Русавин Андрей Сергеевич : другие произведения.

Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомурина двадцать восьмая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В закомурине двадцать восьмой действие происходит в кабаке, и при внимательном чтении становится понятно, зачем целовальнику одежда из ежиных шкур. Автор Сказа – народ – доводит до всеобщего сведения, чем заканчивается трынение трына на святой Руси. В заключение оной закомурины мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – учит обращению с ружьем и разъясняет кстати, чего не стоит давать на подержание.
   СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
  
   Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
  
   Закомурина двадцать восьмая
  
   КАК МЛАД ИВАНУШКА-ДУРАЧЕК РУЖЬЕЦЕ КУПИЛ
  
   Посвящается А. Э. Сеничеву
  
   Поехали мы, тридесять да девять братьев, сами знаете куда: туда, не знаю куда.
   Ехали долго ли, коротко ли, а приехали туда, куда все дороги ведут, – приехали в кабак.
   Над дверьми кабака украшение – вывеска: «Терпи горе: пей мед!»
   А на крылечке того кабака небо́га* полуголый на корточках восседает, милостыню просит у всех входящих и выходящих, а его всяк пинает.
   Вот восходит на крыльце́ мой старшой братан, упирает, понимаешь, кулаки в бока, глядит на вывеску, аки баран, да и молвит храбрецки:
   – Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду!
   – Атамане, а атамане! – спрашивает храбреца небога, протягивая пятерню. – Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси!* Такая натура моя: что ни сыму с себя, то и пропью. Подай, Христа ради, на опохмел души, сколь не жалко!
   – Поди прочь, небоже! Лихому человеку деньги́ не надобно, однозначно! – со всей вескостью сказал старшой братан и пхнул чеботом убогого.
   Вот восходит на крыльце мой второй братаник, левую руку – в бок, правую – к мотоциклетным очкам, глядит на вывеску, аки барашек, да и молвит молодцывато:
   – Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду!
   – Казаче, а казаче! – спрашивает молодцыгу небога и протягивает пятерню. – Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Уродился я детина – кровь с молоком, да черт горелки прибавил. Подай, Христа ради, на опохмел души, сколь не жалко!
   – Поди прочь, небоже! Лихому человеку деньги́ не надобно, однозначно! – в сердцах сказал второй братаник и пхнул чеботом убогого.
   Так все мои тридесять да восемь братеек и взошли на крыльце да шасть в кабак, один я у крыльца остался.
   Вот восхожу я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, на крыльце, гляжу на вывеску, аки ягненочек, ручками машу и ничего-то я об вывеске не молвлю: по грамоте осекся, Псалтырь не далась, читать не горазд. Вот такой я неуч неученый; ну и что? Пусть я, Иванушка-дурачек, в учении не мног, зато в разуме тверд. Я это докажу, однозначно!
   – Иване, а Иване! – спрашивает меня небога и протягивает пятерню. – Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Аз пил до вечера, а поужинать, понимаешь, нечего. Подай, Христа ради, на опохмел души, сколь не жалко!
   Полез я, твердоразу́мный, в свои карманы, вывернул их наизнанку, нашел две хлебные засушинки, понюхал с блаженством – ах, хлебушком пахнет! – да и подаю одну убогому:
   – Хош и самому, понимаешь, гоже, а поделиться надо, однозначно! Вот тебе, небоже, Христа ради, на опохмел души, чтобы было, чем поужинать, половина того, чем единолично владею! – а сам заплакал и погладил убогого по лысой голове.
   Заплакал тогда и небога, понюхал с наслаждением засушинку – ах, хлебушком пахнет! – спрятал ее у сердца да и молвит:
   – Ах, Иване, Иване, выть тебе волком за свою овечью простоту!
   А я тово́вонадни* в кабак – шасть! Кислый смрад вдохнул, вздрогнул, носом шмыгнул, ноздри хищно раздул. Стою, рот раскрыл и оглядываюсь. Вверх, вниз глянул – мать честная! Кругом глянул – мать честная! В окно глянул – мать честная! Кабак – про́пасть, там и пропа́сть, однозначно! К сему, понимаешь, кабаку народ валом валит: табачник к табаку, а пьяница к кабаку! Дабы поглазеть, погулять да мошну повытрясти. И все пьют, один целовальник не пьет, а токмо чмокает губами и гаденько улыбается, стоя за стойкой.
   А целовальник тот вот каков: добрячок в темных очках, лицо с хитрецой и три дни не бритое, всё в колючей щетине, однако в следах, напоминающих отпечатки губной помады, и на очках тоже! Одет-обут в меховую шубу до пят, меховые унты и меховую шапку-ушанку, пошитые из ежиных шкур мехом наружу, чтобы, значит, окружающие меньше лезли целоваться. Тем не менее всё это облачение пестрит, понимаешь, следами губной помады. Впрочем, это могёт быть запекшаяся кровь, без пол-литры не отличить, однозначно!
   А народ к целовальнику так и валит, так и валит! Вот и поп Абросим – тут как тут: шел в церковь, пришел в кабак. А черт Константин за попи́ном* – вприпрыжку!
   Прочел поп Абросим вывеску – «Терпи горе – пей мед!» – и хмыкнул:
   – Хорошо украшение! Горе одного только рака красит!
   А потом подумал и добавил басом:
   – Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду! – и поднял указательный перст.
   И пошел поп Абросим на мед. И черт Константин за попином – вприпрыжку! И оба – шустро шасть внутрь, на спрошку небоги – ноль внимания.
   – Аз, грешный, аз! – взойдя в кабак, выпучил глаза и стукнул себя в грудь поп Абросим. – Аз, да всему горазд! Аз не без глаз! Аз пью квас, а увижу, где мед али пиво, не пройду их мимо!
   – Чмок! Милости просим, отец Абросим: тебе ли с нами – садись под иконы! – выйдя из-за стойки, расшаркался перед отцом Абросимом целовальник.
   – Не сам пришел – черт принес! – пробасил поп Абросим, садясь на почетное место. – Вот он! А имя ему – Кинстинктин!
   – К вашим услугам! – ловко поклонился Кинстинктин и издал запах серы.
   – Покайся, сыне! – поморщившись, басит поп Абросим, обращаясь к целовальнику.
   – Ан не в чем, чмок, чмок! Аз безгрешен! – смиренно отвечает целовальник и гаденько улыбается.
   – Согреши – вот этот чертяка тебе в помощь! – да и покайся! Бо без греха нет покаяния! Верно, Кинстинктин?
