КНЯЗЬ СУЗДАЛЬСКИЙ

Князь Владимир, сидя в возке, с грустью смотрел на безжизненные поля с белеющими кое-где ещё не растаявшими пятнами снега, на тёмные стволы деревьев, мелькавших по сторонам. Унылость туманного февральского утра навевала безрадостные мысли. Владимир гнал от себя неприятные воспоминания недавних событий в Переяславле и старался думать о том, что скоро перелески и необъятные луга заблагоухают жизненной весенней силой, воздух насытится ароматом отогретой солнцем земли и наполнится трепетными переливами жаворонка. Свежая зелень будет приветливо шелестеть по обочинам, маня под свою сень к отдыху в полуденную жару, а где-то на всхолмленном повороте, вдали блеснёт отражение глубокой синевы неба на водной глади могучего Днепра.

Дорога, будь то весной или осенью, зимой или летом, всегда настраивает на раздумья. Отогнать тоскливые мысли можно разговорами, но Владимиру не хотелось этого. Он ехал отдельно от митрополита. Впереди и сзади возков скакали отроки.

'Весна - это хорошо, это возобновление жизни, - продолжал утешать сам себя Владимир. - Но этой весной вновь предстоит большая рать с погаными. Тьфу, нечистая! Всё-таки от тяжких раздумий никуда не убежишь. Для предстоящего похода в Степь нужно много воев, но где их взять? Хотя бы лето, а лучше два, передышки, но мир у поганых днесь не купишь, а ежели и согласятся на откуп, то запросят столько, что ни переяславских, ни киевских скотниц не хватит. Святославичи аки волки затравленные. А как иначе? На их изгойском месте и сам бы волком на братьев смотрел. Неправо наши отцы содеяли, обрекая Святославичей на изгойство. Дети должны наследовать отнее и не посягать на чужие земли, тогда и распрей не будет. Кабы на Руси князья не которовались меж собою, не страшны были б и половцы с их набегами на Русь. Опрежь всего надобно урядиться с Олегом и Давидом, а потом уже идти в Степь.

Ради мира в Руси пришлось уступить Олегу Чернигов, хотя он мог бы его взять у меня силой. От дружины моей оставалось менее сотни воев, но Олег согласился принять мир вместе с Черниговом. Брату его дал Новгород, переведя Мстислава оттуда в Ростов. Ох, как были недовольны новгородцы! Но Давид захотел за собой оставить ещё и Смоленск. Это уже слишком дерзко!

А новгородцы, вот своевольники, так и не пустили в свой град Давида. Пришлось сыну моему, Изяславу, оставить Смоленск. Но напрасно он без моего согласия сел в Муроме. Похвально, что сам себе решил землю добывать, но Муром и Рязань - се отчины Святославичей и они будут за них биться насмерть. Если б не изгойство Олега, был бы он днесь с нами вкупе. Ведь ходили же мы с ним по слову отцов наших воевать князя Вратислава. Четыре месяца пустошили чешские земли. О сколько было удали! Ведь нам тогда едва за второй десяток минуло. Были времена, были походы молодецкие, есть что вспомнить! А ноне что?

Вон как судьба повернулась - врагами стали. Вся распря началась после смерти Олегова отца. Дядя Изяслав и отец мой изгнали-таки Святославичей из Руси, а мы со Святополком, исполняя волю своих отцов, двоюродным братьям врагами стали. Отцов наших мы, конечно, разумеем, они думали не о себе, а о нас, своих наследниках. Поклон им за это, но их ошибок мы повторять не должны, оставляя своим сынам в наследство вражду и ненависть к братьям'.

В Киеве с нетерпением ждали прибытия князя Владимира и митрополита Ефрема. Святополк только теперь отчётливо понял предстоящие последствия переяславских событий, и потому был встревожен. Но в подсознании свербило: 'Нешто беспрестанные набеги поганых не рвут Русь на части? Переяславская земля истерзана, Киев всего одно лето без рати. А какой ценой был куплен мир у Тугоркана! Нынешнее спокойствие вельми хрупко и скоротечно'.

Нет, Святополк не собирался выражать своё сожаление о случившемся. Наоборот, он был доволен, только не знал, что делать дальше. Сын Итларя находился в Чернигове у Олега, он наследует вежи убитого отца. Вежи Китана захватит Тугоркан, но в таком случае не избежать ему вражды с соплеменниками. А если он с ними урядится, и они направят свои силы против Киева?

Святополк слегка нервничал, дожидаясь двоюродного брата, постоянно разглаживал ладонью и без того ухоженную прямую чёрную бороду. Размышления будоражили его воображение, он готов был хоть сейчас же вскочить на коня и - в Степь! Но каковы помыслы князя Владимира? Святополку так нехватало разумного слова Мономаха. Есть, конечно, у Святополка свои советники, тот же тысяцкий Путята, но своекорыстие мешает ему мыслить широко, всеохватно, да и заносчивости у него с избытком, не любит он киевскую чадь, и она отвечает ему взаимностью. Разве можно сравнить Путяту с князем Владимиром! За всё время сидения в Киеве Святополк ни разу не мог упрекнуть Владимира в своекорыстии и обмане. Не он один знал, как Мономах был верен раз данному слову и всегда требовал того же от других. Потому и любят его и мужи, и простая чадь, видят в нём надёжу.

Шум на княжьем дворе заставил Святополка оторваться от своих размышлений.
Он вышел на крыльцо встречать переяславского князя и владыку. Сперва подошёл к митрополиту под благословение, потом князья обнялись и трижды облобызались. - Всё ведаю, - начал Святополк. - Поднимайтесь, горницы приготовлены, отдохните с дороги. Рад встречи с тобой, Володимер.

- Ты, брат, встречаешь меня, аки невесту.

- Ты же знаешь, у меня нет ближе советника, окромя тебя, - наигранно заискивал Святополк.

- А жена молодая, Тугоркановна? - Владимир ухмыльнулся.

Святополк глубоко вздохнул, посмотрел тоскливо на Владимира. Он вспомнил свою наложницу, родившую ему двух сыновей и безвременно умершую. Никто уже не может занять столько места в его сердце. Она была незаменимой советчицей во всём, знала наперёд мысли своего возлюбленного. Но, сколько любви отдавал ей Святополк, настолько же она была ненавистна княжьему окружению. Не раз даже возникала мысль: а не отравили ли её? Когда её не стало, двоюродный брат Владимир остался единственным надёжным советником. Святополк даже последнее время тысяцкому Путяте так не доверял, как Мономаху. А молодая Тугоркановна всего лишь сердечная утеха и через неё хоть какая-то надежда на мир с ханом.

- Воутрие соберу в святой Софии архиереев, игуменов, отслужим молебен, и совет держать будем, - прервал разговор князей митрополит.

Святополк вопросительно посмотрел на Владимира, тот утвердительно кивнул головой и добавил:

- Да, владыко, не позднее, мешкать нельзя.

Ефрем, осенив крестным знамением князей, отправился в свои хоромы.
Олег шёл на литургию в храм святого Спаса. Он был доволен складом дел и мог воспользоваться слабостью Святополка и Владимира в ещё большей мере, и с поддержкой половцев противостоять двоюродным братьям. А теперь, тем более, может так всё повернуться, что Переяславль будет зависеть от воли черниговского князя, ведь у него в Чернигове гостит сын Итларя, а за ним сила немалая половецкая, готовая под его знамёнами в любое время выступить и мстить за вероломное убийство своего отца. Вот только надо крепко помыслить: когда и куда эту силу направить, абы не было промашки. Идти и осадить Переяславль? Нет, это пока ещё не по силам. Надо действовать, но как? Советоваться не с кем, да и доверять свои мысли пока никому не хотел. Олег знал только одно: Владимир должен заплатить ему за изгойство, за предательство. Но почему за предательство? Ведь Владимир исполнял волю своего отца, изгоняя Святославичей из Руси, и не мог позволить ослушания. Всё равно - предательство. Вот и Феофания, жена и верная советчица, тоже говорит: предательство. Уж она-то, как никто другой знает, где верность и надёжность, а где лукавство и предательство, ведь ей пришлось на себе испытать интриги цареградского двора.

