Аннотация: Вот начало Эльфа, которого я собираюсь как следует переделать. :)
Далеко-далеко, там, где срываются с весел в полет упругие соленые капли, где над морем кричат острокрылые белые птицы, и рвется из натруженных рук яркий торговый парус, родился муссон. Он родился там, где век от века появлялись на свет его деды и прадеды, из союза сверкающих вод и жаркого летнего солнца... там, где белеет гребень случайной волны и рдеют в глубине алые цветы кораллов.
Ветер крепчал. С каждым вдохом бесплотной груди, с каждым взмахом незримых крыл он вбирал в себя ясную синеву неба, бодрящую прохладу моря и тот незабываемый дух океана, что бередит душу любого моряка. Память, дремлющая, древняя, гнала его вперед - к берегам, к которым устремило резной нос забавное, тяжело переваливающееся на волнах судно. Низко сидящее, с широкой скобленой палубой, с искусно вышитым солнцем на желтом парусе и длинными, в один ряд, веслами судно держало курс на Хакадир.
- Слышь, Старшой? Далеко ли еще до берега?
Белозубый молодой парень, голый по пояс, сидел на свернутых улиткой канатах и озорно улыбался старпому, чернявому плечистому мужчине средних лет. В одной руке балагур держал потертую деревянную флейту, а во второй - мягкую тряпицу, которой он бережно полировал старинный инструмент. Длинные соломенные волосы, выбившись из-под плетеной тесьмы, лезли в глаза, от чего парень постоянно фыркал и утирал рукой лоб. Был он высок, жилист, но узкоплеч, что особенно привлекало внимание на фоне широкогрудых, привычных к гребле моряков. У правого колена парня, стоял холщовый мешок, с увязанными в нем шерстяным плащом, запасной сменой одежды, футляром для флейты и глиняной, выкрашенной в белый цвет, фигуркой кота. Поверх мешка в ожидании починки распласталась нарядная рубашка с воткнутой в нее иголкой и веретенцем ниток.
- Тебе-то что? - усмехнулся старпом, пристраиваясь рядом. - На веслах не сидишь, палубу не драишь. Только песни поешь да по канатам скачешь, ну, чисто соловей!
- Соловей, так соловей, - в задумчивости согласился парень и подумав добавил, - От пичуги тоже польза бывает.
- А то! Пробовал я как-то перепелов в ваших краях, - отозвался старпом ехидно оглаживая лопастую бороду, - ничего, но костлявы больно. А вот златохвостый фазан или тетерев. Вот это добрая снедь! На мужчин!
- Ох, ты бы еще бычка молочного вспомнил! - не остался в долгу парень, внимательно оглядывая со всех сторон флейту, - Оголодали вы тут, с морем попутавшись. Сколько уже соль бороздите? Луноворот? Два? То-то как заведешь о еде речь - вся матросня с голодухи слюной давится.
- Твоя правда, - хохотнул мореход. - Эй, Блоха, - обратился он юнге, натиравшему тряпкой палубу и напряженно вслушивавшемуся в разговор двух знакомцев, - хочется, поди, мясца-то, а?
Спросил намеренно громко, так, чтоб и другие матросы смогли оценить шутку.
- Не то слово, Старшой! Страсть как хочется! - грянул нестройный хор голосов, а вслед за ним раздались веселый смех и взаимные подначки моряков.
- Что, Треска, не угодила на тебя наша сельдь, да?
Бугрившийся канатами мышц детина с силой хлопнул по плечу тощего вытянутого соседа, чинившего снасть. Однако тот даже не покачнулся.
- А то! - со знанием дела возмутился матрос. - Вашей сельдью только гвозди в доски вколачивать, да сапоги с нее тачать можно справные. Сносу лет пять не будет.
- На кого сапоги? На тебя? - звонко откликнулся Блоха и лихо вывернулся из-под конца каната, которым на него замахнулся моряк. - Ай-хо, братцы! То-то у нас на борту рыбьим духом веет! А я, дурак, палубу отскребаю! Ай-да, рыбьи сапоги в море!
- Ить я тебя! - Давя улыбку, попытался отвесить мальчишке затрешину матрос. - Вот погоди ж ты! Поймаю - ухи пообрываю. И Старшой не спасет.
В ответ мальчишка показал Треске язык и, состроив забавную рожицу, отскочил подальше от начавшего подниматься со скамьи матроса. И тут же схлопатал по шее от проходившего мимо моряка. Мужчина нес под мышкой бочонок вина, и неожиданно выкатившийся ему навстречу малец, почти сбил матроса с ног. Под громкий хохот мужчин, Блоха, в наказание за недогляд, был отправлен старпомом на камбуз - чистить злополучную рыбу.