   – Совершенно верно, отче! Готов оказать любую посильную помощь! – и Кинстинктин испустил миазм ада.
   – Покайся, сыне! – поморщившись, говорит поп Абросим целовальнику. – Не то аз воздам! – и грозит, понимаешь, здоровеннейшим кулачищем.
   Целовальник непроизвольно испустил адские миазмы и пролепетал:
   – Чпок, чпок! Каюсь, каюсь!
   – Ну то-то! – удовлетворенно пробасил поп Абросим, хоша́ и поморщился. – Я же говорил, что этот чертяка поможет!
   – Завсегда рады таким славным помощникам, чмок, чмок! – расшаркался перед Константином целовальник и гаденько улыбнулся. – А ты вправду черт?
   – Я не черт, я козел! – обиделся Константин. – Не видишь, что ли?
   – Вижу: шкура на тебе действительно козлиная! И рожки козлиные! И копытца тоже! Ах, садись и ты, козел Кинстинктинт! Чмок, чмок! В ногах правды нет, а может появиться кривда: чпок!
   – Нам, козлам, правда ни к чему! – солидно ответствует Кинстинктин и садится с попином Абросимом рядышком. – А скажи-ка ты мне, друже целовальник, есть ли в этом козлоугодном заведении удобства?
   – Кому и присесть неудобно, коли нет чем. Всё зависит от посетителя: козел он или не козел.
   – Я имею в виду нужду.
   – Кому и стульчак ни к чему, коль нужды нет.
   – Я имею в виду нужник.
   – А-а-а! Так бы сразу и сказал! Так у нас удобства во дворе! Чмок, чмок!
   – А достаточно ль в тех удобствах газет?
   – А тебе на что?
   – У меня в тех газетах нужда!
   – А-а-а! Да-а-а, газет достаточно на весь мир! Чмок, чмок!
   – На весь мир?
   – Да-а-а, на весь! Уж я позаботился, чпок!
   – Стало быть, ты обо всём мире заботчик!
   – Ага!
   – Молодец!
   – Ага! Эх, и нравишься же ты мне, Кинстинктинт, чмок, чмок! Дай я тебя поцелую! – восклицает целовальник, гаденько улыбаясь, и лезет целоваться с Кинстинктином.
   – Ай! – истошно заорал Кинстинктин и распространил смрад кипящей серы.
   Ну, тут поп Абросим морщится и вопрошает целовальника басом:
   – А что, сыне, хорош ли хмель нонче в напитках?
   – Хорош, ох, хорош! – отвечает целовальник и улыбается гаденько. – Чмок, чмок! Честью ручаюсь!
   – За хмель не ручайся! – басит поп Абросим. – Ну, благославляю вас, дети мои: невинно вино, а проклято пьянство! Ибо сказано: трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! А налей-ка ты мне, друже целовальник, меду в чарочку! И Кинстинктину налей! Ну, первую чарку перхо́тою*, а вторую охотою! Аминь! Ну, целуй руку, благословляющую тя!
   И полез целовальник не токмо руку, но и самого попина Абросима целовать от избытка чувств. Послышался запах палёной серы.
   – Ой! – истошно завопил попин. – Ай!
   Выпил затем поп Абросим пару чарок – и Кинстинктин выпил. Абросим изрек:
   – Первая – задериха, а другая – неспустиха, однозначно!
   – Нет, первая – неспустиха, а другая – задериха, – бурчит черт, – двождызначно!
   – Ну ты – как тебя там? – Иблис! – пробасил Абросим.
   – Аз не Иблис!
   – А кто?
   – Аз козел!
   – Молчи, козел! Ты – этот, как его? – шайтан! Давай с тобой выпьем на брудершафт, шайтан!
   – Давай! Ай! – истошно заорал шайтан и испустил запах адских котлов с кипящей серой, едва компаньоны скрестили руки.
   – Что орешь, шайтан?
   – Ой! Иголка ежиная впилась! Откуда тильки взялась!
   – Да и шайтан ш ней, Кинштинктин! Не обращай внимания!
   – Хорошо! Ай! Опять впилась!
   Компаньоны выпили и поцеловались.
   – Ой! Токмо аз не шайтан! – вдруг прошипел Кинштинктин ш обидой, выдергивая из щеки иголку и иждавая душок шгоревших шпичек.
   – А кто?
   – Аз козел, однозначно!
   – Молчи, козел! Ты – этот, как его? – ифрит!
   – Аз не ифрит! Однозначно!
   – Молчи! Давай выпьем!
   – Давай! Ай!
   Вскоре уронил поп Абросим велелепый лик на блюдо с закуской – вареными раками – и захрапел. Бо нет такого молодца, кто б обманул медца*, однозначно! И Кинстинктин уронил рыло на блюдо с закуской – вареными раками – и захрапел. Бо нет такого стервеца, кто б обманул медца, двождызначно!
   Тут я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, в кабаке огляделся: а браточки мои сидят за сдвинутыми буквой П столами и галдят, энергично кулаками маша, – ссорятся, договориться не могут, что заказать. Ну, я к ним и подсел молча на свободный стул.
   Тожноля́* стали в кабак и другие гости подтягиваться. Припыхтел в кабак Аноха – а он выпивоха. Прискакал в кабак Нестер – сам в корню, две ляжки в пристяжке. Притюпали Нефёд да Федот, что не пьёт; а за ними – Федот, да не тот, что не пьёт; да еще Кирила с Терёшкой; да еще Савелий с Фокой. Да еще пришла старица Флориха: ох и охоча старица до скляницы, о-хо-хо-хо-хо!
   Федот, что не пьёт, – с воды пьян живёт, а Нефёд не прольёт. А Федот, да не тот, что не пьёт: наш пьёт, не прольёт, усом не моргнёт, он в людях пьёт, да и дома не льёт. Кирила не отворачивает от ковша рыла.
   А Терёшка – сам пьёт, а на Флориху ерепы́жится*:
   – Придёт неспориха – дойдёт и Флориха до лиха!
   Разгул найдёт гуляк, однозначно! И все гуляки лезут с целовальником целоваться от избытка чувств! И сразу вопят остервенело:
   – Ай! Ой! Уй!
   А в том кабаке попивали медца, пивца да квасца. Попивали медца да пивца – за свои, за кровные, а квасца – задарма, за счет заведения. Зайдет добрый молодец в тот кабак, закажет задарма квасца, попробует, выплюнет на пол в сердцах да и закажет медца аль пивца. Да на то медце аль пивце все кровные-то свои да спустит, однозначно!
