Аннотация: Начало главы тринадцатой. Обновление от 3.08.2015
Королевство. Тронгард
Верно, только одним была хороша слепота - обостренными чувствами. Разве прежде я гладил каменную скамейку, ощущаю ладонью прохладу песчаника. Пластинами, сделанными из редкого в наших краях камня, было выложено здесь все: от дорожек включительно до неба исключительно. Хотя, быть может, и его?.. Я ведь слепец, мне не дано его увидеть. Но сейчас! Сейчас я радовался такой мелочи, как солнечные лучи, ласкающие мое лицо. Интересно, сейчас бегают тучки? Или, может, оно невозможно-синее, глубокое-глубокое, как корни гор, и загадочное, как послежний экзамен в Академии? Кто знает...
Кулаки сжались помимо моей воли. Да все, все это знают, кроме меня! Что мне магия, когда мир для меня закрыт, и даже окошка в него не оставлено? Оно забито наглухо тьмой. Навсегда.
Я вздохнул. В последнее время, кажется, получалось это у меня все лучше и лучше - многозначительность и опыт. О да, мне же целых!.. Кажется, я засмеялся: только лишь в мыслях или взаправду? Не знаю. Ничего не знаю.
Вздохнул - и сирень пронкла в самые легкие. Ее аромат распространялся повсюду, безразделно царя не только в саду, средь скамеечек и деревьев, но также и во всех окрестных залах и комнатках. Сюда выходили многочисленные балконы второго и третьего этажей, небольшие, в самый раз для двух тесно прижимающихся друг к другу людей, в объятиях любви или в пылу схватки. Запах этот, должно быть, поначалу кружил голову. Мне самому не удалось себя удержать, и в первый свой день здесь я только и делал, что вдыхал, вдыхал, вдыхал...А он все не исчезал! Боги, в этот момент я был счастлив!.. Даже точнее, в первые полдня.
Потом запах этот мне...не сказать, чтобы надоел, но я к нему привык. А что уж говорить о тех садовниках, что днем и ночью здесь работали? Должно быть, он им надоел до мидратов! Мне тоже ждала эта участь. Почему? О! А где же мне еще находиться? Средь шумного бала? Но я не его не увижу! В библиотеке? Ба! Да тут ее и не было вовсе! Разве что Реджинальд начал собирать, перетащив в бывший Малый охотничий зал (шагов сорок в длину, что ни на есть малый) свое обширное собрание. Интересно, что там сейчас с книгами? Мда. Я разве что могу ознакомиться с ними на ощупь. Вот это дырочка от древоточца, а это такая интересная и удивительная царапина пергамента! Посмотрите, только посмотрите, как мастер глубоко вдавил буквы в кожу неродившейся животины! Чувствуется рука творца!
Тьфу. Никогда не думал, что одна мысль о книгах может превратить меня в разъяренного элементаля. Фигурально выражаясь, конечно же, только лишь фигурально.
А еще...Вдохнул разок. Снова. И все-таки сирень успокаивала. В этом аромате не было южной таинственности и томности, как и западной резкости. И в то же время - он был. Большая редкость, если не сказать небывальщина, для северных цветов, что росли на склонах Саратских гор.
Ходили легенды, что аромат этот ни разу за полтора века не пропал. Первый куст сирени повелел посадить Хайме Могучий, в память о своей матери, Беатрисе. Правившая по малолетству будщего славного завоевателя (хотя кто из огнарских королей им не был?), она держала в железных рукавицах подданных за грудки. Самым что ни на есть прямым образом: урожденная Эр-При на советах появлялась не иначе как в латных рукавицах. И как только советник позволял себе дерзость или глупость, тут же хлопала его плечу. Этак дружески. Силы в руках ей было не занимать, так что лекари да костоправы были у придворных в великом почете. И только лишь аромат сирени мог ее успокоить.
Вошедший в лета, годившиеся для царствования, Хайме тут же повелел отдать двор, прежде служивший местом поединков, под сад. И повелел, дабы угодить матери, посадить множество кустов сирени. Народная молва сохранила имя королевы-матери - Сирень, или же Северная Сирень. Или же Королева-Сирень.
Может быть, она сидела здесь, на той же скамье?
Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Полтора века! Полтора века назад это было. И никогда уже не будет. О чем она думала? Чего ждала? А Хайме? Сидел ли он в этом саду, получив известие о том, что Королева-Сирень повел за собой Даркос? Плакал? Хранил ли спокойствие? А может, вздохнул с облегчением, наконец-то почувствовав себя полновластным королем? Вспоминал после?
Кажется...Да, точно! Он же в этом саду и умер...
И вдруг, едва мысль эта пришла мне в голову, как рядом застучали каблуки сапог. Странный звук. Цок-цок. Подкованные гвоздями. Хороший металл. Походка - осторожная. Нет, их двое! Ага, а вот и дыхание! Сиплое...И легкое. Женское. Нет, девичье. А впрочем, не знаю. Как слепота покорила меня, времени для учебы в таких тонкостях не было. А вот второй - точно парень. Совсем молодой! Словом, как и я. Судя по движениям, редкие здесь гости. Двигаются неуверенно...
Ага. Звуки позади них. Двое. Трое. Нет, четверо! Остановились чуть поодаль. Сапоги наши. Шорох, который только шоссы могут издавать. Короткие деревянные постукивания. Бух. Бух. Это древка копий то и дело ударяются, в такт движениям воинов, о песчаниках. Значит, стража. Королевская - иной здесь быть не положено, даже люди Владетелей остаются вне стен королевской твердыни.
Цоканье прекратилось. Шорох тоже. Остановились, значит. Я услышал громкое и взволнованное дыхание того парня. Глоток. Нервный. Хочет что-то сказать той даме? Не иначе...
- Порфирородная желает узнать, как Вы посмели занять эту скамью?
Раньше я опешил бы и не знал, что сказать. Сейчас же поднял голову на голос. Они прямо передо мной. Тот, видимо, ближе, чем та. Нет - Та. Уже одна эта дерзость заслуживает того, чтобы по-особому относиться к...к Ней.