Проводив взглядом удаляющегося мальчишку, Старшой снова обернулся к собеседнику.
- Головорезы, - с отеческой гордостью и каким-то особым теплом в голосе, похвастался он флейтисту.
Хмыкнув себе под нос и вежливо улыбнувшись в ответ, парень откинул с мешка рубашку, распустил стягивавщую горловину веревку и бережно убрал инструмент в футляр. Старпом с интересом следил за умелыми, гибкими руками соседа. Движения его были плавными, неторопливыми, изящными, но в тоже время чувствовалась в нем не только сноровка песнопевца, но и стать хорошего воина, каким он еще может и не был, но которым ему, возможно, предстояло стать.
Старпом оторвался от своих наблюдений и перевел взгляд на небо. Хорошее небо. Голубое, чистое. Ни одного пушистого барашка до самого горизонта. Как и ветерка. Моряк пожевал губами и, нахмурившись, скосил глаза на тряпкой повисший парус. При попутном ветре, по его расчетам, они должны были бы добраться до Хакадира еще три дня назад, но молодой и пока еще неопытный капитан, вышел в путь слишком рано. До пробуждения первых летних муссонов, за что теперь расплачивалась команда. Старпом вздохнул. Вот уже седьмой день мореходы маялись, отдавая время и силы гребле. Понадеялся капитан на ветер, ан нет. А ведь старики говорили, да и сам старпом не единожды о том же толковал, жалея силы людей: подожди, капитан, день потеряем - два выгадаем... Эх, куда там стариков слушать, и в особенности бывшего капитана... Ведь старпом теперь мальцу - первый враг. Мужчина с горечью окинул взглядом длинные скамьи гребцов, проследил за взбирающимся по снастям наверх Треской и загрустил.
Завязав мешок и пристроив поклажу на место, флейтист с удовольствием потянулся, подставляя лицо жарким солнечным лучам.
- Эй, Старшой, от чего голову повесил? Болит что?
- Ай, - попытался отмахнуться от него моряк, - Своих бед мало, хочешь и чужие себе на плечи навьючить?
- Может и хочу, - дружелюбно улыбнулся флейтист, - Их ведь как навьючить, так и скинуть не долго, зато другому человеку легче делается.
Парень озорно подмигнул моряку и прислонился спиной к гладким корабельным доскам, как бы намекая на длинную, задушевную беседу. Немного оттаяв, мужчина все еще недоверчиво покосился на собеседника.
- Ловок ты кружева плести, жаль только что словесные, - отшутился старпом, - А так... Будет у тебя дочь, тогда и поговорим, - намеренно заговорил он о том, что его тревожило больше. Бывшее капитанство свое, он обсуждать ни с кем сейчас не хотел.
- Друг мой, - оживился соломенноголовый плут, неудержимо расплываясь в коварной улыбке. Он выгнул грудь колесом и мелко потер ладони, намекнув на жест, каким купцы невольно выдают радость от успешной сделки. - Могли ли Вы найти слушателя благодарней меня! Ибо что может быть увлекательней для молодого мужчины, чем истории о похождениях знойных красавиц и о застенчивых прелестницах, вырвавшихся из-под отцовской опеки!
Сморгнув, ошалевший старпом, при этих словах поначалу даже отшатнулся от парня, но живо сообразив, что, и действительно, выбрал для жалоб, не самого лучшего собеседника, уразумел ошибку и развеселился и сам.
- До'бро, - Отсмеявшись, мужчина утер рукавом пробившую его слезу и погрозил пальцем разошедшемуся проказнику. Сидевшие на ближайших скамьях и прекрасно слышавшие флейтиста матросы поспешили скрыть от зорких старпомовских глаз понимающие улыбки. - Дал я маху, но и ты хорош. Шутом, а не певцом тебе надо было стать.
- Еще не все потеряно, - звонко отозвался притаившийся неподалеку Блоха, которого стряпчий за излишнюю непоседливость, грозившую перерасти в сущее бедствие, за ухо вышвырнул с камбуза. Последние несколько минут юнга провел за бочкой, прячась от грозного ока старших и выведывая последние корабельные сплетни.
