Аннотация: Любое сходство с реальными персонажами является злонамеренным.
Майор.
За письменным столом в сумрачной комнате сидит человек. Локти человека опираются на темную поверхность, ладони прижаты к вискам. Настольная лампа выхватывает из темноты рулон туалетной бумаги и полупустую бутылку "Столичной". Человек смотрит на рулон. Размашистая надпись "Лилия" начинает двоиться в напряженном взгляде. Но человек лишь пристальнее упирается глазами в розовые буквы. Он думает. Он думает, потому что это необходимо.
Он думал всю жизнь, но, видимо, как-то не так. Думал, когда поступал в высшую школу КГБ на математическое отделение. Тогда он думал, что зарплата по окончании позволит прокормить семью. Да, она позволила. Позволила родить двух детей за три года. А потом наехала перестройка, и зарплата не позволяла уже ничего. Ее просто не было. И жили в долг. А когда начали выплачивать жалкие обесценившиеся крохи, безденежье стало еще очевидней.
Каждое утро он вставал в шесть утра и ехал на работу на другой конец Москвы. Каждый вечер он возвращался в дом, где играли дети и жена кормила его тем, что послали бог и родственники. Он подрабатывал. Делал вебсайты. Рисовал этикетки для рыбных консервов. Занимался дизайном убогих календарей. Но денег не хватало. Детские учреждения платные, кружки платные и вообще все - платное. Но вот теперь, спустя двадцать лет беспорочной службы, он вышел на пенсию. И надо было в очередной раз думать, как прокормить семью. Можно верстать газеты. Можно. Он это и делал... Но:
"Фирма "Лилия" объявляет конкурс на лучший рекламный слоган! Требования: кратко, емко и образно отразить преимущества нашей туалетной бумаги. Победитель получает $500!"
Он месяц должен вкалывать за такие деньги, а тут - четыре строчки, и они у него в кармане. Выпер домашних в театр и остался один в маленькой трехкомнатной квартирке - сочинять.
Но рулон не вдохновлял. Только бессилие импотенции могло сравниться с творческими потугами Майора. Все, что пришло в его преждевременно полысевшую голову, свелось к незатейливой частушке:
Безответная любовь
Точит нерв и портит кровь.
Пойду с бумагой Лилия -
Погажу от бессилия.
Он откинулся на стуле, заложив руки за голову и начал медленно раскачиваться.
Над жопою насилия ты не совершай.
Возьми бумагу Лилия и нежно вытирай.
Спазмы подступили к майорову горлу. "Бред. Рехнусь на хрен".
Злобно откинув стул в сторону, прошел в соседнюю комнату и включил телевизор. Опять выборы. Да сколько же можно! В мозгах всплыло:
Коммунист и демократ
Всяк Лилее будет рад.
Без Лилеи невозможен
Политический дебат.
Майор нервным движением выключил телевизор, накинул куртку и выскочил на улицу.
Сразу стало полегче. Моросил мелкий дождик. В кисее водяной пыли желтели редкие фонари. Нервы потихоньку переставали дребезжать. "Вот и хорошо. Вот и ладно". И тут голова вновь разродилась:
Чем больше Лилии -
Тем жопа красивее.
Полметра бумажки -
И нету какашки.
Майор продавил сквозь горло тошнотворный комок и ускорил шаг.
Хватит тужиться натужно.
С Лилией - биде не нужно.
"Дерьмо. Все дерьмо! Скорей бы дойти". Ну, вот и подъезд. Он рывком распахнул дверь с давно сломанным кодовым замком, взбежал на второй этаж и, нажав металлическую ручку, очутился в длинном обшарпанном коридоре.
- Эй, кто-нибудь есть?
- А, вот и он. Легок на помине, - донесся с кухни Сонечкин басок.
Там, как всегда, было жарко и людно, но стульев пока хватало.
- Дайте выпить. Не могу больше.
Ему налили.
- Два часа о говеной бумаге думал. Тошнит.
- Тяжело тебе... - сочувственно покивал головой друг. - Выпей еще. Когда тошнит - блевать надо. Ты вот не видел, что я сегодня верстал, а я там каждую буковку проверил и ничего - сижу, и даже кушаю.
- У тебя на кухне телевизора нет. Растолстеешь.
- Зато язвы не будет.
- Арифмометр ты. А у меня душа! Она страдает! Она страдает, а жена ухи просит!
- А все оттого, что Бога забыли, - подал голос, прикорнувший у батареи Дед.
- Да бросьте вы, честное слово! - взвился Майор. - Вашему Богу уже две тысячи стукнуло, а люди как гадили друг другу на головы, так и гадят по сию пору. Ваш Бог все прощает. И чем лицо у человека честнее, тем большую кучу он наложит. А я им... Да что ж это! Налей еще.
Он чокнулся с Дедом и одним глотком осушил рюмку.
- Да какая хрен разница. Все равно скоро от перенаселения передохнем. - Согнувшись над помойным ведром, друг сосредоточенно вытряхивал из чайника старую заварку.
- Ты сума сошел! - Сонечку после второй рюмки неизменно одолевала жажда спора. - Где ты видел перенаселение? У себя в квартире? Европа вымирает. Рождаемость сокращается. В Швеции одни негры и турки на улицах. Ты думаешь, они от хорошей жизни к себе столько черных пустили? Да у них там работать некому. Детей в университеты поотдавали, а какой образованный человек плодиться хочет? Это ж только от глупости, да неуверенности можно на себя пятнадцать лет этакой каторги навесить! Дескать, все как у людей. А он тебе потом: "Я свободная личность". И ведь прав будет. А ты лишь улыбнешься умильно и сомлеешь, глядя, какого красавца вырастил. Только не думай, что у этого красавца мозгов не достанет на твоих ошибках выучиться. Он на себя твою ношу не взвалит. Он свою жизнь и свободу ценить будет. На кой, спрашивается, ему дети? Он на горных лыжах кататься хочет, в Красном море с аквалангом плавать, а не пеленки на кухне развешивать.
- А у черных - перенаселение, - вступился Майор.