   Эх, и загорелась душа до пивного ковша! Мои брательники, энергично кулаками маша, спросили себе медца да пивца, а мне – квасца.
   Выпили братцы медца да пивца, разгулялись они, добры молодцы! Выпили по чарке, выпили по две – ах! – зашумело в головах! Хмель шумит – ум молчит! Нет такого молодца, кто б обманул медца да пивца! А целовальник знай подливает! Вскакивают брательники со стульев и лезут с целовальником целоваться от избытка чувств! И тут же остервенело орут:
   – Уй! Ой! Ай!
   Выпил я квасца, разгулялся и я, добрый молодец! И-э-э-эх, выпил кружку, выпил две – зашумело в голове! Хмель шумит – ум молчит! Нет такого молодца, кто б обманул квасца! А целовальник знай подливает! Вскакиваю я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, со стула и лезу с целовальником целоваться от избытка чувств! И вдруг нервно воплю:
   – Уй! – и плюх на свой стул!
   А целовальник доволен, как я лихо квас хлещу, подмигивает мне, чмокает губами да и улыбается гаденько.
   И захотелось мне пред целовальником своей удалью прихвастнуть. Хмель шумит – ум молчит, душа горит, и-и-и-эх!
   Вскочил я тогды со стула, топнул ногой об пол, вынул из-за пазухи своей игрушку – пра́щицу детскую – да и похваляюсь:
   – А вот у меня тут бу́ркало* расчудесное, понимаешь, – бу́ркалило* важнецкое, молодецкое, не ловецкое, а детское! Ох и славнецкое, понимаешь! Как махну из пращи́, так ващще трепещи!
   – Тю! Да на кой тебе сия пра́ща? – хмыкает целовальник.
   – Как на кой? Как на кой? – возмущаюсь. – Пращ – всему делу голова! Русский человек без праща не живет! Ибо без праща Иван – тот же баран!
   Тововонадни целовальник достает из-под полы шубы дряхленькое ружьеце да и прихвастывает:
   – Чпок! А вот у меня ружьеце расчудесное! Продам из-под полы!
   – А, ерунда! – говорю не глядя. – Мой пращ – лучше!
   И я кружку квасу со стола хватаю – и полкружки враз выпиваю! Ну и кислятина – чистый уксус, тьфу!
   Тут мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – меня кулаком в бок пребольно пихает и громко голосит:
   – Иоанн! Полно пить, пора ум копить! Кто кружку допивает, тот веку не доживает! Вон, погляди: у целовальника ружьеце расчудесное! Ружьеце славнецкое, важнецкое, молодецкое, не стрелецкое, а детское!
   Поставил я кружку на стол, поглядел аз тогды туды, куды Внутренний Голосище указывал, да и узрел у целовальника ружьеце расчудесное!
   Вишь, понравилось мне у целовальника ружьеце славнецкое, важнецкое, молодецкое, не стрелецкое, а детское. И-э-э-эх, товар полюбится – ум расступится, понимаешь.
   – А что, – спрашиваю целовальника, – ружьеце хорошо ль бьет?
   – Чмок! Ох, хорошо бьет ружьеце! – отвечает целовальник и ухмыляется гаденько. – С полки упало – семь горшков разбило: чпок, чпок, чпок, чпок!
   – А что, – спрашиваю, – ружьеце – заветное аль продажное?
   – Чмок! Продажное, да на кой оно тебе?
   – Как на кой? Как на кой? – взволновался я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, ажно рукою замахал.
   – Да, в самом деле, на кой? – подал голос мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится. – На кой нам ружье, понимаешь, коль стрелять не умеем?! Однозначно!
   – Как на кой? Как на кой? – завопил я, обеими руками маша. – Не со́бина* медведь, не добыча дово́д*, не помеха ружье! Русский человек без ружья не живет! Ружье – всему делу голова! Иван без ружья – тот же баран! А стрелять научимся, однозначно!
   – Вот это ты верно глаго́луешь! – соглашается целовальник. – Чмок! Сразу видно: добр молодец, хоть есть норовец! А ты, добр молодец, сам-то кто будешь? Уж не молодец ли удалец, ночной делец? Али человек честной, поволжанин?* Судя по летам, еще не атаман; судя по уму, уже есаул! Чмок, чмок! Охти-мнешеньки, уж не есаул ли ты: на корме атаман с веслом, на носу есаул с ружжом?! И из ружжа: чпок, чпок! Однозначно!
   – Я – добрый молоде́ц, без коз, без овец: была бы песенка! – размахиваю руками. – Так что ж, ружьеце-то продаешь?
   – Нам лишь бы сбыть да на покупателя угодить. Ну что ж, барыш не барыш, а продать можно. Чмок! Толькя не продешевить бы! Хорошо дешево не бывает, браток, однозначно!
   – Состояния своего не пожалею всего! – подпрыгиваю от нетерпения.
   – Да много ль у тебя деньжу́ры-то*?
   – Сколькя ни есть, а вся моя! У меня кой-чего много, да не во что класть!
   – Талды́* по рукам, чмок, чмок, чмок, чмок! – быстро соглашается целовальник и улыбается гаденько. – Выворачивай карманы: всё, что ни есть в карманах, – то мое, и талды сие ружьеце – твое!
   – Соглашайся, Иван! – быстро глаголит мне Внутренний, понимаешь, Глагол, весь вибрируя. – Говори: ну, талды по рукам, понимаешь!
   – Ну, талды по рукам, понимаешь! – быстро соглашаюсь я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, и весь вибрирую.
   Вывернул я все свои карманы, а там только одна хлебная засушинка! Зато много свежих хлебных крошек, кои аз со стола успел собрать про запас! Ах, как пахнут караваем – с ума сойти можно! Протягиваю целовальнику крошки и засушинку в горсти да и говорю:
   – Проси много, а бери, что дают! Вот тебе засушинка, вот тебе крошки! Ну, уговор дороже денег: отдавай мое ружьеце!
   А целовальник вдруг ни с того ни с сего как взъярится!
   – Ах ты, тать! Разбойник! Поволжанин! Где деньги? Не отдам ружьеца без денег! Однозначно!
   – Как так? А наш уговор? Уговор дороже денег!
   – Деньги, деньги всего дороже, и уговора тоже, однозначно! И-э-э-эх! Вот скажи: что милей ста рублей, чмок, чмок?
   – Красота!
   – Нет!
   – Доброта?
   – Нет!
   – Простота!
   – А вот и нет! Чпок, чпок!
