Алаи властвуют над чувствами, а не чувства - над алаями.
К'элене Ларе
Сознание Ирсона переполняли звуки. Шарканье корявых пяток плакальщиков, высокие крики умирающих палси, лязг латунных мисок, оглушительное стрекотание песка, зычный голос Феразиса, пляшущего на камнях в своём болезненном восторге. Спасаясь от этой кошмарной какофонии, Ирсон открыл глаза... И сразу понял, что эти глаза были не его. Он словно активировал одно из 'застывших воспоминаний', получив возможность 'прожить' эпизод чужой жизни. Вот только чьей?
Стены пещеры прятались под водопадами густой серебристой жидкости. Посредине, на плоском, слоистом, как кусок пирога, обломке скалы, подложив под голову надувную подушку, спала Эталианна ан Бриаэллар - Тень Аласаис, незвано заявившаяся в Серебряные скалы.
- Проснись! - приказала хозяйка воспоминания.
Ирсон ужаснулся, узнав голос - говорила серебряная драконица, которая... дальше мысли почему-то не шли.
- Ты здесь? В человеческом теле? - садясь, спросила Эталианна.
Её волнистые волосы отбрасывали на плиту, подушку, бледную кожу самой тал сианай странные изогнутые блики - сотни и сотни зыбких солнечных серпов.
- Ты знаешь, что это? - без долгих расшаркиваний спросила драконица.
На её вытянутой руке лежал длинный кинжал, сплавленный из дымчатого стекла и светлого металла. Ирсон видел похожий у Аниаллу, но тот не выглядел так зловеще.
- Это лоэдаарский кинжал. Он может высосать душу из любого, кто будет поражён им, - спокойно ответила Эталианна.
- В моих руках он способен на много, много большее, - ухмыльнулась драконица. - Его удар повреждает саму душу - так, что она уже никогда не сможет стать единой с телом. Ни с тем, из которого её исторгли, ни с каким другим... Он - для тебя.
- Тогда почему ты пришла одна? - спросила Эталианна. - Такое преступление нельзя совершить без сообщников.
- Ты вызнала уже и это, - процедила драконица.
- Если тебя это утешит, про кинжал я знала и до приезда в Скалы. Боюсь, что мне нетрудно угадать и то, кого ты пригласила в качестве помощников. Даэланор и Гелариона, детей Амиалис и Криана. Я права? Вижу, что права. - Эталианна склонила голову к плечу, примяв щекой искристые завитки. - Какая сладкая месть - настроить детей против матери, приучить их ненавидеть всё алайское как вокруг себя, так и в самих себе, сделать их врагами кошачества.
Драконица оскорбилась.
- Месть? Я любила и люблю Криана. Я делала и сделаю всё, чтобы защитить его детей от яда в их крови. Буду наставлять и оберегать их, как своих собственных.
- А ты ведь и сама в это веришь, - сокрушённо поджала губы Эталианна. - Поразительно. И эта великая любовь подвигла тебя втянуть их в гнуснейшее из убийств?
- Это не убийство, это казнь, - ответствовала драконица. - И быть среди тех, кто вынес тебе смертный приговор, великая честь.
- Почему? Я ничем не прогневила Милосердного...
- Одно твоё присутствие оскорбительно! - драконица взвилась как лошадь, под седло которой угодил репей.
Её эмоции были какими-то утрированными, искусственными, будто она перебрала какого-то растормаживающего зелья или стала жертвой аналогичного заклинания.
- Твоя грязная шерсть пятнает, оскверняет это священное место. А твои цели...
- Ты понятия не имеешь о моих целях, - раздельно произнесла тал сианай. - Я первой заговорила о том, что Бесконечному сейчас жизненно необходимо присутствие Веиндора - не только как безликой силы, части вселенского механизма, но и как личности. Только так Милосердный сможет исправить изъяны миропорядка, которые твой новый, немилосердный, господин собирается использовать против него. Против всех нас.
- У меня нет никакого нового господина! Я служила и служу Веиндору. И Бесконечному - в его лице. Но ты служишь одной Аласаис. На интересы Бесконечного тебе плевать. Ты знала, что пришло время. Знала и, раз не в твоих силах было этому помешать, решила использовать преображение Веиндора в своих целях. Ведь, став личностью, он стал уязвим для твоих чар.