- Да они просто как инкубаторы для золотого миллиарда работают. Ты думаешь, турки, что в Европу едут, потом своих детей за лотки ставят, гнилье перебирать? Хрена! - Сонечка выпростала жилистую дулю. - Они их по колледжам распихивают. И те же смуглянки, что в родном кишлаке с тринадцати лет детьми обвешены, в цивилизованной стране от брака, как от огня шарахаются. Это еще какой европеец, по инфантильности, родить может, а женщина востока знает почем фунт лиха, навидалась. Только пока на пальмах еще кто-то сидит, человечество не вымрет. Ладно, что там у тебя с бумагой вышло? - сонечкины мозги долго одну тему не держали.
- Что, что... Слоган на Лилию рожаю, - хмуро пробурчал Майор.
- Нет проблем у вас в сортире,
Если Лилию купили.
Даже полный идиот
С Лилией спокойно срет, - бодро выдал неожиданно воскресший Дед.
На улице похолодало. Ветер колкой крупой бил в разгоряченное лицо. Муторно было у него на душе. Муторно и гадостно. Неприкаянным безвременьем лез за воротник стылый город. В голове вертелись навязчивые рифмы.
Придя домой, он почти машинально включил компьютер и, набрав несколько чудовищно слащавых строк, отослал по указанному в объявлении адресу.
Открылась входная дверь и квартирка наполнилась голосами. Дети о чем-то спорили с уставшей женой. О чем-то очень возвышенном. Майор поспешил занять сортир.
Спустя три дня ему позвонили. Мелодичный женский голосок представился фирмой "Лилия", и сообщил, что имеет удовольствие поздравить с победой в конкурсе. Майор слегка опешил, но когда прозвучало предложение приехать и получить 500 зеленых в рублевом эквиваленте, собрался с мыслями и записал адрес.
По правде говоря, он совершенно не помнил, что послал по е-мейлу, но верил в многолетнюю выучку и надеялся, что за приятным женским голоском не скрывается мощный кулак обиженного предпринимателя. Интуиция не подвела, и в понедельник вечером он небрежно кинул на кухонный стол пухлую пачку денег. Жена задумчиво посмотрела на купюры, и, отложив тысячу на еду, все остальное запихнула в ящик. Жизнь есть жизнь.
Через несколько дней Майор был неприятно удивлен, обнаружив на полке в нужнике с десяток знакомых рулонов. Теперь их украшали разноцветные строчки. Надев очки, поднес один поближе к глазам. "Бесконечная, нежная, Лилия белоснежная..." Дальше он читать не стал. Медленно вышел из сортира и повалился на кровать.
"После такого стреляться надо", - произнес над ним суровый голос. Он повернулся на спину и открыл глаза. В комнате никого. Только ветер раздувает штору у приоткрытого балкона.
Майор сел, потряс головой. "Дерьмо". Внизу живота немного покалывало. Нет, не покалывало, острая режущая боль пронзила, как раскаленная спица. Он сполз с кровати, и скорчился на полу, прижав к животу трясущиеся руки. Вдох - выдох, вдох - выдох, чаще, чаще... Сейчас, сейчас отпустит... Минут через пять и впрямь отпустило. Опасливо распрямившись, кое-как дополз до кресла. Посидел, выкурил сигарету. Попробовал подняться. Шаг, еще шаг. Боль не возвращалась. Осторожно, шаркая по паркету рваными тапочками, побрел на кухню. По пути глянул в зеркало. Оттуда на него уставилась бледно-зеленая рожа с мокрыми залысинами. "Черт, так и загнуться можно".
Но боль ушла, и к вечеру он уже совершенно забыл зацепивший нутро липкий страх. Вежливо попросил жену покупать отныне импортную туалетную бумагу и отправился к приятелю перемолвиться парой слов о перспективе очередной халтуры.
Еще через пару дней его относительный покой вновь нарушил телефонный звонок. Бодрый мужской голос пионерского вожатого поинтересовался, действительно ли он имеет удовольствие говорить с победителем конкурса "Лилия" и предложил работу внештатного сотрудника рекламного агентства. Майор с осторожностью осведомился о роде занятий. Не отвлекаясь на частности, Жизнерадостный посоветовал подъехать на фирму и дал адрес.
Следующим утром Майор потратил часа полтора, прежде чем отыскал рекламное агентство "Фагот" среди бледно-голубых корпусов суконно-прядильной фабрики. Лишь бетонный забор отделял лабиринт приземистых построек от автомобильной трассы с гремящими и дымящими грузовиками. За ржавыми гаражами угадывалось железнодорожное полотно. Все вокруг отличала какая-то особенная серая унылость. Хотелось уйти в леса. Осень не красила это место.
Майор вошел в холодную и пыльную комнату, где за светлым пластиковым столом сидел обладатель бодрого голоса.
- Здравствуйте. Вы вчера мне звонили...
- Да! - щуплый человечек с жалкой рыжеватой порослью вкруг глянцевой лысины улыбнулся всеми тридцатью двумя. - Вы - тот самый победитель? Замечательно! Великолепное чувство рифмы! Настоящий талант. У нас к вам очень заманчивое предложение. Отказаться просто невозможно. Шутка. Видите ли, наше агентство имеет множество клиентов, и почти все они нуждаются в броской рекламе. - Палец агента поднялся вверх и закачался перед хитроватыми глазками. - Так вот, мы даем вам список товаров и учреждений, которым требуется подобная услуга, - он протянул Майору лист бумаги с таблицей. - Попытайтесь в течение недели написать несколько строчек по каждому клиенту. Не буду скрывать, вы не единственный. Здесь тоже что-то вроде конкурса. В назначенный день, все внештатные стихоплеты, пардон, поэты сдают свои версии, и мы выбираем наиболее подходящий вариант, разумеется, вместе с заказчиком. Победитель получает сумму, указанную в последней графе.
Майор взглянул на лист, и его выцветшие брови медленно поползли к макушке. Предупреждая вопрос, плешивый закивал головой.
- Все правильно, без обману и ошибок. Товары ведь тоже немного того, не вдохновляющие. Но! Бизнес у нас серьезный. Очень серьезный...
Майор вновь прошелся взглядом по столбцу четырехзначных цифр и решил попробовать. После необходимых формальностей, он улыбнулся агенту всеми своими двадцатью восьмью и поспешил домой.
В переполненном вагоне метро не удержался и достал таблицу. Да, что и говорить, агентство "Фагот" не брезговало ничем. Список возглавлял туалет для кошек под нежным названием "ПУШОК". Далее следовали: кафе "Голубой нимф", стоматологический центр "Белочка", контрацептивы "Фаринелли", салон красоты "Гуимплен"... Завершался этот фантазийный кошмар мороженным с многообещающим названием "Апокалипсис".
