Аникин Дмитрий Владимирович.. Оды. Первая книга

Все неймется тебе! Место ли, время ли?

Ну, как хочешь, - вопи, можно тебе одной;

после страстных в чаду жалоб, условностей

проклянешь меня и... и успокоишься.

Подойдешь, в холодке встанешь в изножии,

помолчишь - чёрен плат, голо под юбкою, -

отстоишь час вдовой - "кто это?", "с кем она?"

Зря я думал: придти не удосужишься.

Ах, не здесь бы, не при людях прощаться нам!

Скинь одежду, явись милой, обласканной!

Есть укромный изгиб тела роскошного,

он один только мой, прочее - общее;

развяжи, раздари - скольких порадуешь! -

отслужи, в жертву дай, ерзая бедрами,

представляя, как здесь, пОтом вся капая,

принимая меня лоном трепещущим.

Кончишь - и страх почуй в хриплом дыхании

приближенных, в ушко; зла и оболгана,

прянешь с ложа любви, рыжими кудрями

шорх, плечьми поведешь - помни покойника:

кровь очистили мы ста перегонками -

в упражненьях любви, похоти выспренней -

мы бессмертными, мы мнили влюбленными.

До конца себя я предал и прям лежу.

Там, где мы с тобой, юные,

торопились любить, падать в объятия,

принимали легчайшие

в честь Эрота слова, клятвы за верное, -

оставляю любовь, гоню

мысли прочь от тебя, чуждые счастия.

Я окончил труды - один

лягу спать, разверну долгие повести,

перечту о войне, путях

через смерть, через сто бурь морских, пропастей

и о том, что страшней всего, -

о возврате домой, встрече обещанной.

Хитроумен был царь Улисс,

но хитрее его мирная женщина:

за домашним трудом, прядя

белой ткани покров - свекру ли, славным ли

женихам, - с тканью медлила,

торопила пути - время присвоила,

насыщала вином сердца:

день за днем череда ужинов, сладостных,

торопливых утех, рабынь,

что на ложе любви падают, вольного

призывая Эрота. Кто

среди стольких утех будет с царицею?

За Елену-сестру пошла

на пергамлян война - плата за ночь любви

легкой, сладостной. Щедрая

Пенелопа, скажу: верностью злей казнишь.

III. ПАРИС - ЕЛЕНЕ

Нежно я беру, сизая голубка,

в плен тебя, плету, расставляю сети -

не порвать рукой, не вспороть железом

снасть Афродиты.

Не противься ей, принимай усладу

всей душою, всем изобильным телом:

боги мстят тем, кто их благой и щедрый

дар отвергает.

Ты - любви сосуд, холодна душою,

молчалива и тороплива в ласках;

не казни себя, ведь никто не властен

в будущих бедах.

Вещий пыл любви отделяет павших

от людей страны, от страстей эпохи:

нам един закон - произвол Эрота

всяко исполнить.

Кто нашел судьбу в мореходстве дальнем,

кто в жестокой сече делил с врагами,

кто проник, мудрец, беспокойной мыслью

к теням Аида -

я же просто жил посреди деревни,

песни пел, гонял конокрадов шайки.

Царство было б мне по отцу в наследство -

да обделили;

царство было б мне по суду - но правду

предпочел и славы я не добытчик:

красота одна лишь имеет цену

в мире холодном.

Жизнь меня тебе берегла - безвредны

медь и море; цел для сужденной встречи,

приобщусь на ложе судьбе грозящей,

сплю, будто с мойрой,

оттого так сильно хочу - приближу

неизбежное и кораллы-губки.

Заживо иду к Островам Блаженным,

не замечая,

как гремит война, как ты платишь кровью,

в брачную постель обратив полмира,

как рождается, убирая лишних,

новое время.

IV. ЕЛЕНА - ПАРИСУ

Как тоскливо мне, милый мальчик, снова

выбирать в мужья, упадать в объятья

тесные любви, подчиняться страстной

воле Киприды.

Многотрудная мне судьба, злодейке:

я гуляла по всей Элладе, блудом

забавляя кровь, а несыто страстью

белое тело.

Собирайся в путь - поплывем с тобою

по волнам качать друг друга на ложе,

привезешь меня к берегам азийским,

где ненавистна

стану для народа. Мне скучно, скучно,

я в своих делах преступила меру,

и не по-людски ровно бьется сердце:

божье потомство,

никому я здесь неподсудна, к смерти

провожу тебя, невредима выйду;

погуляв, вернусь я вернее верной

в дом Менелая.

Низких облаков быстрый лёт осенний,

птицы на весу черные застыли;

что тоски в лесах, что в полях ненастья

полные меры.

На краю села провожу эпоху,

а на полках книг, на полу бутылок

страсть как много: я милым занят делом -

пью да читаю.

А без водки как? Холодна без водки,

без тебя постель, а подкинуть в печку

дров, так прогорят раньше, чем успею

я отогреться.

