Выстукал и увидал, что в первую графу поиска вписывается не фамилия, а имя...
Ага, это они явно по американской схеме ресурс делали. Это в Америке "фёрст нэйм" и "секонд нэйм", типа Джон Мэтьюс или Мерилин Браун... По-русски то было бы наоборот - Мэтьюс Джон и Браун Мерилин... Так они, глядишь, и всю нашу систему поменяют потихому, и станем в паспорте и без отчества писать о себе: Андрей Лебедев, Георгий Дружининский...
Вот найду я Георгия.
Георгий - это имя святых и королей.
Серьезное имя.
Не знаю, как там квин Мэри называла своего сына - будущего короля Георга четвертого, особенно когда не на людях, а в домашней ситуации - Георгинькой называла его или Джорджинькой? Или у них там в Букингемском дворце было всегда положено величать принцев по полной спецификации всех званий и имен даже когда те на горшке? Но вот друга Андрюхина - Георгия Анатольевича, домашние всегда звали ласково и сердечно - Жоринькой.
Ведь Георгий - это имя твердое, жесткое...
А вот Жора, Жоринька, это приятное слуху, вызывающее улыбку мягкое комфортное имя. И буква "ж" в нем звучит... Как майский жук жужжит... "ж-ж-ж...". Весело жужжит, по доброму весело.
Да и сам Жорка такой добрый, такой притягательно "свой", такой классный, что враждовать с ним захочет, разве пожалуй, только неразумный ущербный и от природы злой человек. Теперь про таких говорят - он, де, с харизмами. А тогда про подобных ему говорили, мол, нормальный он пацан.
Жорку по его уму и доброте, даже легкий нарциссизм никогда не портил. Ум, сила и сердечность, что по воле покровительствующего ему знака святого Георгия Победоносца, в день которого шестого мая, Жорик счастливо родился, в полной мере перешли ему от генов его родителей - от каждого из них, от доброго и умного Анатолия Федосеевича и от красавицы Зои Васильевны, Жорка взял самое лучшее... А не наоборот, как это случается порою с иными детьми. И ум, и доброта сердца, и телесная сила, - все перешло ему в полной мере от его родителей, потому как и друг дружку мама с папой любили, и сына своего тоже любили очень сильно. Ну, и Жорик, Жоринька, как и положено умному человеку, всегда умел ценить и любить самого себя, цену себе знал...
Ему скажет мама, - Жоринька, пора в музыкальную школу на урок идти, а он ей в ответ с дивана из своей комнаты, - Я леню-ю-юсь... И не могла мама сердиться на него за такой ответ. Потому как Жорка всему меру знал. И лени. И работе... И ответственности. Порисуется немного в своей сибаритской вальяжности, но на урок все же пойдет. Взвалит на плечо футляр с тяжелым баяном, и потопает на остановку "восемьдесят первого"...
А еще, помимо музыкальной школы, Жорка ходил на Детскую железную дорогу. С восьмого класса по десятый ходил, дослужившись там до помощника машиниста узкоколейного тепловоза... И любил Жорка "железку"... Наверное, оттого, что она тоже "жужжит".
Ну, и ВУЗ выбрал себе - ЛИИЖТ. Ленинградский ордена Ленина институт инженеров железнодорожного транспорта имени академика Образцова, потому что в названии много буковок "ж"...
Ж-ж-ж-ж-ж....
А вот Андрюха институт себе этот выбрал по иной причине.
Коты ведь тоже разные и всякие бывают.
Вот, Жорка - это Кот - "телец"... Майский. Он добрый, вальяжный, сильный, смелый, а потому и удачливый.
А Андрюха - он апрельский. Кот - "овен". Склонный к эскейпизму ревнивец. "Кустарь - одиночка", - как называла его бабушка Соня. Она, хоть и не все в жизни понимала, бабушка Соня, но в характерах людских разбиралась, и внука видела насквозь без рентгена и без микроскопа.
Андрюха из-за ревнивой вредной сути своей - с друзьями ладить не умел. Только было, начнет с кем-либо сходиться, так тут же и рассорится потом. Иного за глупость от себя оттолкнет, другого за холодность, третьему из детской ревности других дружб не простит... И за вышколенной, привитой в семье "московской" воспитанностью, сложно удавалось Андрюхе прятать свое презрительное высокомерие, которым готов он был окатить любого и каждого всякого, кто по его мнению был недостаточно умен и образован.