Тому не страшен сифилис,
Кто скушал Апокалипсис.
"Ммм да... Нет, сперва выпью", подумал Майор и убрал список во внутренний карман. Но цифры, проставленные в последней графе, не давали мозгу расслабиться.
Не пихай кота в мешок,
Коль учуял запашок.
А купи ему, засранцу,
Клевый туалет "ПУШОК".
Майору стало грустно. Вокруг толпился народ, и ехать предстояло еще не меньше часа. "Вот ведь, люди ж, куда-то едут. У каждого, наверно, работа есть. И уважают себя..."
- На следующей сходите? Нет? Ну, так пропустите. - Маленького роста выбеленная блондинка подвинула Майора мощным плечиком. Острый каблучок впился в мягкий мыс кроссовки.
Срезая волосы с лобка -
С шиньоном будешь к сорока, - чуть не сорвалось у него с языка.
"Господи, да что ж это я!" Блондинка вышла, а на ее место втиснулся краснорожий верзила. Разило от него нещадно. Повернувшись к дверям, он принялся неспешно расстегивать ширинку. Майор перестал ощущать реальность происходящего и просто наблюдал за руками мужика в отражении черного дверного стекла. Вдруг пахучая струя брызнула на дверь и стала растекаться темной лужей по серому полу. Люди шарахнулись в стороны, какая-то женщина застонала, зажав рот рукой. Поезд подъехал к станции, двери открылись, и Майор, уже совершенно не соображая, что делает, а просто, войдя в ритм дрожи, протянул руку и крепко ухватил ублюдка за ворот. Сперва нацелился на ближайшую колонну, но, пожалев отполированный гранит, повел тело вдоль станции. Люди расступались, брезгливо отворачиваясь от обнаженной натуры. Вот, наконец, и красная шапка. Раздалась пронзительная трель свистка, и пара выбритых по форме сержантов приняли у Майора груз.
Он повернулся и, ни слова не говоря, зашагал назад под любопытным вниманием глаз. Как же душно. Правая рука не хотела разжиматься и вызывающе белела костяшками. Войдя в вагон, отвернулся к стеклу и закрыл глаза. Так и простоял, покачиваясь и придерживаясь за поручень, пока поезд не открыл двери на "Академической".
Дома никого не было, и только пустой желудок нарушал полуденную тишину. Наспех приготовил несколько бутербродов, заварил крепкий чай и уже приготовился получить толику земных радостей, как в дверь позвонили. Майор проглотил не разжеванный кусок и пошел открывать. На пороге стоял Валерка.
- Понимаешь, хотел домой свернуть, а ноги к тебе принесли.
"Вот и верь после этого, что у человека мозг в голове. Это ж какие ноги должны быть, что бы по собственной воле на пятый этаж семьдесят кил затащить", - подумал Майор, но гостя впустил, и даже достал рюмки.
- Я чего зашел-то, у меня тут приключение вышло. Поговорить захотелось...
- Ну, насчет приключений, это у нас каждый день. Ты наливай. - Улыбнулся Майор.
Они выпили, и Валерка принялся рассказывать. Делал он это с присущим ему темпераментом и неизбывной детской восторженностью.
- Представляешь, еду вчера в электричке, темень за окном, вагон пустой. Только баба какая-то платком обмотанная, скамейки через три. Ну, я, понятно, читаю, но спать охота, сил нет, глаза после каждой строчки закрываются. Вдруг гляжу, а напротив меня коленки, ну то есть юбка на них, простецкая такая, ситцевая вроде. Я голову поднимаю, а баба уж передо мной сидит и улыбается так, будто сто лет меня знает. Бровищщи черные, губы намалеваны просто боже ж мой. Корма на пол лавки. Цыганка - одним словом. Вот думаю, нелегкая тебя возьми, сейчас начнет: "Позолоти ручку, вижу дальнюю дорогу в казенный дом, да черный недуг... кинь монетку, всю порчу сниму". А она не, ничего, только смотрит глазищами своими и улыбается.
Я ей и говорю: что это вы такая веселая. А она мне, мол, приятно на счастливого человека глядеть.
С чего это говорю, вы взяли, что я счастливый, а сам думаю: "Права, бестия". Я, ведь, ей богу, как к Любке еду, так хоть сонный, хоть какой, а хорошо мне, словно все, понимаешь, на свои места стало. Ну, как мир вкруг меня вертится, а я этаким столбом в нем, и ничего-то не страшно.
А цыганка еще шире улыбается: Эка, говорит, невидаль. Я ж всю жизнь твою вижу. Ну, думаю, началось. Только тут она возьми да и выложи все как есть. И про мать, и про жену мою первую, и про сынка. Я сижу обалделый, ушам не верю. Ты ж, говорю, даже на руку мне не взглянула. А она отмахнулась. Зачем, говорит, коль и так, все как на ладони. Ты ж, что гусеница, и зад той гусеницы в детстве твоем, а голова в нонешнем вечере. Сказала, поднялась, и вышла на каком-то полустаночке. Только юбки по лавкам прошелестели.
А я теперь все думаю. Вот, водки купил. К тебе пришел. Вместе, оно думать-то лучше...
- Ну конечно... Ты вот мне стишок про "Голубого нимфа" сочини. Я тебе потом такие теории нагорожу - обдумаешься.
Тут в дверь опять позвонили.
- Кого еще? - недовольно пробурчал хозяин и пошел открывать.
Прикрывая часть зареванного лица несвежим носовым платком, на пороге мялась Галочка. Майору подумалось, что ее-то жизненная гусеница, пожалуй, все-таки безголовая. Галочка жила на третьем. Недели не проходило, чтобы не являлась эта деваха, дыша очередной страстью. Бурные переживания поражали не только воображение, и жена однажды предложила купить металлический сервиз.
- У тебя кто есть? - прохлюпало плаксивое виденье.
- Валерка только. Проходи, третьим будешь.
Все так же прижимая к лицу платок, за которым угадывался синюшный фингал, Галочка прошлепала на кухню.
- Дайте выпить.
Ей налили.
Залпом осушила рюмку. Закашлялась. Судорожно сжевала майоров бутерброд и начала исповедь.
