Аннотация: Мгновение 1 из цикла рассказов "17 мгновений весны". Любовь, потеря и выбор, вставший перед раненой душой, в декорациях дохристианской Руси, в те времена, когда жива ещё была мудрость наших предков.
Когда-то эту историю передавали из уст в уста наши предки, песнопевцы и сказители, называя её былью; затем её рассказывали как древнюю легенду или предание; потом - как красивую сказку, ещё позже - как пустую небылицу, а после она и вовсе забылась. Но только были сорок восемь поколений назад люди, которые видели всё своими глазами и каждое утро здоровались со Златой через забор.
Вот и в тот день поднялась Злата на утренней зорьке, умылась водой колодезной, заплела тугую косу тёмно-русую, надела понёву синего сукна поверх небелёной рубахи, наносила воды на коромысле, что Горик для неё вырезал, напоила всю скотину и повела крутобокую корову Белку на выпас.
Солнце-Ярило выезжало на небо на своём огненном коне, косые лучи румянили Златкины щёчки-яблочки, а она улыбалась и приветливо кланялась всем соседям. Сердце её пело ликующую песнь нового червневого дня.
Солнце поднималось, и уже не розовым, точно тельце младенца, был его свет, но наливался золотом и белым, как поспевающий колос перед жатвой или как свежий сруб дерева. А Злата полола сорную траву в огороде, заткнув углы понёвы за пояс и напевая, учила Грасю мести полы, носила вместе с Малушкой отцу обед в поле, пасла гусей, с громким "кшш!", хлопками и смехом выгоняла курицу с грядок, помогала матери с ужином.
Спускался вечер. Усталые мужчины возвращались с полевых работ, ведя на привязи спокойных, послушных волов. Стадо вернулось с выпаса, и Злата чуть было не перепутала свою Белку с другой белой коровой в стаде. Она звонко рассмеялась и раскланялась с хозяйкой Белкиной двойняшки.
Во дворе Златка ещё раз усмехнулась своей оплошности, похлопала Белку по звонкому, как полный бочонок, боку и заперла её в сарайке, а сама сбегала в избу и нашла красную тряпочку в своём шитье. В тёплом душном стойле Златка повязала красный лоскут на правый коровий рог, отошла на шаг назад и, оставшись довольна своей работой, поцеловала ошарашенную Белку промеж глаз.
Солнце-отец клонилось уже к земле-матушке для поцелуя на сон грядущий, когда Златка принесла в кухню ведро парного молока.
- Матушка, представь только, я Белку сегодня не узнала, чуть было Добравкину корову не увела! - защебетала Златка, свободной рукой обнимая мать, от которой, как всегда, пахло свежим хлебом, молоком и сладко-солёным потом здоровой работящей женщины.
- Да что ты, Златушка! - мать взяла у неё ведро и посмеялась своим мягким спокойным смехом. - Спасибо тебе за молочко, доченька.
- Белке спасибо! Матушка, можно я теперь с девчатами погуляю?
- Можно, доченька, - кивнула мать с ласковой хитринкой в глазах.
- Спасибо, матушка! - Златка поцеловала мать в щёку и протанцевала в девичью.
Там она поправила косу, повязала на голову украшенный чеканкой серебряный венчик заместо обычной вышитой тесьмы, расправила подоткнутую "кульком" понёву, одела передник вышитый да с красными лентами по низу, обернула вокруг шеи любимые красные бусы в два ряда и выбежала на улицу. Собаки перелаивались лениво, со дворов пахло свежей едой, повеяло первой прохладой после жаркого дня.
Обычно собирались петь около Добравиного двора. Туда Злата и направилась. И правда - ещё с конца улицы она заслышала хор знакомых девичьих голосов, выводящих протяжную. Подойдя поближе, Златка вплела свой голос в кружево мелодии и почувствовала, как гулом, гудом отзывается в груди их общее пение - как много ручейков сливаются в бурную реку, так слились воедино голоса одиннадцати девушек. Вывели последнюю строку и радостно переглянулись: хорошо!
- Добрый! - широко улыбнулась Златка в ответ. - Ай хорошо сегодня, девоньки, правда? И работается, и не устаётся!
Девушки захихикали, искоса поглядывая на Златку, одна Мила отозвалась мечтательно:
- Да, Златка. И пижма хорошо уродилась, и болиголов. Я сегодня собирала по лужкам да у реки. А полынь как пахнет! Я всю печь пучками увешала, и у порога тоже положила - будет домовым мои гребни таскать!
Девичья толпа взорвалась хохотом, позабыв про Златку с её женихом. Особенно веселилась Милкина старшая сестрица, Горислава: это она придумала Миле-травнице мелкие пакости делать под видом домового, уж больно та была легковерна и любила как были, так и небылицы слушать. Подружки знали о Гарькином коварстве и с любопытством ждали, чем эта забава кончится.
- Девоньки, айда по главной улице гулять! - кинула клич бойкая Гаря, предупреждая сестрицыны расспросы о причине столь внезапного веселья.
- Айда! - откликнулась девичья толпа.
Кто сидел на лавочке, поднялись, оправили передники, и вся девичья гурьба двинулась, растянувшись во всю ширину дороги, обнявшись по двое - по трое. Снова завели песню, и зазвенела она над вечерней дорогой, над чанами с дождевой водой, в которых отражалось темнеющее небо, над скотными дворами и собачьими будками, над курящимися печным дымком крышами...
Девицы то пели, то гуторили, и вдруг - чу! - топот тяжёлый да частый, будто воловье стадо надвигается. Топот приблизился, вынырнул из пыли и надвигающихся сумерек, и под свист, гиканье и громогласный хохот толпа "конных всадников" рассыпалась на взъерошенных, запыхавшихся парней. Они поспрыгивали с закорок друг друга и обменялись похлопываниями по плечам, местами переходящими в дружеские тумаки и подзатыльники.
- Как дети малые! - Горислава закатила глаза и подбоченилась.
Её позу повторил Ярик, стоявший к девушкам ближе остальных. Ярослав был силён и свиреп, и в селе его за это уважали и даже побивались, хоть и был он всего лишь девятнадцати лет от роду. Косоворотка, казалось, была мала ему, будто вот-вот разойдётся по швам под напором тугих молодецких мышц, перекатывавшихся в рукавах, а из ворота вырастала широкая, как у быка, шея. Лицом Ярик был бы пригож - невысокий лоб, прикрытый своевольными русыми вихрами, прямой нос, рублёный подбородок, здоровый румянец, - если бы не тяжёлый взгляд стальных глаз из-под подозрительно насупленных бровей.
- Весело ли вам гуляется, девицы красные? - без тени улыбки гаркнул Ярик, в упор глядя на Гарьку.
- Весело, Ярославушка, весело нам было, пока вас не повстречали! - с издёвкой отвечала она, задрав круглый носик.
Девчачья толпа за её спиной разразилась дружным смехом. Ярик поиграл желваками и невозмутимо продолжил:
- А мы вас как раз ищем, вместе погулять хотим. Давайте русалку выбирать да в салки играть, - говоря это, он не сводил с Гарьки свирепого взгляда, хоть и обращался ко всем девушкам сразу. Те мгновенно смекнули, что скрывается за этим обменом колкостями, и помалкивали, затаив дыхание от любопытства.
