Натурализм как апогей реализма стал пиком интереса к искусству, дав плеяду великих имён. Одновременно с этим то был последний шаг перед скатыванием в пропасть, где уже маячила смерть искусства, труп которого авангард встряхивал, но отнюдь не оживлял. Являлись ли великие натуралисты великими художниками или всё же всего лишь великими натуралистами? Служили они развитию или деградации? Врачи душ они были или патологоанатомы? Один из первых натуралистов в литературе Стендаль, вживую наблюдая Наполеона, не подпадал под его обаяние, которое без боя пленяло войска во время Ста Дней. Он вообще никем и ничем не очаровывался: ни женщинами, ни жизнью. Бальзак оставил щедро отпущенные ему остроумие и дар сказителя ради создания сомнительных портретов, уничижающих, а не олицетворяющих эпоху. Если у него и появлялись положительные образы, то он тут же низводил их в пучину презрения, как недостойных сожаления растяп и олухов: Горио, Растиньяк, Монервиль, Рюбампре. Идеальные его герои - те, кто наиболее далёк от идеала: каторжники, пираты, прожжённые циники, вроде де Марсе. Яркий представитель натуралистического реализма Мопассан, блестящий стилист, даже в безобидной сценке с курицами и петухом умудрялся вывести несчастное угнетённое положение женщин и самодовольную ограниченность мужчин. А сколько яда было вложено им в угощения Пышки? Замечательный писатель, изумительно владеющий языком. Куда он направил свой талант? Нарочно обращался к низкому. Вскрывая язвы, резал и здоровую плоть. В результате перед нами искромсанный изуродованный труп реальности. Он умел, но не хотел замечать в жизни прекрасного. Был как "великан в костюме лилипута". Персонажи его вместо сопереживания вызывают, скорее, чувство брезгливости, раздражения. В конечном итоге это было не созидание. Творчество, не выполняющее главной своей задачи. Пламенный натуралист Золя нанёс литературе смертельный удар, низведя искусство до изгаженной нечистотами подворотни. Главной своей миссией и сверхзадачей он мыслил донести эту вонь во всей её омерзительности до читателя. Поэт и философ Минский констатировал: "Почти в течение всего XIX века вся европейская литература тяготела к пессимизму, к отрицанию, к мировой скорби".
Наши реалисты шли по тому же пути. Поначалу из вечной привычки к подражательству, позже создав собственную традицию нигилизации. "Городничий бьёт мещан по зубам - вот главное направление русского реализма". Один реалист со старанием, достойным более лучшего применения, выискивал признаки упадка дворянства. Другой говорил о разложении крестьянства. Третий стегал офицерство. Четвёртый таскал за бороду купечество. Иные твердили вообще о разложении всего и вся. Велемир Хлебников, анализируя историю отечественной литературы, пришёл к неутешительному выводу: "На вопрос, чем занимаются русские писатели, нужно ответить: они проклинают". И Бунин, и Гиппиус, и Розанов сходились на том, что революция и всеобщий погром были следствием русской культуры и, в первую очередь, литературы. Последний вообще сравнивал её с плевательницей. Влекомая передовыми умами, но отнюдь не объективными обстоятельствами, культура двигалась в сторону разрушения. И главными локомотивами на этом пути выступили вовсе не политические идеологи, никогда не имевшие большого числа сторонников, а признанные обществом, часто обласканные властью писатели, вербовавшие с помощью творчества потенциальных бойцов для дела грядущей революции. Чичиковы и Онегины, Печорины и Базаровы, Головлёвы и Обломовы вытаптывали поле действительности, заслоняя собой реально существовавших и реально действовавших Милорадовича и Скобелева, Белинсгаузена и Врангеля, Менделеева и Даля. Вымышленные, даже надуманные герои стали определять жизнь общества в большей степени, чем герои действительные. Разве это не было искажением, более грандиозным, чем байки Мюнгхаузена? Серьёзный и нерешённый вопрос: мы формируем реальность или реальность формирует нас? Слово и дело. Где заканчивается одно и начинается другое? Оскар Уайльд настаивал, что "Жизнь подражает Искусству куда более, нежели Искусство следует за Жизнью... Литература всегда идёт впереди жизни". Это выражается не просто в том, что цитаты и герои "уходят в народ", но и как ролевая модель начинают влиять на мировоззрение и поступки как отдельных личностей, так и широких масс. И придуманный когда-то одним человеком типаж становится общераспространённым. Как писал Набоков: "Вымысел искусства правдивее жизненной правды".