- Представляешь, на днях познакомилась с одним, он в бассейне по моей дорожке плавал. Ну, мужчина! Супер! - Для Галочки все мужчины, которым случалось подвезти ее домой в собственной иномарке, были "супер".
- Это он тебя так? - спросил Валерка, протягивая руку за последним куском.
- Нет! Ты что?! Он к родителям меня пригласил - знакомиться... Сегодня... В семь... Только я не пойду. - Слезы покатились по черно-синей окантовке печального глаза. - Я в салон сегодня пошла.... прическу сделала... очередь на макияж заняла... - сквозь всхлипы роняла красавица.
- Так это тебя в салоне разукрасили? - прыснул Валерка.
- Не ржи. У меня жизнь поломалась.
- И уж в который раз, - не удержался Майор.
- Да пойми ты, я ж обещала! Там родители, свечи... А у меня фонарь, как у блядищи с вокзала... У него отец - генерал. А я не приду. - Галочка хватила еще рюмку и полезла в холодильник разыскивать закусь.
- Ладно, не реви. Лучше расскажи, как такую красоту наводят, - попросил Валерка.
- Очень просто наводят. Мопсов видел? А у той телухи их целых три было. Сама еле в дверь проходит, а туда же, и шавок своих втащила. Все макияжницы, да маникюршицы: "Ой, какие они у вас миленькие, Галатея Михайловна!" - видно клиентка постоянная. Ну, села я, рожу под кисть подставила. А у сухенькой такой вешалки, что у окна ногти красила, в корзиночке котеночек спал. Это ж я потом поняла, что столик-то мой, аккурат, на линии огня... когда эта тварь замяукала. Мопсы как рванут, бабы как завизжат. Та, что с котеночком на стул вспрыгнула, корзиночку задрала. Только до нее они не дошли. Они постромками в моем столе запутались. Ну, и своротили его нахрен... со мной, с макияжницей, с вазой этой гребанной... Ты представляешь? Ни хрена ты не представляешь... Стекло в дребезг, собачий хрип, кошачий мяв... И бабы... Из под стола вылезаю, мокрая вся, маргаритки с ушей стряхиваю. Ну торможу, понятно. Вот тут-то на меня эта упряжь со своей цистерной и наехала... Они к котеночку, а я в подоконник... Ненавижу собак. И баб. - Галочка, наконец, нарыла в холодильнике кастрюльку с печенью и поставила разогреваться.
- Да... - простонал отсмеявшись Майор. - Надо тебя в гипс класть.
- Куда?
- Скажешь, ногу вывихнула, ходить не могу.
- Врать нехорошо, - слегка поплывшим голосом протянул Валерка.
- Может и нехорошо, но такую правду рассказывать бесполезно. Не поверят. Ты, к примеру, веришь?
- Не, я не верю. Вот если мне еще налить, может тогда...- Валерка обвел взглядом кухонные шкафчики.
- Во. А он трезвый. В левом початая, и не опрокинь чего.
Валерка достал "Столичную" и плюхнул на стол закипевшую печенку.
- Ладно, только ты рядом сиди, пока я врать буду. - Галочка взяла телефонную трубку и набрала номер.
- Михаила Аркадьевича, будьте добры, - пропела она елейным голоском. - Ой, Мишенька, я не смогу сегодня... я лодыжку сломала, лежу, к кровати прикована. Только что скорая отъехала. Мама сейчас за ними двери закрывает. Я так тебя, Мишенька, люблю... Ты звони мне... Да, сейчас поспать попробую. Завтра, Мишенька. Целую. - Галочка положила трубку и весело подмигнула здоровым глазом. - Ну, кажется, отделалась.
- С тебя магарыч за идею. Предлагаю выпить за ... У него какой мобильник?
- Дорогой такой, красивый. Да не разбираюсь я в них...
- Вот за дорогую красоту и выпьем.
В этот момент раздался звонок. Майор, чертыхаясь, подскочил к телефону.
- Да... Какую еще Галлу? Галка, это тебя, что ль? Ты еще коблам своим номер моей квартиры не даешь? - проорал он, протягивая трубку. Валерка заржал.
- Да?... - протянула подбитая, хрустнув соленым огурцом. - Д... Нет... Нет... Ты не по... - она удивленно оглядела бездушный пластик, разразившийся короткими гудками. - Ну и пошел в жопу! - и трубкой по столу, как по морде.
- Ты поосторожней! Телефон - новье, муха не сидела.
- Телефон, блин! Это он звонил! А казался вежливый такой. Ты бы слышал что он...
- А я ему про мамочку заливаю... - По галочкиному лицу вновь потекли черные слезы. Она судорожно размазывала их по щекам, сглатывала и давилась водкой.
- Ой, - выдохнул Валерка, подняв взгляд. - Ты б сходила, умылась, девочка подземелья. У него ж скоро детки придут...
- В сортире, на полке, белила стоят... - не удержался Майор. Вздохнул. Остановил начинающие стекленеть глаза на пустой бутылке. Пожал плечами.
- Ну, не судьба значит. Доставай, Валерка, запасы с нижней полки. За технический прогресс пить будем.
Уже за полночь, когда дети разбрелись по своим комнатушкам, а вусмерть уставшая жена свернулась калачиком под одеялом, Валерка сгреб Галочку в охапку и, обещая доставить в целости и сохранности, вывалился на площадку пятого этажа. Майор, покачиваясь, стоял в дверном проеме и слушал, как два тела прокладывали свой непростой путь меж стен и перил. "Хорошо, когда все дороги ведут вниз", - вздохнул и захлопнул дверь.
Стараясь не шуметь, прошел в комнату, на ощупь включил компьютер и начал творить. Так сидел он часа три, и особо не задумываясь, отсылал плешивому агенту все, что всплывало в зеленом тумане потраченного мозга.
Через неделю пришел ответ. Принято большинство речевок. Не прошли только "Фаринелли" и "Голубой Нимф" по причине чрезмерного употребления ненормативной лексики. Майор, не веря своим глазам, сложил оставшиеся цифры последнего столбца. Сумма казалась фантастической.
Получив в агентстве наличные, поехал в свой любимый магазин, куда до сих пор захаживал как в музей, стараясь не замечать взгляды услужливо агрессивных продавцов.
Но уж теперь-то он вошел туда гоголем. Встав у прилавка, поднял чуть прищуренный взгляд на прилизанного юнца и попросил показать давно вожделенный КПК с GPS-модулем. Продавец бережно снял устройство со стенда и протянул Майору. Да, о такой системе навигации он даже мечтать себе не позволял.