Однако, с Жоркой у них совпало и сладилось.
Что-то там на небесах сработало, когда они познакомились, и презрев все гороскопы, коты пятьдесят первого года рождения стали ходить стаей не только по мартовским идам, но и круглый год. Апрельский Андрюха, майский Жорка, июньские Валерик и Серега...
Но об этих - позднее.
А сейчас, про то, как Жорик с Андрюхой рыли яму.
***
"Не рой яму другому", - сказал глумливый Валерка... У него была такая манера "шарить под простонародного дурака" и везде и всюду, кстати и чаще "некстати" вставлять свои, из сборников пословиц и поговорок почерпнутые, дурацкие реплики... Вот, и когда комендант студенческого городка - геобазы в Толмачево, приказал Жорке с Андрюхой выкопать яму под мусор, Валерка вспомнил единственно пришедшую ему на ум народную мудрость, ассоциированную на ситуацию с геноцидом.
Почему - геноцидом? Это потому что умный и начитанный студент Коля Шишкин так сказал про коменданта Фишмана, когда тот ввел на геобазе институт принудительно-воспитательных работ.
- Фишман, он не принадлежит к основной государствообразующей нации, - рассуждал умный и начитанный Шишкин, - поэтому, понуждение им студентов, что из числа основной нации к штрафным работам, есть насилие малой нации над большой, что в свою очередь и является ничем иным, как геноцидом.
Валерка и Серега с Андрюхой, разинув удивленные рты, внимали умному диссиденту Шишкину. Лебедев даже на планшетке крупными буквами потом белой краской написал это модное слово - "Ге-но-цид"...
А вообще дело обстояло так.
Фишман - толстенький губастенький еврей из типичных горластых хозяйственников, как мог и как умел, всеми силами пытался, доказать начальству свою нужность... Нужность эта была самому Фишману очень важна. Ведь по сути, студгородок в Толмачево, что в сосновом лесу на берегу речки Луги, являлся самым натуральным санаторием, где при умении, можно было задаром разместить пару десятков своих еврейских родственников, а кое с кого из дальней родни, таки даже и взять плату за дачное курортное проживание... А чтобы студенты помалкивали, видя, как в лучших комнатах и корпусах все лето жила многочисленная родня Фишмана, в то время, как практиканты геобазы были вынуждены по шесть человек тесниться в комнатах, рассчитанных на четверых, наглый комендант избрал тактику превентивного террора.
Вобщем, во время какого-то очередного рейда, Жорка с Андрюхой попали в штрафники и были назначены на принудительные исправ-работы.
Яму под пищевые отходы за кухней копать.
Жорка человек внутренне очень от природы справедливый. В нем есть и совесть, и чувство вины, если его в этой вине убедить... Таких как он, в тюрьме и на зоне называют мужиками. Они не филонят, и если надо - идут работать, а если надо идти воевать, то и воевать идут. Поэтому, когда Фишман сказал, "работать", Жорка не стал роптать. А вот Андрюха... В нем в тот момент, когда над его организмом вдруг нависла угроза принудительной трудовой повинности, в нем включились присущие апрельским котам реле гудиниевского эскейпизма. Рекламных слоганов и девизов Андрюха тогда еще не умел придумывать, но кабы умел, то написал бы на другой стороне помеченной геноцидом планшетки: "на прямой бунт мы не пойдем, но чтобы не подчиняться, что-нибудь, да придумаем"...
А врачом на геобазе служила тогда очень милая, но очень бестолковая врачиха. Она была ровно настолько бестолкова, насколько была мила. Здесь работал закон химического замещения. Женское обаяние замещало в ней отсутствие профессиональных навыков... Да, и впрочем, зачем в студ-городке, где средний возраст проживающих обитателей едва превышает девятнадцать лет, зачем тут врач? Разве что занозы практикантам из пяток вытаскивать, да ссадины зеленкой смазывать... Ну, и тем не менее, даже на такой синекуре, или, может, именно от того, что это была синекура, врачиха наша, как это и случается часто с теми специалистами, которые осознают, что они не очень-то ком-пэ-тэнтные, страдала наша докторша сильными комплексами, и если что касалось ее докторских знаний, запросто могла устроить скандал... Даже в ущерб своему несомненному женскому обаянию.