И еще. Голос чужестранца. Так говорят только аркадцы - ударения неправильные, растянутые слова. Вместо четкой речи - какая-то песенка выходит, так и сочащаяся побывшим на солнце медом и прогорклым маслом.
Порфирородная. Кто же это...Слово-то знакомое...Никак не могу вспомнить, что же это такое. Герцогиня, что ли? Кто-то из тамошних Владетелей? Или просто из дворян? Как бишь их там зовут, в этой самой Аркадии?
В тот момент я пожалел, что чаще смотрел в окно или думал о магии, чем слушал лекции магистра Йоргена. Вот кто разбирался в дальних и близких странах, как сам Тайдер не сумел бы! Жаль только, что шепелявил и заикался. И чем интереснее для него была страна, тем сильнее волновался, а чем сильнее волновался...ну, вы поняли.
Странно. Неужели я так задумался, что не расслышал слов той дамы? Точно! Все последние минуты она не проронила ни слова! А значит... Кто же такая порфирородная, Даркос побери! Встречу с ним во сне - обязательно спрошу, обязательно!
- Ваша дама именно так и сказала? Может быть, она сумеет повторить это и для меня?
Кажется, впервые я захотел воспользоваться своим положением увечного. Неужели они отнимут у бедного старика (ладно-ладно, юноши) его скамью, последнюю опору в этой жизни? Сердце человеческое не лед! Пусть даже это аркадцы.
- Да как... - сила воображения подарила картину надувшего щеки напыщенного дворянчика в иноземных одеждах, переводящего взгляд со стражи на меня, с меня - на даму, и обратно.
А еще, признаться, мне хотелось выиграть время. Боги видят, последнее, что я собирался сделать, - это покинуть нагретую солнышком скамейку и на ощупь отыскать другую. Где же Монферрат, когда он так нужен? Больше не на кого опереться! Интересно, а почему чужеземецев сопровождается трое...нет, пятеро!.. стражей? Это свита принцессы Аркадской? Она, кажется, скоро прибывает, а им, верно, положено приготовить все к встречи?
И тут...Тут я услышал ее голос. Вы слышали, как звенит первый весенний ручеек, пробивающийся сквозь снег? Соловьиное пение вдалеке? Игру на мандолине в замершей от чувств гостевой зале? Забудьте. Голос этот был прекраснее всего, что мне доводилось слышать. Он переливался, и в нем смешалось все: и гнев потревоженной сойки, и очарование взирающего на владения дракона, и дурман расцветающей розы, и...А, да чего в нем только не было! Интересно, что же она говорит?..
- Порфирородная... - он выслушал последние указания, прервав себя на полуслове.
Неужели я влюбился? О, нет, конечно же, нет. Просто мне нравится ее голос...А точнее, Ее голос. Единственной...Проклятье! Да что же со мной творится? Так ли она прекрасна лицом, как речами?
- Порфирородная повелевает Вам остаться. Верно ли она поняла, что Вы отмечены Аркаром?
- Отмечен...Аркаром? - я даже заморгал. Не от удивления, а так, по привычке. Совершенно не понимал, что же это означает. - Что Вы имеете в виду?
- Вы слепы, так? - еле сдерживая свое небрежение к чужестранцу, неимоверно растягивая слова, вымолвил он.
- Не от рождения. Последствия сражения.
Он протараторил. А Она...Она была так удивлена! Ее выдавал голос, да, кажется, Она вовсе не желала
- Порфирородная, снисходя до ничтожного смертного, облеченного печатью Аркара, желает узнать, любопытства ради. Сражения? Сколько Вам?
Интересно этот аркадский язык настолько емок, что в два Ее слова уместилось десятка полтора наших? Так. Надо себя показать молодцом. Может, чуть прибавить? Или что? Что сделать? Как бы не показаться Ей юнцом? Да вообще, почему я так переживаю?
Стало холодно. В самой-самой душе. И жарко одновременно. Как если бы сердце мое сотворили из раскаленного прута, а потом, резко, одним махом, вогнали бы в кусок льда.
- Много, милостивый государь! Семнадцать!
Так, достаточно ли гордо вскинута голова? Надеюсь, Ей это понравится. Должно понравиться. Не может не понравиться! Гордо вскинутая голова и слепота - это же так...эхм...В общем, это как-то очень и очень. Вот! Это должно привлекать! В новеллах только об этом и писали. Гордый и загадочный герой - лучший образ для привлечения дамского внимания. А такой голос...Ее голос...Пусть, пусть она скажет еще что-нибудь.
Но произошло даже лучше - она рассмеялась. Нет, это не был вульгарный хохот, который можно было ожидать от дворянских дочек повсюду, от Саратских гор до степного Юга. Не был этот и смех-вызов, который меня так раздражал в Академии. Вот как речная волна накатывает на гальку - так же звучал Ее смех.
Что это за огонь, горящий в самом сердце льда? Нежуто я влюбился?
Да, влюбился. Кажется, в пятый или в шестой раз в жизни. Влюбился - так сильно, как никогда прежде. Что там девчонк54и из Академии...Ну же, пусть она скажет еще что-то!
И, словно бы услышав мольбу моего сердца, она сказала пару отрвистых фраз. Звените, звените струны моей души, звените!
Лицо мое помимо воли образтилось в сплошную улыбку.
- Порфирородная заметила, что наглости хватит на целых тридцать четыре. Я повторяю просьбу.
Произнес с нажимом, что прозвучало еще забавнее. Вызов, это настоящий вызов! Повод себя показать! Во всей красе!
- Будет ли освобождено место для порфирородной...
- Конечно!..
Я порывался сказать "нет" как можно уверенней, больше вызова в глазах, в голосе, в движениях!
Но раздался стук шагов. Шли двое - с разных концов сада. Один семенил, подметая песчаник дорожки полою плаща. Второй шествовал мистралем, готовый смести все на своем пути, уверенный в победе. Тенперон! Это его походка! Надо бы встретить учителя...
- Мое почтение прекрасной и великолепной нашей гостье, очаровательной и сияющей, луноподобной Софии из рода Ватац, - первым начал канцлел, но...