- А мы от вас как раз по всему селу бегаем, - продолжала зубоскалить Гарька, - но от вас же спокою никакого! А русалку выбирать сейчас темно уже.
- А мы и так знаем, которая тут самая красивая.
- А мы, может, умоемся, нарядимся, ленты в косы заплетём - да все русалки будем! Почём тебе знать?
- А ты такая смелая да на язык вострая! Не боишься, что украду тебя ещё до Купала? - Ярик сделал шаг к Гарьке и угрожающе сверкнул глазами.
- А вот и не украдёшь, у моего батюшки заборы высоки! - дразнилась она.
- А ежели я задами проберусь, через огороды? - ещё шаг.
- А вот и не проберёшься, у моего батюшки собаки злы и кусучи!
- А ежели я собак прикормлю да ночью прямо в твою девичью светёлку, а? - Ярик уже с трудом сдерживал улыбку.
- Не бывать тому! - топнула ножкой Гаря, пряча смущение под напускной злобой. - Не бывать! Не надо красться ко мне огородами. Так и быть, выберу я тебя на Купалу через костёр прыгать. Айда ко двору, девоньки! - выкрикнула она, перекрывая поднявшийся в женском стане гомон перешёптываний, аханий и смешков.
Гарька резко развернулась, подталкивая подруг в спины в обратном направлении, а сама блеснула на Ярика взглядом из-за плеча, пряча кокетливую улыбку. Осчастливленный парень очнулся от нежданной радости и, подбодрённый этим её взглядом, поспешно нагнал и подхватил на руки.
- Стой, теперь так просто не уйдёшь! Эге-гей! Закружу до смерти, если не поцелуешь!
Гарька смеялась, уже не скрываясь, но всё же отбивалась приличия ради:
- Ой, ну нет! Это уж слишком! Поцелуй его ещё!
- Закружу-у! Сговор надо поцелуем скрепить, а не то какой же это сговор?
- Нет, говорю тебе! До Купала подождёшь!
Так ничего и не добившись, Ярик спустил брыкающуюся девицу на землю.
Тем временем белоголовый Горик пробрался сквозь толпу девиц, умилённо наблюдавших за сим действом, к Златке и тихонько тронул её за плечо со спины. Девушка вздрогнула от неожиданности и оборотила к Горазду лицо, тотчас расцветшее радостной улыбкой:
- Здравствуй, Горенька!
- Здравствуй, Златушка! Посмотри, что я тебе принёс! - и он достал из-за спины букетик полевых цветов, немного помятый, но ещё сохранявший свой тонкий аромат с привкусом разгорячённой солнцем травы.
- Ой, какие красивые! - протянула Златка с детским восторгом, зарываясь лицом в цветы. - И когда только ты успел их собрать?
- Я сегодня старался дрова побыстрее наколоть, а потом сразу в поле побежал, сказался, что отца встречаю, - парень расцветал счастьем пуще розы прямо на глазах.
- Хорошо сегодня, правда, Горенька? - тихо, проникновенно молвила Златушка. - Птицы поют, земля цветёт, небо высокое-высокое, ветер такой тёплый, сладкий!
- Пойдём хоть гулять вместе! - громыхнул над гурьбой молодёжи Яриков голос. Горик со Златкой громко рассмеялись и взялись за руки.
- А пойдём! - прозвенел Златин голосок.
И парни с девушками, смешавшись и разбившись на небольшие группки, двинулись вдоль главной улицы села медленным шагом под частые взрывы смеха и оживлённый гомон.
Злата с Гораздом шли молча, и на миг Златка положила голову на сильное, надёжное Гориково плечо, так ей захорошело. А он тут же напечатлел на её приглаженных волосах лёгкий поцелуй и согрел дыханием Златкину макушку. Она чуть вздрогнула, убрала голову с его плеча и спрятала в цветах густо покрасневшее лицо, крепче сжав горячую ладонь Горика.
Подол неба заткала широкая полоса облаков, и розово-золотые столпы света пронзали их и упирались в пшеничные поля. На лица и белые рубахи ложились румяные отблески. Прохлада одолевала летний вечер и заставляла девушек крепче прижиматься к парням...
Разошлись к полуночи, когда месяц-пастух уже играл на свирели своим бесчисленным звёздам-овечкам песнь о том, как мудры боги и как прекрасен мир дольний, а соловей подпевал ему, журча лунной водой в серебряном горлышке.
На другой день повели по селу русалку, играли с ней в салочки у реки. Русалкой выбрали, конечно же, Гориславу - кому охота с Яриком спорить? Через неделю жгли купалец, выбирали суженых и прыгали через огонь - и Горик со Златкой не разжали рук! Потом суженые венчали друг друга пышными венками из ромашек, тысячелистника и колосьев, а после заката пускали по реке венки со свечами на плотиках из веток и соломы и до рассвета гуляли парами, обнявшись: искали цветок папоротника в лесу.
Только Горик со Златкой не гуляли. Когда спустили венки, а волхв провозгласил суженых мужем и женой на эту ночь, Горик, как и другие парни, попросил Златку скрепить их сговор поцелуем. Весь этот день, полный солнца, счастья, запаха дыма, трав и разгорячённых тел, обещал ему согласие, обещал блаженство, и он уж было наклонился к Златиным губам, что рдели, как сладкая малина, - как она уклонилась от поцелуя, ладонью слегка упершись в грудь Горику. Глаза её были опущены, виднелись лишь дрожащие ресницы, а щёки полыхали, как маков цвет.
Горазд опешил. В голове его проносились мысли, одна безумней другой: "Ах, вот оно как? Поигралась, да засомневалась, хорош ли Горик-гончар? Чай, купцов сын к Златке клинья подбивает? Ну что ж, иди с миром, зазнобушка моя!"
Горик снял со своей груди ладонь, излучавшую болезненный жар, молча развернулся и пошёл к волхву. Златка вскинула ему вослед мокрые глаза, приподняла руку и порывисто вдохнула, будто хотела окликнуть, но раздумала. Когда Горик обернулся, чтобы посмотреть, не ждёт ли Златка его возвращения, она уже брела в сторону дома, поникнув головой. Для неё праздник был окончен.
Горик пинком отправил в реку довольно большой камень, и боль в пальцах ноги заставила его прыгать по берегу на одной ноге, на время позабыв свою злобную досаду. Изругав в пух и прах местных леших и кикимор, он прихромал к Богдану Вещему с традиционным для отвергнутых или просто одиноких на Купала вопросом:
- Волхв-батюшка, чем велите в Купальскую ночь пробавляться?
Тот лукаво сощурился, смерил Горика оценивающим взглядом и молвил:
- Будешь стеречь шалаши в лесу, чтоб честному люду спокойней было. Ты ведь, как я вижу, сегодня боле не ходок, - усмехнулся волхв, имея в виду Гориково короткое общение со злосчастным камнем.
И всю ночь Горик вместе с другими горе-женихами стоял рядом с шалашами, опершись на большую сухую палку, высматривал в небе звёзды сквозь нежно шелестящие кроны и слушал лес, бурлящий жизнью и праздником. Далёкий смех, плеск воды в реке, уханье совы, треск веток и факелов, сладкие стоны, собачий лай, чьё-то пение, шум ветра в листве, какие-то стуки и шорохи доносились до его слуха, смущали ум и чувства.