- Беру.
Вот так! Все просто. Пьяный ночной бред вылился в баснословно дорогую игрушку. Майор начинал понимать проституток. Придет лето и поплывет он под парусом к е...ни матери от городской грязи, от гипноза телевизора и беспросветного людского идиотизма к северным островам.
Приехав домой, часа два изучал свое приобретение и только потом вспомнил о еде. Потянувшись, аккуратно сложил все в коробку и отправился на кухню. Но только открыл холодильник, как слабо кольнуло в животе. Выпрямился, прислушался. Вроде ничего. И вдруг... Ох, мать честная! Майор-то уж и не Майор вовсе. Скорчившийся дрожащий комок на светлых квадратах линолеума. Хорошо еще, что никто не видит и не слышит, как воет это существо, впившись зубами в ворот рубахи. Как катается между столом и раковиной, сшибая табуретки, и, в конце концов, затихает, обхватив руками прижатые к груди колени.
Только звук открывающейся входной двери заставил открыть глаза и перелезть на табуретку. Пришла жена. А он-то заснул, что ли? Медленно привстал - вроде ничего. Помог разгрузить сумки и выложил на стол немалые остатки от полученного гонорара.
- Ты, что их, печатаешь? - улыбнулась она.
- Ага, по ночам в сортире.
- Если тебя к лету не посадят - ремонт начнем.
- Начнем, - не стал спорить Майор. Очень хотелось есть.
На следующий день, лишь только домашние разбежались по делам, он достал очередной список и погрузился в создание перлов. Первый час прошел в тщетных попытках выкинуть из головы всю нецензурщину и написать что-нибудь достойное. Достойное не получалось. Тогда он открыл пару сайтов, посвященных рекламному бизнесу, и бутылку "Столичной".
После вдумчивого чтения, стало ясно - достойное без надобности. "Души прекрасные порывы" - посоветовал себе Майор и начал творить. Минут через десять родил нечто и подавив гордость, записал.
По прошествии пяти часов каждая позиция в списке имела свой слащавый стишок. Решительным нажатием клавиши спустил все это агенту, будто ручку унитаза нажал. Отодвинулся от стола и только тут заметил едва початую бутылку.
За его спиной раздался легкий смешок. Обернувшись, увидел гостя. На краю кушетки, заложив ногу на ногу, сидел незнакомец. Заостренное личико светилось ехидной улыбкой. Да и весь он был какой-то карикатурный. Ни бороды, ни усов, только смеющиеся складки щек и лучики вкруг черного прищура. В общем, мерзенький был человечишко.
Майор застыл, вдруг совершенно отчетливо поняв, что не ему начинать разговор. Просто смотрел. Так же просто как стонал и корчился во время приступа, не пытаясь доползти до аптечного ящика и вывернув его на пол разыскать анестетик. Где-то внутри все было ясно. И, конечно, никакая входная дверь не открывалась, и даже вопросы по поводу неожиданного появления гостя казались бестактными.
- Вот видите, милейший, - произнес чернявый незнакомец покачивая головой. - Вам уже и водочка не требуется. А по началу-то лихо забирало. Любо дорого, как вы со своей честью офицерской прощались. Заметьте, по собственной, так сказать, воле в сии сточные воды влезли. А то навыдумывают, понимаешь, Фаустов. Весь мир к ногам, а он кочевряжится. Интересно, по какому курсу нынче тридцать сребреников?
- Хорошо тому, кому жрать не надо да детей кормить.
- Ой, да бросьте вы, ей Богу, мы с вами не в суде. Будто другой работы нет. Есть, милейший, только она потяжелей будет и времени побольше займет. Куда как проще душой-то расплачиваться, а тело пусть себе, родимое, нежится. Да, дражайший мой, за душу всегда больше давали. Думаете, ночные феи ваши телом торгуют? Не смешите! Душой, батенька, только душой.
- Да кому их душа нужна...
- Всем. Всем, кто платит, тем и нужна. Только у вас тут все с ног на голову перевернуто. Себя понять не можете, не то, что мир разглядеть. Вот вы, милейший, до сорока лет дожили, и все материалистом с пеной у рта, особливо, если под беленькую. А как на кораблик свой влазите, так ни-ни узелочек какой задрипанный развязать. Двуличные вы все. Смотреть тошно. Впрочем, и христолюбцы не лучше. Прибегут в святая святых, лбом об пол треснуться, дескать, прости, дяденька, все прегрешения, и в дверь - пуще прежнего гадить. Тот у кого денег побольше, у кого по кабинетикам вылизанным блядей понапихано, непременно венчаться хочет. Беру тебя, мол, в жены на всю жизнь, в горе и в радости, всем делиться буду. Смех, да и только. Девками своими, что ль, делиться собрался? А те, кто по христианским законам живет, думаете, лучше? Мало того, что себя червями считают, так ведь норовят каждому, кто чуть выше голову поднял, оглядеться чтоб, по балде пудовым своим крестом въехать. Давай, мол, на колени перед Господом, на колени, тварь недостойная. Впрочем, это и вас касается, "мы песчинки в океане вселенной", - передразнил он мерзким фальцетиком. - Да бесконечна она! Поймите вы! Бесконечна! Ну, неужели ж оттого, что кто-то еще рядом есть, надо непременно себя дерьмом считать. Отчего звездами себя не наречете? Доколи?! Доколи, я тебя спрашиваю, математик гребаный, бесконечность на нули делить будете?
Но вся эта полемика Майора сейчас не интересовала.
- Слушай, а чего там, после смерти?
- А ты ее видел когда, смерть-то?
Он вспомнил и кивнул.
- Дурак. Оболочки пустые ты видел. Шкурки лягушачьи.
- Так, выходит, есть Бог?
- Опять, двадцать пять! Да сам ты себе бог! Что грехом сочтешь, то на тебя и ляжет. Какой закон почитаешь, по тому и прав будешь. Что ж вы все азов-то уразуметь не можете!
- Но, ведь, ты же есть?
- Так ведь и ты есть... - сказал и лопнул. Только звон зацепил гитарную струну, и та отозвалась слабым вздохом в тиши опустевшей комнаты.
Долго потом сидел Майор, доставая одну сигарету за другой, пока за окном, в снежной мороси, наползали лиловые ноябрьские сумерки.