Ватац? София Ватац?! Сестра аркадского императора? Она же...Она приехала! Боги!
Порфирородная.
Ааа-р-ркадские...василевсы, милоштивые...г...г...гошудари, рош...рош...даются...в...в...в...в...в пор...пор...порфировых п...п...палатах, от...от...отшего их и...и...и... называют ...пор...пор...порфирородными.
Слова Йоргена пронеслись в моем сознании. Вспомнилось окно и горы. Они были так прекрасны, а рассказ так однообразен.
Принцесса Ватац!
Вжик! Я подпрыгнул на месте. Кончики пальцев дрожали так сильно, что я спрятал их за спину. Так. Так. Не бояться. Не переживать. Чтобы унять обезумевшие пальцы, я сложил их в кулак за спиной и сжал, что было сил. Не сработало: дрожь передалась коленкам. Сразу же стало холодно, как в мире Даркоса. Холодно, очень холодно. Мгновенье - и сердце обратится в ледышку. Дыхание перехватило, слов я найти не мог. Как, как ее голос мог показаться мне прекрасным? Это же принцесса! Говорят, будущая жена Фердинанда! Королева! Проклятье! Проклятье! Проклятье! Сто тысяч проклятий и Даркос впридачу!
И вот Она ответила. Звук ее голоса заставил мою дрожь прекратиться, а самую душу похолодеть. Я не смел двинуться с места. Может быть, она применила на мне оковы льда? Вряд ли, я бы почувствовал.
- И я приветствую высокого синклитика, верного слугу благословленного Фердинанда Огнарида! - а этот аркадец мог быть вежлив и сладкоречив, когда хотел.
- Мо почтение порфирородной, - голос Тенперона прорвался сквозь пелену сирени и раздробил ледяные печати. Наконец-то я сумел вздохнуть свободно. - Позвольте попривествовать вас на земле нашего Королевства.
И тут мне снова пришлось поразиться, - на этот раз аркадской речи, которая лилась из уст Тенперона свободно и вольно, как родная.
Она. Она засмеялась. Да, да! Пусть она смеется, пусть говорит! Нет, нельзя, ты что?! Это же будущая жена Фердинанда. Проклятье! Да что же мне делать? Надо скорее уносить отсюда ноги, покуда цел, но...
Я приложил усилий больше, чем когда возвращался в мир живых - все тщетно. Ни единый мускул не дрогнул. Тут нечто почище оков льда! Разгадать бы суть этой волшбы, и можно будет освободиться из ее пут. Но - время! Катастрофически не хватало времени.
- Мне тоже польстила возможность проверить, не все ли я забыл из древней и благородной речи, - голос Тенперона был полон многнозначительных улыбок. К чему он давал уроки магии? Лучше бы тренировал в своих учениках способность жить в мире и общаться с прекраснейшим, что есть на свете. - Но позвольте мне говорить на том языке, который понятен большинству здесь присутствующих.
Аркадский выскочка спешил, как мог, чтобы перевести для Софии Ватац (принцессы!) речь Тенперона.
- Вы, кажется, успели познакомиться с моим лучшим учеником, Николасом Датором из Беневаля? Николас, ты умеешь оказываться в нужном месте, - он произнес это с таким нажимом, что я понял: победа или смерть. Только в этих двух случаях учитель закроет глаза на мою оплошность. - Этот юный маг оказал множество услуг нашему любимому королю Фердинанду, сражаясь с узурпаторами с первых же дней словом и пламенем. Вы согласны, что слово и пламень куда доходчивее, чем просто слово?
Отчего-то принцесса перестала смеяться. В звоне ручьев послышалось потрескивание льда и шелест интереса. Спасибо, учитель, спасибо! Хотя...А, пусть лучше это все забудется!
Если бы мне доставало сил, я бы сотворил разгущенье земли и провалился в подпол. Но куда там!
- Сударь мой Архимаг, вынужден прервать столь приятную беседу. Присутствие Ее Высочества требуется в другом месте. Собственно, я пришел сюда за тем, чтобы отвести ее в покои, - добродушно, но настойчиво произнес канцлер. Если до этого он мне казался неприятным, то сейчас я его возненавидел. - Ваше Высочество.
Она сказала что-то, я почувствовал колебание воздуха (кивнула? сделала реверанс? но юбки не шелестели!) и звук удаляющихся шагов. Не будь этой слепоты...
- Николас, кажется, тебе не хватает уроков учтивости. Да, в Академии редко такому учат, к сожалению, - Тенперон готовился вот-вот расхохотаться, еле себя сдерживая.
- Учитель, как Вы здесь оказались? - тему требовалось сменить как можно скорее.
- Королевский портной славится на всю столицу, и Фердинанд любезно предложил обратиться к услугам мэтра. Слава, признаться, имеет под собою основание. После снятия мерок я решил пройтись...И вот! Кого я вижу? Мой ученик впутывается в неприятности. Ты, конечно же, оценил ее красоту...
Тенперон осекся. Почему?
- Прости, Николас, я забыл.
Я тоже. Почти.
- Ее голос был прекрасен. А запах...Розы, сирень, и...- я задумался. - Соль, что-то странное, соленое...
- Это морская вода. Пахло морем, должно быть, - произнес Тенперон. - Ты, я вижу, прекрасно запомнил.
- Я готов был бы проклянуть себя, не усмей этого сделать. Она очаровательна.
- О, так ты... - Тенперон не рассмеялся, нет, совсем нет. - Пойдем отсюда.
В его голосе звучала печаль.
- Не стоит подолгу смотреть на солнце - обожжешь глаза. Не надо подолгу любоваться птицами - их крылья унесут твою душу. А уж птицы, летающие у самого солнца...Пойдем, Николас, пойдем. Я могу...
- Идите впереди, учитель, я пойду следом. Помощи не требуется, благодарю Вас.
Почему душа моя упала куда-то глубоко? Почему на сердце распростерла крылья птица печали? Почему...
- Расскажи-ка мне о твоем новом товарище, Конраде...Как его там? Монферрат, кажется?
Тенперон спросил это как бы между делом, но мне было понятно: он хочет отвлечьи мои мысли.