"Ну почему же, почему она отвернулась? Всё же к тому шло! И через купалец она со мной прыгнула, и венок мне одела... Что же ей не по сердцу-то пришлось?.." - думал тяжёлые думы Горик.
А тем временем Златка в своей светлице ревела белугой:
- Ну зачем я отвернулась, матушка, зачем?! Я ведь и сама не знаю! Всё же к тому шло! Я хотела, чтоб он меня поцеловал, но вот тогда не захотела, или испугалась, или ещё что... Ну почему я такая ду-ура, ну почему-у?..
Мать гладила Златку по голове, умывала ей лицо холодной водой, шептала успокаивающие заговоры и иногда чуть улыбалась уголками губ.
- Всё к лучшему, доченька, всё к лучшему. Леля да Макошь знают, что делают. Твоё сердечко лучше ведает, как всё устроить надобно.
Наплакавшись, измученная Златка заснула у матери на руках, как когда-то в младенчестве.
Минул червень, наступил жаркий липень . Марево колыхалось над дорогой и полями. Златка часто выпрямлялась и отирала запястьем пот со лба, работая в огороде. Скотину донимали слепни, жирные мухи залетали в дом и мешали спать под утро. Но виноградная лоза вилась всё выше, наливались соком помидоры, вишни покраснели с того боку, что повёрнут к солнцу. Земляника уже отошла, но в душистом малиннике ещё можно было найти ягоды, тёмные и водянистые или мелкие и подсохшие.
Горик больше не приходил ко плетню, не звал Златку погулять. Единственной отрадой были вечерние посиделки у Добравы. Гаря с Яриком собирались играть свадьбу после жатвы, но Гориславе доставало ума и чуткости, чтобы не говорить об этом при Злате. Вот и сейчас, стоило Златке приблизиться к оживлённо гудящей девчачьей толпе, как кто-то шикнул, и все замолкли.
- Вечер добрый, Златка! - радостно прозвенел Гарькин голос. - А мы сегодня затемно купаться хотим. Пойдёшь с нами?
Звёзды уже проклюнулись в непроглядной синеве, когда девушки дошли до реки и уселись на бережку, разостлав сарафаны. Воздух был тёплый и по-летнему густой и ароматный. Были в нём и луговые травы, и дымок из села, и бодрящий запах хвои из сосняка, и тонкий влажный аромат ночных цветов. Река текла под невысоким обрывом у ног девушек: тёмная, блестящая, как стеклянная змея. Звук льющейся, струящейся, булькающей воды успокаивал.
Ночь была волшебная. В такие ночи русалки танцуют на пригорках, а потом прыгают одна за другой в манящую чёрную воду рек и озёр, чтобы вернуться по весне. Девицы поддались этому очарованию, их весёлый гомон притих, а потом и вовсе замолк. Завели протяжную, да на середине бросили: залюбовались.
Всходила полная луна, большая, молочно-белая, в голубом ореоле сияния. Стало хорошо видно лица, траву, деревья на том берегу. Река-змея оделась в серебристую чешую и замерцала, извиваясь тысячью хребтов.
- А давайте страшилки рассказывать, а? - робко предложила охочая до небылиц Мила.
- И правда, давайте! - живо подхватили остальные. - Ночь-то какая дивная! Сейчас во всё поверить рады будем!
- Ну что, кто первый? - деловито спросила Гаря, оглядывая девушек, сужавших кружок.
- Ну, давайте, что ли, я? - скромно предложила Любава и покашляла.
Она всегда немного волновалась, когда приходилось быть в центре внимания, но знала, что хорошо рассказывает, и любила щегольнуть своим талантом лицедейки. Девушки придвинулись к ней поближе, чтобы не упустить ни звука, и выжидательно замерли.
- Ну, так вот, значится, - начала Любава, слегка замявшись. - Вы же знаете, есть у меня другая бабушка, бабушка Милица, живёт она в селе Лытари. Изба бабушки моей стоит на отшибе, видна река из её окон... Я всегда туда ходила купаться, когда мы у неё гостили, и вот прошлым летом тоже я решила туда сходить ночью. Думаю: "А что? Дом близко, если что случится - буду кричать, все услышат. Бояться-то и нечего".
Среди слушательниц пронёсся ропот неодобрения Любавиной беззаботности и укоризненное цоканье.
- Так вот, - рассказчица понизила голос, так что всем пришлось прислушаться, и лица девушек склонились к центру кружка, - спустилась я вниз, по узенькой тропинке прошла на то место, где и всегда плавала, залезла в воду. А было темным-темно, я еле видела берег, хотя и зашла недалеко, так только, что вода мне до пупка доходила. Светила ярко луна, вот прямо как сегодня, - девушки невольно оглянулись на большую луну, повисшую над рекой. - Мелькали края маленьких речных барашков, было очень красиво. Я пошла дальше. Мои ступни уже не касались дна - и тут меня кто-то начал дёргать за ногу, вначале чуть-чуть...
С этими словами Любава прикоснулась своими ледяными руками к голым щиколоткам двух ближайших к ней девушек, те взвизгнули, а одна даже подскочила. Дружное испуганное аханье пронеслось по девичьему кружку. Любава с важным видом покивала головой, как бы подтверждая истинность своих слов, и продолжила, тревожно хмуря бровки и в нужных местах размахивая руками:
- Я испугалась, поплыла к берегу, но почему-то вода стала меня от него отталкивать, как будто течение уносило меня всё дальше и дальше. Я хотела закричать что было сил, но начала захлёбываться.
Тут Любава сделала страшные глаза и сказала зловещим голосом:
- Меня тащила какая-то невидимая сила на дно. Волны стали плескаться сильнее, я начала тонуть, уже в изнеможении пошла ко дну...
Девушки позажимали рты руками, а некоторые тихо попискивали от ужаса.
- Как вдруг я открыла глаза в воде и увидела девушку очень красивую. Никогда не видала я таких красавиц: волосы длинные, золотистые. А только была она, девоньки, совсем голая, а вместо ног - рыбий хвост. Она светилась, как лучина. Я испугалась и опять начала стремиться наверх, выплыла и почувствовала дно под ногами. Я стояла, мысочками еле-еле касаясь песка. И всё вмиг затихло, волны успокоились.
Слушательницы испустили вздох облегчения.
- Ногу мою кто-то ещё держал, но уже не тащил. Тогда я сказала русалке: "Пожалуйста, отпусти", - и всё, она испарилась. Я вышла на берег и побежала домой. Рассказала матушке, матушка засмеялась и не поверила. Ну да, конечно, прошло-то всего частей десять, как я ушла, а мне показалось - целая вечность... Русалка та мне запомнилась на всю мою жизнь.
Любава торжествующе выпрямилась и сложила руки на переднике, горделиво оглядывая белые от ужаса лица подруг с выпученными, как у русалок, глазами.
- Ох, и страсти же! - проблеяла Мила, первой нарушив жутковатую тишину.
- Вестимо страсти! Когда тебя ночью в воде за ногу дёргают! - подтвердила Добрава.