Флейтист без лишних слов ухватил хитреца за шиворот и отправил за борт, благо корабль не двигался - лишь изредка покачивался на случайной волне в ожидании ветра или слаженного усилия двух десятков мозолистых рук. Короткий визг сменился громким плеском, быстро перейдя в насупленное пофыркивание. В следующее мгновение о борт, намочив один конец, ударилась прочная веревочная лестница.
- А дочка у меня умница, хорошая у меня дочь, да, - продолжал Старшой не обращая ни малейшего внимания на возню. Поравнявшись с палубой, пофыркивание сменилось сдавленным сопением и затихло, было слышно только как ручейки соленой воды, журча, возвращаются в море. - На все руки мастерица. И прядет, и вышивает, и шьет, и горшки лепит, а какая карасавица... Любой жених с руками оторвет. В гильдию ткачей и гончаров уже не один год зазывают, даже, говорят, плату первую вносить не нужно. - Старпом вздохнул и медленно опустил ладони на колени. - Но пуще всего горит в ней тяга к холсту, к краскам.
- И что? - осторожно пискнуло из-за борта.
- Вполне благородное занятие, - поддержал Блоху флейтист, - Или в ваших краях молодой девушке не пристало заниматься живописью?
Старшой мотнул головой, как будто боднув макушкой воздух, и ответил:
- Городок наш не велик, жи-во-пис-цев, - мужчина споткнулся на чужеродном слове, - у нас нет. Учиться ей тоже, понятное дело, не у кого. Так и рисовала бы, как Светлый на душу положит. Хорошо рисовала. Но принесла к нам нелегкая придворного жи-во-пис-ца. Присылайте, говорит, к нам вашу дочь, знатной женщиной станет, за дворянина выдадим.
- А Вы отпускать не хотите? - подвинулся ближе флейтист и осторожно положил руку моряку на плечо, - Боитесь, что случится там с ней чего?
- Не отпустишь тут, - буркнул Старшой, - Жи-во-пи-сец тот, мужик верный, оно сразу видно. Там-то уже присмотрит, а вот довезти ее туда как? Один луноворот пути. Как приеду домой, четыре дня еще с ней побуду, а потом охрана приедет. Увезет. - Моряк совсем понурил голову.
- А самому проследить? - не понял парень.
- Вот именно, - одобрил Блоха, уже окончательно осмелевший и оседлавший борт корабля. - И нас с ребятами взять. Мы бы съездили.
- Нельзя. Это значило бы, что я не доверяю царедворцу и его людям, а это прямое оскорбление. - Моряк со злостью ударил кулаком по колену, - А как им доверять? Морды у всех холеные, хитрые, наглые. Натешутся доченькой, а потом скажут, что все так и было.
- Чего ж делать теперь, а? - не выдержав, обернулся к бывшему капитану сидящий неподалеку матрос, - Вот несчастье-то.
Лишь один флейтист молчал, безотчетно теребя завязки походного мешка, где, как он доподлинно знал, покоилась глиняная, выкрашенная в белый цвет статуетка.
- И ветра, как назло, нет, - уже не скрывая отчаяния притопнул ногой старпом.
- Это ничего, это ладно, - засуетились матросы, - Это мы сейчас... Ребята! На весла! Выручай!
Застучали по палубе грубые босые пятки, заскрипели в уключинах старые надежные весла, заерзали, устраиваясь на скамьях и разминая усталые мышцы гребцы...
Щуплый, по-мальчишески неладный Блоха шмыгнул на скамью, примериваясь к отполированной десятками рук деревянной оглобле:
- Подвинься Сыч, дай людям место!
- Это ты, чтоли, людь? - насмешливо отбрил детина. - Поди на камбуз, для весла ростом не вышел.
Сказал и вздрогнул, неожиданно ощутив, как мягко легла на плечо чужая, крепкая, но непривычно тонкая рука.
- Позвольте и мне, мой друг, примкнуть к вашим рядам.
Матрос, смутившись, подвинулся ближе к борту и, стараясь не смотреть на парня, снова напустился на юнгу:
- Поди вон, кому сказано!
Блоха не двинулся с места, и, лишь еще сильнее вжавшись в скамью, выкрикнул:
- Братцы! Уж коль сухопутная крыса влезла на весла, ужели мне, морскому волку, откажут в моем исконном праве, а?
Взрыв хохота был ему ответом.
- Сиди уж, салага, - улыбнулся мальчонке Треска, - А вот Вам, - обернулся он к флейтисту, - руки трудить никак негоже.
- Ничего, - парень натянул грубые холщовые рукавицы с льняной подкладкой, - не отвалятся же.
Треска неодобрительно покачал головой:
- Как знать.