Но как думать о чем-то другом, если - сирень? Она была так сладка, эта сирень, что цвела здесь круглый год, несмотря ни на что, бывал ли здесь Реджинальд, горела ли столица, правил ли Фердинанд. Море, розы и сирень. Розы и сирень...
- Конрад? Да-да, Монферрат, - мне с трудом удавалось поддерживать разговор.
Мы шли по песчанику. А где-то там, в коридорах дворца, скрылась Она. Какой же она была? Были волосы ее светлы, как крылья чайки (я столько видел их на миниатюрах!), или же черны как вороново крыло? А глаза? Какие у Нее глаза?..
- Замечательно. Как вы с ним познакомились? Имя его рода звучит очень знакомо. Он с севера?..
***
В честь приезда Софии Ватац давали бал. Это когда сперва произносятся выспренные речи, поднимаются кубки...эхм...не важно, за что, а потом все веселятся. Ну, может быть, иногда убивают на поединках. Надеюсь, я ничего не упустил при описании славной огнарской традиции празднеств и торжеств.
Из одного этого перечисления должно было сложиться впечатление, что мне такие торжества претят. Правильное, надо сказать, впечатление. Я и раньше не жваловал шумное и веселое многолюдье, а сейчас, кажется, так и вовсе возненавидел. Шум и запахи настигали со всех сторон, точно охотники загоняли секача.
Играли рожки, хохотали до упаду мимы: звунки пинков под зад легко угадывались даже за людским многолосьем. Вот кто-то затянул песню о Саратских горах, о юге, Снежной Пустоши. Вслед за знакомыми с детства словами пошли прежде мною не слышанные. Что это? Пели о братской крови на их предгорьях! О магии, о возрождении династии...И даже - о маге Тенпероне!
На этих словах кто-то вдалеке, с той части зала, где располагались столы Владетелей, зашушушкались. Те, кто сперва поддержал Реджинальда? Или же люди, не желавшие вспоминать о помощи Тенперона и нашего отряда?
А впрочем, Даркос с ними! Мы победили - это самое главное. Но что будет, когда кагана подойдет к стенам города? Выдержим..?
Жаль, что ни в одной, пусть даже самой короткой, строке не упоминалось моего имени. Вот она, доля товарища главного героя баллад...Мы уходим, забытые и неоплаканные...
- Вы, кажется, Николас Датор? Нынешний хозяин замка Беневаль? - вдруг обратился ко мне кто-то.
Не кто-то, а девушка. И не обратился, а обратилась. Да, так будет вернее. Я заволновался. Из-за шума не услышал приближающихся шагов. Так, где она? С какой стороны?
- Я Вас напугала? Или Вам холодно, Вы так...
Ага. Вот здесь она должна стоять. Опустить глаза. Опустить.
- Но, кажется, Вы слепы? - к чему, к чему это проклятое сочувствие?
Голос, признаться, был приятным, может даже и больше. Но куда ему до Ее очарования! Не сравнится, никогда не сравнится с Нею никто...
- Последствия одного приключения. Сражение с айсарами. Я не расчитал силы, и...вот, - только и оставалось, что пожать плечами. Надо было показать, что для меня это нечто обычное.
На слух, ей было столько же, сколько мне, может быть, чуть меньше. Приятные, мягкие нотки, но некоторая неуверенность в голосе. Может быть, наигранная? Сомневающиеся в себе дамы не будут первыми заговаривать с кавалерами на балу или пиру.
- Так, значит, это Вы. Кажется, когда-то Вы были учеником самого Архимага?
В ее голосе звучал благоговейный трепет. Ага, вот что, значит. Если в моей душе и теплилась надежда на интересную беседу, то она сразу же погасла. Сейчас эта дама примется меня расспрашивать о Тенпероне. Конечно, ведь песня подогрела интерес к персоне Архимага. А я что? Я всего лишь жалкий слепец.
На душе стало невероятно тоскливо и горько. Ладно, сейчас мною будет прочитана лекция о великих подвигах одного из славнейших сынов Королевства...
- Да, Вы правы. Это было не так давно. Мы познакомились...
А, впрочем, когда это было?
Точно! В первый же учебный день!
Нас привезли тогда на выложенную брусчаткой площадку у ворот Академии. Лил дождь. Мы сбились в кучку, скучающие по дому и гадающие, что будет в будущем. Кто-то, кажется, звал маму. Мне было проще: звать было некого. Разве что тетю и дядю. Но разве дети говорят "Дяда!" вместо "Мама!"? Нет, не говорят. А потому я молчал. Дождь был самый скверный, тот, что мелкими брызгами бьет по лицу, заставляя морщиться и мечтать о крыше над головой.
Он стоял далее прочих. Молчаливый и холодный, сами капли должны были замерзать на подлете. Хороший, кстати, способ избавиться от противного дождя.
И тут над нами засияла радуга. Нет, дождь не прекратился: нас накрыли полотенцем. Волшебная энергия впитывала влагу, и там, где пролегали силовые линии этого заклинания, вода обращалось цветастыми полосами. Мы - все как один - захлопали в ладоши. А он все продолжал высматривать. Только потом я понял - выбирает учеников. В Академии он слыл самым придирчивым, и редко кому выпадала честь стать его "человеком". Так на дворянский манер звали всех, кого маги выбирали в качестве ближайших учеников и собирали для специальных занятий. Такой "человек" после общих занятий присоединялся к группке товарищей и шел постигать ту или иную стихию или же какое магическое ремесло подробнее.
В отличие от других, Тенперон учил своих "людей" - гентов на южный манер - держаться на людях. Боевой магии. Фехтованию. Многие боролись за право стать его гентом, его "человеком". Ну, или, если то была будущая магесса, - гентшой. А по вечерам в спальнях ученики шепотом передавали рассказы о том, как Черный маг (прозвище, давным-давно привязавшееся к Тенперону за его пристрасие к дорогому черному камзолу) бродит пустыми коридорами и площадками, о чем-то размышляя и заколдовывая припозднившихся учеников...
- Там, наверное, было потрясающе, - вздох дамы пробудил меня от воспоминаний.
