Лебедев Andrew : другие произведения.

Гаs

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любовно-производственный роман о людях, работающих в ГАЗПРОМЕ.

  
  
  
   Andrew Лебедев
  
   ГАS
  
   (Роман в жанре лайв-риэлити)
  
   посвящается величественному зданию Газпрома на улице Наметкина
  
  
  
  
  
   Life's a gas*
   Mark Bolan
  
   Gas - разг. бахвальство, трепотня, болтовня
   Life's a gas. -- Жизнь - это пускание пыли в глаза (название песни Марка Болана, группа T.Rex)
  
  
  
   ***
   При каждой мысли о Веронике, сердце в груди у Сухинина робко замирало.
   - Пузачёв умер, на похороны пойдешь? - спросил Митрохин. Спросил совершенно по делу, ведь не каждый день их институтские товарищи умирают. Нормально и естественно спросил, а Сухинину всё равно почудился в этом какой-то подвох и двойной смысл. Он даже представил себе лицо Митрохина, как на другом конце телефонной линии тот делает стоящим подле него товарищам страшные глаза и, прикрывая трубку ладонью, шепчет: "звоню Володьке, вот потеха! Он же в нашу вновь испеченную вдову влюблённый, так, наверное, теперь прибежит на похороны ее мужа, как на своё первое любовное свидание..."
   И то, правда. Искушение - увидеть Веронику по такому чистому не подстроенному поводу было очень и очень сильным. Он любил её, и в этом обстоятельстве похорон Игоря Пузачева пряталась деликатная двусмысленность. Потому как любил ее Сухинин чересчур робко, по-детски, по-пионерски. И все знали об этом, и в том была неловкость ситуации. А неловкости, Сухинин с детства не умел преодолевать - всегда от них сбегал. Не умел никогда ни сочувствия нормально выразить, ни слов обязательных сказать. А вернее - не умел играть дежурных лицедейских ролей, с чем запросто справлялись все остальные его друзья и товарищи, а потому дилетантскому актёрству Сухинин всегда предпочитал простой котовий эскейпизм. То есть, убегал в таких случаях, как недовольный обидчивый кот, и прятался, сказавшись больным. Или просто исчезал и выключал телефоны.
   "А и то, правда! Ведь смешна и анекдотична эта двусмысленность в самом действе утешения молодой и красивой вдовы влюбленным в нее другом мужа", - думал Сухинин, прикидывая к груди галстуки, - "мадам, я буду утешать вас медленно и скорбно, - так в непристойном анекдоте говорится?"...
   В раздражении он отбросил очередной шелковый лоскут и принялся через голову, не расстегивая, стягивать белую сорочку. Электричество с треском прошло по его спине.
   "Надену просто черную рубаху без галстука", - решил он. Но тут же засомневался: "на мафиози из фильма с Де Ниро похож буду, она смеяться станет".
   "Она? Она будет над ним смеяться?" - этого Сухинин как раз более всего боялся по жизни. Более всего.
   ***
   На отпевание он опоздал, на самом кладбище заблудился, поплутал среди склепов и монументов, и подошел, когда Пузачева уже закрыли крышкой и, забив гвоздями, принялись опускать. И тут Сухинина вдруг смех разобрал. Он вспомнил анекдот про то, как в армии сержант заставлял солдат принимать разные позы и прыгать в яму, изображая этакий процесс анимированного тетриса... Сухинин был горазд рассмеяться в самый неподходящий момент. В этом, что ли проявлялась защитная психологическая реакция?
   Он вспомнил, как в детстве умирала прабабушка... А он только-только перед тем прочитал фантастический рассказ про марсиан, и как одного из пришельцев там звали Ок-Вок и как один из землян, услыхав это, сказал своему товарищу, - "ок-вок, дружище, это похоже на предсмертную икоту". И вот, когда прабабушка отходила, когда все родственники собрались в ее спальне, и бабушка, как показалось Сухинину, собралась в последний раз икнуть, Володя вдруг затрясся, вспомнив про марсиан. Прямо-таки зашелся, пыжась едва сдерживаемым смехом. Но ласковая тётя Валя, подумав, что племянника сдавливают рыдания скорби, обняла его и, прижав к себе, помогла справиться с приступом душивших его эмоций....
   Вот и теперь.
   "Тетрис", - подумал Сухинин, встав в очередь, чтобы бросить на крышку гроба свой персональный комок кладбищенского грунта.
  
   ***
   Своего шофера он отпустил, и в большом красивом автобусе, заказанном для пожелавших ехать на поминки, Владимир Павлович специально сел рядом с незнакомым ему пожилым мужчиной в модном верблюжьем пальто.
   "С этим не надо будет разговаривать", - подумал Сухинин.
   Ему хотелось теперь помолчать и помечтать, не разменивая драгоценных мгновений свежего впечатления от только что увиденного лица Вероники. Её лица обрамленного черными кружевами, положенными ей сегодня по вновь обретенному статусу вдовы.
   Она стояла возле могилы и, увидав его, протянула руку в тонкой черной перчатке. А его ладонь была в красной кладбищенской глине, и он принялся суетливо обтирать эту ладонь о свои брюки.
   Дурак.
   Увалень.
   - На поминки поедешь? - не расслышав его беспомощного бормотания, спросила Вероника.
   Ну, как же он теперь мог не поехать?
   Вот и ехал уже.
   Хотя еще пол-часа назад сам себе клялся, что только вот бросит ком земли на крышку гроба, вот только поглядит на Веронику и тут же уедет прочь...Ан нет.
   Теперь Сухинин был благодарен своему соседу в верблюжьем пальто, что тот не лез с расспросами и разговорами, не сунулся знакомиться, но, отвернувшись в окно, стал глядеть на унылые осенние пригороды, что катились справа от шоссе.
   "Наверное, родственник из иногородних", - подумал Сухинин и стал вдруг вспоминать, как впервые увидал их вместе. Пузачёва и Веронику.
   Тогда в начале их романа самый главный верховный небесный режиссер, что рулит судьбами людей, написал и вставил в сценарии их отношений самую великую неловкость. Такую большую неловкость, какую только можно было выдумать в качестве испытания на прочность робкому влюбленному сердечку. Там, в укромном закутке студенческой вечеринки в дальней комнате большой профессорской квартиры, на кожаном профессорском диване, в V-образном развале беленьких ноженек Вероники, Сухинин тогда вдруг увидал голую мужскую задницу. Задницу, совершавшую возвратно-поступательные движения. Задницу совершенно чужого мужчины на том месте, где поместить свою собственную, он и не мыслил даже в самых смелых своих мечтах....
   И это была задница умершего теперь Пузачёва. Хорошее начало романа?
   "То-то и оно"! - мысленно усмехнулся Владимир Павлович.
   Впрочем, если говорить точнее, это было не началом романа, это было одной из его критических или бифуркационных точек, потому как Сухинин уже тогда был невыносимо влюблён в неё. И то обстоятельство, что задница эта, теперь холодная и стылая, лежала нынче в гробу, почему-то не ослабевало железной хватки ревностных обручей, что стискивали робкое Сухининское сердце.
   Зачем тогда он пошел их искать? Сидел бы со всеми возле стола, уставленного водкой и закусками, пил бы и разговаривал о всякой модной ерунде, вроде нового горнолыжного снаряжения или давешнего концерта группы Эй-Си-Ди-Си на стадионе Уэмбли... А он вот попёрся искать её по всей квартире. И нашел. Потому что кто ищет - тот находит. Либо приключений на свою задницу находит, либо просто... Чью-то задницу в сокровенном месте. В таком сокровенном, как V-образный развал её беленьких ноженек.
  
   ***
   За столом Сухинин снова оказался рядом со своим автобусным соседом.
   Под оставленным в прихожей верблюжьим пальто у того обнаружился пушистый ирландский пуловер с нелепо пришпиленными к нему наградными колодками.
   - Вы военный? - более из вежливости, чем из любопытства спросил Сухинин, наполняя рюмки.
   - Полковник в запасе, - коротко улыбнувшись, ответил сосед.
   - Пуловер у вас красивый и пальто модное, - заметил Сухинин.
   - Это дочка мне из Англии привезла, - как бы оправдываясь, снова улыбнулся сосед, - она у меня в Англии живет, замужем там...
   Сосед смущенно замолчал, потому что сидевший подле вдовы Слава Митрохин поднялся, и, позвенев вилкой по бокалу, призвал всех к тишине.
   - Сегодня мы простились с нашим другом Игорем Пузачёвым, - глядя куда-то в центр стола, где над всеми закусками величаво возвышалась нелепая ваза с фруктами, - сегодня мы простились, - не своим голосом начал Митрохин, - а мне Игорь был институтским другом и кому-то из присутствующих здесь он был родственником, мужем, сыном, товарищем по работе, - Митрохин обеими руками держал хрустальный бокал и говоря свой спич раскачивался, как раскачиваются верующие евреи, когда молятся возле стены плача, - давайте же будем сегодня говорить об Игоре, вспоминать о нем, и пусть каждый из присутствующих сегодня здесь, вспомнит о каком-нибудь случае или факте его биографии, прошу всех по очереди, по часовой стрелке начиная от меня.
   Митрохин перестал раскачиваться и сел. Сухинин машинально оглядел сидевших за столом и сосчитал, через скольких выступающих ему придется подниматься и лгать про то, как он любил Пузачева.
   "Он любил Пузачева? Да он его ненавидел".
   Сухинин вдруг подумал, что когда очередь дойдет до него, он встанет и расскажет про ту самую их студенческую вечеринку, про то, как увидал Пузачевскую задницу в V-образном развале беленьких ноженек Вероники.
   Сухинин выпил. А за столом по кругу все нахваливали рано ушедшего Пузачёва.
   Впрочем, при жизни Пузачев очень любил, чтобы его хвалили. Толи мать с отцом его в детстве недоласкали, толи откуда то из недр иного потаённого фрейдовского уголка взялась эта штука с комплексами, но у Пузачёва была такая слабость, он напрашивался на похвалы и умел очень сильно обижаться, если похвала была недостаточной.
   И обижался насмерть.
   Вот и теперь лежал, наверное, в гробу мёртвый и обиженный.
  
   После третьей рюмки Сухинин вдруг подумал, что даже если случится чудо и Вероника вдруг сама предложит ему жить с нею, он вряд ли сможет подобрать её. Вот у древних евреев был закон, что вдову должен брать брат умершего. А разве Сухинин Пузачеву брат? И вообще, есть в этом какой-то брезгливый позор - подбирать. Подбирать брошенное, оставленное, недоеденное, недопользованное. Так Сухинин никогда бы не стал покупать ношенной одежды. Или бывшего в употреблении автомобиля. Однажды у них с Митрохиным вышел по этому поводу неприятный пьяный разговор. Вряд ли Митрохин забыл тот трехлетней давности разговор, и поэтому в нынешней ситуации для Сухимнина возникла очередная невыносимая неловкость.
   - А вдруг они разведутся? - предположил тогда Митрохин, - у нас теперь если женятся, то ненадолго, так что, не вешай носа, разведутся они еще и женишься ты на своей Веронике...
   - А я брезгую заходить в магазины, торгующие комиссионной подержанной мебелью, - отвечал тогда Сухинин, -   А с женщинами разве не тоже самое ? Это стыдно и унизительно подобрать лежащее, оставленное кем-то. Стыдно перед тем, кто выбросил. Он - богатый, он решил поменять старую жену на молодую, и когда он узнает, что старая пристроена, он будет с таким же высокомерием думать о новом муже своей старой жены как о неудачнике, как и продавшие свою старую автомашину с презрением думают о тех, кто ее приобрел.
   Сухинин выпил еще. Очередь хвалить Пузачёва тем временем приближалась.
   "Интересно, рассказывал Митрохин Пузачеву или Веронике про тот их разговор?" - подумал Сухинин.
   Вот поднялся полковник в ирландском пуловере с орденскими планками.
   - Я дядя Игоря, если здесь кто не знает, - сказал он, - я приехал из Калининграда, из Кёнигсберга, я там живу...
   "Так странно, что теперь родина Эммануила Канта не в столице Королевства Пруссии - Кёнигсберге, а в российском городе Калининграде," - подумал вдруг Сухинин. Он часто бывал в Германии в командировках от своей газовой компании, и его по началу удивляло, что там, внешне, никто не раздражался по этому поводу. Среднее поколение, кому было за пятьдесят, оно было выдрессировано в послевоенных школах в духе вины перед всем остальным миром. Но новое поколение радовало Сухинина. Завидев граффити на стенах: "Я ни перед кем, ни в чем не виноват", он удовлетворенно улыбался и сжимал в карманах кулаки.
  
   - У нас в Калининграде похоронен великий немецкий философ Эммануил Кант, - вещал тем временем полковник с планками, - и вот будучи сегодня на кладбище, я вспомнил знаменитое изречение великого девственника как называли Канта его современники, изречение, вошедшее во все учебники и путеводители по Калининграду, оно звучит примерно так, - полковник откашлялся и, сделав лицо, произнес с пафосом артиста Евгения Евстигнеева, - "ничто не вызывает во мне большего благоговейного восхищения, как осознание чувства долга в душе и вид звездного неба над головой".
   "К чему это он?" - внутренне пожав плечами, подумал Сухинин, - "это Пузачёв что ли восхищал всех чувством долга?"
   Но полковник выкрутился, он приплел кукую-то байку из детского периода Пузачевской биографии. Какую-то невероятно трогательную историю, про то, как тот вернул продавщице сдачу, что та неверно не в свою пользу просчитавшись, передала мальцу Пузачеву с десятки рублей.
   "Наврал, наверное", - подумал про себя Сухинин, - "Бог ему явно переплатил, когда дал ему Веронику, так ведь Пузачев не стал сдавать и возвращать переплаченное"...
  
   - Ну что? Не опозорился я? Хорошо я сказал? - плюхнувшись на стул, тихо спросил полковник, - Вот я с утра про чувство долга и про Канта думаю, вот моя дочка в Англию замуж уехала, она ведь о детях думала, она ведь из чувства долга. А  дети этого не ценят в конце жизни. Они не понимают, почему мама отказывалась от личной жизни и ходила на нелюбимую работу, чтобы у них - было всё, что есть у соседских ребятишек. А потом, вместо нелюбимой работы из того же чувства долга, мама вышла за нелюбимого мужчину, чтобы у детей было больше, чем у соседских.
  
   "Врёшь ты всё", - думал про себя Сухинин, слушая пьяный трёп полковника, - "Ложь от начала и до конца ложь. Особенно в конце, где она идёт за нелюбимого из чувства долга перед детками. Конечно, сейчас в наше время чувство голода у детей это не то, что бывало в истории, хлебушка им хватает, но теперь голод это мотоцикл Судзуки на Рождество, модные скейтборды и каникулы в Альпах, горные лыжи, катание на трициклах и квадрациклах, это мощный супер навороченный компьютер для трёхмерных игр. Но никак не голод в буквальном смысле, когда детям надо было элементарно дать хлеба и масла. Так из-за этих прихотей своих деток она идет за нелюбимого? Чтобы через пять лет эти детки плюнув ей в рожу и в душу смылись куда-нибудь? - для Сухинина все было яснее ясного, он был уверен, такая женщина идет за нелюбимого ради себя. Чтобы себя побаловать, а деток только заодно. А там - как карта ляжет - нелюбимый и подохнуть может, как тот ишак или падишах у Ходжи-Насреддина".
   - Сухинин, Сухинин кончай дремать, - Митрохин звенел ножом о хрусталь.
   - Это вас, ваша очередь говорить, - локоть полковника оказался очень острым.
   Сухинин встал.
   - Я тут слышал, тут говорили, что Игорь для своей школы, которую когда-то кончал, купил зверинец, потому что очень любил уроки биологии. Я с Игорем в школе не учился, мы с Игорем познакомились на картошке, когда поступили в горный институт...
   Договорил какую-то глупость, от которой самому тошно стало.
   - Вы хорошо сказали, видно вы были настоящим другом Игорю, - совсем по-свойски просунув свою жилистую руку под мышку Сухинину, сказал полковник, - давайте выпьем, земля ему пухом.
   Сухинин перехватил мимолетный взгляд Вероники. Сколько этих ее взглядов он ловил - не переловил!
   "Ну? Ну и что?" - снова усмехнулся он своим мыслям, - "Не надоело еще в гляделки играть? Детский сад, да и только!"
   А Митрохин вот не отходит теперь от Вероники, так и приклеился, так и пристал. Видно прав был уехавший теперь в Америку Андрюха Бакланов, что Сухинин всегда будет ревновать Веронику ко всем, кто разговаривает с нею, кто стоит рядом, кто едет с ней в автомобиле, кто летит с ней в самолете... Прав. На все сто прав.
   - Ну что? Объяснился с нею? - с лёгкой усмешкой спросил Митрохин, усаживая его в вызванную из гаража машину, - Ну ничего, у тебя еще две попытки будут, на девять и на сорок дней, - хохотнул Митрохин, захлопывая дверцу.
   - Девять дней! - пьяно и запоздало возмутился Сухинин, когда машина уже отъехала, - Вся жизнь впереди!
   - Виноват, что вы сказали? - придурковато переспросил шофер.
   - Вся жизнь впереди, - с отупелой серьёзностью повторил Сухинин.
   - Вся жизнь впереди, надейся и жди, - пропел вдруг шофер и расхохотался не оборачиваясь.
  
  
   Часть первая.
   СУХИНИН и ВЕРОНИКА
  
   Глава 1
   Умный в горный не пойдет.
  
  
  
   ***
   Сажусь на конечной. Интервал между поездами полторы минуты. За это время на платформе уже скапливается толпа. Пытаюсь угадать, где будут двери вагона. Поезд со скрежетом и стоном выползает из дырки тоннеля. Машинально отступаю назад и оборачиваюсь, не пристроился ли рядом маньяк, что хочет скинуть меня под колеса? Все рванулись занимать места. Мне повезло, я села. Слева уселся какой-то грязный приезжий гостарбайтер. Плюхнулся и сразу спит. Не подхватить бы от него блох или вшей. Справа села девушка студентка. В ушах у нее плеер, в руках мобильный с примитивной игрой вроде тетриса.  Едем. Кто-то громко орет в мобильный, - "мама, я в метро, мама я тебе перезвоню". У всех в ушах музыка, некоторые стоят парочками - делят наушники на двоих - тебе правое ухо, мне левое. А стерео не поделить. Что с нами будет? Что с нами будет, когда я стану старой? Боже! Спаси и сохрани!  А ведь когда-то я любила ездить в свой институт на этом метро. И поджидала у вестибюля подружку, чтобы вместе опоздать на первую пару. А теперь я завидую другой своей подружке - потому что ее возит на работу любовник-сожитель, у него новая "мазда-6" и она опаздывает на полтора часа и говорит шефу: ПРОБКИ! И тот ее не ругает. А другая подружка сама купила себе маленькую "пежо 206" в кредит под семнадцать процентов годовых (и всё отдаёт и конца этим платежам нет), зато независимая. Утром отвозит трехлетнюю дочку к нянечке в частный домашний детсад и потом два часа стоит в пробках - слушает Доренко с Эха Москвы. Господи, что с нами будет ? Что будет со мной? Почему у меня нет любовника с "маздой-6"? И разве здесь в метро я его встречу? Не подхватить бы блох и вшей от гостарбайтера... Мне выходить и пересаживаться на другую линию. Там уже не сесть. Там вагон битком. Вот снова кто-то пристраивается к моей вельветовой заднице. Очередной дедушка - маньяк, которому молодые женщины не дают. Господи, что мне сделать, чтобы все это кончилось? А в семь вечера мне снова повторять весь этот путь домой. Но когда подружка по доброте душевной предлагает меня подвезти, не сама - сама она справа от дружка сидит, а мне предстоит сидеть сзади, дышать ее сигаретами и слушать ее томный разговор о том, как она съездила в Черногорию и какой там сервис. Я хочу счастья. Но его мне никто не даёт.
   Господи, какой он омерзительный этот обжимальщик, что пристроился позади...
   Еще только Сухаревская... Когда же мы доедем до Шаболовской?
   ***
   Уже Китай-Город...
   Господи, какая она, судя по мордашке дурочка, эта в вельветовых джинсиках.
   А попка у нее такая аппетитная. Так и хочется прижаться поплотнее. Эх, с каким бы удовольствием я бы тебе вдул! Только, судя по всему у нас с тобой полярные понятия о хорошем и плохом. Тебе нужен богатый молодой дурень, а умный мужчина в летах, тебе ни к чему. Но ведь полярные понятия равновесно дополняют мир, создавая его гармонию. И нельзя оценить хорошее, не познав другого полюса, потому как тогда познание хорошего без сравнения с плохим не даст полноценного знания о хорошем.  Ах, какая волнующе-прелестная попка! Уже Третьяковскую проехали. Скоро Октябрьская. Почему таких прелестных попочек Бог не даёт умным девушкам, умеющим ценить в мужчине его ум?
   Человеку свыше дан свободный выбор, у человека есть свободная воля выбирать между хорошим и плохим. И это замечательно, что большинство делает правильный выбор, доверяя опыту родителей, учителей, церкви, писателей, ученых и иных авторитетов. Делают выбор в пользу хорошего, так и не зайдя в стан плохого, так сказать - АПРИОРИ. Но, тем не менее, настоящее понимание красоты и гармонии, настоящее всеобъемлющее понимание и адекватная оценка хорошего может быть лишь у того, кто познал и плохое, побывав в его стане.
   Приятно прикоснуться. Приятно ощутить упругость ее трепетной плоти. Но ей это не нравится, вон как напряглась, сейчас еще чего доброго обернется и по роже заедет. Дело в том, что зайдя в стан плохого, человек теряет невинность незнания, получает несмываемую печать. Помните, Бог изгнал Адама и Еву из рая за то, что они познали что такое добро и зло, вкусив от плода познания - ПОТЕРЯЛИ НЕВИННОСТЬ.
Поэтому и общество отвергает познавших плохое.
Знаете поговорку? "Конь леченый, жид крещеный и вор прощеный" ? Нельзя покупать надорванного и залеченного коня (или машину побывавшую в аварии) и нельзя доверять бывшему осужденному за воровство.
Общество НЕ ВЕРИТ бывшим вылечившимся наркоманам и бывшим вставшим на путь - проституткам.
ОБЩЕСТВО ВЕРИТ ТОЛЬКО НЕВИННЫМ. А отдел кадров принимает на работу только НЕ ПОЗНАВШИХ ЗЛА.
   Октябрьская..
   Выходить... Жаль расставаться с такой попочкой... Свидимся ли еще?
  
   ***
   Девять дней ...
   "Девять дней одного года превратились в тыщу дней", - Сухинин усмехнулся, припомнив этот старинный студенческий куплет из их КВН-овской пародии на кино с Баталовым. Но нет, не смешно. Последнее время Сухинину что-то слишком часто становилось не смешно, в таких ситуациях, когда бы раньше он животики надорвал. Всю среду ходил по офису из кабинета в кабинет, из курилки в буфетную, из буфетной обратно в курилку, сжимая в кармане телефончик, раздумывая и не решаясь, - позвонить Веронике или послать ей СМС. Наконец, принял буриданово решение. "Не звонить и не посылать. Лучше умереть в надежде, чем жить, услышав приговор, что надежды уже нет. Все равно послезавтра снова будет не убиенный повод увидеть её, потому как все близкие соберутся на девять дней", - подумал он и успокоился.
   "Девять дней одного года превратились в тыщу дней"... Сухинин снова усмехнулся своим мыслям. Мог бы он тогда подумать, тогда, когда они репитировали домашнее задание их факультетской команды КВН, мог бы он подумать, что Пузачев, их капитан и главный острослов возьмет да и помрет в расцвете лет? А теперь Сухинин должен ехать к нему на девять дней... И получить при этом какой-то новый шанс, чтобы объясниться с Вероникой.
   Кому бы рассказать? С кем бы поделиться? У робкого и безнадежно влюбленного всегда должен быть слушатель. Подушка и плечо. Митрохин на эту роль не годился. Слишком зол. Да и по некоторым подозрениям, имевшимся у заинтересованной стороны, Митрохин сам был к Веронике не равнодушен. А то, что женат, так кого это обстоятельство нынче сдерживает в сердечных делах?
   И как я додумался, братцы,
И сам до сих пор не пойму,
В любви перед нею признаться
Доверил дружку своему.
  
   Да, Сухинин совершенно достоверно слыхал, как вчера Митрохин кому-то говорил по мобильному, "что в некоторых ранее чисто романтических делах наметились глыбы меркантильного интереса". Неужто, это он о том, что Вероника вдруг из просто красивой жены их друга и шефа превратилась в богатую наследницу, в богатую свободную женщину, в богатую невесту?
   В любви надо прямо и смело
Задачи решать самому.
И это серьезное дело
Нельзя поручать никому!
   О, сколько мудрого резонёрства было в советской лирике, разве сравнишь с нынешней! Вообще в качестве подушки и плеча годился сосед Борис Евгеньевич. За неимением лучшего. За неимением гербовой - пишем на простой. Борис Евгеньевич по-крайней мере умел выслушать не перебивая. И глядя ему в глаза за вечерней партией в шахматы, верилось, что услышанное от Сухинина, он не будет никому пересказывать и смеяться над Сухининым он тоже не будет. Но в Борисе Евгеньевиче Сухинин не находил главного - не находил в нем сочувствия и столь необходимых робкому влюбленному заверений в том, что он тоже, наверное любим, только покуда любим тайно. Почему? Ну, потому что на то есть необъяснимые пока причины. Но, тем не менее, его очень любят, и скоро все будет хорошо.
   Однако, Борис Евгеньевич не гнал Сухинину подобной сладкой туфты. Он молча слушал, потом цыкал зубом, убирал шахматы и сказав "м-да", уходил к себе в свою двадцать четвертую квартиру.
   ***
   Вообще, в студентах они с Митрохиным и Пузачёвым были такими наивными дураками! Все спорили, какие специальности важней? Сухинин считал, что его геологоразведочный - самый перспективный. Митрохин, который учился на строительном по специальности СПСиШ что расшифровывалось, как "строительство подземных сооружений и шахт", всегда говорил, что если угольные шахты строить прекратят, то с его специальностью всегда можно будет перебраться в крупные города на строительство метрополитенов. Только самый умным из них оказался Пузачёв. В цикле разведка-строительство-добыча-транспортировка-эксплуатация, Пузачёв еще в советский период учуял своим длинным носом новую компоненту цикла. Продажу. И переведясь на втором курсе на экономический, оказался прозорливо прав.
   - А Пузачёв случайно не еврей? - пьяно хохоча, спросил уехавший теперь в Америку Андрюха Бакланов.
   Точно, либо еврей, либо хохол, как ему в голову пришло, что продавать газ самая важная часть работы. Важнее чем его разведать, важнее, чем построить насосные станции и подземные хранилища.
   На девять дней Сухинин решил приехать за час до назначенного, чтобы никто не помешал бы объясниться с Вероникой. Не хорошо приезжать раньше времени, более прилично - опоздать, но иной возможности оказаться с Вероникой наедине Сухинин придумать не мог. А робким и безнадежно влюбленным так трудно создать естественные условия для объяснений! Они ведь не могут, как простые люди сказать объекту о своих возвышенных чувствах, - давай отойдем на лестницу или на кухню на пять минуток, чтобы нам никто не мешал... Это только тупые идиоты могут объясниться на лестнице или на кухне за пять минут, а робкому и безнадежно влюбленному нужны такие условия для объяснений в чувствах, какие не создает даже роддомовский инкубатор для недоношенных.
   Итак, он надел тёмный костюм в полосочку, который по его мнению стройнил, черную шелковую рубашку, к которой не был нужен галстук... И еще он купил сорок одну черную розу. Еще вчера заказал такой букет в цветочном на Арбате.
   Букет еле-еле поместился на заднем сиденье.
   -Через Ясенево рванем? - спросил шофер.
   -А как ты иначе с Наметкина на Калужское поедешь? - переспросил усевшийся спереди Сухинин.
   -Там на внешней стороне МКАД пробка сейчас, - вздохнул шофер.
   - Вертолёта нимае, - развел руками Сухинин.
   ***
   Вероника была не в черном. На ней было узкое синее шерстяное платье, которое ей очень шло. И к ее длинным светло-русым волосам, и особенно к ее дивно голубым глазам.
   - Розы? - улыбнулась Вероника, и едва коснувшись носиком крайней в букете, грациозным движением отодвинула цветы.
   - Ты так рано? - удивилась она.
   - На дороге пробки, я решил перестраховаться, - соврал Сухинин и добавил для убедительности, - на похороны то я едва не опоздал.
   - Ах, да, верно, - сжав кулачки под грудью, вздохнула Вероника, - ну что же, поднимемся в гостиную, выпьем по чашке кофе, - предложила она.
   Сухинин глядел на нее и раздумывал, пытаясь отгадать, рада она или наоборот раздосадована столь ранним его приездом сюда в дом на реке Десне? В дом, по которому еще летал дух Игоря Пузачёва.
   - Водки хочешь? - спросила Вероника, когда они поднялись в малую гостиную. Сухинин пару раз бывал здесь и знал, что есть еще и большая малахитовая гостиная и турецкая кальянная, и библиотека-курительная с прекрасным видом из окна на излучину Десны и на широкий плес, что открывался за изгибом реки.
   - Нет, не хочу, - как можно мягче отказался Сухинин, - если только ты сама будешь.
   Вероника не ответила.
   Как-то очень естественно упала вдруг в кресло. Не села, не плюхнулась, а просто упала всем телом, всей спиной в большое мохнатое кресло возле камина.
   "Наверное, это тренированный и отрепетированный жест", - подумал Сухинин. И ревниво представил себе, как Игорь Пузачёв подходил к ней сзади, как простирал руки, как накладывал свои ладони ей на грудь.
   - Знаешь, Митрохин спросил меня, что я собираюсь делать с акциями? - не то, интересуясь мнением Сухинина, не то, просто делясь с ним, сказала Вероника.
   - Акциями? - переспросил Сухинин.
   - Ну да, акциями, что у Игоря, - пояснила Вероника.
   - Да, у него ведь одиннадцать процентов, - кивнул Сухинин.
   - Ну, так я сказала, что я не знаю, - пожав плечиками, сказала Вероника, - потом если мне вступать по закону в наследование, то это не раньше, чем через полгода.
   И тут Сухинина словно током прошибло.
   Мама родная, как же он раньше то не сообразил, ведь грядет Совет учредителей и заключение договора с немецкой фирмой Райн-Гельт-Гас-Интернациональ...А ведь и совет директоров и заключение договора не рассчитывали на смерть Игоря, это форс-мажор.
   -Митрохин сказал, что для успешного подписания договора, им нужны гарантии, что Игоревы акции останутся в контролируемом советом пуле, - сказала Вероника.
   - И, - выдохнул Сухинин.
   - И предложил мне объединить с ним то, что я получаю по наследству, - тихо сказала Вероника.
   - Это как? - недоуменно, спросил Сухинин.
   - Пожениться, - просто ответила Вероника.
   - Но ведь он...
   - Это не проблема, ты же понимаешь, - нараспев протянула Вероника.
   И сердце забилось неровно,
И с горечью вымолвил я:
-- Прощай, Вероника Петровна, --
Неспетая песня моя!
   ***
   В шесть приехал Митрохин, и с ним больше половины ожидавшихся гостей.
   - А жалко, что Андрюхи Бакланова нет, - посетовал Митрохин, свойски на бандитско-православный манер целуясь с вновь-вошедшими.
   С Сухининым они тоже расцеловались.
   "Judas, Must You betray me with the kiss?"* - вспомнилось Сухинину, когда их с Митрохиным щеки трижды соприкоснулись.
   - Да, Андрюха сейчас в Америке.
   - А что слышно про него?
   - Вроде как упакован, фирма, бизнес, розовый кадиллак.
   - А ведь был комсомольским заводилой.
   - Комсомольским главарём.
   - Комсомолистом.
   - А помните, мы один раз напились, на третьем или на четвертом курсе, напились в комнате, которая была за профкомом закреплена, мы там обычно газету факультетскую рисовали и перед факультетскими вечерами самодеятельность репетировали.
   - Ага, помню, это на третьем курсе было зимой после каникул.
   - Точно, мы все напились, а Игорёха Пузачёв сел за пианино и стал петь куплеты: "пароход плывёт, прямо к пристани, будем рыб кормить коммунистами, а пароход плывет а дым все кольцами, а будем рыб кормить комсомольцами". И тогда Андрюха Бакланов ворвался, красный весь, аж налился от злости, и как заорет, - вы, что себе позволяете, да вас всех не только из комсомола, вас всех из института...
  
   * Judas, Must You betray me with the kiss - строчка из знаменитой рок-оперы Ллойда-Вебера "Иисус Христос - Суперзвезда" (Иуда, неужели ты должен предать меня через поцелуй?)
   - Точно, было такое, Андрюха наш по комсомольской линии пошел, а гляди-ка, первым в Америку умотал!
   Очевидно позабыв о скорбном поводе встречи, гости оживились, у них по-молодому заблестели глаза, все вновь ощутили себя там, на третьем курсе Горного института, когда можно было всё. И курить натощак, и пить портвейн не закусывая, и не думать о последствиях обострения язвы.
   Сухинин тоже вспомнил этот случай с пианино в профкоме, но память повела его по другим коридорам ассоциаций, вспоминая как пьяные и осмелевшие щенячьей смелостью глупых третьекурсников, что, едва сдав зимнюю сессию, возомнили себя ветеранами, которым уже все можно, они не понимали, что им еще ничего нельзя, а вот Андрюха Бакланов понимал. И Игорь Пузачёв тоже быстрее всех понял. Кстати, не тогда ли в ту сессию он перевелся на экономический?
   Вошла Вероника. Она не переодевалась, но в её облике появилось что-то новое. Ах, да, она прибрала волосы черной ленточкой! Все-таки дань трауру. Подчеркнуто-важная дань, выраженная в тонкой детали. На поминках она была вся в черном, на девять дней у нее лишь черная ленточка в волосах, а на сорок дней... Если бы Сухинин имел возможность безнаказанно острить вслух, он бы расфантазировался и предположил бы, что на сорок дней из черного на Веронике остались бы только трусики...
   Ревниво Сухинин снова заметил, что Митрохин ведет себя совершенно по-хозяйски, чувствуя себя при вдове этаким уже привычным распорядителем бала. Как быстро он вошел однако во вкус! Que fair?* Экстраполировать свою перманентную ревность на Митрохина? И ждать, когда его тоже Кондрашка хватит, как и Пузачёва? Но этак никакого здоровья в организме не хватит, если ревновать Веронику ко всем своим друзьям и знакомым!
   А Вероника тоже хороша! Как она мягко подчиняется любому сильному мужчине! Вернее любому наглому мужчине. Мягкая податливая красота в гармонии с жизнеутверждающим весёлым нахальством.
   Сухинин на секунду задумался, - а что мешало ему самому быть с нею нахалом? Вот даже и сегодня, он приехал за час до приезда гостей. И у него был целый час. Господи, да Казанове или Дон Жуану было бы и пяти минут достаточно, чтобы взять да и повалить эту податливую мягкую женщину, да хоть бы и в то мохнатое кресло что возле камина в малой малахитовой гостиной. Сухинин тут же явственно вспомнил, как она давеча красиво упала в то самое кресло. Ну почему он тогда же не упал туда вслед за нею? На неё? Разве бы она отказала? Разве бы она оттолкнула его? А он принялся сопли жевать, да разговаривать с ней о всякой ерунде! Talk is cheap*. Paroles, paroles, paroles**... Женщины ценят поступки и любят способных к активным действиям.
   Да... Беда Сухинина была еще и в том, что он безо всякой подушки и безо всякого плеча мог сам себе объяснить, в чем он не прав. Этакое нео-горе от ума.
  
   Que fair? - что делать ? (фр.)
   Talk is cheap*. - разговоры ничего не стоят (англ.)
   Paroles, paroles, paroles** - слова, слова, слова (фр.) (знаменитая песня Далиды)
   Вероника пригласила гостей в столовую. Точно! Митрохин снова во главе стола и вдова даже как-то с краешку при нем. Как скромная восточная супруга полу - просвещенного восточного тирана.
   А ведь именно Андрюха Бакланов привел Веронику в их компанию. И не уедь он в свою Америку, может теперь бы его хоронили и по нему бы справляли девять дней... Стоп-стоп-стоп! Что за шизофрения такая... Это получается, что Сухининская ревность уже настолько реализуется в экстраполяции, что он - Сухинин начинает просто элементарно бредить. Что же, если следовать этому бреду, то Пузачёв помер оттого, что Сухинин ревновал?
   - Сухинин, ты чего набычился? Давай ухаживай за дамами, не сиди, - крикнул Митрохин.
   - Да тут про Андрюху стали вспоминать, - Сухинин смущенно улыбнулся и заговорил таким тоном, будто оправдывался за свой набыченный вид, - про Андрюху тут заговорили, а я вспомнил, что это он Веронику в компанию привел.
   - Точно, так и было, - кивнул Митрохин.
   Вероника поглядела на Митрохина снизу вверх, как смотрят на своих повелителей, распоряжающихся и телом и душой.
   Вероника точно из тех женщин, что может принадлежать только вся. Не разделяясь на духовное и телесное. Только вся. Наверное, потому, что душа в ней очень слабая.
   - Точно, мы тогда все стали каратекой заниматься, - весело, с руки зажевывая водку маслинами и, плюя косточки себе в ладонь, поддержал Митрохин понравившуюся ему тему, - причем даже Сухинин с нами пошел тогда заниматься.
   Это "даже Сухинин" больно резануло, было в этом слове "даже" некая унижающая Сухининское самолюбие снисходительность, исходящая от Митрохинского превосходства. Сухинин потупил взгляд и задвинулся.
   - Помню, вышли мы с тренировки и Андрюха Бакланов пошел к метро Веронику встречать, а мобильников тогда не было, а мы опаздывали, и Андрюха как-то переживал, ну а нам интересно было, что за девушка у Бакланова и пошли все вместе смотреть.
   Вероника сидела и слушала совершенно безучастно. Не радовалась и не сопереживала. Украдкой поглядывая на нее, Сухинин подумал, что характер ее безучастности сродни равнодушию переходящего кубка или переходящего знамени. Ведь кубок УЕФА он же не влюблён в Реал или в Селтик. Он простоит год в офисе клуба, а потом другой год будет так же стоять в офисе другого клуба. Его дело - стоять и быть красивым. Так и Вероника. Её дело стоять... Нет - её дело сидеть тихо подле значимого говорливого мужа, которому все с почтением внимают, а ночью - её дело лежать под ним. И потом тихо лежать рядом с ним. С важным, респектабельным, уважаемым и богатым. Ведь кубок УЕФА тоже не на помойке найден и не станет стоять в шкафу в какой-нибудь заштатной конторе третьеразрядного любительского клуба. Так и Вероника.
   - А Игорёшка Пузачёв, земля ему, кстати, пухом и вечная память, он ведь отбил Веронику у Андрюхи.
   - Не сразу.
   - Ну, не помню, по-моему, сразу.
   -Нет, они с Игорьком на той поездке, когда мы все на майские на пароходе поплыли сошлись.
   -Нет, раньше.
   - Давай Сухинина спросим, он всегда к Веронике неровно дышал, он должен всё помнить, эй, Сухинин, не сиди как в воду опущенный, скажи, когда Вероника с Пузачёвым сошлись?
   А Вероника что? Совсем как бесчувственная кукла что ли? Сухинин зло поглядел на нее, она тоже стрельнула в него ресницами, не улыбнулась, но вдруг поднялась, держа рюмку и обведя присутствующих, сказала, - давайте выпьем за друзей Игорька, пусть ему там где он сейчас будет приятно, что вы тут все собрались.
   - Правильно.
   - Давайте.
   -Пусть ему там будет.
   ***
   И снова надо уезжать.
   И снова не объяснился.
   А вот Митрохин остаётся. Неужели они с ним уже снюхались?
   Прав был Андрюха Бакланов, что Сухинин будет ревновать ее ко всем друзьям.
   Хм! Каратекой они вместе занимались! И даже Сухинин с ними занимался... А вот если киллера нанять на вас, так никакая каратека вас не спасёт. Сухинин откинулся на подушках заднего дивана просторного корпоративного "ауди" и решил предаться сладким мечтаниям. Сладкие мечты успокаивали душу, но не выгоняли едкую желчь. Вот помрет Митрохин и тогда Сухинин уже точно объяснится с Вероникой. Сухинин стал думать, какой смертью Митрохину было бы лучше всего умереть? Разбиться в автокатастрофе? Да он и не ездит сам за рулем, а в лимузине с шофером разбиться это маловероятно. Разбиться в самолёте? Что-то как то это банально и без выдумки. Не достойно его Сухининской ревности. Умрёт от неожиданно обнаружившегося рака? Так от этого в одночасье вроде как теперь не помирают, а у нас на фирме еще раз в пол-года обязательная диспансеризация со всеми этими рентгенами, УЗИ и магнито-резонансными томографиями. Если и найдут, то на ранней стадии, и тогда он лечиться начнет, год химеотерапии где-нибудь в Израиле и она обязательно за ним туда потащится, нет, не подходит к нему смерть от рака. Инфаркт или инсульт? При его-то розовых щёчках? Он бегает по утрам и голодает по системе йогов, никаких инсультов - холестерин в норме как у Индиры Ганди. Разве что подавится? Вон как давеча с руки маслины жрал! Или с лестницы упадет - шею сломает...
   Внезапно зазвонил телефон. Причем, не мобильный в кармане, а телефон в салоне машины. Шофер вопросительно глянул на Сухинина, - взять трубку? Сухинин взял сам. Звонил Митрохин. Вот сука - лёгок на помине, сто лет жить будет теперь.
   - Сухинин, ты чего уехал, а доверенность забыл, как ты завтра без доверенности в банк поедешь?
   И точно, они же договаривались, что Митрохин привезет на банкет документы для банка и Сухинин их заберет, чтобы не заезжая утром на Намёткина, назавтра сразу к десяти в банк на Балчуг.
   - Разворачивай, - приказал Сухинин водителю, - документы забыли.
   Назад ехали быстрее. Сухинин и помечтать толком не успел, как доехали.
   В холле, задуманном архитекторами и как вестибюль, и как гостиная типа американской sittin' room, его встретили Митрохин с хозяйкой дома. Ревнивым взглядом Сухинин оглядел, какие перемены произошли в туалете Вероники, не раздевали ли её тут без него, не успели ли они с Митрохиным уже перепихнуться по-быстрому? Вроде не успели, хотя Вероника такая вечно томная, такая заторможено расслабленная. По ней хрен чего поймешь. Она всегда такая, как будто её только-только оттрахали.
   - Может посидишь с нами ? - спросила Вероника, - выпей вермута.
   Ничего себе! "Посидишь с нами"... Она говорит о себе и о Митрохине как говорят о супружеской паре. "Вы останетесь у нас"? "Сегодня мы не принимаем"... Или наоборот, "Сегодня мы принимаем"...
   - Посижу, - буркнул Сухинин. Он решил, что будет вредным.
   - Слушай, а где твоя Римма? - поинтересовался Сухинин, - чего ты ее дома то оставил? Она часом не больна?
   - Нет, Римма здорова, - спокойно ответил Митрохин, - она с детьми сидит, занимается, чего ей по поминкам разъезжать?
   - А она тебя не ревнует ? - спросил Сухинин.
   Вероника сидела тихо неслышно дыша на свой бокал. "Кукла наследника Тутти", - подумал Сухинин.
   - У нас с ней разногласий не бывает, сплошной консенсус, - улыбнулся Митрохин и вдруг присев на подлокотник кресла, в котором обитала Вероника, этак по свойски положил свою руку ей на плечо.
   - Ну, я, наверное, все-же поеду, - сказал Сухинин, ставя на стекло столешницы свой недопитый вермут, - завтра рано в банк.
   - Ну, поезжай, - согласился Митрохин.
   - Проводишь до машины?
   -Провожу.
   Пока шли Сухинина начала бить легкая дрожь от тех слов, которые он теперь задумал Митрохину сказать.
   - Ты что? Ты с ней любовь что ли крутишь? - слегка заикаясь, спросил Сухинин, когда они вышли на крыльцо.
   - А ты что? Её душеприказчик или классная воспитательница? - самодовольно пожевывая зубочистку, с вызовом ответил Митрохин, - чего ты о её нравственности радеешь?
   - Ты, ты к её деньгам подбираешься, тебе ведь не она нужна! - с какой то желчной горькой досадой выговорил Сухинин.
   - Да она и сама ничего, - хмыкнул Митрохин, - или ты иного мнения? - и Митрохин тут слегка как бы шутя ткнул Сухинина в живот.
   - Ты подлец, - выдохнул Сухинин.
   - Я что? - тихо наклонив голову набок переспросил Митрохин.
   - Я ? Я ничего, - испуганно отрёкся Сухинин.
   -Ладно, не ссы! - хохотнул Митрохин, - поделим. Мне акции - тебе баба. Только не сразу, сперва я попользуюсь, пока ей того охота.
   ***
   Сухинин ехал и твердил как твердят мантру. Я дерьмо, я дерьмо, я дерьмо... Хари Кришна, хари-рама.
   А Вероника не делится? Или она делится?
   Атом не делим.
   Электрон неисчерпаем.
   Ревность и труд, глупость и труд - всё перетрут.
   Без праци - не бенджо коляци*.
  
