Аникин Дмитрий Владимирович.. Лирики

СИМОНИД

Запоминаю. Точных соответствий

на бытие накидываю сеть,

увязываю - память прирастает

одним, другим. Но хитрые уловки

не стоят простоты и широты

поэзии: вот помнит без изъяна

гнев Ахиллеса, Трою, скорбь Приама,

войну не на живот.

Себя так помнит космос, боги помнят,

гексаметрами, ямбами спасаясь

от Хаоса, очерчивая круг

граничный бытия.

Что вы такое, боги? Чем я дольше

о вас гадаю, размышляю, вижу

творящееся...

Ты будешь рад, как я умру, другой

потом твоей порадуется смерти,

мы все у ней в долгу, зовем и ждем,

наследуем и мстим. Мы сами тянем

ее на нашу землю с жадной силой,

надеемся, а только перестанем -

и нет ее, все живы, всем она

уступит время, позабыта всеми.

Приходят полубоги, удаляют

смерть от поэта; гибель хороша,

пришедшая возмездьем за твое

прямое дело, за твои слова -

но сколь же лучше жить стихам кругом

обязанным, за каждый лишний вдох,

и вправду жить поэзией одною,

ее неутомимым попеченьем.

Зеленый холм. Неторопливый гость,

стою перед могилкою, шатаюсь -

так он пришел бы в память обо мне,

случись отстать мне. Крепко спи, поэт!

Вот камень невеликий над тобой,

лозою виноградною увитый,

как лучшей эпитафией, ее

в слезах и пьяный Дионис писал.

"Анакреонт, ты лег сюда проспаться -

похмелия не будет, крепок сон".

6. Даная и Персей

Ларец плывет, и море, в час недобрый

принявшее богатый дар, влечет

его волнами вдаль. Младенец спит

под шум валов и колыбельной песни.

И мать, над ним склонившись, замечает

улыбку, улыбается в ответ,

страх отпускает: убедить живых

не может смерть, надежда только может -

мы робко улыбаемся, и к нам

обращена всевышняя улыбка.

Смотрю на человека, на его

дела: в холодном воздухе дыханье

прерывисто, а в доброй доле ты

хорош и добр, а жизнь переменилась -

и где твои привычки? Все живем

колеблемо, несчастно, навесу;

как сложатся условья, таковы

и мы, и наши мысли, не равны

самим себе...

ПИНДАР

Холодная, прозрачная вода.

Фалес был прав: текучая стихия -

основа наших страхов, наших слов,

все держится на ней, в нее впадает,

живет и умирает в ней; вода

подхватывает, тащит, заливает -

мы словно рыбы серые, немые,

скользящие по волнам, под холодным

осенним ветром к ненавистной суше.

Бег олимпийский, скрип колес у меты,

пыль серая, под небом голубым

взметенная отчаянной погоней,

свет солнца яркий; доблесть и победа

сопутствуют, от первого глотка

не утихает жажда: трезв и зол,

пьешь до желанья сердца, дальше пьешь,

как будто вечность жирными губами

смакуешь, тянешь, всасываешь, плоть

и кровь ее мешая со своими.

За рощицей недальней есть поляна,

там в час полдневный, жаркий, средь уставших

богатых трав, сквозь ужас дня священный,

сквозь марево дрожащее я видел,

я слышал: Пан поет мои стихи -

иль это шорох листьев был, природы,

воды и неба? Всё мои слова -

чем может быть еще в краю родном

подвижный полон воздух?

Всё жгите, но оставьте дом поэта!

Война почти проиграна, а город

чем держится? Уверенностью их

в исходе штурма, нелюбовью к спешке;

от македонских варваров не будет

пощады - и еще нас учат! Где он,

дом Пиндара, кто помнит! Разве грекам

до этого? Поэзией мы жили

живою, легконогой, быстрокрылой,

присутствовавшей в воздухе Эллады,

текучим ароматом, тенью ветра -

на что нам память всякой мертвечины?

