[с надеждой на то, что когда-нибудь под щедрым или хотя бы нежадным солнцем вновь развлеку твоё удивительное воображение, читая вслух]
"высокопарно и витиевато", "отсутствие идеи рассказа", "необязательных мест в тексте слишком много"
- Сколько можно ждать тебя? - с добродушным укором спросил Максим. - Моему языку не терпится сложить крылья, чтобы коршуном броситься на твои уши!
- Слишком высокопарно для служителя отвёртки, - засмеялся я, - взглядом подсчитывая кольца, оставленные выпитыми напитками на стойке бара.
- Как же мне не хватало твоих издёвок, служитель... молотка! - похлопал он меня по плечу.
- "Взвешиватель"- раньше так ты меня называл!
Мы посмеялись, вспоминая пережитые годы дружбы.
- А если серьёзно, - глубоко вздохнул Максим, - я надеюсь, что когда-нибудь твои издёвки вдохновят меня на перемены, сделают из меня человека.
- Брось, у тебя хорошая, нужная работа столяра!
Он ухмыльнулся и, подзывая знаком бармена, сказал мне:
- Я хочу тебе рассказать кое-что.
Мы сделали заказ, и Максим продолжил:
- Во время твоего отъезда весь город всполошила одна занятная история, впрочем, все считают, что это две разных истории...
Он окинул взглядом бар, затем молча попросил меня подождать, порывисто встал, подошёл к старику, читавшему газету, и, вырывая "одну из тысячи" из его рук, бросил в большие уши: "на секунду, отец".
- Вот, полюбуйся, - ткнул он довольным пальцем в разворот.
- Что тут такого? "Виолончель"? - недовольно прочитал я заголовок и с укором заметил: "верни газету, Максим!"
Вскоре мой друг снова уселся на своё место:
- Нет, ну ты видел? - спросил он, но, найдя на моём лице взгляд ленивого кота, которого заставляют делать трюки, добавил: "хорошо, начну по порядку".
- Вся эта история началась несколько месяцев назад. Однажды вечером я собрался заменить покрытия на некоторых партах в музыкальном классе лицея. Нерадивые ученики, скучая на уроках, то и дело скоблят их монетами, просверливают и царапают гвоздями, так как сами покрытия почти бумажные и легко поддаются обработке. В очередной раз про себя негодуя на руководство лицея, не желавшее закупить новые парты, я с небольшим ящиком инструментов подошёл к двери, ведущей в класс со стороны сцены. Поток музыки окутал меня, перелетая порог, и я разозлился на то, что кто-то всё ещё занимается и, быть может, помешает мне сделать работу, которая не терпела отлагательств в силу завтрашнего концерта. Так как в классе царила полутьма, я решил заявить о себе, включив рампы, однако на полпути к рубильнику забылся. Не знаю сколько времени музыкант разговаривал с моим сердцем, но, когда эта грустная, трагическая, лебединая мелодия прекратила своё порхание, я не сразу нашёл себя и свои инструменты, не сразу вспомнил зачем пришёл. Едва мои ноги решили сократить путь до рубильника, как вдруг сачок моего слуха поймал печальную бабочку, - глубокий вздох музыканта.
- Нет, это решительно невозможно, - негодуя, сказал он.
Всё ещё пребывая в тени неосвещённой сцены, я осторожно поставил инструменты и незаметно подошёл к краю одной из кулис. Одинокая рампа вырывала из тьмы юного высокого лицеиста, сидящего у края сцены на стуле в объятьях виолончели. Первое что бросилось мне в глаза - его наряд, он был одет во всё красное.
- Решительно невозможно, - повторил музыкант.
Он отстранил от себя инструмент, словно желая рассмотреть виолончель издалека.
- Как замечательно у нас всё начиналось! Помнишь, как я нашёл тебя на мансарде? Как выбрал из десятка других? Других, похожих на тебя словно сёстры, почти таких же по росту, по форме, по цвету. Но в то же время ты изначально отличалась от них, превосходила их, была среди них принцессой, окруженной придворными, царицей, окруженной свитой. Знаешь, что выделяет тебя? Любовь. Любовь, с которой тебя создал, взлелеял мастер, наделивший творение своей душой. Это подсвечивает тебя изнутри и отличает от других так же, как цветок, воспитанный самым заботливым садовником, - природой, и сорванный влюбленной рукой отличается от цветка, выставленного на продажу и скучающего в лавке цветочницы. Лёгкость. Если бы я был слеп, то выбрал бы тебя по весу. Знаешь, некоторые виолончели довольно тяжелы, но дело совсем не в породе материала, не в степени просушки дерева, не в слоях лака, и даже не в самом весе! Они тяжелы оттого, что с ними тебе кажется, будто ты надел вериги, твоё тело тяжелеет более чем в два раза, они становятся грузом и тянут к земле. В то время как с тобой очень легко, вес тела уменьшается, физическое и животное отступает, и меня светом переполняет твоя душа, дарует мне крылья. Ласка. Которой звучит твой нежный, не похожий ни на чей другой голос...
