Рута пела, Рута собирала цветы - счастливая, такая счастливая! - а вокруг гудели шмели и пчёлы, стрекотали кузнечики, птицы гомонили на все голоса. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак! Пусть короткое, зато жаркое, вспыхивает ярким цветком. Рута упала в объятья травы - мягкие, нежные, такие же, как у него. Завидуют, пусть все завидуют!
Расцвела она рано, быстро набрала сок: тугая коса, тонкая талия, крепкие бёдра, высокая грудь. А взгляд? А движения? А улыбка? Ха! Отбросила букет, сорвала ромашку, принялась обрывать лепестки. Любит, не любит...
Как она тогда танцевала в круге, как же она танцевала! Барабаны стучали, струны звенели, а она - танцевала. Всю себя отдавала в том танце, без остатка. Пламя костров обжигало, обжигал его взгляд. Бригитта там тоже была, отвела потом, после танца, в сторону, спросила с укором:
- И где же ты всего этого набралась?
- Да так, то там, то сям подглядела, - разгорячённая, Рута поправила гирлянду цветов на груди, - а что-то не так?
- Мала ещё для столь откровенных плясок!
- А Сабрина сказала, пора уже...
- Жаль, я не твоя мать...
- Да ладно тебе, - Рута улыбнулась, играя ямочками, - как Нин, как Пилип?
Бригитта покачала головой, усмехнулась:
- Лиса-а...
Из дома Баглая Бригитта ушла год назад - кузнец, овдовев, взял в жёны. Нина она, понятное дело, забрала с собой тоже.
- А у Фаргала с Сабриной долгожданное пополнение, ты же знаешь? Уж на что Миринда красавица, а Фиона ещё красивей! Но орёт, но орёт...
Рута и сама не жила больше с родителями - уже три года тому, как Фаргал поставил в починке большой бревенчатый дом, а как поставил да обустроился, забрал к себе. Родителей уговаривать долго пришлось, с Баглаем спор особенно тяжёлым вышел, но и брат уже не тот, и отец. Один год от года крепчает, другой - мягчеет.
- Знаю, конечно, - сказала Бригитта. - Потому, наверное, за тобой и не следят, что Фиона.
- А зачем за мной следить-то, если я уже взрослая?
- Нет, - Бригитта ухватила за плечо, - я всё же тебя проучу!
Рута выворачивается, бежит от огня, бежит в темноту. Бригитта бросается следом, но куда ей, косолапой медведихе, догнать. И что здесь забыла? Сама к Пилипу ушла, а всё туда же, нравоучения читать! Нолана, наверное, и не любила вовсе...
- Рута, ты здесь? - раздаётся где-то поблизости окрик.
Он! Рута прижимается к дереву, замирает. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, голова кругом.
- Я же знаю, ты здесь...
Смеясь, Рута бежит, манит, словно молодая дриада. Не одну минуту бежит, долго, останавливается у старого белого дуба, в наплывах и мхе, не верит глазам. Не может этого быть! Поднимает голову: нет, всё верно - Гнездо. Думала, без оглядки несётся, а выходит, что понимала? Выходит, что так.
Повесив гирлянду цветов на деревце рядом, Рута находит неприметный уступ на коре, второй, третий - поднимается. Кто и когда наложил на охотничий этот домик чары? Неведомо, но то был искусный чароплёт. Дерево по-прежнему крепкое, звуки за пределы домика не проникают, и от гнуса защита, и от птиц.
Оказавшись внутри, Рута зажигает лучину волшебного дерева, садится на край топчана, застланного шкурами. Рассказала ли Бригитта Фаргалу, как она танцевала? Будет ли брат искать её ночью, или дождётся утра? Рута об этом сейчас даже не думает, мысли заняты только одним. Есть дуб-великан, охотничий домик, она в нём, а ещё тот, кто поднимается следом, больше ничего и никого.
- Тарнум!..
Скользнув в открытый люк, он появляется почти бесшумно, камешек на груди вспыхивает в свете лучины.
- Танцевала... - говорит, - как же ты танцевала!..
- Для тебя...
Руте страшно, но совсем чуточку, что-то в ней поднимается тёплой волной, просит выхода. Тарнум гасит лучину, делает шаг к топчану. Она ищет губами его губы, находит. Сладкие, такие сладкие! Руки Тарнума немножко дрожат, когда помогает освободиться от платья, Рута, кажется, дрожит вся, и не от холода, нет, от внезапно охватившего жара. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак!