Оставив Жорку курить и загорать на солнышке, покуда от Фишмана придет его человек и покажет где и что копать, Андрюха побрел в санчасть.
Нельзя сказать, чтобы Андрюха был профессиональным притворщиком-симулянтом, но если надо было, изобразить идиосинкразию или синдром Дауна, мог бы сделать это без труда. Надо было только заранее в справочнике практикующего фельдшера симптомы почитать.
Ну, а вообще, в тот месяц в этом самом Толмачево, по природной брезгливости своей, Андрюха отказывался посещать места общего пользования, то бишь, ходить по нужде в сортир с вырубленными в досках дырками, потому как там либо в чью-нибудь какашку в потемках вступишь, либо вообще поскользнешься, да и провалишься. И из за этой развитой в себе фобии, в то время, как все студиозы по утру, брели гадить в зеленый дощатый сортир, Андрюха трусил в лесок, что рос неподалеку. Там и слабился, подтираясь либо лопухом, либо большим подорожником. Так, по его мнению, было много эстетичней, и гораздо безопасней. По-крайней мере, для ботинок и штанов.
Однако, от глаз наблюдательного студента и мастера спорта по штанге Потомана сей факт Андрюхиной биографии укрыться не мог. Не даром, Андрюха про него стих сочинил: "Потоман всех здоровей - без сомнения, еврей"...
- Ты чо гадить со всеми не ходишь, стесняешься что ли ? - спросил как-то Потоман при всех.
- А я вообще не слаблюсь, - соврал Андрюха, - запор у меня уже неделю от местной пищи.
Потоману, отчего-то эта тема с Андрюхиным запором понравилась, и он начал везде всем об этом с радостью рассказывать. Даже девушкам. Как будто кино какое или книгу прочитанную. Это даже стало темой изысканных салонных бесед, и когда врачиха зашла с обычным плановым обходом в комнату, где жила их бригада, на дежурный вопрос докторши, "есть ли у кого жалобы", Потоман взял, да поделился светской новостью, - Лебедев у нас вот неделю не какает...
- Как же так! - всплеснула руками докторша, - нам в мединституте говорили, что это крайне вредно, столько терпеть!
Ну, и предложила Андрюхе зайти к ней утром в кабинет, "если снова стула не будет"...
Кстати, на том обходе случился с нею, с врачихой рядом тот самый геноцидный Фишман. Он тогда орал, что в комнате грязь, что не убрано, что окурки валяются, что бутылки пустые из под водки под кроватями перекатываются... Ну, и грозя санкциями, даже обещал всем, что назавтра явится в белом кителе и будет специально валяться по полу, и ... "и если хоть пылинка будет потом на белом кителе, студенты , проживающие в этой комнате, будут немедленно отчислены с практики без зачета"...
Все потом мечтали поглядеть на валяющегося по полу Фишмана...
Но сперва, покуда наряженный на штраф-работы Жорка курил на солнышке свою уже вторую с утра "Шипку" без фильтра, Андрюха бодро трусил к врачихе.
У той на крыльце страдательно зеленели помятыми и нецелованными лицами две некрасивые студентки.
"Пэ-Мэ-Эс", - донеслось до тонкого музыкального уха Андрюхи, когда студентки вошли к врачихе на веранду, - у вас Пэ-Мэ-Эс, ничего принимать не надо и вот вам справки на легкий труд.
В Пэ-Мэ-Эсе врачиха явно разбиралась. Девки выскочили с её веранды почти счастливыми.
- А, это вы, - участливо вздохнув, узнала Андрюху докторша, - как у вас дела со стулом? Наладились?
Андрюха вообще-то не любил врать. И поэтому, в тонких случаях нравственного балансирования между добром и злом, предпочитал избирать такие философские конструкции из синекдох и аллегорий, чтобы за двойственностью толкований закамуфлировать неприятный факт вранья.
- Увы, сударыня, сортира я не посещал, - схитрил Андрюха.
- И как же? И живот у вас не болит? - озабоченно поинтересовалась врачиха. Обаяние ее при этом так и переливалось в сообщающийся сосуд врачебной некомпетентности.
- Может, у меня, как и у девочек, этот, как его, Пэ-мэ-эс? - робко спросил Андрюха.