- Я теперича купаться не пойду, я боюсь! - протянула Ладушка, младшая сестрёнка Любавы шести лет.
- Ну вот, дитятю напугали! - с улыбкой сказала Златка и погладила дитятю по голове.
Все удивлённо обернулись к Златке - она всю дорогу до речки ни слова ни с кем не вымолвила, а тут на тебе - улыбается сидит! Но самое большое удивление ждало их впереди:
- Давайте теперь я свою страшилку расскажу! - лукаво улыбнулась Златка и поманила к себе Ладушку.
- Рассказывай, коли не шутишь, - одобрила Гарька.
Девушки приготовились слушать, а Ладушка устроилась на Златкиных коленях, чем обе остались чрезвычайно довольны. Златка подалась вперёд, выкатила глаза, передразнивая Любаву, и начала рассказывать громким шёпотом:
- Русалка на берегу сидит, хвост в речку опустила и зелёные волосы расчёсывает. Пришли дети купаться. Русалка говорит: "Дети, дети, уходите! Это моё место. Кто будет купаться - того защекочу и на дно утащу!" Дети испугались и убежали. Пришли на речку рыбаки - рыбу ловить. Русалка говорит: "Рыбаки, рыбаки, уходите! Это моё место. Кто будет рыбу ловить - того защекочу и на дно утащу!" Рыбаки испугались и ушли. Прилетели лебеди и сели на воду. Русалка говорит: "Лебеди, лебеди, улетайте! Это моё место. А то перья повыщиплю и на дно утащу!" Лебеди рассердились, вытянули шеи, зашипели. Схватили за зелёные волосы русалку и полетели. Понесли её над чёрными лесами, над высокими горами. Бросили в синее море и кричат: "Тут места всем хватит!"
Ладушка рассмеялась и захлопала в ладоши, а девушки разочарованно протянули почти хором:
- Ну, это же не страшно! - и тоже засмеялись.
- А вот теперь и купаться можно! - Златка первая вскочила и стала развязывать передник.
Остальные тоже скидывали одежду, задумчиво расплетали косы, глядя на реку. И вот уже русалочий косяк входит в воду. Их молочные тела кажутся призрачными в свете луны, а пушок вокруг головы голубой, как лунный ореол.
- Девоньки, а вода-то тёплая! - радостно вскрикнула Златка, отталкиваясь от отмели ногами, и девицы с тихим плеском тоже погрузились в воду. Река ласково и сильно обнимала их тела упругими струями. Воды её так прогрелись за жаркий день, что от них, казалось, вот-вот повалит пар.
Этим вечером Злату охватило удивительное для неё самой веселье: хотелось скакать и смеяться, шалить и озорничать, подмигивать девчонкам, показывать им язык и щекотать их, чтоб тоже смеялись с ней вместе! Теперь она с удовольствием ощущала скольжение воды на коже, переворачивалась на спину, и волосы её плавно колыхались под водой, как водоросли, и блаженная улыбка блуждала на губах её. "Как прекрасно жить на белом свете! - думалось Златке. - Какое тут всё красивое и приятное! Разве можно не радоваться такой ночи, такой луне, такой траве и реке?.."
Наплававшись и наплескавшись, стали выходить на берег, блестя мокрыми волосами, плечами и бёдрами.
- Эй, Златка, это моя рубаха! - обиженно вскрикнула Добрава и схватила Златку за руку. Злата присмотрелась - и правда, вышивка-то другая!
- Ох, прости, Добравушка! Прямо как с коровой вышло, да? - и она со смехом вернула рубаху владелице.
Но где же тогда её одежда? Была где-то рядом... Златка всё вертелась на бережку и уже начинала волноваться, как вдруг кто-то шёпотом позвал её по имени. Она подняла голову и огляделась. Все её подруги были заняты каждая своим делом: натягивали рубашки на мокрые телеса, заплетали друг дружке косы, гуторили, смеялись...
- Златка! - шёпот шёл из-за кустов, и на этот раз он был сопровождён шевелением тёмных глянцевитых листьев и потрясанием светлым комом тряпья над ветками.
- Ах вон оно что! Шутница нашлась, тоже мне! - пробурчала Златка и решительно двинулась в сторону кустов. - Ну, сейчас я тебе покажу, как одежду у честного люда таскать! - грозно прорычала она, раздвигая ветки.
Тут чьи-то сильные руки затащили её в заросли и рывком заставили пригнуться, присев на корточки.
- Горик! Ты?! - изумлённо ахнула Златка.
- Да, я, - Горазд приложил палец к губам в знак молчания.
- Да как ты?.. А ну отдай! - задыхаясь от гнева и смущения, почти прокричала Златка. Одной рукой она пыталась прикрыть нагую грудь, а другой - достать пропажу из-за Гориковной спины.
- Да тише, тише ты! - он в отчаянии зажал Златке рот ладонью.
Её глаза снова расширились - теперь уже от ужаса, и она принялась брыкаться и толкаться. Не видя других средств соблюсти тишину, Горик бросил одежду, привлёк Златку к себе и прошептал ей на ухо торопливо и горячо:
- Я отдам тебе рубаху и понёву, только если пообещаешь выйти за меня!
Златка затихла и воззрилась на Горазда. Взгляд её был цепким и глубоким, как рыбацкий крючок.
- Златушка, я люблю тебя. Выйдешь за меня замуж? Давай после Новолетия свадьбу сыграем. Хочешь? - взволнованно тараторил он.
Она всё смотрела в Гориковы глаза, и взгляд её постепенно наполнялся пониманием, теплотой и искорками озорства.
- Ярила тебя, что ли, надоумил? - она слегка толкнула Горика в грудь кулачком.
- Хочешь? - повторил Горазд, слегка тряхнув Златку за холодные плечи.
- Как вернёшь одяг, так сразу и отвечу, - коварно улыбнулась она, совсем по-русалочьи.
Горик понял. Он поднял с земли ворох Златкиного платья, неуклюже его отряхнул и протянул ей. Она коснулась его руки под тканевой охапкой, сверкнула глазами, шепнула:
- Да! - и, напечатлев мимолётный поцелуй на его щеке, исчезла.
Всё ещё не веря, Горик приложил ладонь к пылающей щеке, запрокинул голову к небу и выдохнул навстречу кружащимся в хороводе звёздам:
- Спасибо, Леля!
После Горик ходил к Златкиным родителям свататься, и её отец, усмехаясь в жёсткую русую бороду, вложил Златкину дрожащую и оледеневшую правую руку в Горикову горячую и влажную ладонь. Были смотрины с красными лентами и красными от волнения щеками, было рукобитье меж отцами с довольным покряхтываньем...
Златка с матерью всё свободное время проводили за перебиранием и укладыванием приданого в добротные дубовые сундуки, шитьём отдарков родне, вышивкой обрядовых рушников и свадебного сряда: всё красные ленты да узорочье. С особым чувством одевалась теперь Злата к вечерним гуляньям: вот уже сняла она свой серебряный венчик, свою девичью красу, и одела расшитую бисером плачею, которую скоро сменит на кику двурогую. Бисерная плачея была очень красива, и всё же каждый раз, бросая на неё взгляд, Златка задумывалась о грядущих переменах в её жизни, и ей начинало казаться, что прозрачные бисеринки и правда похожи на мелкие цветные слёзки...