   – Ум!
   – Нет, нет и нет! Милей ста рублей – двести! Чмок, чмок! Ну, гони деньжу́ру-то! Чпок, чпок!
   – Нет у меня деньжуры́!
   – А ты поклянчь!
   – Да у кого же?
   – А у братухи своего старшого, у атамана! Пусть хоть грош даст – всё ж деньги! Чмок, чмок! Да не забудь прибавить: мол, на опохмел души, а не то ни гроша не даст! И про этот, как его? – трын! – не забудь, главное, вставить!
   Делать нечего! Подскочил я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, к своему старшому братану и стал клямчить:
   – Чмок, чмок! Брате, а брате! Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Дай, Христа ради, грошик! На опохмел души, понимаешь!
   – Вот расклянчился, не уймешь! – отвечает свирепо старшой братан и протягивает мне волосастый куба́стый* кукиш. – Вот тебе кукиш, чего хочешь, того и купишь! Чпок, чпок! Однозначно!
   Делать нечего! Подбегаю к целовальнику и докладываю:
   – Чпок, чпок! Сорочи, не сорочи, а без гроша быть, однозначно! Старшой братан Христа ради грошик не дает, понимаешь! На опохмел души! Что делать?
   – Ну, и жила же твой старшой братан: он и с копейкою не напрощается! – удивляется целовальник. – А ты у второго своего братухи поклянчь, у помощника атамана! Чмок, чмок! Пусть хоть грош даст – всё ж деньги! Да не забудь прибавить: мол, на опохмел души, а не то ни гроша не даст, однозначно! И про этот, как его? – трын! – не забудь, главное, вставить!
   Делать нечего! Подскочил я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, ко второму своему братанику и стал клямчить:
   – Брате, а брате! Чмок, чмок! Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Дай, Христа ради, грошик! На опохмел души!
   – Вот клянча́! Это что же: поклянчив, да снова за то же! – отвечает сердито второй братаник и машет на меня руками. – Подрастешь – свое наживешь! Чпок, чпок!
   Так я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, проклянчил целый час, всех брательников умолял-уговаривал, кроме последнего, а ни гроша не добился!
   Делать нечего! Подбегаю к целовальнику и докладываю:
   – Сорочи, не сорочи, чпок, чпок, чпок, а без гроша быть! Предпоследний братеник ради Христа грошик не дает! На опохмел души! Что делать?
   – Ну, и жила же твой предпоследний братеник: он и с копейкою не напрощается! – изумляется целовальник. – А ты у последнего своего братишки поклянчь, у казачка распоследнего! Пусть хоть грош даст – всё ж деньги! Чмок, чмок! Да не забудь прибавить: мол, на опохмел души, а не то ни гроша не даст! И про этот, как его? – трын! – не забудь, главное, вставить! Однозначно!
   Делать нечего! Подскочил я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, к последнему своему братышу и стал клямчить:
   – Брате, а брате! Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Дай, Христа ради, грошик! На опохмел души! Чмок, чмок!
   – Вот кля́нча: опять заклянчил, не наклянчился еще, чпок, чпок! – отвечает в сердцах последний братыш и хватается ручинами за голову. – Еще молоденек: доживешь до денег, чмок, чмок, чмок, чмок!
   Делать нечего! Подбегаю к целовальнику и докладываю:
   – Чмок, чмок! Чпок, чпок! Сорочи, не сорочи, а без гроша быть! Последний братыш ради Христа грошик не дает! На опохмел души! Что делать?
   – Ну, и жила же твой последний братыш: он и с копейкою не напрощается! Чпок, чпок! – поражается целовальник. – А вон – видишь? – горе-богатырь: пьян с вина на алтын, и даже не на алтын, а на грош! На грош выпил, на алтын шали своей прибавил, и даже не на алтын, а на пятак! Это богач Марко богато гуляет; так ты у богача Марко поклянчь! Пусть хоть грош даст – всё ж деньги! Чмок, чмок! Да не забудь прибавить: мол, на опохмел души, а не то ни гроша не даст, однозначно! И про этот, как его? – трын! – не забудь, главное, вставить!
   Посмотрел я тудась, кудась целовальник кивнул, и точно: богач Марко богато гуляет! Так и пьет, понимаешь, мед: чару за чарой, чарку за чаркой, чарочку за чарочкой, чмок, чмок, чмок, чмок!
   А обут-одет тот богач Марко зело богато! На голове шапка красная, опушенная собольим мехом. На торсе толстенном – кафтан с нашитыми поперечными золотыми шнурами да с воротником-козырем; сам кафтан, понимаешь, малиновый, а узоры на нем синие да оранжевые. Пузо перетянуто красным кушаком. Портов из-под кафтана не видать. Сапоги сафьяновые, изумрудного цвета. Поверх сапог – чудные черные резиновые калоши. Поверху кафтана на груди – громадная, чуть не якорная, золотая цепь.
   Богач Марко выпил чару, за ней – другую: чпок, чпок!
   – Марко, а Марко! – на цыпочках подкравшись к богачу, кричу.
   – Ай, мама! Не шумаркай, голый, коли Марко пьет! Эхма! Что, хорош у меня кафтанчик? – не слушает меня Марко и рубит рукою воздух. – Эх, жарко мне чегой-то стало от двух чар: аж зашумело в голове! Кошмар!
   Аз аж отскочил!
   Тут скинул с себя богач Марко последовательно калоши, шапку, цепь и кафтан – и всё это шмяк на пол! Остался в зипуне и в тафье́ (это такая шапочка вроде тюбетейки). Тафья красная, парчовая, украшенная золотым шитьем и жемчугом. Зипун до колен, суконный, ярко-красного цвета. Пузо перетянуто желтым поясом. Порты из багряного шелка, понимаешь. Поверх зипуна – грандиозная золотая цепь, чуть поменьше прежней.
   Богач Марко выпил чарку, за ней – другую: чмок, чмок!
   – Марко, а Марко! – на цыпочках приблизившись к богачу, кричу.
   – Ой, мама! Не шумаркай, голый, коли Марко пьет! Эйхма! Что, хорош у меня жупанчик? – не слушает меня Марко и рубит другою рукою воздух. – А тюбетеечка? Эхтихти́, жарко мне чегой-то стало от двух чарок: аж зашумело в голове от такого ассорти!
   Я едва успел отпрыгнуть.