- Он неуязвим для моих чар. Никогда не был и никогда не будет. Он никогда не будет мыслить и чувствовать, как чувствуем мы, или, скажем, воплощения Тиалианны или Аласаис, не обзаведётся телом из костей и мяса. Он... всего лишь обретёт пару новых глаз, зорких к малому - нюансам, деталям. Он начнёт вдаваться в жизненно важные мелочи, которым до этого не придавал значения. Целью моего приезда было ускорить этот процесс и сделать его протекание более мягким, безопасным. Не в том смысле, что в момент становления Веиндор будет уязвим - о нет. Не другие смогут причинить ему вред, а он сам, поспешив с выводами, сможет причинить вред другим. Судя по тому, что случилось в Канирали, с последней частью программы я не справилась, - грустно улыбнувшись, добавила Эталианна.
Убеждая драконицу, тал сианай подалась вперёд, упершись ладонью в плиту, вытянув позвоночник в струнку. Ирсон видел, как бьётся голубоватая жилка на её напряжённой шее... и пытался не захлебнуться в волнах эмоций драконицы, ненавидящей Эталианну вплоть до этой самой жилки.
- Поначалу - да, - кивнула предательница. - Но потом ты наверстала упущенное. Ты своего добилась - он пообещал отпустить твоих соплеменников.
- Он отпустил их потому, что увидел, что они невиновны, - возразила Эталианна. - Он ошибся и признал свою ошибку.
- Он не может ошибаться!
- Он ошибался уже не раз, - твёрдо сказала алайка. - Не по глупости, нет - по небрежности. Раньше его недосмотры мало кого волновали. Но в нынешние непростые времена они могут дорого нам всем обойтись. Взять хотя бы тот, по которому ты стала драконицей. Веиндору следовало бы позволить тебе родиться человеком, стать его жрицей...
- Как ты смеешь!
- Пойми, это вовсе не оскорбление. Твоя душа по природе своей не подходит для серебряного дракона. Ты слишком... живая, ты можешь любить. И ненавидеть тоже можешь. Разве я не права? Он, этот тёмный наэй, высветил эмоциональную сторону твоей натуры - сторону, прежде подавленную, скрытую от тебя, благодаря твоему же духу, твоей жажде быть достойной служительницей Веиндора. Я назвала бы поступок твоего хозяина благим, если бы он остановился на этом. Но он, увы, не остановился. Он не просто открыл для тебя твои эмоции, но раздул их до невозможности, заставил тебя тонуть в них. Вспомни, как они нахлынули на тебя, оглушили и ослепили! А он воспользовался твоим смятением, чтобы подчинить тебя себе, использовать в своих целях. Будь ты человеком, существом более опытным во всех этих чувствительных делах, манипулировать тобой таким образом было бы куда сложнее.
Драконица молчала. Эталианна сумела-таки задеть какие-то струны её души. Но, Ирсон чувствовал, что на этот раз даже прославленное кошачье красноречие не спасёт самоотверженную алайку.
- Вот одна из причин, почему Веиндору нужно хотя бы относительно личностное воплощение, - ещё не понимая, что её битва проиграна, быстро продолжала Эталианна. - Он должен, обязан начать понимать нюансы. Иначе... иначе мы имеем все шансы проиграть.
- Почему ты так уверена, что Бесконечному станет хуже, если вы проиграете? - иронично спросила драконица.
- Ты, часть Бесконечного, ответь сама себе - стала ли твоя жизнь лучше с тех пор, как ты пала в объятия этой новой тьмы? - не своим, гулким, мощным голосом предложила Эталианна.
Драконица стушевалась на мгновение.
- Ты тяготишься всеми этими чувствами, - воспользовалась паузой тал сианай. - Ты хотела бы вернуться в то время, когда они не довлели над тобой. Но ты не можешь. Ты увязла в этой тьме, как муха в смоле. Он как-то повредил твой дух. Я не знаю как, но я уверена, что ты будешь не последней его жертвой. Многие будут страдать, как страдаешь сейчас ты.
- Ты знаешь всё про меня лучше меня самой, - желчно протянула драконица. - Но ты и не подозревала, что я с тобой сделаю.