Подходило к концу лето, готово было праздничное платье, и Златка, что ни утро, первым делом бежала посмотреть на него, потрогать плотный передник и расшитые рукава. Одяг висел всё на том же месте, обещая новое, неизведанное счастье, от предвкушения которого сердце подпрыгивало до самого горла, замирало и опадало в трепете сладкого испуга.
Сжали рожь и пшеницу, скосили и заготовили сено. Кошки окотились, а курицы высидели цыплят. В конце серпня, как всегда, бросали жребий, выбирая требу Перуну. Выпало "жертва". Седой до белизны волхв покачал головой, нахмурясь:
- Давно не выпадало кровавой требы. Сделаем, Перуне, как ты велишь! - и он воздел руки к небу.
К Перунову дню не нашлось подходящего быка, все были пёстрые. На дворе Головни был чёрный бык, мощный, плодовитый, со свирепым взглядом, но у него на шее, ближе к груди, нашли белое пятно, о котором и сам хозяин не знал. Пришлось выбирать петуха.
Петух был хорош - рыжий, без пестрины, с огромным красным гребнем. Он сидел на руках у младшего волхвова сына Милона, подростка с волосами цвета выжженной солнцем травы. Петух гордо вертел головой, осматривая толпу поселян, собравшихся перед капищем.
Все мужчины села старше восемнадцати лет выстроились в ровный полукруг, все подпоясанные праздничными кушаками, в вышитых красным косоворотках, что их матери и жёны стирали накануне в реке, нашёптывая заговоры на воинскую удачу и славу, - загляденье, да и только! Юноши и мужчины по одному подходили к капищу и бережно складывали в щиты своё оружие: кто охотничий нож, кто булаву, а кто и меч, прикоснувшись к нему сперва губами, а затем лбом.
Горик весь трепетал, смущался и волновался, как девица на смотринах, и страшно злился на себя за это. Златка была тут же, в пёстрой, гудящей разговорами толпе женщин напротив. Её белое от волнения лицо то и дело мелькало перед его глазами, от него негде было скрыться... Она смотрит, она надеется, она ждёт... Горик крепче сжал кулаки, вгоняя ногти в плоть ладоней. После случая на реке купальским вечером он знал, что боль телесная отвлекает от терзаний душевных.
Подошла его очередь. Горазд глубоко вдохнул и твёрдыми широкими шагами вышел вперёд, приложил к сердцу и поднял к небу правую руку, отдавая дань уважения богам и предкам, и положил в один из круглых щитов свой топор. Топором Горик владел лучше всего. Он быстрее отца колол дрова и рубил сухостой в сичне-месяце . Отец говорил, что и в бою топор принесёт Горазду воинскую славу.
Горазд вернулся в строй, воссияв, как солнце по весне. До конца ритуала возложения оружия он стоял, выпятив грудь и устремив блестящий взгляд поверх голов поселянок, не в силах справиться с распиравшей его гордостью пополам с облегчением.
Окинув мужчин серьёзным взглядом пронзительно светлых глаз, Богдан Вещий развернулся лицом к деревянному изваянию Перуна с золотыми усами и приступил к славлениям воинственному богу:
- Пожещемоти, боже! Яко се намо деяцеши суру пити. Смертию а на врази грендешеши, а тоя беяшеши мещем твоем.
Ритм волхвова голоса усыплял сознание и пробуждал нечто новое, мощное, щедрое, от чего тёплая щекотка разливалась в груди. Вещий то громогласно возвышал голос, то понижал его до поглаживающего ровного полушёпота.
- Жертву ти правихом кокошем, - с этими словами старик принял из рук мальчика беспокойно встрепенушегося петуха и осторожно уложил птицу на краду. - А тако поём славу а великоща твоя! - резкий взмах серебряного жертвенного топорика - и тёплая кровь потекла тоненькой струйкой по специальному желобку в круглую серебряную чашу.
Заговорив кровь, волхв разделся по пояс и поджёг краду с обескровленным петухом. Пламя с треском и хрустом пожирало жертву. От крады повалили едкий черный дым с запахом жжёного пера.
Над огнём Вещий освятил оружие и воинские обереги, поднесённые жёнами и матерями. Когда жертвенный костёр прогорел, волхв объявил начало обрядового кулачного боя. Жребий пал на Ярика и Броньку, кузнецова сына. Противники были достойные. У Ярослава - природная медвежья сила, тяжёлая рука и свирепый, властный нрав. У Бранислава - сильные, натруженные в кузнице руки, ловкость и лёгкость, опасная грация хищника и гордый прищур.
Горик расстроился, что ему не досталось обломанной стрелы. Даже сразиться с Перуном и пасть побеждённым было большой честью. А победить Велеса в Перуновом обличье и подавно. С другой стороны, Горику не хотелось бы очутиться на капище ни перед одним из этих бойцов, чьи кулаки были, как молоты.
Поединщики вытянули из колчана две стрелы, и Ярику досталась та, что без наконечника. Ноздри его расширились, а губы сжались. Это значило, что ему придётся проиграть: он - Велес.
- Велес, скотий бог, угнал у Перуна-громовика стадо небесных коров. Стали они в пути тучны, да так, что не могут идти дальше, - волхв указал на стада тяжёлых кучевых облаков, обложивших горизонт от края до края и замерших в безветренном сухом поле небосвода. - И тогда Перун настиг скотокрада, и сейчас сойдётся с ним в честном бою, чтобы вернуть утраченное. Да начнётся великая пря! - Вещий воздел руки к небу, и поединщики начали сближаться.
"Перун" традиционно двигался от деревянного идола бога-громовика, а "Велес" - со стороны Велесова камня на противоположном конце капища. Покружили друг напротив друга, неотрывно глядя в глаза, выискивая, выжидая слабину. Ни один не отвёл взгляд, не дрогнул. Сцепились. Посыпались частые глухие удары, дыхание стало глубже и громче. Толпа кричала:
- Пе-рун! Пе-рун!
"Перун?! Да как бы не так!" - бушевало тщеславное сердце Ярослава. Уж сколько раз он силушкой богатырской с ребятами мерился, и всякий раз заламывал соперника. Неужто теперь пасть ему побеждённым?! Вот руки противника обхватили уже его грудь стальным кольцом, стеснив дыхание. Толпа взликовала, и слёзы горькой обиды вскипели на Яриковых глазах. Не знали его руки, спина, его дух поражений - и знать не хотели, пусть в облике Велеса, пусть на обрядовой пре! "Не бывать тому, не бывать!" - подумал он, напряг всё тело, резким рывком разорвал захват Броньки и осыпал его градом яростных тумаков.
Кровь брызнула из рассечённой брови "Перуна", и поселяне охнули, в ужасе подавшись на шаг назад. Подбадривающие крики разом смолкли. Остался лишь оглушительный гул крови в висках и шумное дыхание с присвистом.
Броня сумел остановить кулаки своего соперника, которые обрушивались на него подобно мельничным крыльям, и оба поединщика, упершись руками в плечи друг друга, принялись кружить, как сцепившиеся рогами лоси во время весеннего гона. Между ними разыгрывался невидимый зрителям поединок взглядов. Ярик смотрел злобно, устрашающе расширяя ноздри и время от времени жмурясь и отряхивая едкий пот. "Я не сдамся!" - говорили его потемневшие от отчаянного напряжения глаза.
