осаждать тебя будут твои собственные демоны. И собственного...
Иоанн оборвал себя на полуслове.
- Нет, не здесь и не сейчас, не здесь и не сейчас, - произнёс он отстранённо, а помолчав с пару мгновений, добавил. - Что ж, давай-ка здесь и остановимся.
Италл застыл на месте. Филофей последовал его примеру.
- Как ты думаешь, что это за огоньки? Ты назвал их звёздами, но это не совсем так. Предлагай варианты.