Я и сам не заметил, как пустился в рассказ о прошлом. Да, там был так...спокойно. Никаких приключений. Жизнь текла своим чередом. Я еще был зрячим...
- Да, Вы полностью правы...
Замялся. Она называла свое имя ...или? Проклятье! Этак я не буду знать, как к ней обращаться, и может выйти неприятность.
- Ой, прошу меня простить!
Интересно, она сейчас покраснела? И какова она лицом? А впрочем...Это все равно не Она...
- Маргарита Сорэль, дочь барона Энрике Сорэля, властителя Замка Печати, - шуршанье юбок и колебанье воздуха. Реверанс.
- Замок Печати? Тот, что лежит на границе с Аркадией? Тот самый? - свое удивление я скрывать и не собирался.
- Да-да, тот самый. Вы о нем знаете?
- О да! О нем все знают! Точнее, должны! Его славная история есть история нашей борьбы с Аркадией. Вам повезло, очень повезло, - поклон и улыбка.
- И ничего там интересного не происходит. Вот что было на севере - другое дело! Как жаль, что мне не удалось хоть один глазком повидать это все. Расскажите о своем замке, сударь Николас. Беневаль! Легендарный Беневаль! Говорят, что там повсюду призраки? Ревенанты? Плакальщицы? Кровососы?
- Все они и многие другие, - постарался как можно шире улыбнуться. - Конечно же, нет. Там почти никто не живет. Нам приходится обживать его заново. По ночам, действительно, воет ветер в пустых залах и коридорах.
- Вам, должно быть, там одиноко? - для поддержания разговора спросила Маргарита.
Я задумался. Ровно настолько, чтобы не показаться невежливым.
- Думаю, нет...Не очень. Там я мог думать. Гулять по вересковым пустошам. Любоваться горами. Вспоминать сражения Войны за престол...Читать. Представляете, впервые за года или два мне выдалась такая возможность... Но сейчас у меня вряд ли это получится.
- Почему? Вы поедете домой, как только... - она замялась. Вспомнила? Поняла?
- Даже если приеду домой не получится, сударыня. Вы сами заметили: я слеп. Слепцу не суждено раскрыть книгу и отправиться в долгое путешествие по неизведанным страницам. К сожалению, эти дороги мне более недоступны.
Я замолчал. Говорить не хотелось. Совершенно не хотелось.
- Что ж, может быть, найдутся иные дороги? Простите, но...Мне кажется, Вы придаете этому слишком большое значение. Матушка зовет. Надеюсь, мы еще увидимся, - снова шуршанье юбок. Прощальный поклон.
- Непременно, - поклон. - Я был бы счастлив.
Это наша первая и последняя встреча двух провинциалов, как и бывает на увеселеньях в столице. Но повстречаюсь ли я когда-нибудь с Нею? Может быть, снова придти в сад Королевы-Сирени? Я даже готов уступить ту скамейку, хоть на ней так тепло! Греет солнышко...А Ее голос! Ее голос!.. Суждено ли мне когда-либо его услышать?..
За этими размышлениями я не сразу заметил, что в зале наступила тишина. Даже нет, не так: осталась только тишина. Да, может быть, украдкой сопящие мимы. Что такое?
- Судари мои. Я долго ждал этого мгновения. Много лет, как Вы знаете, Немайди бросала меня из крайности в крайность. Не было, кажется, человека ветренее, чем сын Альфонсо Огнарида! Да-да, признаться в том мне совсем не стыдно! Что было - то было.
Зал хохотнул, настолько, насколько позволяла вежливость. Остальных могла бы ждать печальная учесть отправиться прочь от двора, куда-нибудь в пасть тайсарам. Мне захотелось последовать в том же направлении, только бы...Хотя...Там не будет Ее...
- Но люди предполагают, а Огнар располагает! Волею богов мне дарована возможность наконец-то остепениться. И если не в годину лишений, которые испытывает моя земля, так когда же? В трудное время должно мужу ощущать крепость, не ту, что складывается из камней, но ту, что выковывается любовью. Позвольте представить Королевству и богам мою избранницу, славную дочь великого владыки, покойного брата нашего, необоримого Дуки Ватаца, Софию Ватац! Трижды ей слава!
- Трижды слава! Трижды слава! Трижды слава!
- И сим кольцом...
- Опрокинем бокалы за обрученных! Опрокинем бокалы! Бокалы!
Во всеобщем ликованье и грохоте я стоял недвижим. Сердце перестало биться: оно замерло. Жизнь разделилась на "до" и "после". Она никогда не будет моей. Никогда. Розы и сирень. Розы, море и сирень...Я возненавидел и полюбил их как никогда прежде. Розы. Море. И сирень.
Аркадская империя. Аркадия
Едва дверь штаба закрылась за ними, как все дали волю чувствам.
- Аркар милостивый! Мы это сделали! Из-под самого носа "ручников"! Буквально с костра сняли! Мы это сделали! - обычно невозмутимый Хрисаоф пустился в пляс.
Говорила варварская кровь: он подпрыгивал на месте, закручиваясь на манер волчка то влево, то вправо. Стены сотрялаись от его постоянных возгласов: "Отбили! Отбили! Отбили!".
Другие, опытные бойцы, умудреные годами дознаватели и "следики" радовались не меньше Хрисаофа. Первый час, казалось, только и слышалось: "Заткнули лапу за пояс! Заткнули лапу за пояс! Отбили". И только лишь Филофей хранил молчание, достойное ученика великого философа. Он глядел в пустоту. Здесь и сейчас, оберегаемый крепкими стенами и клинками "ночных стражей", он постигал глубину произошедшего. А что, если бы не успели придти на помощь? А если бы он задохнулся там, в камере глубоко под землей? А если бы горло ему перегрызли алчущие теплого мясца крысы? А если бы...Если бы...но Аркар хранил его. Филофей пообещал себе пожертвовать одному храму месячное...Нет, полугодовое жалованье! А сам он как-нибудь перебьется с хлеба на воду, главное - подальше от камер "ручников". Но...учитель...