- Подозревала. Но надеялась...
Эталианна всё поняла. Плечи её устало поникли.
- Такие, как ты, отняли у меня всё, что я любила, я отниму у тебя всё, что способна любить ты. Это логично. Твоя сластолюбивая душонка будет вечно скитаться в пустоте, сознавая своё бытие, живая, но лишённая связи с реальным миром, оторванная от него навеки. Одинокая... Покончим с этим. Войдите! - повелела драконица, обернувшись.
Серебряная завеса разошлась, пропуская в пещеру мужчину и женщину - высоких, темноволосых, по-драконьи сухопарых. Хотя Даэланор и Геларион были алаями-полукровками, глаза ни у одной, ни у другого не светились. Уши их также не были кошачьими. Длинные тёмные балахоны не позволяли разглядеть, были ли у них хвосты. На правой половине лиц брата и сестры серело по продолговатому пятну, очертаниями напоминавшему лоэдаарский кинжал.
- Мы здесь и мы готовы, госпожа, - поклонился Геларион.
- Мы здесь и мы готовы, - повторила Даэланор.
Драконица медленно, уважительно кивнула.
- Вы думаете, тень от этого кинжала ляжет на вас лишь на время церемонии? - печально проговорила Эталианна. - Она останется на ваших душах навеки. И другие существа, даже самые близкие, будут чувствовать её. А драконы Изменчивого - в особенности.
- Пусть так. Мы уже изгои, - раздувая ноздри, заявил Геларион. - Из-за того что отец выбрал себе в жёны гнусную кошку, мы не можем быть частью своего народа.
- Тому виной не ваша кровь, не особенности ваших душ, а ваши собственные дела, ваш личный выбор, - возразила Эталианна.
- Ложь! Эта мерзавка опутывает нам крылья. Рассчитывает сбежать, - затараторила Даэланор.
- Мне не сбежать, - улыбнулась тал сианай. - Я умру здесь. Вы не сумели бы помочь мне, даже если бы захотели. Но вы ещё можете спасти себя... то, что от вас останется после этой ночи.
- Пустые слова, - пробормотал Геларион.
- Я сделала, всё, что было в моих силах, - окинув всех троих долгим сочувственным взглядом, тал сианай соскользнула со своего каменного ложа.
Расправив плечи, она замерла напротив своих убийц.
Драконица резко шагнула к ней. Блеснуло прозрачное лезвие. За секунду до удара зелёные глаза тал сианай вдруг потухли, а затем вспыхнули пронзительной, ошеломляющей синевой. Словно опалённая этим светом, драконица отпрянула, оставив кинжал в груди Эталианны. Тень Аласаис сломанной куклой упала к ногам убийцы.
- Что случилось? Нам удалось убить её? - зашелестели позади встревоженные голоса.
- Да. Вне всякого сомнения. Всё задуманное исполнено. Мы должны уходить, - бросила своим миньонам драконица.
Миновав текучую завесу, они быстро пошли сквозь огромную пещеру, огибая башни сталактитов, разгоняя сапогами серебристый туман.
Ирсон не успел осмыслить увиденное - его закрутил жгучий ветер чужого гнева, досады и почему-то стыда. Видение разлетелось в клочья, и Ирсону показалось, что то же самое вот-вот случится с его собственной душой. Такой боли он не испытывал ни разу в жизни. Танай закричал бы, но ему нечем было кричать. А боль всё текла через его тело бесконечным потоком, он даже начал различать в ней отдельные струи - удушье, жжение, сдавливание... Боль всё длилась и длилась... пока вдруг не иссякла, сменившись мягким, упругим сдавливанием со всех сторон.
Ирсон почувствовал себя в какой-то ласковой безопасности - точно ребёнок в материнской утробе. Измотанный болью, понежившись несколько минут, он вновь соскользнул в беспамятство...
Танай не знал, сколько часов прошло, прежде чем сознание вернулось к нему. Что вырвало его из лап драконицы? Где он? И... что с ним? Ирсон не чувствовал своих рук и ног. Казалось, что он превратился в личинку, округлую, безглазую и безносую. Из всех чувств лишь осязание осталось верно ему. Но толку с этого не было никакого.