Хоть во сне, хоть как - не оставь, родная!

Мы, не торопясь, заголим что надо,

губы ищут губ, мы слюну смешаем

в нектар блаженный.

Руки чуть дрожат, а у глаз печальных

сеть морщин - слеза в них найдет дорогу;

пахнет увяданьем, недальней смертью

милое тело.

Много потеряв, мы теперь безвредны

друг для друга, нет никаких последствий:

ни болезней, ни чтоб с железом ревность -

сеем бесплодно.

Приходи ко мне полюбиться, выпить;

я с тобою был в хитрых ласках первым,

а поможет бог, подыграешь телом -

буду последним.

Страх поел мне душу - а как иначе

жизнь прожить? Не скот, бессловесен, счастлив, -

знаю: впереди, за морями бедствий,

ходит с косою,

острою на всяких, душа-девица;

раб ее - пока сил хватает, беглый, -

я на все готов, чтоб на свете белом

жить, оставаться.

Накопляю опыт, стяжаю время,

замечаю убыль и чем восполнить:

человечий мозг, обаянный смертью,

скор на соблазны.

То, чего боишься, тебя минует;

обегая страхом весь круг явлений,

мы себе готовим среди препятствий

путь безопасный.

Я перебираю подходы смерти:

узнаю из книг, представляю вольно,

чтоб в сужденный час, не найдя неторных,

остановилась.

Заживу без страха и без ущерба,

как и надо жить на земле прекрасной.

Так воображаю пути кривые,

зная путь правый.

VII

Начинаю слагать затемно я. Спать бы - но, сгорбившись,

я к бумаге приник, много пишу; тянет из прошлого

холодок, сквознячок - лучше б в огонь кипу бумажную,

пока время здесь есть (пропасть его), свет не заметили.

Жизнь сполна прожита темная - как можно рассчитывать

на пути по моим старым местам, проданным? Кто теперь

в тех имениях князь? Есть ли корысть - жизнь переигрывать?

Горше старых потерь, сонных тетерь, новые, бодрые.

Так пройдет день-деньской, выйду гулять - свежего воздуха

захотелось, - дышу; пусто в саду, осень, смирение;

не учтен мне пока мойрою труд, смерть приближающий,

мне б хоть что-то еще сделать успеть из настоящего.

Манит женская плоть, нудит любовь, желчь разливается,

понимает душа все про себя, мается, бедная;

деньги тоже не пыль: золота горсть стоит насилия,

унижений, трудов; дело страны, дело гражданское

старой раной саднит, совесть язвит, блазнятся подвиги.

Я роняю перо - трудно его буду отыскивать:

пальцы по полу, хвать - крошки, сор, пыль - дело домашнее.

Даже жалость к себе только предлог, повод к поэзии.

VIII

Живя, устала скуку смертельную

превозмогать - дурными приметами

начнешь играть, готовя выход

из безнадежности в ночь сплошную.

Не так, Коринна, летнего вечера

нас ожидали пропасти сумерек,

в полях бескрайних разливая

успокоение, весть разлуки.

Не так любовь, в ущербе невинная,

уходит - мука яростна, лязгаешь

зубами, хруст в костИ и трепет,

руки по телу скользят чужому.

Не так, покинув пиршество шумное,

идешь шатаясь, сытая, пьяная,

домой - в холодную постелю

лечь ненавистную, спать тревожно.

Смерть отворяет двери угрюмые

другим привольно - входят не кланяясь,

не тронуты бедою, болью;

ты из иного, чернее, списка.

Все силы выжмет - жизнью оставлена,

будешь, считая дни окаянные,

ты думать: где же смерть иная,

гордая, быстрая, подвиг смерти?

И где же Орка область безвидная,

покоя область, где отдохнешь от бед

и где, дойдя, увидишь только

бывшие беды - их грунт и корни?

Убегаешь - беги: медью погибельной

жизнь прервут - не спасет сила обычная,

что теснила врагов; было в сражениях

время славы твоей - вышло, победное.

Поделом, воин, месть: всяк за своих жесток;

воевать - череда подвигов праведных;

плачь сильней, мати: сын стольким способствовал,

что убьют (воем вой!) по справедливости.

Как вражды черный след вспять ни оглядывай

до камней и дубов, зеленью вещею

шелестящих, война - дело священное:

им и нам помочь бог в правом деянии.

Убегаешь - беги: долг и вражда твои -

это было тогда, раньше, теперь взялись

за твой жребий всерьез боги враждебные,

отступились, молчат доброжелатели.

Понимай гнев богов: скроешься, выдержишь -

и отступятся, и мойры других возьмут,

покачнутся весы, жребии сменятся -

позабыт, твой пойдет на возвышение.