В среду из агентства пришел ответ. Все речевки и слоганы безоговорочно приняты.
Лысенький рассыпался в комплиментах и сказал, что обсуждается вопрос о возможном заключении долгосрочного контракта.
Герой нашего времени приехал домой в состоянии глубокой эйфории. Руки слегка подрагивали, а в голове гремели литаврами бравурные марши. Жена накрывала к обеду и, увидев пачки денег, чуть не опрокинула кастрюлю с супом. Дочь и сын впали в глубокую задумчивость, прикидывая, что хотели бы получить в первую очередь. Майор сел за стол. Зачерпнул ложкой сметану, и в этот самый миг его и скрутило.
Ложка выпав из скрючившихся рук, плеснула супом по столу. Тело зашлось в судороге и сползло с табуретки. Въехав спиной в угол плиты, до крови закусив губу, он изо всех сил старался не завыть "не троньте, только не троньте..." Перед глазами поплыли круги, и беспамятство накатило бархатной чернотой.
Очнувшись, понял, что лежит на кровати. Рядом суетилась жена и мужик в белом халате. Склонившись, он заглянул в майорово лицо.
- Говорить можете?
Майор кивнул.
- Вам нужно срочное обследование. Где будете проходить? По ведомству?
Майор снова кивнул.
Доктор выпрямился, и, усевшись за письменный стол, стал выписывать какую-то бумажонку.
- Я вколол вам только обезболивающее, - произнес он не оборачиваясь и продолжая писать. - Пока диагноз не установлен, сами понимаете... Если через два часа снова почувствуете боль, срочно вызывайте скорою, и в больницу. Если все нормально, завтра же на обследование.
Собрав чемоданчик, попрощался и ушел.
Какое-то время Майор еще полежал. Приятно почувствовать себя больным в окружении заботливой семьи. Вскоре, впрочем, захотелось есть. Не ощущая и малейших признаков недавнего приступа, кроме легкого головокружения, влез в тапочки и пошел на кухню.
Проходя мимо зеркала, увидел - или, может, только почудилось - улыбку чернявого, расползшуюся под горбатым носом, и хитро подмигивающий азиатский глаз. Не удержался и показал зеркалу язык. Дочь за спиной прыснула со смеху.
- Нет, один я. Подумать надо. Часа через два буду. - Он накинул куртку, обмотался шарфом и вышел за дверь.
На улице шел снег. В безветрии белые хлопья плавно опускались на асфальт, тая в теплой черноте. Влажные стволы деревьев отбрасывали причудливые тени на побелевшие газоны. Тишина. Ни одного человека средь лабиринта пятиэтажного квартала. Только дома светятся уютной желтизной окон. Только редкие фонари освещают белесую муть.
Майор медленно брел по засыпающему городу, и мысли его лишены были всяческой суеты. "Ну, положим, я шизофреник со аденомой предстательной железы. Во-первых, вижу я отнюдь не монстров, а хоть и мерзенького, но человека. Мало того, с ним и поговорить можно. А приступы, ну что - приступы, на то и обезболивающие. Детей уже нарожал, денег куча. Чем не жизнь? Ну, а если все, что говорил чернявый - правда? Выходит, это я сам себя в гроб вгоняю? Значит надо поверить, что все правильно, вроде как конституцию переписать. Вот создал, к примеру, этакое рекламное похабство, и гордись, что создал. Другие и того не могут. А в доме уют. Детки скоро семьями обзаведутся. Куда расселять будешь? Так что гордись, мать твою, чтоб на дольше, тебя, хлипкого, хватило!"
На этой бравурной ноте добрел он до маленького магазинчика, выползшего на заснеженную улицу неоновой вывеской над черной безжизненностью окон. И было уж совсем собрался повернуть к дому, как дернула его нелегкая взглянуть на свое отражение в зеркальном стекле витрины.
Дрожь пробила майорово тело, потому как вылезла на него оттуда харя вчерашнего гостя. Только не было теперь веселых искорок в раскосых темных глазах. Хозяином смотрел на него безжалостный ирод. И не песчинкой ощутил себя наш герой, но расплывшейся уязвимой амебой безвольной, выставленной пред жуткие очи. И спрятаться было некуда. И страх, страх такой, будто сердце вынуто из груди его, и растоптано козлиными копытами в бурую жижу, а сам он - как пустая оболочка, обвисшая на черной ветке запурженного дерева в ледяном безлюдье снежных полей.
И тогда повернулся и побежал он по освещенной улице, боясь подворотен, боясь даже сумрачных прогалов промеж фонарей. Только бы свет, только бы люди кругом.
Влетел в маленькую лавчонку на углу квартала, хлопнул дверью, и тяжело дыша, оперся руками на морозильную камеру. Продавщицы настороженно застыли, ожидая группу преследования. Минуты через две Майор продышался и потребовал воды. На какой-то несуразный вопрос только отмахнулся и, опорожнив бутылку, вновь шагнул на улицу. Стараясь держаться освещенных мест, радуясь редким прохожим этого странного промозглого вечера, пошел вдоль трамвайных путей. А прохожие и не замечали сгорбленного посиневшего человека, просто поспешали под легким снежком в уютные свои норы и должно быть счастливы с того были.
Да... вот такие вот пироги... Только, сами подумайте, какой же нормальный человек от денег откажется, если потекли они полноводной речкой прямо в его неказистое жилище? Ну, привиделась рожа козлиная, а ты телевизор включи, еще не то увидишь. В общем, был Майор очень даже нормальным. И, пробудившись по утру, решил, что плюнет он чернявому в поганые его зенки, коли тот еще раз свою харю высунет. И то ли оттого, что не захотел козломордый такого унижения, то ли еще по какой причине, но перестал он Майору являться, и зажил наш герой в сыте и достатке.
Приступы, конечно, были, а куда деваться, но на этот случай имелась у Майора коробочка с мощнейшим анестетиком. И как только прихватывало - а прихватывало все чаще - он ту коробочку вмиг доставал и глотал пилюльки без счету. Разумеется, потом и головка побаливала, и сутки проспаться не мог, но в обмороки больше не грохался.