Он забился в угол и закрыл глаза ладонями. Сквозь потемневшие от многодневной грязи пальцы показались капельки влаги. Филофе плакал молча, как подобает ученику Италла. Не теряя гордости. Да, именно так и подобает...
Учителя не спасли. Он остался там. Они его...Так же...Крик...А хворост, хворост подносить будут сердобольные аркадцы...И только пепел. И небытие. Чем она заслужил? Чем?! Разве он колдунец? Еретик? Он просто гнался за великим знанием, что в этом плохого? Разве это противно Аркару?
А теперь и его сожгут, как только исчезнет надобность в его услугах. Скоро ли то будет?..
Филофей вскинулся. Надо его спасти! Обязательно! Но как? А еще...
Ириник огляделся по сторонам. Всеобщее ликование...А одного человека не было. Где же он?
Хрисаоф поймал взгляд Ириника. Тоже осмотрелся. Наблюдать за этим со стороны - смешно до слез! Высоченный айсар (ну ладно, ладно - аркадец, во втором поколении), прищурившись, медленно-медленно, медленее, чем это только возможно, поворачивал голову. Так делают на охоте или в дозоре, ожидая, откуда же придет напасть. И как только харисаофов взгляд падал на человека, как тот сразу же замирал, удивленно озираясь по сторонам. Вскоре зал совершенно затих. Люди глядели друга на друга, словно бы думая, что искомый просто в гриме, скрывается под личиной товарища. Но - нет. Его нигде не было.
- Его надо найти. Обязательно, - только и смог выдавить из себя Филофей.
Человек, предавший и спасший, - он стоил того, чтобы сейчас быть здесь. А вдруг?..
- Я иду, - бросил Ириник и уже повернулся к дверям.
Хрисаоф вовремя схватил его за руку. Ученик великого философа задрожал. В нем еще сильны были воспоминания о каменном мешке, пусть и обитом изнутри шелком. Он смотрел на Хрисаофа, - и то был взгляд не второго человека в "ночной страже" великого императора, но затравленного простолюдина. Тюремщик пришел. За ним пришел тюремщик. Его снова заберут в тюрьму. Нет! Не надо!
- Не надо, - вырвалось из уст Филофея. - Не надо, пожалуйста.
Айсар (ладно-ладно, аркадец во втором поколении) помимо воли разжал пальцы и отдернул руку. Он со страхом взглянул на свои пальцы: неужели же настолько страшен?..
Филофей мотнул головой, и наваждение пропало. Перед ним снова был Хрисаоф, жестокий к врагам и добродушный ко всем прочим.
- К чему? Лучше я возьму десятку, и мы...- начал было ай...аркадец во втором поколении, но Филофей прервал его резким взмахом.
- Мне все равно нужно на воздух. Знаешь, сколько я не видел солнца и облаков?
Произнес он последние слова с такой нежностью, что Хрисаофу только и оставалось, что кивнуть.
- Я пойду с тобой.
- И я! - раздалось сзади.
- И я! - раздалось отовсюду.
- Не отдавать же тебя им снова! - заключил Хрисаоф.
На том и порешили. Долго собираться не пришлось: еще никто не "отошел" от похода за Флавианом. Десятка не просто подобралась: пришлось оставить почти всех желающих стеречь казармы. Решили, что так будет лучше. Кто знает, что выкинут "ручники"? Ошарашенные, они уже должны были придти в себя и начать бороться за уплывшую из их лап жертву. Длань веры не зря таковою звалась - ее хватки до того никто не избегал. А где первый, там и второй...Так просто Иринику не отдалеться, это понимал и сам Филофей. Так что охрана теперь ему не помешала бы.
На счастье, фургон стражи дожидался во дворе: его даже распрячь не успели. Ириник рванулся была на козлы, но окрик Хрисаофа охладил пыл чудесно спасшегося.
- Лучше тебе не мелькать на виду, Филофей! - покачал головой "ночник".
Недолго думая, Ириник утвердительно кивнул и забрался внутрь.
Обшитый изнутри плотной и мягкой тканью, фургон делился на две неравных части металлической решеткой, также покрытой мешковиной. В этой мягкой клетке перевозили задержанных: такая "мягкость" требовалась, чтобы те не разбили себе голову или еще чего с собой не сотворили. Кроме того, обивка препятствовала распространению звуков. Можно было спокойно допрашивать человека, не боясь лишних ушей. Даже крики звучали отсюда приглушенно, что оказывалось очень полезно: по доброй воле мало кто хочет говорить. В остальной же части по обоим бокам протянулись лавки, как раз для десятка человек.
Филофей остался стоять в проходе.
- Насиделся, - с иронией произнес Марцелл.
Для таких случаев в крышу были вделаны кольца, за которые можно было держаться, сохраняя устойчивость на поворотах. Эта идея принадлежала самомцу Филофею: впервые сам творец опробовал изобретение в деле.
Фургон тронулся, едва за последним из "ночников" закрылась дверца. Они загромыхали по мостовой так стремительно, что Иринику пришлось изо всех сил вцепиться в кольца.
Дорогою молчали, изредка обмениваясь репликами навроде "Лихач!", "Да он дрова береженей возит!". Кучер и впрямь раньше возил дрова - поверх контрабанды. "Ночная стража" накрыла его в одну теплую звездную ночь на берегу залива.
Дело обстояло следующим образом. Любой корабль, входивший в порт Аркадии с грузом, платил пошлину. Достаточно высокую, надо заметить. По этой причине купцы, желавшие сэкономить, останавливались недавлеке от Северного или Южного Рогов (оконченостей бухты) и перегружали товар на лодки. Таких многажды хватали и конфисковывали все переправляемое добро, но число храбрецов только возрастало. И все-таки однажды схема дала сбой.