Да укажите дом ему любой!

Я волей не спою - спою неволей,

как на земле не мог, не смел, тебе,

прекрасная царица Персефона,

смерть бедная моя. Уже пора:

я твой как есть - спокоен, собран, прям,

невесел, мертв. Ты просишь старых песен

земных, вчерашних, вольных и распутных -

я запою в твоем их темном царстве,

сперва робея, после разойдусь -

и где ты смерть, и что такое ты?

Пока поешь, не страшно - голос долго

не молкнет на просторе нежилом.

Победа достается лучшим - бег

не удается недостойным: как

ни ухищряйся, ни хлещи коней,

с умением и быстротой какими

ни огибай, почти касаясь, мету,

а боги не допустят, чтобы доблесть

поругана была; приходишь первым -

и, значит, прав, благочестив - вот ставки,

за этим и стремимся.

И то, что остается невоспетым,

становится небывшим, исчезает... АЛКМАН

Я эту песню взял у куропаток.

Бог весть о чем поют они, тоскуют,

который раз кричат над степью ровной,

их голос, чист и долог, раздается

привольно, так и я пою, дышу,

и нет конца моим любовным песням,

зовущим куропаточку мою.

О, если б стать мне зимородком старым,

невзрачной птичкой! Слабого меня,

уставшего, что б помоложе птахи -

хор девичий - забрал с собой в полет

над морем, безначальной гладью водной

к местам благим, неблизким; я б летел

свободно, беззаботно, охраняем,

несом любовью чистою, бесслезной,

я б легок был, своя не тянет ноша...

"О, если б стать мне женщиной!" Для вас

писал, влагая в песни легкий страх,

предчувствия томящие, за вами

летел я легким ветром - стал дыханьем

согласным вашим мой свободный стих.

Я ваша мысль, я ваше слово, я

и вы одно, почти одно и то же.

Колюча нить короткая, цепляет

события. О, отпусти, неволить,

судьба, меня и путать перестань.

Чем жестче, тем короче эта нить.

Как я устал! Пореже вспоминай,

всесильная, что жив еще, не помер,

кой-как пишу, дышу - оставь меня

на воле, в запустении, забудь...

ВАКХИЛИД

А ненадежность темы соблазняет

возможностями, чистого листа

непахано, под паром поле ждет

больших трудов с оралом, бороной,

диковинных посевов, всей погоды:

дождливой, жаркой, ветреной...

Огонь мой ровен, тих и не чадит,

и пища его легкая бездымно

в чистейший жар уходит без потерь

и светит далеко.

Усилием, нахрапом? Нет, легка

поэзия, изящна, силой воздух

свободный не берется - что теряю

в бессилии своем, то возместит

изящество, возьмет проникновенность...

Пою для умных, сильных, для немногих,

спокоен, тих, упрям. Что мало будет

запомнивших, я знаю; часть моя

при общем дележе невелика,

но время за меня - ах, это время,

щадящее меня, вокруг всех губит...

АНАКРЕОНТ

Ах, старый педераст, какие песни

поет, слагает! Робко повторяю -

и снова происходит это чудо

поэзии. Дыхание гнилое,

божественное, старческое в долгих,

коротких звуках крепло, истощалось,

и, между бормотаньем полусонным

и полупьяным путаясь, слова

звучали как ни у кого ни до

ни после, никогда, и всё так просто,

так явственно, так ярко, так легко.

Поэзия течет сама собой,

ничто ей не преграда, где захочет -

останется, заплачет, рассмеется,

а там, где пьют, ей проще, там, где любят

ей веселей. Пошатываюсь, как

во рту моем последний зуб, и вот

подхватывают Вакх и Аполлон

любимца - начинается. Поэт

смешон и пьян - поэзия прощает

и не такое, старость, немощь, смерть -

и те прощает, не считает их

за важное...

Каким еще тиранам ко двору

придешься, где приклонишь отдохнуть

головушку бедовую!