   * Без труда не будет и калача (искаженное польск.)
  
   ***
   Глава 2
   Влюбленному и пьяному - море по колено.
   ***
   Алексеевская. Следующая Рижская. Через одну мне выходить и пересаживаться. Даже не выходить, а вылезать. Как в старом анекдоте про то, как интеллигент пытался познакомиться в метро с приезжей. Я не выхожу, я слажу. Рядом стоят два здоровенных студента. Хотя понятие "стоять рядом" в нашем московском метро теряет первоначальный смысл. Мы не стоим рядом, мы испытываем взаимодиффузию, мы проникаем друг в друга две-три станции, два три перегона живя в симбиотическом единении, как лиана в жарком бразильском лесу оплетает какую-нибудь там секвойю или баобаб. Так и эти студенты буквально обвились вокруг меня, если можно двум огромным обвиться вокруг маленькой и хрупкой. Стоят, повисли на мне и громко рогочут. Причем, мало того, что обвили меня, повисли на мне, так еще и рогочут громче стука колес. Сейчас поздняя осень, почти зима, а окна почему-то опущены и грохот в вагоне неимоверный. И эти еще орут - хохочут. Причем, я даже пыталась было прислушаться, о чем они там общаются. И ничего не поняла - просто хохочут и рогочут своими молодыми басами. Скажут какую-то ерунду, и давай роготать. Идиоты. Что за поколение? Проводочки наушничков в ушах, колечки в проколотых мочках, и все рогочут. Кретины. Что из них вырастет? Все в менеджеры пойдут? Будут миром управлять? И что это за мир такой тогда будет? Рижская, следующая Площадь мира. Надо протискиваться. Опять меня всю кто-то облапал. Извращенцы. Надо что-ли пойти на курсы вождения записаться, да узнать про автокредит. Пикуленко вон по Эху Москвы говорил, что можно очень недорогую иномарку теперь купить. Это же просто невозможно так ездить. Просто неуважать саму себя. А что? Разве мне есть за что саму себя уважать? Есть? Было бы за что, так и другие бы это заметили и стали бы уважать. Ну, так чего же тогда инстинкт самосахранения работает, если сама себя не уважаю? Наверное, когда поезда стою, жду, подальше от края платформы отступаю. А зачем ? Если сама себя не уважаю, то может оно и к лучшему, если какой маньяк столкнет? Самой нельзя - самой это грех, а если маньяк поможет, то это и хорошо, то это и выход. Нет, стоп, так не пойдет. Надо завтра пойти поинтересоваться насчет записи на вождение и насчет автокредита. Господи, ну я то ладно, я одинокая женщина я в метро еду и эти мальчишки студенты тоже понятно, что с них взять, но эти то- мужики что за тридцать пять и за сорок, эти то почему не заработали на машину? Я их презираю, я их ненавижу. Они и озабочены от безденежья, они потому и о задницу мою отираются бесплатно, потому что у них денег нет чтобы нормально поухаживать или просто на проститутку из Интернета. Ненавижу. Вон, кажется, тот вчерашний лапарь-лапальщик- отиратель чужих задниц в проходе стоит. Узнала я тебя. Ненавижу. Выходим. Выходим. Выходим. Вынесли нас.
   ***
   На Бабушкинской в мой вагон опять эта вчерашняя девица вошла. Только на этот раз нас разделяло метра три вагонного пространства. А в этот час на трех метрах умещается до десяти пассажиров. Так что до ее вельветовой попки было никак не дотянуться. Шучу. Я не такой уж совсем озабоченный. У меня есть и иные жизненные устремления. Вопреки чаяниям великого кенигсбергского девственника Эммануила Канта о том, чтобы людьми в мотивации их поступков двигало бы чувство долга, а об этом мечтал не только Кант, но и Платон и его последователи - вопреки мечтаниям великих философов, нами в основном движет не чувство долга, а наше убогое либидо. Почему убогое? Потому что наше либидо тоже ущербное в своей неосознанности. Ведь либидо Казановы или Дон-Жуана, или массы чингисхановских кочевников в их пассионарном выплеске, захлестнувшем когда-то аж пол-Европы, не говоря о всей поглощенной ими Азии, их либидо было чистым и эссенцированным, а у наших.... Оно выражается идиотически полу-слабоумным тезисом "жить - то надо!".  И хочется ответить на это: "а на хрена таким убогим и жить то ?"Наши люди ходят с утра на работу не зная, зачем они это делают - просто потому что "так заведено" и потому что "все так вокруг делают и так живут".  Заводят детей, жрут, пьют, глядят в телевизор, отмечают дни рождений и корпоративные вечеринки, изводят тысячи тонн колбасы, приобретаемой в магазинах сети "пятёрочка" и потом оставляют эти тысячи тонн дерьмовой колбасы в виде тысячи тонн своего дерьма, спущенного в канализацию.  А зачем ?Никто из НИХ и не задумывался над этим. А если и задумывался, то сам себя утешал: "я делаю это из чувства долга  перед детьми"  - и говоря это врал себе, потому что делает все это - живет всю свою убогую жизнь только ради себя самого, чтобы не думать и чтобы потакать своему убогому либидо.
   Хм! А эта девица меня заметила. Узнала. Вона как глазками то стрельнула! Может, мне и повезет, может и познакомимся когда-нибудь. И вообще, по-моему, она мне улыбнулась. 
  
  
   ***
  
   С утра Сухинин приехал в банк. Мм-да, если сумма кредита составляет почти пол-миллиарда, то такие вопросы обсуждаются не на уровне секретарей. И даже бумажки подготовительного периода возить приходится целому начальнику управления, каковым является он - Владимир Палыч Сухинин. Зам управляющего принял его без маринования в приёмной, клиенты слишком важные для банка. Хотя и сам банчок из того же пула, что и всё остальное в их системе.
   - Я слыхал, вашего директора по внешним связям на той неделе хоронили, - поверх очков глядя на Сухинина, сказал зам управляющего.
   - Да, Пузачева вчера девять дней отметили, - кивнул Сухинин.
   Зам управляющего звали Фридрих Янович. Это был холёнейший образец самца альбиноса балтийско-европейской расы, хоть на анропологическую выставку отправляй для медалей за экстерьер.
   - В связи с этой смертью нам неясна перспективная стабильность пула основного пакета, находящегося в управлении Советом вашей компании, - сказал Фридрих Янович.
   - То есть, - Сухинин осторожно крякнул в кулачок.
   - То есть, теперь со смертью Пузачева у нас нет абсолютной уверенности в том, что пакет, находящийся в управлении Совета компании будет располагать и теми одиннадцатью процентами, которые принадлежали Пузачеву, - с бесстрастностью говорящего автомата сказал зам управляющего.
   - И ? - слегка наклонив голову спросил Сухинин.
   - И прежде чем мы примем решение о кредитовании, нам необходимы гарантии, - сказал альбинос.
   - Какими могут быть эти гарантии? - поинтересовался Сухинин.
   - Возможны варианты, - улыбнулся Фридрих Янович, - это может стать предметом обсуждений.
   Сухинин понимал, что разговор окончен за бесперспективностью его продолжения на их с Фридрихом Яновичем уровне. Он встал, коротко поклонился и сказал что-то дежурное относительно того, как приятно ему иметь дело с таким партнером.
   Уже выйдя из кабинета и покинув приёмную, уже спустившись на скоростном лифте на цокольный этаж, пройдя милицейский пост охраны и выйдя на стоянку к своей ауди, Сухинин позвонил Митрохину.
   - Им нужны гарантии того, что Вероника не вынет акции из нашего управления, - сказал он.
   - Я так и знал, - коротко ответил Митрохин дав отбой.
   ***
   В машине Сухинин слушал радио Эхо Москвы .
   Как раз передавали новости:
   В поселке Жуковка-2 сегодня утром была найдена мертвой жена известного московского бизнесмена Римма Митрохина...
   Ее муж Митрохин...
   Сухинин захотел сделать погромче, но рука дрогнула и вместо громкости Сухинин переключил канал.
   В эфире радио Классика, у микрофона Ксения Стриж...
   Когда Сухинин снова настроил радио на Эхо Москвы, там уже передавали что-то о вице-премьере Иванове и о нанотехнологиях.
   - Вот это да! - выдохнул Сухинин, - вот и съездили мы на девять дней...
   ***
   - Спазм у нее случился, спазм этот в горле у нее аллергический часто и раньше бывал, - сказал Митрохин, когда Сухинин приехал на Намёткина, - спазм её прихватил, раз и квас!
   Митрохин для убедительности приставил палец к горлу и, закатив глаза, артистично изобразил нечто среднее между кердыком и идиосинкразией.
   - На себе не показывай, - назидательно заметил Сухинин.
   - Ай, да ладно, - отмахнулся Митрохин и, хлопнув Сухинина по плечу, сменил тему, - Ну, что Фридрих там тебе наговорил?
   - Бочку арестантов про гарантии Пузачевского пакета, - буркнул Сухинин.
   Сухинину, снова как в большинстве жизненных своих случаев, почувствовал себя неловко. Вот у Митрохина жена умерла и надо бы как-то выразить ему сочувствие, а они о делах, да о делах.
   - Вот суки эстонские, - Митрохин досадливо покачал головой, - ладно, будут им гарантии.
   Митрохин снял трубку раздухарившегося на его столе телефона и облаял секретаршу, - я сказал, не соединяй, мать твою! И вообще кофе нам притарань.
   - Они не эстонские, они латышские, - мягко возразил Сухинин.
   - А, один хрен фашисты, - отмахнулся Митрохин, - они процент отката в живом нале поднять хотят, - назидательно подняв пальчик, пояснил он, - и по своей хитрожопости прямо об этом пока не говорят.
   - Это политика, - понимающе кивнул Сухинин.
   - Это дешевые понты и игра во МГИМОшные дипломатические политесы, - раздраженно возразил Митрохин, - а то кабы я этого Фридриха Яновича не знал раньше, вот он каким протокольным политиком и дипломатом теперь заделался, а ведь восемь лет назад с бейсбольной битой по Питерским рынкам вместе с бандитами из Тамбовцев бегал, долги из кавказцев вместе с мозгами вышибал.
   - Эвон оно как, - покачал головой Сухинин, - а я думал...
   - А ты думал, он банкиром родился сразу с чековой книжкой Америкэн Экспресс заместо серебряной ложечки во рту, - ехидно скорчил рожу Митрохин, - фашист он и есть фашист.
   Без стука вошел митрохинский шофер Володя. Шоферам больших боссов всегда разрешается входить без стука, потому что нету у больших боссов более доверенных им людей, чем шоферня. Ведь это шоферня знает, где на самом деле ужинал и потом ночевал их шеф. И никто так не посвящен в святая святых личной жизни, как личный водитель, которому порой до утра приходится сидеть в Мерседесе под окнами очередной пассии своего начальства. Оттого начальство никогда и не возражает против установки в этот Мерседес самого дорогого спутникового телевидения, чтобы покуда шеф нежится в объятиях любовницы, шофёрка мог бы хоть теликом побаловаться что ли!
   - Что, Володя? - вскинул голову Митрохин.
   - Так я типа насчет похорон, - в своем обычном косноязычии осклабился Володя, - это, типа ехать на Ваганьковское, денег то давайте.
   Митрохин кивнул, открыл ящик стола, достал оттуда конверт, и протянув его Володе, коротко сказал, как бы подтверждая ранее обговоренное, - лично Эдуарду в руки.
   - Ну, обижаете, в первый раз что ли, - снова осклабился Володя.
   Вообще, Сухинину было интересно, к кому теперь перейдет Пузачевский "пульман" и его шофер Коля? Покуда Коля был в распоряжении вдовы. То есть - Вероники. Но не может же так быть до скончания дней!
   Вошла секретарша с подносом и принялась сервировать кофейный столик, и пока она не вышла, оба молчали.
   - Ты Пузачевскую тачку потом куда мыслишь и под кого? - как бы невзначай поинтересовался Сухинин, отхлебывая из своей чашечки.
   - А что? Ауди тебе уже маловата? - съехидничал Митрохин, - пульман тебе еще по статусу не положен.
   - Да я разве о себе, я так, я за Колю переживаю, - обидчиво поджав губу, ответил Сухинин.
   - Не беспокойся, Колю пристроим, - хлопнув себя по коленке, сказал Митрохин, и, подводя итог аудиенции, энергично добавил, - пора делами заниматься, давай, по коням и по кабинетам, "тайм из мани"...
   ***
   Встречать прилетевшего из Америки Андрюху Бакланова, поручили опять же Сухинину. Ясное дело - надо кому-то и в лавочке сидеть, да и бесконечной чередой похорон заниматься тоже кому-то надо. Чтобы в Шереметьево не опоздать, да не застрять в этом вечно-ремонтируемом тоннеле на Ленинградском в районе Сокола, Митрохин дал Сухинину пузачевский "пульман", потому как у того и номер с флагом, и мигалка фиолетовая. А в распоряжение Вероники отправили пока сухининскую Ауди.
   - По резервной да по встречной гнать будешь, смотри не убей меня, - на всякий случай с опаской сказал Сухинин шоферу Коле.
   - Не бойтесь, мне не впервой, разве что пару старушек по дороге задавим, - хохотнул Коля, выруливая на Профсоюзный.
   Сухинин нажал кнопку, поднимая стекло, отделяющее салон от водителя, включил музыку и принялся мечтать. Принялся мечтать о том, как сладка будет его месть, когда вдруг он станет президентом России. И прежде всего, решил в сегодняшнем сеансе мечтаний, что отомстит Иринке Лядых.
   Это было сразу после окончания Горного. Сухинина распределили тогда в отдел геологических изысканий института Гипротранснии. Не самое лучшее, но и не самое худшее распределение у них на курсе. Работа обычная для геологов. Весна, лето и осень - экспедиция: комары, костры, вертолеты, романтика. А зимой - сиди себе в отделе, обрабатывай данные, пиши отчеты.
   Иринка Лядых пришла в отдел в том же году что и Сухинин, только она была после геодезического техникума и потому была совсем молоденькой, едва двадцать ей тогда исполнилось. Тоненькая, стройная, гибкая, но с выдающимися сиськами, и главное, с такой приветливой улыбкой и с такими огромными по-пионерски чистыми серыми глазами, что в коридоре на их пятом этаже, все шеи повыворачивали, когда она проходила в буфет или еще куда по своим девчоночьим делам.
   - Надо будет ее в нашу партию заполучить, - провожая Иринку взглядом, сказал старший геолог Клещук, - все равно ведь оттрахают, так уж лучше мы с тобой, чем эти звери из партии Богданкина. Про оргии, учиняемые в партии Богданкина ходили легенды. Это наверное именно про таких, как начальник геолого-разведочной партии Богданкин, придумали анекдот, где сидят возле чума чукчи, и маленький чукча, завидев в небе вертолет, спрашивает дедушку, - что это такое? А старенький дедушка чукча отвечает, - это птица-вертолет, из нее вылезут геологи. Они много огненная вода привезли, пить будут. А потом мамку твою трахать будут. А потом и меня оттрахают, а потом и тебя трахнут...
   И Богданкину и Клещуку в Своих мечтаниях Сухинин определил очень впечатляющие наказания. За те унижения, что он перенес в то комариное лето на Ямале, за ту психическую травму, выразившуюся в его разочаровании чистой огромных по-пионерски невинных серых глаз, и в искренности приветливой улыбки. Оказывается, блеск чистых серых по-пионерски нежных глаз мог совершенно спокойно уживаться в Ирочке с внезапно открывшимися в ней похотливыми повадками развратной самки. И именно Богданкину и Клещуку Сухинин предъявлял теперь счета и претензии по поводу его обманутых надежд. Обманутых надежд скромного вдохновенного девственника, очарованного стройностью тонкой фигурки и нежным блеском влажных глаз. Юную невинную душу его обманула не девушка, не бархатистая нега нетронутой первозданности, что излучала её улыбка, его душу обманула та прожорливая, всепожирающая похоть опытных, пресыщенных циников, что в один момент были горазды завербовать и перевербовать эссенцированную невинность, поставив ее на службу самой низменной чувственности...
   Но долго стоял я в обиде,
Себя проклиная тайком,
Когда я их вместе увидел
На танцах в саду заводском.
   И сердце забилось неровно,
И с горечью вымолвил я:
-- Прощай же, Ирина Петровна, --
Неспетая песня моя!
  
   Приговором верховного трибунала при президенте федерации, Богданкин и Клещук приговариваются к смертной казни, путем замуровывания в стену...
   - Приехали, - подал знак шофер Коля.
   И правда, их машина уже заруливала на пандус аэропорта. Сухинин на всякий случай по-командирски велел Коле ждать на парковке, хотя это выглядело глупо. Разве Коля мог уехать, не дождавшись? Более опытный в делах встреч-провожаний, Коля сказал, что он поедет на паркинг и оттуда позвонит Сухинину на мобильный, а когда Бакланов пройдет таможню, Сухинин перезвонит Коле, чтобы тот подогнал машину поближе к выходу.
   В зале Сухинин поглядел на информационное табло. Самолет из Нью-Йорка уже прилетел двадцать минут назад. Еще пол-часа у него были железно. Пока багаж, пока паспортный контроль, пока таможня...
   Сухинин приготовился немного поскучать и стал искать взглядом барчик с кофе и виски.
   Вдруг кто-то слегка прикоснулся к его рукаву.
   - Товарищ геолог Сухинин? - услышал он задорно звучавший голосок.
   Обернулся - она. Ира Лядых.
   Красавица - глаз не отвести. В короткой рыжей шубке, в зеленых брючках до середины икр, в золотистых туфельках на высоченном каблуке и с такой же в цвет сумочкой-ридикюлем, усыпанном блестящими камушками.
   - Ира? Как вы здесь? - с самым искренним нетеатральным изумлением округлив глаза, воскликнул Сухинин.
   - А что в этом такого, - весело хмыкнув, пожала плечиками Ира Лядых, - мы с мужем вот прилетели из Нью-Йорка, а ты встречаешь кого-то?
   - Кто муж? - скованный неловкостью, и машинально оглядывая пространство вокруг Ирочки, поинтересовался Сухинин.
   - Аарон Розен, ты может слыхал, у него пол-Москвы и пол-Парижа клубов откуплено, - тряхнув прической, ответила Ирочка.
   - Так ты теперь миссис Розен? - все еще не оправившись от смущения, спросил Сухинин.
   - Ну, типа Айрин Розен, - сказала улыбчивая Ирочка и вдруг расхохоталась тем ненатуральным смехом, какой бывает у наркоманов, возбужденных предвкушением новой дозы.
   - А ты как? - нахохотавшись, спросила Ира, - все по геологии шаришься? Наверное типа Алроса или Юкоса какого-нибудь? Судя по твоим часикам, да по плащу с костюмчиком, ты нехило стоИшь?
   - Типа того, - скромно ответил Сухинин.
   - Ну, звони, - прощебетала Ира, доверчиво притронувшись унизанными золотом пальчиками к его локтю, - а я побегу, Аарончик мой весь заждался.
   Нет... В приговор верховного трибунала при президенте надо было явно вносить изменения. Надо было туда вписать еще фамилию одного иностранца. Аарона Розена. Еврея из США.
   ***
   Андрюха долго мял его в объятиях.
   - Погоди, задушишь, черт! Натренировался там в Америке своей, накачал бицепсы!
   - Ну и чего вы тут творите? - с наигранным возмущением принялся за Сухинина Андрюха Бакланов, - устроили, понимаешь, эпоху перманентных похорон, как при Брежневе, не успеваем слезы лить и могилы рыть. Сперва Пузачёв, потом Римма жонка Митрохинская, а я ведь у Митрохиных на свадьбе свидетелем был...
   - Виш, у Пузачёва приступ панкреатита, а Римма вроде как от спазма аллергического, - стал объяснять Сухинин, - экологическая обстановка такая на Москве.
   - Ну, Пузачёв свою фамилию тем самым оправдал, - хохотнул Андрюха, - панкреатит то он ведь чуть повыше пупка, так ведь? Над самым пузом?
   - А Римма тогда как? - иронически скорчив лицо, спросил Сухинин, - Митрохина ведь с аллергией не рифмуется.
   - Значит и померла она не от аллергии, значит наврали ваши патологоанатомы, - с веселой уверенностью сказал Бакланов, ногой отталкивая чью-то мешавшую его движению тележку для багажа.
   - А отчего она по твоему тогда умерла? - удивился Сухинин.
   - От любви, - патетически воскликнул Бакланов, проходя в проём автоматически раздвинувшихся стеклянных дверей.
   - Все такой же дурак, только теперь с приставкой "американский", - сказал свой приговор Сухинин.
   - Ладно, я тебе бутылку настоящего бурбона из Кентукки привез, - примирительно сменил тон Андрюха, - разберем в гостинице багаж, я тебе презентую.
   ***
   Бурбон был очень хороший. "Джим Бим", настоящая черная этикетка, что говорило о выдержке напитка в дубовых бочках ровно сто один месяц. Такой бурбон пили герои романа Яна Флеминга.
   - Может тут сразу и разопьем? - спросил Сухинин, покуда Андрюха дезобелье метался по большому, оплаченному, кстати фирмой, номеру гостиницы на Балчуге.
   - Не, это подарок, ты его со своей девушкой выпей, - из душевой крикнул Андрюха, - есть девушка то? Или все также онанизмом занимаешься?
   Сухинину скоро сорок лет, а все краснел, заслышав адресованное к нему слово онанизм.
   - Не, нету девушки, - вздохнул Сухинин.
   - А что так? - уже выходя из душа и натягивая на гладкий рельефный торс тонкое белое полотно дорогой итальянской сорочки, поинтересовался Андрюха, - может ты с ними неправильно? Или у тебя болезнь какая? Поехали со мной в Нью-Йорк, там теперь это эффективно лечат.
   - И здесь шарлатанов хватает, - буркнул Сухинин.
   - Тогда почему у тебя с личной жизнью затык? - уже застегивая брюки, удивленно хмыкнул Андрюха, - раньше в студентах ты оправдывал свой онанизм отсутствием у тебя денег и глобальным меркантилизмом девушек, а теперь, когда деньги у тебя завелись, в чем причина?
   - А может я как верный человек, не хочу теперь изменять своему родному онанизму? - с вызовом ответил Сухинин.
   - Дурак, лечиться тебе надо, - покачал головой Бакланов. Он надел пиджак и вдруг словно вспомнив что-то важное, остановившись, спросил, - слушай, а ведь Вероника то теперь свободна, чем тебе не партия? Ведь ты же ее любил?
   - Ты ее тоже любил, - ответил Сухинин, да и Митрохин теперь тоже свободен, так что нас трое соперничков, друг мой Андрей Петрович.
   ***
   Хотя похороны Риммы были и назначены на вторник, в понедельник, тем не менее, решили собраться у Вероники в доме Игоря Пузачёва. Устроить что-то вроде вечеринки старых институтских друзей. В честь прилетевшего из Америки Андрюхи.
   - Домину то показывай! - весело роготал Андрюха, обращаясь к хозяйке-наследнице, - как вы тут русские теперь живете, про вас там у нас легенды ходят, что вы тут клозеты изумрудами, а писсуары жемчугами отделываете.
   - Домина это не дом, а строительный термин, применяемый в печном деле, - бурчал Сухинин, шкандыбавший вслед за процессией экскурсантов, состоявшей из Андрюхи в роли высокого заморского гостя, хозяйки дома Вероники, и Митрохина в роли друга хозяйки.
   - Не придирайся к словам, - отмахнулся Андрюха.
   - А сам то где там проживаешь? - вежливо поинтересовалась Вероника, - наверное, хоромы тоже понастроил?
   - У меня квартира в районе Сентрал Парк, - с деланной скромностью ответил Андрюха, четыреста квадратных метров.
   - Наверное, врешь, - легонечко махнув ладошкой, пропела Вероника, - ты и в институте всегда привирал, что у родителей твоих дача в Крыму и две машины.
   - Такая хатка в районе Сентрал Парк на все десять миллионов потянет, - присвистнул Сухинин.
   - Ты заметь, он про нас, про русских говорит "вы здесь", как будто он уже не русский, а какой-нибудь природный янки, - заметил Митрохин, - и пяти лет не прошло, как уехал, а уже в благоверные племянники к дяде Сэму записался, а случись у нас с Америкой война, так и воевать против нас пойдешь?
   - Не, случись война, его депортируют сразу, как япошек в сорок первом депортировали, - бурчал, угрюмо бредший сзади Сухинин.
   - А это спальня твоя? - спросил Бакланов, обращаясь к хозяйке, - Солженицына на ночь почитываешь? - он двумя пальчиками приподнял обложку, обнаруженной на тумбочке книги.
   - Солженицын эротически на меня действует, - томно пропела Вероника, - в тех местах, где описано про женщин на зоне в ГУЛАГе, как их там...
   - У Солженицына самый секс, когда человек ждет ареста и за ним, наконец, приходят, - вставил Сухинин, - это сродни тому состоянию, когда казненные через повешение в девяноста случаях из ста имели эрекцию и эякулировали.
   - А ты извращенка, - хохотнул Бакланов, по-дружески беря Веронику за подбородок.
   - Ну, ты полегче, - ревниво одернул друга Митрохин, - Вероника все-таки вдова и веди себя с ней подобающе.
   - А что такое соломенная вдова? - не обращая на Митрохина никакого внимания, спросил Бакланов, и не дожидаясь ответа, вдруг произнес, как умеют это делать актёры хорошего драматического театра, обращаясь сразу ко всем присутствующим и как бы ко зрителям невидимого им со сцены зала, - а что, Вероника, не думала ли ты о том, что замуж снова выйти, ведь женщина ты полнокровная, жизненные соки в тебе бродят, не можешь же ты без мужчины однако?
   - Совсем без мужчины я не могу, - согласилась Вероника.
   - Ну ты это, того не того, - косноязычно подоспел на помощь Веронике Митрохин, - совсем там в Америке одичал, никакого такта человеческого.
   - Какой такт? - ухмыляясь, пожал плечами Андрюха, - мы тут все свои, почитай ближе иных родственников.
   - На что ты намекаешь? - недобро глянув на приятеля, спросил Митрохин.
   - Помнишь, как в институте про молочное братство у нас поговаривали, - назидательно приподняв пальчик, с улыбкой спросил Андрюха, - если ты с той же девушкой что и я переспал, если одни и те же титечки кусал-целовал, то значит, молочный ты мне брат, помнишь такое?
   - Дурак ты Андрюха, - вздохнув, отмахнулся Митрохин.
   - Хам американский, - добавила Вероника.
   А про чьи это титечки, интересно он намекал? - угрюмо подумал про себя Сухинин, - то что Андрюха с Вероникой в институте трахался, это факт всем известный, но ведь Митрохин тогда с нею с Вероникой не был, он только теперь с нею, а откуда тогда Андрюхе про это известно, они ведь только пол-часа назад как увиделись?
   - Это Андрюша нам про наши походы в женское общежитие ЛИТЛП* вспоминает, - принужденно хохотнув, пояснил Митрохин, - было дело, ходили мы к швеям-белошвейкам, похаживали.
   *ЛИТЛП - Ленинградский Институт Текстильной и легкой промышленности где учились преимущественно девушки. Женское общежитие ЛИТЛП находилось на углу Садовой и Вознесенского. (прим автора)
   - Да, сколько титечек там перемяли-перекусали, и не сосчитаешь! - вздохнув и подняв к небу глаза, сказал Андрюха, - все мы братья по тому молоку.
   - Негодники, - с деланной сердитостью, шлепнув Митрохина веером, буркнула Вероника, - своих девчонок не балуя вниманием, бегали в чужой институт девок ублажать.
   - Полный нигилизм какой то, - со злостью прошептал Сухинин.
   - Ты чего там шипишь? - весело глянув на Сухинина, спросил Андрюха.
   - Это он злится, что нам с тобой не брат, - хохотнул Митрохин и со значением поглядел на Веронику.
   - Ну, моих сисек он уж точно не видал, - хмыкнула Вероника, перехватив взгляд Митрохина, - и не гляди на меня так.
   Выходя из будуара Вероники, Сухинин сломал подобранный там веер и яростно прошептал, - убью, убью, всех убью.
   И сев в машину, предаваясь своим обычным мечтаниям, принялся сочинять обидчикам изощренные казни.
   "Именем верховного трибунала при императоре Сухинине, Митрохин и Бакланов приговариваются к повешению..."
   А интересно, если их повесить, они тоже эрегируются и кончат?
   За окошками Мерседеса мелькало Калужское шоссе.
  
   Глава 3
   Ведь не даром - Москва спаленная пожаром.
  
   ***
   ... двери закрываются, следующая станция Рижская.
   Этот старый обжимальщик опять в моём вагоне. Может, он преследует меня? Маньяк. Может, выйдя на Проспекте Мира подойти к милиционеру и попросить проверить у этого старого пердуна документы? А впрочем, вполне возможны совпадения. Просто ему тоже к десяти в офис на работу. И он тоже привык садиться в один и тот же вагон, примечая, возле какой колонны на платформе встать, чтобы дверь раскрылась прямо перед тобой. Сегодня он едет зажатый какими-то двумя студентами с проводками в ушах и, наверное, очень переживает, что ему не протиснуться к моей попке. Зато теперь можно его разглядеть. Лет ему под пятьдесят, вроде и одет не как обсос, а тогда почему трясется в метро, а не в своей собственной машинке с климат контролем и радио Эхо Москвы? Ненавижу этих безденежных мужиков! Мужик в пятьдесят лет просто обязан иметь копеечку, да хатку в тихом центре, да офис на Большой Мясницкой с секретаршей и отдельным от прочего персонала туалетом. Впрочем... У этого лицо такое неглупое. Кем он работает, интересно? Редактором в каком-нибудь издательстве? Инженером? Инженером человеческих душ. Ха-ха, душки ему не дают, а ему охота.
   ...двери закрываются, следующая Проспект Мира.
   Наверное, работает в офисе каким-нибудь мало-оплачиваемым специалистом, унижается перед всем молодым начальством, боится последнее место потерять, сейчас старому мужику уже где работу найти? А впрочем, он еще и не такой уж и старый. В пятьдесят, какой же он старый? Наверное, когда вечеринки корпоративные на Новый год, да на Пасху, поднапьётся нахаляву, да ручонки распускает, хочет своих юных сослуживиц за голые плечики пощипать... Интересно... А что? Жена у него была? Наверное была и ушла от него, как от неудачника. Надо будет выходя на Проспекте Мира обратить внимания, какие на нем ботинки. Ботинки всегда говорят и об ухоженности и о материальном достатке.
   Обязательно погляжу.... Ой, а он и не вышел...
   ...двери закрываются, следующая станция Сухаревская...
   ................сегодня она на меня по-моему, с интересом посмотрела. Жаль, что мне сегодня не на Кольцевую, а до Тургеневской, а то бы я вышел, оценить ножки и вообще общую стройность ее фигурки. Ей лет тридцать с небольшим. Наверное бухгалтером работает в фирмочке какой-нибудь небольшой. И снимает в Свиблово или в Медведках. Мужа нет, одна с ребенком. Ребенка или мамаше пенсионерке, или в детсад с утра пораньше. Тащит его полусонного, он упирается, а она на работу опаздывает, орёт на него... Так все. Хотя... Хотя те, кто более-менее устроился, они на метро не ездят. Вон, погляди на улицу, кто за рулями этих корейских машинок сидит? Почти сплошь офисные менеджерки, да экономистки тридцати лет. Набрали машин в долг у банков под пятнадцать процентов годовых, вот теперь и сидят в пробках, Доренко с утра слушают по Эху Москвы... Моя дочка тоже вон, уже спрашивает, папа, папа, а не поможешь ли взять машинку в кредит, чтобы кредит на тебя? Вот хитрюжка! А мне еще две недели без своей машины на метро кататься. Угораздило так с ремонтом попасть! Хорошо что полное КАСКО и ремонт за счет страховой компании. Надо завтра, если снова совпадет, что с этой женщиной в один вагон попадем, надо будет постараться поближе встать. Хочется в глаза ей поглядеть. По-моему, они у нее зеленые. Зеленые и грустные. А с чего веселиться? Мужа нет. Любовник козёл. И вообще у этих женщин сейчас идеология такая, что все мужики-козлы...
   ......двери закрываются, следующая станция Тургеневская...
   ...наверное, она и про меня думает, что я козел. А может, она и права, может я козел? А в чем по их понятиям выражается этот самый козлизм? В том, что взрослому мужчине в годах нравятся молоденькие и стройненькие, а не жирные тётки-одногодки? Ну, это по теории распустивших себя целлюлитных бабёнок за сорок-пять, которые ошибочно считают, что они "ягодки опять". Не умеют содержать себя в стройности и в спортивной форме, а пеняют на некий козлизм козлов-мужчин. Это точно! А вот почему и молоденькие тоже считают, что все мужики козлы? Наверное, это следствие экстраполяции искаженного общественного мнения, превратившееся в психоз. Старухи целлюлитные вроде донцовых-устиновых понаписали всякой печатной белиберды, а молоденькие девки почитали и поверили старухам.
   .....следующая Китай-Город...
   ...ой, ой, ребята, ребята, мне ведь выходить, пропустите, пропустите, я говорю...
  
   ***
  
   А завещание у Пузачёва было? С завещанием с одной стороны и хуже, а с другой - лучше. Хуже, потому что в случае, если Пузачёв завещал акции кому-то кроме Вероники, сможет создаться такая ситуация, что заполучить весь пакет под контроль Совета окажется весьма проблемным делом. Вдруг, Пузачёв перед кончиной совсем охренел и разделил акции между сёстрами и племянниками? Тогда плакал немецкий кредит... Тогда даже если сто киллеров нанять, то такую операцию по собиранию пакета в одни руки от гласности не утаишь. А вот если завещания не было, то Вероника, как законная супруга получит все. Тогда и Совету учредителей легче вернуть пакет под контроль и под управление.
   - Митрохин, ты о чем задумался? - спросил Бакланов.
   - Да вот думаю, насколько можно доверять Сухинину, - выпив и от удовольствия крякнув, ответил Митрохин, отирая усы, - Сухинин слишком эмоционален, а в нашем деле, сам понимаешь, надо как Дзержинский говорил, холодную голову, холодное сердце и холодные руки.
   - И женку холодную, - хохотнул Бакланов.
   - Если актрису, то Веру Холодную, - согласился Митрохин.
   - Она, правда давно померла, - хмыкнул Бакланов.
   - Если надо, раскопаем и анимируем, - подняв палец, сказал Митрохин, - course life's a gas.
  
   ***
   Все начинается с детства. Корни всех психических и сексуальных отклонений уходят именно в почву нежной младости ногтей. Как там, когда в лето их полу-каникулярной школьной практики что случилась после восьмого класса, в Вырице, Сухинин подглядывал за их руководительницей, за юной аспиранточкой биофака Пед института Викторией Сергеевной Пицай, как она тогда не особо беспокоясь о собственной папарацци-безопасности, беззаботно переодевала в кустиках свой мокрый после купания в речке Оредеж бикини...
   И каким дураком был Сухинин, нет, не тогда, когда, еле справляясь с перехватывающим дыхание свежим детским вожделением, не мигая смотрел из-за кустов на мелькавшие среди веток прелести младой Виктории Сергеевны, а тогда, когда на первом курсе горного, он рассказал потом об этом своим дружкам Митрохину и Пузачёву. Один вот уже помер, а второй до сих пор подсмеивается над Сухининым, мол несчастный ты онанист-вуайерист, мол надо было смелей и решительней на эту Викторию напрыгнуть, наскочить, ошеломить...
   Дураки эти Митрохин с Пузачёвым, хотя про Пузачёва уже и нельзя так говорить, он помер, но, тем не менее, сколько раз они потом дразнили Сухинина его детскими воспоминаниями, сколько раз они обсмеяли и фигурально выражаясь, залапали своими похотливыми грязными ручонками это почти святое для Сухинина - лето в Вырице с ежеутренними молениями в кустах при купальне, когда он - четырнадцатилетний влюбленный мальчик, возносил к небу самые страстные и самые по первозданной детскости своей мольбы, продлить и остановить то мгновенье, когда Виктория Сергеевна снимет свой мокрый купальник и подрагивая трепетными грудками примется грациозно изогнув спинку, застегивать белый кружевной лифчик, такой белый-белый на контрасте с почти креольской коричневостью молодого загара - плодом спортивного modus vivendis восхитительной Виктории Сергеевны Пицай - двадцатитрехлетней аспирантки биофака Пединститута.
   Все начинается с детства.
   Сухинин недолго позанимался боксом, когда на первом курсе им надо было выбрать специализацию по физкультуре, он решил что бокс придаст столь недостающего ему мужества и поможет решить главные проблемы, проблемы преодоления порога неуверенности, мешающего совершить второй после знакомства с девушкой шаг... Но он недолго позанимался боксом, полтора семестра, а потом по малодушию и слабоволию перешел в группу спортивных игр - волейбол и ручной мяч, потому как там не надо было подставляться под унижающие достоинство удары более продвинутых студентов - перворазрядников, что с какой-то животной акульей радостью использовали Сухинина как живую самодвигающуюся грушу, и не надо было подвергаться унижающим высокомерным насмешкам, мол слабак, а от того и девки такому не дают. Так и вот... Не долго прозанимался Сухинин боксом, но запало ему в душу и в память напутственное резюме, данное тренером, когда пропустив десять тренировок, Сухинин с зачетной книжкой пришел выпрашивать в сессию незаслуженный им зачет по физкультуре. И вот, делая запись в книжку, тренер сказал: "если начал движение, надо его обязательно закончить. Вот ты пришел сюда в секцию, походил пару раз, а толку? Так и в жизни и в труде и в любви, если хочешь, начал, а потом духу не хватило. Не по мужски это. Мужик, если начал, до должен довести. И твоя нерешительность по жизни, она так и останется причиной многих твоих разочарований, потому как ты будешь хотеть чего-то, а духу, а пару внутри на то, чтобы заполучить желаемое, не хватит, потому что с детства не привык доводить до конца."
   Поставил он тогда ему зачет, но Сухинин потом часто вспоминал слова преподавателя физкультуры и чем взрослее становился, тем все более соглашался со старым тренером.
   Правильно.
   Если бы с детства научился решительно перебарывать страхи и доводить все до конца, тогда бы и Вероника была бы его.
   А может... А может и Виктория Сергеевна тогда в Вырице позволила бы ему целовать себя в свои большие коричневые соски, кабы он ошеломил ее своим первозданно-девственным юношеским пылом, сломил бы страстным напором детской похоти... И когда Сухинин первый раз читал Набоковскую Лолиту, он думал о себе и о Виктории Сергеевне. А почему бы нет? А отчего бы и не быть такому?
   Корни всех неудач и разочарований лежат в детстве. Вот, был бы порешительнее, вот привил бы себе с детства способность доводить все до конца и добиваться своего, как учил тренер, тогда бы и не жевал сопли, мечтая о Веронике.
   Хотя...
   Хотя, может, как раз у мечтателя, у вуайериста-онаниста, как его стыдно дразнили Пузачёв и Митрохин, может как раз у такого бесплотного мечтателя - кайфа в его бесплотных мечтах было побольше чем у них, у последовательных решительных мужчин, что привыкли доводить до конца и получать своё... Побольше, чем в их реальных обладаниях реальной плоти.
   ***
   - Поедем во Францию? - спросил Андрюха Бакланов
   - А чё там делать? - переспросил Сухинин.
   Сидели в полу-темном баре гостиницы на Балчуге. Был еще ланч-тайм, но они уже оба перешагнули за грань европейски-дозволенного в плане алкоголя и приняли из рук вышколено-послушного бармена уже по третьему стаканчику.
   - Надо бы Веронику как-то отвлечь, - сказал Бакланов.
   - От скорби по Пузачёву? - удивился Сухинин, - так она по нему и не особо печалится.
   - Вот в том то и дело, - доверительно положив Сухинину руку на спину, сказал Бакланов, - надо ее от Митрохина отвлечь.
   - А что? - встрепенулся Сухинин, - тебя тоже проняло?
   - Меня? - хмыкнул Бакланов, - для меня она уже слишком старая, меня не тело ее волнует, меня Пузачёвские акции волнуют.
   Сухинин сглотнул через приступивший к горлу ком.
   - Если Митрохин приберет Пузачёвские одиннадцать процентов, присовокупив их в своим десяти, то он тогда становится лицом с правим решающего голоса, а после переформирования компании с кредитами от немцев, Митрохин того и гляди, станет генеральным.
   - А тебе что, завидно? - хмыкнул Сухинин.
   - Гаденыш ты, Сухинин, - ущипнув друга за щеку, пьяно улыбнулся Бакланов, - гаденыш ты не только в отношении собственной судьбы, на которую тебе наплевать, но гаденыш ты и в плане общественной морали.
   - Это как это? - недовольно отводя руку от своего лица, спросил Сухинин.
   - А так, что ты по своей индифферентности и свою судьбу на онанизм разменял, на что нам вобщем то наплевать, но когда дошло до общего дела, то по своей индифферентности ты и наши интересы так же можешь опустить, как и свои личные, а это нам уже не безразлично.
   - Пошел ты, - брезгливо отмахнулся Сухинин, - ты не знаешь меня.
   - Я тебя не знаю? - изумленно задохнулся Бакланов, - это я то тебя онаниста не знаю! Да ты по своей мечтательной нерешительности и дело наше на свой онанизм спустишь, как свою Веронику просрешь и долю в акциях компании.
   - А я не наследую Пузачёву, - в запальчивости крикнул Сухинин.
   - А вот и зря, а мог бы, - спокойно сказал Бакланов, - Вероника то ведь тебя любит, тебя, а не Митрохина.
   - Как? Ты почём знаешь? - оторопело спросил Сухинин, - ты это с чего?
   - А с того, что знаю, - уверенно ответил Бакланов, снова положив руку на спину своему визави, - я знаю, что говорю, любит она тебя, только не может первая об этом сказать, а ты не решителен, а Митрохин подлец этим и пользуется.
   Сухинин подавленно молчал.
   Он, правда, не знал что сказать.
   Врет Бакланов ?
   У него есть резоны врать.
   Но если говорит правду?
   Вот оно свойство влюбленного сердца, из двух правд-неправд выбирать то, что ему хочется услышать.
   - Так поедем во Францию или нет ? - еще раз спросил Бакланов.
   - Поедем, - согласился Сухинин.
   -А уж как Веронику с нами затащить, это я на себя беру...
  