В раздумьях Олег шёл, склонив очи долу, но что-то заставило его оглядеться вокруг: послышалось, кто-то его кличет. Тёмные свинцовые главы собора тяжело выпучивались на жёлтом закатном небе. Над ними блестели в лучах заходящего солнца золотые кресты, словно застывшие молнии. Храм, как незыблемый былинный исполин, неподвластный времени, всем своим обликом говорил: земные потуги - тлен еси. Прошло почти шесть десятков лет, после закладки храма двоюродным дедом Олега, князем Мстиславом, так и не успевшего его достроить. Прах Мстислава смиренно покоится в каменном гробу в стене храма. А смиренно ли? Дают ли покой мощам распри потомков? Бело-розовые стены храма были не раз свидетелями жестокой борьбы за черниговский стол, отзвуки которой доходили сквозь толщу стен до праха князя Мстислава Владимировича, поклониться которым и шёл Олег.

Размеренным шагом, величавой походкой направлялся князь к собору. Он смотрел на его стены и ему казалось, они разговаривают с ним: 'Вы, князья, суетитесь, губите друг друга, а мне всё едино кто войдёт хозяйским шагом под сень моих сводов, лишь бы он был православным. Ваша забота Богом предначертана: не допустить моего осквернения неверными, а значит и память о ваших предках свято блюсти'.

Дрожь пробежала по спине Олега. Ему почудилось, что он вслух разговаривает не только со стенами, но и мощами Мстислава, навеки соединёнными с храмом, представляя с ним одно священное единство. 'Мстислав с братом Ярославом сумели утвердить мир и любовь меж собою, поделив Русь по Днепру на две части, - вспомнил Олег. - Ужель мне с Мономахом не найти мира?'

Впервые Олег почувствовал сомнение в своей связи с погаными и приводом их в земли русичей. Но тут же отмёл это сомнение: 'А как же иначе можно вернуть отнюю землю? Своя дружина мала, а чем расплачиваться с напами? Токмо захват живота, а это вызывает гнев отцов церкви и всего чёрного люда. А ноне весть принесли пакостную: сын Володимера, Изяслав, сел в Муроме. Только собирался послать туда брата Ярослава, и вот снова отнюю землю отбирают Мономашичи. Видит Бог, не от меня идёт котора, а посему придётся вновь к поганым с поклоном идти. Видно, не быти миру с братьями, коль они лишают нас, Святославичей, отчины'.

Не радовал тихий весенний вечер князя Олега. С тоской и безысходностью в душе поднимался он по каменным ступеням на соборные полати. Скрип железной двери за спиной заставил вздрогнуть. Отрок догонял князя, спеша сообщить о прибывших неожиданно послах из Киева.

Князю Владимиру не давали покоя переяславские события не столько от сознания о предстоящей рати с половцами, сколько от вынужденного нарушения крестоцелования. Он считал это для себя тяжким грехом, не мог допустить такого бесчестия со своей стороны и другим не прощал. Если каждый будет нарушать крестоцелование, то какими устоями будет крепка Русь? Однако теперь досужие языки только и будут говорить в каждом углу на торжищах о его лукавстве и злодействе, не смотря на то, что поганых на Руси ненавидят, особливо простая чадь. В то же время он понимал, что вспять ничего не повернёшь, и на случившееся тоже есть воля Всевышнего, пославшего на головы русичей новые испытания. Теперь нужно сделать всё для объединения сил против половцев, иначе... Ужель Русь может не устоять?

Много было бессонных ночей у Владимира с думами о многострадальной земле. Но как прекратить распри меж двоюродными братьями? Каждый, кроме своей корысти, ничего знать не желает. Святополка другие князья совсем не слушают, хотя и признают старшим. После того, как умерла его жена Ирина, Святополк оказался весь во власти своей наложницы. Ирина же была умна, расчётлива, корыстна. Весьма не по нраву было дружине её вмешательство во все княжьи дела. Но вот уже нет ни жены, ни наложницы. Теперь женился на половчанке. Сыновья Мстислав и Ярослав рождены от наложницы и не могут наследовать киевский стол. Дочери Мария и Сбыслава рождены от Ирины и, в лучшем случае, могут быть удачно выданы замуж. Если родится наследник от половчанки - быть ему изгоем, сживут со свету, выгонят из Руси, как Святославичей когда-то. Значит, после Святополка киевский стол по праву должен наследовать брат Олега, Давид Святославич. Но киевляне не пустят его на свой стол. Да он и сам боится идти в Киев. По старшинству киевский стол может занять дядя, Давид Игоревич, но он не мог его занять раньше, а теперь тем более киевский стол от него ещё дальше. Значит, всё сходится к тому, что киевский стол должен быть под Мономахом. Тогда он своей волей... Много можно было бы сделать с высоты киевского стола.

Киевляне часто вспоминают добрым словом и Ярослава, и Всеволода. Ох, как нехватает сейчас твёрдой руки старшего князя, который по-отцовски, - кого милостью, кого подзатылиной, - привёл бы к покорности и единству. Святополк хоть и сидит на старшем столе и должен быть всем князьям первым князем, но его заботы направлены на другое. Не о людях он печётся, а корысти своей. Не княжьим делом он занялся, скупая повсюду соль и повышая её цену. За всю Русь приходится думать грешному князю Владимиру.

Князь Владимир досадовал, что Олег, получив Чернигов, не идёт к примирению. Конечно, он вправе требовать и другие свои отчины - Рязань и Муром. Пока не вернёт своё, не успокоится. Но ежели б его брат Давид не изгнал бы сына Мономаха из Смоленска, и если б Изяслав в отместку за изгнание не занял бы Муром, верно, не было бы такой усобицы. Но может быть корень зла не в Муроме и не в порыве Изяслава, изгнавшего оттуда Олегова посадника? Изяслав действовал без отней воли, а Олег с Давидом видят в сём злой умысел Мономаха.

В Волынской земле постоянные распри, и не видно путей к примирению. Если бы каждый из князей отрешился бы от своекорыстия, и все вместе послужили бы Руси! О тогда половцы и чёрные клобуки стали б ниже травы, тише воды, и не пришлось бы каждый раз в Царьград с купцами посылать охрану многим числом. О если бы...

На совете у князя Святополка пришли к единому мнению: пока с Олегом не будет примирения, нельзя направлять полки в Степь. Опасно оставлять черниговского князя у себя за спиной.

Посыльный, вернувшийся с ответом из Чернигова, как и предполагал князь Владимир, не привёз утешительного ответа. Наоборот, князь Олег отвечал с дерзостью: 'Не пристало мне, князю, быти на суде перед епископами, игуменами и смердами'.

Мономах призывал всех к терпению и продолжению переговоров с Олегом.

- Надо требовать выдачи нам Итларевича. Пока он у Олега, переговоры тщетны, - предложил Святополк.

В Чернигов в очередной раз скакал гонец из Киева. Мономах писал Олегу, что Русь подвергается смертельной опасности; что поганые, используя распри князей, пустошат земли Руси; что Чернигов признан отчиной Святославичей; что Изяслав сел в Муроме без согласия отца, и готовы говорить об этом в Киеве. Это послание вселило в душе Олега надежду на возвращение всех отчин без пролития крови. В то же время ему пришлось столько пережить коварства и обмана со стороны дядей и двоюродных братьев, что после многих лет скитаний и борьбы за свои права, его настороженность и недоверие только больше обострились.

- Ни волк волка, ни змея змею не погубит, но человек человека погубляет. Мы, человеки, самые коварные и кровожадные звери еси, - в отчаянии бросил Олег, прочитав послание Мономаха и Святополка. - Сладки глаголы ваши, но поостеречься надобно.

Черниговский князь оказался перед трудным выбором. Отказать в очередной раз, значит, вражда будет продолжена. Нет, прежде надо заручиться поддержкой половцев, а посему сына Итларя держать в ласке и почестях. Согласиться со Святополком и Мономахом, значит вражда с половцами. И там огонь, и здесь полымя. Надо осторожно намекнуть на согласие, но не спешить, а посмотреть, как братья двоюродные на деле будут выполнять свои обещания. Вот когда князь Владимир вернёт Муром, тогда можно будет и разговор вести. На совете со своими мужами Олег не стал откровенничать - опасно, могут предать. Гонцу же из Киева сказал:

- Пусть братья идут в Степь на поганых, аз с ними, токмо полки соберу.

Георгий Симоныч занимался с тиунами рутинным делом, разбираясь уже который раз с жаловальными грамотами на земли вятших мужей. В глазах рябило от записей множества названий сёл, межевых описаний, кем и когда были пожалованы угодья. Эта проверка вызывала не только настороженность, но и откровенную злобу ростовских мужей. Ещё бы! Посадник расшевелил такой муравейник! Межа - дело святое, и не каждому лезть в это дело со своим рядом. Без межи землю отчиной не назовёшь.