Русский реализм, как и европейский, начинал с описания жизни и быта дворян, потом переключился на жизнь и быт крестьян, далее жизнь и быт городских низов. Муза может облагородить быт, но с гораздо большей вероятностью она задохнётся в пыльных закоулках повседневности. Что у нас и произошло. Излишне пристальное внимание к "сирым и убогим" переросло со временем в желание подражать им и даже у некоторых в преклонение перед убожеством. Это уже было не "нисхождение", к чему страстно призывал символист Вячеслав Иванов, а низвержение. Идеологическая, эстетическая и, как следствие, культурная деградация. Далее пошли детально описанные жизнь и быт солдат. Жизнь и быт заключённых. Куда дальше? Жизнь и быт бомжей? Умалишённые уже были. Как Заневский исследовать мир крыс, копошащихся в собственной шерсти в поисках блох? Можно, конечно, вывести на сцену в качестве главных героев самих блох и их проблемы и нужды, которые связаны преимущественно с ускользанием от крысиных зубов. Энгельс мог с полным на то основанием радоваться, что "место королей и принцев, которые прежде являлись героями рассказов, в настоящее время начинает занимать бедняк, презренный класс, чья жизнь и судьба, нужда и страдания составляют содержание романов". Шиллеровские разбойники и гауптмановские воришки совершенно вытеснили рыцарей Клейста и Новалиса. Правда, вслед за мечтательными дворянами из литературы ушла и рыцарственность как таковая. Разбойники и воры ничего благородного в принципе не совершат. Они лишь грабят и убивают, что, разумеется, является значимой стороной жизни, но вовсе не определяющей и далеко не единственной. Против столь узкой направленности возражал теоретик романтизма Жан-Поль Рихтер: "Когда ветхие прозаики рисуют нам нищету, борьбу индивида с мещанским бытием, как же тоскливо и тревожно становится у нас на душе - боли, изображаемой у них, всегда недостаёт неба, которое распахивалось бы над нею".
Жизнь не только страдание, но и наслаждение. Есть грязь. Но из грязи растут цветы. На цветы не обращали внимания, шли к грязи. Общественные пороки, безусловно, достойны всяческого осмеяния и осуждения, но настолько же не заслуживают к себе повышенного внимания. Красота при этом неизбежно уходит из жизни. Окружающее не способно более привлекать нас. В защиту искусства выступил даже ниспровергатель всего и вся Ницше: "Если бы мы не поощряли безмерно искусства, если бы мы не изобрели этот особый культ нереального, то мысль о том, что всё вокруг ложь и обман, - вывод, к которому подвела нас современная наука, - была бы для нас просто невыносима. Реальный взгляд на действительность не пробудил бы ничего, кроме отвращения, и был бы равносилен самоубийству". Однако реалистичный подход всё же восторжествовал. Всё стало отвратительно. Всё казалось уродливым. Красота - лишь орудие порока. А страсти, служившие причиной великих трагедий, низводятся до банальных пристрастий. Только грязь, пошлость, грех и уродство. Главной жизненной философией при этом становится по выражению великого Соловьёва "импотентный морализм", от которого русская литература так и не смогла излечиться. А к искусству моралист невосприимчив и уже не способен к творчеству. О том же говорил Иванов: "Наш писатель оказывался в роли учителя или проповедника. Это искажало чистоту художественной работы, губило в человеке художника. Художество обращалось в культурную миссию - в зерно, вместо того, чтобы быть цветком". Научить чему-либо для натуралистов было важнее, чем заставить сопереживать, а ведь разум без чувств - весьма жестокий и своевольный господин. Рассказать, то есть самым примитивным образом передать полученную информацию, стало более важной задачей, чем создать что-то новое (по сути создавая через искусство новый мир). Это что угодно, но только не искусство. Смысл искусства в Красоте. К Красоте можно прийти и через уродство. Но для этого надо стремиться к ней, а не к уродству. Чуждый чистому эстетизму Мережковский тем не менее утверждал: "Категорический императив искусства - воля к прекрасному. Художник может созерцать уродство, но не может хотеть уродства". Писатели-моралисты забывали, что тьму разгоняет свет, что лучший способ победить порок это явить его противоположность. Тогда и только тогда искусство выполнит своё великое предназначение. Не просто послужит отдушиной от невзгод, но, указав на недостижимо прекрасное, скрасит и тем самым улучшит наш мир. Соловьёв главной задачей искусства полагал "воплотить абсолютный идеал", что, на его взгляд, должно было неизбежно "одухотворить нашу действительную жизнь".