Будешь завтрашний день плакать с дожившими

над лихою судьбой, павших соратников

замышляя вернуть, землю, враждебное

отогнать к кораблям воинство. Будет все:

сон и явь, бой и блуд, радость, отчаянье, -

как положено нам в днях краткосрочного

века. Ритм нам открыт, явственно явленный, -

соблюдай, храбр и подл, жизнью наученный.

Как я просил оставить стеснение,

жизнь мою взять задаром - и так она

твоя: раб будет сильным, верным,

редкою близостью обнадежен!

Неправо судишь - нет ли поблажки мне? -

караешь слепо; сплошь пытан пытками,

смотрю - твоя крепчает ревность,

время теряешь в сомненьях, я же

твоей любуюсь мукой, обязан ей

неволи веком, узник; упорная

судьба моя, чуть где помедлю,

нудит к тебе: мол, давай не балуй.

Каких надежд, напрасно испытанных,

я остаюсь заложник? Свободы свет

слепил, пугал - я хуже всякой

смерти боялся покоя, воли.

Прости позорных время отлучек. Жди

домой. Где дом мой? Там, где и смерть моя, -

с тобою рядом; отдышаться

там лишь смогу, куда ловко загнан.

Я знаю много дружеских поводов

собраться нашим, но всех достойнее

почтить поэта в "День музея":

в день темной гибели - светлой скорбью.

Немного выпьем, вспомним стихи его,

сыздетства те, что в конкурсах выспренне

читали, - было наше время

бунта, поэзии высшей марки.

Досадно многим было усердие,

когда, забыв о времени, радуясь,

на рифмах, ритмах преступали

всякую меру, старались в голос.

Смешны мы были: с юной серьезностью

зачем-то нужно и до зарезу нам

бесстыдно упиться слезами,

будто с эстрады, у первой парты.

Нам то, что было всем наказанием,

отрадой явилось: муз соучастники

учились в школе. Из науки

всей лишь немногое пригодилось...

XII

Не хочу я стран знаменитых, дальних,

где лазурь сияет, слепя, тревожа,

где волна играет, где море плещет

непринужденно -

от щедрот природы не протолкнуться.

Я, усталый, там наблюдал бы хмуро

неестественный, укрупненный образ

дольнего мира.

Слишком много глаз осмотрело бегло

толчею цветов, и, чтоб всем досталось

видов, Юг сверкает, пренебрегая

полутонами.

Сберегая деньги и нервы, этим

летом я пустился в поход недальний

к собственным пенатам - я в подмосковной

милой Купавне.

Не любя жару, я на летнем небе

облаков ищу; задождит, польется -

я и рад, сижу под навесом, в книгу

носом уткнувшись.

А сквозят лучи с высоты эфира

невозбранно - я полотенце в руки,

ветхие вяжу под ступни плесницы

и отправляюсь

к озеру (лежит в тесноте древесной,

ледниковых вод на земле остаток);

поплыву я вдоль берегов песчаных -

рейс каботажный.

Пресный Посейдон мне милее брата,

что метет волной из пучин соленых

гибель кораблям, беспокойной дурью

волн обуянный.

Здесь вода мутна, глубоко не видно -

и не надо: дно - ил, песок, коряги,

любопытству нет никакой награды;

поверху смотришь -

видишь Божий храм, берега с домами,

паруса летят, где ветрам дорога,

солнце на закате, его лучами

воздух пронизан.

Есть еще прогулок урок привычный -

среди нив пустых две тропинки к лесу,

где одна короче, в тени другая, -

путь выбираю.

Хрустнет под ногой неуклюжей ветка -

никого спугнуть не боюсь: ты, муза,

не оставишь ведь, а покой и волю

я не оставлю.

XIII

Бег. Считая круги, в латы закованный,

успевал от судьбы, кровь злилась черная;

одинок, как любой, смерти перечащий,

заплетал нить шагов вплоть до спасения.

Время медлит, его пропасть до цели; миг

расщепляется, шаг в вечном движении.

Жив в доступном ему виде бессмертия,

успевая Ахилл за черепахою.

XIV

Где надежды, увы, где соучастники,

упрочняя кто нить мойры, судьбу свою

заплетает с чужой - ржавому лезвию

на двоих одного лязга достаточно?

Как услышишь слова брата, оглянешься -

слезы не удержать, видя подмогу; смел,

развернешься принять смерть, понадеявшись

на плечо, на копье братнее, острое.

И завяжется бой, где обреченному

подступившая ночь светит надеждами -

из Аида огни - гнало отчаянье -

в плоть стрекало - пропал, страх пересиливший.

Час придет - повлекут за колесницею,

день придет - и сожгут Трою, отца убьют.

Ах, не верить бы нам в благость небесную,

не судить их, не быть им подсудимыми!

В храмах древних, родных воплям старушечьим,

женским, девичьим нет отклика верного:

что-то свыше богов сердцу ответствует,

когда в поле один перед бессмертием.