В сенях послышался шум, в дверь осторожно заглянул отрок.

- Боярин, гонец от Изяслава.

Симоныч не сразу сообразил, о чём тот говорит. Он несколько мгновений смотрел на отрока, а мысли ещё были заняты сёлами, межами.

- Какого Изяслава?

- Мономашича.

Симоныч насторожился. С какой вестью мог прислать гонца Изяслав? Где он нонче? Куда его Бог занёс?

- Зови.

Прочитав грамотку и выслушав гонца, Симоныч понял: будет трудный разговор с ростовскими мужами. Но, так или иначе, а думу собирать надобно, и придётся лишний раз кланяться боярам.

- Изяслав Володимерич изгнан из Смоленска Давидом Святославичем не по праву. Изяслав изволил идти в Муром. Просит помощи ратью, - сообщил посадник.

Новость эта уже успела разнестись по Ростову, а потому Бута Лукич без вопросов вступил в разговор:

- Господь лишил разума Изяслава и Давида. Долго ли Мономашичи и Святославичи будут гонять друг друга? И ради сей которы мы должны собирать полки?

- Мы не можем отказать в помощи сыну нашего князя Володимера Всеволодича. Его воля для нас есмь вечина.

- Князь-то он наш, да не видели мы его. Он токмо сыновей в Ростов присылает, да дань собирать не забывает.

- Вельми дерзко глаголешь, Бута Лукич. Какие словеса будешь метать перед очами княжьими?

- Сии глаголы реку от всех мужей ростовских. Мы опрежь толковали меж собою.

Симоныча ударило в жар. Своеволие ростовских бояр проявлялось всё решительнее.

- Думу собирать - се воля князя и его посадника, - жёстко, не стерпев, заявил Симоныч.

- А наше ли дело влезать в усобицу? Придёт ли когда князь Володимер в Ростов, Бог ведает. У него в Переяславле своих забот полон рот.

Симоныч понял свою оплошность, видя, как нарастает сопротивление бояр. 'Горячность в думских делах худший ворог', - вспомнил он напутствие князя Владимира, и уже спокойнее, но тоном, не терпящим возражений, заявил:

- Вот и надо пособь оказать, абы котору пресечь, аще князь Володимер посадил Изяслава в Муроме, паки тако ему надобно, на то он князь, а наше с вами дело - исполнять волю князя. В ратном деле промедление и неуверенность ведут к поражению, а посему посылаем гонцов в Суждаль и Белоозеро, да Ростову два дня на сборы.

Покрутили бояре бородами, поохали, устремляя взоры на Буту Лукича: что-то он скажет, посадник же им не указ.

Бута Лукич решил на сей раз не доводить дело до полного разрыва - всё-таки впереди предстоял разговор с князем Владимиром и, Бог знает, може он поймёт ростовцев.

- Пошлём Изяславу сотню, - сказал-обрезал старший боярин, не обращая внимания на господский тон посадника.

Причину своенравия ростовских мужей понять было не трудно. В Ростове, почитай, никогда не было постоянной твёрдой княжьей воли. В разные времена были здесь разные посадники и князья, но всё это как-то мимолётно, а потому ростовцы привыкли рядить все свои дела сами. Они привыкли к тому, что ежегодно князю надо давать подати, а каждодневные заботы они обсуждали, собравшись вместе, выбирая меж собой старшего боярина, самого родовитого и самого богатого мужа, коим и был Бута Лукич. А тут, вот ещё, очередной посадник прислан. Надолго ли? Его дело волю княжью являть, а кто будет интересы ростовских мужей блюсти? Вот и получается, что князь и ростовцы смотрят в разные стороны.

Ростовцы не могут себе представить, каково житьё в соседстве с погаными, неожиданные набеги которых постоянно заставляют держать меч полуобнажённым и лук натянутым. Теперь вот ещё и Святославичи вкупе с погаными котору затеяли в Руси.

Симоныч всеми силами старался не допустить распри с ростовскими боярами. Но как сделать, чтобы при этом не поступиться своим достоинством посадника? Не дано человеку далеко видеть, не Бог он. О если бы... Если бы кто-то сказал Симонычу, что через несколько десятков лет Ростов будет пригородом безвестного ныне погоста, он счёл бы того за сумашедшего. А пока бояре не только противятся воле посадника, но и пытаются свои требования поставить выше воли посадника, а значит и князя! Нет, сломить бояр Симонычу не под силу. Они дружину содержат, а у княжича с посадником всех отроков, гридей и дворовой чади едва наберётся сотня. Что же делать? Подчиниться воле боярской? Они тогда из княжича верёвки вить будут. А каков ответ перед князем держать придётся? Тоска охватывает душу, впору в отчаяние впасть. Остро чувствовал молодой боярин своё одиночество в чужом краю. Посоветоваться не с кем, нет рядом родного плеча, куда можно приклонить отчаявшуюся головушку, нет с ним милой ладушки. Как она там с новорождённой? Когда Симонычу с княжичем Юрием пришлось покидать Переяславль, жена его только-что родила дочь, и он не решился брать их с собой в неведомую землю. Князь обещал в скором времени приехать в Ростов и захватить супругу Симоныча с дочкой. Которованию же со Святославичами не видно конца, когда теперь князь Владимир придёт в Ростов?

Владимир и Святополк были рады согласию Олега идти с ними в Степь на поганых. Они направили свои полки, но половцы уходили от решительного столкновения. Время шло, а черниговцев всё ещё не видно.

- Ежели б собрали поганые все свои силы, то пришли бы на сечу. Видно меж ними котора. Вот и пойти бы по Степи, но Олег затевает что-то недоброе, - сетовал князь Владимир.

- Знамо, против нас, коли отказался выдать Итларевича. Что будем делать? - нервничал Святополк.

- В последний раз пошлём к нему, пусть выбирает: если он с нами, то немедля идёт к нам. Ежели не придёт, то он с погаными против нас, и пусть Бог нас рассудит.

В гриднице у киевского князя собрались архиереи, игумены, старшие бояре, воеводы. В дверях появились Святополк, Владимир, Ефрем.

Как во внешности, так и в характере Святополк был полной противоположностью Мономаху. Высокий, сухощавый, с чёрными прямыми волосами, длинной приглаженной бородой и острым, всеохватывающим взглядом.

Мономах - среднего роста, плотного телосложения, с рыжими курчавыми волосами, коротко стриженной окладистой бородой, большими серыми глазами. Митрополит Ефрем высок ростом. Не смотря на свой преклонный возраст, держался прямо. Его безбородое женоподобное лицо было неестественно бледным Примечания [4].

Поговаривали, что митрополит последнее время всё чаще призывал к себе лечца. Бояре и архиереи склонились в поклонах, вразнобой произнося здравицы митрополиту и князьям.

Ефрем осенил всех крестным знамением:

- Во имя Отца и Сына, и Святага Духа! Будем долготерпивы и милосердны в помыслах наших к братьям своим. Да будет в сердце каждом из нас праведные глаголы святага апостола: в ню меру мерите, возмерится вам.

Святополк жестом руки пригласил всех сесть.

- Всем ведомо о случившемся в Переяславле и о помыслах князя черниговского. Ответ от него получен вельми дерзок. Гордыня овладела душой князя Олега. Не единожды мы звали его на совет в Киев, ано паки он заедино с погаными свой путь избрал. Грех велик он взял на себя, вступив в соуз с половцами. Раздумий у нас было немало, а что надумали - скажет князь Володимер.

- Много натерпелся руський люд от поганых, - жёстко начал Мономах. - Тако жить дале нельзя. Немедля собирать надо полки и понудить Олега выдать сына Итларя. Пока он с ним, черниговский князь будет в соузе с половцами. По-доброму он сие не захотел сделать, знамо рать с ним неизбежна.

Редко Мономах бывал в таком возбуждении, как сейчас. Его горячая уверенность всегда передавалась другим, и люди шли за ним. Но сейчас... Князь Владимир закончил говорить. Наступило напряжённое молчание.

У Святополка не было прочной поддержки не только среди горожан, но и в дружине были разные настроения. Корысть и стяжательство князя многие просто терпели как стихию, как дождь, как снег: погано, но что поделаешь. Особенно такой настрой был среди старых дружинников, служивших ещё отцу Мономаха.

Однако сейчас бояре не спешили поддержать князя Владимира. Первым сомнение высказал тысяцкий Путята, брат знаменитого Яна Вышатича, бывшего тысяцкого князя Всеволода Ярославича, усмирявшего в своё время волнение черни и уничтожившего волхвов-язычников в Ростове и Белоозере.