Бывший ритор (хотя по-настоящему бывших риторов, видимо, не бывает), начитанный в имперских законах (кажется, единственный, прочитавший их все) нашел способ безнаказанно возить контрабанду. А точнее, не возить ее. В одном из императорских указов был дан подробнейший перечень плавательных средств, на которых может быть перевезена контрабанда. Здесь было все, от боевой катерги до плотов и даже отдельных досок. Не было лишь повозки. И вот в полную луну, когда прилив был особенно силен, корабль подошел к самому берегу. Тут его ждала повозка, на которую пебросили мостки. По ним быстро, так быстро, как умеют только люди, с законом не ладяющие, спустили все ценные товары. Свой человек на корабле предупредил "ночников" об этом, и десятка была тут как тут. Но кое-что пошло не так. Щербато ухмыляющийся возчик, едва заприметив "ночников", всплеснул руками. Он радостност воскликнул: "Радуйтесь!" - и доброжелательно откинул мешковину, скрывавшую товары. Человек этот подробнейшим образом перечислил все, что там было.
- Вот это моряки...
- Контрабандисты, - машинально поправил Хрисаоф, тогда еще ходивший в простых десятниках.
- Моряки, игемон, моряки, - еще шире улыбнулся возчик.
Хрисаофу это сразу не понравилось. Предчувствие, воспитанное столетиями охоты в его народе, дало о себе знать.
И точно. На суде выяснилось, что перечень средств, посредством которых может быть осуществлена морская контрабанда, императорской конституцией был введен закрытый. Иными словами, то, что не было указано в ее тексте, средством перевозки контрабанды не считалось. Кнтрабанду с катерги нельзя было доставлять на повозке, а значит, если повозка что-то доставила, то это была не контрабанда. Вся "ночная стража" скрипела зубами. Конечно, в синклит уже было направлено соответствующее прошение, но когда еще его рассмотрят? Сколько таких же умников появится на берегу Рога?
Вот тогда-то и появился Филофей. Это был его первый день в "ночной страже", и он придумал выход.
На последнем заседании суда, когда возчик (а это и был тот самый "бывший" ритор) улыбался как никогда широко, Марцелл попросил датьт ему слово.
- Мой игемон, вселенский судия, разве можно говорить о том, что товар, поппадающий на землю, не становится земным товаром? Разве он все так же путешествует по морю?
- Конечно, нет, раз оказавшись на тверди, что-то перестает перемещаться по хляби, - глядя на Филофея как на умалишенного (или философа - одно и то же в его глазах) ответствовал судья.
- Так, значит, товар, попавший на повозку, становится перемещаемым посуху? А значит, если за него не уплачена пошлина как прибывший в нашу славную Аркадию, то такой товар можно считать контрабандой, так ведь?
Вселенский судья, не медля ни мгновения, кивнул. "Бывший" ритор все понял. Если нельзя считать это морской контрабандой, товар назовут контрабандой наземной...
Улыбка лохмотьями сошла с его лица, и человек этот сел, закрывшись руками. Из-под ладоней раздавалось рыдание. Гениальная задумка обращалась двумя десятками батогов и конфискацией всего добра. А у него была семья! Сын! Сына требовалось отдать в риторскую школу...
Ириник долго, очень долго совещался с тогдашним главой "ночной стражи". Наконец, было принято решение взять ритора "на поруки". Такой умник был им очень нужен. Да и возчик оказался из него замечательный, не хуже, чем выдумщик!
- Юлиан лихачит, - одобрительно кивнул Хрисаоф после очередного поворота. - Этак с душой расстанешься на колдобине.
- А пусть и так, лишь бы успеть, - ухмыльнулся Филофей.
К подобным шуткам в "Ночной страже" давно привыкли, но прежде от Ириника такого не слышали. Пребывание - пусть и столь краткое - в темнице многое поменяло в его мировоззрении.
- Богохульничаешь, - расхохотался Хрисаоф. - Скоро это будет требованием для вступления в "Ночную стражу"!
Остальные почли за лучшее промолчать. Многие из них полагали иначе, но зачем гневить начальство? Крутой нрав айсара (и демоны с тем, что он аркадец во втором поколении) был известен, а потому перечить не стоило. Потом, едва смена закончится, можно высказать свое мнение. И вообще, не положено при игемоне своевольничать!
Но тут Юлиан превзошел самого себя. Лошади взяли с места в карьер (насколько это только было возможно) - и Флавиана бросило прямо на решетку, не спасло даже кольцо. Кажется, впервые он порадовался такой уютной камере. Будь иначе, ему расшибло бы голову.
- Видишь, как старается! - доброжелательно заметил Катакалон, один из старших в десятке.
- Самую жизнь из упряжки вынимает! - одобрительно загудели в ответ.
- Хоть бы не загнал... - начало было Филофей, но фургон снова тряхнуло, и бедняга оказался на полу.
Остановились. Марцеллу сперва показалось, что это смерть за ним пришла. Но, к счастью, они просто прибыли на место.
Стоило только распахнуть двери, как в лицо пахнул ветер, несший запах гниющих водорослей и тухлой рыбы. Дорога принесла их в Затопь.
Квартал этот располагался по соседству с тем местом, где они ловили колдуна. Вместе с "ароматом" на Марцелла нахлынули воспоминания. Кажется, это произошло совсем недавно - в прошлой жизни. Но были и отличия. Если те места были скорее частью порта, то здесь сохранилась атмосфера рыбацкой деревни. В общем-то, улиц как таковых не было - скорее, узкие тропки, достаточные, чтобы толкать по ним тележку с уловом. Грязь, вперемешку с рыбьей чешуей, кусочками водорослей - вот что здесь служило брусчаткой. Люди, в общем-то, не жаловались: разве жалуются на то, что горы существуют, а честные мытари - нет?
Дома стояли здесь впритирку, отгораживая линию прибоя от остальной части города. Местность Аркар создал здесь донельзя холмистую, отчего дома в два этажа могли оказать настоящими громадинами. Год назад разъяренный бык забежал на первый этаж одного дома, пробежал насквозь нехитрую клетушку - и выпал с высоты десяти этажей. Топография, будь она неладна. Бык, однако, против всякого ожидания, был очень мягок. Похоже, он не успел испугаться, так что мышцы его не напряглись перед смертью. Весь район собрался на пиршество. Хозяин, верно, долго разыскивал животину, но предположить даже не мог, что она забралась так далеко от боен.
Вот где-то здесь и жил Евсефий.