И не прав никогда гнев победителей,

вся война неправа; Родина, женщина -

всё не стоит убийств: в темном безумии

мы торопим пути меди погибельной.

Смерти нет никакой, кроме назначенной;

скорбной тенью летит в светлом поднЕбесьи,

обгоняя плач, страх, прочь Тритогения.

На душе так легко - после отчаянья.

Когда, охальник, гневными ямбами

я заходился, ты, сквозь презрение,

внимала - как же я был счастлив,

тронув действительно за живое!

Но я смягчился: скука ль смертельная,

другое что-то вроде раскаянья

теперь в душе, но вот рискую

вновь обратиться к тебе - с любовью.

Врагами жили; будто из гордости,

носили бремя чувства жестокого;

обиды помня, причитали:

дай же нам, Господи, час разлуки,

и смерти порознь, и новоселия

вдали безвредно - я ради роли, но

ты-то не шуточно желала

оттолкновения, - и краями

мы разошлись. Судьба угрожавшая

нас пощадила - то-то отплатим ей,

когда по новой наше дело

пустим, любовью упьемся грешной.

XVI. РЕСПУБЛИКА

Ты стоишь, ты крепка, стонешь под бурею,

вся в рубцах старых ран, тысячелетняя, -

не унять древней веры,

проступает величие,

родовые черты через случайное.

Нарастает твой гнев - праведный, копленный

в униженьях, годами,

беспощадный, горячечный.

Выйдешь в море - ветрам дело привычное

мачты гнуть, паруса вширь разворачивать,

дрожью медные скрепы

беглым волнам ответствуют.

На просторе зыбей легче ли дышится?

Кровь бежит веселей, хлещет соленое

в борт исконное море,

разлученное - Черное.

Не жалеешь своих, счетом их брезгуешь,

словно во времена прежние, славные;

враг уступит: умелых

ты сильней, многолюдная.

Оскудела казна горя народного,

недовольна Клио малою жертвою -

без надежды воюешь,

шлешь на смертные подвиги.

Бережет тебя Бог, ссорит с удачею,

сокрушает кость в пыль, силу былинную

отнимает - страдая,

будешь правдой утешена.

Отрекись от себя, сУдьбам несбывшимся

не отдай, кто еще жив и сродни тебе!

Я любить приучаюсь

честно Родину падшую.

XVII

Печальны, друг мой, наши старания:

в пустом, холодном воздухе северном

затеяли стихи, напрасно

ветер тревожа хореем, ямбом.

Какому хору дружному, громкому

слова даем? Споют ли сограждане

на тризне грозной, свадьбе честной

наше хоть что-то? - Нет, молча пьяны.

Страна укрыта снегом, забвением,

лежит ширОко - в белом безмолвии

не растревожить сны глухие, -

к нашим желаниям безучастна.

Друг другу только мы собеседники;

нечетных, лишних дело унылое,

неспешно наше стихотворство

ум развлекает щекоткой мелкой.

Столь узок круг - отрезок, отмеренный

промеж двумя; теряет поэзия

охват и смысл, зовя к оружью

руки, которые сталь не примут.

XVIII

Не стыдись, не злись, полюбив поэта.

Пусть я некрасив и не молод - больше

значит Муз пристрастье, огонь священный,

нежели возраст.

Поживешь со мною - превысишь меру

счастья; тело, полно такой удачей,

широко разверзнет красны красоты

в чистом желанье.

Не блудливое молодых проворство

предлагаю я, а священный трепет;

понимай, как хочешь, мои стишата,

вовсе не знай их,

а их сила жизнь переменит, тайно

отведет опасность, возьмет в оковы

душу, смертную выжигая часть в ней -

так Триптолема

опускала в яростный огнь богиня, -

и откуда здесь, в тесноте камина,

адское пыланье, как стенки держат

эти порывы?

Будто времена возвратились древних

слов, что солнце вспять воротили, лИвмя

проливали воды на землю, звездный

путь низводили.

Не в постыдном я колдовстве жгу травы

фессалийские, не Геката водит

трепетным пером - на благое дело

лавром увенчан

я дельфийским, строг со своею музой,

строг с тобой: ты будешь отдохновеньем

мне в часы покоя, оставишь в бедах

и песнопеньях.

Не стыдись, не злись, полюбив поэта:

как могла тягаться пичужка неба

с бурей, мглою всей? Ты имеешь дело

с неотразимым.

XIX. АЛКЕЕВЫ СТРОФЫ

"Венера нежным смехом способствует

одежду скинуть, дела двуличного

возню начать", - писал я. Ныне,

зол, занят песней иного рода -

последней, строгой, стиля высокого:

не умолкает дело Отечества

и скромного зовет поэта

голос возвысить в гражданской скорби.

Противореча делу народному,

я не прославлю козни, неправды торг,

победу, смерть врага: я помню

чести мерила помимо славы,

успеха, верю смыслу истории,

ее пути к свободе, гуманности -

беду стране вещая, кару,

я ненавистен всем, мерзок стану.