- Не время днесь поход зачинать. Всех смердов надобно для сего от сохи оторвать. Кто орать и сеять будет? Два лета назад саранча всё жито пожрала. Летось половцы истребили половину посевов и травы, а ноне, ежели не посеем, чем живы будем? Некоторые подозревали Путяту в приверженности Святославичам. Но, не смотря на это, Святополк покровительствовал ему, да и вящая слава брата, ноне чтимого всеми старца Печерского монастыря, помогала Путяте сохранять своё высокое положение.

Но если бы это было возражение только Путяты. Его поддержали почти все мужи и игумены. Мономах, наклоняясь к митрополиту, о чём-то тихо переговаривался. Затем решительно поднялся и стал ещё более горячо говорить:

- Поселян и лошадей днесь жалеете, а не думаете о том, что придёт половец и поразит из своего лука нашего смерда и не будет ни оратая, ни жита. Мы все должны думать не токмо о нонешнем дне, но и о будущем наших земель, о наших детях. Ханы половецкие собирают ратные силы всяко не в Тавриду, аль Царьград. Паки, Тугоркан тоже от нас отвернулся и готовится вместе с другими ханами к походу на Киев и Переяслав - се рекут исходники наших сторожевых отрядов. Так не лепше ли упредить приход поганых в наши земли и купно всем ударить по полкам Олега и половцев?

Мономах замолчал, а гридница наполнилась гудением голосов, думцы спорили, убеждали друг друга. Последние слова князя Владимира всё-таки затронули каждого.

- Владыко... - Святополк что-то хотел сказать, но митрополит остановил его:

- Погоди, князь, дай думцам выговориться.

Повременив немного, не поднимаясь, митрополит поднял руку с посохом, и пересуды затихли.

- Аже кто паки сумняшеся, тот не зрит дале плетня своего двора. Помыслите о ваших жёнах и детях. Защита Руси от поганых есмь дело святое, и делу сему богоугодному моё архипастырское благословение. Князь черниговский Олег Святославич много зла сотворил, пролив кровь хрестьянску, взыщет за сие злодеяние с него Бог. Нам же днесь надо быти терпеливыми, искать примирение, иначе беда с Поля половецкого придёт великая. Владыка закончил свои слова, тяжело дыша. Его вывели из гридницы под руки два послуха.

Бояре дивились, слушая Мономаха. Они видели в князе Владимире прежде всего миротворца. Да звериные ловы тешили его душу, как и каждого князя, да он много занимался обустройством Переяславля. Мономах с возрастом становился всё более осторожен в своих поступках. Прежде, чем вести полки в поле, тщательно искал пути к миру. Сейчас же он с твёрдой уверенностью убеждал в необходимости похода, да ещё в самую пору пахоты и сева. Уже давно привыкли все к тому, что уверенность Мономаха означала успех в деле. Было время, когда он поступил против своей воли, поддавшись настойчивым уговорам Святополка и его думцев начать рать на Стугне, и был жестоко наказан потерей брата, которому было всего двадцать пять лет, и позорным бегством от поганых. Это был суровый урок на всю оставшуюся жизнь. Подобного он больше допустить не мог.

Видя некоторую растерянность в лицах думцев, Мономах продолжил:

- Опрежь надобно принудить Олега отречься от своей гордыни и повернуть его лицом к братьям. Должно же остаться в его крестианской душе хоть сколько- нибудь добра и совести. Ежели Муром причина которы, то аз готов говорить о сём, но не с мечами, а с крестами в руках. Коли он сего не желает, знамо надо заставить его уразуметь, какую пагубу несёт он в Русь в соузе с половцами.

Твёрдость и убеждённость Мономаха, его прямые бесхитростные слова, взяли верх. Ему уже больше никто не перечил.

- После заутрени у святой Софии собираем вече, объявим нашу волю. Готовим к выступлению полки и обозы, - завершил думу Святополк.

Наступил май. Святополк и Мономах собрали полки и обложили Чернигов. Олег понял твёрдость их намерений, и что уловки теперь не пройдут. Его разум терзала мысль: как бы вторично не изгнали из Руси. Он не мог своей дружиной противостоять столь грозной силе, а половцы, как всегда, медлили с помощью. Не дождавшись их, Олег бежал сквозь кольцо блокады в Стародуб на север своей волости, рассчитывая, что, оставив Чернигов, он избавится от преследования.

Святополк и Мономах удивлялись, почему половцы не приходят Олегу на помощь. Вот уже тридцать третий день идёт осада Стародуба. Жестокие приступы не сломили дружину Олега и горожан, отбивались они отчаянно, воинов пало с обеих сторон много. Казалось, вот ещё один штурм и, либо осаждённые откроют ворота, либо осаждающие уйдут, не выдержав потерь. Наконец от Олега пришли переговорщики. По слову князя они передали согласие выполнить требования Святополка и Владимира.

Приступ прекратили, и Олег вышел из города. В шатре Святополка он убедился, что его не лишают черниговского стола, а требуют идти к брату Давиду, а затем собраться всем в Киеве для поставления ряда. На том Олег целовал крест.

Давид чуть старше Олега. Нет в нём целеустремлённости, присущей брату, но зато коварства, рождённого природным безволием, хоть отбавляй.

- Кто такие Святополк и Владимир? Что ты слушаешь сих нечестивых властолюбцев, - предостерегал Давид брата. - Ужель ты будешь ездить из Чернигова с поклоном и данью в Киев?

Олег с изумлением смотрел на брата: в кои-то веки заговорил как муж. Верно, первый раз за всю жизнь слышал он от Давида такие речи. 'Но это он со мною таков хоробрый, хочет показать, иже он старший, ан стоит Мономаху брови свести и будет брат покорно ходить возле его стремени, ежели допустят. Ладно, пусть потешит себя', - думал Олег, глядя с улыбкой на брата.

- Чернигов - се наша отчина, и отныне несть выходу дани в Киев. В сём ты прав, Давид. Паки надо возвернуть и другую отчину. Помогу тебе, брат, сесть в Муроме, а Смоленск ты отдай. Но прежде надо взять у Мономаха его северную волость. Давид непонимающе посмотрел на брата:

- Не разумею тебя.

- Хочу идти в Ростов. Ты забыл, что отец наш, сев на киевский стол, дал мне Ростов. Паки не пришлось мне в сей волости кормиться. Там днесь сидит малолетний сын Володимера. Новгородский Мстислав его опекает. Всяко волость мне не удержать, но пока Мстислав придёт на помощь брату, аз покормлюсь в Ростове, да и половцам зажитье будет. Тако и с Мономахом легче будет разговаривать. Он только обещает Муром вернуть, а сына оттуда не выводит, а Изяслав молод и упрям. Тако, идём, брате, в Ростов, все втроём, и Ярослав тоже.

Напрасно ждали Олега в Киеве.

- Хоть и принудили его к миру, но проку от сего не будет. Не в нашу сторону он смотрит. Крест целует, а у самого глаза бегают. Горькую славу он себе стяжал. Не Святославич он, а Гориславич, - говорил епископ Николай, бывший на примирении вместо больного Ефрема, уже не встававшего с ложницы.

Не успели князья заключить мир с Олегом, как пришла весть о появлении хана Боняка под Киевом. Он сжёг предместья, княжий двор на Берестове, а на другой, левой стороне Днепра, хан Куря пустошил окрестности Переяславля. Тугоркан тоже втянулся в грабительские набеги, видя, как безнаказанно разбойничают его соплеменники.

Полки Святополка и Владимира ускоренным маршем возвращались от Стародуба. Тугоркана они настигли под Переяславлем. Произошла лютая сеча. Русичи бились с ожесточением. Трещали ломающиеся древки копий, звенела сталь мечей, глухо хлопали бердыши о щиты, со звоном опускались боевые топоры на стальные шлемы, как пчёлы носились в воздухе с жужжанием стрелы. Противные силы отчаянно сошлись в битве в предсмертном напряжении.

Тугоркана окружали два плотных кольца телохранителей. Безысходность положения поглотила все его мысли. Его охватило оцепенение, когда гонец принёс весть о гибели сына. Это был лишь миг безволия хана, имя которого произносили в Степи и в Руси с трепетом. Он вдруг со звериным рёвом рванул поводья, конь встал на дыбы. Разорвав кольцо своих телохранителей, Тугоркан ринулся в самую гущу сечи, с ожесточением рубя саблей всё, что попадалось под руку. Телохранители бросились за Тугорканом, но тут же были рассеяны нахлынувшей волной отряда русичей.