Взгляд Бранислава был хладнокровным, ясным, спокойным. Он коротко, еле заметно кивнул, и тут только Ярик прочёл в его голубых глазах: "Да, ты сильнее меня. Я знаю". Морщины на Яриковом лбу разгладились, и он ослабил хватку, дав завалить себя на землю и обездвижить.
- Перун победил Велеса! - с поспешной радостью объявил волхв, успевший вместе со всем селом облиться холодным потом ужаса. - Он вернул себе небесное стадо и будет теперь заправлять им мудро, себе на славу, нам на урожай! Слава Перуну!
- Слава! - дружно отозвались селяне, вскинув правые руки ладонью к небу.
Краткие всполохи молний на горизонте, а затем и сухой треск грома поддержали торжество Перуна. Народ взликовал пуще прежнего, завидев доброе знамение.
Бронька освободил Ярика от стального плена своих колен и молча, серьёзно, почтительно протянул ему руку. Тот принял её с благодарной улыбкой, вскочил на ноги и радостно закричал, поднимая правую руку Бранислава:
- Слава великому Перуну, слава!
- Слава! - снова охотно ответила толпа.
Бронька рассмеялся, и крепкое богатырское объятие поединщиков завершило бой.
Горик с беспокойством следил за ходом поединка, смеялся и славословил вместе со всеми, но с этим объятием он вдруг почувствовал: вот сейчас. Сегодня, сейчас, уже через миг детские игры закончатся, и он станет мужчиной, воином, защитником, гордостью и опорой семьи и всего села. И сердце его ёкнуло, подпрыгнуло до горла и упало в самые пятки ещё до того, как волхв провозгласил начало посвящения в воины.
Женщины с песнями покинули капище, прихватив детей. Златка, проходя мимо, нарочно коснулась рукава Горазда и прошептала благословение. Горик лишь рассеянно улыбнулся ей, глядя невидящим взглядом. Златка вздохнула - что ж, матушка предупреждала её об этом.
Старшие мужчины тоже отправились готовиться к тризне. На капище остались лишь юнцы в возрасте посвящения и несколько парней постарше, не сумевших пройти испытания в прошлый Перунов день.
Волхв сотворил небольшую молитву предкам и развернулся лицом к посвящаемым. Лик его был грозен, словно зарева далёких пожаров играли в его глубоко посаженных глазах, словно все ветры, Велесовы внуки, гнездились в его длинной белой бороде и усах. Устрашающей силой веяло от него. Никогда ещё не видел Горик таким Богдана Вещего, старого мудрого балагура.
- Сегодня вы умрёте, - провозгласил волхв, стукнув о земь посохом.
Волосы зашевелились на голове у Горика, но почему-то он не удивился ничуть. Горазд понял: именно это и должно случиться, он это предчувствовал. Старец обвёл глазами юношей, заныривая взглядом в каждого по очереди и ощупывая изнутри: не окаменело ли сердце? Не обмякло ли от страха, робости? И главное - готов ли посвящяемый?
- Вы умрёте для самих себя, своих семей и всей общины в образе мальчиков и юношей, - продолжил Богдан. - Нижний мир подвергнет вас испытаниям на силу духа. И если вы пройдёте их успешно, доказав, что достойны звания воина, вы возродитесь для новой жизни в теле посвящённого Перуну мужа.
"Я должен, - подумал Горазд, - И я сделаю это. Да примет нижний мир мою душу, да помогут мне души предков".
Волхв подходил поочерёдно к каждому из цепочки испытуемых, изображал широкий замах ритуальным топориком и "срубал" голову с плеч, останавливая серебряное лезвие у самой шеи парня. Затем он осторожно, с помощью подмастерьев, выбранных им для обучения, укладывал юношу на землю навзничь и проводил по его лицу ладонью, закрывая глаза.
- Теперь ты на пути к Нави, - шептал старик на ухо посвящаемому. - Закрой свои глаза для красок этого мира, замкни свой слух для его звуков. Отныне тебе остались лишь глаза души твоей, всеведающие острые глаза.
Горазд различил тихий, мерный бой большого бубна, как раскаты далёкого грома, и еле слышные переливы тонкой свирели, плавные, как полёт незримых духов.
Вот и к нему приблизился волхв, и его шеи коснулась холодная нить серебра, и этот холод пронизал его всего с головы до ног, и тело оцепенело, став чужим. Свет погас, Вещий прошептал напутствие его отсечённой голове, терявшей нить за нитью связь с Явью - и вот уже души предков реют над ним с приветственной песнью...
Прошли часы, а может быть, годы - в Нави нет времени. Горазд то ли видел сны, то ли блуждал по изначальному лесу - но только он был выведен из этого странного пограничного состояния нежным прикосновением к своему лбу тёплой и сухой ладони.
- Восстань, Горазд! - приказал волхвов голос из глубин бытия.
Горазд открыл глаза и встал. Он уже перенёсся в Навь? Всё было какое-то знакомое - и в то же время неуловимо чужое и новое. Цвета как будто стали ярче, воздух - прозрачнее, небо - выше, птичье пение - мелодичнее. Понятие расстояния пропало, все предметы и люди казались странно далёкими и чёткими. Больше всего его поразила царившая вокруг тишина. Она была полной и абсолютной. Щебет бесплотных птиц выделялся в ней, как кровь на снегу. Горазду подумалось, что если бы снежинка или тополиный пух коснулись сейчас земли, звук их падения разнёсся бы по всей округе, как колокольный набат.
Волхв подвёл Горазда к полосе из рассыпанных по земле свежих угольев шагов в пять - шесть шириной.
- Вот огненная река, отделяющая Явь от Нави. Нужно пересечь её, чтобы проникнуть в страну мёртвых. Но нельзя сделать это слишком быстро, иначе, не успев почувствовать перемену, ты сойдёшь с ума и навеки останешься здесь, на этой границе. Иди же, Перун тебе в помощь! - волхв прикоснулся к плечу Горазда ободряющим жестом, которому тот подчинился, как тонкое молодое деревцо дуновению ветра.
Он ступил в огненную реку, переливающуюся плотными, вязкими волнами, светящуюся изнутри жарким оранжевым светом, как огонь за печной заслонкой, как раскалённый металл в кузнечных тисках. Зачем-то он считал шаги: один, два... Странно, ничего, никаких ощущений. Видно, и правда река навья, а сам он - дух бесплотный. Три, четыре, пять... Внутри началось какое-то брожение, вроде зуда, но только глубоко, в самых печёнках... Шесть, семь - вот он, берег Нави!
Волхв потребовал показать ему стопы. Они были все в чёрной саже, но кожа под её слоем осталась ровной и чистой.
- Хорошо, - кивнул Богдан после осмотра. - Первое испытание пройдено. Второе ждёт тебя у родового дуба.
Да, и здесь есть родовой дуб. Вся Навь - зеркало Яви, как отражение леса и тебя самого, глядящегося в озёрную гладь... По пути к дубу Горазд снова возвращался в своё тело. Босые стопы начинали ощущать холодную гладкую траву.