Нас мало, совесть с кем соучастница.

Что ждем, собратья, подлость правления

сколь терпим? Лжи превысив меры,

добрых рабов в нас нашли тираны.

Толпа хулит своих просветителей;

самим придется - этими слабыми

руками меч возьму, - убийство

малою кровью сдвигает горы.

Душа способна гибелью выправить

судьбу страны, грехи мои тяжкие

отчизне впрок - вернут свободу,

проклят я буду свободной чернью.

Верни ж мне, лира, годы безвременья,

печали томной! То, к чему нудили

история и совесть, сделав,

чтоб возвратился к любовным песням.

Поклоняюсь богам радостным, солнечным,

поклоняюсь богам лунным, таинственным,

их вниманием я пристальным взысканный,

проживаю жизнь долгую.

Днем исследую свет, ночью - течение

звезд по небу; двоих вышних обязанный

снисхождению, жду верного времени

появления каждого.

Светел, благ Аполлон, лирой владеющий,

предводящий хор Муз! Тенью бог рыскает

по лесам, бурый волк, вещий зверь северный,

край родной охраняющий.

Лет стрелы, тонок звук меди погибельной -

не ищи жизни след в теле поверженном;

истребляет болезнь тысячи вкруг меня,

где стою в безопасности.

Ночь проходит, бежит, светом залитая,

братним светом благим: грешнику страшная

мать-Геката - кто мне чистая, летняя

Артемида-охотница.

Защищает, блюдет, чуждого подвигов

лесом темным ведет, сквозь, невредимого -

и добычу ловитв в руки, не знавшие

ни труда, ни убийств, дает.

XXI

Разумею много того, что скрыто.

Мне отрадно тайны слегка коснуться,

существо ее оставляя целым,

этим границы

обозначив тонко - за них ни шагу.

Осторожен, кроток, умен, и сам я

защищен, укрыт от ветров покровом

вещей Изиды.

Сколько я учился, а все напрасно:

ум что занимает, волнует сердце -

никакой науке не поддается,

опыт не терпит

своеволья. Где те условья, коим

я обязан мыслью? Приходит слово

в тишине и в шуме, во время боя,

торга, соитья

и путем ведет, где хороший ворон

не носил костей, где змея болото

не переползала, сменяя кожу,

цветом попроще

надевая, робко в водице рыбы

серые пасутся, тоскуют, плещут,

резкие зигзаги в испуге чертят,

длинные дуги -

так строфа одна за другой в порядке

строгом, стройном, легком и непорочном

с ходу разрешают вопросы, тянут

повествованье.

Нервы на пределе, и скоро, скоро

повалюсь без сил, заморочен, счастлив:

день прошел, оставив в моих записках

несколько строчек.

Как случилось чудо - моей ли волей,

или чьей-то выше, мудреней? Тихо

я благодарю: помогли мне, я же

не растерялся.

Знаю: завтра будет бессилье, скука,

пальцам цепким внове короткий стилос -

повернут его так и этак, к тексту

не приступая.

Будто разучился дышать - как дальше

жить, какая мука сонливость злую

сможет пересилить, заставить биться

сердце сновидца?

XXII

Полупьян живу - а на то и лето,

чтобы не трезветь, чтобы август месяц

хорошо прошел, не оставил места

для сожалений.

Год потел, старался, да все делишки

швах, не получились - я понимаю,

что, когда б и вышло, удача в руки,

я б не заметил.

Дальше устремляясь, с разгону, сдуру, -

не остановиться, не отдышаться

трезвому, - гляжу, щурю глаз: маячит

у горизонта

мета, обернуться вокруг которой

взад-вперед мне надо, вернуться многим

опытом богатым, да мой весь опыт -

опыт ошибок,

подлостей моих и чужих, а выгод

мало так, что стыдно считать, похвастать.

Бросил труд и праздный под синим небом,

пьяный гуляю.

Из лесу бреду, взяв немного ягод -

не в припас, а так, закусить чтоб рюмку,

чтобы летняя сочеталась свежесть

с радостью жгучей.

Мал глоток, а душу высвобождает;

повторить его, так сам черт не брат мне;

третий обуздает тоску, печали

вынет из сердца.

Утречком проснусь, похмелюсь немного -

хватит мне того, что на дне осталось, -

вместо ярой боли в тяжелом сердце

пепел страданий.

XXIII

Край, немилый Флоре: проходит лето,

шелестит листвою - не может ярость

грозного светила земле восполнить

краткость их связи.

Жесткие плоды, краснотой налившись,

камнем над тропинкой с ветвей нависли,

угрожают весом; проходишь - Ньютон

в дебрях Помоны.

Хитростью ль какой обиход обманешь

ор: парник, теплица, присыпка едких

химикалий, - чуждый родным суглинкам,

произрастает

ананас красив, а на вкус хоть выплюнь:

пресновата плоть, сок водицей каплет

скудною с разреза; природу мучить -

грех бесполезный.