Нужно уметь мечтать. Уметь наслаждаться. Иногда отвлекаясь от всего ужасного, что есть в жизни. Пусть даже и от самой действительности. Предтече экзистенциализма Кьеркегор доказывал, что единственным способом воплощения высших идеалов может служить лишь побег из мира, так как художник, по его словам, "не может носить в себе эти божественные образы среди жизненной суеты". Совместить идеал и реальность - задача столь же трудновыполнимая, как попытаться пронести горящую свечку при сильном ветре. Предпочитающие идеалу реальность сами тушат этот светоч, зажжённый, между прочим, не ими, а тем, что выше их, выше их собственного представления о себе. Ответственность художника за судьбу своего таланта, и без того слишком велика, чтобы он ещё должен был отвечать за чёткость и верность штрихов, из мириады которых складывается целая картина.
Реализм губит искусство, если начинает преобладать как самодавлеющая ценность, если вместо средства становится целью. Размываются границы талантливого. Каждый, кто занимается описанием своей жизни, попадает в разряд художников. Из искусства исчезает искусность. Как отмечал Ортега-и-Гассет: "реализм призывает художника покорно придерживаться формы вещей и тем самым не иметь стиля". Если убеждённому натуралисту дать задание написать героическую балладу, фантастическую сказку, гротескную юмореску - справится ли он? Хватит ли умения? Ведь даже у самых прославленных реалистов методы и возможности очень ограничены, а это ограничивает и творческое сознание. Наблюдательность вытесняет воображение. Описывать свою жизнь, свой быт, выводить под псевдонимами своих знакомых и встреченных когда-либо людей - не то же самое, что набело создавать образы, придумывать сюжет, творить в подлинном смысле. Лев Шестов: "Писатель, не умеющий вдохновенно лгать, любит бравировать своей откровенностью и честностью. Ему ничего другого не остаётся". Где полёт мысли? Она еле ползёт. Где вдохновение? Пишут от скуки или ради славы, а то, ещё хуже, ради денег. Где Красота? Есть только будни, приукрашенные или изгаженные. Где аллюзии и аллегории? Вместо них пошлая прямота натурализма. Где само искусство? Так писатели становятся описателями. Но тогда чем они отличаются от обычных журналистов? Не случайно столь большое число журналистов переориентировалось в писатели и наоборот. Андрей Белый по этому поводу заметил, что "искусство есть творческая деятельность, но не всякая творческая деятельность есть искусство".