   ***
   - Акции этого предприятия в случае грамотных преобразований, смогут превратиться не в акции первоначального предприятия, а в акции управляющей компании, уровень капитализации которой совершенно иной, чем у реального системообразующего предприятия, - холодно блестя стеклами модных очков, вещал юрист.
   - Таким образом, можно лишить мешающих нам партнеров их неоправданно высоких прибылей, - сказал Фридрих Янович.
   - Кинуть, обмануть нах, - подтвердил свое понимание, присутствующий здесь же в кабинете Фридриха Яновича Вова Кобелев - член Совета от группы "тюменских".
   - Это только на всякий случай, - сказал Фридрих Янович, - на случай форс-мажора, так сказать.
   - Если не удастся заручиться уверенностью, - кивнул юрист.
   - А то сами же установили равновесие между темными и светлыми, как в романе Лукьяненко, сами же голосовали за конец войны, когда надоело, как в девяностом году что ни неделя, то похороны, а теперь сами же готовы этот баланс нарушить, - покачав головой, сказал Фридрих Янович, - как вы думаете, Владимир Павлович? - Фридрих Янович поглядел на Сухинина и все, включая и полу-бандита Вову Кобелева, и немигающий очкастый шустрец юрист, тоже поглядели на него.
   Сухинин все сразу понял.
   С получением германского кредита, с вливанием новых совладельцев, предприятие переоформится, и тогда возможен тихий юридический вариант отъема денег и недвижимости. Тогда может получиться, что у Пузачёва, Митрохина, Бакланова и Сухинина будут акции не Альфа-Газ, а акции управляющей компании, у которой в управлении были акции Альфа- Газ...
   - Хитро! - усмехнулся Сухинин.
   - На том стоим, - скромно улыбнулся юрист.
   Когда выйдя из представительства филиала Райн-гельт -газ интернациональ, Сухинин сел на заднее сиденье "майбаха", он закрыл глаза и принялся мечтать.
   "And I went into the dream" - улыбнулся Сухинин, припоминая строчку из песни "Day in the Life*" с альбома "Сержант Пепер".
   Он любил мечтать.
   Мечты, порою, были даже большей частью его жизни, чем реальность.
   У него не было семьи, но у него были мечты о ней.
   У него не было Вероники, но были мечты о ней.
   У него не было Виктории Сергеевны, но были мечты о ней.
   В его жизни не было справедливости, но у него были мечты о справедливости.
  
  
   Dream, when you're feeling blue
Dream, that's the thing to do
Just watch the smoke rings rise in the air
You'll find your share of memories there

So dream when the day is through
Dream, and they might come true
Things never are as bad as they seem
So dream, dream, dream**
  
   Голосом Ринго Стара повторял он в своей голове слова популярной английской песни...
  
   **Сноска:
   (Мечтай, мечтай, когда тебе грустно
   Мечтай, - вот чем надо тебе заниматься
   Пускай колечки сигаретного дыма
   И делись с ними своими мечтами
  
   Мечтай, когда день идет к концу
   Мечтай, и мечты сбудутся
   Дела не так уж совсем плохи, как кажутся
   Поэтому, мечтай! )
   *"Day in the Life" - "Один день жизни" - известнейшая композиция Биттлз с одиозного альбома "Клуб Сержанта Пеппера".
  
   Сперва, покуда "майбах" выруливал с Малой Дмитровки на Пушкинскую площадь и потом, дождавшись стрелки, сделал левый поворот на Тверскую, Сухинин помечтал немного о справедливости. В этой его мечте, подвласный ему Верховный трибунал, приговорил Вову Кобелева, Фридриха Яновича и юриста к смертной казни через повешение. Приговор должен был привестись в исполнение прямо на Красной площади, где для этой цели возле Лобного места должны были построить виселицу.
   - Интересно, юрист, когда его повесят, тоже эрегируется и эякулирует? - не раскрывая глаз, хмыкнул Сухинин.
   А потом, покуда "майбах" лихо поворачивал на Охотный ряд, а потом, разогнавшись, выруливал с площади Дзержинского к Старой площади, Сухинин принялся мечтать о Веронике.
   Он увезет ее из этого города. Ведь живут же люди и в Тюмени, и в Томске, и в Тобольске. И живут ничуть не худшей, а то и даже лучшей жизнью, чем москвичи. По-крайней мере не стоят в пробках часами и не дышат этой гадостью, что летит зимой из под колес, которую Лужков называет антиреагентом и от которой из организма испаряются последние воспоминания о юношеской потенции.
   А что в самом деле?
   Разве уровень и качество жизни измеряются количеством норма-часов проведенных в автомобильной пробке? И чтобы стоя в этой пробке из окна авто непременно бы был виден или Большой Каменный мост через Москва-реку, или была видна высотка Университета на Ленинских горах? Если так, тогда - да! Тогда именно жизнь в Москве-матушке, это стопроцентно качественная жизнь с качественным стоянием в пробках под слушание радио Эха Москвы и её картавыми пиздоболами. Но ведь, наверное все-же не в этом истинное качество жизни? После окончания горного Сухинину много довелось помотаться по российской глубинке. Ямало-Ненецкий, Якутский округа. Алтайский край, Ее величество Тюмень-столица деревень! Хотя, побывали бы вы в Тюмени теперь! Нынче побывали бы! Особняки у специалистов работающих в газовой и нефтяной отраслях, не хуже, а то и побогаче чем у иных московских. А когда живешь со своей отрадой в высоком тему... То какая тебе разница, какой у тебя из окошка вид - на Воробьевы ли горы, как у Митрохина в его таун-хаузе, или на берега реки Туры, как из окна трёхэтажного теремка Вовы Кобелева...
   Сухининское сознание сделало переключение программ, и он вспомнил, как прошлое лето они с Пузачевым и Митрохиным летали в Тюмень поздравлять Вову Кобелева с юбилеем. Пузачев взял с собой и Веронику. Вот тогда Вероника и сказала, что кабы могла бросить всё... Она, наверное, под этим всем имела тогда ввиду Пузачева и его одиннадцать процентов момонны, вобщем, она сказала, что тогда жила бы она в таком городке, где из окон спальни на третьем этаже собственного особняка, видно природу, нетронутую Лужковым и Церетели.
   Но Пузачев до конца своих дней служил момонне. Вернее ее одиннадцати процентам. И мучил бедную Веронику. И изводил ее. А она несчастная всею своею девственно-трепетной душою томилась и страдала от этого Пузачевского служения и хотела на волю, на природу, подальше от Москвы - пожирательницы душ.
   - Я бы ее увез из Москвы, - вздрогнув от резкого торможения их авто, подумал Сухинин, - Москва душу сушит, а мы бы с Вероникой ходили вместе на охоту, я бы служил там в региональном управлении компании, Вероника бы детей воспитывала, а на рыбалках, а на шашлыках...
   И Сухинин сам же тут же хмыкнул, хмыкнул с сомнением, представляя самому себе некоего внутреннего оппонента, - увёз бы он ее в Тюмень, а там эти некультурные бандитские сальные рожи вроде Вовы Кобелева, где Вова Кобелев и его вульгарная а-ля Маша Распутина жонка являют собой этакую городскую элиту... Хорош бы я был там в такой компании. Нет, уж лучше Митрохин с Баклановым. И никуда из этой Москвы не денешься, такова планида.
  
   ***
   Вероника сама позвонила ему.
   - Можешь приехать?
   - А ты где? - прикрывая трубку ладошкой и озираясь, нет ли поблизости кого из людей Митрохина, переспросил Сухинин.
   Вообще то был самый разгар рабочего дня и вообще Митрохин мог запросто вызвать к себе на совещание.
   - Я в салоне на Тверской, знаешь, рядом с площадью Маяковского, между Пушкинской и Садовым кольцом.
   - По левой или по правой стороне? - спросил Сухинин, уже прикидывая, как самому ехать с Наметкина до Тверской. Самому, потому что не хотел светить это свидание. Шофер явно докладывает обо всем начальнику безопасности, а тот Митрохину.
   - По той стороне, где старая гостиница Минск, - не сразу сообразила Вероника.
   Подъезжая на своей "ауди", думая куда припарковаться, так как весь крайний ряд был уже полностью забит, и даже во втором ряду здесь и там стояли брошенные "лексусы" и "инфинити", он заметил ее машину.
   - Здесь, голубушка, - впритык, бампер к бамперу паркуя свой "ауди" к ее "лендкрузеру", отметил Сухинин.
   Салон здесь присутствовал. А рядом с салоном было и заведение.
   - Я в кафе, - сказал Сухинин в трубочку, - когда ноготки докрасишь, перейди в соседнюю дверь, я тут столик у окна занял.
   Ему принесли вазочку свежей голубики, чайничек зеленого чаю с жасмином и польский штрудель. Она вышла только через пол-часа. Голубику Сухинин уже съел, да и в чай ему уже дважды доливали кипятку, Сухинин не любил свежую заварку.
   От выпитого зеленого чаю у него вспотела спина и ему стало зябко.
   - Кондиционер у них тут наяривает, так легко и пневмонию схватить, - посетовал он присевшей напротив Веронике на здешний сервис.
   - А я в Москве вообще в перманентном состоянии непроходящего бронхита, - сделав недовольную гримаску, алаверды пожаловалась Вероника, - только когда на море выбираюсь, перестаю кашлять.
   - Так и живи тогда там, - пожав плечами, сказал Сухинин, - что тебе Митрохин виллу в Ницце не купит что ли?
   - А при чем здесь Митрохин? - брезгливо поджала губки Вероника, - мне Пузачев оставил, - и порывшись в ридикюле, и достав визитку, добавила, - вилла Помпадур, рю де Франсуа Роз, Кот д' Азюр Франция.
   - Круто, - буркнул Сухинин.
   - А ты со мной поехать не хочешь? - изогнувшись, чтобы заглянуть Сухинину в глаза, спросила Вероника.
   - А как же Митрохин? А как же сорок дней? - ничего не придумав лучше, спросил Сухинин.
   - Я же тебе предлагаю, а не Митрохину, дурачок, - ласково пропела Вероника и ее легкие пальчики легли ему на рукав.
   - Это тебе не Бакланов ли посоветовал? - угрюмо глядя мимо Вероники в проход, спросил Сухинин.
   - Все ты умеешь испортить, - сказала Вероника и вздохнув, решительно поднялась и направилась к выходу.
   - Вероника! - крикнул Сухинин.
   Он выбежал, но она уже сидела в своем "лендкрузере", запершись на электрические замки.
   Большая черная машина задрожала от заведенных под капотом лошадиных сил.
   - Вероника! - снова крикнул Сухинин.
   Она поглядела в зеркальце заднего вида, включила мигалку поворотника и отпустила тормоз.
   - Вот дурак! - в сердцах сказал Сухинин вслед отъехавшему "Лендкрузеру", - вот дурак.
  
   ***
   - На той неделе меня не будет, - объявил Митрохин в конце совещания.
   - Они с Вероникой улетают в Ниццу, - шепотом пояснил Бакланов.
   - Меня это нисколько не волнует, - надувшись, заявил Сухинин.
   - Ну и идиот, - подвел итог Бакланов, - был дураком, дураком и помрешь.
   И не дождавшись ответной реплики, Бакланов еще и добавил, - когда хоронить тебя будем, на поминках так и скажу, что страна и Газпром потеряли первостатейного патентованного дурака.
  
   Однако, дуракам везет.
   И еще одно обстоятельство - человек предполагает, а иные силы - располагают.
   В конце недели Митрохин заболел гепатитом.
  
   - Андрюшка, Бакланыч дорогой, ты должен меня свезти, друг ты или портянка! - верещала Вероника в трубку. А Бакланов специально включил телефон на громкий режим конференции, чтобы и Сухинину было слышно.
   - Андрюшка, мне одной лететь не с руки, давай, сопровождай меня как вдову, а ты как друг семьи, - кричала Вероника на том конце эфира.
   - Она пьяная в сисю, - выразительно пощелкав себя по кадыку, шепотом сказал Бакланов Сухинину и уже громко, для Вероники крикнул, - ну, если ты не против, я еще и Вовку Сухинина тогда возьму, не возражаешь?
   На том конце возникла пауза.
   У Вероники что-то там упало, она закашлялась и потом пробурчала, - я против групповухи, но Вова у нас монах, так что бери и этого святошу, комната для него найдется.
   Сухинин покраснел до корней волос.
   - Ну вот, а ты боялся, - облегченно расхохотавшись, воскликнул Бакланов, - само собой все устроилось. Я же говорил, любит она тебя.
  
   И сердце вновь согласилось принять благостную ложь.
   Потому что сердце так устроено.
  
  
   Глава 4
  
   Букет цветов из Ниццы прислал ты мне.
  
   ***
  
   Двери закрываются, следующая станция Рижская.
   Сегодня его нет. И я скучаю. Нет, не скучаю, просто уже привыкла, что он ездит в этом вагоне. А привычка - вторая натура. А я то... Боже, себя не узнаю! Ехать на метро, а я духи, самые свои лучшие, что для Большого зала филармонии и для любимого театра Ленком попрыскала. Это для этого обжимальщика своего. Чтобы ему приятнее было о попку мою отираться. А он, жук такой и не пришел. Может, проспал? Или заболел? Лежит там теперь, гриппует, а ему жена в аптеку бегает. Или не жена. Нет у него жены. Но дети взрослые есть. Он позвонил своей дочери, ей, наверное уже лет двадцать пять, она живет с гражданским мужем на съемной квартире, и работает в банке. Он позвонил, мол заболел я доченька, приедь ко мне, навести папочку. А у самого комплекс плохого папаши. Вспомнил, как ушел от ее матери, как бросил их, когда ей было двенадцать. Или десять. Ушел и.... Нет, он им наверняка квартиру оставил, и дачу. А сам с одним только чемоданом ушел. И еще всегда на все дни рождения дочки подарки ей дорогие присылал. Такой вот он. Хороший.
   Двери закрываются, следующая Проспект Мира.
   А вдруг, а вдруг дочка сама сейчас не в Москве, а где-нибудь заграницей. В Турции или в Эмиратах. Почему в Турции? Потому, наверное, потому что сама туда уже второй год хочу, да все денег не собрать. Вобщем, лежит он один-одинешинек. Температура под сорок, бронхит, он от кашля аж бардовым цветом наливается, глаза из орбит, а в молочный за молоком ему и сходить некому. И вот он звонит старой своей брошенной жене. Приезжай, помоги... Совсем я дура обалдела вконец. Бред какой-то. Сейчас на Проспекте Мира выйду, свежего воздуха глотну, а то от кислородного голодания мозги совершенно набекрень.
  
   ..................
  
   Вот, жалость то какая! С одной стороны хорошо, что машину из ремонта получил, а с другой стороны, жалко, что с той женщиной в метро больше не увижусь. Привык мечтать о ней уже. А привычка - вторая натура.
   Стою в пробке. Справа пространство освободилось, вырулить что-ли в правый ряд? Там вроде как побыстрее движутся... Нет, не успел. Гады, никогда никто у нас никого не пускает. Пускают только если пугнуть, но для этого необходимо иметь большой страшный автомобиль на подобие немецкого танка "тигр". Для роли танка "тигр" на наших дорогах годится "хаммер" или, на худой конец "лэндкрузер". А на моём "ланцере" разве кого испугаешь? Только разве если уж очень пугливую женщину на "жигулях".
   Эх, где же моя давешная женщина из метро?
   Как бы было хорошо везти её теперь на работу. Сиделя бы она сбоку от меня, дремала бы под болтовню Доренки с Пикуленкой, а я бы любовался бы ею...
   А знаете что!
   Завтра буду ждать ее в Свиблово. Она ведь там садится? В девять тридцать? Вот и буду там ее ждать возле входа... Караулить буду.
   И подвезу.
   А что?
  
   ***
   Лететь решили не сразу в Ниццу, а сперва до Парижа, а оттуда уже поездом Тэ-Жэ-Ве на юг Франции в Марсель, там взять машину и до Ниццы вдоль берега моря. Не могут наши женщины без Парижа.
   В "Лютеции" еще из Москвы для них были заказаны три номера. Двухкомнатные апортаменты Вероники в бельэтаже оказались самыми парижскими по духу, даже с балконом, выходящим на Шонс Элисэ, и для Сухинина с Баклановым нашлись два одноместных - поскромнее на третьем этаже (по-французской системе исчисления - на втором) без балкона и с окнами на боковую рю де Франсуа Премьер.
   - Что можете посоветовать? - спросил Бакланов лощеного ресепшиониста.
   Все переговоры с персоналом взял на себя Андрюха. С его американским паспортом и беглым английским языком, это было проще. Новых богатых русских тут во Франции не очень то любили.
   - В зале Берси, это в Берси-Виляж, сегодня концерт Джеффа Линна, у меня есть билеты для вас, - улыбнулся ресепшионист.
   На его французский манер имя Джефф свучало как "Геоф". Впрочем, как и Ричард Гир в его прононсе слышался как "Ришар Жир", когда он посоветовал сходить на Шонс Элиссе в киношку на новый американский боевик с "Жир Ришар" и с "Жанифэр". Рисепшионисту наверное казалось, что богатому американцу с голландской фамилией "Бак-Ланнофф" было бы приятно здесь в Париже посмотреть именно американскую картину.
   - Спроси его, где самые дорогие магазины, - из своего кресла в холле по русски крикнула Вероника.
   - Самые лучшие магазины для мадам на улице Риволи - "фёр", "бижу", этсетера, этсетера, - со сладкой улыбкой промурлыкал рисепшионист.
   Заказанное такси ждали буквально минуту.
   - Это чисто ваш русский выпендреж покупать на Риволи, - обратясь к Веронике в пол-оборота с переднего сиденья Мерседеса выговаривал Андрюха, - в Карефуре в Дефансе или в том же Берси-Вилаж ты купишь теже тряпочки и "бижу" вдвое дешевле.
   - А ты уже не русский! - патетически воскликнула Вероника, - и пяти лет не прошло, как в Америку уехал, уже стал стопроцентным евреем с Брайтон Бич.
   - Я живу в районе Сентрал Парк, - обидевшись буркнул Бакланов, - смешать Сентрал Парк с Брайтон Бич это все равно как перепутать Рублевку и Свиблово.
   Сухинин сидя рядом с Вероникой и вдыхая ее ароматы, молчал в тряпочку.
   Он был словно в трансе.
   - А поехали сегодня ночью сперва в Максим, а потом в Мулин Руж! - в качестве акта примирения предложила Вероника.
   - А как же Геоф Лиин? - за Бакланова нарушил тягостное молчание Сухинин.
   - Плевать на этого Линна, - своей легонькой ладошкой махнула Вероника, - что мы не русские что ли! Вот пускай Бакланов на него и идет.
   - Ага, на все три места разлягусь там, покуда вы в Максиме будете расстегаи, икру и гурьевскую кашу кушать, - все еще не оборачиваясь, прошипел Бакланов.
   - Поужинаем у Максима, а потом в Лидо и в Мулин Руж, - примирительно дотронувшись до андрюхиного плеча сказала Вероника.
   - И чего вам бабам сдались эти Лидо с Мулин Ружем! - воскликнул Бакланов, - такой местечковый моветон, все рассчитано на дураков-япошек и на таких вот вроде вас, на русских с даровым баблом.
   - А сам то кто? - снова задиристо вскинулась Вероника, - без году неделя американец.
   - А я помню, фильм такой забавный был в советское время, Пашка-американец, - снова возник Сухинин, - там наш советский паренек пожил чуток в Америке и вернулся социализм строить.
   Сухинин млел, локтем и чутким к теплу плечом чувствуя волны инфракрасного и ультрафиолетового излучения, исходившие от тела Вероники.
   Он не дотрагивался, но знал, что бок и живот ее восхитительно податливы и свежи.
   - Смотрел я эту советскую херню, - хмыкнул Бакланов, - никогда в России не умели делать кино и не научатся никогда.
   - А как же Эйзенштейн? - возмутилась Вероника, - твои голливудские евреи все у Эйзенштейна учились.
   Сухинин не слушал, что отвечал Веронике Бакланов, Сухинин закрыл глаза и впал в нирвану, правым плечом ощущая потоки ультрафиолета, исходившие от низа живота Вероники.
   Кстати...
   Он никогда не видел ее груди.
   Какие у нее соски?
   Как у аспирантки Виктории Пицай?
  
   ***
   После окончания Горного Сухинин распределился в один из питерских институтов, занимавшийся геологоразведкой и инженерными изысканиями. Распределение было осенью в сентябре, когда сезон полевых маршрутов уже заканчивался, и партии возвращались в Ленинград, чтобы пересидеть зиму на камеральных работах, обрабатывая данные или просто не просыхая в перманентном пьянстве. В экспедицию Сухинин попал только весною следующего года.
   Ему и на четвертом курсе тоже приходилось выезжать в экспедицию и ходить маршруты, копая шурфы и закопушки, пробуривая скважины или взрывая тротил и вслушиваясь потом в эхо земли, сидя на приборах геофизики... Однако такого, что он увидал в институте, видеть ему еще не приходилось. Все-таки, в институте он видел только витрину геологии, а ее задний двор он увидал только теперь.
   - Все начальники партий всё воруют, - поучал Сухинина опытный техник-геодезист Саша Востряков, - начальник партии, - говорил он назидательно, - лицо материально ответственное, он получает и продовольствие, и спирт, и патроны к винтовкам, и горючее для вездеходов, и всё-всё-всё, включая и деньги на непредвиденные расходы. Потому начальник партии и с пистолетом по тайге ходит, потому что при нем денежный ящик и всё такое.
   Сухинина по детски восхищало то обстоятельство, что начальникам партий выдавали не карабин, как геологам, ходившим по тайге в опасные маршруты, а пистолет ТТ или револьвер Наган.
   - И потому, что у начальника партии и деньги и спирт, ему все девки дают, он любую берет, какую хочет, - доверительно рассказывал Саша Востряков, покуда они часами стояли на институтской лестнице и курили.
   Часто в институт приходило нашествие бородатых мужичков в непременных черных овчинах и не-по питерской погоде в меховых унтах, которые раньше Сухинин видал разве что только в кино про полярников.
   - Это наши рабочие, бурильные мастера и бригадиры, - пояснял Саша, - им сразу все деньги под расчет не выдают, чтобы не пропили, а там в поле им вообще не платят, зачем им там деньги! Поэтому они теперь вот и ходят за начальниками партий, да за начальниками экспедиций, недоимки выколачивают.
   Работяги производили на Сухинина отталкивающе-пугающее впечатление.
   - А женщин в партии много, - успокаивал Сухинина Саша, - всем хватает, даже этим, - он кивал на бородатых, - у нас и инженеры есть женщины, и геологи, и техники-геодезистки, да и повариха всегда при партии есть.
   - И что? Девчонки -геологини с этими тоже? - недоверчиво хмыкал Сухинин, тоже кивая на бородатых бур-мастеров.
   - А что! - похотливо улыбался Сашок, - когда горючее там кончается, когда вертолета нет или погода в маршрут идти не позволяет, там в палатках такое начинается, мама не горюй, эти гелогини как спиртяги хлебнут, так потом из мужицких палаток и не вылезают.
   Сухинин недоверчиво присвистывал, провожая взглядом шедшую по коридору очередную девчонку-геолога из партии Петрова.
   - Неужели и эта тоже с этими ? - недоверчиво пожимал он плечами.
  
   ***
   В партии Петрова его сперва поставили геологом с бригадой бурильщика Смирнова - почти уже пенсионера с седой поповской бородой, но с озорными распутными глазами пьяницы и блядуна.
   Сухинин перетрусив, что не справится с рабочими, попросился на чисто инженерную работу, тем более, что в партии была и группа геофизиков, где рабочих было всего двое, зато был руководитель группы пожилой инженер Сергей Митин, которого за доброту все звали не дядей Сережей, а дядей Митяем.
   Геофизика дело нехитрое.
   Приезжаешь на ГАЗике на точку. Ручным буром двое работяг бурят бурку. Потом закладывают в нее шашку. Инженеры тем временем подключают приборы. Потом взрыв... И списывай себе показания приборов в журнал. Эхо взрывной волны идет по земным породам не с одинаковой скоростью, а в соответствии с плотностью залегающих в глубине пород. В этом и вся соль. Не надо ни тебе бурить, ни тебе копать. Поглядел на приборы - и все ясно - есть под землей полость? Есть под землей в полости газ?
   Дядя Митяй очень вкусно умел рассказывать. После войны он только окончил геодезический землемерный техникум и работал в Латвии в геодезической партии, устанавливавшей по вновь-присоединенной территории единую систему государственных реперов триангуляционной системы первого класса. Это звучит так страшно, а на самом деле ходило по латышским деревенькам и хуторам шесть полу-голодных оборванцев с теодолитом, нивелиром и мензулой, ходило, да глядело в "хитрый глаз" на вешки, да на рейки и писал старший геодезист циферки в полевой журнал.
   - Вот однажды, идем мы по опушке леса, тащим свою мензулу с теодолитом на точку, - рассказывал дядя Митяй, покуда двое рабочих - казах Шура и русский пьяница Михалыч ручным буром сверлили дырку для очередной аммоналовой шашки, - ну, вот вдруг и выходит прямо на нас отряд этих самых лесных братьев. В немецких шапочках суконных с козырьками, в немецком камуфляже, с винтовками, с автоматами. Мы так особенно не испугались. Землемеров в Латвии ни при какой власти не трогали, латыши ведь все крестьяне, понимают, что землемер человек полезный, он наделы обмеряет, он землю нарезает...
   А тут старший этих братьев спрашивает нас, сперва по латышски, потом по русски, - вы кто такие, кто у вас главный? Ну, был у нас старшим Петрович, контуженый после фронта, он и отвечает, - я начальник партии.
   Фашистов тут и оторопь взяла. Партии? - переспрашивает их старшой с кубиками шарфюрера в петлице, - начальник партии? Ага, - отвечает Петрович, - я он и есть, начальник партии. Не ведали оба, что имеют ввиду разные вещи. Фашист эсэсовец думал, что речь идет о партии коммунистов, а Петрович - простая душа, думал, что латыш понимает, что партия это официальное название изыскательской бригады... Вобщем, расстреляли Петровича в горячках. Мы и ойкнуть не успели. А нас не тронули, мы же землемеры, народ крестьянам полезный.
   Сухинин грустно улыбнулся. Его больше интересовало, как там Валечка Мамалыгина? Её - молоденькую практикантку с четвертого курса вместо испугавшегося трудностей Сухинина поставили геологом в бригаду бурильщиков мастера Смирнова.
   - Выебут ? - думал про Валю Сухинин.
   - Определенно выебут, - решил он, когда глухо громыхнул взрыв и дядя Митяй приготовился записывать в журнал показания их геофизики.
  
   ***
   Сюрприз.
   Тапером в Максиме играл популярнейший певец советских времен. Даже не верилось. Ну и ну...
   От жадности заказали разом чуть ли не все меню. От рябчиков и поросенка с хреном, от гурьевской каши и стерляжьей ухи до кваса со сбитнем и водки, настоянной на траве зверобой.
   - Что не зъим, то понадкусываю, - глядя в меню, провозгласила Вероника.
   На ней было облегающее короткое черное платье в блестках и черные замшевые сапоги на высоком каблуке.
   Сухинин с Баклановым выпили водки под астраханскую икорку, а Вероника пригубила шампанского.
   - Во всем этом есть какой-то русский декаданс, - сказал Бакланов, налегая на икру, - дух Дягилева и Бакса еще не повыветрился из этого Максима.
   - Новые запахи, новые времена, - возразил Сухинин глазами показав на тапера, - слышите, какие мелодии этот советский поп-стар выводит?
  
   Вот опять небес темнеет высь
Вот и окна в сумраке зажглись
|Здесь живут мои друзья и дыханье затая
|В ночные окна вглядываюсь я
   Тапер пел и играл, а Сухинин думал о Веронике. Вот она - его негасимый свет. Вот она - руку протяни и...
  
Я могу под окнами мечтать
Я могу как книги их читать
|И заветный свет храня и волнуя и маня
|Они как люди смотрят на меня
   Руку протяни и протянешь ноги. Нет, не убьют. Наоборот, может даже поцелуют. Но протянешь ноги от того, что закончится на этом выполненная жизненная программа. Дальше жить будет незачем.
  
Я как в годы прежние опять
Под окном твоим готов стоять
|И на свет его лучей я всегда спешу быстрей
|Как на свиданье в юности моей

Он мне дорог с давних лет
И его яснее нет
Московских окон негасимый свет
Он мне дорог с давних лет
И его яснее нет
Московских окон негасимый свет
Он мне дорог с давних лет
И его яснее нет
Московских окон негасимый свет*
  
   *(обязательная сноска ) М.Матусовский
  
   - Российский декаданс номер два, - подытожил Бакланов.
   - Почему номер два? - спросила Вероника.
   - Помнишь, у Гребенщикова было, гарсон номер два? - вопросом на вопрос ответил Бакланов.
   - А знаешь, что мне напоминает фамилия Бакланов ? - нарушил молчание Сухинин. Он достал бумажник и в пачке наличных евриков отыскивал пару подходящих случаю купюр некрупного достоинства.
   - Что напоминает? - поинтересовался Бакланов.
   - У нас в партии много бывших Зэ-Ка работало бурильщиками, так вот на их жаргоне Баклан это дешевый уголовник, сидящий по несерьёзной статье.
   - Это ты к чему? - возбудился Бакланов.
   Сухинин не ответил, он нашел две бумажки по сто евро, спрятал бумажник в карман брюк и встав из за стола, направился к таперу.
   - Сейчас что-то закажет, - предположил Бакланов.
   - Пусть поиграется мальчик, - улыбнулась Вероника.
   Она красиво нога на ногу сидела боком к столу и курила. На нее оборачивались. И даже старавшиеся сохранять бесстрастность официанты, те тоже заглядывались на нее.
   Бывший советский супер-стар не стал кочевряжиться и не ломаясь, грянул своё некогда коронное.
   Ленинград, Ленинград -кружевной узор оград
Летний Сад, Летний Сад - белой ночи аромат!
   Сухинин вернулся к столику с видом воина-победителя, возвратившегося из похода с богатой добычей.
   - Спасибо,- поблагодарила Вероника, - надо этим москвичам показать, кто на Парижах хозяин, не всё им своим негасимым светом светить.
  
   ***
   Когда Сухинин первый раз вернулся из экспедиции, ему хотелось всё наверстать. Всё, что было упущено. Причем наверстать разом, чтобы догнать тех иных, кто на все время его отсутствия в Ленинграде спокойно впитывал в себя то, чего нету там в тундре, что есть только здесь. Только здесь - в виде ежегодных летних концертов Аквариума в ДК имени Ленсовета, в виде модных вечеринок у завсегдатаев ленинградского рок-клуба, таких как Гена Зайцев или Миша Дворянин, впитывать в себя то, что давали модные театры - Льва Додина на Рубинштейна и новый, набирающий силу театр на Литейном, впитывать и дух клубов и кафешек, танцевать с тонкими девушками под джаз в Джазовой филармонии Голощекина на Загородном, обедать в Тройке, наслаждаясь русским аналогом парижского Лидо, просто гулять по набережным, заблудившись где-нибудь в районе Крюкова канала и Новой Голландии.
   Но главное. Но главное, ему всегда хотелось наверстать упущенное и недополученное сияние невидимого света, тайным, ощущаемом только им, исходившего от Вероники. От ее тела, от ее лица.
   И гуляя по ночному Ленинграду, дыша его стопроцентной холодной влажностью и не желая при этом укрывать шарфом свою горячую нараспашку грудь и упорно, не взирая на первый снег не желая надевать шапки, в самых сильных и искренних своих мечтах, он хотел чтобы она сопровождала его во всех его прогулках и гулянках. И делила бы с ним радостные детские восторги вернувшегося ленинградца, улыбающегося львам на Биржевом мостике и пьяно желающего облобызать коней на Аничковом мосту.
   А она вряд ли поняла бы его.
   Потому что не уезжая и не теряя, нельзя понять радость возвращения и обретения.
   Нельзя понять, что опьянение городом возникает только после долгой с ним разлуки.
   Но тем не мене, он всегда мечтал о том, чтобы Вероника была рядом. Не там - в тундре, где ей не место, а здесь, в Питере, когда он с полными карманами денег возвращается в город с далекого Таймыра.
   Как-то он пришел на вечеринку к Пузачёву. Был его Пузачева День Рожденья. Он опоздал. Пришел на час позже назначенного. Почему-то решил, что так будет удобнее. Удобнее встретиться с ней, с Вероникой.
   Еще на лестнице было слышно, как в квартире гремела музыка.
   Он снял пальто и бросил его на пол, потому как вешалка и так была беременна двумя десятками курток и шуб. Сунул в руки пьяному Пузачёву бутылку дорогого коньяка и холодный с улицы прошел в гостиную. Там была она.
   Сухинин выпил предложенную штрафную, какая-то девушка заботливо наполнила его тарелку шпротами и оливье. Выпитый коньяк и квартирное тепло разогнали разбушевавшиеся старые дрожжи , и он опьянел. Сильно поплыл головой. По кругу, по спирали, по диагонали, потом вверх и вниз...
   Та девушка, которая подкладывала ему оливье, пригласила Сухинина на танец.
   Скупой мужской слезою рыдал медленный Род Стюарт. И не дожидаясь, покуда музыка доиграет, Сухинин вдруг резко разорвал кольцо нежных рук, сомкнувшееся у него на затылке и побежал рыская по закоулкам квартиры, побежал искать её. А как известно, кто ищет, тот находит.
   И он нашел.
   В v-образном развале её белых нежных стройных ножек увидал грубую жопу...
   Жопу Пузачёва.
  
   ***
   Интересно!
   Некоторые считают, что фактически пережив своего врага, они тем самым как бы совершают акт мести... Но разве так? Разве это правильно?
  
   ***
   - Знаешь, как по французски расшифровывается Тэ-Жэ-Вэ ? Думаете, "Тран Гранд Витэсс"* - Бакланов с задорной подковыкой поглядел на Сухинина и Веронику, - на самом деле это расшифровывается, как "Тран де Гранд Вибрасьён"**
   Сказал, и сам засмеялся своей шутке.
  
   Сноски: * Tran Grand Vitesse - Высокоскоростной поезд
   ** Tran Grand Vibration - Поезд большой тряски
  
   Хотя, едучи от Парижа до Марселя, Сухинин особой тряски не почувствовал. Зато почувствовал невидимые лучи, что исходили от тела и лица Вероники. А сама Вероника совершенно по-детски спала в своем кресле, спала наклонив свою белокурую головку на выступ подголовника. Губы ее были слегка разомнуты, и Сухинин, вглядываясь в ее лицо, казалось даже видел потоки воздуха. Холодные, втягиваимые ею со вздохом, и теплые, исходящие из её лёгких при выдохе.
   Шиза, - подумал Сухинин и принялся глядеть в окно.
   Бакланов не спал. Он все время нес какую-то чепуху.
   - Знаешь, в Америке врачи не рекомендуют мужчинам, кому за сорок пить молоко, - трендил Бакланов свою нескончаемую белиберду, - а я вот врачей не слушаю, и пью, потому что в молоке кальций, а кальций, если его не давать организму, вымывается с мочой и тогда возникает угроза остеопороза, и как следствие опасность перелома шейки бедра.
   - Боишься помереть, - усмехнулся Сухинин.
   - Боюсь не помереть, а боюсь остаться привязанным к креслу каталке инвалидом, - парировал Бакланов.
   - Наверное, до старости трахаться хочешь, - снова усмехнулся Сухимнин.
   - Именно хочу, - кивнул Бакланов, - потому что лучше трахаться, так как в этом есть истинное качество жизни, чем жить иллюзиями и онанировать, как ты.
   - А я понял, что означает фамилия Бакланов, - сказал Сухинин.
   - Ты уже говорил, - отмахнулся Бакланов, - ты говорил про своих зэ-ка.
   - Нет, я и без моих зэ-ка сам понял, - сказал Сухинин, - бакланить, это молоть всякую чепуху, вроде тебя.
   Они замолчали и сохраняли молчание вплоть до самого arrivait.
  
   ***
  
  
   Глава 5
   Yellow River
  
   Он окликнул меня. Я не обернулась. Не обернулась, потому что не оборачиваюсь на окрики вроде "эй ты" или "постой, девушка". Хотя, а как он еще должен был меня окликнуть, если не знал, как меня зовут? Заорать типа "эй, девушка из вагона метро, о попу которой я так привык отираться" ?
   Вобщем, он догнал меня, когда я уже спустилась в переход, догнал и схватил за локоть. Я даже перепугаться толком не успела. А он - герой. Он так самоотверженно бросился меня догонять, что даже машину свою не закрыл.
   Сперва он минут пять извинялся, потом минут пять уговаривал поехать с ним...
   Смешная история. Сперва испытываешь к человеку брезгливое равнодушие и подозреваешь его во всех тяжких, потом проявляешь какое-то любопытство... Неужели и правда, все браки и все любовные альянсы предопределены на небесах?
   Все-таки мы бабы народ одинаково бездарно глупый и дешевый. Уговорил он меня сесть к нему в машину. Потому что с утра, какой женщине не захочется подремать на мягком теплом сиденье иномарки, нежели стоймя трястись в переполненном вагоне метро и еще бегать по этим длинным коридорам на станциях пересадок?
   Уговорил.
   И где она наша патентованная осторожность?
   Сама же поперву подозревала его в том, что он чуть ли не сексуальный маньяк, а теперь по доброй воле без принуждения села к нему в машину! Никакой рассудочности нет у бабы! Никаких мозгов, одни только чувства и эмоции.
   Как увидит баба иномарку, так и разомлевает...
  
  
   Я ее караулил во все глаза глядел, едва не проглядел.
   С работой уже решил - хрен с ней с работой, опоздаю на час, сошлюсь как всегда на пробки, у начальства тоже автомобили, все в этом солидарны.
   И едва её не проглядел.
   Засёк её курточку и беретик уже со спины, уже когда она стала спускаться вниз по ступенькам в подземный переход. И тут, словно молодой олень, откуда только прыть, да силы взялись? Выпрыгнул из машины, перемахнул напрямую через парапет, словно пэтэушник молодой, и что самое смешное и нелепое, как заору что-то такое немыслимое, типа "эй, постой, эй, не уходи" ...
   Её зовут Лёля.
   Хорошее имя. И очень ей подходит.
   Она работает в центре возле Трёх вокзалов в высотке Министерства Транспортного строительства на Садовом кольце.
   Я когда прикинул, как мне ехать, подумал, что вряд ли мы на машине доедем быстрее, и побоялся, что она не согласится. Но она согласилась. Как это было здорово! Как это было чудесно! Это была самая большая удача моей жизни в этом году. А может, и не только в этом году, а самая большая удача вообще всей моей жизни?
   А знаете, на работу она в этот день не опоздала!
   Я по проспекту Мира до Сухаревской доехал почти не простояв нигде. А по Садовой мы до ее Высотки домчались буквально за пятнадцать минут. Когда она уже собиралась выходить, я взял-таки у нее номер мобильного телефона. Сказал, что завтра за ней утром обязательно заеду в Свиблово и заверил ее, что мне это совершенно по пути. Она засмеялась и кокетливо так заметила, что мол, к хорошему быстро привыкают.
   Это я хороший?
  