Когда, возня поутихла и все заняли свои места, над палубой разнесся рык:
Старпом сидел, уперев руки в колени и не веря самому себе. Люди, измотанные непрерывной греблей матросы, с усилием и кхаканьем ворочали налившиеся свинцом весла. Думал ли он, уговаривая капитана остаться, выбивая матросам лишний день отдыха и отрывая этот же день от своего сердца... Тогда, на островах... Мог ли догадываться, чем обернется его заступничество? И сегодняшнее, и то, что пришлось на времена его капитанства. Старшой гневно утер, заслезившиеся от чего-то глаза. Вот они все, на скамьях: и вечно хмурый Камал, и мощный плечистый Акула, и немаленький Сыч, что рядом с братом выглядит как котенок, и тонкий, будто лучина, Треска... Гален, Лешак, Камбала... Извечный прохвост Блоха, увиливающий от любой работы... И даже, вроде бы чужой, флейтист.
Наверху что-то хлопнуло. Старпом медленно поднял голову и расширившимися от удивления глазами увидел, как еще осторожно, очень робко колыхнул провисающий парус легкий ветерок. Вот парус хлопнул сильнее, будто хлыст в руках неумелого пастушонка, вот расправил он на полотне тяжелые узорчатые складки, и вот уже заполоскался на ветру кончик позабытой кем-то, привязанной к веревке, косынки. Мужчина замер и, боясь поверить в чудо, тихонько втянул носом воздух. Этот запах... Да... Его невозмо спутать ни с чем.
Муссон проснулся. Летний муссон.
Среди бескрайних лесов, за много дней пути от торгового города Хакадира, у подножья древних как мир, истерзанных дождями и стремительными потоками рек гор, жили совсем другие ветра. Они несли в себе ароматы хвойного леса, щебет ранних пернатых птах, деловитый перестук дятла и рев проснувшегося после долгой зимней спячки медведя. А под пологом леса, заплутав среди буреломов и мелких овражков, на первых лесных проталинах шаловливо плескались ручьи, лопались набрякшие под ласковым весенним солнцем зеленые почки и со стоном распрямлялись, освобождаясь от снежной ноши, гибкие, согнутые неподъемным грузом деревья.
По узвилистой тропке, задираясь и стряхивая друг на друга с нависающих над головой ветвей мягкие тяжелые комки снега, шли двое. Оба коротковолосые, в плотных, негнущихся от вышивки безрукавках поверх вычурных атласных рубашек, в крепких отделанных бархатом сапожках и прямых, заправленных внутрь, штанах. Сторонний наблюдатель отмерил бы друзьям ни как не больше пятнадцати, а то и тринадцати лет.
Первый, что повыше, с серыми, отливающими серебром волосами, на ходу вертел в руках тонкий кинжал, то подбрасывая его вверх, то резко убирая в скрытые в левом рукаве ножны. На правом боку у него висела неброская кожаная сумка с собраными для наставника травами, а из-за плеча выглядывала деревянная рукоять наскоро закинутого туда учебного меча. Глаза у путника были темно-карие.
Второй мальчишка, светловолосый и голубоглазый, шагал, время от времени опираясь на толстый резной посох. Несмотря на прохладную погоду, ворот атласной рубашки был расстегнут, и из-за его отворотов виднелся черный кожаный шнурок, на котором, скрытая от посторонних глаз, висела фигурка матерого кота.
Мальчишки шли бодро, споро, гладкие, нетронутые ни щетиной ни нежным пухом, щеки оделись румянцем, от ритмичного жаркого дыхания шел пар.
- Знаешь Тас, - светловолосый эльф резко провел рукой по волосам, стряхивая воду, - Я тебе вот что скажу. Хранители стареют. Еще чуть-чуть и из них, разве что песок не посыпется. Новых выбирать надо.
- Ой, скажешь тоже, - обернулся к другу среброволосый, продолжая шагать, - Где ты их найдешь, новых-то? Да и не такие уж они ветхие, дуб ведь тоже вроде старый, а попробуй его свали - могучий.
- Дуб на то и дуб, ему думать и колдовать не положено, - ухмыльнулся собеседник и, снова посерьезнев, добавил, - Помнишь, Граница ведь раньше как раз здесь проходила.
Тассьер ощутимо напрягся. Поправил сползающую на живот сумку и ответил:
- Эл, а зачем нам старая Граница? Нас с каждым днем становится все меньше и меньше, вот и перенесли ее на несколько поприщ ближе к Поляне. И вообще, не о том ты думаешь что-то.