Святополк с дружиной яростно отбивал атакующих степняков. Он не видел ничего вокруг, кроме холодного блеска стали. Дружинники во главе с воеводой обступили плотным кольцом князя. Один из них, показывая мечом в сторону, кричал: - Князь! Зри туда! Тугоркан аки зверь с цепи сорвался! Аже своих рубит!

Святополк увидел, как его тесть сокрушает одного за другим всадников. Половецкой охраны возле него не было.

- Он что, смерти ищет?! Скачи к обозу, возьми тенёта, да приведи запасный отряд! Опутайте хана тенётами! Но, смотри, абы ни един волос с его головы не упал! - крикнул Святополк отроку.

Но было поздно. Святополк увидел, как падает с коня Тугоркан - в его спине торчала сулица.

Тяжкая была битва, но кончилась полной победой русичей.

С великой скорбью и жалостью смотрел Святополк на умирающего на его руках тестя. Он велел накрыть его своим расшитым золотом корзном, а сверху положить стяг. Тело хана привезли в Берестово и похоронили со всеми княжескими почестями.

А черниговского князя с братом так и не дождались в Киеве. Олег говорил одно, а делал другое. Не верил он двоюродным братьям. Слишком свежи были обиды от многих лет изгойства и потерь. Он научился видеть своих соотечественников глазами византийских архонтов, считавших русичей дикими скифами с их грубыми обычаями, вероломным нарушением крестоцелования, необузданной алчностью и корыстолюбием. Возможно Олег мог быть откровеннее и доверчивее с Мономахом, но чувство превосходства и гордого достоинства, приобретённого за годы изгойства, постоянно подогревались женой, византийской патрицианкой Феофанией Музалон.

Симоныч изо всех сил старался не возбуждать своенравия ростовских мужей, а те, имея немалую силу, то бишь дружину в тысячу воев и поддержку горожан, не упускали возможности при случае показать посаднику свою волю. Некоторые бояре так и не смогли подтвердить свои земельные владения княжьими жаловальными грамотами. Объяснения были одни и те же: так сложилось искони, собина передана по наследству, а как и в какие времена, Бог ведает. Установить ряд посаднику порой было невозможно и приходилось закрывать глаза до поры до времени. Но иногда доходило до прямых угроз и предупреждений: не совать нос туда, где не посадником было установлено право владения. Такие дела Симоныч откладывал до приезда князя. Одним словом, пакости приходилось терпеть (а где и с кем их не бывает?), но до крайностей старался не доводить.

Однажды княжич пришёл со двора Буты Лукича возбуждённый, спеша поделиться своей радостью:

- Дядька Гюрги! Аз паки сильнее всех! Победил каждого! Бились мы мечами зело крепко! Симоныч только поддакивал, улыбаясь. А княжич кипел от восторга, от ощущения превосходства над сверстниками, сбиваясь, не находя нужных слов, чуть ли не криком спешил рассказать о своём первом 'боевом' успехе. - Нам дали по горшку каши и сказали: кто больше съест - тот будет крепче биться. Дали мечи деревянные, и мы бились друг с другом... - Друг с другом, - невольно перебив княжича, мычал себе под нос Симоныч. - И в детстве друг с другом, и в зрелости тож, и в старости. Худо, когда бъётся друг с другом. Это уже не други. Убереги тебя Господь от сей участи.

- Никто меня не смог победить, ни Дорофей, ни Степан! - не унимался Юрий. - Дядька, когда мне дашь меч настоящий?

Симоныч насторожился. Слух резонуло новое имя - Степан.

- Минет тебе семь, али восемь лет, тогда и меч по росту подберём.

Успокоив чуток княжича, боярин отвёл в сторонку отрока и негромко спросил:

- Кто таков Степан? Почему не ведаю? Почему ране мне не сказывал?

- То сынишка боярина Ивана, еже на Москови, у Яузы сельцо его, да волок держит от Волги к Днепру. Приехал боярин к Лукичу по делам и сына захватил. Весело было детям. Княжич зело доволен.

- Ладно, ступай, - оборвал разговор Симоныч, и сам направился к крыльцу, поднялся в сени, присел в раздумье на лавку: 'Мало у меня остаётся время для Гюрги. Приваживают его бояре к себе. Спору нет, нужны забавы княжичу, но... Забавы забавами, ано боярские дети есмь слуги княжьи. Видно пришла пора поговорить с Гюргем. Трудно ему будет сейчас уразуметь, но иначе может быть поздно'.

- Гюрги! Кваску малинового хочешь отведать? Иди, присядь рядом. Здесь в сенцах не так жарко.

Юрий охотно вцепился в окрин.

- Князь наш Володимер Всеволж, отец твой, осенью пришлёт за податью, а може и сам придёт, как обещал. А ведаем ли мы с тобой, како живут поселяне в сей волости? Много ль земли опольной? Какие земли княжьи, а какие земли мужей его?

Юрий сидел с кислым лицом, пил квас и недовольно хлопал глазами. Симоныч посмотрел на него, понял свою оплошность, неуклюже покряхтел в кулак и продолжил:

- Ноне весна красна выдалась. Пора нам с тобой в путь-дорогу отправляться.

- В Переяславь, к отцу?

- Нет, Гюрги, пока волость нашу будем с тобой объезжать. Сидели мы зиму в Ростове, аки медведи в берлоге. Днесь надо и землю, и поселян посмотреть, и себя, сиречь, тебя показать.

Княжич тоскливо опустил голову. Опять эти скучные разговоры о землях, о жаловальных грамотах, о княжьих знамёнах.

Симоныч с улыбкой обнял Юрия за плечи.

- Слушай, Гюрги, меня внимательно, днесь моими устами твой отец речёт. Тебе любо веселиться с чадами боярскими. Аз не хочу лишать тебя сих утех. Паки, ты должон уразуметь: на сей земле ты, опричь всего, есмь господин, и се есть воля Господня и родителя твоего. Ты должен расправу чинить в своей волости по покону, но покуда ты ещё млад для сего, то рядить велено мне от имени князя и твоего имени. Мы с тобой должны знать, что делается в сей волости, иначе наш суд не будет правым. На сии дела тебе отец постриг сотворил перед отъездом из Переяслава.

Дядька видел, как посерьёзнели глаза мальчика, пытавшегося понять, что значит правый и неправый суд.

'Зело млад княжич разуметь сии слова', - размышлял Симоныч и, как бы исправляя свою оплошность, весело заговорил:

- Земля Ростовская дивна и велика есмь. Окромя Ростова есть ещё именитые грады. Тож Белоозеро. Бают, тамо озеро Белое, аки море велико. Суждаль, тож градец старинный. Ярославь тож. Велика река Волга, аки Днепр. Есть ещё велико озеро, аки Неро, Клещиным его рекут, и погост на нём тож Клещин. Есть Клязьма река, меньше Волги, в Оку реку вливается. Там тоже есть поселения малые. Один из них погостом Володимеровым рекут. Вот сколько занятного в сей земле, окромя княжьего двора. Хочешь се зреть очами своими?

- Знамо, хочу.

А дядька продолжал заигрывать с Юрием:

- Путь наш будет долгим и опасным. В лесах дремучих звери всякие, - таинственно, со страхом, почти шёпотом, говорил Симоныч, стараясь вызвать в мальчике интерес. - Не побоишься?

- А отроки с нами будут?

- Вся дружина малая будет с нами.

- Тогда едем.

Дядька расхохотался и обнял мальчика.

Княжичу Юрию шёл шестой год. Поездки изрядно помотали его, но он ощущал себя повзрослевшим. Симоныч ехал часть пути верхом, а часть с Юрием в возке. Княжичу особенно пришлось по душе плавание на лодьях по Шексне в Белоозеро. Дядька замечал, как светятся усталые глаза мальчика при виде новых мест.

- Нужно тебе научиться не бояться дремучих лесов. Человек должон быти в лесу хозяином, аки у себя на дворе. Просторы околь Суждаля тож не страшны, нет в сих полях поганых, - пытался внушить дядька Юрию чувство мальчишеской храбрости. - А что дале, за Белым озером?

- Тамо земля Новаграда, где твой брат Мстислав сидит.

- А дале чья земля?

- С одной стороны живут свеи, даны, оурманы. С другой - полунощный окиян. С третьей... - дядька запнулся. - Бог ведает, где край земли. Сказывают, тамо Каменный Пояс где-то, то бишь горы высокие, лесами покрытые.