   ***
   В доме на рю Франсуа Роз их ждал сюрприз.
   И этим сюрпризом был Митрохин.
   - Откуда ты здесь? - совершенно бесстрастно спросила Вероника.
   - Покуда вы на поездах от Парижа катались, да на машине от Марселя, я из Москвы прямым рейсом на Ниццу, - весело отвечал Митрохин.
   - Но ведь у тебя желтуха, - удивился Бакланов, - гепатит "А".
   - Нет, это я морковки переел и каратином окрасился, - возразил Митрохин, - врачи меня вчера вечером отпустили и вольную мне дали.
   - Значит, как сексуальный партнер, ты опасности более не представляешь? - поинтересовалась Вероника.
   - Я чист, как мальчик Робертино Лоретти, - во весь рот улыбнулся Митрохин, - я свеж и надушкан, как жертвенный жених культа Афродиты Критской.
   - Давайте мы его все теперь трахнем! - воскликнул Бакланов и подмигнул Сухинину, - Сухинин, первым будешь?
   Сухинин хоть и не питал никаких иллюзий, но приезд Митрохина его расстроил.
   Не было счастья с Вероникой до смерти Пузачева, не будет и после, - так он сам для себя решил и предопределил, так что, какая уж это помеха - Митрохин?
   - Что нового на Москве? - томно закинув голову и пуская тонкую струйку дыма, спросила Вероника, - что говорят?
   - Что говорят про тебя? Или что говорят про Путина? - уточнил Митрохин.
   - Вообще, - неопределенно ответила расслабленная Вероника.
   - Вообще говорят, что мы развиваемся динамично, - сухо сказал Митрохин и вдруг решительно предложил, - а не поехать ли нам теперь же в Монако в казино?
   Странно, но идея понравилась всем.
   И даже индифферентному Сухинину.
  
   ***
   Когда живешь в поле - у тебя есть три радости:
      -- почта с материка.
   Каждый прилёт вертолёта с начальником партии или - бери выше - с начальником экспедиции, ждёшь со смешанным чувством. Начальство прилетает обязательно для того, чтобы устроить тебе головомойку. В этом состоит закон полевого бытия. Но начальство с большой долей вероятности, помимо пиздюлей привозит еще и почту. А это радость!
   Письма от родителей, это как обязательная часть праздника. Их не особенно ждёшь, потому что они непременно будут. Ведь родители никогда не подводят, они пишут с безотказной непременностью восхода и заката. И от этой непременности, радость получения конверта, заполненного узнаваемым отцовским каллиграфом, не столь велика, как от письма, написанного институтским приятелем или подружкой. Да и в письмах их - ничего особенного. Новости про шалости кота Мурзика, да советы одеваться потеплее, есть больше витаминов и беречься от недобрых людей. Зато письмо от друга, какую бесконечную радость и теплоту для сердца приносит оно! Друг напишет именно о том, чего здесь в поле так недостает и о чем по неосведомленности своей никогда не напишут родители. Друг напишет и о последнем концерте группы Кино с Виктором Цоем, что был две недели назад в клубе завода Трубосталь, друг напишет и о новых дисках "AC-DC", которые привез из Амстердама морячёк Женя Смирнов, друг сообщит и новые сплетни про Веронику и про Пузачёва... Эх... Теперь вот у геологов спутниковые телефоны, спутниковые антенны к компьютерам и круглосуточный Интернет. Посылай, да отправляй мэйлы всем друзьям, а то и вообще - беседуй с ними он-лайн через гарнитуру и веб-камеру!
   Ясно теперь, как жил Пушкин в Михайловском - от письма до письма... И интересно, вообще написал бы он что-либо, если бы в Болдино у него был Интернет и круглосуточная он-лайн связь с другом Пущиным и с милой Натали?
  
   В поле была еще и радость номер 2.
   Коротковолновый приёмник ВЭФ-СПИДОЛА.
   Вечером, когда Сухинин залезал в свой спальный мешок, он включал приёмник, всегда настроенный либо на Би-Би-Си, либо на Голос Америки и слушал Севу Новгородцева... Или концерт поп-музыки, составленный Юрием Осмоловским.
   Сева-Сева Новгородцев,
   Город Лондон Би-Бе-Си-и-и-и....
   Сколько раз пьяный он засыпал в своем комарином краю под эту припевку лондонских барышень!
  
   Да! В этой связи еще и про полевую геологическую радость номер 3...
   Водка, коньяк, спирт...
   В принципе, в поле существовал сухой закон. Но практически, никто из начальства его не соблюдал. Если уж даже вертолетчики, и те не всегда трезвыми летали!
   У начальника партии был спирт. Кстати, спирт выдавали и геофизикам - на протирку контактов, на протирку, ха-ха! - микросхем...
   А руководитель группы геофизиков Дядя Митяй знал куда расходовать этиловый ректификат. На контакты в приборы - ни единой капли не попадало!
   Зато Дядя Митяй умел делать удивительные, и как он утверждал - целительные настои. На "встань-корне", который он выменивал у местных охотников на патроны к карабину, на простой морошке с сахаром... Это называлось у него "ликером для девочек". Опытный острослов и балагур (а по мнению многих - просто пиздобол) техник-геодезист Саша Востряков, тот во время импровизированных пьянок всегда кричал Дяде Митяю, - не наливай Сухинину на "встань-корне"! Ему это совсем ни к чему, он и здесь в поле баб не трахает, и там на материке в Питере его Вероника ему не даёт!
  
   Порою хотелось набить морду этому Вострякову. Но Сухинин просто надувался и надутый-обиженный уходил в свою палатку предаваться радости номер 2. Включал СПИДОЛУ и слушал музыку.
   А кстати! Думаете, слушать музыку на кассете это одно и тоже, что по волнам Би-Би-Си ? Нет, совсем иное это удовольствие. По волне радио, оно, может и не так качественно, может и волна убегает и музыка то громче - то тише, и треск разрядов, и помехи мешают. Но есть в этом слушании по радио - что-то живое. Это как на картинку красивой девушки, повешенную шофером Колей в кабине вездехода смотреть, или как смотреть на живую геологиню-практикантку Валю Маланину, когда она на полуденной жаре, снимает свитер и футболку, оставаясь в шароварах и топике своего красного бикини...
  
   И еще:
   Для многих в поле была еще и радость номер 4.
   Это картишки.
   Причем, здесь в этой доступной всем радости просматривалось классовое расслоение, получившееся в следствии неравенства в полученном некогда образовании и вообще неравенство в умственных способностей обитателей полевого лагеря.
   Так, если работяги-бурильщики и шоферня резались в своей палатке в примитивный набор игр вроде "буры" и "шмэна" и "трёх листиков", то интеллектуальная элита - геологи, геодезисты и ночевавшие иногда здесь начальники, предпочитали "кинга", "тысячу" и "преферанс". Однажды, даже, кто-то из заночевавших в лагере вертолётчиков пытался научить всех игре в покер, но сложные и путаные объяснения фигур не достигли глубин понимания, и лётчика "раздели" в обычную "сочинку" по десять копеек за вист.
  
   Вообще, до определенного момента своей биографии Сухинин считал, что он не азартен.
   - Какой ты нахрен дворянин и гусар! - кричал на него балагур Саша Востряков, - если ты в карты не играешь и за девками не бегаешь! Тебе в монахи или в попы, а не в геологи и не в гусары!
  
   Пытался Сухинин играть с товарищами и в преферанс по десять копеек за вист, пытался и в Кинга, и в тысячу. Не забирало. Не брало! Думал уже про себя, что прав Саша Востряков - нет в нем в Сухинине азарта, нет в нем куража.
   Но приключился с ним однажды такой случай.
   Было это в Ленинграде. Только-только тогда стали появляться в некоторых барах столы для игры в американский бильярд. И занесло как-то пьяного Сухинина в его вечных скитаниях по зимнему Питеру, когда он просто не знал, куда потратить деньги, где найти утешение своей измученной любовью к Веронике душе, занесло его в один бар на Пионерской. Играла музыка, лондонским туманом клубился сигаретный дым. Бандиты играли на русском бильярде. Студенты с девочками катали разноцветные шарики в американский пул. Девочки картинно и красиво отклячивали попочки, когда наступал их черед бить кием по шарику и бандиты часто сталкивались своими жесткими корпусами с округлыми выступами девичьих форм.
   Живая музыка, представленная поющим "чекловеком-оркестром", наяривала на своей ямахе про "владимирский централ-ветер северный".
   - Девочки, погодите, дайте послухать, - говорили бандиты, - потому как я сидел, а ты не сидел...
   За стойкой Сухинин разговорился с какими то студентами и те взяли его четвертым в игру в пул двое на двое.
   Его напарницей была разбитная хохотунья с четвертого курса первого меда. Против их пары играли нагловатый белёсый парень с тёмненькой, похожей на индианку девушкой в черных вельветовых джинсах и с блёстками в волосах.
  
   - А сыграем на деньги? Чего нам! - предложил белёсый.
   Сухинин не возражал.
   За проигрыш их пары платил он. Девушка - медичка ограничивала свой взнос тем, что целовала Сухинина в щеку.
   - Она тебе потом укол в попу бесплатно сделает, - хохотал белёсый в очередной раз пряча в свой бкмажник деньги, что перекачевывали туда из Сухининского кармана.
   - Ты чего? Подпольный миллионер ? - стреляя глазками, спрашивала похожая на индианку девушка с блёсками в волосах.
   - Нет, он геолог, газ на Ямале ищет, - отвечала за Сухинина его медичка-напарница.
   Хоть и много денег, выходя из дому, брал с собою Сухинин, но и на много приходит свой конец.
   - Что? Может в долг сыграем ? - спросил белесый, убирая в свой бумажник пять последних тысячных купюр, проигранных Сухининым.
   - Повезет в любви, - хмыкнула индианка с блёстками в волосах.
   - Ему уже везёт, - заметил белесый, кивая на то, как студентка-медичка все лезла к Сухинину лизаться и обниматься, все так и льнула к нему, потому как и он и она были уже пьяны.
   - А если много проиграю, то много в любви повезет? - спросил Сухинин.
   - Это прямая пропорция, - ответил белесый, - хош, проверим!
   Спрашивая, Сухинин, разумеется, думал о Веронике.
   Вот если он проиграет все, что имеет, тогда, быть может, там на небесах. Ответственный за его Сухинина счастье Ангел получит инструкцию от своего начальства, и откроет кран перелива эмоций и любви, чтобы изменить баланс ощущений на земле в пользу бедного Владимира Павловича? И перекроет Ангел одни краны и откроет другие. И почувствует вдруг Вероника, что любит Сухинина... Почувствует, проснувшись среди ночи, откроет глаза, увидит лежащего подле себя Пузачева и крикнет в ужасе, - поди от меня прочь, постылый!
   И тут же засобирается, бросившись метаться по квартире в поисках одежды, чтобы немедленно в ночь на такси ехать к нему - к Сухинину...
   - Ну, тогда сыграем по-крупному, - почти без сомнения, сказал Сухинин белесому.
  
   ***
   Сели в какое-то наспех пойманное такси.
   Ехали-ехали. В машине было душно от жаркой "волговской" печки и выкуренных сигарет. И вместе с тем, сырым от питерской погоды ногам было холодно-прехолодно. Это потом он понял, что просто горьковская "волга" машина такая с русскими парадоксами.
   Белёсый ехал на переднем сиденье рядом с "мастером", а Сухинин, которому было бесконечно плохо, трясся зажатый между жестко колючей шубой индианки с блёстками в волосах и негнущейся дублёнкой студентки-медички.
   Наконец, приехали хрен знает куда.
   Машина стояла в заснеженном неуютном дворе какого-то обшарпанного дома. Справа голодные собаки растаскивали что-то из раскрытого помоечного контейнера. Слева какие-то бомжового вида мужичонки не то меняли на Жигулях колесо, не то попросту в наглую воровали с Жигулей резину.
   Белёсый о чем-то долго договаривался с парнем, вышедшим их встречать, потом махнул всей компании рукой, и они стали подниматься по обшарпанной лестнице с некогда крашеными зеленой масляной краской стенами, по которым теперь богато было расписано русским и заграничным матом.
   Вошли в квартирку.
   Девицам было предложено пройти в одну комнату, а господам... белёсому и Сухинину - в другую.
   В комнате, под классическим розовым абажуром пятидесятых годов с висюльками и бахромой, стоял покрытый зеленой скатертью стол, за которым сидели трое мужчин. Армянин, узбек и еврей. Как в анекдоте на этническую тему.
   - Вы играете? - спросил Сухинина еврей.
   - У меня с собой нет денег, - ответил Сухинин.
   - Это ничего, - ответил еврей, - нам ваш друг сказал, что вы вернулись из экспедиции и теперь располагаете средствами, он ручается за вас, - еврей кивнул в сторону улыбавшегося белёсого, - мы готовы дать вам необходимое для игры количество наличных под расписку. У вас паспорт есть с собой?
   Паспорт у Сухинина был.
   Еврей еще объяснил, что наличные выдаются под десять процентов... Только не годовых, в ежедневных. Десять процентов в день. Взял тысячу, завтра отдашь тысячу сто. А послезавтра отдавать надо будет уже тысячу двести.
   - Мы же не Внешторгбанк какой! - осклабился армянин, отсчитывая Сухинину тридцать тысяч рублей, - мы люди небогатые, нам на старость, да на бедность, свести бы концы с концами.
   Расписка, написанная Сухининым, быстренько исчезла в недрах катрана.
   Зато на столе появилось пять нераспечатанных колод игральных карт, водка и закуски.
   Когда Сухинин проиграл уже всю свою зарплату этого и прошлого летне-полевого сезона, а потом проиграл и все накопления, отложенные на будущую кооперативную квартиру, и когда уже написал вексель на квартиру, в которой жили его отец и мать, Сухинин вдруг понял, что его карточный азарт - это погоня за своим счастьем.
   - Чем больше проиграешь, тем больше повезет в любви, - повторял улыбчивый белёсый.
   - Чем больше повезет в любви, тем больше проиграешь, - повторял улыбчивый армянин.
   - Счастье тебе улыбнется, ты мне старому поверь, - приговаривал еврей.
  
   ***
   Домой его отправили на такси под утро.Он проиграл две квартиры и все деньги. И кроме того, каждый день ему щелкал счетчик. Десять процентов, десять процентов, десять процентов...Сухинин почему-то надеялся, что дома его будет ждать Вероника.
   Но нет.
   Не сработала примета, что если не везет в карты, то повезет в любви. Или...
  
  
   ***
   - Ставь "корнер бет"! - посоветовал Митрохин.
   Казино в Монако - второй по значению дом во всем княжестве. Это вроде как Здание Обкома Партии где-нибудь в Новосибирске - второе по значению, после регионального КГБ. Так и здесь - неизвестно еще что важнее - дворец князя Альберта или местное Казино ?
   - На четыре цифры ставь, не проиграешь, - продолжал советовать Митрохин, шансы тридцать восемь к четырем и выплата восьмерная.
   - А может, я хочу проиграть, - возражала Вероника, но все-же прислушивалась и поставила "корнер бет" (25, 26, 28 и 29).
   - Медам, месьё, фэт вотр шуа, фэт вотр жуэ, медам месьё, - с дежурной бесстрастностью автомата повторял крупье.
   - Сухинин, играть будешь? - как показалось Сухинину, не без подковыки спросил Митрохин, - ставочку по -маленькой?
   Митрохину конечно же была известна история про то, как Пузачев покрыл долги некогда в пух и прах проигравшегося Сухинина и как благодарный ныне покойному Пузачеву Сухинин, поклялся тогда здоровьем матери, что никогда более не сядет играть ни по маленькой, ни по большой.
   Сухинин сухо улыбнулся и ничего не сказал.
   Он просто смотрел.
   Еще можно было делать ставки, и Андрей Бакланов поставил "на большое". Риск минимальный, но и выигрыш один к одному. Поставил фишку сто евро, и выиграешь стольник.
   Митрохин подмигнул Сухинину и пояснил, - Андрюха у нас американец и он искренне верит в то, что европейцы жульничают и ставят здесь кривые рулетки с косыми подогнутыми осями, тогда если угадать, куда перекошена ось колеса, можно все время выигрывать, ставя "лоу энд хай".
   Крупье крутанул колесо, щелчком выбросил шарик и все замолчали, заворожено глядя как шарообразная реинкарнация эссенцированной удачи совершает свои мистические прыжки.
   Выиграло число "двадцать шесть".
   Вероника издала какой-то сдавленный писк и обеими руками принялась сортировать выигранные фишки, что специальной шваброчкой аккуратно пододвинул к ней вежливый крупье.
   - Я восемь тысяч выиграла! - крикнула друзьям Вероника.
   - Ставь "Сплит бет", - посоветовал Митрохин "зеро плюс один"
   - А чего он ей все советует? - спросил Сухинин Бакланова, покуда тот теперь делал ставку на "лоу".
   - А потому что у них теперь деньги общие, вот почему, - ответил Бакланов.
   Выиграла единичка. Бакланов удвоил выигрыш, а Вероника выиграла шестнадцать тысяч.
   - Пойдем в бар, отметим? - аккуратно собрав фишки, предложила Вероника.
   И все отправились пить "Чивас Ригал".
  
  
   Глава 6
  
   Души кошек и птиц
  
   ***
   Вообще эта капиталистическая благодать изобилия развратила наших русских баб, убив в них всё святое. Еще каких-нибудь пятнадцать лет назад девушку можно было запросто пригласить на картошечку с селедочкой под баночное пиво... Нет, не под нынешний хайнекен с туборгом в алюминиевых гильзах с идиотской неметрической развеской по 0,333, что явно говорит о дьявольском происхождении всего западного (это же пол-сатанинского литра от 666)! А тогда в наши благословенные времена, баночным мы называли пивко, взятое в трехлитровую банку из под маринованных патиссонов, когда выстоишь очередь возле ларька и тебе нальют .... Баночку баночного.
   А теперь?
   А теперь позвонил подруге, что будем пить на Старый Новый год? Она отвечает, манерно, - Мартель Вэ-Эс-Оу-Пи... Выучились, падлы-твари-суки! Даже знают, что "Экстра Оулд" - лучше чем "Вэри Спешл Оулд Прайс"! Ничего святого в наших бабах эта капиталистическая благодать не оставила! Это как в песне восьмидесятых - Video killed the radio star. Надо всех назад - в пещеры советского стойла, чтоб знали!
  
   ***
   Забавно. Вадим Сергеевич, Вадя предложил мне встретить Старый Новый год с ним, у него. Позвонил, спросил, поинтересовался, какие напитки, какой стол приготовить? Я сказала уже не помню что, коньяк, по-моему. Коньяк, потому что с него особенно сильно не напьешься, если маленькими глоточками и по чуть-чуть, что позволяет контролировать ситуацию, и потом он не такой противный, как все эти новомодные виски. Ах, помню... Ошибки молодости. Однажды, познакомилась в Интернете с одним вроде как разведенным. Александр... Попросил привести подругу. Он с товарищем был. И напоили они нас! В пять минут. Как неопытных школьниц. Наверное, они нам в апельсиновый сок просто чистейшего спирта плеснули. Два коктейля и финиш. Голова поплыла, ноги не держат, платье через голову на пол, колготки в угол, лифчик - на шкаф, трусики под стул, а сама уже на диване в позе полной готовности. Так что, сказала Ваде... Вадиму Сергеевичу, что буду пить хороший коньяк. Не знаю, по-моему, ему это понравилось.
  
   ***
   Пузачев тогда его спас.
   Как это произошло?
   На дворе стоял восемьдесят девятый год, в стране начались великие перемены.
   С Пузачёвым они столкнулись на Московском вокзале.
   - Ты куда пропал? - набросился на него Пузачёв, - я тебя искал, тебя нигде нет, ни в институте, ни дома, и предки твои какие-то нахохленные, будто испуг-травы объелись.
   - Да, неприятности у меня, - с усталым безразличием почти отчаявшегося человека, сказал Сухинин.
   - Любые проблемы можно решить, если только это не запущенный рак и не арабо-израильский кризис в Палестине, - хмыкнул Пузачев, - колись, что за неприятности, а я вообще на тебя виды имею, знаешь, что мы с Вероникой в Москву жить переезжаем?
   - Вы в Москву с Викой? - с трудом понимая услышанное переспросил Сухинин.
   Пузачев рассказал.
   Оказывается, его отец, который давно с ними с его матерью не жил, занимал в теперь Газпроме большие посты, и когда начались перемены и кадровые передвижки, вообще выдвинулся в прямое руководство, готовя всю отрасль к так называемой капиталистической переструктуризации..
   - Папаша меня в Москву к себе в главк забирает, - подытожил Пузачев, - и более того, - тут Пузачев для убедительности доверительно ткнул Сухинина в живот, - мне поручено собрать команду умных парней, которым можно доверять, ну, и я решил сделать предложение тебе и Митрохе.
   - Мне? - переспросил Сухинин.
   - Тебе, дурило! - добродушно расхохотался Сухинин.
  
   ***
   По счетчику армянских шулеров клан Сухининых никогда бы не смог расплатиться, даже продав обе квартиры - и родительскую и ту, однокомнатную, что бабушка завещала Володе, и даже отдав на трансплантацию все почки и иные полезные внутренности членов семейства, клан Сухининых не смог бы погасить долги неумолимого счётчика.
   Однако, Пузачев прислал каких-то КГБэшников из Москвы, те съездили к этим армянам, поговорили с ними, а для убедительности и свозили их на Литейный. Свозили и устроили экскурсию по Большому Дому с видом на Неву.
   Вобщем, Дело уладилось.
   Родителям Владимира Павловича КГБэшники пожелали жить спокойно и более не опасаться ночных звонков, а самому Володе посоветовали больше не играть.
   А Вскоре...
   Вскоре Сухинин уже работал в системе.
   Главным специалистом отдела, где начальником отдела был Пузачёв.
  
   ***
   Определили всех в разных комнатах.
   Вероника даже специально обеспокоилась, чтобы подчеркнуть это, мол она спит на втором этаже в их с Пузачевым большой спальне, а мальчики - Митрохин, Бакланов и Сухинин в гостевых "шамбр де жур" на первом этаже.
   Но не спалось.
   То-ли сказалось возбуждение от всех этих переездов, то-ли какая то неосознанная и подавленная тоска грызла.
   В два ночи Сухинин как был в банном халате выполз в нижнюю большую гостиную.
   Пылал камин. Перед камином, словно классические Холмс с Ватсоном сидели Бакланов и Митрохин.
   - Чего не спим? - буркнул Сухинин.
   - Караулим друг друга, чтобы наверх к Веронике никто не пошел, - усмехнулся Бакланов.
   - А тогда что меня не караулите? - с некоторым вызовом спросил Сухинин.
   - А насчет тебя мы менее всего беспокоимся, - сказал Митрохин, длинной кочергой вороша поленья в камине, - ты же у нас девственник.
   - Я обидеться могу, - сказал Сухинин.
   - Это Вероника обидеться может, - не ответив Сухинину, - предположил Бакланов, - в доме полно мужиков, а хозяйка красивая и в соку должна спать одна в холодной постели, это обида ей как женщине, что никто из гостей не покусился на ее прелести.
   - Я уже говорил, что Бакланов по тюремному означает трепло, - сказал Сухинин.
   - Боян, - согласно пробурчал Митрохин.
   - А что, в самом деле, мужики, - хлопнув себя по ляжке, воскликнул Бакланов, - может на спичках кинем, кому наверх идти?
   - Лучше пойдем все втроем, - сказал Митрохин, - и предложим девушке ласковую семейную групповуху.
   - Дебил, - сквозь зубы промычал Сухинин.
   - Никакой он не дебил, - возразил Бакланов, - просто у Митрохи здоровая юношеская сексуальность, тебе не в пример.
  
   А вот, Пузачев бы, будь он жив, он бы расставил все точки над буквой "В"...
   Потому что Пузачев был мужиком. А бабы выбирают не красивых, и не умных. Они выбирают тех, от кого способностью к мужским поступкам пахнет.
  
   Сухинин вспомнил.
   Их с Пузачёвым послали в командировку посмотреть, как тянут третью нитку газопровода Помары-Ужгород. И там случился сильный пожар. Бульдозер ДЭТ-500 своим отвалом задел действующую трубу. Сноп искр, хлопок, и вот факел до небес, с каким-то адским ревом вырывался уже из земли и огненными оранжево-красными завитушками бесновался в темном молдавском небе.
   Не по человечески жутко смотреть, когда на твоих глазах гибнет человек. А тракторист в этом объятом пламенем бульдозере все метался по задымленной кабине, как будто мышка в мышеловке, опущенной в ведро с бензином. Заперт - никуда не выскочишь... Заклинило его там что ли ? И Сухинин стоял этаким остолбенелым безвольным дураком и глядел, как заживо зажаривается в машине человек.
   - Отойди, москвич, сейчас соляра в баках рванёт, - легонечко толкая Сухинина в бок, сказал кто-то из зевак. Из местных рабочих, которые тоже заворожено глядели на это почти средневековое аутодафэ и совершенно не собирались чего-либо предпринимать, ну разве что побеспокоиться о собственной безопасности.
   И тогда, когда Сухинин был готов почти разрыдаться от собственной беспомощности, Пузачев вдруг в десять прыжков приблизился к зоне огня, накинув только полу своего модного плаща на голову, словно это был не плащ от гуччи, а асбестовый пожарный экран. Пузачев схватил с земли какой-то ломик, вскочил на гусеницу с подветренной стороны и двумя ударами по ручке дверцы, сбил заклиневший замок. Потом юркнул в задымленную, начавшую уже гореть изнутри кабину, и выволок... Двумя тремя рывками, как на татами в клубе дзю-до, выволок тушу уже почти бездыханного бульдозериста на землю.
   А тут и местные герои очнулись от сна. Бросились тоже помогать. Оттащили обоих, принялись поливать водой, бульдозериста этого на носилки, да в уже подоспевший УАЗик "скорой".
   - Блять, плаща жалко, - в сердцах выругался Пузачев.
   Плащ от гуччи и правда представлял из себя жалкое зрелище. В трёх местах прогорел и дыры по краям отливали буро-коричневой каймой.
   - Блять, плащ за тысячу баксов теперь выбросить, - ругался Пузачев, не замечая, что руки его красные от ожога, уде начинали покрываться волдырями...
  
   - Да, бабы они мужиков настоящих любят, - согласился вдруг Сухинин, - и настоящая супер-баба она совсем не обязательно красавчика блондина кудрявого себе выберет, она...
   - Откуда тебе знать? Гуммозный! - перебил его Митрохин, - ты о бабах только из книжек Льва Толстого знаешь, тоже мне, психолог Фрейд!
   - Я знаю, - ответил Сухинин.
   Он почему-то на этот раз совершенно не обиделся.
   Он только подумал, - а вот Митрохин, интересно, полез бы вытаскивать того бульдозериста или нет?
   И еще он подумал, что Вероника совершенно наверняка выбирает настоящего. Ведь она выбрала Пузачёва до того, как он полез в кабину горящего бульдозера. Значит, она знала заранее, что он стоящий, что он настоящий?
  
   - Ну что? После ланча снова в казино? - плотоядно хлопнув в ладоши, спросил Бакланов.
   - Нет, ребята, - покачал головой Митрохин, - я за Вероникой и за вами прилетел, надо цурюк на хаузе, на Москву дела делать. Потому как Мони кэнт вэйт.
  
  
   Сноска* Money can't wait - деньги не могут ждать (англ.)
  
   Утром к ним сошла Вероника.
   Свежая как китайская заря на площади Тян-ань-Мынь в канун Дня Рождения Председателя.
   Она была по домашнему в бордовом шелковом халате, но на шпильках и причесана словно только из лучшей гримёрки студии Парамаунт прямо в кадр к режиссеру Бертолуччи.
   - Что, мальчики, скучаете? Как спали? - с детской веселостью, за которой пряталось природное пугливое кокетство, спросила Вероника.
   - В "ладушки где были у бабушки" играем, тебя нам не хватает, - за всех ответил Митрохин.
   - Это как это? - быстро-быстро замигав длинными ресницами, спросила Вероника.
   - А помнишь, там в этой игре "гули-гули" есть такое место, полетели-полетели, на головку сели, сели, поели и опять полетели, - с ухмылочкой марсельского сутенера сказал Митрохин.
   - Это к чему? - спросила Вероника.
   - В Москву собираться надо, - за Митрохина ответил Бакланов, - погуляли, а теперь за работу, товарищи!
   - Ну-у-у, - разочарованно протянула Вероника, - так мы мало погуляли, я в казино давеча только во вкус входить начала.
   - Ничего, на Москве доиграешь, - пообещал ей Митрохин, - я тебя в казино Голден-Палас свожу, или вот Сухинин тебя сводит, он неопасный.
  
   Это словечко "неопасный" неприятно резануло слух.
   Но что-то внутри в душе Сухинина удержало его от внешнего проявления обиды.
   Все со временем встанет на свои места, - подумалось вдруг ему.
  
   ***
  
   Юрист Райн-Гельт-Гас-Интернациональ встретил Сухинина внизу в фойе.
   - Фридрих Янович ждет, - сказал юрист, шустро поблескивая на своём худом подвижном личике модными линзами в не менее модной оправе , - надо чтоб вы поглядели документы перед разговором.
   - А Вова Кобелев уже прилетел? - спросил Сухинин, с профессиональной быстротою по диагонали, читая бумаги, пропуская все обязательные бла-бла-бла и мгновенно отыскивая спрятанные среди прочей формальной чепухи важные моменты условий и кондиций конкордата, содержащие основополагающие цифры ставок и процентов.
   - Завтра прилетает, - ответил юрист. И заговорщицки улыбнувшись, добавил, - звонил из своей Тюмени, сказал, что тошно на душе и что едет в Москву разгонять тоску.
  
   Сухинин не ответил. В кодексе его внутриведомственной этики было правило - не обсуждать партнеров, даже таких карикатурных, как Вова Кобелев. Но про себя позволил себе подумать, - Чтобы понять, что такое "тошно на душе", надо во-первых её иметь, а у Вовы Кобелева вместо души - бесконечно растянутый пивом и шашлыками пузырь... А во-вторых, если имеешь эту душу, как например он - Сухинин, то надо с ощущением этой самой души определиться.
   Вот, например у него, у Сухинина - перманентная на душе тошнота. Как в пьесе Сартра или как в рассказе Хармса про то, как сорвался спектакль от того, что всех артистов тошнило прямо в зал...
  
   Юрист тем временем притормозил возле автомата для чистки обуви.
   Почему у нас в гаспроме все так любят чистить обувь? - подумал Сухинин, переключившись с тошноты на гуталинный блеск итальянской кожи.
   Или здесь думают, что великая культура вернется в народ через чистую обувь? Это что? Новая религия гаспрома? Или это новый религиозный формализм, вроде ереси жидовствующих, против которой выступал преподобный Иосиф Волоцкий?
  
   Вдоволь натешившись с чистильным автоматом, Юрист с улыбкой ласкового олигофрена с пол-минуты еще любовался благородным, почти космической черной глубины блеском своих туфель.
   - Ну, мы идём? - потеряв всякое терпение, поинтересовался Сухинин.
   - А вы чистить не желаете? - искренне удивился Юрист.
   - Don't step on my blue sewed shoes*, - поворачивая к лифтам, сквозь зубы пропел Сухинин.
   - Что вы сказали я не понял? - в спину переспросил Юрист.
   - Все равно не поймешь, - отмахнулся Сухинин.
   В лифте пахло духами.
   - Наверное, секретарши молодые только что проехали, - подумал Сухинин, и по автоматически возникшей ассоциации вспомнил порно-комиксы про секретарш, которые накануне разглядывал в ноутбуке, пользуясь халявным Интернетом в зоне вай-фай аэропорта в Ницце, покуда они ждали регистрации.
   - Неужели всё так пошло и бесповоротно и безнадежно с нравственностью наших секретарш? - вздохнул он, выходя на шестом этаже.
  
   *Сноска: "не наступи на мои голубые замшевые туфли" - строчка из известнейшего в 60-е годы Рок-н-ролла Чака Бери (англ.)
  
  
   А в кабинет к Фридриху Яновичу сходу и не попали. И как каким-нибудь второразрядным клеркам, им с юристом пришлось десять минут сидеть в приемной.
  
   - У него американцы задержались, - извиняясь, объяснила секретарша Фридриха Яновича, - они уже сейчас должны выйти.
   - А вот у Фридриха секретарша немолодая и некрасивая, - отметил Сухинин, - наверное потому что Фридрих импотент или педераст.
  
   Еще раз перечитывать черновики договоров, чем с показным радением занимался теперь Юрист, Сухинину не хотелось и он использовал десятиминутную передышку для того, чтобы помечтать. Хотя бы о том, какую месть он учинит всем американцам, когда станет царем небесным или подружится с всемогущими инопланетянами.
  
   Американцев следовало наказать высадкой немцев во Флориде и десантом японцев - с другой стороны материка в Сан-Франциско и в Лос-Анжелесе, чтоб еще и бомбовозы Люфтваффе вместе с роями японских "зеро" непрестанно бы бомбили Нью-Йорк и гонялись бы над американскими хайвеями и фривеями за автомобилистами и байкерами, расстреливая их из пулеметов.
   - А и кстати, именно этого, именно фантастических угроз они теперь латентно и боятся, - хмыкнул Сухинин, - всех земных врагов разбили, всех запугали, а теперь сами испугались, и что ни фильм в Голливуде, то страшилка про войну с пришельцами и прочей нечистью.
  
   Американцы - два тщедушных старикана с молоденькой евреечкой-переводчицей, наконец вышли, глупо улыбаясь секретарше и Юристу.
  
   - Дебилы, - прошептал Сухинин, поднимаясь из скрипучего натуральной кожи кресла.
   Фридрих Янович с извинениями вышел к дверям встречать.
   - Извините, Владимир Павлович.
   - Да, ерунда, я еще раз договоры прочитал, - солгал Сухинин, - так что время не пропало.
   Фридрих сходу расстроил.
   Оказывается, душевно тошнотный Вова Кобелев приболел теперь уже не только душою, но и телом.
   - А доверенность от него обязательно нужна, - в сожалении разведя руками, сказал Фридрих Янович, - и простого курьера к нему посылать нехорошо, придется кому-то из членов совета лететь.
   - Мне, - не то самовызываясь на летательный подвиг, не то со скрытой иронией констатируя безысходность выбора.
   - Вам это было бы очень хорошо, - согласился Фридрих Янович, - хотите, Геннадий Вадимович с вами полетит, - предложил Фридрих Янович, кивнув на юриста.
   - Нет, не надо, - помотав головой, отказался Сухинин, - один справлюсь.
  
   ***
  
  
   - Ничего, развеешься, - сказал на дорожку Митрохин, - там у Вовы в Тюмени не заскучаешь, Вова русский человек, уж он-то точно не потащит тебя на горных лыжах кататься, скорее на тройках с цыганами.
  
   И подлетая к Тюмени, когда вибрируя на глиссаде самолет уже пробивал последние облака, Сухинин и правда, с опаской вглядывался в сибирские просторы, открывшиеся под крылом, - а не стоят ли там вместо автомобилей встречающей его братвы, веселые кавалькады из троек ямщицких лошадей...
  
   ***
  
   Мы не всегда знаем... А вернее сказать - мы почти никогда не знаем, что стоит за раскладом карт нашей экзистэнции? Господин Случай? Великий небесный Разум? Чей-то заговор? Или сам господин Случай - он и есть тот воплощенный Разум? Мы ничего не знаем. И нам остается только одно - молиться и надеяться.
   И Владимир Павлович Сухинин тоже не знал, что причиной того, что его - члена совета директоров послали лететь в далекую Тюмень-столицу нефтяных деревень не для того, чтобы заполучить от мнимого больного Вовы Кобелева доверенность на проведение очередного заседания Совета, а для того, чтобы, по мнению его - Владимира Павловича товарищей, он - Сухинин - не сошел бы с ума.
   И поездке его предшествовал такой разговор, в котором участвовали Митрохин, Бакланов и присутствовавшая там же Вероника.
   - Раньше люди ездили в Москву разгонять тоску, - ухмыляясь, сказал Митрохин, - а Сухинину следовало бы от тоски, да из Москвы!
   - Правильно, Москва не резиновая, чтобы всем в нее свою тоску нагонять, - пьяно согласился еще не протрезвевший от французского перелета Бакланов.
   - Пусть сгоняет к Вовке Кобелеву в Тюмень, я с тем поговорю, он программу развлекательную придумает, охоту там, рыбалочку, баньку с сибирскими красавицами, - начал фантазировать Митрохин.
   - Примитив! - выпуская струйку дорогого английского дыма, вставила Вероника, - Сухинин не такой, ему крестьянские девки, да баня с самогоном "не ком иль фо"*.
   - Наоборот, милая, - улыбнулся Митрохин, - чем примитивнее система развлечений, тем она более действенна.
   - Точно, - ожил Бакланов, - Вова Кобелев расшевелит нашего девственника, а то у Сухинина, по моему, крыша уже едет.
   - Милая, - повернувшись к Веронике, сказал Митрохин, - либо мы будем иметь еще один труп в виде застрелившегося от любви девственника-неудачника и тогда еще семь процентов нестабильных не контролируемых акций, либо мы его вернем обществу выздоровевшего от психической шизофрении.
   - Или он тебя с патетическим криком, "так не доставайся же ты никому", застрелит из ревности, как Ларису у Островского, или порежет как псих-эстет режет бритвой картину в Лувре, - вставил уже окончательно протрезвевший Бакланов, - правда в затее с этой поездкой есть одна загвоздка.
   - Какая загвоздка ? - вскинулся Митрохин.
   - У Сухинина психологически ни на кого не встаёт, кроме как на Веронику, - ответил Бакланов с двусмысленной улыбкой поглядев на их томно пускающую сигаретный дым даму.
   - Вовка Кобелев таких девах подкатит, что у Сухинина стоять будет, как у юного абрека на девственных невольниц из шанхайского гарема, - хохотнул Митрохин.
   - Ты не андерстэнд, - покачал головой Бакланов, - у Сухинина в башке процесс слишком далеко зашел.
   - Так может его того? - пожав плечами, спросил Митрохин, - отправим Сухинина в Кащенко, а акции его под опеку?
   - Дадим ему шанс, - нарушила молчание Вероника, - пусть съездит в Тюмень, отдохнет, а там посмотрим.
  
   ***
  
   Вот и не знал Владимир Павлович Сухинин, что эта поездка в Сибирь, была для него неким последним и не им придуманным рубежом. А кто при этом были наши заговорщики - воплощенными рычагами Верховного Разума ? Или просто так карта легла?
  
   ***
   Встречали Сухинина по самому высокому разряду. При виде кавалькады из джипов и дорогих седанов Сухинину вспомнился их геолог Сахаридзе, рассказывавший, как у них на родине могущественные мингрельские кланы соревновались между собой - сколько машин "белий волга" будет у нас на свадьбе наших Гоги и Манон, если у Кастаридзе на свадьбе их Гиви и Тамрико было пятьдесят две машины "белий волга", то у нас будет пятьдесят шесть.
  
   Вова на удивление не пил.
   - Принимаю омепразол, - доверительно сообщил он после традиционных бандитских объятий, - гастрит у меня.
   - С кокаина на омепразол, это сильно, - подумал Сухинин и улыбнулся своей шутке, развив ее до гиперболической шизы, вроде "радио сообщило, что известный омепразолист и морфинист Вова Кобелев или... в аэропорту Тюмени сотрудниками федерального регионального управления по борьбе с наркотиками обезврежена шайка занимавшаяся международным наркотрафиком, из багажа корой были изъяты двести килограммов омепразола... по слухам, этот омепразол предназначался главарю местной газовой группировки Вове Кобелеву, известному под кличкой Кобло"...
   - Но это не значит, что ты освобождаешься от пьянки-гулянки, - ободрил Сухинина Вова Кобелев, - мои пацаны уже все там приготовили. И с этими словами Вова мотнул головой, затылком указав кудато туда, где банда его головорезов уже шустрила с растапливанием баньки, маринуя мясо для шашлыков и подгоняя в охотничье угодье Вовы что на берегу реки Туры, девочек из лучших стрип-баров города Тюмени...Девочек, припевочек, ансамбль живой музыки, прислугу... И даже красивую бэбиситтершу - сидеть с малЫми спиногрызами братвы, потому как в мирной тихой жизни, когда стрелять на улицах уже вроде как перестали (и брателово прекратили возить волыны в бардачках и под сиденьями своих Гелентвагенов) - братва шустро начала жениться и множиться косяками.
   Вот и наша Олеся работала бэбиситтершей.
   Так уж повелось, да так ей свезло-повезло, что она с ее техникумом по специальности "дошкольное воспитание" попала в нужный магический список, куда не попали другие ее товарки по педагогическому колледжу. Верка, Милка и Лариска вот были вынуждены париться воспиталками в государственных детских садах за несчастные сто пятьдесят долларов зарплаты (слава тебе Господи, что при трехразовом питании и при возможности бесплатно содержать там в садиках и своих спиногрызов)... А вот Олесе повезло. Она попала в блатной список и ее бережно передавали теперь из семьи в семью богатых тюменцев - сидеть с маленькими наследниками нефтяных скважин и газовых насосных станций.
   Во многом, конечно, роль сыграли не столько образование и внешность, сколько Его Величество Господин Случай. Свезло Олесе. Хотя, конечно же подбирали и по анкетным данным и по внешности. А внешность у Олеси... Ну, об этом - отдельно.
   Олесе повезло дважды.
   Первое везенье состояло в том, что она попала в список... И отсюда, как следствие - хорошая работа и прекрасные заработки, какие Верка, Милка и Лариска могли видеть только во сне и в мечтах.
   А вот второе везенье было в том, что находясь при бандитах, при их бандитских-то нравах и их бандитском полном небрежении всякими сковывающими комплексами морали в отношении красивых женщин, Олеся была защищена особым статусом... Она при детках, а значит - её...это самое - нельзя!
   И порою Олесе было даже обидно, когда накатывала бабья тоска, вот всех девчонок на вечеринке растащили по углам огромного барского имения - и жарят их - кого на сеновале, кого в барской спаленке... А ее - Олесю, никто и пальчиком, и даже взглядом не может. Потому как она сидит и приглядывает за господскими спиногрызами.
   Оставалось теперь только ждать, что вдохновившись мылом бразильского сериала, какой-нибудь из разведенных бандюганов сделает ей - красавице Олесе - такой домашней и всей пропахшей не французской косметикой, а детским питанием, сделает ей предложение...
   Да и делали двое. Толян Мордвинов по кличке "Морда", когда со своей семнадцатилетней моделью расстался, да заезжий из Бельгии Жюль - Дидье Мариотт, которого в бригаде Вовы Кобелева держали навроде экзотической иностранной игрушки для бандитского куражу. Но ни за Толяна, ни за Жюля-Дидье Олеся так и не вышла. И не потому что Вова Кобелев не разрешил, а потому что за Морду она сама бы не пошла - охота ей потом быть всей в синяках от побоев, даже если за каждый синячок потом ей будут отваливать по автомобилю и по бриллиантовому ожерелью... А за бельгийца - так... Неохота из России - матушки уезжать. Да и языков Олеся не знала.
  