   Тут скинул с себя богач Марко последовательно сапоги, тафью, цепь, зипун и верхние портки – и всё это бряк об пол! Остался в красной атласной рубашке и нижних портах из белейшего атласа, понимаешь. Пузо перетянуто оранжевым поясом, на груди – огромная золотая цепь, чуть поменьше предыдущей.
   Богач Марко выпил чарочку, за ней – другую: чмок, чпок!
   – Марко, а Марко! – на цыпочках шагнув к богачу, кричу.
   – Уй, мама! Не шумаркай, голый, коли Марко пьет! Эхмак! Что, хороша у меня рубашечка? – не слушает меня Марко и рубит обеими руками воздух. – А цепочечка? Эхти́, жарко мне чегой-то стало от двух чарочек: аж зашумело в голове, господи прости!
   Я отшатнулся.
   Тут богач Марко рванул золотую цепь – да хрясть об пол! Рубаху на себе рванул – разодрал до пупа. А на груди – синяя татуировка: «Не забуду мать родную – межрайонную налоговую инспекцию № 13, понимаешь!» И на шее цепочка висит золотая, а на ней – просверленный медный грош, однозначно!
   Этот-то грош мне сейчас и нужон, однозначно! Делать нечего, подкрался я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, на цыпочках к богачу и громко-прегромко кричу:
   – Марко, а Марко! Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Дай, Христа ради, грошик! На опохмел души, понимаешь!
   – Ай, мама! Экахма! Вот клянча́: хоть озолоти его, всё клянчит, понимаешь! – отвечает свирепо богач Марко. – Не шумаркай, голый, коли Марко пьет! Подать – не мудрено, а мудреней того, где взять! Деньги – смрад, а стань сам богат!
   – Как же мне стать самому богатым? – спрашиваю, весь извиваясь. – Не понимаю!
   – Что тут непонятного? Пусти душу в ад – станешь богат, понимаешь! А будешь богат, будешь и скуп! Экахма! – ответил богач Марко и вдруг горько заплакал: – Мама!
   – А иначе нельзя? – спрашиваю, весь содрогаясь.
   – Иначе нельзя! Денежка мана́*, задает тумана́! Да деньгами души не выкупишь! Оттого-то и пью горькую тринадесятый день! Экахма! – ответил богач Марко и пуще прежнего зарыдал: – Ой, мамочка!
   А я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, пожалел бедного богача, хотел было с ним вместе заплакать, да вдруг отчего-то рассмеялся.
   – Ах! Из дурака и плач смехом прет! – говорит богач Марко в сердцах. – Ой, мамочка! Отчего ты так глуп, понимаешь?
   – У нас вода такая.
   – Молоденек-зелененек, – говорит мне свирепо богач Марко, – просмеешься – в пастухи наймешься, а протрубишься – и дров нарубишься!
   – Пока молод, пота́* и весел! – отвечаю богачу Марко, весь сотрясаясь. – Жить весело и помирать не с чего! Хочь мошна пуста, да душа чиста!
   Богач Марко как услышал про душу, так и завыл по-волчьи, заревел по-медвежьи!
   – Ах, нет! Не глаголь! – провывшись, проревевшись, заорал богач Марко с яростью. – Не глаголь мне про душу! Где этот чертов Кинстинктинт, который уговорил меня продать ее? Ах, мамочка!
   – Здесь! – откликнулся Кинстинктин, подняв рыло с блюда с закуской – вареными раками. – Аз здеся! Кто меня зовет? Что касаемо продажи христианской души, понимаешь, то это тильки ко мне, а не к какому-нибудь там Иблису, однозначно! Гарантирую: сторгуемся!
   И черт бодро вскочил со стула и испустил запах серы.
   – Мама! Эйхма! Сторговались уже, чертяка ты этакий! – закричал Марко, подлетел к Кинстинктину, схватил чертяку за грудки и заверещал: – Ай! Ой! Уй!
   – Эй! Аз не чертяка, аз козляка! – оскорбился Кинстинктин и издал смрад пекла.
   – Ай! Ой! Ну хорошо, пусть козляка! – не стал спорить Марко по пустякам и как можно быстрее отпустил Кинстинктина. – Уй! Козляка ты этакий!
   – Чего изволите? Продать душу?
   – Ха! Продал уже! Зачем токмо я согласился! А теперь вот передумал! Отдавай мою душу назад! Забирай баксы, ну!
   – Невозможно-с!
   – Почему?
   – У нас контракт-с!
   – Плевал я на контракт! Я его порву-с! – заорал Марко, вытащил из-за пазухи контракт, изорвал его в клочья и принялся их топтать голыми ногами.
   Топтал, топтал, дюже устал материться, сел на свободный стул за стол Кинстинктина и сказал:
   – Уф!
   А Кинстинктин источил фимиамы ада, прошептал: «Шилды-булды, пачики-чикалды, шивалды-валды, бух-булды!», потер передние лапы – и плюнул себе на кончик хвоста! Засим нагнулся к полу, мах хвостом над клочками – и поднял с пола совершенно целый контракт без единого отпечатка ступней да с красной подписью Марко.
   – Контракты не рвутся, шилды-булды! – изрек Кинстинктин. – Особливо если они в баксах, бух-булды!
   – Дай сюды, шилды-булды! – заорал Марко, вскочил со стула и вырвал контракт из лап Кинстинктина. – Уй! Я его утоплю!
   – Тильки попробуй!
   – И попробую, бух-булды! – и Марко разорвал контракт на клочки, а клочки сунул в супницу с супом, стоящую на столе Кинстинктина, да еще разливной ложкой их – в суп, в суп, в суп!
   Пихал, пихал ложкой, зело устал материться, сел на стул и сказал:
   – Уф!
   А Кинстинктин распространил душок преисподней, прошептал: «Шилды-булды, пачики-чикалды, шивалды-валды, бух-булды!», потер передние лапы – и плюнул себе на кончик хвоста! Потом хвостом над супницей – мах, сунул лапу в супницу – и вытащил из нее совершенно целый контракт без единого пятнышка супа да с красной подписью Марко.
   – Контракты не тонут, шивалды-валды! – изрек Кинстинктин. – Бо баксы со дна окияна вынесут, пачики-чикалды!
   – Дай, козел, сюды, шивалды-валды! – заорал Марко, вскочил с сиденья и вырвал контракт из лап Кинстинктина. – Ой! Я его, понимаешь, спалю, пачики-чикалды!
   – Тильки попробуй!
   – И попробую, шилды-булды! – и Марко разорвал контракт на клочки, а клочки сунул в пустую тарелку из-под супа, стоящую на столе, да и поджег спичкой. – Уф!