Тарнум входит в неё неумело, поспешно, боль пронзает ледяным кинжалом, но тёплые волны сильнее, растапливают лёд, и Рута отдаёт себя целиком, без остатка. Кажется, сама Горячая влила в неё свои воды, и наполняет, и наполняет. Рута сладко постанывает - переполнится, сейчас она переполнится! - и взрыв половодья, и миг исчезновения в нём...
- Знаешь, а боялись на север плыть, - говорит Тарнум после, - когда от пауков убегали...
- Почему? - Рута спиной к нему, опёрлась на перила балкончика, серебристый свет салмы, проходя сквозь листву, играет на коже.
- Говорили, здесь одни безумцы живут, - Тарнум не сводит взгляда, любуется, она это чувствует, и от взгляда его снова поднимаются теплые волны. - Потому что близко к Хребтам.
- А я безумная и есть, - Рута смеётся. - Если отец узнает, выпустит в меня всю обойму из своего иглострела. Видел? Там такие маленькие иголочки волшебного льда, их много-много...
- Не узнает. А если и узнает, пусть только попробует! У него иголочки, у меня - коломёт...
- А ты смелый... - Рута оборачивается, делает шаг внутрь, ещё один к топчану.
- Подожди, - Тарнум придерживает, - вот, держи.
Снимает тесёмку с кусочком артефакта, надевает Руте на шею.
- Зачем ты это?..
- Потому что люблю!..
Любит, не любит... Любит! Рута вскакивает, продолжает кружиться по лугу - завидуют, пусть все завидуют!
Сабрина прикрыла тогда, сказала Фаргалу, что она, Рута, у родителей, но предупредила:
- Больше так меня не подводи.
Рута и не подводит. Киприан сам пришёл, попросил:
- Помоги Ратме со сбором трав, не справляется.
- Конечно, помогу!
И теперь у них с Тарнумом и одно укромное местечко для встреч, и другое, и третье. А если кто спросит чего, ответ один: волшебные травы искала.
- Рута, ты где?
Вот и Ратма, Ратма-балбес.
- Здесь я, где же ещё, цветы волшебные собираю!
- А я, смотри, что нашёл - инеистый щавель! Только представь, какая удача!
[2]
Всем бы хорошо лето, если бы не сложности с водой. В холодные времена года волшебную воду отличить от простой легче лёгкого: обычная замерзает, волшебная - нет. Летом же не отличишь, и если напился волшебной, отравишься, в лучшем случае. Потому и торгуют с барж морозильными кубами - устройствами столь же полезными, сколь и дорогими, а водовозы отправляются во внеземелье, в вечную мерзлоту за снегом и льдом. Туда же уходят с наступлением тёплого времени многие звери, первым - снежный медведь. Водные бунты вспыхивают время от времени, Рута слышала, но в Лучистом, кажется, такого не случалось никогда. Затянуть пояса туже приходится, понятное дело, но ни жажды повальной, ни голода.
Когда она впервые подумала, что две воды летом, как правда и ложь? После отцовской затрещины, той самой, четыре года назад. Вода обычная - правда, пьёшь её, пьёшь, и значения не придаёшь, но стало на глоток меньше, и жажда, и понимаешь, как много значит. Вода волшебная - ложь, то же самое с виду, а на деле отрава, и опасно не кружку выпить - сразу вырвет - а когда только капелька в обычной воде. Следующим утром Баглай буркнул, что не хотел, а Рута сказала, что не обижается, что простила. И солгала. И превратилась тем самым из одной себя в другую, потому что то была последняя капля неправды в долгом, очень долгом ряду. Волшебная вода так и действует, если добавлять по чуть-чуть: меняет форму, что на волшебном наречии называется метаморфоза.
Теперь Рута врёт постоянно, сама порой не понимая, зачем. Нет, ну, ладно по делу, но по мелочи же по всякой, по пустякам! Видела тюремную баржу, а сказала, что грузовая, спросили, кто старше - она, или Айрис? - ответила, что она, и не на два года, а на все четыре. Ведь ни холодно ей от этого, ни жарко, а когда ловят на лжи, неприятно и стыдно.
Может, не во вранье дело, а в том, что фантазёрка, мечтательница? Вспомнить увлечение лепкой: она же не просто играла - жила в придуманных мирах. Значит, и теперь мир придуманный, только слеплен из лжи? И что тогда получается, всё наоборот? Ложь - необходимая потребность, правда - яд? Ерунда. Кто не соврал ей ни разу? Тарнум. С Чистого озера, он и сам такой же, не признаёт лжи. Поступает неверно, что искренен с ней, а она, получается, правильно, что обманывает? Нет уж, ложь есть ложь, правда есть правда, местами не переставишь. Значит, не фантазёрка, значит, всё-таки лгунья? Лгунья и есть.