- Нет, я точно могу сказать, у вас не пэ-мэ-эс, - уверенно заключила докторша, и в тот момент, когда от сосуда ее компетентности начало отливаться к сосуду обаяния, она сперва принялась что -то писать в своем журнале, потом, порывшись в тумбочке, достала пачку черных таблеток, и протянув их Андрюхе сказала, - вот примите сразу шесть пилюль активированного угля и сегодня никаких работ, только лекции, только конспекты и легкий труд.
- Легкий труд, - судорожно сглотнув, повторил Андрюха, - да-да, подтвердила докторша, вот вам освобождение сейчас напишу.
Когда Андрюха подтянулся к тылу столовой, где докуривая уже третью "шипку", лежал заголившийся по пояс Жорик, там, возле старой помойки поджидал их невысокий мужичонка в серой кепке, серых, заправленных в кирзовые сапоги пестрядинных портках, и в пиджаке, надетом прямо на майку. В руках у мужика были две новенькие, видать только со склада, штыковые лопаты. А в глазах у него была старая, наверное еще с первой империалистической застрявшая - тоска.
- Отседова и доседова, - меряя будущую яму шажками своих кирзачей, сказал мужичонка.
- Придется нам сегодня копать, - подумалось Андрюхе.
- Придется нам сегодня поработать, - подумалось Жорке.
И оба они синхронно вздохнули.
***
Хорошо летом на природе, когда солнышко греет. И когда ничего в тебе не болит.
По глупой молодости этого не можешь оценить, потому как глупая молодость слепа и расточительна в своем богатстве, расточительна в том, что касается и времени и здоровья, без ощутимой до поры меры отпущенных юному телу природой сил. Потому как полученное даром, вообще трудно оценить. И только к старости, когда и времени, и здоровья катастрофически перестает доставать, начинаешь в полной мере ценить даримое. И солнышко июня, и ласковый шелест ветерка в кронах деревьев, и буднишний полет насекомого над травой...
А тогда...
- Давай, что ли перекурим, - предложил Жорка.
Мужичонка в сером пиджаке ушел, унеся в себе свою тоску и оставив друзьям новенькие штыковые лопаты. Лопаты эти имели длинные белые и шершавые на ощупь черенки, а сами были острые, наточенные и их еще нетронутую делом, некоцанную и немоцанную заводскую черную краску, было просто жалко обдирать и корябать о твердый толмачевский грунт.
Андрюха расстегнул ворот своей черной рубахи и присев на попавшееся под руку полешко, протянул руку к Жоркиной пачке.
- Свои надо иметь, а не у товарищей стрелять, - добродушно посетовал Жорик, но пачку не убрал.
Андрюхе не нравилась "шипка", табак бывал набит в сигареты не плотно, высыпался, прилипал к губе, да и вкус дыма у Болгарии был какой-то кисловатый. Куда как лучше были сигареты американские или эф-эр-гэшные... В тот год как раз разразился международный скандал, западные немцы под давлением Америки отказались поставлять нам трубы большого диаметра для месторождений в Сибири. Об этом все газеты писали. Ну, а так как контракт был уже во многом оплачен советской стороной, немцы возмещали неустойку, в том числе и продуктами питания, ширпотребом и сигаретами. Тогда Андрюха попробовал украденных у мамы сигарет "Астор"... Вот это был вкус, так вкус! Всю бы жизнь курил не отрываясь, покуда не заболел бы, да не помер от рака легких... Но "Астор" стоил тридцать пять копеек и продавался не везде, но только в центре на Невском... А "шипка" стоила четырнадцать копеек и была повсюду. Кстати, у Андрюхи и на "шипку"-то денег не всегда доставало.
Припекало.
- Сними рубаху-то, чего маешься, - сказал Жорка с упреком поглядев на дружка.
Андрюха не любил заголяться.
Стеснялся полноты. Оттого и черное любил, что оно как бы стройнило.
Похожий на Жорку добрый шмель, жужжа тыкался в раскрытые соцветия растений, и от его неделикатных тычков, цветы покачивались, приседая под тяжестью крупнотоннажного насекомого, и шмель этот вел себя в траве совершенно бесцеремонно, как этакий слон в посудной лавке, только в микроминиатюре своего травяного микромира.
С неуловимой для радаров скоростью проносились над головою крупные навозные мухи. Их было много, потому как столовская помойка благоухала рядом.
Но мухи, это обязательная бонусная нагрузка к прелестям лета.
- Ах, лето красное, любил бы я тебя, - начал цитировать Андрюха, но недоговорил.