Мысли Ирсона раз за разом возвращались к Эталианне. К отважной, добросердечной, мудрой и... безнадёжно мёртвой сестре Аниаллу. Ирсон не хотел верить, что увиденное им и вправду свершилось. Может быть, он подсмотрел не воспоминание, а мечту драконицы? Проник в её злодейский план и теперь сможет помешать преступлению?
'Нет. Всё это было на самом деле, - мысленно отчеканил танай. - Хватит нюхать мир через надушенный платок. Пора вдохнуть реальность полной грудью, со всеми её зловониями и ароматами. Эталианна ан Бриаэллар погибла, до последнего пытаясь спасти своих убийц'.
Ну зачем она сделала это? Почему не избежала страшной смерти, если подозревала, что всё может закончиться... именно так? Ирсона вдруг окатило холодом. Сделала ли Эталианна этот выбор сама, или же дух змеи проснулся в ней, как просыпался в Аниаллу, подавил её волю и толкнул на жертвенник какой-то высшей цели? 'Нет! Нет. Такого просто не может быть. Тиалианна и Аласаис никогда не пойдут на такое. Это - против всего, во что они верят. Во что все мы верим! Нет, - успокаивал себя Ирсон. - Если я и решил избавиться от надушенного платка, это не повод начинать нюхать мир через мешок из-под навоза'.
Думая о жертве Эталианны, он неожиданно остро понял, о чём говорила ему Талия... и Аниаллу - много раньше неё. Обе они периодически переставали владеть собой. Аниаллу - когда против воли становилась 'одержимой' чуждым духом, толкавшим её помогать подчас неприятным ей созданиям, буквально влюбляться в них. Это было неправильно, хоть и освящено благословением Тиалианны. Талия - когда беспечно отдавалась на волю своих негативных эмоций; позволяла их потоку нести себя, куда ему будет угодно - ему, а не ей самой. И это было неправильно тоже.
Почему?
Были ли чувства Талии чужды её душе? Нет. Да что там - Ирсон и по сей день считал, что они были вполне оправданны: Инон сделал всё, чтобы заслужить её неприязнь. Это чувство было естественно, но... но оно, как жирные плети плюща, душило другие чувства, тоже принадлежавшие Талии, заставляя ан Камианку смотреть на вещи однобоко, лишая её возможности видеть всю картину в целом. Оно делало её глухой к значительной части собственной души - вот где пряталась лиска! Пусть Талия не теряла себя полностью, как Алу, но это тоже было 'очень, очень скверно'...
Ан Камианка не хотела стать кем-то другим - образцовой жрицей Веиндора или, скажем, его драконицей. Она хотела стать самой собой. Снова стать целым, а не частью - пусть эта часть и была вполне... жизнеспособна и привлекательна для множества деятелей, вроде Феразиса.
Да-да, сводись все стремления и таланты Талии к выявлению и обнажению чужих недостатков, она не стыдилась бы своей роли в падении Инона. Она наслаждалась бы ею и гордилась, как честно отданным Бесконечному долгом. Ведь будь Талия и впрямь лишь частью себя, единственным поводом для Бесконечного свести её с Иноном было бы желание подтолкнуть оного Инона в зловонную яму, на краю которой он неуверенно топтался. Стена Ошибок не приняла бы её неискренние сожаления, они сбежали бы из крепости как-то ещё, и ан Камианка радостно пошла бы в ученицы к тому же Феразису, под чутким руководством которого принялась бы развешивать по энхиаргским парапетам грязное бельё Веиндоровых жрецов.
Но Бесконечный не считал, что 'церковь' Милосердного достойна уничтожения. Он видел лишь необходимость реформ. И потому послал к Инону настоящую, 'целую' Талию, способную не только находить и расковыривать дыры в Бесконечном, но и латать их. Более того - способную тонко чувствовать, что именно стоит латать, а что - расковыривать. Сейчас Ирсон видел природу её души и Путь отчётливо, как и положено Высшему танаю.