Нам воспевать простого быта прелесть

без роскоши нельзя, и ты, знаток

изысканных пиров, тончайших вин,

любовных игр, подарков драгоценных, -

ты ценишь простоту, ее поешь,

изнеженный, задумчивый, спокойный,

испробовавший все, чем жизнь богата,

отвергший и ее принявший вновь,

поешь ее в ее круговороте,

в излишестве, избытке - есть еще

в Элладе города, где чернь не слышно

и где слышна поэзия.

И город возвращается к свободе,

народ пока ликует, а певец

неторопливо собирает вещи,

но, вспомнив, у кого осталась книга,

он вздрагивает, глубже прячет деньги,

уходит не прощаясь...

Любую смерть не выберешь, но боги

мудрее нас, и в грозди виноградной

сладка погибель. А совсем без боли

нельзя. И посылаются дары

последние и дорогого стоят -

бери, не сомневайся: этих ягод

сок холоден и терпок, вволю пей.

Их воля - пусть воюют те, кто хочет,

наносят раны, раны получают,

их смерть близка, их слава ненадежна.

За чашею вина хочу я слушать

Эрота шутки, прорицанья Муз,

а не рассказ о ваших диких распрях.

Ты выжил, победил, сбежал, вернулся,

так не затем же, чтоб в речах и песнях

боль бередить: мы все повоевали,

мы все умрем, мы все страдаем, мы

важнейшим делом заняты - любовью

небуйною да пьянством беззаботным.

АЛКЕЙ

1. К Сапфо

Ах, как бы я хотел тебя, подруга,

обнять, прижать, фиалковые кудри

рукою смять, ах, как бы я хотел

сказать тебе каких-то пару слов

для лирики для нашей слишком тихих,

простых и жалких! Как бы я хотел,

чтоб ты мне не стихами - так сказала

то, что счастливым сделает меня.

Ковшом о дно бочонка. Эй, еще

несите! Нас не выманишь ни в море,

ни в поле, ни на улицу: нам вид

любой противен под открытым небом,

любой нам свежий воздух нехорош -

что ветром продуваемый, что солнцем

прогретый, вешний; то ли дело здесь

ковшом о дно бочонка стук да стук!

Нас не зови, поэт, и пей не с нами.

Издох тиран - ликуйте! - миновала

беда, страна свободна - мы дождались

дня светлого, все убрано с пути

прямого, нынче пьянство не порок,

я сам стою нетвердо на ногах,

сегодня можно - пейте, сдох тиран.

И ты был с нами, с нами пил вино,

участвовал в делах, делил опасность,

скользили мы над пропастью - никто

не струсил и не предал. Победили -

один ты преуспел при дележе,

сожрал страну, мы изгнаны, мы снова

мечи готовим, и среди своих,

как и тогда, доверие во всем.

На этот раз не украдут победу:

не с нами ты, а мы идем к тебе.

Двойная мысль в душе моей, двойное

я слово говорю - ты прав; ты сам

так сделал, что, в краю родном чужой,

я вынужден хитрить; и лев хитрит,

попавший в сети хитрые, - пожди,

он вырвется, я вырвусь, и тогда

начнется по-другому, сила в силу

ударится, железо о железо.

Что ждем? Какие хищники царить

над нами будут, сколько самовластья

мы вынесем, покорные? Страна

в каких еще забудется надеждах?

Что ждем, и сколько ждать, и что еще

должно случиться?

Круг дружества. Как ночь за разговором

мы скоротаем, так и будет ясно,

что дальше делать. В нашем корабле

пробоин нет: спасемся - так спасемся,

а нет - так гибель в этом хищном море,

в бушующей судьбе отчизны милой,

нам не страшна. Погибнем, так погибнем.

АРХИЛОХ

В копье все достояние мое:

пока сражаюсь - жив, копье мне хлеб,

вино дает, и сплю я, опершись

на славное оружие; убьют,

когда забудусь, если отпущу,

пока сражаюсь - жив...