Обследования, а как же! К весне его уже узнавали в большинстве кабинетов ведомственной поликлиники, а уж сколько фекалий да мочи он туда перетаскал - и вспоминать не будем. Но врачи врачами, а достаток рос. И уже красовалась у подъезда сверкающая BMV. И все домочадцы сдали на права. А жена стала одеваться так, как в общественном транспорте и показаться-то боязно. И главное! Квартирный вопрос семимильными шагами приближался к решающей стадии - покупке.
В общем, жизнь, кажется, налаживалась. Ну, это если поглубже не лезть. Жена, конечно, одевалась, да только дома она, почему-то, во всем этом не сидела и борщей не варила. Что ни вечер - то театр, что ни день - то фитнес- какой-нибудь-оазис. Иногда Майор начинал прикидывать, а сколько вообще в Москве ставится спектаклей... Но с невозмутимостью, достойной сотрудника органов, гнал дурные мысли, и вновь обращал свой взор к прокладкам, сникерсам и прочим памперсам, которых, слава тебе Господи, расплодилось великое множество. Детки, конечно, тоже малость подраспустились, но молодо-зелено, утешал себя гениальный раб рекламы и продолжал метать "капусту" в родную хату.
Кризис наступил в конце июля. Если вечно прятать башку в песок, кто-нибудь обязательно обратит внимание на безголовую задницу.
Как-то раз, жарким летним деньком, когда футболки прилипают к спинам, а в палатках отказывают рефрижераторы, зашел Майор в один из чистеньких медицинских кабинетиков, коим стал завсегдатаем. И услышал он то самое слово, в котором каждому чудится сигнал к последнему отсчету.
Ну, разумеется, в начальной стадии, и, скорее всего, почти излечим... "Химеотерапия, сами понимаете, облучение, небольшая операция. Лекарства, конечно, не дешевые, но пока и в России попробовать можно, это вот если не получится, тогда - Германия или Швейцария..."
Короче, вышел Майор из того кабинетика зелено-лиловым. На улице нещадно палило полуденное солнце. В первой же палатке купил банку пива. Сел на лавочку. Закурил. Да... картина вырисовывалась скверная. Изо дня в день он теперь будет ездить в эту клинику, а по вечерам стряпать бездарные стишочки. И избавления никакого и никогда. Лишь только свет в конце туннеля за кисеею забытья...
Он поднялся, купил еще пару банок и спустился в метро. За полчаса подземного путешествия настроение его упало до нулевой отметки, а пиво лишь усугубило и без того мрачные перспективы.
Не дойдя до дому нескольких кварталов, заметил новую вывеску над полуподвалом - "Веселый Гном" и нарисованного рядом человечка в желтом ночном колпаке, белых семейных трусах с красными бабочками и ярким носом.
Шторы на окнах задернуты, но дверь слегка приоткрыта. Майор представил прохладу полутемного зала и решил спуститься. Шагнув с яркого дня в, подсвеченный китайскими фонариками полумрак едва разглядел стойку, а за ней дородного бармена на фоне бутылочной мозаики дешевой забегаловки. Музыкальный автомат выдавал тихий ненавязчивый джаз. "Кофе по-турецки" - беззастенчиво лгала черно-белая надпись установленная перед жестяным подносом с желтым песком.
Майор заказал охлажденного пива и огляделся в поисках места. Зал вмещал с десяток столиков. За двумя из них сидели. Он взял запотевшую кружку, блюдечко с солеными орешками и направился в дальний угол. Усевшись спиной к стене, пригубил пиво и обратил свой взор на посетителей. Оба столика занимали пары. Майору стало немного грустно, хотя разговор, доносившийся от ближайшей, зависти не пробуждал.
- Нет, ну ты скажи, где мы денег возьмем?
- У твоих родителей попросим.
- То-то они обрадуются. Самому зарабатывать надо. Ленька уже на Мерине раскатывает, а ты все решить не можешь, на что жену кормить.
- А ты ешь поменьше.
Майору стало совсем грустно, и он перевел взгляд на дальний. Вот там расцветала весна. Силуэт женщины с пышными вьющимися волосами, уложенными венцом вкруг головы, тонул в темных волнах газовой материи. Она о чем-то тихо шептала слегка вальяжному красавцу. Тот, млея, сжимал ее белую руку и иногда целовал согнутые пальчики. Разговора слышно не было, но по изгибам тел, по манерности жестов, по нежности светящейся в глазах мужчины, Майор понимал без слов. На столе в серебряном ведерке исходила едва заметным дымком бутылка шампанского, а в вазе алели темные розы.
"Да..., с такой и ты б не отказался... Но куда уж, при твоих-то залысинах. И о чем говорить-то будешь? Стишки, что ль, свои зачитывать?" - вяло и безнадежно текли мысли в голове у Майора.
Но что-то бесконечно знакомое вдруг проскользнуло в стройной женской фигуре, так грациозно извивающейся в полумраке маленького кабачка. И в тот же миг все внутри его обмерло, потому что вот это был действительно конец. Конец всему. И ни что более не удерживало его в беспросветной череде дней.
За дальним столиком, в темных складках мерцающей материи, с локонами, завернутыми в невообразимую прическу прошлого века, сидела его жена. И нет возможности повернуть назад. Слишком долго смотрел, слишком долго старался понять, о чем они говорят...
И тогда он пошел. Пошел с отчаянием человека, которому нечего больше терять, которому только и осталось, что сделать последний шаг за невидимую черту, отделяющую привычную и понятную жизнь от той, пугающей еще непознанной болью разодранного в клочки сердца.
Аккуратно пронеся свое тело меж пустых столиков и спорящей парочкой, приблизился к говорящим. Чернобровый красавец, все так же сладостно сжимая изящную ладонь, вопросительно посмотрел на подошедшего мужчину. Жена стала медленно оборачиваться, но Майор уже протянул руку к запотевшей бутылке. Как в замедленной съемке увидел струю, что хлестнула по светлой рубашке его обидчика. Расчетливо направил поток ледяной влаги на ширинку выутюженных брюк. Брюнет начал подниматься.
- Сидеть! - Услышал Майор свой собственный голос.
Струя иссякла, и он легким движением руки отшвырнул бутылку, в тайне надеясь попасть в меркантильных супругов. Теперь пришла очередь ведерка. Колотые льдинки прекрасно вписались в женину прическу. Он с чувством втер их в эпохальное творение безвестного парикмахера. Остатки сгодились на освежение мозгов нежного любовника, который, не вняв приказу, сделал попытку подняться. Теперь, того венчал серебристый головной убор, и Майор не мог решить, кого он ему больше напоминает, то ли железного дровосека, то ли тевтонского рыцаря. Нет, пожалуй, на рыцаря он не тянул. Особенно, после того как жена повернулась и осознала, чьему надругательству подвергся ее маскарадный наряд.