- А за Каменным Поясом что? Аще пределы земель разных не ведомы, то и края земли нет?

Растерялся Симоныч, но ответил прямо:

- Не ведаю, Гюрги. Велика земля, токмо Господь Бог зрит её всю единым разом, а людям сего не дано.

Где бы ни бывали княжич и дядька, всюду они видели ухоженные поля. Люди трудились на них, не ведая того зла, которое приходит в Поднепровские земли из Степи. Но ещё больше было земли, не знавшей сохи оратая.

- Днесь видел ты, Гюрги, како люди несуетно живут своими заботами, не то, что в Переяславе, али Чернигове. И души у них широкие и открытые, яко сии поля безмерные. Смерды орают спокойно, сторожевые отряды не выставляют на украины, - не переставал удивлять себя и княжича Симоныч.

Княжич и дядька жили уже вторую неделю в Суздале. Ютились в плохоньком княжьем подворье, устроенном когда-то давно недалеко от городского храма. Рядом стоял двор настоятеля. Конечно, это не такие хоромы, как в Ростове, но здесь Симоныч отдыхал душой, ибо суздаляне не смотрели с хитрецой и укором, какие постоянно преследовали посадника в Ростове.

Поначалу приветливое бесхитростное отношение суздалян настораживало Симоныча: нет ли тут подвоха? Ведь он много повидал в людях угодничества и корысти. Сам же не терпел такого и скоро отваживал таких людей от себя. Потому князь Владимир всё больше доверял своему боярину, и в их отношениях появилось нечто большее, чем доверие князя к своему посаднику. Но пока Симонычу приходилось напрямую в одиночку сталкиваться с упорством ростовских мужей. У них гордыня всегда впереди идёт, княжичу лишнего поклона не отобьют, а посаднику тем более. Суздальцы же - люди иного склада: кроткие, но с достоинством; богомольные, но и обычаи своих предков чтут.

Как-то, объезжая селения вдоль Нерли, дядька и княжич облюбовали место возле устья Каменки. Отроки быстро установили шатёр у самого берега. Со всхолмленного слегка берега далеко просматривались прибрежные просторы. Уютные густотравные елани и спокойно текущие воды Нерли манили к себе. Можно было не спеша оглядеться, отдохнуть и, набравшись сил, вновь продолжать путь в бескрайние поля, зовущие в свои таинственные дали. Нерльские просторы не такие, как степи за Днепром. Они радуют то тут, то там попадающимися на пути островками берёзовых рощиц, будто созданных для благости человека, такого же творения Божьего, как и сама природа. Но было и другое, что привело Симоныча к немалому удивлению и заставило о многом задуматься. Правый берег Нерли покрыт жирным чернозёмом, а левый, поросший сосняком, песчаный. 'Чудны творения Всевышнего! Сей чернозём околь града раскинут на многие вёрсты. Ужель се есмь указание на особый дар Суждалю?' - думал посадник. Интерес этот остался на всю жизнь, и он воспринял его как предначертание, открывшееся ему для исполнения воли Творца.

Но усталость от поездок брала своё, и ему захотелось уйти от суеты, забыться и долго лежать в траве. Охваченный негой, он никогда ещё не чувствовал себя так хорошо. Всё вокруг было наполнено тишиной и миром. Лёжа на спине, он обнимал взглядом ослепительную синь неба.

- Дядька Гюрги! Вельми жарко! В реце бы покуплятися? - голос княжича прервал мечтательное настроение Симоныча.

- Ступай с отроками. Токмо у берега. Вон тамо коса песчаная, туда и ступай.

С радостными возгласами Юрий и отроки побежали вприпрыжку по луговому склону к реке. Восторгу княжича не было предела и оттого, что день такой хороший, и оттого, что место прекрасное благоухало медовым пряным запахом цветущего разнотравья, а главное оттого, что дядька разрешил ему без каких-либо наставлений и ворчаний искупаться в реке. Он почувствовал себя сильным, самостоятельным.

Веселье у реки раззадорило Симоныча, не утерпел и тоже спустился к воде. 'Что же аз паки стариком себя считаю, а ведь мне всего третий десяток идёт, - подумал он, глядя на резвившихся отроков. - Князь Володимер доверил мне своё чадо, посему не позволяю ничего лишнего. Ростовские мужи, особливо Лукич, считают меня молодым и неопытным, и относятся без должных для посадника поклонов. Но ничего, время придёт - согнём им спины. Княжич привык ко мне, ужо аз потщусь сделать из него настоящего волостеля, токмо подрастёт вмале'.

Окунувшись в реке, сели в шатре перекусить.

- Любо тебе здесь, Гюрги? - и, не дожидаясь ответа, Симоныч продолжил: - Зверя всякого в лесу больше, чем деревьев; река рыбой кишит; а птицы всякой... А знаешь ли на каком месте ты сидишь?

Мальчик недоумённо поднял глаза на дядьку.

- Сие место глянулось не токмо нам с тобою. Здесь, сказывают старики, стоял шатёр пращуров твоих, святых мучеников князей Бориса и Глеба. Князь Володимер Святославич послал сыновей в сии земли: Бориса в Ростов, Глеба в Муром. А ещё погост они поставили на Клязьме и нарекли его в честь отца своего Володимеровым погостом.

- А когда се было?

- Более восьми десятков лет тому уже будет. Непонятно. Что значит восемь десятков? Пять лет - это Юрий знал. Восемь же десятков - это очень много. Загибая пальцы, пытался понять, но ничего у него не получалось, не мог понять насколько восемь десятков больше, чем пальцев на руках.

Дядька смотрел и улыбался:

- Вернёмся в Ростов, будем снова буквицы и цифири учить.

- А кто есмь пращуры?

- Разумей: вот у тебя есть твой отец, а у твоего отца тоже был отец - твой дедушка, а у дедушки был свой отец - твой прадедушка. У прадедушки свой был отец, твой прапрадедушка, и так без конца. Это и есмь твои пращуры.

- Аз тоже буду пращуром?

- Несомненно, тако жизнь устроена.

- И тоже помру?

- Се будет не скоро. Думать тебе надо не о сём, а о том, как отдохнуть, да в Суждаль отправляться. Солнце к земле клонится. Воутрие суд нам творить надобно.

- Дядька Гюрги, не хочу в Суждаль. Здесь останемся, а в Суждаль заутре пойдём.

- Ох, княжич, как тебе сие место глянулось! Обет даю: мы ещё не единожды сюда придём, мне тоже се место любо.

- Как называют се место?

- Деревенька вон та, на том берегу Каменки, где тесли церковь рубят, есмь собина Дмитриева монастыря. Местные старики се место, где мы с тобой шатёр поставили, рекут Кидекщей. А что се означает, никто не ведает. Ты вспомни реки, кои мы проезжали: Колокща, Ворща, Пекща. Названия вельми древние. Каменка - се название дали русичи. Может быть, до того река называлась Кидекща, а памятью о ней осталось название сего места. Глаза княжича блестели, он впитывал в себя каждое слово дядьки.

- А теперь вспомни, что говорил твой отец, когда отправлял нас сюда. А говорил он, что быти мне отца в место молодому княжичу. Опричь нас с тобой некому расправу творити по правде и покону в волости отца твоего, а посему отдохни и собирайся в путь. Ехать всего три версты, но до захода солнца надо быти в Суждале.

На следующий день с утра возле княжьего подворья толпились люди. Отроки не пускали их в ворота без дозволения тиуна. Наконец, в сени вышли княжич, посадник и протопоп. На крыльце для них уже были поставлены столцы. Открылись ворота, и люди, кланяясь, обступили крыльцо.

Бирюч огласил суть жалобы купца: дочь собрался он сватать за купецкого сына, но один из молодцов, сын известного на весь Суздаль кузнеца, умыкнул невесту. За нанесённый позор купец бил челом о наказании кузнецкого сына.

Отроки подтолкнули к крыльцу ответчика. Он упал на колени, но смотрел в глаза княжичу и посаднику прямо, без мольбы и боязни.

- Как кличут? - спросил Симоныч, хотя уже знал молодого кузнеца.

- Ермола аз, Козьмы коваля сын.

- Вину свою признаёшь?

- Княжич! Боярин! Нет моей вины. Мы с Марьюшкой давно уговорились: быти ей невестой моей, а не купецкого сына.

- Иде есмь твой сведок?

Ермола показал на стоящего поодаль такого же детинушку, как и он сам.