   Правила бэби-высиживания были такими.
   Дети везде следовали за родителями. Если ехали на реку Туру на рыбалку и шашлыки, то всех здоровых детей, даже двухлетних едва ходящих - и тех брали на природу. Но так как юные семнадцатилетние фотомодели и бывшие звёзды стрип-клубов, перешедшие теперь в статус богатых жонок, сидеть и возиться с малЫми не имели никакого желания... им бы больше - потусоваться, попить вискаря с текилой, да пофлиртовать с чужими мужьями, то сидеть приглядывать за детками и было теперь прямой святой обязанностью Олеси. Вот и сидела она на бережку, меняя памперсы полуторогодовалым наследникам всех этих Кобелевых-Коблов и Мордвиновых-Морд. Сидела, смотрела на разгуляево и ни капельки сама в ротик - ни текилы, ни даже шампусика не брала. И так она вписалась в эту картину Эдуарда Мане "Завтрак на траве", что даже перепившие на празднике братаны, не видели теперь в ней объекта для сексуальных вожделений. Не возбуждала она их, потому как срабатывало у тех внутреннее реле табу. Эту - нельзя! Она с детьми.
  
   А вообще Олеся была красивая.
   В принципе, некрасивую бы и не взяли на работу.
   Но красота ее в контраст с глянцевой гламурностью семнадцатилетних жонок была не такой, как ее было принято воспринимать. Было что-то в красоте Олеси нечто такое необъяснимо притягательно-домашнее и спокойное.
   - С такою не в ночной клуб и даже не в театр на балет, а сразу домой в уютную квартиру, и чтобы в детской комнате было не менее двоих своих рожденных с нею детей, - засыпая и вспоминая прожитый день, думал потом Сухинин.
   Увидел он ее и что-то щелкнуло в его голове.
   Какое-то реле там перегорело.
   И образ Вероники сразу немного потускнел и куда-то отодвинулся. И привычная сексуальная шиза немного отпустила.
  
  
   Глава 7
  
   Олеся, Олеся, Олеся...
  
  
  
   "Я не люблю, когда меня словно какого-то, как теперь принято говорить - лоха, разводят на дорогие подарки. Подарки я должен сам дарить. Меня не надо мотивировать и подговаривать. И если женщина говорит, - "купи мне ноутбук" или "купи мне хороший приличный мобильник", то мне сразу хочется ударить ее. Как бьют зарвавшихся проституток.
   Моя красотулька в один день попросила у меня... Вернее даже сказать, не попросила, а вытребовала у меня, как делают это очень капризные и очень избалованные дети, когда сперва так припевая и с легким нытьём канюча, ну купи мне, ну купи, а потом с нарастающим крещендо, грозящим перейти в истинно Россиниевский апофеоз что в увертюре к "Сороке Воровке", с этаким нарастанием нытья, уже зло и сердито требуют и топают-притоптывают ножкой, - купи, купи, купи...
   Вобщем, моя развела меня на дорогие за двести евро духи, затащив меня для этого в магазин Рив Гош, а потом еще и вытребовала новый мобильник аж за пятнадцать тысяч рублей...
   Я не желаю быть лохом.
   Я не желаю быть дойной коровой.
   Я не желаю быть пожилым папиком при женщине, которая считая что у нас большая разница в возрасте и поэтому я ей должен платить за ее молодую красоту."
  
   ***
   "Мой папочка сегодня купил мне такой мобильник, как я давно хотела.
   Чмоки-чмоки ему за это. Ой, забыла уже! Он еще и духи мне купил. Но по-моему, он расстроился. Из-за денег. Жадина. Я не люблю, когда мужчина жадный. А ведь он мне уже начал нравиться. Сперва такой был обходительный, такой заботливый. Ждал меня в машине по утрам возле метро, отвозил меня в офис на Садовую. Потом, бывало, даже встречал с работы и отвозил. Правда, на второй раз повез прямо к себе домой. Вот тогда у нас с ним и произошла эта... Как её? Близость. Ну... Бывало и получше. Но я от него и такого не ждала. Впрочем, это уже в прошлом".
  
   ***
  
  
   Олеся была красавицей.
   И она это в себе любила и лелеяла.
   Бывало, уложит порфирогенетного отпрыска баиньки, сядет перед компьютером, заголит плечико, потом другое и давай фотографироваться на цифровой аппаратик. Ей много всякой дорогой ерунды дарили и на восьмое марта, и на Новый год, и на День рожденья. Чего-то значимо-большого, вроде квартиры или машины не дарили, но мобильные телефончики, фотоаппараты, ай-поды, ди-ви-ди плееры и даже ноутбуки, у нее водились в изобилии. Даже Лариске с Веркой передаривала потом.
   Ну, жаловаться грех, её ведь даже за границу с собой брали, как прислугу. Потому как богатые и в Греции и на Кипре не желали расставаться со своими полуторагодовалыми спиногрызами. Ей там, конечно не удавалось всего посмотреть-поглядеть, потому как каждый вечер она неотступно сидела при бэби, и если господа уходили наслаждаться ночной жизнью, то Олесе оставалось разве только смотреть телевизор на местном тарабарском "жё не манж па сис жюр", которого Олеся никак не могла научиться понимать.
   Но, тем не менее, на пляжах Ниццы и Римини ей все же довелось позагорать. На зависть Верке с Лариской.
   - А этот из Москвы, он вроде как ничего, - подумала Олеся, очередной раз заголяя никем не целованное плечико, - такой грустный он только какой-то, будто помер у него кто-то или заболел.
  
   А у Сухинина никто не помер и никто не заболел. Просто у него настроение такое было - непитейное.
   С утра ездили смотреть новую насосную станцию, которую немцы финансируют. Это Фридрих ему поручил - съездить и поглядеть, чтобы Кобелев знал, что москвичи не забыли и интересуются.
   Собственно смотреть насосную они вышли из теплых машин на мороз, да походили вокруг котлована десять минут, а потом в модерновой прорабской, напоминавшей о проникновении и сюда в Сибирь далёкой европейской культуры строительства, когда все даже самые забулдыжные работяги ходят не в синих ватниках, как раньше в бытность Сухинина простым геологом, но щеголяют теперь в оранжевой с голубым фирменной спецовке с обязательными словами Дойче-газ по всей спине...
   Потом долго ехали обратно, потом был утомительный обед с Вовиным юристом и финансовым директором, которым поручили беречь и развлекать московского гостя. После обеда смотрели с юристом документы - доверенности для голосования на Совете. Потом Сухинин поехал в гостиницу отдохнуть. Он на этот раз наотрез отказался жить у Кобелева и тогда Вова велел снять для Сухинина весь второй этаж гостиницы Золотая Тюмень. Хотя, все и так говорили, что половина гостиниц, клубов и ресторанов города принадлежат Вове.
   А после двух часов неглубокого и беспокойного сна, Сухинин поехал на обязательные шашлыки.
   Здесь он и увидал Олесю.
  
   Тонкокостные, худые но при этом силиконно-бюстастые жонки стреляли глазками.
   Это у них на автомате, - понимал Сухинин. Никак, даже замужем не могут отвыкнуть от своих проституточно-казиношных абитьюдов - сидеть возле барной стойки нога на ногу, покачивая туфелькой, потягивая свою "маргериту" и постреливая глазками на дорогих богатых посетителей казино.
  
   Теперь только во взглядах этих поприбавилось какой-то брезгливой холодности. От того, что эти вчерашние проститутки, повыскакав замуж, неправильно истолковали главный поведенческий принцип аристократии - "to be always cool"*
   И это "ту би" они теперь выражали презрительно-холодным брезгливым оттопыреванием нижних губок, вроде того, как если глядели не на интерьер богато-убранных комнат, а на стены загаженного общественного туалета.
   Сухинину представляли всех этих бесконечных Анжел, Викторий, Ксений и Алин с Алисами, но он тут же всех их забывал, настолько все они были похожи. Все из одного салона красоты - одинаково мелированные, одинаково накрашенные, одинаково неживые.
   Одно нормальное лицо он увидал за вечер - это когда очередная Алиса или Алина потребовала, чтобы принесли ее полуторагодовалого бэби, чтобы похвастать им перед московским гостем.
   Тогда откуда-то из недр бесконечных царских анфилад, вышла молодая женщина с маленьким на руках, вышла, поставила маленького на ножки и придерживая его, стала привычно демонстрировать ходильные функции молочно-неспелого отпрыска и наследника тюменских недр.
   Сухинину следовало хлопать в ладоши, глупо улыбаться, говорить агу-агу и выражать восхищение здоровым генофондом родителей благодаря которому родился не явный олигофрен, а вполне здоровенький мальчик. Но Сухинин был не в духи и он вообще не любил всех этих сюсюканий с младенцами.
   Он смотрел более на молодую женщину, что за ручки водила маленькое существо на его первом публичном бэби-дефиле.
   Женщина заметила, что Сухинин на нее смотрит. Сперва быстро отвела глаза. Потом еще раз посмотрела в его сторону и снова быстро отвела глаза, а потом, когда публика вдоволь натешилась, и ей приказали унести мальчика, женщина снова бросила взгляд на Сухинина. Уже вполне осознанно-женский - оценивающий, и при этом взгляд, полный внутреннего достоинства...И Сухинину вдруг стало не по себе. Его даже в жар прошибло от такого взгляда.
   * никогда не показывать своих чувств (англ.)
   - Единственная живая душа на всей вечеринке, - подумал он, пытаясь заснуть в своей гостинице, - единственная пара осмысленных и по-настоящему красивых глаз.
   И вдруг.
   И вдруг впервые за может двадцать лет, он ощутил необычайную эрекцию. Причем эта эрекция отличалась от всех тех предыдущих... Отличалась тем, что была мотивирована не образом Вероники, а новым женским образом. Образом бэбиситтерши, имени которой Сухинин даже и не знал.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
   МИТРОХИН и ОЛЕСЯ
  
   Глава первая
   Кафе Острава
  
   ***
   "Мой милый под рябиной крепко меня полюбил... Вот дурная какая строчка из песни прицепилась, не отвязать никак, не выкинуть её из головы!
   Мой любимый дедуля, мой Вадя крепко меня полюбил, а потом крепко меня об забор... Интересно, как правильно сказать, что если сперва крепко любят, то как потом бросают ? Сильно бросают ? Крепко бросают ? Мордой об стол и задницей об асфальт...
   Мой папик-дедуля сперва крепко меня полюбил, прямо мне в бюстгальтер лапищу в тот вечер свою похотливую потную и волосатую ко мне запустил...
   Снова еду на работу на метро. Недолго он меня катал на своей корейской псевдо-иномарке. Недолго. Однако, правду люди говорят, к хорошему быстро привыкаешь. Сколько он меня возил ? Три недели...
   А ведь здорово-то как! Сидишь на теплом сиденьице, музыка играет, сигаретка дымится, а тем временем где-то там внизу в метро люди давятся, люди отираются, обжимаются, дышат друг на друга испарениями... Вот и я теперь вернулась на свое место. Попользовали меня дурочку, отымели меня, и теперь вернули на подземный транспорт общего общественного публичного назначения.
   Поделом. Поделом тебе дурочка. Развесила ушки свои розовые, мол "вы так похожи на мою первую школьную любовь!" , да "вы так всколыхнули во мне давно забытые чувства!"... Такое совершенно гадливое ощущение. Такое гадостное на душе послевкусие, как после того, как бывает во рту если проблюёшься.
   И ладно бы парень молодой меня бросил, а то старикан-пенсионер... Это и обидно и стыдно.
   Хорошо, что никому особенно не успела порассказать. А чем хвастать то?
   Пенсионер шестидесяти годочков. Тоже мне - позарилась на жениха.
   Преждевременно дура испугалась, что в тридцать пять уже надо бы подумать о том, что в сорок на тебя смотреть никто уже не будет, и что в оставшиеся пять лет надо срочно выходить замуж.
   Вот дура!
   Двери закрываются, следующая станция Рижская.
   Надо было сразу соображать, что приличный порядочный мужик не станет о женскую попку отираться в метро.
   Маньяк поганый.
   Исслюнявил тогда всю в тот их первый вечер.
   Фу !
   Теперь больше ни за что никогда со стариками не лягу.
   Как в детской идиотской песенке пелось, что соседка-хулиганка на даче её научила:
   Раскололась пополам моя звезда,
   Никогда матросам больше я не дам...
  
   Умру, но со стариками больше дела иметь не буду.
   Уж лучше со школьниками, её богу... За деньги...
   Вон в Интернете мне пишут каждый день.
   Тётенька, мы с Вовой два ласковых мальчика, будьте нашей сексуальной учительницей. Мы вам заплатим. И не волнуйтесь, нам с Вовой уже есть по восемнадцать...
   Тоже маньяки. Но эти хоть не такие мерзкие и гунявые.
   Пора к дверям протискиваться. Опять кто-то по попе погладил.
   Ей-богу, обернусь и по морде нахлещу.
   В следующий раз".
  
   ***
  
   "Сучка.
   И чего она психанула, дурочка?
   С ней так по-человечески. Одного бензина не нее сколько пережог?
   Цветы ей дарил, конфеты в коробке, в Большой зал консерватории её водил на пианиста Петрова. Мобильник ей подарил, коньяком французским угощал...
   А секс, кстати говоря, не такой уж и отчаянно космический с нею получился.
   Она не старалась, да и тельце в тридцать пять уже не как у восемнадцатилетней...
   И чего она о себе такого там думает ?
   Психанула.
   Сучка.
   Уж лучше в Интернете брать проститутку. Там уж по-честному. Два часа - пять тысяч рублей. На всю ночь - десять тысяч, плюс такси.
   Зато выбираешь по фотографиям с такой грудью, какая нравится, да и возраст у девочек по вызову - двадцать, двадцать два... И стараются, заплатишь, они тебе и это и то...
   Всё...
   Наигрался в любовь.
   Теперь до следующей поломки авто - в метро ни ногой!"
  
  
  
   -***
  
   Сухинин задержался в отделе телевизоров. Вид нескольких одновременно включенных телеэкранов всегда производил на него сильное впечатление.
   Так однажды в Берлине кто-то из принимающих от Дойче Гас Интернасьональ организовал для него экскурсию на самое популярное у них там радио Эф-Комма-Зекс, некий аналог нашего Эха Москвы. Так что там больше всего поразило Сухинина, это целая стена выстроенная из работающих телевизоров. Большеэкранных и без звука. В огромном помещении журналистского офиса, вся стена была высвечена этаким сотовым окном в мир - двумя дюжинами больших плазменных экранов, настроенных на разные информационные спутниковые каналы всего мира.
   - Это помогает нашим корреспондентам нашего радио Эф-Комма-Зэкс всегда помнить о том, что мир огромен и в нем происходит множество событий, - пояснял гостеприимный дойч-гаспромовец, - а если вдруг где-то в мире что-то случится из разряда экстра-супер новостей, то журналисты нашего радио сразу заметят это на каком-нибудь из экранов.
   Впрочем, никто из многочисленных корреспондентов, работавших в большом зале офиса и не глядел на эти телевизоры, полностью сосредотачиваясь на своих ноутбуках и цифровых диктофонах. Хотя... Идея Сухинину тогда понравилась.
   - Можно и у нас в одном из офисов или в приемной стену плазменными экранами выстроить, оригинально будет, - сказал он Митрохину, по возвращении в Москву.
   - И по всем каналам порнуху запустить, - хлопнув Сухинина по спине, захохотал Митрохин, - для поднятия общей работоспособности.
  
   Сухинин задержался возле одной из плазм.
   Показывали интервью с модным бородатым писателем.
  
   - Я заставил общество признаться. Выбил из этого самого общества его сраное общественное признание, - упиваясь торжеством ворхалловской пятнадцатиминутки, чревовещал бородатый сочинитель.
   - Значит, общественного признания необходимо добиваться ? - вежливо интересовался интеллигентный телеведущий.
   - Общественное признание надо вышибать из этого сраного общества ударами хромовых сапог, как на допросе в НКВД в тридцать седьмом, - ухмылялся бородатый, - и все по печени и по почкам, по печени и по почкам...
  
   - Во даёт, писатель, - покачав головой, хмыкнул Сухинин, отходя. Он читал одну новомодную книжонку этого бородатого. Так... Сплошной мат и грязные сцены грубого секса. На ночь можно почитать...
  
   В отделах бытовой химии и средств гигиены, где он немного заблудившись, тщетно пытался найти кассеты для бритвенного станка, его тележка вдруг встала, наткнувшись на другую, перегородившую узкий проход тележку.
  
   - А-а-а! Какие люди!! Сам господин Сухинин приехал заняться шоппингом !!!
  
   Сухинин сощурился, концентрируя дотоле рассеянно скользящее по стеллажам внимание на перегородившей проход парочке.
   Это был Юрист с типовой молоденькой жонкой. Юристу даже не надо было брать на себя труд, чтобы представлять Сухинину свою жену, настолько она была типовой и стандартной. Миленькая блондиночка со спортивной фигуркой и глупой загорелой мордашкой стандартной завсегдатайки косметических салонов.
   У Юриста было веселое игривое настроение.
   - Юлечка, познакомься, это господин Сухинин, член Совета, акционер и вообще наш партнер, - скалился Юрист, - видишь, Юлечка, как мало набирает в телегу господин Сухинин, это не потому что у него маленький автомобиль, а потому что у господина Сухинина маленькая семья.
   Еще не хватало, чтобы он сказал ей, что у меня маленький член, - подумал про себя Сухинин и отвесил юристовой жонке вежливый поклон.
   - А у нас вот большая семья, плюс любовник жены и плюс две мои любовницы, - глумливо острил разошедшийся и распоясавшийся Юрист, - вот мы и набираем.
   Действительно, в их повозке уже не было места, так ворох ширпотреба и дорогого продовольствия опасной горкой возвышался над решетчатыми бортами телеги.
   - Ну, желаю вам приятных покупок, - еще раз поклонившись глупой загорелой жонке Юриста, сказал Сухинин, - недаром у нас в Архангельской поморы говорят: "трясочки не поеш - не поработаш !"
   Загорелая Юля глупо улыбалась, совершенно не поняв юмора.
   - Кретины, женятся чтобы создать типовую стандартную ячейку потребления, - злобно шипел Сухинин, толкая перед собой свою почти пустую телегу, - чтобы не скучно было с друзьями на горнолыжные курорты парами ездить, и стандартных дур себе выбирают, чтобы свингом заниматься, поменяешься секс-партнершей, поменяешься такой жонкой с приятелем, так и не заметишь, что не своя... Потому как все они одинаково тупые, одинаково бездушные, одинаково чванливые высокомерные дуры, способные обсуждать преимущества порше перед мазаратти, но не способные искренне расплакаться, когда у подруги заболеет ребенок. А вот Олеся...
   И тут в горле у Сухинина вдруг образовался ком.
   Я хочу ей позвонить.
   Я хочу увидеть ее.
  
  
   ***
   Это было в Волгограде в одна тысяча девятьсот семьдесят четвертом году.
   Митрохин приехал туда на строительство газопровода Уренгой-Помары-Ужгород рядовым бойцом ССО. Только что еле-еле с тройки на четверку сдал весеннюю сессию за шестой семестр и без стипендии переполз на четвертый курс. А деньжата были нужны. Самое время расцвета любовных игр настало. А любовь всегда нуждалась в средствах. И самому хотелось выглядеть красивым, а это сверх мамашиных-папашиных вливаний требовало "экстра-мани", потому как если пальто и костюм по мнению родителей, были необходимы ребенку, учащемуся в ВУЗе, и родители покупали их юному Митрохину из своих, выполняя тем самым свой общественный долг, а вот американские джинсы по их мнению и кожаная лакированная курточка на молниях, это уже было пижонством и излишествами и на такую одежду родительский бюджет не раскошеливался. А кроме того Митрохину был необходим вертикально стоящий катушечный магнитофон "Юпитер-стерео" с колонками. И уж на это самое раскрутить родителей ну никак не представлялось возможным. Мама, та наивно полагала, что и старенький моно-магнитофон "Айдас" и без того слишком громко играет в Юркиной комнате - все эти Юрайя Хипп и Дип Парпл с Назаретом... Куда уж тут еще и стерео Юпитер с колонками - не нужен он мальчику и громкая музыка она только мешает занятиям.
   Деньги были нужны не только на джинсы "Рэнглер"... (причем на обязательно клёшеный "рэнглерочек") ... денюжки были нужны и на Юпитер-стерео - это само-собой, но они были нужны и на развлечения. На бухло... на бухалово, причем на хорошее бухалово. Ведь пригласить однокурсницу домой (покуда родители на работе, а сами мы мотаем-прогуливаем две первые пары) - надо бы и приличного вина выставить... Токай - Фурминт например. Или уж на худой конец - Алазанскую долину. Вобщем, вписываясь бойцом стройотряда, юный Митрохин предполагал заработать. А - на джинсы, Б -на стерео-магнитофон, и В - на беспечную весёлость жизни на весь осенний семестр. Особенно мечталось Митрохину о сентябре... В сентябре так классно мотать лекции! До зачетов и до сдачи курсовых далеко, деканат еще не начал лютовать, так хватай подругу со второго курса из тех, что живут в общаге и потому не очень скованы предрассудками, и тащи ее на хату, покуда маман с паханом на работах гроши зарабатывают! Магнитофон-Юпитер на полную мощность, Юрайя Хипп, Дип-Папл, Назарет... Бутылочка Токая на столе, сигаретки "Мальборо" от спекулянта Эдика с четвертого курса... И вот уже у девочки глазки затуманились, вот уже и две верхних пуговки на кофточке расстегнуты, вот уже и рука проникла в чашечку бюстгальтера....
  
   Строить им следовало подъездные и станционные железнодорожные пути временной грузовой станции, на которую вскоре непрерывным потоком должны были начать прибывать составы с трубами большого диаметра - прямо из ФРГ, как шепотом говорил их бригадир Сева.
   Вообще, этот участок газопровода строили Чехи. Но пересечение нитки с рекой Волгой было слишком сложной и ответственной задачей и её выполнял наш советский Двадцатый трест Главного управления строительства Министерства нефтяной и газовой промышленности.
   Чехи, тем не менее, на стройке попадались. Все на зависть - патлатые, моднявые, все в американских джинсах, и если не по рабочему, а по выходному, то в шузах на платформе.
   - Поехали в выходные в город, - предложил тогда Пузачёв, - чехи в городе кафе открыли для своих, Острава называется, там и пиво чешское, и сливовица, и повар чех, кнедлики-хренедлики и всё такое...
  
   Главным тормозом было то обстоятельство, что при любых рамсах на вылазку в иностранное кафе денег у них не было.
   - А еще у чехов можно джинсы купить, - сказал Пузачёв, - чехи джинсиками приторговывают за милую душу.
  
   Вобщем...
   Колебались, но не долго.
   Решились-таки пойти, да украсть два рулона сетки "рабица"...
   Сетка эта у них на гидроизоляцию шла.
   Под станционными путями трестовские трубу коллектора прокладывали, и сверху по гидроизоляции сетку "рабица" клали, её потом под раствор и засыпали грунтом. Сетка должна была гидроизоляцию от разрывов предохранять.
   - Эх, и хорошая же с этой сетки загородка для кроликов! - вздыхал их бригадир Анатолий, назначенный в отряд из местных строителей, чтобы студенты браку в работе не понаделали.
   И без Анатолия было ясно, что сетка дело стоящее.
   Недаром сетку эту вместе с рубероидом прораб велел на ночь запирать в кладовой вместе с инструментом.
   - А не то покиздят всё, идти их мать, - плевал на землю прораб, растирая плевок кирзовым сапогом.
  
   Воровать пошли после ужина.
   У Митрохина был ключ от висячего замка. Взяли три рулона сетки и два рулона рубероида.
   - Эх, хорошо бы машину, - кряхтя и сгибаясь под тяжестью ноши, сказал Сухинин.
   - Тебе еще и бабу и отсосать, - передразнил его Пузачёв, - неси, давай, и помалкивай.
   С покупателями Пузачев договорился заранее.
   С двумя местными из тех рабочих, у кого свои дома и своё хозяйство с кролями, с поросёнками... Им эта сетка рабица на клетки для кур, да для кроликов, ох как нужна! А рубероид - тоже всегда в хозяйстве сгодится - крышу в сарае сделать, или если в доме протекла - то починить.
   За всё-про -всё эти двое местных обещали дать им сто пятьдесят рублей. Как раз на три пары джинсов - Пузачеву, Митрохину и Вовке Сухинину.
  
   Шли в полной темноте по узкой тропинке, да по косогору.
   Падали два или три раза, смеялись, шипели друг на друга, ругались...
   Наконец, пришли.
   Мужичонки эти стоят. Тачка у них с собой - запасливые.
  
   - Вот сто рублей, больше нету, - сказал тот мужичонка, который постарше.
   - Но мы же договаривались на сто пятьдесят, - возмутился Пузачёв.
   - Больше нету, хочешь, бери, не хочешь, не бери, - сказал тот, что помоложе.
  
   Ну и что с ними ? Драться что ли!
   Взяли стольник, да назавтра махнули в город Волгоград.
  
   Кто не бывал в Волгограде, тот не знает... А так - город вытянулся повдоль реки Волги на манер страны Чили, что тоже вытянулась повдоль Тихого океана...
   Только страна Чили вытянулась на тысячу километров, а город Волгоград только на пятьдесят... Но все равно это очень и очень много.
   Кстати, Москва в диаметре в среднем пятьдесят километров. Но это в диаметре.... А Волгоград - полосочка вдоль реки. Длинная и тонкая, как глиста.
   И по всей длине ходит скоростной трамвай.
   На нем и поехали.
  
   В Остраву выстроилась офигенная очередь желающих.
   - Ничего себе! - присвистнул Митрохин, - нам ни в жисть туда не попасть, если не повезет.
   Однако, повезло.
   Оказывается, бойцам стройотрядов в форменных зеленых курточках был приоритет. А тем более в таких красивых как у Пузачёва, Митрохина и Сухинина. У них на спинах контуры Петропавловской крепости и надписи полукругом : ЛЕНИНГРАД... ССО Горного института...
  
   - Это наши, - по русски сказал кто-то из чехов и приобняв ребят за плечи, протащил мимо грозного швейцара.
  
   Внутри пахло пивом и хорошими сигаретами.
  
   В углу наяривал самый настоящий джук-бокс, заправленный англо-американскими и чешскими пластинками. Из джук-бокса, что вместо крон приспособился глотать юбилейные ленинские рубли, неслись то златогласые песни Карела Гота, то забойные рифы модной группы Бахман Тёрнер Овердрайв...
  
   - Здорово тут у вас, - сказал Сухинин, когда они подсели к каким-то полу-знакомым чехам, - совсем как на Западе.
   - Если бы вы к нам в шестьдесят восьмом не подсылали бы свои танки, то и у вас бы всюду теперь так было, - ответил кто-то из чехов.
  
   Заказали пива.
   Пивичко, - с улыбкой подсказал и подправил патлатый, похожий на Джимми Пэйджа чех. Его имя было Владислав.
  
   Разговорились...
   О том, о сём... О рок-музыке, об ансамбле Лед Зеппелин, о сигаретах, о спорте, о хоккее с шайбой, о чемпионате мира...
   - Владислав, а у вас джинсы на продажу есть ? - напрямую спросил Митрохин.
   - Есть, - с достоинством ответил Владислав, - новые "супер-райфл" по сто рублей.
   - А вчера говорили, что по пятьдесят, - обиженно и с удивлением проканючил Митрохин.
   - Нет, теперь по сто, потому что стрёма сильная, - решительно покачав головой так, что красивая шевелюра совсем по хард-роковски заходила ходуном, ответил Владислав.
   - А подешевле? - неуверенно спросил Сухинин.
   - Три пары слегка ношеных и линялых ливайсов на вас за сто рублей, - предложил Владислав.
   - Идёт! - за всех решил Митрохин, и глаза у них загорелись радостными огоньками.
   Эх...
   Эх и ах!
   Не было счастливее вечера в жизни Сухинина, когда он прямо в туалете кафе Острава переоделся в линялые американские джинсы! И как потом он пьяно отплясывал под песню Карела Гота "Элоис", что неслась из неутомимого джук-бокса... И впервые тогда, как ему показалось. Девчонки смотрели на него как на нормального крутого парня, а не как на тюху и обсоса... Потому что на нем были настоящие линялые голубые джинсы ливайс...
   Потом он еще целовался с какой-то из Воронежского стройотряда... А потом их едва не побили воронежские... Хорошо, Пузачев совсем трезвый был и развел, да и вовремя увел их.
  
   Наутро грянул гром.
   - Пузачев, Митрохин и Сухинин к комиссару отряда, - сказал бригадир, когда после развода все направились на рабочие места.
   - И что там за фигня такая ? - поинтересовался Митрохин.
   - Заложили вас ребята. - сказал бригадир, - говорят, вы рубероид и сетку украли, да местным продали....
  
  
   ***
  
   - Это что такое ? - даже не стараясь и не пытаясь придать лицу умное вдумчивое выражение спросил Сухинин ходока-пришельца.
   - Линейный Магистральный Газоперекачивающий Узел, - робея, ответил ходок-пришелец.
   - М-м-м-да, - молвил Сухинин окончательно загрустив.
   Смешно... Эти ходоки-пришельцы, как они у себя в Управлении называли подрядчиков на соискание газпромовских денег, робели его. Его - Сухинина робели, хотя сам он был далеко не храброго десятка. Вот Пузачёв у них был храбрец, это да. А Сухинин - разве ж он боец? Он и морды то ни одной в своей школьно-студенческой молодости не раскровянил - не разбил никому. А тут вот - пожалте - боятся его теперь, робеют. А робеют и боятся отнюдь не потому что он - Сухинин такой вот страшный, смелый и сильный, а потому боятся, что занимает он такое положение, что захочет - профинансирует те или иные научные ислледования по их теме - по газу, а не захочет, так и не подпишет планов и договоров с учеными. И будут те сидеть и сосать лапу. Перебиваться с хлеба на квас, преподавательской работенкой или в институте Губкина, или в институте МАДИ на кафедре альтернативного топлива, или в Университете на Ленинских-Воробъевых горах. А зарплата профессорская теперь какая ? Вот то-то и оно! Потому и боятся ходоки-попрошайки его Сухининского грозного вида. Хотя, это им ходокам так только кажется, что он грозный. Тоже мне - Иван Четвертый!
   Вот как место оказывается может изменить человека. Раньше Сухинин сам всех боялся - и милиционера на улице, и декана в их Горном институте на Васильевском, и геолога дядю Митяя, своего начальника боялся, ну... Ну, Пузачёва тоже боялся и ненавидел. А теперь? Зато с этими учеными ходоками-попрошайками ему не надо было корчить из себя умного семи пядей во лбу.
  
   - Так и что это у вас ? - еще раз переспросил Сухинин глядя в схему.
   - Линейный Магистральный Газопере... - начал было ходок, но Сухинин его перебил.
   - Ладно, сколько вы просите по этому договору? Где смета?
  
   Профессор судорожно полез рыться в свой портфель.
   - Да вот же смета, - недовольно скривился Сухинин. Покуда испуганный ходок беспорядочно копался в недрах своего видимо дареного ему на юбилей кожаного портфельчика, Сухинин сам вперед него нашел на столе необходимую бумагу.
   Профессор подобострастно заблеял и изобразил на лице подобие самой любезной улыбки.
   Ходоки не вызывали у Сухинина никакой симпатии. От них веяло какой-то затхлой еще той - советской стариной, когда само понятие, само звание - профессор еще чего-то значило. А теперь. А теперь они - эти ходоки выглядели такими жалкими в своих ничтожных потугах хотябы одеться соответствующим образом, идя сюда, в Газпром. На улицу Наметкина...
   Сухинин машинально окидывал взглядом очередного ходока и ему на ум тут же приходило любимое Митрохинское выражение, - да у меня плащ дороже стоит, чем та его машина, на которой этот профессоришка приехал, а мои часы стоят дороже всей его квартиры с его женой и гаражом...
  
   Так или иначе, работать было надо, и эта тягомотная рутина с ходоками от нищей и тощей науки, была записана в план, и ответственным за эту часть деятельности их корпорации была возложена на департамент Сухинина.
  
   - Три миллиона четыреста тысяч, - задумчиво произнес Сухинин.
   - Так ведь мы новую экспериментальную базу под эти исследования строим, - начал суетливо оправдываться ходок.
   Сухинина это раздражало.
   Если для бедного профессора три с половиной миллиона рублей были вожделенным громадным кушем, из которого тот уже наверняка скроил себе миллиончик, априори, заранее обворовав вовлеченных в исследования аспирантов, которым вообще наверняка платить не собирается, то для Сухинина, для его департамента эти деньги были сущей копейкой на шпильки секретарше.
  
   А ведь для этого ходока миллион рублей, это сумасшедшие деньги, это доцентская зарплата за десять лет, или суммарная зарплата сотрудников всей кафедры альтернативного топлива его-профессоришки института за год... Знал бы он, сколько получаем мы с Митрохиным! Нет, лучше ему не знать...
  
   - Условия знаете? - на всякий случай спросил Сухинин, подписывая бумагу за бумагой.
   Профессора явно била нервная дрожь.
   - Конечно-конечно, - блеял профессор, - ведь не первый год с вами работаем, пятнадцать процентов от сметной стоимости...
   - Двадцать, - поправил его Сухинин, - с этого года двадцать.
   Профессор вздохнул и поспешно закивал, - конечно, конечно, двадцать процентов, я понял, не волнуйтесь.
   А Сухинин и не волновался. Вот еще! Будет он волноваться. Это профессор должен волноваться и чтобы в следующем году получить договор на разработки и на исследования, должен будет в этом году аккуратно принести двадцать процентов наличными. Потому как все равно он украдет у своих аспирантов и все равно сделает эти свои исследования, даже если бы откат составил и все пятьдесят...
   - А куда они денутся ! - говорил в таких случаях Митрохин.
   И еще, подмигивая добавлял от себя, - курочка по зернышку, весь двор в говне.
  
   ***
   Кафе Острава...
   Едва их не выперли тогда из строй-отряда. Да что там! Едва из комсомола и из института не выперли!
   Если бы не папашка Пузачевский не вмешался.
   Прилетел из Питера и разрулил всё.
   Даром что ли - начальник главного управления Лен-транс-газ....
   Оставили их и в стройотряде, и в комсомоле и в институте.
   - Вы мне все по гроб теперь обязаны, потому что я один за вас перед папашей отдувался, - сказал Пузачев.
   Такие вот дела были.
   Такие вот джинсы.
  
  
   Глава вторая
   Олеся бэби рыжик.
  
  
  
   ***
   Следующая станция Тургеневская...
   "Бабушка в детстве моём пела какую-то совершенно несуразную песенку на какой-то несусветный азербайджанский мотив, типа вроде как "девушка Надя, чего тебе надо? Ничего не надо, кроме шоколада"... Так и про моего папика теперь вертится в голове что то вроде такого : "дедушка Вадя, чего тебе надо? Ничего не надо, только дай мне с заду"... Фу! Пошлость какая! Но тем не менее, так устроена вечно предательски сомневающаяся натура, что теперь вот и не уверена я, правильно ли сделала, что оборвала отношения ? Проявила бы терпение и понимание к мужским слабостям, так и не тряслась бы теперь в метро? Вот повод задуматься. Кому легче живется? Гордой и независимой, такой какой я сама себе хотела бы казаться? Или тряпка бесхребетная, которая готова сносить любые унижения от своего мужика? Пока, по результату моего сегодняшнего статус-кво, выраженного в очередной поездке в метро, лучше живется бесхребетным. Вот не вспылила бы я, не хлопнула бы дверью, дремала бы теперь на тепленьком сиденьице корейской иномарки под утренний трёп Гонопольского с Эха Москвы. А так - гордая и принципиальная, трясусь стоймя в вагоне-скотовозе, задавленная между двумя приезжими амбалихами в шубах и двумя студентами-баскетболистами с ихними вечными проводками в немытых ушах. Наверное, лучше быть хитрой и бесхребетной. Ведь все брачные и внебрачные отношения между мужчинами и женщинами - это бартер. Ты мне, а я тебе. Ну, давала бы ему с заду вечерами перед сном, зато он возил бы утром на работу, а и вечером бы встречал и тоже отвозил. А так... Живу как сволочь какая-то неприкаянная. Жду, что молодой, умный и богатый появится. А где он? Не видать что-то. Умный в метро не ездит. Умного и богатого я здесь не встречу. Никогда".
   .............
  
   "Дура она, все-таки. Да и я идиот порядочный. Тоже, по инерции былых лет самонадеянно подумал, что баб можно вечно менять, не взирая на собственные возрастные изменения. До сколько лет можно играть в плей-боя? Интересно! А если бы Дон-Жуана не забрала в ад статуя Командора, до скольких бы годочков он портил бы испанских девок? Хм... На ум приходит печальная песенка Бобы Гребенщикова про Козлодоева, как тот ползет с мокрыми от недержанья брюками, а бабы смеются ему во след. Вот и ты, Вадик... Поползешь описавшись в старческой немощи, поползешь по коридору пустой квартиры от своего вонючего от мочи дивана к туалету, и некому будет пресловутого стакана подать...
   А ведь зачем эту девушку спугнул? Зачем ее оттолкнул? Она бы могла бы... Ведь надо когда то остановиться. Надо на ком то остановиться. Надо, надо, надо...
   Эх!
   Сползает по крыше старик Козлодоев,
   Пронырливый, как коростель.
   Стремится в окошко залезть Козлодоев
   К какой-нибудь бабе в постель.
   Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев,
   Глаза его были пусты;
   И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
   Заняться любовью в кусты.
  
   Занятие это любил Козлодоев,
   И дюжину враз ублажал.
   Кумиром народным служил Козлодоев,
   И всякий его уважал.
   А ныне, а ныне попрятались суки
   В окошки отдельных квартир.
   Ползет Козлодоев, мокры его брюки,
   Он стар; он желает в сортир.
   Эх...
   Позвоню ей сегодня вечером.
   Позвоню, как ни в чем ни бывало и предложу сходить куда-нибудь. Поужинать или в театр. Я не хочу как Козлодоев."
  
  
   ***
  
   Кстати, когда он увидал жопу в V-образном развале ее ножек, он тогда промямлил совсем неуместное "спасибо".
   Хотел сказать "извините", как его выдрессировали с детства, но по идеомоторике сказал "спасибо".
   Иногда мы не сами говорим и пишем, а кто-то делает это за нас.
  
   ***
   - Что, москвич, хочешь Олеську-воспиталку трахнуть? - Кобелев понимающе подмигнул и совсем по-дружески приобнял Сухинина за талию, - так в чем проблемы, москвич ты наш дорогой! В чуме у чукчи, уважаемого гостя с женой в постель кладут, а мне воспиталка дороже жены, я за ней стрёму похлеще, чем за своей дурындой веду, потому как если моя благоверная какую гадость подцепит, ну изобью её, ну сам на доктора-венеролога потрачусь, жопу пенициллином исколю в очередной раз - эка невидаль! А вот если Олеська-воспиталка чего себе позволит, то это дело совсем недопустимое, она с Рыжиком моим сидит, а Рыжик для меня дороже всего.
   Сухинина сильно покоробило это словечко "трахнуть". Он само-собой и не такое слыхивал работая в геологоразведке, да с Зэ-Ками, и сам мог иногда завернуть трёхэтажным в три колена ... Но когда такое слово сочеталось с ангельским и небесным, чем была для него Олеся, то такой контраст шибал в ноздри и в душу посильнее душа шарко с галоперидолом.
   Он поморщился и хотел было что-то сказать, но Кобелев он хоть и бандит, но недаром в большие люди выбился, значит был неплохим психологом.
   - Э-э-, брателло, да ты, видать, втюрился, - Кобелев осклабился и заглядывая Сухинину в глаза, снова обнял его за плечи, - втюрился, это хорошо.
  
   Они тряслись в хозяйском "хаммере" до аэродрома, чтобы потом вертолетом допрыгнуть до строительства новой насосной, что по науке называлась Линейным Магистральным Газоперекачивающим Узлом. Поглядеть, как идет строительство, курируемое Вовой Кобелевым, Сухинину наказал Митрохин, это было необходимо сделать до заседания Совета.
  
   - Ты лучше бы дороги здесь хорошие построил, - недовольно поморщился Сухинин, - а то только на джипе и можно доехать, да и то, лёту до насосной час, а до вертолетчиков по земле добираться - все два.
   - Сделаем, - лениво отмахнулся Кобелев, - до всего просто руки не доходят, - я тут ведь церкву божию на Тюмени строю, да монастырь на Туре восстанавливать взялся.
   - Грехи замаливаешь, - хмыкнул Сухинин, - гляди, Бог ведь велел десятиной делиться, а ты сколько от своих украденных на религию отдаёшь?
   - Я нормально отдаю, - недовольно подернув плечом, ответил Кобелев, - а тебе про Олеську чего скажу, не святая она, я ведь про нее все знаю, ты не обольщайся на ее счет.
   - А что ты знаешь? - вскинулся Сукхинин.
   В иной бы раз он и не стал бы лезть на рожон. Раньше, бывало, когда дела касались его личного, он всегда замыкался и предпочитал переваривать ситуацию в себе, внутри, не вынося личных страданий на публичное аутодафэ.
   Но теперь вдруг он почувствовал в себе какую-то особенную силу.
   Силу ГАЗА что ли ?
   - Хорошо, я тебе расскажу, если тебе охота, - доверительно положив руку Сухинину на плечо, сказал Кобелев, - вечерком вискаря выпьем и расскажу.
  
   На аэродроме, обдуваемые холодными сибирскими ветрами словно съежившись и понуро опустив длинные лопасти несущих винтов, мёрзли выстроенные в ряд крашенные в оранжевое с голубым аэрофлотовские Ми - "восьмые".
  
   Командир в унтах, в синем зимнем меховом комбинезоне и в каракулевой шапке по-уставному представился и стянув меховую рукавицу, протянул ладонь для пожатия.
   - Вы вертолетом летали когда-нибудь? - поинтересовался командир у Сухинина.
  