Под дубом сидел один из учеников волхва, ряженый в устрашающую маску, вырезанную из дерева, и весь изукрашенный ритуальными узорами, чёрными и красными.
- Час второго испытанья пробил! - усмехнулась маска, а голос ряженого звучал гулко, как когда дети в бочку кричат, балуясь.
- Покажи свою смекалку, воин!
Дай мне верный ответ с трёх попыток -
Допущу тебя к третьей из пыток!
Коль смекалка тебя подведёт -
Будешь в землю зарыт, как вон тот.
Маска кивнула в сторону Ярика, что лежал поодаль, по шею закиданный дёрном, и отводил глаза в жгучем стыде и яростной досаде. Сердце Горазда сжалось от сочувствия: такому силачу и здоровяку, смелому охотнику, чьей сокрушительной мощью и выносливостью восхищалось всё село, - и провалить испытание перед посвящением в воины, дойдя лишь до середины?! Ярик сейчас, наверное, страшно терзался.
- Как несчастного освободить? - с улыбкой протянула маска, проследив полный живого сострадания взгляд Горазда. - Свою пробу ему подарить.
Горазд мгновенно перевёл взгляд на глаза маски - чёрные провалы, в глубине которых проблёскивали две влажные искорки, - и веско произнёс:
- Отдаю две.
Ему показалось, деревянные глаза сначала расширились и тут же хитро прищурились:
- Хорошо же, юный воин.
Уваженья ты достоин.
Две из трёх твоих попыток
Перейдут князю ошибок.
Ярослав обратил к Горику лицо, в котором гордость и смущение боролись с горячей признательностью. Горазд коротко кивнул ему и обратил сосредоточенное лицо к ухмыляющейся маске. "Ну, Горик, соберись! - подумал про себя парень. - Ошибиться теперь никак нельзя".
- Вот сейчас увидят люди,
Смел ты или безрассуден.
Наконец-то мы узнаем,
Столь умён ты, сколь и храбр?
Горик почувствовал, как дрожат колени, а слух заволакивает ватной пеленой густого тумана...
"Нет, держись, стой, крепись!"
Горазд задышал глубоко и медленно, сначала прерывисто и громко, затем всё ровнее.
Усмехающаяся маска была снисходительна и дала Горазду немного времени, чтобы тот мог успокоиться. Через несколько мгновений она начала вещать низким ухающим голосом, безумно хихикая в конце каждого двустишия:
- Три братца пошли купаться - хи-хи!
Два купаются, третий на берегу валяется - хи-хи!
Искупались, вышли - на третьем повисли - хи-хи!
"Искупались, вышли"... В голове у Горазда мелькнула картинка: Златушка, выходящая из ночной реки в косяке русалок. Вода стекает с её гладких блестящих волос, которые кажутся чёрными.
И познакомились они у воды - у колодца, где Златка набирала воду, а Горазд долго таскал вёдра до её дома в надежде разговориться. Он смущался, искал, о чём бы завязать беседу, разглядывая в упор коромысло на своём плече. Оно было такое старое, что уже рассыхалось, а краска и подавно с него обвалилась. И он сам смастерил для Златушки новое коромысло и расписал его синими цветами. Тогда-то и появился у них первый предмет для разговора...
Как любовался он тонкой грацией её свободных и плавных движений, когда она несла на своих округлых плечах вёдра воды, не проливая ни капли! Как любил он бахвалиться перед ней силой, когда её младшие братья повисали на этом коромысле, а он удерживал его на плечах, краснея и пыхтя, кружил мальчуганов, как на ярмарочной карусели, а Златка заливалась смехом, хлопала в ладоши и сгоняла детвору обратно на землю!..
Постойте-ка! "Братцы повисли" - да это же вёдра! А тот братец, что не купался, - коромысло и есть!
- Вёдра и коромысло! - выпалил Горазд, не успев обдумать правильность этого ответа, внезапно пришедшего ему на ум.
- Прошёл ты и второе испытанье, - с неожиданным бесстрастием молвила маска. - Последнее - у Велесова камня.
Горазд поклонился волхвову подмастерью и вернулся к капищу, за которым и находился валун, испещрённый священными письменами. Нечай и Третьяк уже сидели там, прислонившись к камню спинами и глядя в небо. Горик присоединился к ним. Спустя какое-то время рядом подсел Ярик и впился в Горазда горящими от счастья и волнения глазами. Тот кивнул ему с улыбкой, говорившей: "Я рад видеть тебя здесь!" - а затем снова поднял взгляд к небу. Перун увёл за собой Велесово стадо: расчистилось выбеленное до голубизны небо и проглянуло солнце. Тёплые лучи его с отеческой нежностью гладили лица парней, приготовлявшихся к последнему испытанию.
Когда к Велесову камню стянулись все участники испытаний, к ним приблизился волхв в сопровождении пары дюжин мужчин с красными повязками на челе и предплечьях. Парни мигом повскакали на ноги. Богдан обвёл испытуемых суровым взглядом из-под насупленных белых бровей и произнёс назидательно:
- Воин умеет разделять тело и дух, воспитывая первое и следуя за последним. Воин в совершенстве владеет своим разумом, ибо это главное его оружие. Воин не позволяет чувствам выбить из его рук меч ума. Истинный воин умеет не только биться, но и сохранить свою жизнь для последующих битв: умеет скрываться и выслеживать, запутывать следы при вражеской погоне, чтобы появиться у ворога за спиной. Ваше умение стать непойманной дичью проверит третье, последнее испытание. У вас есть час , чтобы оторваться от погони, пробраться незамеченными к священному дубу и коснуться его листьев. Да начнётся великая охота во славу Перуна! - прокричал Вещий, воздев руки к небесам.
Забили военные барабаны, крик и рёв устрашающих боевых кличей мужей в красных очельях оглушил Горазда своей внезапной мощью, и он дал стрекача, как перепуганный заяц. Горик бежал, ошалевший, что было сил, не чуя ног под собою, а внутри всё трепетало от топота погони и грозных окриков прямо за спиной. Вот кромка леса впереди, ещё совсем немного! Горазд нутром чуял, что в лесу, среди разросшихся замшелых деревьев, среди множества запахов, шорохов и звериных следов - его спасение.
Он вломился в лес, как бур в прорубь, исхлестав берёзовыми ветками лицо; перемахнул через ствол поваленной осины и кубарем скатился в овраг; проехался по влажной палой листве, раздавив несколько грибов. Над головой Горазда раздался собачий лай. Он судорожно прикинул, где мог протекать ручей, и принялся карабкаться по скользкому склону оврага наверх. Слава Перуну, он был более пологим, чем тот, по которому Горик сюда попал, и парень смог продолжить свой бег, прыгая через трухлявые пни и хватаясь за деревья руками, прежде чем собаки и люди заскользили в низину. Со всех сторон раздавался шум шагов и дыхания. У Горазда не было времени оглянуться и различить, погоня ли это так близко, или другие беглецы, бросившись врассыпную, теперь растянулись цепью, и эти тревожные звуки гнали его всё дальше, всё быстрее.