Вьется виноград прихотливо, вяжет

селянин лозу к потолку беседки -

резвая листва затеняет отдых,

вянет бездельно.

И не надо лишних шагов, усилий,

сбора и давильни, бутылей емких -

пусть слетятся птицы, склюют, проглотят

смех винодела.

Разве нищей, кислой сушниной сердце

успокоишь, дело о жизни, смерти

разрешишь в краях, где колючий ветер,

вечные снеги?

Местный Вакх берет золотые зерна,

растирает в сильных руках, доводит,

прогоняя сквозь сто теснин, чтоб крепость

яро кипела.

Мы всерьез взялись за себя, за дело

вакховое - пыль встань столбом до неба!

В жертву память дали, взамен чтоб лили

чистую силу -

как судьба горька, разрешит, развяжет.

Пламенеет синим душа пропойцы -

нет в полнощном, диком, пустом пространстве

света иного.

XXIV

Не устал ли Господь гнать бездомовника

по раскисшим полям, лешьими тропами

под простором небес? Глянь: я несчетными

изнурен, умудрен долгими верстами.

Зябко в смертном пути - дым человечьего

привлекает жилья; лаем заходится

пес цепной - что ни есть рода собачьего

по домам, деревням страхом приковано.

Грош пущу по столу рядом с пропойцами -

хорошо! - поднесут штоф, мирно плещется

зелено вино, зернь по столу - миг надежд -

по-людски и в тепле - счастье кабацкое.

Нет преград для беды, ветра и странствия;

я свободен, душа в мире ничейная,

сир и наг. Кто я есть, чтО мне наследуют?

Ни могилы, креста, ни поминания.

Человек - дух и плоть, деньги и собственность,

дом, земля, стол и стул, книги заветные;

я - свободен и пуст, нет меня, Господи:

человек - тени тень без состояния.

Все приму, даже труд, честь и бесчестие,

лишь бы место свое, золото-серебро;

в кабалу - так в нее: легче свободы-то.

Человеком бы стал, нищих бы жаловал.

XXV

Скучно духу витать в облаке, обликом

повторяя черты ветра весеннего,

увлекаясь его вдаль дуновением,

оживая на миг в блеске изменчивом.

Мать-земля холодна зимнею памятью,

и не вдруг расцветет племя древесное -

изготовилось пить силу подспудную,

воскресать, обретать образ желанный свой.

Жизнь дрожит, как струна, сумерки поздние

наступают - гудит произрастание

зеленО трав, листов, дня к лету полного,

в мельтешении вся ночь крыльев махоньких.

Нет меня, кем я был в силе и гордости,

растерял стать и вес бес сиротеющий,

зря лишь тянет к земле память бывалая,

воли нет никакой жизнью утешиться.

Мне б вернуться - хоть как: камнем - так камнем стать,

малой змейкой скользнуть, мошкой к огню слететь,

боль почувствовать, страх, краткость участия

в треволненьях, делах хищного времени.

Из бессмертия, без-временья беглого

кость и плоть, кровь и желчь в плен заберут меня;

обратиться бы мне, черту безрогому,

в шесть пудов красоты - в русскую женщину,

бить поклоны, нести бремя нетрудное

в полусне, полумгле, в тихом безумии,

сладко есть, изнемочь; сытая, пьяная -

на перины она мягкие, жаркие;

задремала, таит жизни биение,

грудь колышется, сна мирного пропасти.

Что грехи ее все? Жаром распаяна

утружденных телес цепь греха тяжкая.

Вся-то жизнь, вся-то мощь зиждущей похоти

обрюхачена, вес с многою прибылью

заполняет, благой, лоно широкое.

Мать-земля, это ты вочеловечилась.

XXVI. ОДИССЕЙ - ПЕНЕЛОПЕ

Ты меня отпускаешь в путь,

а могла б удержать, цепью стать якорной,

чтоб от берега прочь ни-ни,

от тебя ни на шаг, ревностью вымучен.

Усугубь двоедушием

страх за дом, дивный сад, землю, червонное

потаенное золото -

начинай их при мне хищничать, скрадывать.

Дай приметы зловещие:

сук брюхатых да сов к ложу подманивай,

беглым зайцем пути мои

истопчи - истолкуй все к смерти за морем.

Щеки белые в кровь когти,

не по-царски вопи, в ноги бросайся: "Муж,

без тебя вдова - петли груз!

На кого оставлять женщину выдумал?"

Рядом буду спокойные

дни влачить, лишь тебе счастьем обязанный,

не расслышу смех черни, стон

умирающих там - нашего воинства.

Ты встаешь ото сна бледна,

собираешь в мешок деньги, съестное, скарб;

непреклонная в бедствиях,

уступаешь меня миру враждебному.