   - Я с двадцати лет на Ямале в геологоразведке, - ответил Сухинин, ставя ногу на алюминиевую ступеньку трапа.
   - Васильич, ты не гляди, что он москвич, он мужик наш сибирский, вполне бывалый, одним словом, наш газпромовский, - хохотнул Колбелев, полезая вслед за Сухининым.
  
   Разговор об Олесе отложили до вечера.
   А пока...
   А пока снова, как двадцать лет назад в годы той первозданной юности, когда здоровья было столько, что его тратили безрассудно и не скупясь, не оглядываясь на то, а хватит ли этого здоровья до старости, как и тогда, проплывала под колесом шасси покрытая снегом чахлая тюменская тайга. Не тайга, а лесотундра какая-то с ее редкими и тонкими осинами и ёлками, торчащими из замерзших болот, как редкие волосики на лысине давно не стриженного старика.
   Сухинин прильнул к иллюминатору.
   Иногда можно воспользоваться моментом похожести ситуации и вызвать в памяти давно забытое ощущение. Таким образом как бы обманув, как бы закоротив свою память, проникнув в хранилище замороженных эмоций. Это получается иногда, если услышать вдруг, давно забытую любимую в молодости песню под которую когда-то целовался... Или хотел целоваться... Так и теперь, пролетая над заснеженными болотами, Сухинин попытался вызвать в памяти те свои сладкие страдания двадцатилетней давности, что ныли в его тогда еще юном девственном сердце, когда молодым геологом он летал над этими же местами , летал и мечтал вернуться в Ленинград, чтобы увидеть там Веронику.
   Но теперь ему не вспоминалась Вероника.
   Вернее, вспоминалась, но той сладкой по своей мазохистичности грусти не возникало. Не щемило душу воспоминание. Не сжимало сердце. И Вероника вспоминалась как нечто совершенно отстранённо-"не своё" и отныне "не родное". Сухинину вдруг отчетливо стало ясно и понятно. Отныне - он свободен. Он эмоционально свободен от чар Вероники. Но он плавно перетекает теперь из плена одних чар в другой плен.
   - Emotional Rescue*, - прошептал Сухинин.
   - Что? - крикнул в свою гарнитуру Кобелев.
   - Диск такой у Роллинг Стоунз был, вот что, - огрызнулся Сухинин.
  
   *сноска - Emotional Rescue (Эмоциональное высвобождение) (англ)
   Одноименная пластинка-диск английской группы Rolling Stones
  
  
   ***
   Не смотря на то, что ходил он по стройке в выданном ему тулупе и в собольей шапке, с непривычки Сухинин продрог и даже, как ему показалось, стал заболевать.
   - Ничего, вечерком тебя в моей баньке попарю, а потом Чивас Ригалом с горячим чайком на травках душу полирнем, - подмигнул Вова Кобелев, когда Сухинин пять раз подряд громко чихнул.
   Митрохин сволочь.
   Подставил Сухинина.
   Сам ругаться с Вовой не полетел, а Сухинина вот подставил.
  
   - Вова, а ведь ты подлец, - сказал Сухинин, угрюмо глядя в пол прорабской, куда с ветра и с мороза они зашли погреться, - тут ведь не надо и в бумаги смотреть, тут ведь и без бумаг видно, что десять миллионов освоения ты приписал. Зачем очки своим ребятам втираешь, ведь сейчас не коммунизм на дворе, а капитализм, и мы не съезд партии твоим очковтирательством встречаем, а Совет акционеров и учредителей компании. Не у партии воруешь, а у своих партнеров.
  
   - Я летом нагоню, Палыч, бля буду! - Кобелев приложил руку к груди, - Палыч, дорогой, что тебе стоит, скажи, что не видел и все дела.
   - Что я не видел? - изумленно вскинул брови Сухинин, - что ты еще и котлованов под резервуары не выкопал и что фундамента под насосную не начал? Этого я не видел?
   - Палыч, летом нагоню, - сверля Сухинина взглядом, настаивал Вова Кобелев, - я летом нагоню, хочешь, землю есть буду, век воли не видать!
   - А мне на Совете врать прикажешь что ли?
   - Давай не будем горячиться, - сказал Вова, взяв Сухинина за руку, - вечерком после баньки все обсудим. У меня проблема, но ведь мы друзья, так давай обсудим, как мы можем помочь друг другу. Ты мне поможешь, а я тебе в чем-то смогу помочь.
   Странно...
   Но Сухинин не стал возражать.
   И звонить по спутнику Митрохину отсюда из прорабской, как ему хотелось сперва - он тоже не стал.
  
   ***
   Банька получилась на славу.
   Банька на осиновых дровишках, русский парок с хмельным квасом.
   Парились вдвоём.
   Все эти тюменские Вованы, Толяны и Коляны с их настолько же глупыми, насколько солярийно загорелыми жонками - были отосланы нах.
   - Палыч, - хозяин начал-таки, наконец, томительно откладываемый им до вечера разговор, - Палыч, я тут подумал, а не обзавестись ли тебе тут какой-никакой недвижИмостью у нас на Туре?
   В слове недвижимость Кобелев делал ударение в третьем слоге.
   - Я тут подумал, раз мы с тобой друганы-братаны, так разве я не могу подарить своему брателово дом на берегу Туры?
   Сухинин в полу-ступоре молчал. Молчал, думая об Олесе.
   Я о ней завсегда думаю, с усмешкой сам себе признавался теперь Сухинин. Как в анекдоте про замполита роты и нерадивого солдата. Ты об чем думаешь? - спрашивает замполит. Я думаю о звезде, отвечает солдат. Как ты можешь думать о звезде, когда я провожу политзанятия? - возмущается замполит. Так и я об ней, о звезде всегда думаю, - признается простодушно солдат...
   Так и Сухинин.
   Теперь он всегда думал об Олесе.
   - Брат, я тут распорядился и мои юристы быстренько подсуетились, нотариуса привезли, он теперь в гостиной лежит ожидает, ну и документы приготовили, вобщем, дарственная на новый трехэтажный дом и на сорок гектаров именья с плесом и с пляжем и с сосновым лесом на тебя - только подписать осталось.
   - Ты мне что-то про Олесю воспитательницу хотел рассказать, - прервал его Сухинин.
   - Олеську? - вскинул брови Вова Кобелев, - жениться на ней хочешь? Женись! Хорошая хозяйка тебе в новом доме будет.
   - А ты её трахал? - сверля Кобелева взглядом, спросил Сухинин.
   - Нет, - оторопело ответил Кобелев, - вот те крест!
   - А что мне еще утром, когда мы в Хаммере ехали, ты мне сказать про нее хотел?
   - А-а-а! - облегченно улыбнулся Кобелев, - так это ерунда на постном масле.
   - Нет, не ерунда, говори, - потребовал Сухинин, сам дивясь своей неизвестно откуда взявшейся решимости и твердости.
   - Вобщем, наблюдали мы за ней, когда взяли в дом, - задумчиво начал Кобелев, - это же нормально, служба внутренней безопасности за всей прислугой приглядывает.
   - Ну, - нетерпеливо поторопил рассказчика Сухинин.
   - Ну и выяснили, что вечерами Олеська, как Рыжика спать уложит, сидит у компьютера по пол-ночи и с иностранцами и с нашими москвичами в Интернете переписывается.
   - Ну и что такого? - вздохнул Сухинин.
   - А то такого, что она перед ВЕБ -камерой раздевалась, да заголялась перед этими женихами своими, да с ними этим самым, как его... ну, виртуальным сексом занималась.
   - Как это? - напряженно спросил Сухинин.
   - А так, что он на том конце эфира ей пишет или говорит по аудио-гарнитуре - "сними лифчик, сними трусики, покажи это, да покажи то"... а она не только ему показывает, но и его просит, чтобы он ей свою пыпыску показал, да и подрочил, да и кончил бы потом на экран... Такой вот секс.
   - И не стыдно было подглядывать? - спросил Сухинин.
   - Это работа шефа по безопасности, - ответил Кобелев, - поэтому не стыдно.
   Долго молчали.
   Выпили по стаканчику Чивас Ригал, потом снова по стаканчику.
   - Ничего, брателло, зато она физически ни с кем, за это я тебе ручаюсь, - утешил Кобелев, - ни с одним мужиком за два года что она у меня тут, я гарантию даю, можно жениться.
   - Оригиналы видео, что у твоего шефа безопасности мне отдашь, - сказал Сухинин, и чтобы никаких копий.
  
   ***
  
   Олеся сидела с Рыжиком и складывала Рыжику дом из красных кубиков.
   - Рыжик, это Москва, это Кремль, а это Мавзолей.
   - Малей, - повторял Рыжик.
   - Пусичка ты моя, - целуя Рыжика в темечко, говорила Олеся.вертолетом допрыгнуть до строительства новой насосной, кину в глаза, снова обнял его за плечи, - втюри
  
  
   ***
   -Врать на Совете не буду. Котлованы со спутника видны как на ладони, потому то меня Митрохин и прислал.
   Вован при этих словах явно приуныл.
   -Но на Совете скажу, что видел объективные трудности и что видел, что ты создал предпосылки к их преодолению...
   Вован сглотнул от волнения слюну...
   - Я могу поручиться перед Советом за то, что ты к маю...
   Вован вздрогнул, напрягшись...
   - Что ты к маю все нагонишь, - повысив голос, сказал Сухинин
   - Нагоню, бля буду, нагоню...
   - Вобщем, я готов за тебя поручиться и взять часть ответственности на себя, хоть это и не легко, - сказал Сухинин, потому что придется мне здесь самому порулить.
   - Вот и правильно, вот и домик твой новый сгодится, - оживился Кобелев.
   - А дом на Олесю запиши, - сказал Сухинин, - на нее дарственную оформи.
  
   ***
   Страшно, когда самолёт отрывается от полосы.
   И чем старше становишься, тем всё страшнее летать.
   Вот когда Сухинин был совсем молодым, он летал без всякого страха. Причем, самолеты были такие допотопные - например винтовой четырехмоторный Ил-18.
   Или вообще Ту-104 этот переделанный в пассажирский вагон бомбардировщик Ту-16. И ничего. Не боялся. Даже один раз, когда в полете случилось какое-то происшествие, и когда в салоне вдруг сильно завоняло горелой изоляцией и летчики из кабины забегали по проходу взад-вперед, то в хвост, то в кабину, и морды у них были не на шутку встревоженными, и то тогда Сухинин не забоялся.
   А вот теперь, чем дальше, тем все хуже. Каждый перелет ему теперь отдавался в груди и в затылке ощущением какого-то безысходного страдания, которое может закончится только самым печальным образом.
   Вот оторвались от полосы.
   Тюмень - эта столица деревень, осталась внизу и позади.
   И внизу и позади осталась Олеся.
   Олеся, Олеся, Олеся...
   Так птицы поют,
   Так птицы поют в поднебесье.
  
   ***
   - Как съездил? - после бандитско-брателловских объятий, поинтересовался Митрохин, - как там Вова Кобелев, не совсем еще оборзел?
   - Нормально съездил, - дежурно ответил Сухинин, слегка скривившись от учуянного им запаха гнилого зуба, пахнувшего изо рта Митрохина, - Вова вполне вменяем, есть трудности по дальней насосной, но они вполне купируются и преодолимы.
   - По дальней насосной я и хотел от тебя потом получить письменный отчет, - сказал Митрохин, и увидав удивление в глазах Сухинина, пояснил, - я ведь с понедельника официальный ВРИО.
   - Ах, ну да, - вздохнул Сухинин, - реинкарнация Будды, король умер, да здравствует король...
   - Не глумись, - погрозил пальчиком Митрохин, - лучше устрой нам привальную вечеринку, там тебя будет ждать сюрприз.
   - Не томи, я не люблю сюрпризов, - надулся Сухинин.
   - Вот именно потому что не любишь, потому и буду томить, - самодовольно усмехнулся Митрохин, - приятный сюрприз вдвойне, если угодно...
  
   Вообще, Сухинину, как холостяку, да и еще по принятому среди своих статусу "ни кола - ни двора" (а и то правда - разве можно в приличном обществе считать колом или двором холостяцкую квартиру в триста квадратов !), Сухинину в плане организации привальной вечеринки вышли и амнистия, и послабление. Организацию всего-про-всего взял на себя новоявленный ВРИО и местом встречи объявил дом Пузанова на Десне по Калужскому шоссе. Таким образом, Сухинину оставалось только обеспечить собственную явку.
   Доставку тела по исходу первого рабочего дня он доверил своему новому шоферу Коле.
   Сюрпризы начинались приятным.
   ВРИО закрепил за Сухининым новый "пульман", а его ауди с прежним шофером отдал кому-то из замов.
   Кроме того, Сухинин узнал, что для Совета готовят пункт о назначении его - Сухинина начальником Департамента на Митрохинское место. И что самое главное, прошел слушок, что рассматривается вариант выкупа одиннадцати процентов, что наследовала Вероника и перераспределения этих акций между Митрохиным, Сухининым, Баклановым, Фридрихом Яновичем и Колей Кобелевым.
   Ну...
   - А Вероника? - тут же подумал Сухинин, - ведь тогда у Митрохина отпадает резон жениться на ней!
   Хотя, с получением денег за Пузачёвский пакет, с экономической точки зрения Вероника оставалась весьма соблазнительной богатенькой вдовушкой. Но для Митрохина все-же это было мелковато. Если разве только для Бакланова? Но у того были иные виды на собственное будущее, он предпочитал плейбойствовать в своей квартире в районе Сентрал Парк и проводить полу-годовые отпуска в Майами-Бич и на Гавайях в местечке Уай-ки-ки... Алоха - одним словом!
   - Так как же все-таки Вероника? Может, именно в этом и есть суть Митрохинского сюрприза? - думал чуткий в своей интуиции Сухинин, когда затянутый в новый тёмно-зеленый, почти черный смокинг от Бриони, не прокатный, а свой, ни разу не надёванный, и в слегка, но не так чтобы до зубной боли, жмущих зеленых крокодиловой кожи в цвет со смокингом туфлях, ехал, а вернее плыл в новом "пульмане" по Калужскому.
  
   Уж тёмно: в санки он садится.
"Пади, пади!" - раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
  
   Ухмыльнувшись, и щелчком сбив с шелкового лацкана несуществующую пылинку, вспомнил вдруг Сухинин из зазубренного им в детстве...
  
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Стразбурга пирог нетленный
Меж сыром Лимбургским живым
И ананасом золотым.
  
   Да, насчет жратвы там в доме у вдовушки наверняка все будет на самом высоком уровне, в этом Сухинин не сомневался. Но ирония шла не от гастрономических ассоциаций, а от того, что сам Сухинин никогда не отожествлял себя с Онегиным, с этим холодным вариантом Байроновского плей-боя, адаптированного Пушкиным for Russian soil . Но что-то аналогичное было. И тонкая интуитивная нить предчувствия чего-то воистину иронично-пушкинского, просила и даже требовала разгадки.
   - Неужели перемена в Веронике? - улыбнулся Сухинин, - у Пушкина Евгений передумал, очнулся, прозрел и влюбился. А тут Вероника! Забавно.
  
   Сухинин достал из кармана телефончик и принялся набирать СМС сообщение.
  
   "Милая, бесконечно замечательная Олеся, я скучаю без Вас. Привет Вам и Вашему бэби Рыжику"
  
   ***
  
  
  
   Глава третья
  
   Ривайвэл
  
   ***
   Станция Тургеневская. Мне выходить.
   Ой, кто это возле спуска на переходе? Да это же он - Вадя! Дедуля мой похотливый. Караулит меня. Что делаем? Проходим не замечая. Если бы не так торопилась на работу, сейчас же юркнула бы обратно в вагон, благо поезд все еще стоит и двери не затворились. Но толпа уже подхватила и несет, а Вадя заметил и с лицом решительного идиота уже борется с течением, гребя локтями наперерез. Выбираю в толпе сочувствующее лицо попроще. Вот идет парень здоровенного борцовского сложения. "Извините, меня преследует сексуальный маньяк, помогите" - шепчу ему, доверительно по-щенячьи заглядывая в добрые боксерские глаза и виляю хвостиком. А вон и милиционеры стоят, паспорт у туркмена проверяют. Лучше бы сексуальных террористов ловили, ей Богу!
   "Товарищи милиционеры, родименькие, вот этот вот гражданин меня в вагоне лапал и вообще сексуально домогался, а вот этот добрый товарищ тому свидетель", - скороговоркой выпаливаю я ошалелым ментам. Мой спаситель боксер уже цепко держит по-рыбьи трепыхающегося Вадю и кажется, уже врезал ему пару раз для убедительности. Пройдемте, граждане, - отпустив таджика, говорят милиционеры.
   Люся, ты его творишь, - кричит мой бедный похотун Вадя, - ты чего провокацию устроила!
   Не знаю его и знать не ведаю, - говорю я милиционерам. А те уже втаскивают всех нас в свою подсобку, что здесь же в метро. У всех у нас требуют паспорта. И у боксера моего тоже. Его, оказывается, Алексеем зовут. Красивый.
   По паспорту он Алексей Сергеевич Добронравов, прописан в Ступино Московской области, ментам он сразу стал говорить, что и правда видел, как Вадя, то есть неизвестный ему господин, приставал ко мне, прижимался и всячески лапал меня за все места.
   Если честно, то когда милиционеры пару раз врезали моему дедуле по шее, то я даже не вздрогнула, и ничего во мне такого не шевельнулось, чтобы пожалеть его. Поделом... Поделом тебе, старый невежа.
   Нас с Алексеем через час отпустили, написали мы по заявлению на имя начальника пятнадцатого отдела милиции по охране метрополитена, и нас прогнали со двора. А Вадю оставили.
   Ничего.
   Пусть помучается.
  
   ***
   Ничего себе! Вот какую месть эта сучка придумала! Ужас, ужас какой-то. В милицию только попади! Тут уж тебе достанется по полной программе.
   Вобщем, на второй час, когда этих - Лёльку и её лжесвидетеля отпустили, менты принялись навешивать на меня какие-то немыслимые дела, принуждая признаться, что я насильник и маньяк, и что это я насиловал девушек в Свиблово, Новогиреево и в Битце. И что я изнасиловал и убил школьницу Надю Кирееву в Битцевском парке, и студентку Маргариту Иванову в Коньково тоже я изнасиловал и убил... И съел... А что не съел, то расчленил и закопал.
   Били гибкой резиновой дубиной, вроде шланга и заставляли рассказывать, в какой извращенной форме я их якобы насиловал. Мне стало жутко.
   И я вдруг понял, что попал в настоящую беду, и что мне, может быть, отсюда уже не выбраться. Они меня назначили своей жертвой. Им нужен маньяк-насильник, которого разыскивают за настоящие реальные преступления, а так как найти реального маньяка они не в состоянии, то меня назначили вместо него. И получат ордена и медали. А я...
   А я погиб...
  
   ***
   А Вероника была в джинсах.
   В голубых классических джинсах, какие мы носили в восьмидесятые годы и в белой почти мужской рубашке со свободным воротом.
   У нее красивые, сохранившие почти девичью первозданность, шейка и грудь.
   А Он - Сухинин, словно идиот, вырядился в этот дурацкий смокинг.
   - Ты случаем не предложение девушке делать приехал? - съязвил вездесущий Митрохин., - а где сваты? Где ручные медведи с балалаечными оркестрами, цыгане где?
   Обычно молчавшая в случаях дружеской пикировки Вероника, тут неожиданно пришла Сухинину на помощь.
   - Чего скалищься, дурдей! - Володя правильно одет, не то что вы славяне фиговы! В чем были у себя в офисах на Наметкина, в том и приехали, а джентльмену положено переодеваться к обеду, и если уж он едет с визитом, то непременно являться в смокинге, если даже не во фраке или в мундире, коли он на службе.
   - А я в мундире и при погонах, - глумливо взвизгнул Митрохин, достав из портмоне пару визитных карточек и положив их себе на плечи, - честь имею, господа офицеры.
   - Дурак, - подытожила Вероника и подхватив Сухинина под руку, увела его в глубь залы.
   Она принимала их в верхней белой гостиной, которую Пузачев по совету модного и жутко дорогого архитектора, помешанного на классическом интерьере, скопировал с одного из залов Юсуповского дворца в Петербурге. Белый мрамор, фонтаны по белым стенам, перетекающие своими тихими струями из раковины в раковину, зеленые гирлянды живых вьющихся растений, и главное - большой отделанный полированным камнем и сиящей бронзой камин. Белое, зеленое и золотое. Три доминирующих цвета.
   - А Вероника имеет вкус, не даром надела белую блузку, а не как обычно свои любимые черные petit robe, - отметил Сухинин.
   И отмечая, еще раз не без удовольствия заметил, что ему теперь почти все равно, как одета Вероника, со вкусом или без вкуса, и ему абсолютно не до того, чтобы заглядывать в вырез в ее блузке, как это бывало ранее.
   Его теперь заботило то, как теперь одета Олеся?
   В кармане тоненько и робко тенькнул телефончик.
   Сухинин достал аппарат, поглядел на светивший голубым холодным пламенем дисплей и шевеля губами прочитал:
   "Спасибо, я тоже думаю о Вас. И привет Вам от Рыжика"
  
   - Кто пишет ? - спросила Вероника.
   - Да так, - неопределенно махнул рукою Сухинин.
   - А чего улыбаешься?
   - А чего мне ? Плакать что ли ? У меня никто не умер.
   - А я вот плохая жена была и плохая теперь вдова, - тяжело вздохнув, сказала Вероника, - у меня Пузачев умер, а я замуж хочу.
  
   - И я жениться хочу, - признался Сухинин и тоже глубоко вздохнул.
   Они стояли подле зимнего окна и глядели на хорошо освещенные фонарями дорожки сада внизу, как дворник узбек или таджик садовник широкой лопатою отбрасывал с аллеи свежевыпавший подмосковный снежок.
  
   - На ком ? - спросила Вероника.
   И тут...
   И тут в жизни Сухинина свершилось эпохальное событие.
   Он рассказал Веронике про свою другую любовь.
  
   ***
   - А где Вероника? А где Сухинин? - в самый разгар фуршета, кто-то вспомнил о затерявшихся хозяйке и главном виновнике вечеринки.
   - Не надо, не ишите, пусть пошушукаются, - заговоршицки подмигивая Бакланову, сказал Митрохин, - женихабтся они, не будем мешать.
   Но ВРИО оказался не прав.
   Хоть и был ВРИО генерального директора крупнейшего в России и её окрестностях предприятия.
   Сухинин совсем не женихался в этот момент с Вероникой. А скорее даже - наоборот, окончательно декларировал конец ее над собой власти.
  
   ***
   - Я ее полюбил как-то сразу.
   Вот увидал в первый раз, как она наклонилась и так естественно, и так по-женски, и так грациозно, как не умеют все эти...
   И потом эта белая полоска у нее вот здесь, - Сухинин показал рукою себе на шею и грудь
   - На себе не показывай, - машинально и каким то неожиданно прорезавшимся у нее басом, сказала Вероника
   - Вот тут у нее белое, не загорелое, как у всех этих, что из соляриев не вылезают, и поэтому такой женственной она мне представилась, такой что-ли нежно-беззащитной, что я впервые за сорок лет ощутил себя мужиком, морально способным ее защитить.
   - И мне ужасно захотелось плотской любви, я буквально завожделел, когда увидал у нее здесь и вот здесь эти белые незагорелые места от купальника,- Сухинин стоял у окна и глаза его были полузакрыты. Он не смотрел на двор, он смотрел в то недавнее свое прошлое, где была девушка Олеся и где в лучах таинственного невидимого света, исходящего от этой девушки, он вдруг избавился от плена Вероникиных чар, - сперва мне захотелось плотской любви, это было так неожиданно, и я даже едва не упал в обморок, - преодолевая подкативший к горлу комок, сказал Сухинин, - и это было такое естественное чувство, как желание напиться воды, когда долго полз по пустынным скалам и пескам, и вдруг увидал чистый источник с водопадом. Но странно, ведь я и прежде жил, и прежде страдал от жажды. Но я не хотел пить, вот в чем была моя беда. Значит я был болен, как бывают больны те люди, которые никогда не спят и многие годы живут без сна. Так и я был болен, что многие годы своей молодости и своей зрелой жизни я не хотел пить. То есть, я не желал плотской любви. А тут. А тут как будто пелена, как будто толстый заскорузлый струп отвалился от души и я вдруг выздоровел. И уже через мгновение после того, как я осознал, что желаю плотской любви с этой женщиной, я встретило ее взгляд. И тогда я понял, что еще и хочу ее душу. Не только ее тело, не только ее грудь, не только полоску незагорелой кожи, но и ее блеск в ее глазах, ее смех, ее улыбку, ее душу...
  
   Вероника тихо плакала.
   - Какая я дура! - сказала она и вдруг схватив его руку, прижала его ладонь к своей груди, - какая я дура, прости Господи, - повторила она и сильнее прижимая его ладонь к своей мягкой груди, она искательно снизу вверх посмотрела на него.
  
   И тут он тихонько высвободил свою руку из под ее руки.
  
   ***
  
   По дороге домой Сухинин вдруг поймал себя на мысли о том, что он уже давно не мечтал о мести и о справедливом мире, какой бы он устроил, будь в его руках клавиатура Божественного компьютера с помощью которой в реальном мире можно хозяйничать и распоряжаться судьбами людей, стран и народов, как простой игрок-пользователь делает это в мирке детской компьютерной игры "Симпс-2". А ведь раньше, для того чтобы отвлечься от грустных мыслей, для того чтобы поднять настроение после очередного унижения, испытанного им при встрече с Митрохиным или с ныне покойным Пузачевым, он придумывал, как бы наказал своих обидчиков - будь у него Божественная власть!
   Ведь сколько раз в своих мечтах он уже предавал их всех позорной публичной казни!
   Для облегчения прелюдии своих мечтаний, Сухинин даже придумал некую стандартную трафаретную систему, объяснявшую ему самому, как и почему и откуда у Сухинина такая власть, и кто он сам в этом мире его фантазий. Или он удачливо вступил в контакт с могущественными инопланетянами и за какую-то только им ведомую свою харизму, получил из их рук право по своему разумению управлять этим миром, или в результате какого-то аномального сдвига в первопричинных корневых сферах, где лежат ключи к системам управления главными принципами природы и законами земной механики, он получил вдруг доступ простыми усилиями своей воли управлять земной реальностью, как управляют виртуальным миром, когда играют в аркадные стратегии или в бегалки-стрелялки.
   Эх, сколько уже раз в тех выдуманных им мирах, он венчался на царство, провозглашая Москву Новым Третьим Римом, а себя в нем - Императором Всея Великие, Белые и Малые Руси, Князем Финляндским, Ханом Астраханским, Великим Герцогом Макленбургским, Царем Болгарским, Грузинским, и прочая, прочая, прочая... И тогда в его мечтах столица вновь переезжала в любимый Петербург, сам он селился в милом сердцу Екатерининском дворце в Царском селе, а в Пушкинский лицей, что в трех минутах пешком, вновь приглашались ученики из лучших российских фамилий.
   И вновь Его указами учреждались полки Лейб-гвардии. На правах Старой гвардии - пехотные полки Семеновский, Преображенский и Измайловский, а на правах Молодой гвардии полки Московский, Финляндский и Лейб-гренадерский Павловский... И так же конные полки, Старой гвардии - Кавалергардский, Его Величества Конной Гвардии "желтых" кирасир, Лейб-Уланский, Лейб-Гусарский, Лейб-Конно-гренадерский драгунский, Ея Величества Конногвардейский кирасирский... И тут благостное мечтательное состояние вдруг вступало в ступор...
   А кто будет в том его фантастическом мире - шефом Её Величества Конногвардейского Кирасирского полка?
   Ну, то что полк этот на самом деле, как все полки Её Величества королевы Великобритании на самом деле будет не только парадно-конно-цирковым, но на самом деле оснащен по всем канонам и нормам современной армии, Сухинин давно решил и порешил в своих мечтах. Так полки тяжелой Лейб-кавалерии будут на самом деле танковыми полками, а полки легких Лейб-гусар и Лейб-улан будут вооружены по нормам войск быстрого реагирования, то есть представлять из себя десантников российских ВДВ, только на парады и на торжественные дворцовые построения развода караула, садящиеся "на конь" с саблями и в киверах. Да... Сухинин уже для этого всего и судьбу Марсового поля в своих мечтах предрешил. Не будет там больше никаких стенок с беспомощными стишками Луначарского. Будет только поле для парадов гвардейской конницы...
   Ой, ах, да! Забыл и не решил, как быть с Её Величеством?
   Так кто же будет шефиней Её Величества Лейб-Кирасир?
   Прежде с этим вопросом в голове у Сухинина не было никакого затыка.
   Вероника должна была стать Государыней, и соответственно со всеми вытекающими, её лейб-кирасиры, когда примутся снова петь свой куплет - "кирасиры Её Величества не боятся вин количества", должны будут думать о Ней... О Веронике.
   Но теперь-то все переменилось, теперь он выздоровел.
   Теперь - то Государыней должна бы была стать Олеся...
   Но вот интересная штука - обретя в своем сердце Олесю, Сухинину теперь не хотелось представлять свою возлюбленную Государыней-императрицей. Да и себя боле не хотелось представлять владыкой мира. И Митрохина с Фридрихом Яновичем не хотелось больше казнить - ни в недрах Лубянки, ни на Лобном месте на Красной площади, ни на дворике возле Арсенала, где вешали Пестеля с Рылеевым...
   Пускай себе живут!
  
   Глава четвертая
   Любовь и порядок.
  
   ***
   Ловко я придумала. Дядя Вадя сидит в СИЗО. Меня как потерпевшую вчера на допрос к следователю вызывали, следователь сказал, что дяде Ваде светит добрый срок. Жалко дядю Вадю? Ничуть не жалко! Ему жалко мне было мобильный телефон подороже на Новый год купить, да он едва от жабы не задохнулся, когда я про дорогой коньяк заикнулась, норовил меня самогоном каким-то напоить, вместо Хеннеси!
   Зато мы с Алёшей быстро подружились. Кто Алёша? Я спрашивала его, но он как-то увиливал от ответа. По-моему, он бандит. Как из тех старых времен, когда они по рынку в Коньково в спортивных костюмах расхаживали, только теперь он вроде в фирме какой-то работает охранником что ли?
   Одно я вам скажу, девочки: с молодым парнем куда как веселее и проще, чем с проблемным стариком, у которого башка полна тараканами. И чем пустее голова у любовника, тем лучше! Вот мой Алёшка притащился прям ко мне, водки принес, по-простому, по рабоче - крестьянски, без всяких там выкрутасов и политесов... Секс, кстати, очень качественный получился.
   А как мы потом хохотали, лёжа на кровати, как мы хохотали, когда вспоминали, как моего дядю Вадю в милицию сдали!
   Алёшка - разбойник, потом порнушку на ди-ви-ди принес, мы смотрели...
   Ой!
  
   ***
   Какой уже день сижу... Кошмар... Не прерывающийся, не проходящий кошмар. Когда утром, разум мой еще балансирует на грани сна и бодрствования, я еще надеюсь, что вот открою теперь глаза, а я дома, на диване, а не в камере... Однако, я еще не открыл глаз, но уже слышу, что напрасно обманывался. Звуки общей камеры СИЗО, очередь к унитазу-параше, чей-то мат, чьи-то копошения на шконке, чьи-то ехидные смешки, чей-то тубернкулезный кашель...Боже! Когда это кончится? За что мне это? Неужели это наказание за мою похоть? Но разве простое человеческое желание иметь близость с женщиной - это обязательно похоть? За что я наказан? За то, что в свои шестьдесят я хочу заниматься любовью не со сверстницей, а с молодой тридцатипятилетней женщиной? Разве в этом состоит явление похоти? Я ведь, явившись сюда, как положено, рассказал свою историю нашему местному пахану, смотрящему по нашей хате, а он оказался мужиком мудрым, образованным, и он мне вот что сказал уже вчера, когда меня привели с допроса, что, мол все в моей истории по Ветхому Завету, как в притче о Сусанне и Старцах вышло, но только по философски.наоборот. Кто такая Сусанна?
   Сусанна, как рассказал мне пахан, была женой богатого иудея Иоакима, жившего в Вавилоне. Она была красива и богобоязненна, так как родители научили ее законам Моисея.
   Каждый день около полудня Сусанна гуляла в саду своего мужа. Здесь ее и видели старцы - судьи.
   Однажды, когда стояла сильная жара, Сусанна вышла в сад, чтобы искупаться. Она отослала служанок за маслом и мылом и приказала закрыть ворота, чтобы никто не мешал ей. Служанки заперли ворота, но не заметили спрятавшихся в саду старцев.
   Улучив момент, старцы подбежали к Сусанне и начали уговаривать ее "побыть с ними". "Если же не так, то мы будем свидетельствовать против тебя, что с тобою был юноша и ты поэтому отослала от себя служанок твоих" . Сусанна отказалась и стала звать на помощь, но Старцы обвинили ее в блуде.
   Народ поверил словам Старцев как старейшин народа и осудил Сусанну на смерть за прелюбодеяние.
   Но юноша по имени Даниил остановил людей, ведших Сусанну на смерть, и обвинил старцев в лжесвидетельстве. Тогда все вернулись в суд, чтобы выслушать Даниила.
   Даниил отделил старцев друг от друга, а потом допросил каждого из них по отдельности. У каждого из них он спрашивал, под каким деревом предавалась прелюбодеянию Сусанна. Один старец ответил, что под мастиковым, другой - под зеленым дубом.
   Таким образом Даниил доказал злоумышление старцев и невинность Сусанны. Присутствующие прославляли и благословляли "бога, спасающего надеющихся на него". Потом они восстали против лжесвидетельствовавших старцев и поступили с ними так же, как старейшины хотели наказать Сусанну, то есть забили камнями насмерть.
   Сусанна и ее родственники прославляли бога, который не допустил пролития невинной крови, а Даниил возрос в глазах народа...
   Так и что же теперь ?
   Получается, что жертвой лжесвидетельства пала не Сусанна-Люсечка, а я старец невинный. И Даниил-Алексей вовсе не правдолюбом оказался, а наоборот лжесвидетелем!
   За что?
   - За похоти за твои, - сказал мне пахан.
   И вдруг настоятельно посоветовал мне сознаться в убийствах и изнасилованиях в Битце и в Коньково...
   ***
   Сухинин вспомнил, как они были на военных сборах.
   На четвертом курсе после летней сессии, их повезли на Ладогу.
   Одели в солдатское, поместили в казармах.
   Было весело и интересно.
   Настолько интересно и весело, как может быть тогда, когда забирают в армию не насовсем, а понарошку. На два месяца учебных сборов.
   Пузачева сразу назначили командиром расчета. Ну, это и правильно, ведь он -Пузачев природный лидер. Сухинин с Митрохиным попали в тот же расчет. Сухинин - наводчиком по горизонтали, а Митрохин, сперва подносящим заряжающим, так как был покрепче в плечах, а потом, когда на занятиях по физо подвихнул ногу, выпросил у командира взвода, чтоб его перевели в наводчики.
  
   Первые две недели пушку они почти не видели. Все больше на плацу обучались строевой - подход и отход, отдание чести в движении, строевые приемы с оружием, и главное - бесконечное хождение строем: "начальник слева, батарея..." ... и тут надо было прижимать руки по-швам и тянуть ножку, печатая каждый шажок...
   - Вам еще повезло, вы летом строевую проходите, - говорил им их старшина прапорщик Васадзе, - а вот солдатики осеннего призыва у нас в учебке строевую учат в шинелях, да на морозце, да плац еще от снега по три раза на дню чистят.
   - Уж лучше бы зимой, чем по такой жаре, - сняв пилотку и отирая со лба липкий пот, ворчал Митрохин, - не люблю жару, искупаться бы, на Ладогу сходить.
  
   Но искупаться и сходить на Ладогу им довелось только в день присяги.
   А присяга была на третье воскресенье их сборов. Перед этим они успели съездить на стрельбище и по три раза пальнуть из автомата в еле-различимую вдали зеленую мишень, изображающую падающего и тут же встающего солдата НАТО. Этакого стального американского Ваньку-Встаньку... Вернее Джона-Встаньку.
  
   На присягу разрешили позвать родных и близких.
   К Сухинину приехали мать с отцом.
   К Митрохину притащилась его сестра со своим мужем, кстати - офицером, правда флотским, а не артиллерийским.
   А к Пузачеву приехала Вероника.
   Флотский зять Митрохина привез водки.
   Все-таки праздник военный.
   Присяга.
   После торжественного построения их всех отпустили. До вечерней поверки.
   Сухинину неудобно было тащить маму с отцом туда же - в молодежную компанию, которая образовалась вокруг Митрохина и его зятя-лейтенанта, поэтому Сухинин слегка скучал, когда они сидели на бережку и мама заботливо кормила Володю привезенными в стеклянной банке домашними котлетами с тушеными овощами.
   - Жалко разогреть не на чем, - сетовала мама.
   - Да ладно, и так хороши, - с набитым ртом отвечал Сухинин, а сам наяривая мамины котлетки, душою рвался туда на берег Ладоги, где Вероника, Пузачев, Митрохин и его сеструха с мужем - морским лейтенантом пили водку и распевали их строевую песню: "артиллеристы, Сталин дал приказ...артиллеристы, зовет Отчизна нас... и сотни наших батарей, за жизни наших матерей... тру-ля-лю-ля, тру-ля-лю-ля..."
   Потом Сухинин пошел провожать маму с папой до электрички.
   Сюда, на эту далекую станцию электрички ходили редко, поэтому на вечернюю восьмичасовую на платформе собрались почти все родственники, приехавшие на присягу. На эту электричку и Вероника с Митрохинской родней тоже подтянулись.
   И невнимательно в пол-уха разговаривая с матерью, которая однообразно зациклилась на своих советах "не пить сырой воды, чаще мыть ноги, не есть немытых фруктов и вообще беречься от простуд и инфекции", Сухинин глядел не на мать, а с тоской вглядывался в сумерки, туда, где на следующей от них скамейке ждали электрички его друзья. Где Митрохин пьяно наяривал на гитаре, где митрохинская сеструха, здорово уже датая, плясала под гитарные аккорды, напевая что то из репертуара Машины Времени, и где Пузачев взасос, как в последний раз перед смертью, целовался с Вероникой. Как та, при этом, откидывала голову, а Пузачев, словно степной орел над бедной зайчихой, все клевал и клевал ее своими поцелуями, то в шею, то в губы, то, как уже казалось Сухинину, и недопустимо ниже шеи...
   А ночью в казарме потом долго не спали.
   И все пьяно хвастались в какой-то непристойной солдатской браваде, кто кого и как отымел на этом родительском дне их взрослого пионерлагеря.
   К кому жена приезжала, к кому невеста, к кому просто девушка-однокурсница. А умные однокурсницы привозили с собой подружек... Многим досталось в тот вечер сладенького...
   А над Сухининым все потешались.
   Особенно Митрохин.
   - Ну, Вовка, ты не стесняйся, ты теперь подрочи там у себя под одеялом, - громко роготал он в темноте казармы, - мы тебе расскажем, как мы с девушками трахались, а ты подрочи...
   Засыпая, Сухинин тогда мечтал о том, что став царём, он повесит Митрохина и Пузачева. Повесит их под барабанный бой перед строем дежурной роты Преображенского полка. Там, на том самом месте возле Арсенала, где вешали декабристов.
  
   ***
   Однажды, вынося на помойку ведро, Сухинин так задумался о том, кого и как он повесит, что он вышел на лестницу, не взяв ключей и захлопнул дверь. Особой беды не было, мать с работы приехала бы, да открыла, но три битых часа отираться на лестнице в домашних тапочках, да еще и с идиотским ведром - тоже не очень то веселенькое занятие. Тем более, была сессия, да надо было писать шпаргалки по теормеху. Сухинин постучался было уж в соседскую квартиру, чтобы разрешили позвонить матери на работу, но матери Сухинин звонить не стал, рабочего номера ее наизусть не помнил. Зато позвонил Пузачеву.
   - Пишешь? - имея ввиду шпаргалки, спросил Пузачев.
   - Я дверь без ключей захлопнул, - пожаловался Сухинин, - от соседей звоню.
   - А у тебя дома форточка открыта? - поинтересовался вдруг Пузачев.
   - Не помню, вроде открыта, - ответил Сухинин.
   -Жди, приеду, - коротко сказал Пузачев и повесил трубку.
   Он и правда приехал через полчаса.
   Сухинины то жили бедно - в пятиэтажной "хрущевке", а Пузачев со своими богатыми родителями жил в добротной "сталинке".
   - Это хорошо, что у вас потолки низкие, - поплевав на ладони, сказал Пузачев.
   Он ловко оттолкнулся ногами и в две секунды уже висел между первым и вторым этажами, держась то за водосточную трубу, то перехватываясь за чугунные карнизы на которых крепились ящики для цветов. Ногами Пузачев попеременно опирался то на чей-то подоконник, то на карниз, то просто на шов между железобетонными панелями. В какие-нибудь две минуты, Пузачев был уже на третьем этаже пятиэтажки, и уже оторвавшись от водосточной трубы, теперь осторожно перешагивал по цветочным ящикам, пробираясь к форточке в окне сухининской квартирки.
   - Ух! - сердце сжалось в груди у Сухинина, когда легонечко оттолкнувшись от шатких цветочных ящиков, Пузачев подтянулся к фортке и пол его туловища вслед за головою исчезли, втянувшись в узкий проем.
   А вот и ноги в смешных отсюда снизу кедах - втянулись в форточку вслед за туловищем.
   - Иди, поднимайся, я дверь открываю, - в уже раскрытое им окно, крикнул Пузачев.
   - Ну ты молодец, ну ты герой, - радостно и запыхавшись от шести бегом преодоленных им маршей, признался Сухинин, - ты меня прямо спас.
   - Да не спас я тебя, - снисходительно улыбнувшись, ответил Пузачев, - мне вопросы к билетам нужны, у меня только с первого по двадцатый, так что я к тебе вопросы переписать приехал...
   Смелый он был - Пузачев.
   Сам Сухинин ни за что бы на третий этаж по трубе не полез.
   А Смелым города сдаются.
   И только смелым покоряются моря.
  