Талия была на своём месте... как и Эталианна. По природе своей души, сианай Тали была тем редким созданием, которое могло рассмотреть в драконице-ренегатке, отважившейся на омерзительнейшее из преступлений, существо, заслуживающее сострадания, достойное второго шанса. Почему? Во-первых, выбор драконицы сильно влиял на судьбы множества других существ - частиц обожаемого Эталианной Бесконечного, а во-вторых (и в-главных!) выбор этот был сделан ею не вполне самостоятельно. Если драконицу и не заколдовали, то ею мастерски манипулировали. Её страдания тронули Эталианну...
В то время как страдания Инона ничуть не тронули Талию. А ведь он тоже во многом был жертвой обстоятельств. Жрецы-наставники с малолетства втолковывали ему, что их мировоззрение - есть мировоззрение самого Веиндора, и даже более того - некоторые из них утверждали, что это именно то совершенное мировоззрение, которое, со временем, должны разделить все жители Бесконечного, иначе он, Бесконечный, погибнет.
Безусловно, драконица и Инон не были малыми детьми, безвольно следовавшими за взрослыми. Каждый из них сам сделал свой выбор и должен был нести за него ответственность, но... но они имели право на смягчение приговора. Им нужно было дать возможность исправиться, искупить содеянное - если не ради них самих, так ради... пользы дела.
Эталианна сделала всё для этого, а вот Талия не сумела сориентироваться, разобраться в себе и ситуации. И ничего удивительного, что ей стало мучительно совестно - перед собой, Иноном и Бесконечным.
И ему, Ирсону, тоже должно быть стыдно. Хоть он никогда и не метил в такие выси, куда карабкалась ан Камианка, он тоже по-своему подвёл Бесконечный. Вспомнив разговор, последовавший за разыгранным ими для веиндороненавистников спектаклем, Ирсон содрогнулся от сожаления всем своим аморфным телом. Он оказался рядом с Талией и Иноном в самый подходящий, поистине переломный момент. На него снизошло подлинно танайское 'наэевдохновенное' красноречие, разговор выстраивался так стройно, так правильно... и на что в итоге он употребил свой дар? Чтобы помочь Талии взглянуть на ситуацию шире, увидеть, что распустившиеся чувства, как избалованные псы, утаскивают её с её Пути? Нет. Он принялся подзуживать её послать Инона подальше, ибо он, Инон этот, та ещё совиная отрыжка - закоренелая и неисправимая.
Конечно, Талия - прекрасная актриса. Она была такой покладистой, такой предупредительной по отношению к жрецу, что Ирсону в голову не пришло, что её сверхтерпимость идёт не от чистого сердца. А вот Инон фальшь почувствовал. Ещё как... И если искренность Эталианны заставила драконицу заколебаться, то именно притворство Талии подхлестнуло Инона... плюхнуться в яму.
'Будь я нормальным танаем, я бы мигом просёк все эти нюансы. Но я - недотанай. Опасный самозванец... Бесполезный червяк! И куда бы ни закинула меня эта дракониха, воплощение она мне выбрала вполне достойное'.
Ирсон вдруг вспомнил своё возмущение, когда проснулся в камере, с антимагической сетью под кожей. Каким беспомощным он чувствовал себя тогда, как ненавидел своих тюремщиков, лишивших его волшебства! Но разве он сам обошёлся с собой лучше? Он ни с кем не разделил боль от смерти отца, обиду на мать и прочих танаев, оправдавших его уход. Он носил её под кожей, как антимагическую сеть. И сеть эта лишала его дара намного более важного, чем волшебство, дара, вплетённого в саму его душу. Его дар был нужен. И ему самому, и окружающим...
Никогда ещё собственное поведение не возмущало его так глубоко, никогда ему так сильно не хотелось что-то исправить, наверстать. Ирсон жаждал возможности совершенствоваться, расти, шириться... И окружающий мир откликнулся на его страстное желание, вот только совсем не так, как Ирсон ожидал.
Танай вдруг почувствовал себя семенем, из которого стремительно проклёвывается росток. Один конец его желтовато-розового личиночьего тела выпростал из себя гибкий отросток. Раздвигая багровую толщу, мясистый росток начал пробираться всё выше и выше, пока не проклюнулся на поверхность. Тут он притормозил, чуть раздался вширь, стал загибаться сверху и... обрастать перламутровой змеиной чешуёй.