- Он приличный человек! - попыталась вступиться она за ведроголового.
- Да неужто! Что ж ты молчала! - Майор поднял урыльник с подливой и мазанул им по одежде конкурента.
Благословив мычащее ведро опустевшей плошкой, он улыбнулся жене:
- А сейчас?
- Ты варвар! Он доктор филологии!
Вот тут Майор обиделся по-настоящему. Ох, лучше б ей промолчать.
Образованный сдернул с головы рыцарский атрибут и брезгливо откинул в сторону. Обиженно крякнув, атрибут покатился к стойке, дребезжа жестью по каменным плитам. Бармен, к тому времени покинувший бутылочное логово и за три шага набравший немалую скорость, вступил в него всей тяжестью толчковой ноги. Ведерко жалобно хрустнуло и, решив пойти с хозяином до конца, обняло родную стопу. Не в силах справиться с инерцией, служитель продолжил движение, плавно переходя из вертикали в горизонталь.
Герой-любовник соскочил со стула и теперь держал его за основание ножек, выставив вперед спинку как нос ледокола.
- Не подходите ко мне! - прокричал он неожиданно тонким голосом, срывающимся в никчемный фальцет.
- А кто бы собирался! - В безудержной удали последнего кутежа хохотнул отвязный Майор и, ухватившись за ребро дубового стола, опрокинул его на интеллигента. Тот попятился, но ножки стула уперлись в стену, а столешница довершила западню, зацепившись за резную спинку. Профессора филологии зажали как пешку на краю доски. И тут их достигло тело бармена. Пластом рухнув на перевернутый стол, он придавил его к земле ста двадцатью килограммами сытой туши. Спинка профессорского стула не выдержала и, отчаянно хрустнув, отломилась. Грань просевшего стола впилась в мощное основание филологических ног. "Испытай скорей на деле кайф с гондоном Фаринелли", - всплыла рифмовка в голове оскорбленного супруга.
Из дальней комнатки уже бежала пара охранников. Но Майор не чувствовал удовлетворения. Все скопившееся за год напряжение, подобно фонтану веками зажатой в толщах земли нефти, вырвалось наружу. Схватив два ближайших стула, он повернулся к вышибалам. В полумраке зала просвистели восемь ножек, описывая смертельные кривые, и бритоголовые очутились на полу в позе эмбрионов.
Бармен, наконец, нащупал точку опоры и смог подняться. Оглядевшись, подобрал чудом уцелевшую вазу и, занеся ее для последнего удара, двинулся к буяну. Ведро мешалось отчаянно. Лягнув ногой, откинул приставучую жестянку, но та жаждала человеческого тепла. Пролетев пару метров, она врезалась в голову одному из лежащих. Охранник застонал и сделал слабую попытку отползти, но филейная часть напарника преграждала путь. Обессилив, он прикинулся трупом в надежде переждать наступление неприятеля, схоронившись за лошадиным крупом.
Майор отпустил стулья, и те, сорвавшись с орбиты, устремились в неизведанное пространство. Один со злорадностью прошелся по выставленной батарее бутылок. Другой на последнем издыхании достиг таки меркантильной парочки, которая вот уже несколько минут жалась за майоровым столиком.
Темнота зала взорвалась женским визгом и неистовым перезвоном бутылочного аллегро. Бармен ощутил себя быком, которому вытерли сопли красной тряпкой, и с матерным рыком кинулся на Майора. Тот сделал шаг в сторону, и невезучий служитель зеленого змия, перелетев табуретки, снес стойку, разметав разогретый песок по лужам спиртного. Пары вспыхнули. Полумрак осветился голубоватыми языками пламени.
Окинув помещение удовлетворенным взглядом, и убедившись, что все пострадавшие находятся в сознании, Майор сгреб в охапку жену и вылетел в приоткрытую дверь.
- Он же там сгорит, - простонала жена, опускаясь на лавочку в соседнем дворе.
- Ага, синим пламенем, - мечтательно улыбнулся Майор, выдергивая шпильки из ее волос. - Лаком-то зачем поливала? Теперь хрен расчешешь.
Но минут через пять вид обоих уже допускал передвижение по открытым пространствам. Достигнув дома и стараясь соблюдать мирный нейтралитет, супруги разошлись по разным комнатам, чтобы осмыслить в одночасье перевернувшуюся жизнь.
Вообще-то, в отличие от жены, не находящей себе места, Майор более ничего осмысливать не стал, а просто завалился спать, и ввечеру поднялся с кровати полный сил и решимости. Слазил на антресоли, выволок оттуда свой старенький катамаранчик, позвонил в агентство, обломал их на два месяца вперед и поехал на Ленинградский.
И стучали колеса, и разносила дородная проводница чай, а Майор лежал себе на полочке, и глядел, как пролетают за окном фонари полустанков, как чернеет застывший вдоль дороги лес. Так и доехал он до глухой северной деревеньки. Вышел, потянулся, накинул рюкзак на плечи, уложил катамаран на тележечку и подался к берегу синего Белого моря. А там собрал кораблик, выставил парус и отчалил с легкой душой к далекой лиловой полоске безлюдных островов.
Так плыл он пару дней, приставая к материку лишь на ночлег. Варил в котелке нехитрую еду да заваривал в кружке крепкий чай. И впервые за год ощутил он спокойствие и единение с самим собой. А отчалив от берега в третий раз, когда туманно-лиловая полоса стала уже вырисовываться горбатыми спинами темно зеленого леса, вдруг ни с того ни с сего перекинул парус на другой борт и взял курс на прогал, где только море да небо сливались тонкой нитью горизонта.
Меж надутыми баллонами убаюкивающе хлюпала вода, светило солнце и пролетающие чайки вскрикивали щемящими голосами. Он пригрелся и достал любимую игрушку. Включил, откинул антенну. Женский голос вежливо напомнил о нехватке данных и поинтересовался целью путешествия. Майор посмотрел в небо, обвел взглядом бесконечный мир, пожал плечами и нежно опустил бесполезное чудо в прозрачную темноту волны.