   ***
   Вероника через Митрохина попросилась, чтобы ей разрешили съездить в Тюмень.
   - А на кой хрен она там нужна ? Что ей там делать? - изумился Сухинин.
   - Она хочет чтобы с тобой, - улыбнувшись, ответил Митрохин, - а потом имеет право, все-таки, пока она еще акционер.
   Странно.
   Сухинин вдруг стал замечать во внешности Митрохина значительные признаки старения.
   -Ты себя нормально чувствуешь? - поинтересовался Сухинин.
   -А что? - насторожился Митрохин.
   -Может, выпьем? - предложил Сухинин.
   -Можно, - как-то вдруг облегченно согласился Митрохин.
   -И за жизнь поговорим, а то все смехуёчками, да смехуёчками, а за жизнь по душам все никак, - посетовал Сухинин.
   - Ты прав, - устало согласился Митрохин.
  
   Пить поехали к Митрохину.
   После смерти жены, он пустил в дом какую-то спортсменку-домработницу, она и накрывала им.
   - А ведь ты никогда мне не рассказывал про свою работу на строительстве насосных, куда поехал после окончания горного, - сказал Сухинин, когда уже выпили по третьему стаканчику, и когда уже скинули не только пиджаки и галстуки, но уже и сорочки, оставшись в майках да в спущенных подтяжках.
  
   - Да, ехал я тогда, Вовка из родного Питера-Ленинграда...- заговорил Митрохин. Он прикрыл глаза и впав в какое-то подобие транса, сравнимого с трансом дельфийской пифий, начал рассказ, от которого сам судя по выражению его лица, получал огромное наслаждение.
   - Было тогда такое понятие, Вовка, как "распределение молодых специалистов".. Вы то с Пузачевым как почти отличники в питерские институты распределись, а я как строитель и как троечник поехал хрен знамо куда.... В дыру... Именно такой дырой и оказался поселок Мартыновка, где мне, юному тогда питерскому инженеру, довелось строить ту мою первую насосную перекачивающую станцию на Уренгойской трубе.
   Ехал я, Вовочка, не экспрессом, а обычным пассажирским поездом. Собираться в дорогу я в те годы еще не научился, и мама с сеструхой надавали мне тысячу совершенно ненужных вещей, которые едва уместились в два чудовищных чемодана... Теперь бы без грыжи так и не поднял! А тогда - годы были молодые...
   Ехал до Тюмени двое суток. Курил в тамбуре ленинградские сигареты от "Клары Цеткин". Глядел в окно, пытаясь примерить на себя всю эту жизнь глубинки, которая предстояла во всей ее безрадостности.
   Радовало только то обстоятельство, что по тем временам внешним своим видом резко отличался от окружающих. Джинсы американские да джинсовая курточка в этих местах были такой редкостью, как нынче разве что индийское сари или японское кимоно. Народ все больше в польских "Одра" тогда рассекал. А что ему еще оставалось? А мы то-помнишь с тобой, как у Волгограде у чехов джинсами разжились? Вот!
   Сухинин глядел на Митрохина и не мог сдержать улыбки. Сухинину часто приходилось попадать в затруднительные ситуации из-за своей внутренней смешливости, которая была, по его собственному мнению - его "горем от ума", то есть следствием, как сам Сухинин себе мнил - его образованности и внутренней простодушной несдержанности. Вот и теперь, глядя на Митрохина, он вспомнил, что дельфийская пифия перед прорицанием надевала роскошную одежду, возлагала себе на голову лавровый венок, пила воду источника Кассотиды и жевала лист священного лавра. Затем она садилась на колоссальный треножник, стоявший над расселиною, и, впадая в экстаз от одуряющих паров, вещала, как вещает теперь Митрохин. Пары одуряющие пифию были вредны. И история знала не один случай, когда пифия, соскочив с треножника, падала в бесчувствии и умирала.
   Вот и Митрохин, с улыбкою думал Сухинин, надышался паров виски Чивас Ригал и теперь, погрузившись в транс, вещает о народе.
  
  
   - А остальному народу куда было деваться? Народу-то? Ну, девчонки явно на меня западали... А я еще и магнитофончик "Весна" - один из первых отечественных кассетников из рук не выпускал... А там "Дип Папл", "Криденс" да Леннон с Маккартни... - самозабвенно продолжал тем временем Митрохин, - приехал в Тюмень. В руках все эти неподъемные чемоданы - чтоб им пропасть! Я с ними, как дурак. Хорошо еще управление треста Нефте-Газ-Строй-Монтаж - прямо через площадь от вокзала. Я этой Тюмени и разглядеть-то не успел, как меня определили на должность и, выдав проездные, отправили в Уренгой. Еще сутки на верхней плацкарте.
   В общем, приехал я. Явился в строительно-монтажное управление. Там неделю я балдел - проходил медкомиссии, изучал в конторе какие-то чертежи. В общем, поджидал оказию для выезда к окончательному месту своей новой прописки - поселку Мартыновка. Ехать туда одному мне не полагалось - меня должен был представить и ввести в курс дела старший прораб участка Николай Иванович. А Мартыновка эта расположилась на берегу неширокой речки с каким-то названием, уже и не помню. Места оказались мне, городскому человеку, совсем не привычными - летом дикая жара. Зато зима начинается первого октября и так резко, как боксер Костя Дзю по морде. Зато поселили меня по-царски. Отвели одному половину деревянного одноэтажного барака с отдельным входом. Туалет на улице, вода из колодца, а так - нормально! Главное, электричество было, а значит, можно было и "Дип Папл" слушать.
   Митрохин блаженно улыбался.
   Ему было приятно вспоминать свою юность, и это состояние передалось и Сухинину, потому как слушая своего приятеля он тоже начал параллельно вспоминать, как в это же самое время он пришел работать в свой Геологоразведочный отдел...
   - Ты не слушаешь что ли ? - недовольно спросил Митрохин.
   - Слушаю, - встрепенулся Сухинин, - ты про работу рассказывал.
  
   - Ну да, первые дни на работе подействовали на меня просто удручающе, - продолжил Митрохин, - во-первых, контингент работяг. Все -- бывшие зэки. На сто процентов. Все имели по три, по четыре, а то и по пять "ходок к хозяину". Я их потом и в табеле все норовил не по фамилии, а по кликухам - Урч, Жаба, Аркан, Пирожок... Вообще, первую неделю я все понять не мог - работаю я уже или еще нет? Утром аккурат к восьми часам подгребал к вагончику конторы участка, где уже галдела ватага "рабов", дерзко поглядывая на меня - на нового своего начальничка... Однако уже через полчаса все садились в кузов трехтонки и вместе с мастером Генкой Петровым отправлялись на объект... В вагоне оставались мы с Николаем Ивановичем да толстая уборщица Люська. И тут начиналось!
   Едва рассеивалась пыль от отъехавшего грузовика, Николай Иванович выдавал Люське двух красных Ленинов, и та через пять минут возвращалась "из со склада" с двумя белыми головками. На столе раскладывалась простая, но аппетитная снедь - крутые яйца, болгарские консервы. Хлебушек. Лучок... И начиналась долгая застольная беседа "за жизнь": про баб, про всякие случаи, когда-то кого придавило или кого за что посадили. Прерывалось застолье только на обед, который свято соблюдался. Мы переходили из вагончика в столовку, где под "соточку" хлебали необычайно вкусный гороховый супец, а потом снова возвращались в вагон. Люське выдавался новый Ленин, и она приносила из "складу" пару новых белых головок - и так до самого вечера, пока Генка Петров не возвращался с объекта. Так продолжалось всю неделю. А потом Николай Иванович вдруг объявил: Я тебя в курс ввел - теперь руководи! Строй насосную! И уехал. В Уренгой.
   Впрочем, руководить, как выяснилось, было совсем не сложно. Работяги работу знали, материалы и техника были в достатке, "руководство" мое сводилось лишь к надсмотрщицким функциям, чтоб "не забаловали", да пару раз на дню выставить нивелир -- проверить отметку дна котлована. Но вот тут-то и выявилось то самое отсутствие у меня "знания жизни", то самое расхождение теории с практикой, тот дефицит реальных знаний, опыта решения простых жизненных ситуаций - дефицит того, что не дает наш горный институт. А дает лишь наставник или личный опыт. У меня не было ни того, ни другого. А кабы были, через год вернулся бы в Ленинград на новых "Жигулях". Случилось так, что на соседней стройке - а была это комсомольская стройка века - ни больше ни меньше - не чета моему объекту с зэками да с Генкой Петровым! Тянули рядом участок знаменитого газопровода Уренгой - Помары - Ужгород. Каждый день к ним на новую, только отстроенную военными железнодорожниками станцию прибывал состав с трубами большого диаметра. И состав этот надо было разгружать, чтобы пустые вагоны отогнать. А на их место принять новый состав с новыми трубами. Но однажды кран, который вел выгрузку, сломался. Причем крепко так сломался - что сразу и не починишь. Прораб, что до этого в непрошибаемом высокомерии мне в буфете и головой-то не кивал, тут вдруг бросился мне в ноги. Выручай, брат! Дай кран на пару дней, пока мой починят. А не то всю станцию уже составами с трубами забили - мне без крану - хоть в петлю... Я парнем был несмышленым. Наивно полагал, что все мы живем в одной стране и делаем одно общее дело. А бери - если надо! Сам как-нибудь обойдусь. Был бы на моем месте Пузачев, он бы не потерялся, а я...Теперь-то я за такую услугу с этого гордого провинциала не меньше пяти тысяч баксов содрал! А тогда, с моими пионерскими иллюзиями о Стране Советов, максимум, на что я мог покуситься, - это дружеский ужин в вокзальном буфете. Однако крановщики мои оказались не настолько наивными, а даже наоборот - очень в таком деле искушенными. Оказывается на все такие "левые" дела уже давно были разработаны свои "левые" тарифы и прейскуранты. Один подъем - десять рублей. Коротко и ясно. Десять рублей, для справки, - это по ценам того незабвенного тыщща девятьсот семьдесят девятого года - две бутылки водки и закусон. Или хороший ужин в ресторане. А при разгрузке только одного вагона с трубами таких подъемов надо было сделать целых пять. А в составе - сорок вагонов! Одним словом, если я был бескорыстным дураком и не умел заработать на чужой беде да на своем служебном положении, то мои подчиненные этот дисбаланс быстро исправляли. И каждый вечер после смены аккуратно приносили мне в барак две бутылки армянского коньяку. Каждый вечер на протяжении двух недель, пока бедолаге-прорабу не прислали новый кран.. А потом пришел ко мне главный инженер соседнего хозяйства. Дай бульдозер на недельку - дорогу к новой ферме проложить... Я опять - само бескорыстие! Бери, коли надо.
   Потом мне сказали: за неделю работы моего бульдозера этот главный инженер сам себе из совхозной кассы четыре тысячи рублей хапнул, а это почти половина стоимости новенького автомобиля "жигули". А мне в благодарность прислал парочку свежих уток. Заколебался я потом их ощипывать. Сварил и слопал.
   И такие дела у нас происходили часто.
   То кому-то мою трехтонку надо на пару дней, то насос с дизель-электростанцией, то бетономешалку с мешком цемента...
   За это да за то денег я никогда не брал. Но от выпивки - не отказывался.
   На стройке моего объекта дела шли не шатко и не валко. Зэки мои все были местные - все со своими огородами, а по этой причине на заработок наш смотрели как на "экстра мани", то есть вполне могли и без него на садик-огородик, да на поросенка Борю просуществовать. Поэтому-то и работали они так, что за неделю мы делали столько, сколько в нормальном коллективе делают в полдня до обеда.
   Но что касалось всяких проказ, то тут у "рабов" хватало и энергии, и смекалки.
   Строили мы к нашей насосной еще и временный мостик через речку-говнотечку. Река - одно названье! Курица вброд перейдет. Однако весенние разливы в этих местах - серьезные, и мостик наш получался почти аж в пятьдесят метров.
   Как-то говорят мне работяги: давай, мол, реку запрудим да откачаем - рыбы наловим! Мне и самому интересно - а давай!
   А им что бы ни делать - только бы ничего не делать!
   Полдня перегораживали бульдозерами речку в двух местах. Потом полдня откачивали из образовавшегося водоема воду. Откачали - и "рабы" с гиком бросились на дно - рыбу собирать. Набрали два полных двадцатилитровых питьевых бака. Килограммов пятьдесят - не меньше. В основном щучек, окушков и вьюнов. Один бак они себе взяли, а другой - не менее двадцати кило - отдали мне... И я тогда впервые в жизни сварил себе в своем бараке тройную уху.
   А в бараке моем текла и налаживалась жизнь. Прежде всего, мне как человеку не просто городскому, а в этом смысле - даже очень рафинированному, совершенно непостижимыми казались проблемы деревенского быта. Когда ко мне на третий день моего пребывания в Мартыновке пришли знакомиться местные пацаны (в этом ничего необычного для меня не было) и спросили, как я собираюсь зимовать без запасов, этим вопросом они меня откровенно озадачили. Я-то, наивный, думал, что в деревне можно, как в Питере, днем -- в столовке, а вечером -- в кафе... И что в любое время тут и булочная, и винный магазин... Насчет винного магазина, оно, конечно, здесь было организовано почти как в столицах - был даже армянский коньяк , правда, за год моего пребывания, кроме меня, его там никто ни разу не покупал, а вот насчет всего остального - тут были свои специфические особенности. Короче говоря, пацаны по-крестьянски рассудили, что надо мной необходимо взять шефство. Шефство это было не бескорыстным. Вообще, все отношения в социуме основываются на принципе бартера. И пацанам, безусловно, со мной было интересно. Они потом так и говорили: "к тебе приходить, как в Америку приезжать". У меня они и на фотки разных ансамблей, развешенные по стенам, пялились. И "Дип Папл" с "Криденсами" последние записи слушали, да еще и с комментариями. И вообще - про жизнь питерскую, про самые ее обыденные вещи - про то, как там, в столицах, любят, развлекаются, едят и пьют, могли слушать часами. Причем это были самые нормальные деревенские хулиганы - всегда готовые подраться, да и кому шею свернуть. А у меня в бараке сидели, как зайчики, - внимали моему трепу, затаив дыхание. Я их, кстати говоря, приучил "Голос Америки" и Би-Би-Си слушать ночами. Там-то, в Мартыновке, глушилки не работали - прием чистый шел. Но они до меня вообще политикой не интересовались, а через полгода общения превратились в законченных диссидентов. В том, надо полагать, проявилась моя миссионерская просветительская функция. Интеллигент в ссылке. Фюить. Пацаны свое шефство осуществляли добросовестно. Как-то вечером приехали ко мне на великах и заявили: "Сегодня будем тебе картошку заготовлять". Я потом понял, что заготовлять, это тоже что и воровать, но только потом..Чуть стемнело - велики в руки и за большой местный магазин. Оказывается, там все воруют.У пацанов с собой были мешки. Все-то они предусмотрели! Мы их быстренько наполнили и через десять минут, перевесив поклажу через велосипедные рамы, возвращались домой с двумя центнерами потатов. Ребята ликовали больше моего.
   -- Ну теперь не пропадешь, говорят. И они оказались правы. Сколько раз в сильный мороз, когда из дому не охота высовываться, или по выходным, когда местная столовка закрыта, я жарил на электроплитке этот картофан и тем был жив!
   А вообще, уже на второй месяц пребывания за посещение моей обители я стал брать с пацанов что-то вроде таксы. Понемножку. Особенно любил я, когда подношение состояло из шмата домашнего сала с картошечкой шло - за милую душу и бутыли местной самогонки. Под сальце-шмальце оч-чень хорошо проскакивал. Однако поскольку в фирменном алкоголе и деньгах дефицита я не испытывал, самогонкой я не увлекался. Помню, как-то в сильнейший мороз пришли ко мне прихожане. В руках они минут тридцать несли бутылку самогонки. С порога налили в стаканы - выпили. И... Прощай, голос! Самогонка-то была с мороза все минус тридцать! Я две недели ни единого членораздельного звука не в силах был издать. А вообще, в этой самой "фюить" были и счастливые моменты.
   Бывало, идешь к знакомому пейзанину "в байню". Мороз -- все сорок градусов. Небо... Такого неба ни в одном городе не бывает. Звезды светят так, что без луны вокруг все видно. Снег под валенками хрустит... Дымок из труб вертикальными струйками - и не шелохнуться даже... А "в байне" жар невыносимый. Распарят тебя, веничком отхлещут, в снегу потом поваляют, снова попарят...
   А потом в балок и к столу. А там - настоящим ухватом из настоящей русской печи достают чугун щей с телятиной! А к ним - пирог с картошкой. И самогоночку наливают. Вот так.
   Митрохин совсем разомлел. Сидел, весь такой улыбчивый, весь такой погруженный в воду своей молодости...
   - А как было с личной жизнью? - спросил Пузачев.
   - Что касается жизни личной, то ее у меня в Мартыновке не было, - вздохнул Митрохин, - местные - не дураки. Девки все, что покрасивее, были при парнях. А отбивать у кого - надо было сразу или жениться, что в мои планы совершенно не входило, или ехать в Тюмень "скорой помощью" с порезанным животом.
   Как мой Генка Петров. Генка сам вообще-то был не из Питера, а из Гатчины. Но у местных почитался как столичная "штучка". Он быстро заклеил на танцах какую-то местную шалаву, которая, может, и мечтала свинтить с Гешей из Мартыновки, а может и нет... Но только на третий после танцев день пришли к нам в барак местные... Не мои прихожане - из другой группировки. Тоже крутые. Геша со своей кралей как раз в соседней комнате любовью занимались. Девица, как мне рассказывали потом, рыбкой выпрыгнула в форточку , но ее все равно после порезали, а Гешу долго били головой об угол кирпичной печки-голландки, да так, что некоторые кирпичи потом шататься стали. Такие в Мартыновке были нравы.
   Зато личная жизнь была у моего начальника - Николая Ивановича. Коли-Вани, как звали его местные. До меня на должности строительного мастера работала юная выпускница Ростовского института Люда Махонина. Я ее не видал, но пезане и "рабы" утверждали, что была она чуть ли не красавицей. Хотя, чтобы угодить на их вкус, женщина, в моем понятии, должна быть совершенно непривлекательной. Они ведь любят толстозадых, с большой грудью - это для них самый смак! Но, впрочем, я ее не видел и поэтому не стану фантазировать.
   Коля-Ваня в свои пятьдесят пять был еще мужичок - хоть куда! Все-таки в отцов наших здоровьица природа заложила побольше... И не помогают нам ни новейшие лекарства, ни так называемый "здоровый образ жизни". Николай Иваныч, как я уже рассказывал, мог бухать пять дней кряду, курил, жрал в простой столовке - что подадут, и при этом не просто оставался в живых, но еще и за девочками бегал. Махонину эту он сделал своей любовницей. Ну она не совсем дура была - при такой разнице в возрасте знала, как себя вести... Пезане и "рабы" говорили, что за год он всю ее в золото упаковал, начиная от колец с брюликами и кончая сережками и кулонами с цепочками. Это теперь золото дешевое. А тогда, в брежневские годы, колечко стоило месячную зарплату, да и достать его было не так-то просто - в ювелирных магазинах полки-то пустые были! Где Коля-Ваня деньги брал - дело понятное. Он как я - ушами не хлопал! Работяги еще рассказывали, что стройматериалы на стройке пропадали целыми вагонами, не доходя до места. Так, к примеру, плитка на стройплощадку нашу так и не попала - мы потом мостили конуса монолитным бетоном. Зато нашу плиточку после видели во дворах начальства - ею были вымощены и въезды в личные гаражи, и садовые дорожки. Коля-Ваня мне, кстати говоря, всегда говорил назидательно: "Зарплату отдавай жене до копейки, и премию тоже". Думаю, слова у него с делом не расходились.
   Однако Махонина одним золотишком не удовлетворилась. Коле-Ване было поставлено условие: хочешь трахаться - готовь ходатайство о досрочном окончании срока отработки молодой специалистки. Коля слово свое сдержал. Отпустил Махонину на год раньше положенного. Правда, Люська толстая рассказывала, что плакал... Ревел белугой. У меня таких адвантажей как у предшественницы моей, не было. Так что приходилось искать к окончанию "фюить" другие пути. А особенно забавляли и одновременно удручали меня - праздники. Как я уже говорил вам, пезане местные в большинстве своем имели криминальный генезис. Я только на стройку приехал, ко мне вдруг подскакивает один такой шустрый по кличке Пирожок: "Дай, начальник, семьдесят копеек на одеколон!" Я дал. Так он в благодарность пообещал за меня "заступаться": "Ты за меня держись, я сидел!" Потом выяснилось, что сидели все, а Пирожок как раз меньше всех.
   Вообще, сама Мартыновка, как рассказывали старожилы, образовалась в 56 году из обычной "зоны". Когда после расстрела Берии шла знаменитая амнистия, - большинству зэков ехать было некуда. В большие города им путь был заказан - не прописывали. Поэтому во многих местах, и в Мартыновке в том числе, просто сняли колючую проволоку, да перемешали женскую зону с мужской.
   Я еще застал "ветеранов", которые "укладывали" в бетон и стукачей, и начальников нехороших. Говорят, столько их туда уложили, что, когда вода поднялась, в иных местах из бетона кости берцовые торчали и черепа...
   Я видел ветеранов, вроде Ваньки Бурака - моего дизелиста... Он сразу меня сразил наповал своим бритым черепом, на котором была вытатуирована... тюбитейка из букв русского алфавита от А до Я. Ха! Праздники в Мартыновке протекали совсем не так, как в Ленинграде. Ни тебе парада войск на площади, ни демонстрации трудящихся. Даже водки негде купить, если ты заблаговременно не запасся. Магазины и столовая закрываются, и народ переходит на полное подножное самообеспечение. Я об этом был предупрежден, поэтому три бутылки "Старки" у меня на кухне были припасены заранее. В праздники Мартыновка вымирала. На улицах - никого. Все лежали по домам пьяные. Но в первый день с утра ко мне в барак вломилась целая депутация... поздравляльщиков.
   Это были мои работяги - Урч, Жаба и Аркан.
   Поздравлять меня они пришли с трехлитровой банкой самогона. Подарок я благодушно принял... А на завтра та же компания и тоже прямо с утра пришла ко мне этот подарок забирать обратно.
   -- Понимаешь, начальник, баба всю выпивку отобрала - выручай!
   Самогонку я им вернул - не очень-то и надо было, но они у меня при этом и пару бутылок "Старки" свистнули... Машинально, надо полагать.
   Забирали выпивку мои работяги не за просто так. Они ее как бы заработали - есть такой обычай "калядовать", то есть петь песни, разыгрывать перед богатыми хозяевами скетчи, плясать - веселить их, одним словом, вместо телевизора "вживую". И не за бесплатно. Мне мои калядовальщики прочитали в лицах целую пьесу в стихах, из жизни "зоны", разумеется. Была она, по разумению моих работяг, смешной. Изобиловала русским матом и тюремной феней. И по сути своей была жутко похабной.
   Сюжет пьесы сводился к тому, что младший в семье пацан, Ваня, в первый раз попал на зону. Там он научился "настоящей жизни" - сожительствовать с педиками, пить чифирь, играть в карты и т. д. и т. п. И вот, вернувшись в деревню, он стал своему не сидевшему деду преподавать этой жизни уроки, стал ему кем-то навроде учителя... Здесь, на мой взгляд, выразилась вся их философия. "Зона" -- это "правильное" место пребывания, где все время и положено находиться простому нормальному по жизни пацану. А воля - это что-то вроде Сочи, что-то вроде временного краткосрочного отпуска... Вышел на волю, погулял месяца два, потом украл или убил кого - и снова домой, на зону.
   Судили кстати, в Мартыновке часто. Выездным заседанием райсуда. Всегда в Доме культуры нефтяников. И я помню нескрываемую радость пацанов, получавших первый срок - они гордились, как если бы шли добровольцами на фронт или летели в космос. Жаба, мой рабочий-монтажник, когда его судили в пятый раз, за какую-то ерундовую кражу, радовался и показывал нам из-за милицейского конвоя, что теперь попадает на "особо строгий" и как рецидивист будет носить полосатое. Радовался этому, как генеральским погонам. Что же до нравов... В Мартыновке они были, наверное, точной копией тех, что царят в лагерях. Помню, как Урч, мой рабочий, залез на дерево и каркал вороном - за флакон одеколона. Так его приятели развлекались. Тот же Урч мне как-то признался, что никогда с женщиной близости не имел, зато "пидоров отодрал" - не меньше сотни. Или вот вам еще... Громила Шоферик, который в сорокоградусный мороз расстегивал ворот "куфайки" (так ему жарко!), носил кепаря и резиновые сапоги, приговаривая только: "Эх, топни, нога, да притопни друга", который нашего ЗИЛа заводил в мороз с "кривого стартера" одной левой рукой, да так, что машина качалась, будто под давлением урагана, -- так вот этот Шоферик женился...
   На второй день жена от него ушла. Оказывается, он, по своему тюремному разумению, женщин ласкал, как в тюрьме мужиков. Он еще и смеялся потом, рассказывая: "Она меня спрашивает: "Вова, ну кто я теперь после этого?", а я ей: "Пидараска ты теперь, вот ты кто"".
   Митрохин долго смеялся каким-то совершенно безумным пьяным смехом.
  
   - А как ты все-таки обратно в Ленинград то выбрался? - спросил почти трезвый, так как его не забирало, Сухинин.
   - А ведь Игорешка Пузачев меня вытащил, - икнув ответил Митрохин и совершенно осоловелым взглядом ничего не видящих бельм вперился в Сухинина, - Игорешка мой благодетель, всех он нас в люди вывел...
   - А женился ты где? - спросил Сухинин, - ты Римму то свою откуда надыбал?
   - Римму? - в пьяном непонимании переспросил Митрохин, - с Риммой меня тоже Пузачев познакомил.
   - Вот как? Нигде без Пузачева!
   Сухинин не помнил, какой это уже был стакан. Просто рассказчик вдруг закинул голову назад и весь какой-то совершенно неживой повис на стуле. Спортсменка-домработница тут же материализовалась и подсев под тяжелого Митрохина, как санитарка-звать Тамарка на фронте, потащила Митрохина в кулуары спален. Сухинин засобирался и набрав номер шофера Коли, велел подавать "пульман" к подъезду.
   - Вы не останетесь? - с робкой улыбкой поинтересовалась вернувшаяся из кулуаров спортсменка-домработница, - а то ему (тут она мотнула в сторону спален своей кудрявой головкой), а то ему утром одному похмеляться скучно будет.
   - А ты с ним похмелись, - посоветовал Сухинин, - и вообще, по женски береги его, ладно?
   И Сухинин вдруг поймал себя на том, что этот его последний жест, когда он ущипнул спортсменку-домработницу за подбородок, совсем не свойственен ему.
   - Вот что эмоциональное выздоровление со мной делает, - подумал он, надевая пальто.
   - Передай Митрохину, что утром я уже в Тюмени, - сказал он и снова ущипнул спортсменку, на этот раз за другое место.
  
   ***
   Глава пятая
  
   Здравствуй и прощай.
  
   ***
   "С Алексеем отношения стали складываться как-то странно. Порой он меня просто пугает. Иной раз он каким то зверем становится, мне даже страшно. И прогнать его бы уже надо, но мне почему-то кажется, если это сделать резко, то он может просто убить.
   Мне страшно.
   А тут вдруг позвонил и говорит, давай поедем в Битцевский парк. Погулять".
   ***
   "Я уже давно понял, что допрос в кабинете следователя никогда не кончается, и когда меня приводят назад в камеру, функцию следователя берет на себя смотрящий по хате. Пахана нашего кличут Чугуном. А Чугун он и есть Чугун. Никакого политеса, никакого притворства и никакой игры. Он мне напрямик говорит, - сознайся, что убил тех девок в Битцевском парке, или мы тебя тут в камере с пацанами медленно рвать на кусочки и крысам скармливать начнем"...
  
   ***
  
   - Хочешь, я тебе про всех моих мужчин расскажу, как у меня с ними было? С подробностями! Хочешь?
   На Веронику напал приступ пьяной бравады. Уже на регистрации она выглядела сильно осоловелой, видимо на вчерашние дрожжи, а потом, когда ждали посадки, Вероника еще приняла сто или все сто пятьдесят граммов коньяка на свою бритжит-бордоевскую грудь, когда Сухинин не успел приглядеть за ней в баре. А приглядывай-не приглядывай, неизвестно сколько она выпила, выходя в дамские комнаты! Кино про белокурую гитаристку из чикагского джаз-банда в исполнении Мерилин Монро для некоторых девочек бесследно не прошло, и они теперь научились прятать бутылочки в чулках или в колготках.
   Вобщем, на борт "боинга" западно-сибирских авиалиний Веронику пришлось тащить. Не бросать же ее! Хотя, соблазн был и Сухинина так и подмывало, назло Мирохину вызвать в зал ожидания еще не так далеко отъехавшего от аэропорта их шофера Колю, пусть забирает пьяное туловище вдовы. Но Сухинин обещал Митрохину, что приглядит за Вероникой. Значит, надо нести крест. Нес же он его почти всю свою сознательную жизнь!
   Первый час полета измучил их обоих.
   Наверное от перепада давления, когда самолет стал набирать высоту, Веронику стало тошнить. Она стала какой-то буквально зеленой и три раза пошатываясь, ходила в туалет. Хорошо, стюардесса в их бизнес-классе хорошая попалась, понимающая. Помогла Веронике, умыла ее, достала из аптечки таблетки активированного угля и цитрамона. Потом, попив минералки и укутавшись в заботливо поданный стюардессою плед, Вероника немного подремала. Но недолго. Пол-часика посопев с закрытыми глазками и похлюпав носиком, Вероника проснулась и, прильнув к уху Сухинина своим горячим ртом, вдруг истово принялась исповедоваться ему, как какая-нибудь старая грешница католичка в жарком маленьком мексиканском городке исповедуется молодому новенькому, только что присланному из епископата священнику.
   - Хочешь, расскажу про всех моих мужчин? С самого начала и с подробностями? Хочешь?
   Еще какие-нибудь пол-года назад Сухинин сам бы дорого отдал за то, чтобы хоть чуть-чуть заглянуть в тайны сексуального прошлого Вероники. Ночами бывало, распаляя свое воображение, он представлял себе сцены, где волею его фантазии, его возлюбленная то отдавалась своему тренеру по гимнастике, когда на втором курсе сдавала зачет по физкультуре, то была изнасилована тремя попутчиками-бандитами в купе экспресса Адлер-Москва, когда одна возвращалась с каникул из Сочи, то в общежитии иностранных студентов вступала в какие-то совершенно немыслимые отношения с неграми из Мозамбика, что учились у них на курсе...
   Но теперь, когда Сухинин выздоровел, ему это было уже не так интересно.
   И ему даже захотелось как-то отомстить Веронике. Отомстить за те почти двадцать лет его душевного плена, которому она была и главной виновницей, и главным прокурором и главной надзирательницей.
   - Не знаю, что ты там обо мне думал и думаешь, - придав своей мордашке решительное гордое выражение, начала Вероника, - но первым моим мужчиной был Игорь. Да, именно Игорь Пузачев. И для меня это было очень важно, первый раз с первым своим мужчиной быть обязательно по любви.
   Сухинин автоматически притих и даже затаил биение собственного сердца.
   - Это было на третьем курсе после стройотряда, когда вы ездили в Волгоград, помнишь?
   - Помню, нас еще тогда едва не выперли из отряда за фарцовку, - улыбнулся Сухинин.
   - Да, это тогда было, - Вероника задумчиво глядела мимо Сухинина, - я была такая глупая, я так влюбилась.
   - Почему глупая? - Сухинин пожал плечами.
   - Наверное, надо было выходить замуж за другого, - ответила Вероника.
   - За кого? - испуганно спросил Сухинин, подумав, что Вероника сейчас примется сожалеть, что не прожила всю жизнь с ним, и что теперь раскаивается и сожалеет.
   - За доцента Лидяева, - сказала Вероника, - он мне предлагал аспирантуру и диссертацию за два года, и знаешь, когда я ему отказала, он взял в аспирантуру Ленку Безрукову и сделал ее любовницей.
   Эту историю Сухинин слыхал. Ленка и правда стала потом кандидатом наук, доцентом, а сам Лидяев дорос до проректора по науке.
   - Ну и что? Была бы сейчас доценткой? Жила бы в маленькой квартирке, ездила бы на автомобиле марки "Ока"? - хмыкнул Сухинин.
   - Может, это и лучше бы было, чем всю жизнь бездельничать, - ответила Вероника, - быть женой деятельного человека не такое это уж и счастье.
   - Банальная сентенция, - возразил Сухинин, - и не верю, что ты отдала бы трехэтажный особняк на Десне за двухкомнатную квартирку в Ясенево.
   - Не отдала бы, - согласилась Вероника, - потому что слабая и нерешительная, потому всю жизнь и промаялась.
   - Ты обещала меня удивить рассказами про всех твоих мужчин и с подробностями, - сказал Сухинин, - а увела куда то не туда.
   - А потому что кроме Пузачева были у меня только двое.
   - Кто? - вскинул брови Сухинин.
   - Ты их знаешь, - сказала Вероника и поджала губки.
   - Митрохин и Бакланов? - попытался угадать Сухинин.
   - А вот и нет, - покачала головой Вероника, - а вот и нет.
   - Ну, так не томи, мне интересно, - Сухинин на своем месте.
   - Однажды Пузачев попросил меня провести вечер в компании одного очень важного для него человека.
   - Неужели? - выдохнул Сухинин.
   - Да, - кивнула Вероника, - он сумел меня убедить, что это очень важно.
   - С кем ты переспала? - нетерпеливо спросил Сухинин, - под кого он тебя подложил?
   - Это был чиновник из Счетной палаты, ты его помнишь, - сказала Вероника.
   - Когда в девяносто восьмом году шерстили нашу головную контору? - догадался Сухинин.
   - Угу, - кивнула Вероника, - его звали Валерий Аркадьевич.
   - Обычно в таких случаях дают много денег и просто устраивают баньку с дорогими проститутками, - с сомнением сказал Сухинин.
   - Здесь был иной случай, - сказала Вероника.
   - Допустим, - согласился Сухинин, - тогда кто был вторым?
   - Не догадываешься? - спросила Вероника, снизу вверх взметнув на него взгляд своих серых глаз.
   - Нет.
   - Значит, мы хорошо маскировались, - довольная улыбнулась Вероника.
   - Ну так кто же?
   - Фридрих.
   - Фридрих Янович?
   - Да.
   Ёб твою мать! - в сердцах выругался Сухинин.
   Он выругался так громко, что сидевшие на другом диване их бизнес-класса господа вздрогнули и обернулись на них.
   - Не ругайся, - сказала Вероника.
   - Прости, не буду.
   Помолчали.
   Помолчали и поглядели в иллюминатор.
   Начинались сумерки.
   - Навстречу часовому поясу летим, - сказала Вероника.
   - Ты обещала мне сексуальные подробности, - сказал Сухинин.
   - Да какие там подробности? - хмыкнула Вероника, - Фридрих почти импотент, и комплексует на этом, а вот Валерий Аркадьевич из счетной палаты, тот орёл. Рассказать?
   - Нет, не надо, - ответил Сухинин.
   Снова помолчали
  
   - У нас в школе, в нашем классе все парни делились на три группы, - начал Сухинин, когда выслушал исповедь Вероники, - первая и более многочисленная группа, это обычные хвастуны, которые будучи девственниками, напускали на себя этакого форсу, дескать, мы у себя на даче, или мы у себя на дворе с девчонками и так и этак, вторая группа, к которой принадлежал я, были девственниками-тихонями, которые если бы и хотели похвастать своими небывалыми похождениями, то им бы никто и не поверил, настолько детьми они были во всем. Ну, и третья группа, истинных героев, которые вели где-то там, вне школы совершенно взрослую половую жизнь. Эти парни не хвастались своими похождениями и не выдавали своих тайн. И как мне уже потом, через много лет стало ясно, когда мы встречались с бывшими одноклассниками, в большинстве случаев на чьих-то похоронах, кстати говоря, так выяснилось, что эти парни во всем и были настоящими и по жизни добились больше иных хвастунов.
   Поверх внимательно притихшей Вероники Сухинин поглядел в иллюминатор. В пронзительной голубизны морозном небе, пологим куполом нависшем над грудами бесконечных облаков - сияла звезда.
   Может, это НЛО?
   Или нет, это звезда, что ждет его.
   Это она.
   Это Олеся.
   Сухинин улыбнулся.
   - Чему ты улыбаешься? - ревниво спросило Вероника.
   - Мыслям, - ответил Сухинин.
   - Продолжай, мне интересно, - попросила Вероника.
   - Ну, слушай.
   Со мною рядом за партой весь девятый и десятый классы сидел Витька Николаев.
   И все два долгих года он буквально изводил меня своими сальными небылицами про то, как он и его друзья в их шестнадцать уже вовсю сожительствовали с взрослыми и опытными женщинами. Я априори относился к этим россказням Витьки как к небылицам и стандартному хвастовству тех ревниво относящихся к своему статусу подростков, что упорно хотят выглядеть более опытными, чем они есть на самом деле. Таких фантазий и до Витьки я слыхал много - и в школьном тубзике на переменах, и в спортивной раздевалке, и в темной палате в старших отрядах пионерского лагеря. Сам я никогда не соревновался с рассказчиками, перебивая их, де вот я на даче с одной на сеновале, или вот однажды прихожу к приятелю, а там его старшая сестра... Нет, я всегда был адекватен и понимал, что начни я про такое, меня тут же поднимут на смех, настолько желторотым сосунком выглядел я в свои шестнадцать. Со мной-то и на школьных вечеринках даже самые застенчивые и тихие девочки танцевать не шли, не то что боевые огонь-девицы! Но порою мне все же интересно было послушать, все-таки природа и все такое, но подобные рассказы в устах моего соседа по парте Витьки Николаева были настолько сально-скабрезными, что вызывали только отвращение и гадливость.
   А он насиловал и насиловал меня своими россказнями.
   Особенно запала, особенно запомнилась мне тогда одна грязнейшая история о том, как якобы однажды он присутствовал и принимал участие в какой-то воровской хулиганской оргии с проститутками, где один его приятель поспорил, что он за вечер оттрахает одну из тамошних дам не менее десяти раз. И Витька так подробно все описывал, как они смотрели, и как и что при этом делалось и говорилось, и он так при этом сально улыбался, закатывая глаза и повторяя все реплики участников той вечеринки, что мне становилось не по себе. Меня едва не стошнило, когда улыбчивый и сам подсевший на собственной истории Витька Николаев сказал, "а Ленка тут принесла из сеней ведро и говорит Лёхе, ссать сюда будем, и поставила ведро рядом с кроватью"...
   Кстати.
   Уже после того, как Витьку мы похоронили, один из одноклассников моих рассказывал, что учился потом с Николаевым в одном военном училище и что Витька -то, оказывается не врал. И всех курсачей девственников-второкурсников как-то пару раз действительно водил в такие злачные места, что ни Куприну, ни Мопассану не снились.
   - Ты это к чему? - спросила Вероника.
   - К тому, что Витька Николаев на меня очень сильно повлиял, - ответил Сухинин и вновь принялся глядеть на одинокую звезду.
   - А я, - задумчиво протянула Вероника, - а я, оказывается, по жизни была такой дрянью!
   - Не журись, - почти ласково потрепав Веронику по плечу, сказал Сухинин, - я тебе еще хочу сказать.
   Сухинин снова поглядел на звезду.
   В плексигласе иллюминатора звезда раздалась лучами и теперь выглядела как вытянутый по вертикале крест.
   - Это Олеся мне передает привет, - улыбнулся Сухинин своим мыслям.
   - Ну, рассказывай, - Вероника нетерпеливо и капризно дернула его за рукав.
   - А наши девчонки в классе тоже делились на три группы. Только я этого не знал, я-то думал, что на две. Одни были веселыми кокетками, под стать парням-хвастунам, что хотели казаться Казановами, эти девчонки не пропускали ни одной вечеринки, но насколько мне известно, на этих вечеринках дальше поцелуйчиков и робкого петтинга дела не заходили. А другие, под стать мне и моим тихим друзьям девственникам - на вечеринки не ходили, потому что их и не приглашали.
   Но была, оказывается, и третья группа девчонок. Об этом мне потом рассказал одноклассник, что учился с Витькой Николаевым в военном училище. Эти девочки внешне вели себя в классе как тихони. Но не потому что маскировались, а потому что кокетливая детская суета целовальных вечеринок их не интересовала. Не интересовала потому что они уже с восьмого класса жили тайной, хорошо скрываемой взрослой жизнью. У них были взрослые покровители, и школьная тусовка этих девчонок не интересовала. А я то наивный дурак - думал про этих девочек, что они просто тихони-девственницы, вроде меня и вроде толстого увальня Оськи Либензона, что на всех наших школьных вечерах отдыха играл на скрипке в обязательной торжественной части концерта. Кстати, все всегда ждали второй части, где на смену чтецам и скрипачам на сцену выносили динамики и усилители для выступления нашей школьной рок-поп группы "Дельфины".
   - А ты не играл на гитаре? - спросила Вероника.
   - Нет, не играл, - поморщившись, ответил Сухинин, - с меня хватило того, что Витька Николаев играл.
   Звезда за бортом покатилась влево и исчезла заслоненная вздыбившимся крылом. Самолет разворачивался, заходя на глиссаду.
   Вот и табло зажглось.
   ФАСТЕРН ЗЭ БЕЛТС
   НОУ СМОКИНГ
  
   ***
   - Когда свадьба ? - первым делом после объятий-рукопожатий поинтересовался Вова Кобелев.
   - Чья? - синхронным, но непринужденным дуэтом спросили Сухинин и Вероника.
   - Олеськи с Палычем, - добродушно осклабился Вова Кобелев, - дом я на нее отписал, сорок гектар имения тоже. Девка с приданым, бери - не хочу!
   - Жених занят, - не то шутливо, не то всерьез, возразила Вероника, цепко беря Сухинина под руку, как если он был ее собственным мужем, братом или отцом.
   - А мне прошлый раз говорил, что женится, - хохотнул Кобелев, - да и девка вся в ожидании, зачем девушке обещал?
   Кобелев игриво погрозил Сухинину пальцем.
   - Ты это кого себе здесь завел? - с наигранной грозностью поглядела на Сухинина Вероника, - походно-полевую жену? Портовую шлюшку прикормил, как старый моряк?
   Сухинин вдруг выдернул свой локоть из цепких Вероники и коротким взмахом, влепил женщине звонкую пощечину.
   - Не сметь о ней так!
   - Вот это пассаж! - делано конфузясь, и слегка приседая, сказал Вова Кобелев.
   - Мы ничего не видели, - демонстративно отворачиваясь, сказал юрист.
   - Спасибо, Володя, - в спину Сухинину тихо сказала Вероника и одна пошла к ожидавшим их машинам.
   - Ну, ты даешь, - не то одобряя, не то осуждая, сказал Сухинину Вова Кобелев, когда они сели в лимузин.
   Вероника тем временем вместе с юристом села в джип.
   - Позвони юристу на мобильный, чтобы с Вероникой языка не распускал, - приказал Сухинин.
   - Он не распустит, - успокоил его Кобелев, но трубку тем не менее достал.
  