Натурализм - это путь наименьшего сопротивления. Не надо напрягать свой разум, создавая в воображении то, что ещё не существует, достаточно в подробностях рассказать, где был, что делал, с кем говорил, что слышал, что видел. Вот и "художественное" произведение. По Ортеге-и-Гассету: "Творения подобного рода лишь отчасти являются произведениями искусства, художественными предметами. Чтобы наслаждаться ими, вовсе не обязательно быть чувствительными к неочевидному и прозрачному, что подразумевает художественная восприимчивость". Автор описывает окружающие его реалии, говорит о том, что я и так прекрасно вижу и знаю. Зачем же он мне нужен? Разве я слеп? "Ясность реализма" сюрреалист Андре Бретон называл "идиотизмом" и "скотством". В погоне за правдой жизни упускают не только жизнь, но и правду. Правда, как её обозначал отец русского символизма Анненский, в различении Добра и Зла: "Торжеству же правды фантастическое служит столько же, а может быть ещё сильнее, чем реальное". Один из вождей "Молодой Польши" Тетмайер правду в искусстве вообще понимал как "способность прочувствовать собственное воображение". Правда же натурализма изначально лжива. Концентрируются на чём-то одном, как правило, негативном, ибо оно заметнее, а Красоты вовсе не замечают. Не надо забывать о недостатках, они сами непременно о себе напомнят. А вот достоинства есть риск упустить, чем реалисты и грешат. Крупнейший философ-идеалист Шеллинг, рассматривая Человека как такового, уделил внимание искусству. Относительно оного он отметил: "Подражателям вообще свойственно с большей лёгкостью усваивать недостатки исконного образа, чем его достоинства, потому что они проще для усвоения и признаки их заметнее. При таком подражании природе безобразное воспроизводится чаще и даже с большей любовью, чем прекрасное". Красота близка к идеалу, к мечте, кои нереальны и, следовательно, несущественны для реалистического направления.
Невозможно полностью отказаться от реалистического подхода, но глупо и вредно превозносить его и выставлять как высшее достижение. Символист Сологуб писал, что в случае реализма "искусство обращается к простому копированию действительности", вследствие чего, оно "вырождается и падает до наивного натурализма". Из-за пристального скальпирующего изучения жизнь утрачивает притягательность, такие окрыляющие и возвышающие чувства, как любовь и вера, относятся к сфере идеального, но не реального. Если реалист касается идеального, он неизбежно подвергает это сомнению. Достоевский числится среди реалистов, но и он считал, что "Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдёт в себе силу и способность не поверить чуду, а если чудо встанет перед ним неотразимым фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт". Недоказуемое опытом заранее отвергается. Никакой души, ничего, что рождается религиозным экстазом. "Жить, - по Иванову,- не значит только испытывать данность жизни". Но для реалиста именно это, только это и значит.
В натурализме всё подвергается анализу, даже то, что анализу не поддаётся. Возникает излишний критицизм, скепсис. Разбирая по косточкам чужую или, что ещё хуже, свою жизнь, и не пытаются наполнить её высшим смыслом. По мнению Бердяева, "рационализм подрезает корни культуры и творчества". Ограничение воображения приводит к ограниченному сознанию и у художников, и у тех, кто живёт их творчеством. Всё выдающееся - химеры, миражи. Геройство и гениальность у реалистов невозможны. Если они имели место в истории, реалисты найдут как их опровергнуть. Впихнув гениям свои мысли, низведя героя до своей малости. Святость, подвижничество и мученичество в реализме не находят оправдания и понимания. Их прикроют физиологическими подробностями, подселив клопов к затворнику или превратив монашку в распутницу. В жизни многообразной и сложной всё как будто разложено по полочкам. Всё как будто известно, хотя на деле даже функционирование нашего мозга всё ещё остаётся загадкой для нас, что признаёт заслуженный специалист в этой области нейро-лингвист Черниговская. Определив, и то приблизительно, за какие функции отвечают разные участки мозга, никому ещё не удалось установить механизм их взаимодействия, рождающий в итоге наше сознание. С открытием "тёмного вещества" мы поняли, что почти ничего не знаем о, казалось бы, уже достаточно хорошо изученной Вселенной. И чем дальше продвигается научный прогресс, тем запутаннее и сложнее становится мир. Камю ещё полвека назад пришёл к абсурдности этого пути, ибо "наука, которая обещала мне всезнание, превращается в гипотезу". Однако для ультра-реалиста всё просто и понятно. Его "герой" куда-то ходит, с кем-то говорит, о чём-то думает и изредка что-то делает. Против господства натуралистов восстал мистик Леон Блуа. Он клеймил это направление за то, что: "Поборники натурализма или психологизма в литературе вполне доказали, что "жить" значит исполнять все функции, связанные с пищеварением, сном или размножением". Вот и всё. Это и есть суть натурализма. Может быть, упрощённая, но столь же просты и примитивны методы этого направления.