- Чого сидим? - послышалось сзади.
Серый мужичонка навис над душой и застил Жорке солнце.
- А мы не знаем, как копать, - Жорка развел руками, изобразив на лице полное простодушное недопонимание.
- Яж показывал, отсель и досель, - не зло пробормотал мужичонка, но взяв Андрюхину лопату принялся быстро и ловко снимать слой дерна по периметру будущей ямы.
- Отсель и досель, - приговаривал мужичонка, продолжая снимать аккуратные полоски растительного слоя, - отсель и досель, отсель и досель.
Жорка смотрел на действия мужичонки с уважительным вниманием.
Андрюха смотрел рассеянно, но лицо его тоже выражало покорное благоговение.
Как говорится, "смотреть на то, как работают люди, можно бесконечно долго, как на горящий огонь и на мерцающие в небе звезды".
- Ну, а теперь, копайте на метр двадцать вглубь, - отдавая лопату Жорке, подытожил мужичонка.
Друзья заворожено глядели на прямоугольник со сторонами четыре на два метра, что образовался на земле после волшебства действий мужичонки.
- Я пошел, у меня еще дела есть, а вы тут копайте, - сказал мужичок, - до обеда вам тут как раз.
- Ни хрена себе, до обеда, - тихохонько присвистнув, посетовал Жорик, - тут и до ужина не управишься.
- Давай пока перекурим для начала, - предложил Андрюха и добавил с нарочито деланным английским акцентом, напирая на грассированное "р", как если бы он был иностранец, - р-р-рапотта не ест волк, рапота ф лес не убегайт.
Андрюха вообще-то английскую школу заканчивал. Поэтому некая интеллигентность за ним водилась.
Присели на полешках. Закурили жоркиной "шипки".
- Научил бы ты меня английскому, - лениво пробурчал Жорка.
- Нехрен делать, - щурясь от солнца, ответил Андрюха, - вот я тебе говорю, например, would You like to have a job? А ты мне отвечаешь, what kind of job, mister? А я тебе дальше говорю, not very complicated job, а ты мне на это, done for sixpence mister.
- Это что за херня? - спросил Жорка, расстилая на травке курточку, чтобы лечь, - это ты чего сказал?
- Это я тебя спросил, не хочешь ли ты поработать, а ты меня как бы в свою очередь спрашиваешь, какую работу я тебе предлагаю, - перевел Андрюха.
- Я что? Мудак что ли, работать? - хохотнул Жорка, - от работы кони дохнут.
- Это точно, - вздохнув, согласился Андрюха, принявшись сосредоточенно смотреть, как бабочка-капустница короткими рывками с травинки на травинку перелетает то туда, то сюда, выполняя непонятный авиадиспетчеру маршрут своих глупых перелетов.
- Ну, почём не копаем? - послышалось сзади.
Мужичонка не смотря на поднимающуюся жару, так и не сняв кепки и пиджака, стоял выражая всем своим видом укор и недоумение.
- Вы нам рукавиц не принесли, - посетовал Жорик, - а черенки новые, от них занозы могут быть.
- И сапоги резиновые надо, - добавил Андрюха, - потому что на земляных работах по технике безопасности полагается в сапогах.
Мужичонка ничего не сказал. Только тихо повернувшись, ушел. Также тихо, как и появился. Этакий леший или домовой. Русский человек.
- А интересно, - подумал Андрюха, - наверное вот такие как он, под Курском окапывались, против какой-нибудь там танковой дивизии "Викинг", и вот небось, ротного своего старшину не гоняли за рукавицами, да за сапогами.
- А как по английски сказать, работа не волк? - спросил Жорка. Он лежал - голый по пояс, спиною на расстеленной курточке, лежал, заложив руки за голову и прищурясь, глядя в небо, покусывал в зубах травинку мятлика, выдернутую из растительной подножной густоты толмачевского лета.
- Ворк из нот э Вулф, - хмыкнул Андрюха. Он уже тоже лежал на траве и тоже жевал травинку, словно был по рождению не котом, а каким-нибудь буйволом или лошадью.
- Вот, сапоги вам принес и рукавицы, работайте теперь, - мужичонка грохнул оземь двумя парами резиновых сапог, - рукавицы там, в сапогах найдете, копайте, а то Фишману скажу.
- Смотри-ка, он нам грозит, - тихо, чтобы не услыхал едва отошедший мужик, сказал Андрюха, - придется копать что ли?