   ***
  
  
   Олесю он увидал в конце дня.
   Она сама позвонила ему и пригласила в гости.
   Не в новый ее дом, который еще предстояло обживать, и с которым она сама еще не знала, что делать, а на прежнюю ее квартирку в старом районе Тюмени на проспекте Революции.
   Сухинин не стал никому поручать и сам, велев приставленному к нему шоферу, отвезти его в лучший цветочный магазин, выбрал там большой букет на свой вкус. Несколько чайных роз, которые по его мнению символизировали светлый цвет ее волос, потом несколько веток голубых геоцинтов - в цвет с ее глазами и, наконец, белые каллы, что обычно держат в руках невесты, когда фотографируются во Дворце бракосочетания.
   - Я вас, я тебя заждалась, - рдея от смущения и отводя взгляд в пол, сказала Олеся.
   Квартирка была крохотная.
   Сухинин совсем отвык от таких.
   Прихожая с пятачок, где двоим уже не встать, из прихожей - комната метров пятнадцать, налево кухонька, где едва помещаются столик, плита, да холодильник. Ужас!
   Ужас, насколько Сухинин уже забыл, как живут люди.
   - У тебя чисто,- не зная что сказать, сказал Сухинин и возвращая давно забытый рефлекс, вдруг принялся снимать туфли.
   - Ой, не надо. Не разувайтесь, - все еще обращаясь к нему "на вы". Запричитала Олеся, - у меня все равно тапок вашего, то есть твоего размера нет.
   - Ничего, я в носках, - сказал Сухинин, уже высвободив ступни из мягких и вобщем-то совсем не грязных туфель, в которых и ступал то разве что только в Мерседесе, да по ковровым дорожкам Вовиного офиса.
   - Милости прошу, - снова смущаясь, и снова глядя в пол, пролепетала Олеся.
   Стол в единственной маленькой комнате был накрыт с каким-то естественным чисто новогодним вкусом. Цепкий глаз Сухинина сразу заметил и диван-кровать. Этой детали, занимавшей треть помещения. Нельзя было не заметить. Диван был не сложен, и более того, демонстративно застелен и приготовлен для спанья. Две подушки трогательно рядом. И конвертик ватного одеяла в белоснежном пододеяльнике с приглашающее отвернутым краешком, как бы недвусмысленно намекали на то, что ужин этот должен завершиться положительным результатом.
   - Хочешь помыть руки, - все еще неуверенно привыкая к обращению "на ты", спросила Олеся.
   - Нет, давай сразу выпьем, - предложил он, - я хочу, чтобы ты расслабилась, да и я что-то волнуюсь.
   Комнатка была настолько крохотной, что сев напротив Олеси, Сухинин спиною все время ощущал близость без звука мерцавшего в углу телевизора, а Олесин стул, тем временем, практически упирался в разложенный диван.
   - Вот водка, вот вино, ухаживайте за мной и за собой, - Олеся снова начала путаться в личных местоимениях, - а вам, а тебе селедочку под шубой или салату оливье?
   - А давай на фиг эти стулья, - предложил вдруг Сухинин,- и давай оба лицом к телевизору на диване сядем?
   - А давайте, - слегка растерянно, но покорно и с внутренней готовностью сказала Олеся.
   Пересели.
   Сели рядком на краешке застеленного уже дивана.
   - Ну, за тебя, за твое будущее новоселье, - сказал Сухинин, и уже выпивая, понял, что сказал не то, что надо было сказать.
   А на столе стояли цветы и в двух нелепо высоких подсвечниках горели свечи.
   - Прости меня, - сказал Сухинин, - я не то должен был сказать.
   Олеся поставила свой бокал.
   - А что ты хотел сказать?
   Первое волнение, казалось уже покинуло ее.
   Зато оно в полной мере передалось Сухинину.
   - Я хотел сказать, что первый тост я мечтал выпить за мою любовь, то есть за тебя.
   - Ну, мы еще выпьем за нее, - склонив головку набок, сказала Олеся.
   - Я дурак ведь даже не сказал, какая ты красивая сегодня, - едва не плача, посетовал Сухинин, - прости меня.
   - Ты еще скажешь, - успокоила его Олеся и мягко и доверчиво положила свою руку ему на плечо.
   Сухинин повернулся к ней.
   Вот, она сидит подле, в двух сантиметрах. Такая желанно-близкая и уже доступная. Но такая еще не знакомая и не изведанная.
   Белая нарядная блузка с короткими рукавами и с большим вырезом, под которым угадываются кружева красивого лифчика.
   Кружилась голова.
   Сухинин волновался. А вдруг не получится? Что тогда делать?
   - Выпьем? - предложила Олеся, - чин-чин?
   - Я боюсь, - признался Сухинин.
   - Чего ты боишься? - спросила Олеся.
   - Если честно, смейся не смейся, но у меня никогда не было близости с женщиной, - сказал он и сам испугался того, что сделал такое невыгодное для себя признание.
   - Не бойся, - тихо сказала Олеся и нежно обвив своею легкой рукой его шею, своими свежими и мягкими губами стала искать его сухих горячих губ.
  
   ***
   На следующий день на работу в Вовин офис Сухинин не поехал.
   Кобелев же из вежливости (а еще кто-то смеет говорить про сибирских медведей) позвонил только к вечеру и робко поинтересовался, как здоровье молодых?
   - Я хочу, чтобы мы завтра же с тобой расписались, - усевшись в подушках, заявил Сухинин, - а уже свадьбу сыграем в Москве через недельку или через две.
   - Зачем ты так торопишься? - улыбнулась Олеся.
   После ванной она стояла посреди комнатки завернутая в белый махровый халатик и щипала виноградинки из вазы.
   - Винограду хочешь? - игриво с огоньком она поглядела на Сухинина.
   - Я тебя хочу, - без деланного пафоса воскликнул он и простер руки.
   А Олеся звонко засмеялась и с пронзительным визгом, играя, прыгнула на диван, в раскрытые Сухининым объятья.
  
   ***
   Идиллию прервал телефонный звонок из Москвы.
   - Ты что там творишь? - рычал в трубку Митрохин, - думаешь, если Пузачев умер, то над тобой сильного папы больше нет и некого больше бояться?
   Такой тон и такой напор застали Сухинина буквально врасплох - разнеженного и расплавленного как сыр пармезан на горячих макаронах.
   - Ты это о чем? - оробев от неожиданности, спросил он.
   - Срочно вылетай в Москву, будешь отчитываться за свои художества, - гаркнул Митрохин и отсоединился.
   - Что то неприятное случилось? - участливо и преданно заглянув Сухинину в глаза, спросила Олеся.
   - Не знаю, - Сухинин неопределенно пожал плечами, - почему-то в Москву вызывают.
   - Неприятности? - грустно вытянув губки, как это делают дети перед тем как заплакать, спросила Олеся и крепко прижалась к Сухинину.
   - Да, не знаю пока, - ответил он, поднимаясь с диван-кровати, что за истекшие сутки верой и правдой служил делу их с Олесей любви.
   - Значит, улетаешь?
   Олеся с нежной преданностью глядела на него снизу вверх.
   - Я вернусь уже через три дня, - наклоняясь и целуя Олесю в шею, выспренно бодреньким голосом сказал Сухинин.
   - Я буду ждать, - вытирая непонятно зачем и как набежавшую слёзку, прошептала Олеся.
  
   ***
  
   У некоторых хорошо настроенных на небесную волну людей случаются не обманывающие их предчувствия. У Сухинина такие предчувствия в жизни бывали не раз. Причем, как предчувствия хорошего, так и предчувствия плохого.
   На этот раз сердце ныло и вещало душе, что что-то такое будет.
   Митрохин был неприятно официален и отчужден.
   Никаких братских объятий и бандитских касаний щечками с похлопываниями по спине. Даже улыбки Сухинину не подарил. Только официальное короткое рукопожатие, сопровождаемое холодным блеском очков.
   И не только встречать его на аэродром не приехал, в нарушение протокола прислав вместо себя или равного по званию простого Колю-шофера, но и принимал его теперь подчеркнуто в бывшем кабинете Пузачева, заставив унизительно ждать в приемной, хоть и три минуты, но ждать, чего не было прежде никогда.
   - Ну, рассказывай, как ты там наших тюменских инспектировал? - сразу указал тему Митрохин.
   - Я тебе давал отчет в прошлый раз, - тоже придав своему лицу выражение постной неприязни, ответил Сухинин, - а результатов нынешней поездки нет, потому что ты меня вызвал не дав мне там даже и дня поработать.
   - Ну, двое суток ты там с проститутками прохлаждался, - без иронии, но с подчеркнутым осуждением сказал Митрохин, - мне все хорошо известно, Владимир Палыч, и как Вова Кобелев тебя купил, и как ты с ним теперь очки Совету учредителей втираешь.
   - Это ты о чем? - сглатывая подкативший к горлу ком, - вскинулся Сухинин.
   - Твоей любовнице Кобелев особняк отписал с участком земли сорок гектар, - это факт? - прищурясь, спросил Митрохин.
   - Не говори так, Олеся не любовница! - вскричал Сухинин хлопая обеими ладонями по столешнице, - она невеста, это мое личное.
   - Тем более, если личное, - Митрохин удовлетворенно откинулся на высокую кожаную спинку кресла, что еще помнило тепло мускулистой спины Игоря Пузачева, - если это личное, значит ты признаешь, что дом с землей были подарены твоей невесте, а значит тебе, так?
   Сухинин молча и не мигая глядел в холодные стекла Митрохинских очков.
   - И тем более, - слегка покачиваясь в кресле, продолжал Митрохин, - и тем более, ты сам предложил Вове Кобелеву переписать дом на имя этой твоей невесты, так?
   Сухинин молчал. Он ждал выводов.
   - А это значит, что ты сам назначил Вове Кобелеву размер взятки за благоприятный отчет по ревизии Вовиных злоупотреблений, по ревизии, которую тебе поручил Совет учредителей, - усилив покачивание и закинув руки за голову, - повысил голос Митрохин, - а это значит, что ты торгуешь интересами компании, господин Сухинин Владимир Павлович, а это значит, что ты простой вульгарный взяточник.
   Крещендо напора внезапно оборвалось, так и не перейдя в апофеоз обрушаемого на голову Сухинина высочайшего гнева. Ни молний, ни железных стрел, ни дождя из ядовитых змей, как в Библии, пока не было. Был только ожидавший ответа раскачивающийся в кресле очкастый Митрохин.
   - Это Вероника тебе нажужжала, - не спрашивая, а утверждая, сказал Сухинин, - обычная бабская интрига.
   - Она не баба, а акционер с одиннадцатью процентами, - все еще покачиваясь, - тихо сказал Митрохин, а ты был послан в Тюмень Вову Кобелева с его художествами проконтролировать, но элементарно взял из Вовиных рук вульгарную взятку.
   - Если бы не конфликт вздорной бабской истерики идущей от ее неустроенности , то это можно было бы рассматривать, как семейное дело, - взяв себя в руки и справившись с волнением, сказал Сухинин, - кабы я принял подарок от той-же Вероники, то Совет не рассматривал бы это как взятку? Так? А ведь Вова Кобелев такой же акционер!
   - Ты передергиваешь, - поджав губы и скорчив гримаску, сказал Митрохин, - ты хочешь представить это как бабскую интригу.
   - А как же еще! - вскинулся Сухинин, - с некоторых пор эта наша мадам вдова вдруг начала невеститься ко мне и вот узнав, что я люблю другую, она просто элементарно ябедничает и раздувает из мухи слона.
   - Ха! Из мухи слона, - Митрохин в свою очередь хлопнул ладонью по столешнице, - из мухи слона! Кабы так, но ведь ты покрываешь приписки в выполнении по дальней насосной.
   - Не приписки в выполнении, а перенос сроков, это огромная разница, - тоже громко хлопнув по столешнице, повысил голос Сухинин.
   Оба замолчали.
   - А ты знаешь, что Вероника любовница Фридриха Яновича? - сощурясь, спросил Сухинин.
   - Знаю, потому как сам их свел, - кивнул Митрохин.
   Снова помолчали.
   - Давай, что ли выпьем, - предложил вдруг Митрохин, нажав кнопку вызова секретарши.
   - А давай, - примирительно согласился Сухинин.
   Покуда секретарша расставляла стаканы, лед и бутылочки с содовой, они молчали и улыбались - каждый своим мыслям.
   - Вероника свои акции решила продать, - дождавшись, когда выйдет секретарша, сказал Митрохин.
   - Королева умерла, да здравствует попса, - сказал Сухинин, отпивая из своего стакана.
  
  
   ***
  
   Глава шестая
  
   Бритва
  
   ***
   Коньково. Следующая станция Теплый стан.
   "Мой миленок совсем обалдел. Назначил мне рандеву в Битцевском парке, сказал, что это сюрприз. Тоже мне. Мастер сюрпризов нашелся. Вспоминаю своего матерщинника дядю Севу, что в детстве моем пел всякие непристойные куплеты. Вот на мотив популярных тогда в его времена "Ландышей", он пел такую гадость:
   Ты сегодня мне принес
   Надувательный насос
   Вставил в попу, стал накачива-а-ать
   Полетела я опять
   Третий спутник догонять
   Не умею поворачива-а-ать...
   Ландыши, Ландыши...
   Это я к чему про это вспомнила? Что за ассоциация такая? Ах, да, это потому что про сюрпризы... И потому что в первоначальном варианте текст песенки про ландыши имел в себе интригу некоего сюрприза, что влюбленный парень готовит для своей девушки. Вот ведь психология какая штука. Голова запоминает прежде всякие мерзкие гадости, нежели что-то приличное и пристойное. Я вот, отчего-то не запомнила ни единой детской песенки, что мы пели на уроках музыки в детском саду, а вот матерные непристойности хулигана дяди Севы все помню. Помню и второй неприличный вариант "ландышей".
   Ты сегодня мне принес
   Длинный хрен под самый нос
   И сказал, что это ландыши...
   Но меня не нае....шь
   Хрен на ландыш не похож,
   Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля-ля!
   Фу, гадость какая.
   А все же, отчего это Алёшка решил устроить нам романтическую встречу в Битцевском парке? Ничего, скоро узнаю.
   Теплый стан, следующая станция Ясенево.
   Вот, уже Ясенево, а там и конечная. Там мой Алешка нам, наверное, романтический пикник устроил. С коньяком, бутербродами и сексом на парковой скамейке. А что? В студенческие времена мы и не такое устраивали. А вот на заднем сиденье в машине я ни разу не отдавалась. Интересно. Жаль, что у Алешки машины нет. Вот у Вади была. Как он там? Вадя... Не отпустили его еще"?
   Ясенево.
   Следующая станция Битцевский парк...
  
   ***
  
   "Завтра меня повезут на следственный эксперимент. В Битцевский парк. Следователь, сволочь, прекрасно понимает, что я себя оговорил, и теперь учит меня и показывает мне, как я насиловал и убивал, чтобы я перед видеокамерой достоверно врал. Теперь ведь не тридцать седьмой год, теперь суду королевы доказательств не достаточно. Помимо самооговора, надо еще самому на себя и улики собрать. Вот оно торжество демократического судопроизводства в свободной стране. Не только сам признайся в том, чего не совершал, но еще и сделай работу за следователей и наделай на себя изобличающих улик, да и на камеру соври понатуральнее, чтобы суд поверил. Надо еще и на суде все подтвердить, да сыграть так натурально, как не всякий выпускник Гиттиса или Вгика сыграет. Ведь судья или присяжный это тебе не Станиславский с его "не верю"... Вобщем, хана мне. Дадут пожизненное. Кончилось все. И ведь даже повеситься в камере на дают. Даже самого элементарного, на что ты имеешь право - распорядиться своей жизнью - тебя лишают. Ты им нужен. Твоя жизнь им нужна. Для суда и для наказания. Для наказания за что?"
  
   ***
   - За что я полюбил Олесю? - задумчиво переспросил Сухинин, - я ее полюбил за доброту ее мягких губ.
   И поймав себя на том, что сказал что-то двусмысленное и заметив, что визави его тонко улыбнулся в усы, Сухинин покраснел, замотал головой и поспешно затараторил, исправляясь, - нет-нет, ты совсем не то подумал, у нее не губы добрые, а это по ее лицу, по выражению ее губ я увидал, я вдруг тогда в доме у Вовы Кобелева увидал впервые в выражении женского лица...
   - Что ты увидал? - спросил Бакланов, все еще ухмыляясь неверно понятой им двусмысленности.
   - Что она не как все эти современные, что только про деньги, только про новые машины, про новые курорты, что она может заплакать, если ребенок не поест, - Сухинин беспомощно встряхнул руками, - ну, я не знаю, как тебе это объяснить, она добрая, и это я увидал, она изнутри добротой светится.
   - Я не понял, что, значит, заплачет, если ребенок не поест, это ее работа. Она воспитатель, бэбиситтерша по нашему, в этом ее профессиональная пригодность, детей кормить и доброй быть, - назидательно, как с недоумком, выговорил Бакланов.
   - Нет, я трижды не то хотел сказать, ты просто не понял, - едва не плача от собственной словесной беспомощности, вскрикнул Сухинин, - я хотел сказать, что вот бабушка моя, когда осознала, что голод в Ленинграде будет, она маму мою, маме тогда только девять лет было, насильно кормила, от себя отрывая последнее, и когда мама отказывалась и не хотела есть, бабушка плакала, это мне мама рассказывала потом, а бабушка-то умерла в Блокаду, а маму спасли соседи, они со связями какими-то большими были, отвезли ее на аэродром и отправили на большую землю. Так вот, я когда бабушкину фотографию рассматривал, у нее такие добрые губы, какие вот-вот могут задрожать от горя или от обиды за кого-то из близких...
   - Ну-ну-ну, только сам теперь не заплачь! - расхохотался Бакланов и обнял Сухинина, - понял я, за что ты Олесю полюбил, она на бабушку твою похожа.
   - Дурак ты, - утирая невольно скатившуюся слезу, отмахнулся Сухинин, - ни черта ты не понял, американец хренов.
   - Правильно, куда мне! Это у вас, у россиян душа на первом месте, а у нас, у янки на первом месте деньги, чистоган, - глумливо пропел Бакланов, - вы душевные, а мы практичные, поэтому и невест по расчету выбираем, а не по доброте губ и прочих черточек.
   - Во-первых, не у россиян, а у русских доброта и духовность, - твердым голосом поправил Сухинин, - а во-вторых...
   - Что во-вторых? - переспросил Бакланов.
   - Ничего, - Сухинин махнул рукой, давая понять, что он не хочет договаривать, - во-вторых, ты просто дуралей, а никакой не янки, тоже мне англосакс с фамилией Бакланов, видали мы таких.
   - Я тебе одно скажу, - приблизив лицо, сказал Бакланов, - ты величайшим в мире уродом и идиотом будешь, если женишься на этих добрых как там ты говоришь, губах и не женишься на Веронике, самым подлым и пошлым ослом ты будешь, это я тебе наверное говорю.
   - Почему? - изумился Сухинин, - почему?
   - Потому что она Митрохину отказала, потому что ее на старости лет осенило, что кроме Пузачева она только тебя и любила и неизвестно еще кого из вас двоих больше, вот почему, - нервно и едва сдерживая гнев, крикнул Бакланов, - не будь совсем идиотом, не смей жениться на добром личике, подумай о себе и о старых друзьях. О будущем подумай.
  
   Когда спина Бакланова скрылась за огородом будок паспортного контроля, Сухинин повернулся и побрел к бару. Он любил выпивать в аэропорту. Здесь алкоголь имел какой-то особый вкус. Как там у Бобы Гребенщикова было? "Налейте мне железнодорожной воды"...
  
   - Товарищ геолог Сухинин? - услыхал он нежное щебетание, сопровождавшееся не менее нежным прикосновением к его рукаву.
   - Ира Лядых, чтоб мне провалиться! - воскликнул Сухинин, узнав свою бывшую коллегу по сибирским изыскательским скитаниям.
   - Я Айрэн Розен, - поправила Ира Лядых.
   - Улетаешь? - спросил Сухинин.
   - Да, мой Арончик все дела здесь поделал, мы теперь улетаем.
   На этот раз на ней была беленькая шубка и ярко-зеленые брючки в обтяжку.
   - Эх, экологов европейских с их Бриджит Бордо на тебя нет, - вздохнул Сухинин, - все пушного зверя себе на потеху изводите.
   - А сколько мы этих песцов на Ямале за просто так постреляли, - гибкой кистью руки махнула Ирина, - сколько там всего было!
   - Жалко что улетаешь, а мы так и не поужинали, - сказал Сухинин.
   - Точно, и я жалею, - доверительно положив свою ладошку Сухинину на грудь, сказала Ирина, - жалею, что мы не переспали с тобой, товарищ геолог Сухинин, - сказала и зашлась звонким смехом, - я ведь как тебя в тот раз в аэропорту увидала, приехала с Арончиком в отель, сразу о тебе справки навела, ты ведь оказывается большой бизнесмен, у тебя семь процентов такой большой корпорации, это меня возбуждает, я тебя хочу.
   - Irene, who is that guy? - обратившись к Ирине, спросил подошедший сбоку старик в модном песочного цвета верблюжьем пальто, - You still making' flirt wherever You want to.
   - Это мой муж Аарончик, - сказала Ирина Сухинину, - Its mister Sukhinin, don't be jealous, he is my former big boss, - сказала она теперь уже обращаясь к Аарону.
   - My pleasure*, - подчеркнуто сухо сказал Розен, не подавая руки и повелительным жестом уводя Ирину.
   - Скоро не семь, скоро восемнадцать процентов будут, - сказал Сухинин в спину уходящей Ирине, - тогда все вы меня очень захотите, все-все...
  
  
   *Ирэна, кто этот парень? Ты всегда вертишь задом, всегда и везде и со всеми.
   Это мистер Сухинин, не ревнуй, он мой бывший босс
   Приятно познакомиться (англ.)
  
  
   - Слыхали, Вероника Пузачева в Склифе, в реанимацию ее отвезли, отравиться пыталась, - поделился новостью шофер Коля, - ее вечером горничная на унитазе полуживую нашла, хорошо та задержалась и домой к себе не уехала, а то не откачали бы... Говорят, таблеток наглоталась.
   - Вот те на! Давай к Склифу поворачивай, чего уж там! - буркнул Сухинин и вдруг подумал о Пузачеве, - был бы жив Игореха, каких бы он оплеух Веронике накидал!
   Сухинин вспомнил, как на четвертом курсе сам вдруг начал глотать всякую дрянь. Из-за идиотской моды.
   На почве любви к музыки сошлись они с одним парнем, тот учился на вечернем, а днем работал лаборантом на кафедре минералогии. Ну, и подучил он Сухинина кушать всякую гадость, вроде эфедрина, кодеина и вошедших тогда в моду седуксена с элениумом. Одним словом -подсадил на колёса. Кодеин тогда в те времена вообще без рецептов отпускался и продавался в виде так называемых "таблеток от кашля" - contra tussim, если по латыни. И еще они нюхали средство для выведения пятен "Сополс" латвийского производства, которое вообще во всех хозяйственных магазинах продавалось - бери - не хочу!
   Однажды, Сухинин пришел к лаборанту домой, новый диск "Назарета" послушать, а у него девчонки какие-то сидят - балдеют. На столе - пачки с колёсами, пузырек этого самого "Сополса" стоит. Лаборант, Сухинин как сейчас, видел его перед глазами - в коротеньких, не доходящих до щиколоток вельветовых брючках песочного цвета, так, чтобы было видно его модные оранжевые махрового материала носочки, что звали "махра", так вот лаборант наливал несколько капель из пузырька на сложенную в несколько раз марлю и прикладывал этот тампон ко рту красивой но очень худенькой девочки. Та глубоко вдыхала в себя и всем выражением своего красивого бледного личика выказывала покорную готовность впасть в нирвану. Вторая девушка, Сухинин даже вспомнил, как ее звали, вторая девушка по имени Оля, вдруг села на колени к едва вошедшему в комнату Сухинину, и тоже активно принялась дышать латышским пятновыводителем. Она закидывала голову далеко назад, раскачивалась в такт несшейся из магнитофона музыке и вдруг, обвив шею Сухинина своими тонкими руками, сказала, - если меня сильно торкнет, не раздевай меня, ладно!
   Сам Сухинин тогда этого "Сополса" нюхать не стал. Не то, чтобы ума хватило, ума как раз ему тогда сильно не доставало, но сработала какая-то врожденная осторожность.
   Однако, кодеина две пачки по десять таблеток в каждой - он накушался.
   Помнил, что был у него тогда какой-то жар и полный бред в голове.
   И еще лаборанта помнил, как тот девчонкам рассказывал, что певица Далида, когда померла от колёс, нарядилась в свое лучшее платье, легла на убранную цветами кровать и приняла две пачки чего-то там такого, что доктора обычно прописывают тем артистам, которые много летают в самолетах и плохо переносят полеты. Бензидрина фенол-биглюканат что ли?
   - Одним словом, - улетела Далида, - громко хохотал лаборант.
   И обе девчонки громко хохотали с ним за компанию.
   А Пузачев, когда узнал про это. Как узнал? А сам Сухинин ему и рассказал - похвастался. А Пузачев ему морду набил. Да еще как сильно набил... И еще Пузачев куда-то сходил и лаборанта того с кафедры убрали.
   Вот каким парнем был Игорь Пузачев.
   И кабы не помер он, вряд ли Вероника себе такое позволила.
  
   Приехали в Склиф.
   Коля включил фиолетовую мигалку и их пропустили под шлагбаум туда, куда въезжают только на "скорой".
  
   - У нас в отделении кстати Володя Высоцкий лежал, - прикуривая от поднесенной Сухининым зажигалки, сказала зав отделением, давно это было, в семьдесят шестом или в семьдесят седьмом, два раза он при мне лежал.
   - Как Пузачева? - спросил Сухинин.
   - Будет жить да поживать ваша Пузачева, - улыбнулась зав отделением, - поживать, да добра наживать.
   - Добра ей муж уже нажил, - хмыкнул Сухинин, - сама бы поправилась теперь.
   - Поправится, вы можете теперь к ней пройти, - ласково проворковала зав отделением, деловито убирая конверт с наличными евро, - она уже не спит, телевизор смотрит, сериал про Громовых.
   - Ну, да...
  
   ***
  
   Она и взаправду лежала и глядела свой сериал.
   Сухинин оценил, что и в таких декорациях, Вероника выглядела на все сто. Ну, если и не на все сто, то на девяносто пять с хвостиком.
   Руки вытянуты поверх одеяла, иголка с трубочкой в голубой венке, бутылочка на железной палке побулькивает рядом. И остренький бледный носик с двумя глубоко запавшими глазками - устремились прямо и вверх, где на кронштейне над дверью висел большой черный телевизор.
  
   - Спутник мчится по орбите
   С перигея в апогей
   В нём КРОНШТЕЙН летит прибитый
   Первый лунный гонорей,
   - сходу улыбчиво продекламировал Сухинин.
  
   - Дурак, - не улыбнулась Вероника.
   - Куда цветочки полОжить? - наклоняясь и чмокая Веронику в бледную щечку, спросил Сухинин.
   - Потише, ты мне капельницу опрокинешь, - шикнула на него Вероника.
  
   Сухинин присел на белую больничную тубареточку и принялся молчать.
   - Ты чего молчишь? - спросила Вероника, - ты молчать ко мне сюда пришел?
   -Нет, я пришел не молчать, - ответил Сухинин.
   - Тогда не молчи, - сказала Вероника и шмыгнула остреньким носиком.
   - А что говорить? - спросил Сухинин.
   - Ну, спроси меня о чем-нибудь, - сказала Вероника, сглатывая мешавший ей комок, - спроси меня о том, почему я здесь?
   - Ну, скажи, почему ты здесь, - согласился послушный Сухинин.
   - Я люблю контрасты, - сказала Вероника.
   - Что? - не понял Сухинин.
   - Контрасты я люблю, вот что, - раздраженно ответила Вероника, - контрасты, типа жизнь и смерть, мужчина сильный и мужчина слабый, холодно и горячо, светло и темно, понял?
   - Понял, - кивнул Сухинин, - Пузачев у тебя был сильный, а теперь ты слабого, то есть меня захотела.
   - Правильно, потому как денег много, а слабого мужчину можно себе позволить, только когда деньги есть, - слабо усмехнулась Вероника.
   - Это мудро, - согласился Сухинин.
   - Только ты не смей меня, потом бросить, - сказала Вероника.
   - Почему? - Сухинин удивленно приподнял брови.
   - Потому что это невыносимо, если тебя бросает слабый мужчина, - ответила Вероника, наконец, отведя глаза от экрана и поглядев на Сухинина, - бросать женщину это прерогатива сильных.
   - Я тебя не брошу, - сказал Сухинин, положа руку поверх одеяла в том месте, где оно накрывало живот Вероники, - я тебя не брошу, promess.
   - Позови сестричку, капельница кончилась, - сказала Вероника и закрыв глаза, вытянула губки бантиком для поцелуя.
  
  
   - Не бросай меня, Сухинин!
   ***
   На свадьбе Сухинин напился вдребезги.
   Напился в хлам.
   Как и положено мужчине слабому, подверженному влияниям и пагубным страстям.
   Вероника была в венецианском золотом платье от Юдашкина, сшитом из фольги цветного золота. Платье облегало невесту, подчеркивая ее соблазнительную гибкость и намекая на потаённую глубинную порочность момента.
   Американский журнал предлагал Веронике миллион за фотосессию в этом платье, но Вероника капризно отказалась.
  -- Gerlish underwear was of pure gold, - в отместку за отказ в фотосессии, написал Американский журнал, - even contraceptive condoms were of pure gold too*.
  
   В Мэрии жених уже был сильно не трезв, и когда мэр Москвы поздравлял их, Сухинин вдруг едва не рассмеялся, настолько забавными показались ему слова, - совет, да любовь...
   Совет, это в смысле Совет акционеров-учредителей, что ли?
   Восемнадцать процентов семейного капитала, это вам не хухры-мухры.
  
   Сухинин не слыхал, как в это время за спиною у молодых, Бакланов говорил Митрохину, - потом, когда Сухинин помрет, Вероника унаследует уже восемнадцать процентом, ты на ней через пол-года женишься, и все будет супер-пупер.
  -- Наверное, - согласился Митрохин.
  
   В машине, когда из Мэрии с Тверской ехали на Кропоткинскую в Храм Христа Спасителя чтобы венчаться, и когда жених потянулся к бару за графином с виски, Вероника сказала Сухинину: "хватит тебе пока, а то упадешь подле аналоя под ноги Владыке, неудобно получится, мне за тебя стыдно будет"...
  
   А банкет, который только для своих, отгрохали в Праге на Арбате.
  
   - Живую музыку хорошую привезли? - поинтересовался Сухинин у Митрохина.
   - Ансамбль Ти-Рекс из Лондона привезли, - ответил Митрохин, - как Вероника просила.
   - Щас пойду, спрошу, могут ли они для медленного танца чего сбацать, - сказал Сухинин, и достав из кармана бумажник, нашел там пятьсот евро.
  
   - Can You play that old song by Mark Bolan, Life's a Gas?* - спросил Сухинин наклонившегося к нему со сцены солиста группы.
   - Yes, shure, sir**, - ответил солист.
   - Братан, ты тогда объяви, что этот танец для жениха и его любовницы, - сказал Сухинин, просовывая пятьсот евро в щель гитары Гибсон-Лес-Пол.
  
   И группа тихо заиграла...
   А Сухинин тихо пошел к столику, за которым сидели Вова Кобелев со своей женой, похожей на певицу Распутину.
   - Олесю привез? - спросил Сухинин.
   - Вон она там сидит, - махнул Вова Кобелев.
   Сухинин отыскал глазами Олесю и пошел к ней.
  
   А группа играла и пела:
  
  
   I could have love you girl like a planet
   I could have chained your heart to a star
   But it really doesn't matter at all
   No, it really doesn't matter at all
   Life's
   I could have built a house in the ocean
   I could have placed our love in the sky
   But it really doesn't matter at all
   No, it really doesn't matter at all
   Life's
   I could have turned you into a priestess
   I could have burned your faith in the sand
   But it really doesn't matter at all
   No, it really doesn't matter at all
   Life's a gas
   (i hope it's gonna last)***
  
   *Нижнее белье было из чистого золота, и даже контрацептивы были золотыми (англ.)
   **Вы можете сыграть песню Марка Болана "Жизнь это Газ"?
   Да, конечно, сэр (англ.)
  
   *** Я бы мог полюбить тебя, как планету
   Я бы мог приковать твоё сердце к звездам
   Но это ничего не значит
   Потому что жизнь - это газ
   Потому что жизнь - это пускание пыли в глаза
   Я мог бы построить дом в водах океана
   Я мог бы отправить нашу любовь на небеса
   Но это ничего не значит
   Потому что жизнь - это газ
   Потому что жизнь - это пускание пыли в глаза
   Я мог бы превратить тебя в жрицу любви
   Я мог бы сжечь твою Судьбу в песке
   Но это ничего не значит
   Потому что жизнь - это газ
   Потому что жизнь - это пускание пыли в глаза
  
   (текст песни Марка Болана "Жизнь это Газ" перевод с английского)
  
   - Я буду к тебе часто приезжать на наши любовные свидания в наше любовное трехэтажное гнездышко на берегу реки Туры, - сказал Сухинин, нежно в танце прижимая Олесю к себе.
   - Конечно, - согласилась Олеся, - ведь это не важно, в браке любящие друг друга люди, или нет, ведь брак это обязанность, это служба, а любовь, это состояние души, а не юридическое состояние.
   - Ты умная, у меня эрекция на тебя, - признался Сухинин.
   - А жизнь это газ, - сказала Олеся.
   - А жизнь, это гас, - согласился Сухинин.
  
  
  
  
   Вместо маленького эпилога:
  
   Вернувшись с Лазурного Берега, где они с Вероникой провели свой "медовый месяц", Сухинин обнаружил свой кабинет буквально ломящимся от подарков. Наорал за это на секретаршу, довел ее до слез.
   - Ну, ты погорячился, - добродушно похлопывая Сухинина по спине, заметил оказавшийся тут Митрохин, - чего ты Мариночку зря обидел? Она что, виновата, что ли, что т ходоки и клиенты все две недели, что ты во Франции нежился, тебе тут кули, свертки и пакеты несли? Люди ведь из уважения, как узнали, что ты женился, на подарки тратились, а Мариночка она что? Должна была их из приемной выпроваживать?
   Сухинин уже и сам раскаивался, что не сдержался. Просто его всегда раздражала эта неискренная чисто подхалимская манера ходоков и клиентов, чьи договора и заработки зависили от его решения, дарить всякую ерунду по всякому мыслимому и немыслимому поводу - и на двадцать третье февраля, хотя Сухинин и не служил никогда, и на Новый год, и на День Рождения...
   - Чего ты такой раздражительный? - участливо поинтересовался Митрохин, - обычно люди, когда у них половая жизнь налаживается, спокойными становятся, а ты...
   Сухинина и правда уже начало одолевать чувство раскаяния. Он вообще, еще там, на Лазурном Берегу дал себе обощание, что начнет теперь новую жизнь. И как бы в ознаменование этой вот "новой жизни", он нажал теперь кнопку вызова секретарши, решив, что не просто извинится, но подчеркнуто извинится при Митрохине, что придаст этому событию особенное значение, знаменующее наступление эпохи великих перемен. Великих перемен, произошедших в нем - в Сухинине Владимире Павловиче.
   - Марина, ты извини меня, пожалуйста, я не был прав, прости, что накричал, я сожалею, ей бога!
   Секретарша, ошалев от неожиданных извинений, испытала теперь куда как больший стресс, чем когда давеча Сухинин орал на нее, за тот, как он изволил выразиться, "срач", что она устроила в его кабинете и в приемной, завалив все подарками от ненужных ходоков.
   - Ну, да что вы, Владимир Павлович, - схватившись обеими ладошками за вмиг ставшие пунцовыми щеки, запричитала Марина, - я и не обиделась совсем, и вы вообще правы, не нужно было эти подарки сюда сваливать.
   - Ладно, ладно, Маринка, - улыбчиво зарокотал Митрохин, - пользуйся тем, что шеф в добродушном настроении, выпроси теперь у него конфетку или прибавку к зарплате.
   - Ой, - вспомнив о чем -то главном и впопыхах забытом, Марина хлопнула себя по лбу, - тут наша сотрудница Воробьева замуж тоже выходит, она просила передать вам приглашение на свадьбу.
   Марина стояла и улыбалась выжидая.
   - Что-то не припомню Воробьеву, - почесывая подбородок, сказал Сухинин, - что за Воробьева? За кого замуж?
   - Ой, да разве вы не слышали? - изумилась секретарша, совершенно воспрянувшая от сухининских извинений, - это же целая эпопея тут была, пока вы во Франции отдыхали.
   - А что такое? - спросил Сухинин.
   - Тут же Битцевского маньяка поймали, наконец, - блестя глазками, восторженно выдохнула Марина.
   - Ну, и какая тут с этой Воробьевой связь? - поинтересовался Сухинин.
   - А такая связь, что эта наша сотрудница Воробьева, она как раз едва последней жертвой этого маньяка не стала, - округлив глаза, сказала Марина, - а замуж она выходит за того мужчину, которого по ошибке сначала вместо этого битцевского маньяка посадили, вот!
   - Ну и ну! - покачал головой Сухинин, - бывает же такое.
   - Помню я эту Воробьеву, - вставил Митрохин, - она у нас газоналивными заправочными станциями занимается.
   - Нет, она в бухгалтерии, - поправила секретарша.
   - Это не важно, - кивнул Митрохин, - надо ей подарок от управления сообразить, такой случай, я сам по "Эху Москвы" про маньяка слышал.
   - Она Владимира Павловича просила лично на свадьбу придти, - уже начав смущаться своей смелости, промямлила Марина.
   - Ну, отчего бы тебе и не заехать? - обращаясь к Сухинину, сказал Митрохин - не всякая наша сотрудница в такие истории попадает, надо такой случай поощрить, на общую удачу.
   - И то верно, - делая Марине знак, чтобы оставила их одних, - сказал Сухинин, - заеду обязательно.
   ***
  
   Когда Вадя узнал, что мне... что нам на свадьбу Владимир Павлович отвалил такую сумму, он сперва обиделся и даже запротестовал. Принял позу оскорбленного чужой щедростью, вгорячах заявил мне, что я должна деньги вернуть. Ах, какого мне труда стоило убедить Вадю в том, что Газпром дает деньги не просто так, что эту премию нам надо использовать по так называемому "целевому назначению"... То есть, если уж сам Владимир Павлович Сухинин, сам начальник первого главного управления приедет на свадьбу, то ее нельзя устраивать в простом кафе-стекляшке на улице Молдогуловой у черта на куличках. Потому что если замуж выходит работница такой компании, пусть и самая рядовая, и но свадебка должна быть рангом повыше, чем у простых ребят с какой-нибудь московской автобазы или с рынка в Коньково. Тем более, что сам Владимир Павлович обещал приехать. Спасибо Маринке Журавлевой - секретарше Владимира Павловича, это она нашла момент, как и когда к шефу подкатиться. Во-первых, Владимир Павлович сам только-только женился, о чем все газеты, да телевидение целую неделю говорили, а во-вторых Маринка умело про битцевского маньяка приплела. Все Владимиру Павловичу лишний пи-ар будет! Так что, уговорила я своего Вадю, что деньги надо принять, да часть из них израсходовать на банкет, сняв для этого ресторан поприличнее. В конце-концов все вышло таким образом, что Владимир Павлович вообще поручил организацию торжества своим помощникам, и те вмиг наняли теплоходик, из тех, что плавают по Москва-реке, такой на котором и ресторан, и каюты, и дискотека... Вобщем, свадебка наша с Вадей получилась. А как свадьба получится, так и жизнь потом завертится.
  
   ***
   На свадьбу к Воробьевой Сухинин решил поехать еще и потому, что Олеся теперь как раз была здесь, в Москве, и свадьба этой жертвы битцевского маньяка была, как раз очень удобным случаем, чтобы им увидеться.
   И идея с теплоходом очень хорошая получилась. Веронике можно потом легко объяснить, почему он на этой свадьбе так задержался. Теплоход-то плывет... Так сразу и не спрыгнешь... Да и куда спрыгивать, если рядом любимая! Любимая Олеся.
   -А пароход плывет
   А дым все кольцами
   А будем рыб кормить
   Комсомольцами...
  
   - Ну и напился же ты, дурачок ты мой, - ласково говорила Олеся, уводя Сухинина в приготовленную для них каюту.
  
   - А мы еще и не так в молодости пели, - пьяно куражась, кричал Сухинин, - мы с Пузачевым и с Митрохой еще пели, типа, а пароход плывет, а прямо к пристани, а будем рыб кормить, а коммунистами...
   - Совсем ты у меня расшалился, - целуя и прижимаясь, говорила Олеся.
   - Я оркестру денег дал, - крикнул Сухинин.
   - Да успокойся ты, - причитала Олеся, - ты им столько надавал, сколько они в жизни не заработали.
   - Я им на что дал, - икнув, сказал Сухинин, - чтобы они нам с тобой пока мы в каюте будем, типа серенады играли нашу, про газ, поняла?
   - Ну, зачем ты так? - гладя Сухинина по щеке, ласково увещевала Олеся, - свадьба то ведь не наша, зачем нам серенаду?
   - Потому что жизнь, это газ, потому и надо, - отрезал Сухинин, - поняла меня?
  
   Сухинин оттолкнул Олесю и тупо округлив глаза, уставился на нее.
   - Поняла?!
   - Поняла, поняла, - послушно закивала Олеся, - вся жизнь это газ.
   - То-то, бля, - вымолвил Сухинин, и икнув, повис на Олесе, позволив ей тащить себя в опочивальню.
  
   ***
  
  
   ***
  
  
  
  
  
   Новый роман:
  
   КОГДА Я УМЕР
  
   Comin' soon
  
  
  
  
   97
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"