Слезы прячешь горючие,

сердце камнем в груди, льнешь ко мне, держишься -

будь ты проклята, сильная,

победившая страх свой ради мужества.

Я забыть не могу тебя,

скрип коня, смертный хрип, тяжесть оружия,

невозвратный доселе путь

по запретным волнам вниз, в преисподнюю.

Ты, тоскуя, возврата ждешь:

предала и уже ткань погребальную

теребишь, ткешь задумчиво.

Раз, любя, не спасла, что в твоей верности?

Бесконечный простор зыбей

обступает мою душу, отставшую

от людей, от любви, войны.

Какова будет ночь, если вернусь к тебе?

XXVII

В усталом сердце хмарь, отвращение

к нелепой жизни; все свои опыты

с тобой проделав, ожидаю

смерти, и нет ни стыда, ни страха.

Мы вместе выйдем в путь; чужедальняя

страна прекрасна; в медленном пламени,

уже две тени, там, за краем,

мы, облетая, тесним друг друга -

как будто даже в смерти единственной

ревнуем. Кинусь в страхе отыскивать

следы на теле ласк паскудных -

нет их: теням нет урона. Боже,

и в смерти это! Области райские

так обживаем - значит, мучительство

не вовсе беззаконно было,

в кущах займемся обычным делом.

XXVIII

Ты смотришь робко: старая дева, в толк

не можешь взять, когда успокоится

моя душа, что в ней живое,

плачет о чем, что ей боль, что гибель.

Безгрешно ходишь, нет в тебе женского

огня; измена, гордой, претит тебе -

взяла то, что тебе не нужно,

в тягость тебе моей желчи кипень.

Сед волос, тонок - кроткая, нежная,

меня пригрей усталым сочувствием;

я б взял тебя, да лед кромешный

глаз твоих серых мне нож по сердцу.

И в самой смерти друга постылого

так встретишь, если адские области

миную я благополучно,

если рассудят, как я виновен,

нестрого. Выйду голый из белых вод,

очищен, уды дряблые силою

нальются - как тогда посмеешь

мне не ответить огнем на пламень?

XXIX

Многою казной поклонился старец:

серебро да злато, жемчУг бурмицкий, -

многою ценой за добычу мести,

белое тело.

Руки лобызал, а рукам работой

смерть была; войной позабавил сердце

ретивое вдоволь - и вот награды

полные меры.

Не таких богатств я искал, корыстей!

В упоеньи боя мне смерть казалась

легкой, славной, близкой - один железа

взмах быстролетный.

Состязуясь силой под близким небом,

мы не понимаем, о чем дерзаем;

не лаконки блудной мы взор насытим -

девы Паллады,

а она предаст: только знай, что губит

доблесть, охраняет, лелеет хитрость,

беспощадна к Трое, твоим дарданцам,

лучше ли к грекам?

Тем и этим гибель судили боги:

тяжела земле, надоела ноша

наших мужеств, сил; мы друг друга гоним

в глубь - боги смотрят.

Сердце пусто бьется, я ненавидеть

разучаюсь; горем отцовским сытый,

выйду завтра в поле - и где былая

мощь моя, рьяность?

Я еще смогу совершать убийства,

души исторгать, устроитель рати,

приближать исход, а что рядом друга

нет - только лучше:

не увидит, как, светлый витязь, рыскать,

плотоядным псам уподобясь, буду,

утучняя стервом утробу славы,

воинской чести.

Вдоль душа пуста, поперек - я мертвый

повалюсь в свой час: хорошо стреляет

сребролукий бог и твой сын несчастный -

оба уметят

под десное рамо. Я, черной кровью

захлебнувшись, мать призову - пусть видит

славу сына всю, умывает Леты

волнами лучше.

XXX

Люби меня! Я давним поклонником

бродил потайно робкими тропами,

ты не одна - я рядом, следом,

все наблюдавший, пристрастный, зоркий.

Сколь кропотливо вел твои хроники!

Твой шаг, твой вздох, любое движение

не оставляю без заметки,

день мной изучен, и ночь не тайна,

когда, хладна к утехам супружества,

им предаешься, тем и взволнована,

что знаешь: я сквозь стены, дали

вижу и горько тоску тоскую.

Халатик шелков скинешь, останешься

сама собою, кожа чуть светится -

един во тьме сей огнь печальный

светит желаньям моим навстречу,

выводит взгляд из круга недальнего

явлений, словно иные области

взаправду есть, - теряю меру:

деньги на ветер, и в прах устои.

Виновна в бедах, дай мне спасения!

В пугливом блуде наши усилия

сойдутся так, что не расторгнуть

тел, изощренных в искусстве нежном.

Не говори о верности - с кем ее

делить решила? В проклятой храмине

слова упали, сеть обета

мимо добычи прошла - свободна

ты, так оставь же страхи, сомнения -

я разве помню клятвы? Двуличная

судьба взяла, связала крепко

страсть и предательство - их поделим.