Охальник, негодяй, прелюбодей

и, если надо, трус - все сам сказал

я о себе, чего еще хотите...

Я не гожусь? Но я готов хоть как:

хоть гостем в дом, любовником случайным,

хоть мужем - только дай; я серебра

и золота жалеть не успеваю,

чуть наберу в горсти - тебе снесу,

я сам не свой от страсти, ночь не сплю,

а днем хожу как тень - бери меня

с поэзией, с деньгами, с потрохами.

Ну кто еще возьмет тебя такую

как есть - мотовку, шлюху? Я тебе

ни словом ни полсловом не припомню,

я сам забуду, только не гони.

Ну где еще? Ну кто еще? Давай же!

От страсти трепыхаясь, как ворона,

я всех богов молил, да будет дева

доступна, благосклонна - и чего?

Не получилось: девственность твоя

не для меня; ни брачного чертога,

ни рощицы укромной - так стою,

один, стою приапом среди сада;

я выживу, я бросил щит в бою

и спасся этим, женщину бросаю,

кто подберет - будь проклят; я пишу,

поэзия оправдывает все,

что было и что будет, успокоит

меня, с лихвой воздаст моим врагам.

Меня прогонишь - ноженьки раздвинешь

для тех, для этих, встречных-поперечных.

Терзайся, ерзай, закусив губу,

смотри на небо - всяк тебя распашет,

ты всем собой послужишь - хороша,

все любят, ценят, пробовали, знают -

кто где: в лесах, полях, на берегах -

везде сладка, пригожа ты, доступна,

везде мелькали прелести твои,

весь ваш удел спиною отлежала.

Обидели, унизили - кого

другого так казнили, для кого

мучительнее было? Но дождусь

дня светлого, когда меня припомнишь

и пожалеешь, пожелаешь ты...

Зря, батюшка Ликамб, меня ты просишь:

исправить не получится. Пусть сам я

тебе прощу - поэзия жестока

и памятлива, разве ей возможно

исправить раз написанное? Знай:

я вымараю даже - не поможет,

забуду - не поможет. Поищи

покрепче крюк, веревку покороче...

ГИППОНАКТ

Дай каши, бог, иначе что за бог ты,

боящийся горшка печного? Каша

поэзию мою питает. Долго

не евший ничего, я замечаю

какую-то несчастную наклонность

к возвышенным мечтаньям. Дай мне каши,

и я начну, горячею насытясь,

пеан великий, кашу прославляя.

Ты зря не веришь: эта тема - каша -

так подходяща для пеанов наших,

приманчива, сытна, сладка, душиста.

Я знаю это дело лучше всех,

так что ж так мало платят, редко платят?

К каким-нибудь наемникам, гребцам,

паршивым пастухам, крестьянам вы

и то щедрее, боги...

3. Война лягушек и мышей

Бойцы не хуже Гектора с Ахиллом

сошлись на смерть - вода и суша спорят

за первенство, на черных кораблях

приплывшие ахейцы землю топчут,

терзают Илиона; писк и плеск,

бодрящие к невиданному бою,

к смертоубийству, слышатся; Арес,

губитель смертных, строит, движет рати -

колеблются враждебные стихии,

земля гудит, кипит вода седая;

и в малом теле храбрость велика,

и смерть страшна для жизни краткосрочной

и доблестна. Лягушек и мышей

война не остается без аэда.

По камню тук, еще раз тук да тук -

вот это дело. Пыль белым-бела

дымком из-под удара - камень трудно

с привычной расстается формой, ты

устанешь и уйдешь недоработав,

чтоб завтра снова. Стоят ли того

все эти камни? Да и выйдет плохо,

совсем ведь не похоже - остается,

как ни трудись, а камень камнем: все

искусство по краям его, и в свете,

и в воздухе вокруг него. А может,

не так все просто: хитрый человек,

замыслил ты для воздуха пространство,

ломая камень, размечать, давать?

Тогда всё интереснее и ближе

к искусству настоящему.