Как же так получилось, что приходится Тарнуму врать, как вышло? Айрис во всём виновата. Сначала с Казарнаком встречалась, а этим летом решила, что Баандар лучше. Вертихвостка и дура. Казарнак сам не свой был, Рута его у реки тем вечером встретила, испугалась, как бы не сиганул вниз, в чёрную воду.
- Чего здесь забыл? - спросила.
- Не твоё дело! - гневно выкрикнул, - убирайся!..
Жаль его стало, потому подошла, взяла за руку, повела от крутого берега:
- Не глупи.
- Нет! Не понимаешь ты! - вырвал руку, - не могу без неё!..
Думала, к реке кинется, а он упал, будто подкошенный, разрыдался, закрывая лицо руками. Рута рядом присела, по голове стала гладить, по иссиня-чёрным его волосам, по вздрагивающим под красной рубашкой плечам. И боль его чувствовала, и горечь, и слёзы сами собой на глаза наворачивались. Казарнак обернулся и обнял вдруг, а она не отстранилась, а вперёд подалась... Как же так получилось, как вышло? Больше не повториться, причитала потом, никогда, ни за что, но повторилось. Казарнак недаром носил прозвище Шило - быстро о них с Тарнумом вынюхал, стал угрожать:
- Всё ему расскажу, если упираться будешь. Так что не глупи, я многого не потребую...
Ложь... требовал он много больше, чем могла Рута вынести. Смотря после его чёрных глаз в глаза карие, чувствовала, как много в ней яда, нечистой волшебной воды. И прорвало: открылась Тарнуму, плача навзрыд, в излюбленном их охотничьем домике. Он не ударил, не отстранился, но долго молчал. Спросил затем:
- Так ты кого любишь - его, или меня?
- Тебя, конечно, тебя!..
Рута прильнула, принялась покрывать поцелуями и лицо, и шею, и плечи. Тарнум придержал мягко, сказал:
- Вызову его на поединок жара и холода, пусть пантеон нас рассудит.
- Но тогда о нас все узнают, - прошептала Рута испуганно, - будут говорить...
- Считай, уже знают и говорят.
- То есть... то есть... - Рута снова расплакалась, - ты возьмёшь меня в жёны?
- Да.
- А если победит он? Тебе же придётся уйти...
- Не победит.
- Люблю, больше жизни люблю...
Именно тогда Рута поняла, до конца поняла, что слова в Разделённом мире различаются, различен их вес. Слово может быть просто словом, а может быть с силой внутри, заклинанием. Какими и были слова, сказанные Тарнумом: волшебство, но только между ними двумя.
[3]
Вытоптанный круг мандалы, четыре костра строго по сторонам света. С севера самый большой, посвящён высшему богу пантеона Пламени, Игниферу, сыплет золотыми искрами. С юга второе по величине пламя, пляшет и извивается, будто сам Акахад, прозванный Изменчивым. С запада костёр, посвящённый Хакрашу, хитрейшему из богов, по величине третий. И, наконец, восточный, самый маленький, но самый жаркий, посвящён Страфедону, Отцу Драконов.
- Слушайте все! - Киприан обращается из центра круга, алые одежды делают его похожим на ещё один, пятый костер. - Сегодня, в ночь летнего пика, состоится поединок между Тарнумом, сыном Крисса, и Казарнаком, сыном Бамута. Победитель возьмёт в жёны Руту, дочь Баглая, проигравший будет изгнан. Одному жар любви, другому - холод изгнания, таков закон.
Рута на грубо сколоченном троне, в праздничном платье, поправляет сползший на глаза венок. Установлен трон на отдалении от южного костра, а сразу за троном застыл ледяным големом Ратма. 'Как много взглядов, - думает Рута, - какие все разные!' Бригитта смотрит исподлобья, угрюмо, во взгляде Айрис интерес, мать украдкой утирает слёзы... А вот взгляда отца нет - не пришёл.
- Тарнум и Казарнак, подойдите!
Они входят в круг: Тарнум с западной стороны, Казарнак - с восточной, из одежды лишь узкие порты по колено, свет костров играет на коже. У Казарнака на шее медвежий коготь, у Тарнума его счастливый камешек - Рута вернула на время поединка, настояла, чтобы надел.