Ирсон был этой змеёй, но при этом, каким-то неведомым образом, наблюдал за её рождением со стороны. Видел, как её бледная, плоская макушка вздымается, тянется к потолку, как шляпка какой-то жуткой плотоядной поганки. Как разворачиваются косые паруса капюшона - полупрозрачные, пронизанные жемчужной сеткой сосудов. Как в распахнутой пасти истончаются, удлиняются стеклянные зубы, как четырьмя прорезями намечаются на морде глаза - совсем не змеиные, закрытые толстыми веками.
Ирсон разомкнул их и наконец-то узрел, где находится.
'Меня кто-то съел', - мелькнуло в голове таная.
Он словно оказался в огромной беззубой пасти. Стены, пол, потолок округлого, сводчатого помещения покрывали наслоения влажной плоти. С бугристого 'нёба' свисал массивный 'язычок'. Внутри этой живой капли угадывались очертания чьего-то тела. Тяжело вздымавшаяся грудная клетка незнакомца с трудом растягивала толстую мембрану.
Ирсон задёргался, пытаясь высвободить хвост из хватки живого пола. Ничего не вышло. 'Поганки сами себя не рвут', - досадливо подумал танай и тут заметил какое-то движение справа.
У хозяина этой 'пасти' он явно был не первым блюдом. Из-под мясистой складки кожи, как из-под стёганого одеяла высунулась чья-то пятнистая нога. Через мгновение за ней последовала другая, крючковатые когти которой лениво поскребли морщинистую ступню.
Ирсон разразился оглушительным шипением (говорить его тело было не способно), раскачиваясь, как взбесившийся маятник метронома. Незнакомец заворочался, заворчал и нехотя сел, тряся лупоглазой головой. Три ноздри резко втянули воздух. Это был энвирз, совершенно голый пожилой энвирз, с блёклой шкурой, брюшком и дряблыми складками на длинной морде.
- Ты ещё что за выползень? - скорее озадаченно, чем испуганно, спросил он Ирсона.
- Такой же пленник, как и ты, - мысленно ответил танай - на тюремщика старик был совсем не похож.
- Ты - танай Ирсон! - радостно догадался энвирз. - А я - энвирз Фамиш. Его отец. - Тут он ткнул когтем в сторону заточённого в 'язычке' бедняги.
- Сочувствую вам... - склонил морду Ирсон. - Скажите, здесь есть другие пленники? Со мной были алайка и илтеец.
- Знаю. Сюда их не приводили. Тут только он, я и ты, - с какой-то непонятной многозначительностью проговорил энвирз.
- А откуда тогда вы знаете моё имя?
- От сына. Ты не понимаешь, да? - почесал шею Фамиш. - Он - наш новый Веиндор. Я слышал, что судьба брошенных детей часто складывается трагично, но чтобы настолько. Если бы я знал...
- Разве энвирзы оставляют своих детей? - осторожно спросил Ирсон.
- Таких идиотов мало, но, увы, они всё же находятся, - кое-как прикрывшись своим кожаным 'одеялом', вздохнул старик.
- Он... мучает вас?
- Нет, конечно, нет, - отмахнулся Фамиш. - Я сам мучаюсь, глядя на него.
- Вы не рады его обожествлению?
- В молодости я был дураком. Но годы не прошли для моего интеллекта даром. Я имею в виду, что поумнел, а не поглупел ещё глубже, - лукаво прищурился старик. - Любой самке понятно, что мальчика используют, и я дорого бы заплатил, чтобы узнать, кто и для чего именно.
- Тут я могу вам помочь, - сказал Ирсон и, вежливо сложив капюшон, вкратце пересказал Фамишу то, что удалось узнать от окончательного убийцы.
- Жаль, что я не знал этого раньше, - досадливо щёлкнул челюстями старик. - Теперь до малыша не докричишься. Он засёк вас, когда вы готовились сбежать к Стене Ошибок, но почему-то отпустил. Его новые друзья узнали об этом и что-то сделали с ним.... С тех пор он меня не слышит.
Энвирз оторвал от пола склизкий кусок, скомкал его и с неожиданной силой запустил в сына. Розовый 'снежок' уныло стёк по стенке 'язычка' и шлёпнулся за землю.