   Тут клочки вмиг и сгорели! А Кинстинктин испустил миазмы котлов с кипящей серой, прошептал: «Шилды-булды, пачики-чикалды, шивалды-валды, бух-булды!», потер передние лапы – и плюнул себе на кончик хвоста! Потом хвостом над тарелкой мах – и вытащил из тарелки совершенно целый контракт без единого пятнышка сажи да с красной подписью Марко.
   – Контракты не горят, пачики-чикалды! – изрек Кинстинктин. – Особливо ежели они подписаны кровью, шивалды-валды!
   – А ну дай сюды, бух-булды! – заорал Марко и вырвал контракт из лап Кинстинктина. – Ай! Я его, понимаешь, за пазуху суну, шивалды-валды! Если контракт невозможно уничтожить, желаю его расторгнуть – на законном основании!
   – На каком основании?
   – На законном, козел! По соглашению сторон! Однозначно!
   – Никак не возможно!
   – Почему?
   – Аз не согласен!
   – Почему?
   – Знаешь, сколько аз времени потратил, вырезая ножницами заготовки для баксов из старых газет?!
   – Ах ты козел! – заорал Марко. – Ты меня не зли, козел! Кинстинктинт, немедленно верни мне мою душу, а я тебе верну плату за нее!
   – В каком объеме-с? – заинтересованно спросил целовальник, на цыпочках подкравшийся к Марко. – Чмок, чмок-с!
   – В каком объеме-с? – заинтересованно спросил мой Внутренний Голос, ибо и я подкрался на цыпочках к Марко.
   – В каком объеме-с? – заинтересованно спросил Кинстинктин и испустил запах серы-с. – Мир, понимаешь, интересуется!
   – В объеме заплаченной мне суммы-с! Милиён баксов, козел!
   – Ай! Это обман! – завопил мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится. – А прибыль с означенной суммы-с?
   – Ай! Это обман, однозначно! – завопил целовальник. – А прибыль с означенной суммы-с? – и шепнул мне на ухо: – Запомни, Иоанн, основной закон торговли: не обманешь – не продашь, чмок, чмок-с!
   – Ай! Это обман, однозначно! – заверещал Кинстинктин и испустил запах серы. – А прибыль с означенной суммы-с?
   – Ха! А прибыль не отдам-с! – заорал Марко и затопал ногами. – Это же милиён баксов, козел! Прибыль моя, заработана благодаря моим трудам и талантам! Значит, она – врозь от капитала, козел!
   – Нет-с! – завопил мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал. – Прибыль получена с капитала и невозможна без такового! Стало быть, прибыль – вкупе с капиталом!
   – Нет-с! – завопил целовальник и затопал ногами. – Чпок, чпок-с! Прибыль получена с капитала и невозможна без такового, однозначно! Стало быть, прибыль – вкупе с капиталом, чмок, чмок-с!
   – Нет-с! – заверещал Кинстинктин и зацокал копытами, испустив запах серы-с. – Прибыль получена с капитала и невозможна без такового! Стало быть, прибыль – вкупе с капиталом! Мир, понимаешь, так считает! Однозначно-с!
   – Ба! Ну ты и козел, Кинстинктинт! – возмущенно заявил Марко и ударил себя кулаком в грудь. – Ой, на иголку наткнулся! Ай! Уй! И весь мир – козел-с!
   – Да, я козел! – с гордостью изрек Кинстинктин, ударил себя кулаком в грудь да и издал запах серы. – Уй, на иголку наткнулся! Ай! Ой! И весь мир – тоже козел-с! А вот ты мне, Марко, скажи: что лучше одного милиёна баксов?
   – Два – двождызначно-с! – не задумываясь сказал Марко, стукнул себя кулаком в грудь и возопил: – Ай! Ой! Ай! Уй! Милиён – цена! Милиён – прибыль! В сумме – два милиёна! Два милиёна – лучше одного! Ну, так нет моего согласия на расторжение контракта! Я ж, понимаешь, не козел, однозначно-с!
   – Ну вот и хорошо-с! – потер передние лапы Кинстинктин. – Умненький, разумненький Марко! Ой, быть тебе еще более богатеньким, однозначно-с!
   – Ах, миленький-премиленький Кинстинктинт! Как это хорошо-с! Ну давай поцелуемся в знак примирения!
   – Ну давай!
   – Ай! – истошно заорал Марко, едва друзья соприкоснулись телесами, и испустил запах серы.
   – Что орешь, богач?
   – Ой! Иголка ежиная впилась! Откуль толькя взялась!
   – Да и поп с ней, Марко! Не обращай внимания!
   – Хорошо-с! Ай! Опять впилась!
   – Ой! И в меня тоже-с!
   И друзья принялись лобызать друг друга, непрестанно вскрикивая:
   – Ой! Уй! Ай! Хорошо-с!
   Лобызали, лобызали, устали и присели на стулья рядышком, в обнимку, вдыхая серные миазмы.
   – Кинстинктинт! – прошептал вдруг Марко со слезами на глазах и вытащил из себя ежиную иголку. – Ай!
   – Ой! Шо?
   – Уй! А все-таки ты козел! Однозначно-с, понимаешь!
   – Да, я козел-с! Ай! Ой! Уй! – с гордостью подтвердил Кинстинктин и, испустив запах серы, вытащил из себя три ежиных иглы.
   Посидели, помолчали, размышляя о верной дружбе, скрепленной контрактом. Каждый припомнил тяжелое детство и старушку маму.
   – Марко! – прошептал вдруг Кинстинктин со слезищами в зенках.
   – Шо?
   – А знаешь, ведь баксы все я из старых газет ножницами вырезал, однозначно-с!
   – Вырежь еще, понимаешь!
   – Хорошо-с!
   И на лице Марко разлилось блаженство, а Кинстинктин уронил рыло на грудь богачу.
   – Уй! Ой! Ай! – заорал Марко.
   Тут я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, подкрался на цыпочках поближе к богачу и, морщась от адского смрада, кричу:
   – Марко, а Марко! Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Дай, Христа ради, грошик! На опохмел души!
   – Эхмак! Вот клянча́: хоть озолоти его, всё клянчит! – отвечает свирепо богач Марко. – Подать – не мудрено, а мудреней того, где взять, понимаешь! Деньги – смрад, а стань сам богат, понимаешь!
   – Как же мне стать самому богатым, а? – спрашиваю, подпрыгивая. – Не понимаю!
   – Что тут непонятного? А продай вот ему то, что богатому за ненадобностью!