Реализм - это информация. Главная и, пожалуй, единственная ценность реализма - правдоподобность. Благодаря этому и произошло падение значения писателей. Они нам стали не нужны. Мы все сами в состоянии оценить окружающий мир. Как писал Бодрийяр: "Искусство растворилось в общей эстетизации повседневной жизни, в трансэстетике банальности". Герой реалистического произведения - это обычный человек, один из толпы, из миллиона ему подобных. Он ничем не отличается и очень часто ни на что не способен. Эффект от такого подхода заключается в том, что исчезает интерес к литературе. Скучно читать о обыденном и заурядном. Попутно начали обретать всё большую популярность откровенно фантастические сюжеты и детективные приключения, так же далёкие от искусства, как и грубо натуралистичные произведения. Сологуб объяснил это достаточно просто: "Правдивое искусство - либо пустая обывательщина, либо кошмар. Кошмаров же людям не надо. Кошмаров им и так довольно". Реалистический подход погубили сами реалисты. Выполняя функцию обычных газет, они и передали им свою популярность. Пишут то об одном и том же.
Натурализм превратил роман в скучное монотонное повествование, которое не только читать, но такое впечатление, что и писать тяжеловато. Лучшие реалистические образы - это поблекшая фотография, ксерокопия картины. Борясь за смысл и против ненужной картинности и фантазёрства, натуралисты куда более способствуют торжеству абсурда. Подвергание сомнению чудес, приводит постепенно к сомнению в самой жизни, в мире. Поскольку жизнь сама по себе, создание мира, человеческий разум были и остаются чудом. Бретон в своём знаменитом манифесте писал: "В области литературы одно только чудесное способно оплодотворить произведения, относящиеся к тому низшему жанру, каковым является роман". Надо, как он провозглашал, писать сказки для взрослых. Не развлекать, а, развлекая, говорить о сложном и сокровенном. Сказки присутствуют в нашем детстве. Они учат нас мудрости, сопереживанию, дают прикоснуться к чему-то высшему и при этом говорят о мире столько же, сколько и бытоописатели. Наша история немыслима без сказаний, легенд, притч. Романтик Шлегель определял миф, как "художественное произведение природы", в коем "воплощено всё высшее". Отказаться от чудесного человек не в силах. Это означало бы отказ от самого себя. По Лосеву, миф представляет из себя "необходимую категорию сознания и бытия". Оттеснение мифологии не приводит к торжеству реалистичного взгляда. На смену одному культу неизбежно приходит другой. Отвергнувшие Бога, начинают верить во всепобеждающую силу науки, передавая ей божественные функции. "Когда люди не верят ни во что, они готовы поверить во всё", - заметил великий поэт Шатобриан. Но даже у тех, кто, как будто, всё знает и, якобы, ни во что не верит, остаётся где-то в глубоком бессознательном потайной уголок для неведомого.