Бирюч спросил свидетеля и тот подтвердил, что был на сговоре невесты с Ермолой, и невеста накануне помолвки, не желая быть невестой купецкого сына, сбежала от сватов.

- Лестью увёл дочь! - возмутился купец.

Симоныч, нагнувшись к Юрию, шептал:

- Княжич, не задавай никому никаких вопросов, токмо слушай. Аз буду говорить от имени князя и твоего имени. Что буде тебе непонятно, потом растолкую. Тиун днесь испытует всё како было и есть по правде.

Княжич понимающе кивнул головой.

- Иде умыкнутая? - спросил тиуна посадник.

Помощник тиуна вывел из толпы девицу.

- Подойди ближе, - Симоныч оглядел девицу: 'О, Ермола, какую девку умыкнул! Из красы - краса! Чем-то похожа на мою жёнушку-лебёдушку'. А Марьюшка стояла статно, белолица, глаза - неба синева, коса до пояса, аки прядь льна. И Ермола ей под стать: кузнец знатный, потомственный, в плечах сажень, высок, руки - молоты.

Марьюшка отвесила земной поклон господам, повернулась и поклонилась толпе.

- Ответствуй, девица, по своей ли воле ушла с кузнецом?

На лице девицы спокойствие, хотя и понимает: вот она - судьба, и от её слова теперь зависит дальнейшая жизнь. Купецкого сына Евстафия она не з нает, видела только однажды, когда он со своим отцом и братьями приезжал из Ростова на сговор к её родителям. Ей не хотелось уезжать из Суздаля, да и с Ермолой они давно сладились, с детства вместе на забавах, на игрищах. Он часто провожал её до калитки, словом, любил нежно и трепетно. Семья у Ермолы невелика: отец, мать, да он сам. Были сёстры, да Бог призвал ещё в детстве, когда был глад и мор. Дела идут ладно, заказов последнее время прибавилось, кузня лучшая в городе, вот только отец прихворнул. Марьюшка лишь успела утвердительно кивнуть головой и тихо сказать:

- Да, по своей воле.

- Ты что же отца соромишь! - вскипел купец. - Али тебя худо поил-кормил? Али взаперти держал? Нешто тебе пакости желаю? Нешто...

Не желая слушать пустой купецкий скулёж, протопоп оборвал его:

- Ты, отец девицы, почему не держал её в строгости? Како мог допустить, абы дщерь по своей воле, а не по отней, с ковачем ушла? Бесовские игрища к сему привели! Почто пускал дщерь к неверным в их глумилища? Сам-то когда был последний раз на причастии? Забыл? Ан аз помню! Забываете веру Христову! Коли девица сама ушла с ковачем, тако и венчаться им по крестиански! А ты, купчина, пожнай то, что сам посеял.

- А купецкому сыну, коли девка глянулась, надо было засылать сватов вборзе, а не сидеть рот разинув. Его и ноне на суде нет. Такой товар не залёживается на полицах, - добавил посадник.

Юрий скучными глазами смотрел на происходящее, всё шло как всегда: взрослые нудно и непонятно разбирались в своих делах, искали правду. Неужели ему, княжичу, придётся всю жизнь заниматься этим?

Для Симоныча было всё ясно, и он поддерживал протопопа.Душа Ермолы торжествовала, но он не подавал вида.

Вдруг случилось неожиданное. В толпе за спиной кузнеца раздался едва слышно робкий голос:

- Ото, Ермола, борзо содеял, красну девку на ходу подковал.

Это означало, что Ермола тайно сожительствовал с Марией до венчания. У Ермолы побагровело лицо, глаза налились кровью. Он обернулся, не раздумывая сделал три шага на голос, схватил обидчика за грудь, вытащил его из толпы, и с размаху приложил свой кулак-молот на его голову. Обидчик тихо опустился на землю. Всё произошло мгновенно, никто пошевельнуться не успел. Лишь когда Ермола положил обидчика у своих ног, тиун с отроками бросились и схватили кузнеца. Ермола не сопротивлялся, но они повалили его на землю, скрутили руки за спину и поставили на колени перед крыльцом. Посадник едва успел понять что произошло. Он обрушил весь свой гнев на кузнеца:

- Еже се буйство на княжьем дворе творити! В поруб его! В железы заковать!

Тиун подошёл к боярину, что-то долго объяснял. Посадник несколько поостыв, спросил протопопа:

- Отец Амвросий, ходит ли ковач в храм?

- В храм-то он ходит, да, видно, на бесовских игрищах чаще бывает. Облюбовали греховодники Ярунову горку, много их тамо бывает о летнюю пору. Отец его последнее время в храм не ходит.

Коленопреклонённый, низко опустив голову, упираясь могучими кулаками в землю, Ермола вдруг резко поднял голову и обиженно, зычно рявкнул:

- Княжич! Боярин! Дозвольте слово молвить!

Юрий вопросительно посмотрел на дядьку. Тот кивнул ему головой. Юрий, обрадованный доверием, гордо сказал кузнецу:

- Молви своё слово, коваль.

- Хороводы и песни наши не есть игрища бесовские. Се есмь озор отцов и дедов наших. Спокон веку жён себе имали на игрищах, но и Бога нашего Иисуса Христа никогда не забывали. Мой дед ещё с князем Ярославом ходил на печенегов, Киев защищал от поганых. Поп же моего отца и деда язычниками называет неправо.

- Он ещё и злоязычен! Епитимью наложу! - взвопил отец Амвросий.

- Не горячись, отче, - тихо шепнул посадник, и тут же громко в сторону кузнеца: - Дерзок ты, аз вижу. Ковач добрый есмь отец твой, а ты пока ещё простой гвоздочник, - в глазах посадника появился прищур с хитринкой, он знал чем задеть гордость кузнеца. - Продолжай говорить, да помни: ничто так дорого не обходится, как собственная глупость. Дерзостью ты сам себя губишь.

Ермола понял предостережение боярина и уже спокойно, без горячности пытался оправдаться:

- Не гвоздочник аз. Давно уже не гвоздочник. Отец лежит хворый, костоломка его загрызла, потому и в храм не может ходить. Хытростям своим он меня выучил. Шандалы для собора без отца доделывал. - Ермола склонил голову и тихо добавил: - Твори, боярин, исправу, в чём повинен - отвечу, а Марьюшку в обиду не дам.

- Похвально заступничество за девицу, токмо буесть свою надо знать где являть, - посадник свёл брови к переносице, сам же в душе восхищался Ермолой. Повернувшись к протопопу, тихо молвил: - В сих делах ты, отче, есмь верх правды, тебе и приговор являть.

Протопоп что-то бурчал себе в бороду. Ему не впервой судить суздалян в их семейных неурядицах. Бывало и с умыканием девиц разбирался. Но одно дело творить суд да правду искать с простой чадью, а тут, всё-таки, купецкая дочь к простому кузнецу в объятия кинулась. 'Чем больше буду размышлять и сомневаться, тем дальше буду от истины', - подумал Амвросий, и объявил:

- Волею Божьей, блюдя заветы Апостольской Церкви, и перед очами княжича Гюргя, бысть в сём споре тако: за буйство на княжом дворе налагаю на ковача Ермолу виру - гривну кун. А ты, купчина, не спускал бы глаз с дщери. Сам проспал, а за расправой к попу и князю идёшь. Она вольна в своём выборе. Подумай крепко и дай своё отнее благословение. Коли дщери озадок не выделишь, неправда твоя против тебя же обернётся.

Толпа загудела.

- Свой выкуп за купцову дочь сможешь ли дать? - спросил посадник Ермолу.

У Ермолы глаза светились от счастья. Чуть ли не припеваючи он пробасил:

- Буде сговор - буде торг, буде товар - буде и цена. Моя цена велика еси, Марьюшке она ведома. Отец её в накладе не останется.

После суда, когда посадник, княжич и протопоп остались одни, Симоныч решил поговорить с Амвросием.

- Отец Амвросий, напрасно ты соль на раны сыплешь, предков хулишь. Архиереи, от грек пришедшие, и то такого себе не позволяют, а ты - русич. Время то прошло, когда огнём и мечом веру Христову утверждали. Не понимают и не принимают люди насилия. Вера должна входить в сердце и разум тихо. Сила Божья в слове, а слово - есмь первое дело. Твоё слово должно доходить до людей не громогласно, а разумением.

- Молод ты, боярин, меня поучать. Без злобы сие говорю. Люди забыли те времена, аще язычники с волхвами пакости творили крестианам. От Ростова до Белоозера людей возмущали. Сколько душ крестианских погубили! Через них погибель свою нашли первосвятители земли Ростовской.