- Тогда понятно, почему они не побоялись притащить меня, со всеми моими знаниями, сюда, к нему под нос, - задумчиво проговорил Ирсон. - Нет, всё равно не понятно - риск-то есть всегда. Зачем держать меня именно здесь?..
- Он потребовал, - тут же ответил энвирз. - Ты чем-то заинтересовал его, и он потребовал, чтобы, если вас поймают, тебя доставили к нему.
- И зачем им было выполнять приказ, если твой сын... больше не в себе?
- Мы не знаем, до какой степени он не в себе. А они наверняка понимают это намного лучше, - тяжело вздохнул энвирз. - Как же вы, танаи, допустили это? - вдруг со всхлипом спросил он. - Ведь эти милосердники отняли у моего сына возможность следовать его предназначению, его Пути, как вы говорите, и именно благодаря этому он оказался здесь! Где были ваши хвалёные жрецы?
Энвирз с такой силой хватил кулаком по живому полу, что на нём должен был бы появиться синяк.
- Я не знаю, были ли они в вашем городе, в вашем мире. Хотя даже если и были... жрецы одного наэй стараются не лезть в дела другого, - сплюнув яд, признался Ирсон. - Милосердники закрывают глаза на то, что Неллейн калечит души своих 'детей', засовывая их в неподходящие тела. Танаи и алаи не трогают милосердников с их расизмом и прочими прелестями. Нет! - гневно раздул капюшон Ирсон. - На нас точно нужно какую-нибудь тёмную силу, чтобы мы очухались. А то качаемся, как кувшинки на болоте... Жизнь с приходом наэй улучшилась? Улучшилась. Во много раз? Во много. Вот и прекрасно. А частности - и пёс бы с ними.
- А ты бы полез? - спросил Фамиш.
- Я не жрец. Я всего лишь кабатчик.
- Но ты бы полез?
- Теперь бы полез. Следом за плиточницей. - На всех четырёх глазах Ирсона накипели слёзы. - За алайкой Талией, моей пропавшей подругой. Будь я обученный танай, я бы помог и ей, и твоему сыну. А так... заклюй меня сова, если я знаю, что делать! Хочешь, придуши меня... А это мысль! - вскинул морду танай.
- Парень, я ничего такого не имел в виду, - отшатнулся энвирз.
- Слушайте, нам ведь нужно, чтобы ваш сын обратил на нас внимание, верно? Чтобы что-то его проняло. А что может привлечь внимание воплощённой смерти лучше, чем убийство? Придушите меня! Я не уверен, что у меня есть лёгкие, но это тело явно живое, я чувствую, как по его венам течёт кровь. Пережмите их, и посмотрим, что получится.
- Я не уверен...
- А я уверен целиком и полностью, - настаивал Ирсон. - Я, как и вы, наделал ошибок. И я, как и вы, хочу их исправить. Не переживайте, я привык - за последнюю неделю меня убивали трижды. Разом больше, разом меньше, тем более что четыре - счастливое число.
- Я в твоём распоряжении, - почтительно склонил голову энвирз.
Он с кряхтением поднялся, подковылял к Ирсону и без предупреждения вцепился ему в горло. 'Стой! Я не успел подготовиться! Мне надо решить, что сказать ему!' - мысленно завопил танай, но Фамиш будто не слышал. Мысли Ирсона заметались. Талия, одушевлённые предметы, драконица, Инон, жрецы-обманщики... Он почувствовал на себе взгляд 'нового Веиндора' и не придумал ничего лучше, кроме как явить ему всю глубину своего горя по поводу отнятого у того Пути.
Руки Фамиша терзали Ирсонову шею, а душа таная всё не отлетала... 'Ты понимаешь!' - вдруг прошелестело у него в голове. Ирсон возликовал: он достучался, у него появился шанс. 'Посмотри в меня!' - на последнем издыхании взмолился танай, усилием воли выдернув на поверхность памяти образы всех участников драмы - пусть собеседник выбирает сам.
Никто не остался без внимания самозваного Веиндора - ни Рестес-вербовщик, ни покойная Эталианна, ни влюблённая драконица, ни похищенная ею Талия...
Вдруг контакт оборвался.
Ирсон с изумлением обнаружил, что ещё жив, и открыл глаза. Фамиш сидел рядом с ним, отдуваясь так тяжело, будто это Ирсон душил его, а не наоборот.