Я злу отдам усталую от мук,

больную душу, если мне не будет

богатства. Денег дайте. Разве жалко?

А я б зажил привольно, пил и ел

все лучшее, я б лучших шлюх созвал:

чем так валяться, пусть лежат с поэтом,

его пусть любят за стихи, за деньги,

а утром, если позабудут строки,

то пусть и деньги позабудут взять.

Дай денег, Плутос, раз у Аполлона

ничем я не разжился. Всех болезней

опасней бедность, но ее лечить

ты знаешь как: червонцев мне отсыпь,

будь новым покровителем поэтов -

без денег ничего писать не буду,

позолоти мне стиль. Давай, бог, деньги.

Благие боги, создавая мир

из хаоса, все сделали вы прочно

и хорошо, но что ж так мало денег

вы сотворили? Было б их побольше -

глядишь, поменьше б зла творилось в мире...

СТЕСИХОР

И призрак роковой на корабле

плыл в Илион, а женщина стояла

на берегу, молчанье проклиная

и горький плен. Да ей бы лучше плыть

с царевичем, считать морские волны

до Азии - все что угодно легче,

чем так стоять ни в чем не виноватой,

спокойной, чистой, только ждать вестей

с большой войны. Умершие вот так

на землю смотрят, на своих живых.

Как Трою отстояли, как отплыли

чужие корабли в морскую глушь

бездонную, как отступили беды,

смерть отошла - рассказывай, поэт!

В твоих словах такая правда дышит,

жива такая сила, что никто

не может сомневаться: Илион

стоит всех прочих крепче городов,

Приам богат, Гекуба величава,

смел Гектор, а Елена так прекрасна,

как Афродита. Слушаем, и слезы

текут: сильна в сердцах прямая правда.

Вернувшись в дом, что станешь делать ты,

кто на войне была им смертью лютой,

витала над войсками, в бой звала,

оправдывала кровь; что станешь делать,

что скажешь им, вернувшимся и нет,

дождавшимся и ждущим до сих пор,

что скажешь им? Каких проклятий силой

побеждена ты будешь...

Я сделаю, что надо, отрекусь

от правды, ото лжи, ото всего:

война была бессмысленна, и кровь

мы просто так там проливали, смерть,

быстра и незаслуженна, сбирала

с обоих станов дань. Теперь, вернувшись,

стараемся не говорить о том,

чтО видели: какой-то дальний город,

курганов ряд, труд смерти, страшный дар,

из черных корабельных сбитый дОсок,

огонь под небом Азии - все это

не надо помнить, не было, чем меньше

ты с этим связан, тем полнее жизнь,

достойнее и тише.

Два сумрачных явились полубрата

приговорить: поэзия и там

слышна, на ваших высях олимпийских,

предполагаю, лучше, чем молитвы.

Верните свет мне, боги, свет верните -

я все скажу, как надо вам, я лгал

невесть зачем, я правду утаил,

верните свет! Я поумнел уже.

Я, значит, угадал тебя, Елена,

я, как Парис, Тесей и Менелай,

наказан за участие к тебе,

за повторенье имени благого.

И это будет мировая слава:

ни имени, ни дат и ни стихов,

но прозвище, эпоха, пара строк

случайных, спорных...

Вот так мы понемногу создаем

историю...

САПФО

Ты безобразна, ты прекрасна, Сапфо,

твой чудный дар порабощает сердце,

а вид трезвит; да будь ты только дух,

то не было б отбою, будь ты плоть

одна - кто б подошел? Ты - дух и плоть,

смугла, коротконога; отпусти

к тем, кто попроще, - мне тебя любить

мучительно и не любить нет мочи.

Пусти меня к себе иль от себя.

Вся жизнь девичья только до порога

жилого дома мужнего, вся прыть,

вся красота - а дальше труд постылый

и песни наши; краток век людской,

но сколь короче женский...