Вот он, ручей! Горик сбежал к нему семимильными шагами, под горку, чуть не летя, плюхнулся с разбега в ледяную воду, извалялся в ней весь, чтобы вытравить с одежды запах страха, и продолжил путь, оставляя за собой мокрую дорожку. Увидев, что вода больше не стекает с одежды, он резко сменил направление, запетлял, как заяц, на бегу оторвал белый клок от подола рубахи, нацепил его на костлявые пальцы иссохшего куста, ещё раз круто завернул...
Когда Горику показалось, что он достаточно запутал след, он укрылся под корнями дерева, поросшими длинной белёсой травой, что укрыла его, как женщины укрывают волосами возлюбленных по ночам. Горик отдышался в затхлых сумерках с запахом вспаханных полей и древесных грибов, унял бившую его крупную дрожь и осторожно раздвинул растительную занавесь, заглядывая одним глазом в открывшуюся щель. Снаружи, казалось, никого не было. Только ветер шумел в кронах, да кричали невидимые птицы.
Горик выбрался из своего укрытия, ещё раз огляделся и, убедившись, что пока он в безопасности, стянул с себя ещё влажную рубаху и возил её по земле и грязи, пока она не стала бурой, как жухлая листва. Облачившись в обновлённое таким образом одеяние, Горазд смастерил себе из веток деревьев, еловых лап и травы некое подобие венка. Венок этот был широким - настолько, что, по расчётам Горика, если присесть на корточки и наклонить голову, он закроет лицо и сделает своего владельца незаметным - по крайней мере, на приличном расстоянии. Оставшись доволен своими приготовлениями, Горик по солнцу, деревьям и журчанию лесного ручья определил, в какой части леса он находится и где должен быть родовой дуб, и отправился в избранном направлении.
Горазд не знал, где могли быть расставлены сторожи (а они должны были быть, дабы усложнить задачу испытуемым), на самом ли подступе к дубу или также и далеко от него, по всему лесу, а потому на всякий случай перемещался короткими перебежками от дерева к дереву. Это напомнило Горику, как он ещё мальчишкой играл в "войнушку", и они с друзьями обстреливали друг друга шишками из рогаток, прячась за стволами - эх, если бы и сейчас все стволы были такими же широкими! Проходя по ельнику, Горик набил карманы шишками - авось пригодятся!
По тому, что лес стал светлее, и по еле уловимому запаху дыма от капища и сельских дворов Горазд понял, что родовой дуб уже близко. Сердце его забилось чаще: сторожи должны быть где-то совсем рядом. Он припал брюхом к земле и пополз медленно, скрытый высокой травой и венком-невидимкой. Его глаза почти ничего не различали за колышущейся травой и нависающими листьями венка, поэтому ориентировался Горик, более полагаясь на богатые земляные и травяные запахи, открывшиеся ему во всём своём многообразии и оглушительном великолепии. Он сверялся со всеми шорохами, хрустами и шелестами, треском и стуком... С удивлением обнаружил Горазд у себя новую способность: толковать язык птиц и отличать тревожные птичьи вскрики от радостных и беззаботных. Его чувства обострились настолько, что, казалось, шли впереди него и по бокам, оповещая, предупреждая, останавливая, подгоняя, настораживая.
Ага, вот и первый стражник! Горик замер и вгляделся: то был Коновал, здоровенный детина, сильный, как пахотная лошадь, в расцвете лет, отец большого семейства и хозяин большого подворья. В открытом поединке Горазду было с ним не совладать, зато Коновал был простодушен, как добрая собака. Это было Горику на руку: он осторожно достал из кармана одну из шишек и закинул в траву через голову сторожевого. Коновал мгновенно встрепенулся, посмотрел туда, откуда раздался шорох падения шишки, и нахмурился подозрительно. Горик чуть было не прыснул со смеху - как же просто его провести! Ещё три шишки полетели в том же направлении. Опасливо озираясь, Коновал покинул свой пост, чтобы поглядеть, что там творится.
Как только он отвернулся, Горик стал медленно пробираться за невидимый круг сторожей. Пот катился с него градом, сердце колотилось, как десяток боевых барабанов. Вот Коновал вернулся на место, но Горик уже за его спиной - замереть, усыпить его внимание полной тишиной... Выждав, Горик стал продвигаться дальше, вжимаясь в землю-матушку, двигаясь плавно, чтобы колыхание травы над ним походило на дыхание ветра...
Завидев священный дуб на опушке в отдалении, Горик с трудом поборол в себе желание вскочить и побежать в его объятия. "Встану - меня заметят, и испытание мне не будет засчитано. Ещё год ходить в мальчишках?! Ну уж нет!" Горазд собрал всю волю в кулак и так же медленно прополз последние сажени. Лишь оказавшись в тени раскидистого батюшки-дуба, где царила спасительная прохлада, а от необхватного ствола веяло спокойствием и силой, он встал во весь рост и протянул руку, касаясь тёмно-зелёных резных листьев. О, как сладко было вновь расправить плечи и грудь, дышать свободно, кричать, не прячась!
- Я прошёл, - с тихим достоинством заявил Горазд дубу. - Я прошёл! - закричал он в небеса, вспугнув галочью стаю.
Из леса на крик выбежал Коновал.
- Эй, как это ты?.. Ух, молодчина! - его растерянное лицо расцвело улыбкой одобрения, когда он узнал парня в несуразном венке.
Горик сорвал с головы свою шапку-невидимку, достал из кармана шишку и бросил Коновалу в руки. Тот поймал её, разглядел - и оба громко рассмеялись. Погрозив напоследок Горазду пальцем, Коновал снова исчез за зелёной занавесью леса.
На капище Богдан снова уложил на землю всех прошедших испытания и приказал облить их "живой водой", чтобы вернуть к жизни в Яви. Затем посвящаемые выстроились в ряд, и волхв произвёл помазание чела каждого из воинов жертвенной кровью.
Горазд закрыл глаза и ощутил холодное липкое прикосновение к межбровью. Свершилось! Душа затрепетала и расширилась в груди, упершись в рёбра. С гордой улыбкой Горазд повязал на голову красную повязку вместо очелья, такую же, как у мужей, что гнались за ним по лесу и преграждали дорогу к дубу. Отец будет гордиться им! Горазд уже видел, как батюшка заключает его в свои медвежьи объятия, как матушка утирает слезу в сторонке, как скачут вокруг младшенькие в радостном хороводе, спрашивая наперебой, а дадут ли им такие повязки, когда они вырастут... Как Златка крепко обнимает его и заглядывает влажными от радости глазами цвета голубой ели в его глаза, снизу вверх, с восхищением, с ласковым доверием...
Берёзы начали ронять жёлтые листья в форме сердца, медленно и грустно, как девушки слёзы, а утренний воздух посвежел и запах грибами и свежим перегноем. Наступил осенний солнцеворот, повернулось колесо жизни, осень дохнула влажной прохладой и стала расстилать по земле подол своей пурпурной понёвы, шитой золотом.
С песнями в честь Новолетия водили хороводы вокруг чучела Ярилы, которое предстояло сжечь и похоронить на закате, когда зазвонил набат. Хороводчики остановились, недоуменно переглянулись, а потом ринулись к лобному месту за селом, по пути перекидываясь предположениями:
- Пожар, что ли?
- Да какой пожар, дыму-то не видно!
- Может, река разливается?
- Типун те на язык! И где ты видел, чтоб река осенью из берегов выходила?