Суть натурализма заключается в адекватном отображении и фиксировании действительности. Но такая задача вообще невыполнима. Ибо это всегда взгляд художника. Его призма. Искусство нельзя низводить до фотографирования. Кафка как никто умел соединять художественный вымысел и действительность, но даже относительно точки, в которой эти плоскости пересекаются - личности художника, он не допускал никакого единства: "Точки зрения искусства и жизни даже в самом художнике различны". За личиной литературного героя, каким бы внешним отличием его ни наделил автор, всегда скрывается он сам. И взгляды героя - это всегда взгляды, вложенные ему в голову. И никогда литературный портрет ещё не сравнялся с оригиналом. Нагляднее всего это видно по историческим фигурам, чья личность известна не только по художественным отображениям. Толстовский Наполеон мелок и тщедушен. Это карикатура, лишённая даже намёка на достоверность. Чулковские и мережковские портреты российских монархов имеют мало общего с реальными прототипами. Это карикатуры ещё более неказистые. Манн, казалось бы, педантично запротоколировал все поступки, благородные и низкие, все события, великие и незначительные, из биографии Генриха IV, жизнь которого всё равно была много богаче, насыщеннее и ярче. И куда всем королям и дуэлянтам-интриганам Дюма до тех, кого они призваны были изобразить. Такая же картина с историческим фоном, куда погружены литературные герои. Война Ремарка совсем не та, что у Юнгера. Где один видел лишь беспросветную бездну Аида, другому сквозь "стальные грозы" открывался вид на божественный Олимп. Если верить (если в принципе можно верить этому "певцу лжи") Уайльду, "ни один великий художник не воспринимает вещи такими, каковы они есть". Искусство, претендующее на зеркально точную передачу реального, напоминает фальшивомонетчика, уверовавшего в то, что подделанные им банкноты настоящие. Честнее и продуктивнее метод, применённый Кузминым в "Повигах Александра". Заранее избрать путь мифологизирования, что будет не менее соответствовать действительному, чем документальная хроника. Даже представитель науки Юнг был убеждён, что "миф отражает жизнь более точно, нежели наука".
У натуралистов на равных правах с характерами, судьбами, мотивами и поступками людей сосуществуют мебель, одежда и обувь, а физиологические особенности становятся столь же важны, сколь и проникновение в бессознательное. Кузмин был не только видным эстетом, но и глубоким теоретиком. По его мнению : "Натурализм в искусстве почти невозможен, даже губителен. Законы искусства и жизни различны, почти противоположны". Из богатой палитры красок натурализм избрал лишь одну. Чем тогда художник отличается от маляра? Задача реализма - описание, а не творчество. Изначально перед созданием произведения искусства творец обращается к несуществующему реально миру - своим грёзам. Уж сколь бы ни был материалистом Сартр, но и он допустил присутствие необъяснимого в творческом процессе: "Ирреальное порождается за пределами мира сознанием, которое остаётся в мире". С натуралистическим подходом вдохновение и сам его источник обесцениваются. Мастерство изобразителя (сопряженное с приукрашиванием, утрированием, искажением) не требуется, надо чтобы рассказчик метко подмечал детали и фиксировал события. Только слепцу и глупцу нужен такой переводчик действительности. "Король дум" Серебряного века Пшибышевский всячески порицал натурализм: "Натурализм - бездушное, грубое искусство для толпы, для слабого, "нормального" мозга, для неповоротливого, трусливого, плебейского мозга, который хочет, чтобы ему было всё разъяснено и доказано, который всякую глубину, всякую тайну вышучивает и высмеивает, потому что он ненавидит душу, потому что он не может её постичь".
В погоне за правдой жизни русский реализм дошёл до абсурда, до предельного маразма, выродившись в так называемый соцреализм, который от реальности был более далёк, чем самая фантастическая сказка. Логику подчиняли лозунгам. Причины меняли местом со следствием. Революция обернулась не только общественно-государственным крахом, но и культурным. К власти пришёл Хам. Ему нужна была новая, своя, удовлетворяющая его глубоко физиологические потребности культура. Так и появился соцреализм. Ужаснейшее по лицемерию явление, где искусство как проститутку отдавали на потребу толпе и её инстинктам, где позволительно было находить оправдание уничтожению личности и убийству миллионов людей. "Когда безумие безмерно, оно само создаёт для себя мерку", - сказано о нас и сказано верно.