Всех этих полуласк, полукасаний

чреда легка, двусмысленна, слова

сплетаются для нежной Афродиты

причудливо, и сердце замирает;

поешь о том, о чем не надо петь,

и любишь так, как, может быть, любить

нельзя, но принимает дар богиня

и смотрит благосклонно: ты люби,

певунья, так, как любится, тебе

все можно, все позволено, все будет

воспето и оправдано любовью.

Скалы левкадской пик. Полет короткий,

как будто к солнцу, но посередине

пологий, неизбежный поворот

к земле, к воде. О, как свободный воздух

неумолимо обрекает, как

тверда, жестока милая вода,

плескались в ней - как камень холодна.

Одна ты мне, бедняжке, остаешься,

любовь моя, загнавшая на гору,

столкнувшая с нее. Любовь несчастна,

а прочее враждебно, прочно, близко.

О, если в хороводе пиерийском

тебе нет места, что ты будешь делать,

чем жить и что любить и в чем твоя

несчастная останется душа?

Все остальные легконогой жизни

дары оставим здесь - что будешь делать

одна в проклятом воздухе пустом

Аида, если нет стихов заветных?

Их повторять - единственная радость,

их сочинять - счастливый труд сизифов.

О, будь моей сопутницей, товаркой,

соратницей в борьбе; в любовной схватке

плечом к плечу ляг, тех, кто нас не любит,

принудь к любви, Киприда, пусть стоят

ночь напролет у наших у ворот,

шатают створки, жалуются горько,

пусть любят нас, пусть будет нам покорен

и тот один, которого люблю!

Готовься, дева: завтра расплетут

бедняжке косы. Помни все мои

припевы и подруг не забывай

с их песнями. Под брачным покрывалом

стой прямо. Вспомнишь ласки нежных губ

под грубыми мужскими.

Богам тот равен в счастье и в страданьях,

с тобой кто рядом, кто в твои глаза

глядит не прерываясь, кто дыханьем

захлебывается. Равна богам,

и равен ты, бессмертье наступило,

взяло нас в оборот, оттеснена

смерть далеко за рубежи объятий.

Коль хочешь, вспоминай, коль хочешь, славь

десятой музой - лучше полюби,

прижми к себе, возьми меня такую...

ИВИК

Летите, журавли, несите смерть!

Как я молил: возьмите деньги, только

оставьте жизнь - зарезали. Летите,

готовьте казнь неслыханную им,

мучительную, долгую - кто вспомнит

когда-то обо мне, тот вспомнит вас,

святую стаю в небе над Элладой.

Вам столько дел еще, пока поэтов

здесь смертью убивают на земле.

Апрель и май цепями оковали

любовников, им сыплются дары

обильные: цветут им розы, вишни

и яблони, им легкий ветерок

весенний, теплый навевает мысли

игривые, а дальше зимних дней

пойдет чреда спокойная, успеет

душа сковать для предстоящих битв

оружие.

Меня же круглый год Киприда держит

в ноябрьском мраке, в стылом декабре,

в февральских вьюгах. Что мне делать с нею?

Ни в зной, ни в холод нет мне передышки,

год напролет хожу под властью хищной.

Поэзия своей

свободой тайной мучается - где ей

гоняться за другой, гражданской! Смотришь -

сама она тираннство, не нужны

ей веси, города - и так ее.

Ни власти не беру я, ни свободы:

в тех областях бессмысленны, где мне

приходится трудиться...

Киприда, перестань рукою сильною

гнать, нудить победителя бывалого

не с тем под старость рвением на новый

до старой меты круг - еще на опыте

я выиграю, приз возьму, ристаний

удачник, славный иноходью Ивик, -

но я устал, оставь меня, я выдохся.

Оставить комментарий © Copyright Аникин Дмитрий Владимирович. (dv_info@rambler.ru) Размещен: 10/07/2019, изменен: 10/07/2019. 34k. Статистика. Сборник стихов: Лирика Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Стихи о великих античных лириках. Что-то из них переведено, что-то, несохранившееся, дописано.

Аникин Дмитрий Владимирович. : другие произведения.

Лирики