Он замолчал, на минуту задумавшись, затем продолжил:
- Помнишь, как я впервые настроил тебя? О, ты бесподобный инструмент! Какой-то специально созданный для меня! Опять же с другой порой приходится повозиться, чтобы она, наконец, зазвучала как надо... а с тобой? Я так тонко тебя чувствую, словно ты это я. Когда ты впервые забралась ко мне на руки, я всем сердцем ощутил каждую из твоих струн, может быть, поэтому мне всегда было очень легко тебя настраивать?..
Музыкант прижался к виолончели, он наклонился к ней и почти прошептал в завиток её уха, словно доверяя секрет:
- Ненавижу, когда другие берут тебя в руки! Они так плохо тебя знают! - сказал он уже вслух. - Так плохо разбираются в твоих особенностях... Я первым записываюсь на каждый оркестровый концерт, чтобы ты досталась мне, но, ты же знаешь, бывают и сольные выступления... Почему сначала мне было всё равно, было приятно видеть и слышать тебя, где бы и с кем бы ты ни была? Почему сейчас желание обладать тобой властвует во мне безраздельно, и словно каракатица впрыскивает чернила ревности в моё сердце? Почему я больше не слушаю музыку рождаемою тобой от рук другого? Почему вечно пытаюсь уловить фальшь и смотрю не на тебя, а на горло противника, горя безумным желанием вонзить свои зубы в его мякоть? Почему меня бесит, когда они под себя настраивают твой идеальный рост, меняя высоту твоего каблучка? Что же мне сделать, чтобы стать неразлучным с тобой? Выкрасть тебя! Нет, это смешно, ведь ты рождена, чтобы делать счастливыми людей вокруг (как я рождён, чтобы делать счастливой тебя!) Закрыться с тобой в мансарде, лишить тебя общества, не значит ли это убить тебя?.. Нет, это решительно невозможно, - вновь повторил музыкант, и виолончель продолжила вторить мелодией его душе.
Протрезвевший Максим сделал большой глоток и замолчал.
- И что, это вся история? - спросил я.
- Нет. Чуть больше месяца музыкант пропал. Ты же знаешь, городок у нас маленький, все у всех на виду, уехать незаметно практически невозможно, поэтому его пропажа наделала шуму и попала в местную газету. Другую историю, про саму виолончель, напечатали сегодня утром. - Максим вновь сделал большой глоток и немного помолчал.
- После того, как испарился музыкант, - загадочно проговорил он, - в лицее появился красный смычок.
- Это мне не нравится, - засмеялся я, перебивая рассказчика.
- Нет, ты послушай, какая чертовщина! Неужели ты думаешь, что кто-то бы заметил появление какого-то смычка? Но дело в том, что неведомым, случайным образом заметили то, что впредь, если ту самую виолончель клали в футляр с любым другим смычком - я имею ввиду кроме красного - то вынимали её непременно расстроенную, причём, неважно насколько закрывалась крышка футляра на секунду или на день!
- Нет! - ударил я кулаком по стойке бара, притворяясь пьяным, - ты держишь меня либо за ребёнка, либо за дурака!
- Неспроста я показывал тебе газету! - платонически воздел он перст. - В статье написано, что для исследования этого явления вызывали каких-то учёных, физиков что ли. Они проводили различные эксперименты, замеряли радиацию, магнитное поле, но ничего не выяснив, как обычно потребовали "расщепить подопытных!", однако, получили отказ, почесали затылки и убрались восвояси.
Мы замолчали, словно отважившись постигнуть то, что не удалось учёным. Наконец, я спросил:
- Что же стало с виолончелью?
- После того, как музыкант пропал, на ней часто играла красивая большеглазая девочка, такая запоминающаяся, из тех, кто царит меж другими, она и сделала это открытие! Но после началась вся эта шумиха, и в конце концов, виолончель вместе с её неразлучным смычком спрятали на чердаке.
- "То, чего не знаешь, всегда надо воображать, как можно прекраснее!", - заявил нам старик, проходя мимо.