Притворной лаской вкруг заморочь его,

а я своих - стократными, ложными

словами и, слезами мытый,

всех обойду как на ровном месте.

И в хоть и в плоть вошла, так пусти меня

и в хоть и в плоть, уважь, греховодница,

дружка! Когда сойдемся в этом,

боги завидовать станут падшим.

XXXI

Как нельзя из глубин вод-морей ржавчине

вид вернуть, возродить свойства железные,

так и нашей любви порченой, конченой

нет из тьмы возвращения -

кроме проклятых троп. Выйдет, мертвецкая,

обретать под луной облик, существенность,

постоянства и сил, прежде невиданных,

преисполнится, бывшая.

Кровоточит десна, зубы шатаются

от запретных слов на навьем наречии;

погублю я двоих - страшно жизнь кончится,

и за это упорствую,

призываю с небес вещего ворона,

выпускаю в бел-свет чистого лебедя,

налагаю слова нА сердце робкое

ведовские, тяжолые,

на сердечко твое, битое в бедствиях,

да на душу твою, мытую в соль-слезах, -

цепи вкруг окуют рученьки-ноженьки,

станут нежным защитою.

Ты все мысли ко мне, похоти к дням моим

да ночам устреми, стыд позабывшая, -

так люби, как детей, как отца с матерью,

злей, чем мужа законного.

Нет границ промеж двух ветров кочующих,

промеж всполохов, ввысь пламя кидающих, -

не разъять-развести воды кипучие

двух кровей, двух голоднейших.

Мать-Геката, бери судьбы заместо мойр,

жизнь реши, присуши сердце к подобному,

нить спряди, нить отмерь - нить теребящая,

стань влюбленным подмогою!

Сквозь ушко пропусти нить мою, нить ее,

две души плотно сшей, как не положено,

как нельзя по-людски, - сделай по-своему:

плоть жива, душа мертвая...

XXXII

Иной природы, смутной, явление -

кто? Ангел неба, мрака чудовище

равно опасны: рог и крылья

в дольней дороге смертельно ранят.

Мне страшно видеть Хлои, любовницы,

черты лица: печальною спутницей

опутан, заклят, приневолен

к жизни, которой смят строй, я вижу -

природе ложной всё развлечение:

смех, плач и смерть. Ты нежной девической

руки коснешься - и ревную

к тем, кого сам вожделею, знаю.

Щепота сердце денно и нощно рвет

по малой части - смежные области

любви открыв, ты утверждаешь

дальние меты моим желаньям.

Когда умру, тобою измученный,

в рожденье новом низкую долю взять

готов - люби меня, подруга,

тяжестью ляг на мою вновь юность!

XXXIII

Мне не много надо: поэт, привычный

к суете торговой, пределы знаю -

сколько удержать серебра и злата

руки сумеют;

сколько ар-гектаров в поместье дивном

быть должно под сад: полусотни яблонь

хватит, а кустов плодоносных, добрых

пусть будет больше;

дом просторен, крепок, невзрачен должен

быть, чтоб зависть мимо, другой дорогой,

за забор высокий чтоб любопытство

не заглянуло.

Мне не много надо: рабов десятка-

полдесятка хватит, чтоб только руки

от работы низкой свободны стали,

ложе не пусто.

Так приобретаю права, свободу,

место в мире божьем, чтоб стол поставить,

разложить бумаги, начать с начала

жизнь и поэму.

XXXIV

Летняя терраса порой полночной;

сад скребет ветвями, шумит тревожно;

закрываю книгу, перо бросаю -

водки бы выпить,

успокоить душу, остаться пьяным

ночью; чуть разъяла болезнь усилья

плотные и мысль погулять пустила

в круге недальнем

обстоятельств: деньги, дела, налоги;

чем владею я на паях, чем полно,

перечислить можно, считать доходы -

сердце утешить.

Всякою поживой душа довольна:

нет под небом синим стяжанью меры,

ни в мильёнах нет, ни в копейках медных -

всюду добыча.

В холостых расчетах вся ночь проходит -

я свести успею расход с доходом.

Господи, дай жизни благой и долгой

в этих заботах,

воплотить их дай, чтоб мошна не пусто

по ветру болталась, душа не страшно

горевала горе, не праздно тело

землю топтало!

Отведи опасность, тоску, болезни,

сердце суетою утешь! На деньги

время измерять - это значит смерти

не подчиняться.

***

Где доходность та, что была когда-то?

До плохих времен дотянул - продать бы

все, пока давал оборот удачный

рубль на рубль!

Аникин Дмитрий Владимирович

Оставить комментарий © Copyright Аникин Дмитрий Владимирович. (dv_info@rambler.ru) Размещен: 01/03/2019, изменен: 01/03/2019. 54k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Стихи, написанные разными античными размерами.

Аникин Дмитрий Владимирович. : другие произведения.

Оды. Первая книга