   – Это душу, что ли? – спрашивает мой Внутренний Голос задумчиво. – Хм-хм!
   – Это душу, что ли? – спрашивает целовальник и гаденько улыбается. – Чмок, чмок-с!
   – Это душу, что ли? – спрашиваю я, содрогаясь. – Ась? Ась?
   – Ее самую, – отвечает богач Марко, – однозначно-с!
   – Ее самую? – спрашивает целовальник и гаденько улыбается. – Чпок, чпок-с!
   – Ее самую! – восклицает мой Внутренний Голос задумчиво. – Гм-гм!
   – Ее самую, душу христианскую-с! – радостно верещит Кинстинктин, оторвав рыло от Марковой груди и испустив запах серы. – Ой! Что касаемо продажи-с христианской души, то это тильки ко мне, а не к какому-нибудь там Иблису! Гарантирую: сторгуемся! Вот богач Марко – свидетель, что у меня всё честь честью, без обмана-с, однозначно-с!
   – Эй, Иван! Продай душу сему козлу-с! – вопит богач Марко. – Эйхма! Я – свидетель, что у него, у козлины эдакого, всё честь честью, без обмана-с, однозначно-с!
   – Учись, Иоанн, у козла искусству покупать-с! – шепчет мне на ухо целовальник. – Чмок, чмок-с! Запомни правило: не обманешь – не купишь!
   – С кем бы посоветоваться? – спрашивает мой Внутренний Голос глубокомысленно. – Продавать или не продавать?
   – Что посоветуешь? – извиваясь, спрашиваю я извивающегося целовальника. – Продавать или не продавать?
   – Чпок, чпок-с! Продавай, Иоанн! – горячо шепчет, весь извиваясь, целовальник. – И запомни, чмок, чмок-с: не обманешь – не продашь, понимаешь!
   – Продавай, Иван! – внушительно заявляет Марко. – И запомни: не обманешь – не продашь, однозначно-с! Чмок, чмок-с!
   – Ах! А у меня, Иван, всё честь честью, без обмана-с, чмок, чмок-с! – пронзительно пищит Кинстинктин, вскакивает, издает серный запах и достает из ниоткуда контракт в двух экземплярах. – Иван, а Иван! Иван Иваныч! Подпиши контракт! Кровью-с! Иван без контракта – болван, а с контрактом – Иван! И даже Иван Иваныч! Чмок, чмок-с! Однозначно-с, понимаешь!
   Да так козел пристал: подпиши да подпиши, чмок, чмок-с, что невозможно отделаться, понимаешь! Чпок, чпок-с!
   Я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, объясняю козлине:
   – Не могу, козел, подписать!
   – Почему?
   – По грамоте осекся, Псалтырь не далась!
   – А ты поставь галочку!
   – А можно крестик?
   – Нет! Тильки галочку!
   – А почему не крестик?
   – По кочану!
   – Нет, хочу крестик!
   – Нет, галочку!
   – Шо? А вот я сейчас проверю! – воскликнул аз да и перекрестил контракт!
   Контракт и пропал – будто его и не было! Ага, получилось!
   – Ну шо? А вот я еще́жды* проверю! – воскликнул аз да и перекрестил Кинстинктина.
   Кинстинктин ойкнул, будто его ежиная игла пронзила, испустил запах серы да и пропал – будто его и не было! Ну, слава Богу!
   – Ах, что ты наделал, Иоанн! – потрясенно прошептал мой Внутренний Голос. – Ты упустил свой шанс стать баксовым миллионером-с!
   – Ах, что ты наделал, Иоанн! – зашипел целовальник, гаденько-прегаденько улыбаясь. – Ты упустил свой шанс стать баксовым миллионером-с! Однозначно-с!
   – Ах, что ты наделал, Иоанн! – закричал богач Марко. – Ты упустил свое счастье-с, йес! А ведь ты мог стать богатым, как я, понимаешь! Баксовым миллионером-с!
   – Где уж нам уж! – бурчу я богачу. – Мы милиёнами ворочать не приучены-с! Токмо грошиками-с! Марко, а Марко!
   – Шо?
   – Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Дай, Христа ради, грошик-с! На опохмел души! У тебя два милиёна баксов: от грошика не обеднеешь, однозначно-с!
   – Вот клянча́: хоть озолоти его, всё клянчит! – отвечает свирепо богач Марко. – Давай я тебе популярно объясню кое-что, чтоб ты понял! Совершенно бесплатно-с, понимаешь!
   – Бесплатно? Давай-с!
   – Грошик бакс бережет, так-с?
   – Так-с! – прошептал целовальник и разулыбался гаденько. – Чмок, чмок-с!
   – Так-с! – прошептал мой Внутренний Голос, задрожав.
   – Так-то оно так! – согласился я и подпрыгнул.
   – Бакс сто баксов бережет! Так-с?
   – Ну, так-с! – прошептал целовальник и разулыбался гаденько. – Чпок, чпок-с!
   – Ну, так-с! – прошептал мой Внутренний Голос, дрожа-с.
   – Ну, так-то оно так! – согласился я и подпрыгнул.
   – Сто баксов десять тысяч баксов берегут! Так-с?
   – Так-с! – прошептал целовальник и разулыбался гаденько. – Чпок, чмок-с!
   – Так-с! – прошептал мой Внутренний Голос с дрожью-с.
   – Так-то оно так! – согласился я и топнул ногою.
   – Десять тысяч баксов милиён баксов берегут! Разве не так-с?
   – Истинно так-с! – прошептал целовальник и разулыбался гаденько. – Чмок, чпок-с!
   – Истинно так-с! – прошептал мой Внутренний Голос, вибрируя.
   – Так-то оно так! – согласился я и топнул ногою другою.
   – Вот и получается, что грош милиён баксов бережет! Да ты меня разорить хочешь, Иван, однозначно-с! На милиён баксов! Поди прочь, голый, коли от богатства отрекся!
   Что делать? Делать нечего! Говорю целовальнику:
   – Сорочи, не сорочи, а без гроша быть, однозначно-с! Богач Марко ради Христа грошик не дает, понимаешь! На опохмел души! Что делать?
   – Ну и спесивец же этот богач Марко! Богатство спеси сродни! – возмущается целовальник. – Не проси у богатого, проси у тороватого! А ты выдь на крылечко, там небога на корточках восседает, милостыню просит у людишек входящих и выходящих, а его всяк пинает: чпок, чпок-с! Вот ты у этого убогого и поклянчь! Авось хоть грош даст – всё ж деньги, чмок, чмок-с, однозначно-с! Да не забудь прибавить: мол, на опохмел души, а не то ни гроша не даст! И про этот, как его? – трын! – не забудь, главное, вставить!