Наша культура при этой ломке и перестройке ценностей напоминала бегуна, набирающего скорость, обгоняющего прочих соперников. И тут ему дают подсечку. Он падает. Пробивает себе череп. Ломает руку, челюсть. Он искалечен, но ещё бредёт к финишу. То же произошло и с русской культурой. Она перестала быть национально русским явлением. Возможно, даже перестала быть и по большому счёту культурой. Настолько уродливый вид она приняла в результате всех катастроф. И пока в Европах и на "прогнившем" Западе пышно цвели, открывались и закрывались новые течения в искусстве: дадаизм, сюрреализм, экзистенциализм, театр абсурда и пр. У нас на всё это был один большой соцреализм. Которым мы как фигой, как кулаком грозили ненавистному Западу. Мы намеренно забывали, что русская поэзия вышла из французской. Что без немецкой философии едва ли бы в таком виде состоялась русская. В результате мы отстали не только в технически-бытовом вопросе, но и культурно. Миновав яркие, вдохновенные стадии, сразу пришли к общему для всего мира культурному тупику, куда загнали человечество неуёмный прогресс и неумный материализм. Век назад Чулков предрёк: "Современности угрожает торжество механического начала, серого и мёртвого".
Господство натурализма означало преобладание в искусстве формалистского подхода. Когда натурализм ушёл, формализм остался. Все нынешние фэнтези-миры неотличимы один от другого, так же как и научно-фантастические баталии. Восторжествовало однотипное многообразие.
Непосредственное присутствие натурализма либо снизилось, либо исчезло, но посеянные им семена дали богатые всходы. Плодоносные поля поглотил сорняк.
Современное искусство принципиально исключает элемент вдохновения в творческом процессе. Едва ли сейчас найдётся хоть один писатель, способный написать роман дольше, чем за год. Настолько вся современная литература поставлена на конвеерный поток. Фантасты и фэнтезисты, детективщики и триллеристы ровным строем шлёпают по проторенной, протоптанной дорожке, послушно следуя указующим путь знакам. "Серьёзные" драматурги смешны в своей нелепой высокомерности и вере в собственную значимость, а неумелые попытки комедиографов развеселить публику во что бы то ни слало, скорее, напротив, вызывают грусть. Желание нравиться превратилось в потребность. Это убивает искусство. Муза слишком чутка и восприимчива, чтобы надевать на неё уздечку и гнать, словно тягловую лошадь. Пугающе точное предсказание относительно нашего времени дал Флобер: "Быть может, красота окажется бесполезной для человека, а искусство чем-то средним между алгеброй и музыкой". Материалистические подсчёты (интересов и запросов публики, критериев редакторов и пр) стали непременными и главными атрибутами искусства, совершенно вытеснив вдохновение - его ныне и не требуется. Всё уже изобретено, проверено и разработано. Надо только занять своё место в потоке и следовать за всеми и со всеми, чтобы ненароком не сделаться никому не нужным. Художник нужен своему творению и только это имеет для него значение. Как учил Гёте: "Глубочайшее уважение, которое автор может оказать своим читателям, это создать не то, что от него ждут, а то, что он считает правильным". Писателя вообще могут не оценить, ни через сто лет, ни через двести, хоть никогда. Популярность не прибавляет искусности, а забвение не убавляет ценности творению. Проза Андреева более известна, чем изящнейшие миниатюры Виктора Гофмана. Классиками стали "стальной" Некрасов и "разгромный" Фадеев. Но разве эти двое дали русской литературе больше, чем совершенно забытые Садовской и Ауслендер? Среди великих французских скептиков-реалистов незаметен и одинок мистик-роялист Барбе Д'Оревильи, создатель изысканных поэм в прозе, воспевающих дворянскую честь. Мизантроп Пруст более растиражирован, чем эстет Гюисманс, вопреки велениям времени вдохновлявшийся мессой. Ренье уступает Франсу в узнаваемости, но только в этом. Почти никто сейчас не вспомнит поимённо всех "парнасцев" или "проклятых поэтов", которым всем вместе далеко до славы Дюма. Однако это не значит, что Дюма привнёс в искусство больший вклад.
Поль Валери: "Кто сказал бы Золя, Доде, что этот столь незаметный - Стефан Малларме - своими немногочисленными, короткими стихотворениями окажет более глубокое и прочное влияние, нежели их книги, их наблюдение над жизнью? Алмаз живёт дольше, чем огромный город".