Внезапно Филофей застыл мраморным истуканом.
- Эхм...А...А кто знает, где он точно живет? - наконец выдавил из себя Ириник.
Хрисаоф застыл - но не камнем, а ледяным божком.
- А я...Даже не знаю.
Кажется, это был первый раз, когда Филофей видел Хрисаофа озадаченным.
- Так это...Во-о-он там! - нашелся Катакалон. - Я у него был разок или два. Да и провожать с дежурства приходилось.
Филофей выдохнул.
На улице было тихо, как редко когда. Местные попрятались по домам. Ириник чувствовал на себе испуганные взгляды: редко сюда наведывались "ночники". Интересно, как здесь относились к Евсефию? Может, он скрывал свое занятие от соседей?
Нет, вряд ли. А может, он слыл здесь "своим", а значит, и воспринимался по-другому. Ну это вроде как злая собака. Если она твоя - ты воспринимаешь ее добрым другом и товарищем. Чужая, наоборот, только и может, что нагнать на тебя страху.
Катакалон уверенно зашагал по той кашице, по ошибке Аркара именуемую здесь дорогой. Отряд последовал за ним. Чем дальше они отходили от фургона, тем само солнце становилось более мрачным. Филофей не привык к такой бедности. Нет, конечно, он появлялся по долгу службы в бедняцких кварталах, но...Но как мог "ночник" существовать в таком месте? Как?
- Ему что, не хватало жалованья? - как бы между делом пробубнил Филофей.
- Жалованья? - Хрисаоф недобро усмехнулся. - Кажется, Ириник, тебе многое неизвестно в нашей службе. Спроси потом у ребят, сколько они получают из кабинета царских щедрот.
Люди многозначительно загудели: Филофей не просто наступил на больную мозоль - он на ней попрыгал, смачно при этом плюнув в рожу. Чудом спасенный пообещал себе узнать, как живут его товарищи по "ночному делу".
Наконец, они подошли к домику на два этажа. Точнее, на полтора: второй этаж являлся всего лишь пристройкой, расположенному на круче. Он смыкался с соседними зданиями и был едва ли отличим от них. Разве что в окнах виднелись чистые одежды, сушащиеся на веревочке. Во дворе их было не развесить - его просто не было.
- В охранение, - коротко скомандовал Филофей, обогнавший в этом Хрисаофа.
Десятка в считанные мгновения расползлась. По трое встали слева и справа от дома, чуть подальше. Еще двое прижались к стене дома. Остальные пружинистой походкой начали обходить "улицу", чтобы зайти с "черного хода", если таковой будет. В ином случае они заблокируют окна.
- Подождем, - закивал Хрисаоф.
- Если он внутри, то уже должен был нас заприметить, - покачал головой Катакалон. По знаку Филофея он был в той двойке, что контролировала выходящие на эту сторону окна. - Что он, не знает, как это делается.
В дороге Филофей успел кое-что рассказать десятке, чтобы те знали, с чем им придется иметь дело.
- Жаль оно, конечно...Евсефий мужик был правильный, с пониманием. А деньги...Кому ж они не нужны? - грустно выдохнул Катакалон.
Серые глаза он поднял к небу.
- Он простит. Сирых и убогих он завсегда прощает, - и осенил себя знаком Аркара. - Прощает. И Евсефия простит.
- Аркар простит, - только и смог сказать Филофей.
Хрисаоф только лишь покачал головой. С одной стороны, конечно, он не изменник Аркадии, на Церковь работал. С другой...А что с другой, оно и так понятно. А с третьей же - именно Евсефий принес весточку, что Ириника схватили "ручники".
Пропищала чайка. Еще раз. И еще. Условый знак. Если бы дело происходило далеко от берега, то запела бы кукушка. Оттого "ночников" в народе кликали еще и "кукушками". То было самым мягким выражением любви к этому ведомству.
- Значит...- начал было Хрисаоф, но Катакалон перебил командира.
- Я пойду. Меня Зоя знает, и вообще.
Потомок айсаров кивнул. На нарушение субординации он даже не обратил внимания. Дело было особым, к чему еще дурацкие формальности?
Катакалон, покачав головой, подошел к двери и постучал несколько раз. Кусочек выцветшей краски отвалился и упал в грязь. Почти сразу же в доме послышался шум. Ага! Детские прыжки. А это уже - топот ног. Не мужских. Шли легко, значит, женщина. Хрисаоф подал знак бойцам: "Сейчас".
Шаги приблизились, и тут же распахнулась дверь.
На пороге застыла девушка. Нет, женщина. Ей было под сорок лет, а может, и меньше: труды и дни не пощадили ее лица. Обветренные щеки, мешки под глазами, морщины, въевшаяся глубоко в кожу морская соль. Глаза ее были затянуты красной бахромой, которую оставляют только долги рыдания. Одета она была просто, в латанную-перелатанную, но чистенькую верхнюю тунику.
Сперва она радостно улыбалась, но поняв, кто стоит на пороге, слегка вытянутое ее лицо наполнилось печалью ложных надежд.
- Радуйся, Катакалон, - вздохнула она. Радости в ее голосе не смог бы расслышать сам Аркар. - А я думала, это мой...
- Радуйся, Зоя. Да вот, мы его сами ищем. Игемон Филофей хочет его поблагодарить. Спас, значится, его Евсефий, из самых лап "ручников" вытащил.
Предысторию Катакалон, выглядевший черным вороном перед осунувшейся лебедицей, раскрывать не стал. Оно и к лучшему.
- Папа! Папа! Это Папа?! - ураганом прорвался к дверям мальчик лет десяти.
Волосы его, такие же серые и непослушные, как у Евсефия, топорщились во все стороны. От морской соли, здесь включавшей лишь чуть-чуть воздуха (обычно бывает наоборот, но то обычно), они походили на темные соломинки, кое-как соединенные друг с другом.
Прическу Зои полностью скрывал платок, а потому нельзя было понять, так же сильно влиял на нее здешний воздух.
Тут она сложилась два и два, и лицо ее исказила гримаса боли. В глазах надежда потухла окончательно.