   Делать нечего! Вот я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, вышел на крылечко, гляжу: там небога на корточках восседает, милостыню просит у людишек входящих и выходящих, а его всяк пинает: чпок, чпок-с!
   Стал я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, ручками во все стороны махать, у того убогого клямчить:
   – Небоже, а небоже! Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! Дай, Христа ради, грошик, чмок, чмок! На опохмел души, чпок, чпок!
   Глянул на меня, Иванушку-дурачка, убогий, вспомнил про давешний мой ему подарочек – хлебную засушинку – да и подает мне ломаный грош!
   – Спасибо тебе, небоже! – говорю со слезинками в глазках да поглаживаю убогого по лысой голове. – Чмок, чмок! Хлюп, хлюп! Чпок, чпок!
   А убогий-то и сам слезищи утирает да бормочет себе под нос:
   – Хлюп, хлюп! Отдал убогий нищему последний пятак-с, а сам от богатого ушел и так-с! Хлюп, хлюп-с!
   А я, грешным делом, подумал: а убогий-то, оказывается, хвастун – в пять раз заслугу преувеличил-с!
   Ну, думай не думай, бросился я к целовальнику. Тот мне и говорит:
   – Положи денежку на шапочку, да дядюшке челом, а дядя сам знает о чём! Чмок, чмок-с!
   Как было указано, так я, Иванушка-дурачек, и поступил: шапочку с башки – чпок-с, денежку положил, дядюшке протянул, чмок, чмок-с, а ружьеце схватил! Ну, хочь грошик свой и потратил, а славнецкое ружьеце купил! Чпок, чпок-с!
   – Ну, хочь грошик свой и потратил, а славнецкое ружьеце купил! – бубнит мой Внутренний, понимаешь, Бубен – а он сатане в дядьки годится.
   – Это ружьеце и ломаного гроша не стоит-с! – шепчет сам себе хитрый целовальник, гаденько ухмыляясь. – Чмок, чмок-с!
   – Что ты там бормо́лишь? – вопрошаю его аз, не расслышав. – Чмок, чмок-с!
   – Что он там бормолит? – вопрошает мой Внутренний, понимаешь, Вопрошатель, не расслышав. – Чмок, чмок-с!
   – Я говорю, чмок, чмок-с, что сделано, то свято, однозначно-с! Отличное оружжо́! И дешево, и сердито-с! За полцены отдаю! Дорожиться – товар залежится; толькя для почина и отдаю, понимаешь, со скидкой! – громко говорит целовальник. – А запомни, есаул, несколько моих наказов. Первый наказ таков: вприпо́р* ружье – и то промах живет; если кровью ворона вымазать дуло ружья, не будет промаха. Второй мой наказ таков: гусь из печи не лезет – стреляй из ружья в печь!* Третий наказ таков: не испорть ружья́ – ежели ружье на праздник заряжено, то испортится. Четвертый наказ мой таков: не греши с оружжо́м – на грех и незаряженное выпалит. Пятый наказ таков: в строю стоять, так по ружью держать. Шестой мой наказ таков: знай службу – плюй в ружье, да не мочи дула! Седьмой наказ таков: ружья́, жены и собаки на подержание не дают! Восьмой мой наказ таков: главное дело, не робь: греха на́ волос не будет! Ну, дуй белку в хвост, пока топорщится! Чпок, чпок-с!
   А я-то и обрадовался, кричу:
   – Чпок, чпок-с! Спасибо, друг! – да и полез с целовальником целоваться от избытка чувств. – Чмок, чмок-с! Ай! Ой! Уй!
   Тут, откуда ни возьмись, прямо в воздухе возникло рыло Кинстинктина и, распространяя отвратительный запах серы, взверещало:
   – Чтоб твое ружье, дурак, даже незаряженное, при пальбе попадало бы чуть-чуть не туды! Шилды-булды, пачики-чикалды, шивалды-валды, бух-булды!
   А я ему в отместку кричу:
   – Чтоб тебе, чертяка...
   – Аз не чертяка, дурак! Аз козляка, дурак, однозначно!
   – Чпок, чпок-с! Чтоб тебе, чертов козляка, век газет в сортире не видать! Шинь, пень – шиварган!
   – Ай! Какой ужас, шилды-булды! – возопило рыло, распространяя миазмы кипящей серы. – Ну ты, Иван, и дура-а-ак! Да ведь тожно́* на весь мир баксов не хватит, шивалды-валды!
   Перекрестил я чертову рожу – рожа-то и пропала, успев издать запах серы и проблеять:
   – Ба! Ой, мамочка, пачики-чикалды! Ну, теперь весь мир пропал, бух-булды!
   Тутовона* проснулся поп Абросим, поднял велелепый лик с блюда с закуской и простонал басисто, обращаясь непонятно к кому:
   – Покайся, дурак-с!
   После чего добавил:
   – Терпи горе: пей мед, сыне! – и уронил велелепый лик на блюдо с закуской – вареными раками – и захрапел басовито.
  
   Высокоумные примечания
  
  * Небо́га – убогий.
  * Трын трынил на святой Руси – да и протрынился еси! – о моте.
  * Тово́вонадни – тогда.
  * Попи́н – поп.
  * Перхо́та, перша́ – чувство щекотки или зуд в гортани.
  * Нет такого молодца, кто б обманул медца – то бишь чтоб хмель не брал.
  * Тожноля́ – в то время.
  * Ерепы́житься – сердиться, беситься.
  * Бу́ркало, бу́ркалило – праща, пращ.
  * Со́бина – добро; скот.
  * Дово́д – донос на кого, улика, обличенье; обвинение, жалоба.
  * Человек честной, поволжанин – то бишь разбойник.
  * Деньжу́ра́ – деньги.
  * Талды́ – тогда.
  * Куба́стый – кругловатый и толстый (от слова «ку́бас» – буй).
  * Мана́ – соблазн (от глагола «манить»).
  * Пота́ – дотоле.
  * Еще́жды – еще раз.
  * Вприпо́р – в упор (от глагола «припирать»).
  * Гусь из печи не лезет – говорит стряпуха, а дружка потчует ее вином и стреляет из ружья в печь, и тогда подают гуся.
  * Тожно́ – тогда.
  * Тутовона – тут.
   Продолжение следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"