- Я больше не чувствую его! Не понимаю, что я сделал не так, - мысленно вскричал танай.
- Ты всё сделал так. Он вырвался! - широко улыбнулся энвирз. - Его тут нет, точно тебе говорю.
- И... куда он теперь? - растерянно спросил Ирсон.
- Понятия не имею, - хлопнул в ладоши Фамиш. - Главное, что он освободился! Он свободен, свободен!
Старик прыгал по слизи, улюлюкая и размахивая руками, как ребёнок по летним лужам.
Всё-таки он что-то повредил в Ирсоновой шее - танаю было трудно держать голову прямо, он всё время клевал носом. В очередной раз вскинув морду, Ирсон увидел, что стена справа вздулась огромным пузырём.
- Эй, господин энвирз, смотрите! - окликнул он разгулявшегося товарища по несчастью.
- Кто-то ломится сюда, - заявил тот, отойдя на безопасное расстояние.
Пузырь лопнул, и в комнату хлынули звуки - рёв, грохот, звон, свист. Потянуло гарью, а затем всё вокруг вдруг заволокло сырым, холодным туманом.
Из прорехи показался седобородый мужчина в доспехах Стражей Смерти.
- Вы были правы, - бросил он вошедшей следом женщине - красавице-алайке, белокурой и голубоглазой.
Точно такого же цвета - нежной лазури - были и её элегантные доспехи. Женщина властно сжимала в руке стеклянную цепь, на другом конце которой понуро плёлся давешний Ирсонов знакомец - окончательный убийца. Она окинула комнату быстрым взглядом, не обратив на таная и энвирза никакого внимания, нахмурилась и с силой рванула на себя цепь.
- Её здесь нет!
- М-м-моя госп-п-ожа! Я в т-точности вып-полнил приказ твоей ды-д-очери, - молитвенно сложив руки, затрясся убийца.
- Кто это? - благоговейно прошептал энвирз.
- Матриарх Аэлла ан Камиан со свитой. Она мать Талии, - пояснил Ирсон, следя левым верхним глазом за бородатым милосердником, направившимся прямиком к нему, а нижним - за разгневанной кошкой.
Из стены позади Аэллы вынырнуло какое-то многорукое, полупрозрачное существо. Матриарх небрежно взмахнула свободной рукой, и вокруг противника соткалась из воздуха зыбкая студенистая клетка, круглая, как мяч. Существо забилось, а затем покорно скрючилось под пристальным взглядом Аэллы.
Подойдя к Ирсону, жрец Веиндора опустился на колени и, вытянув руки, что-то забормотал. Плоть пола начала вспучиваться, принимая очертания человеческого тела, словно заполняла невидимую форму, из которой откачали воздух.
Аэлла снова взмахнула рукой, убирая ненужную более клетку.
- Лети. Ищи, - глухо приказала алайка, и 'перевербованное' существо немедленно повиновалось.
Милосердник опустил ладонь на голову Ирсона. Танай почувствовал, что падает, затем - летит куда-то вверх, и в следующее мгновение он уже был в новом теле, неуклюжем, но способном говорить, чем тут же воспользовалась Аэлла.
- Где Талия?
- Посмотри сама, госпожа матриарх. Видит Тиалианна, я не в силах сказать тебе это, - старательно отводя глаза, сказал Ирсон.
Аэлла осторожно взяла его влажную, лысую голову в ладони. Ирсон почувствовал прикосновение её разума и внутренне сжался - сейчас, сейчас она узнает и... Аэлла не оттолкнула его. Порывисто обняв таная, она прижала его к своей закованной в металл груди. Матриарх не плакала, но её руки дрожали, и эта дрожь рвала душу сильнее слёз и стенаний.
- Простите меня, госпожа, - прохрипел Ирсон, пытаясь поднять голову и посмотреть ей в глаза.
Он знал, что, встретившись с матерью Талии взглядом, наверняка разделит её оглушительную боль - знал и хотел этого. Но Аэлла оказалась не только прекрасной, но и милосердной. Она не позволила ему и шелохнуться. Ирсон так и остался полулежать в её объятиях, глядя на розоватые полоски слизи, которые его кривые пальцы оставили на её лазоревом колене...