- Вот канон, - говорит Киприан, воздев посох. - Лишившийся шеста - проиграл, оказавшийся за пределами круга - проиграл, поваленный на спину - проиграл. Никаких ударов, кроме ударов шестом, ни плевков, ни разговоров, ни отвлекающих криков. Канон ясен?
- Да, - Тарнум отвечает негромко, но твёрдо.
- Ясен, а как же, - тон у Казарнака беспечный, но в голосе лёгкая дрожь.
- Возьмите шесты. Поединок начнёте, как выйду из круга. Да рассудит вас пантеон.
Шесты ритуальные, отлиты из волшебного льда, по льду спиралью тянется выступ, чтоб удобней держать. Казарнак выдёргивает свой рывком, Тарнум берёт спокойно, а Киприан уже у главного костра, даёт знак начинать. Бом, бом, бом! - принимаются бить барабаны. Держа шест продольно, Тарнум приближается к сопернику, Казарнак ухмыляется, подобно Хакрашу, замыслившему каверзу, прыгает навстречу, резко бьёт. Он до того стремителен, что движения смазываются, Тарнум пропускает и один удар, и другой. 'Какое-то запрещённое заклинание? - думает в смятении Рута, - нет, невозможно, они же в круге костров...' Толпа гудит довольно, толпе нравится. Руте же нет, совершенно не нравится - ёжится от пробежавшего по спине холодка.
- Задай ему, Казарнак! - кричит Баандар, узкое лицо искривилось в злобной гримасе, - задай жару!
Словно услышав, тот обрушивается на соперника, теснит к костру Страфедона. Тарнум не столько отражает, сколько пропускает, барабаны смеются: бом, бом, бом! Казарнак делает шестом подсечку, почти достаёт, тут же наносит мощный удар, перехватив шест у самых концов, надеется вытолкнуть. Тарнум парирует, но отступает ещё - он уже у самого края! - Страфедон, кажется, готов поглотить, обратить в одно мгновение пеплом.
И Тарнум держится. Упёрлись с Казарнаком шест в шест, взгляд против взгляда. Мышцы, кажется, готовы лопнуть от напряжения, шесты - сломаться. Рута не в силах на это смотреть, хочет отвернуться - не может. Долгий, мучительно долгий миг равновесия, затем на западном краю мира выплёскивается из Дыры Ихор, а в поединке наступает перелом. Бом! Бом! - ликуют барабаны, - бом! Казарнак отступает на шаг, ещё на один, в чёрных глазах разгорается страх. Теперь уже Тарнум отбрасывает его сильным толчком, наносит удар за ударом. Движения Казарнака становятся резкими, рваными, теряет ритм, Тарнум же, наоборот, двигается плавно, с грацией кошки. Выпалив что-то с яростью, Казарнак делает отчаянную попытку контратаковать, получает подсечку, падает на живот. Не против канона, разрешено, и он сразу же вскакивает, барабаны рвут из рук шест: бом, бом, бом! Тарнум бьёт концом шеста чуть ниже груди, Казарнак пропускает. Согнувшись пополам, он пятится, но на ногах, шест не выпустил. Тарнум бьёт ещё раз, и этот удар последний - противник опрокинут на спину. Хакраш хохочет, плюется искрами, толпа буйствует вместе с ним.
- Постой, ты куда? - слышит окрики Рута. - Осторожней, у него иглострел!..
Не спешит оборачиваться, поняла, кто пришёл - отец. Вот оно, время игл, маленьких ледяных игл.
- Да он не в себе! - новые крики, - сделайте же хоть что-нибудь!
С отцом Рута угадала, но только отчасти: к кругу мандалы на негнущихся ногах идёт Бамут, отец Казарнака. Толпа перед ним расступилась, Ратма же воздевает руку:
- Стой!
Глаза Бамута - две ледышки, поднимает иглострел, жмёт на спуск. Что-то кричит Киприан, Ратма падает. Бамут наводит иглострел на Руту, та смотрит в отверстие дула, думает: 'Так же, наверное, выглядит и Дыра - та самая, на западном краю мира'. Однако, маленьких ледяных игл всё нет и нет, а мандала вспыхивает, вверх и вниз бегут кольца золотого огня, как по невидимому цилиндру. Костёр Акахада сворачивается клубком жидкого пламени, клубок пробивает Бамута насквозь. Тот смотрит на дыру в груди, словно бы в удивлении, затем валится на спину. Рута чувствует запах горелого мяса, к горлу подкатывает тошнота, сейчас вырвет. 'Нет, - просит мысленно, - только не здесь, не на глазах у всех...' Пантеон, однако, оставляет её мольбу без ответа.