- Мне сапоги не тот размер, - кряхтя и до красноты шеи напрягаясь, пожаловался Жорка.
- Надо перекурить, - подытожил Андрюха.
Так и порешили.
Курили лежа.
Смотрели, как кучевое облако медленно наползает, загораживая солнце. Облако наползает, и сразу телу становится зябко. Не то, чтобы холодно, просто - зябко - в контраст с жарой.
- А как ты думаешь, Потоман нашу математичку мог бы отфакать? - сладко улыбаясь своим потаенным похотям, спросил Андрюха.
Ведшая у них практические занятия по математике, юная грудастенькая аспирантка Галина Александровна была предметом массовых вожделений.
- Потоман? - переспросил Жорка и ловя пальцами слишком смелого муравья, что заполз к нему в брюки, морщась ответил, - Потоману слабо, у него денег мало, а Галина Александровна бабёнка дорогая.
Андрюха всегда прислушивался к Жоркиным суждениям. Формально, Андрюха был почти на месяц старше, а вот по жизненному опыту, совсем наоборот, лет на пять младше Жорика, а то и на все восемь. Жорка, хоть и после школы в институт поступил, но рабфаковцы, что поступали в ЛИИЖТ после трех лет службы в армии, да имели по три - четыре года рабочего стажа, Жорку воспринимали как ровню. На мальчишек - школьников, таких, как Валерка Долгов или Серега Краевский, высокомерно глядели, как на пацанов, а вот Жорика воспринимали на полном серьёзе, словно ровесника. Вот какие чудеса жизненного опыта дает детство, проведенное в бандитско-воровском Подъездном переулке. А то Пушкин там писал, де "как много нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт - сын ошибок трудных, и гений - парадоксов друг"... Какой там просвещенья дух! Пожил бы Пушкин, как Жорик, в Подъездном! И не надо было бы никаких Лицеев кончать, сразу бы всю жизнь познал, во всех ее тонкостях и ипостасях...
- Чого сидим? - поинтересовался мужичонка. В глазах его по прежнему жила непреходящая тоска.
- Да вот, размер сапог неподходящий, - поднимаясь со своей курточки, посетовал Жорик.
- Да и вот еще, - встрял Андрюха, - помойка слишком воняет, я не могу, у меня аллергия, я задыхаюсь.
- Помойка? - переспросил мужичок, - помойка на то и помойка, вот и воняет она, потому что переполнена яма старая, вот нам и приказано новую выкопать, а вы сидите и не копаете.
- Так мы бы и рады, - вздохнув, развел руками Андрюха, но воняет, а у меня аллергия.
- Ну, не знаю, что с вами поделать, - покачал головой мужичонка, - разве что за хлоркой сходить, да хлоркой старую помойку присыпать.
- Точно, - сказал Жорик, - хлорка это в самый раз.
Мужичонка снова побрел куда-то в свои неведомые кулуары.
- А Каличаве не слабо Галину Александровну? - спросил Андрюха.
Ему было приятно думать о Галине Александровне. Она хоть и была лет на восемь старше, то есть, ей было лет двадцать шесть или двадцать семь, но Андрюха о ней втайне мечтал. Уж больно хороша! Стройная, тоненькая, гибкая, и с грудью, что твоя Мерилин Монро из "В джазе только девушки"!
- Каличава может, - уже сквозь сон, лениво промычал Жорик, - у Каличавы денег много.
Мечтая о Галине Александровне, Андрюхе нравилось осознавать, что несмотря на огромную разницу в возрасте и в общественном статусе, Галина Александровна была к нему - к первокурснику Андрюхе, совсем не равнодушна. И выгоняла-то его из аудитории чаще других, потому что была по природе своей простой смешливой девчонкой, вчерашней еще студенткой, и чтобы самой не хихикать над Андрюхиными шуточками, гнала его из аудитории прочь, почти каждый вторник и четверг - дни, когда у них была практика по матанализу... И контрольные по интегралам они с Жоркой писали по шесть раз... И вроде, не тупые, были ведь на потоке и рабфаковцы втрое, вчетверо тупее их с Жоркой, а тем зачитывали. А вот им с Жориком - нет. Они последнюю переписку контрольной по интегралам у Галины Александровны на коленях выпрашивали. Вошли на кафедру, когда там никого кроме нее не было, подошли молча к дивану, на котором в узкой юбочке, классически склонив сомкнутые коленки длинных ножек немного вбок, сидела королева математики и повелительница всех производных от переменных функций - аспирантка Михайлова Г.А. и плюхнулись молча перед нею на колени. Встали так, и молчок. А она засмеялась, и говорит им, - идите прочь, зачту я вам контрольную, на экзамене сочтемся...
- Ну, теперича вонять не будет, - возвестил мужичонка, из какой-то медицинской синей бутыли щедро поливая кучу помоечных отходов, переполнявших старую мусорную яму, - теперича работать можно, вонять не будет.
Мужичонка морщился от крепкого запаха хлора, кряхтел, и затыкая бутыль, сказал уходя, - Фишман уже интересовался про яму, после обеда обещался придти посмотреть, так что, копайте, ребята...
Мухам этот запах хлора только куражу прибавил. Как летали до поливки, как и после нее не прекратили летать. Даже возбудились и в неистовство в какое-то пришли, принялись летать с каким то мушиным остервенением.
- Не, Андрюха, надо отползать, что-то воняет так сильно, у меня аж глаза слезятся, - пожаловался Жорик, поднимая курточку с примятой травы.
- А знаешь, хлор использовался в Первой Мировой как химическое оружие, - сказал Андрюха, - от него легкие у пораженных солдат напрочь выгорали, как от внутреннего химического ожога.
- Пошли отсюда, - сплевывая, сказал Жорка.
- А как же яма? - недоверчиво возразил Андрюха.
- Мои лёгкие мне дороже, - подытожил Жорик, оттаскивая от ямы и сапоги и лопату, - пусть яму теперь чем-нибудь другим зальют, чтобы хлором не так воняло.
Отступая, друзья наткнулись на Фишмана. Вместе с врачихой, тот в белом капитанском кителе без шевронов и погон, направлялся в сторону столовой.
- Как яма? - без прелюдии поинтересовался Фишман.
- Мы дерн уже сняли, - начал объяснять Жорка, - но ваш рабочий так хлоркой там все залил, что мы с Лебедевым работать не можем, в глазах режет.
- Да я вас, - растопырив пальцы, и сделав страшные глаза, рыкнул Фишман, - я вас ликвидирую, вы поняли меня?
- А у меня вообще справка с освобождением от работ, - прибегнув к крайней мере, вскричал Андрюха, - ему не очень хотелось об этом говорить, потому как справка была только у него, а у Жорки такой отмазки не было.
- Да я на твою справку ложил с прибором, - заведясь, заорал Фишман, - засунь свою справку себе в жо!
- Как же так! - беспомощно разведя руками, и глядя на врачиху, промямлил Андрюха, - мне эту справку вот наша врач сегодня выписала.
- Я на эту справку... - Фишман начал было развивать тему своего крайнего неуважения к справке, выписанной лагерным врачом и собрался было уже поведать, как он положил бы свой эрегированный гениталий на эту справку, и в каком резиновом контрацептиве был бы при этом его прибор, но врачиха вдруг с визгом прервала его.
- Да как вы смеете так говорить, Шимон Израилевич, это не какая-то там писюлька, это официальная справка об освобождении, и я уполномочена выдавать подобные документы, а вы обязаны относиться к ним с полной серьезностью... Врачиха едва не плакала. Губы ее по-девичьи дрожали, как они дрожат у влюбленных девушек, когда их возлюбленный говорят им о намерении расстаться.
- Идите мальчики, - очень решительно, но надтреснутым почти срывающимся на грани плача голосом, сказала докторша, - идите на занятия, мы с товарищем комендантом разберемся.
- Свободны! - даже не поглядев в нашу сторону, рявкнул Фишман, - убирайтесь, что бы я вас больше не видел.
***
После обеда, когда студенты разбредались по корпусам подремать, да порисовать планшетки, Андрюха с Жоркой обратили внимание, как углубившийся в землю уже по пояс, мужичонка, лопата за лопатой методично выбрасывал на отвал одну порцию грунта за другой.
- К ужину выкопает, - сказал Жорка.
- Ученье и труд все перетрут, - добавил Андрюха, беря сигарету из Жоркиной пачки.
- Без труда не вытащишь рыбку из пруда, - как всегда некстати и не впопад вставил Валерка....
Им было в то лето по восемнадцать лет. Они только что перевелись на второй курс.