- Тоже, сравнил! То был злой умысел волхвов, потому смерды от глада к волхвам подались. Ковач Ермола строптив, паки он не злодей, а овца заблудшая. Предков, отче, боле никогда не хули во гневе своём. Худо, ежели человек перестанет чтить предков своих, ажо если когда-то они поклонялись Перуну или Велесу. Что есмь игрища? В Русальную седмицу, почитай, весь Суждаль и слободы окольные в нощи на Нерли костры жгут. Сам-то, отче, верно, в юнотстве своём тож вместе с девками через костёр скакал? Не в рясе же ты родился? Прости меня за сии слова, ано от сердца, по доброте сказаны.

- Свои грехи аз давно замаливаю. Разговор же сей, боярин, на пользу, разумею, и тебе и мне. Обиды не держу.

- К примеру, возьми меня, - продолжал Симоныч. - Кто аз есмь? Русич.

Родина моя - Русь. Предки же мои из свионии. Отец - варяг, как на Руси называют. Был он католиком, но по прозрению с помощью Божьей стал православным. Нешто аз должон от него отречься?

- Прости, Господи, грешного, - Амвросий перекрестил боярина. - А ты, отец Амвросий, несёшь людям слово Божье. Они сан твой чтут. По всему видно, суждаляне любят тебя, ты хоть и строг, но праведен и бескорыстен, помогаешь ты многим. Крепи своё доверие, аз буду в сём тебе помощник. С ковачем же сам разберусь. Нужен мне он. Тиуну велел аз выяснить, кто в Суждале есть добрые рукодельники. В Переяславле у князя такие люди под его взором находятся. Многие в милостниках ходят. Суждаляне говорят, иже лепше Ермолы в граде и округе ковача нет.

Отец Амвросий слушал боярина, а сам думал: 'Наконец, появился в Ростове разумный и твёрдый в помыслах посадник, знамо будет для крестианской паствы надёжная опора, токмо бы князь оставил его здесь. До сего времени бывали князья и посадники временщики. Им абы полетную подать собрать, а потщания о земле сей и смердах никакоже не являли'.

Княжич мало что понял. Он видел, что кузнец совсем не злодей. Ермола даже понравился княжичу. А вот то, что отец дядьки Гюрги варяг - это княжич слышал впервые. Может и слышал когда, да не оседало это в его детской голове. В мальчишечьей памяти ещё не стёрлось слово 'варяг' - так иногда называли некоторых бояр и гридей в отцовой дружине. Он знал, что это пришлые из-за моря вои, но ему никто ничего не сказывал о них.

- Дядька Гюрги, что яко твой отец варяг, а ты сам русич?

- Не по возрасту своему ты, княжич, задаёшь вопрос. Ну да ладно, слушай. Варягами на Руси называют людей, пришедших из-за моря, кое тож называют Варяжским, и служат сии варяги князьям Руси своим воинским делом. Служат они и цареградскому василевсу. Мой дед Африкан был ярл, или, как на Руси говорят, князь. Отец мне сказывал, что предки Африкана ведут свой род от кесаря римского Клавдия. Был у Африкана брат Гакон, по-руськи - Якун. Он пришёл служить в дружину князя киевского Ярослава, твоего, княжич, прадеда, и имел здесь прозвание: Якун Лепый. Зело любил он носить порты яркие с золотыми узорами, да доспехи блестящие, потому и прозвали его Лепый. Так вот, когда умер Африкан, Якун вернулся из Руси на родину и прогнал своего брата Шимона, наследника Африкана. Шимон же, мой отец, бежал в Русь и стал служить князю Ярославу, а потом и твоему деду Всеволоду. У него он стал тысяцким и ближним боярином. Был он сначала по вере латинянин, но потом принял православную веру и преподобный Феодосий, игумен печерский, назвал его новым именем - Симон.

- И он остался на Руси совсем?

- Да, княжич, Русь стала его второй родиной. С ним пришли и его верные слуги, числом три тысящи душ. Все они крестились в новую веру. И аз родился здесь, а не в Свионии. Так кто же аз, по-твоему? Пришлый варяг? Конечно же русич, хотя предки мои и были варягами. Отец мой не единожды ходил с русичами в Царьград. Однажды на море поднялась сильная буря. Отец много молился Богородице о спасении своей души, и Богородица явилась ему и сказала, абы по возвращении в Киев он поставил храм во Её имя, и указала место в Печерском монастыре, и каким храм должен быть тоже указала. Отец остался жив и исполнил свой обет. Он поставил каменный храм в пятьдесят поясов в длину, тридцать поясов в ширину и тридцать поясов в вышину. Сию меру тож указала Богородица. Помнишь ли, Гюрги, как отец твой тебя в сей храм водил?

Юрий смотрел на дядьку с откровенным детским любопытством, а тот продолжал:

- Отец твой, когда сидел на черниговском столе, во время звериных ловов на речке Беловосе повредил ногу, упав с коня. Тогда же он потерял образ Михаила-Архангела, которого носил на груди на золотой цепи Примечания [5].

Долго болел тогда князь Володимер, был вельми плох. Лечец его, пришедший в Русь из земли Армении, прямо сказал, иже лечение не поможет ему и надо готовиться предстать перед Богом. А инок печерянин Агапит вылечил твоего отца. Игумен Печерский Стефан увидел в потере гривны знамение Божье. Князь много молился в Печерском монастыре, и Богородица услышала его. Видно, Михаил-Архангел не потерялся, а был послан Богородицей ко Господу с молитвой, коя была начертана на той гривне: 'Господи, помози рабу своему Василию. Аминь'. А ты ведаешь, что отца твоего при крещении нарекли Василием.

- Дядька, а что яко храм Печерский мерили поясом, а не локтем?

- Когда моему отцу пришлось уходить от преследования своего дяди Якуна в Русь, то из всего, что он мог взять с собой, были крест с распятием, золотая корона и пояс. Это самые дорогие вещи в нашем роду, передаваемые из поколения в поколение. Золотой пояс он пожертвовал в Печерский монастырь. Игумен освятил пояс, яко меру для здательства Богородичного храма.

- Зело много ты всего ведаешь, - вздохнул с завистью княжич.

- Будешь и ты, Гюрги, столько же ведать. Но опрежь надо грамоте учиться. Мы с тобой давно сим не занимались. Научишься - будешь сам книги читать. В книгах собрана вся мудрость за многие времена. Твой дед имел множество книг разных, сам мог глаголить на пяти языках без толмачей. Выберем время мы с тобой и сходим к настоятелю Даниилу. У него много книг. Днесь он сам с монахами книги пишет.

- А о чём оне пишут?

- Обо всём примечательном, что происходит в сей земле. Днесь записали о нашем с тобой приходе в Ростов.

Симоныча радовала любознательность Юрия - разумный волостель подрастает.

Прошёл год, как Симоныч пришёл в Ростов. За это время побывал он в разных местах волости, своими глазами увидел совершено иную жизнь, резко отличавшуюся своим спокойным укладом от суетного и во многом жестокого водоворота бытия в Поднепровье.

И люди, и земля Ростовской волости, как успел заметить посадник, имели некое единство: люди любили свою землю, и земля отвечала им тем же - она обильно кормила их. В этом единстве ощущалась мудрость, дарованная глухому, но, отнюдь, не забытому Богом краю. Но видел Симоныч не мало и обширных суздальских полей, поросших сорной травой: 'Паки, сколько же чёрной земли пожирают лядины! - порой думал посадник, отчаянно мотая головой. - Вот где богатство! Но где взять столько оратаев, абы всю землю обработать?' Щемящая тоска охватывала душу Симоныча. И откуда только у потомка викингов, морских бродяг и разбойников, вдруг появилась такая любовь к земле? К чужой земле!

Но нет. Это теперь его земля, его родина! Он смотрел на неё уже глазами не викинга или варяга, а глазами заботливого хозяина.

Когда человек, будучи на чужбине, тоскует по родине, по своему дому, это не трудно понять. Кто не испытвал такого? Да, Симоныч тосковал по жене и дочке. Но не было у него своего дома. Вернее, был у него дом, и не один. Но разве можно назвать родовым гнездом дом, в котором не успеешь обустроиться, как надо вместе с князем переезжать из Смоленска в Чернигов, из Чернигова в Переяславль... Нет, не по нраву стала такая жизнь сыну варяга-скитальца. И этот душевный перелом заполнил разум посадника, не давал ему покоя. Суздальская земля, как оказалось, могла родить не только ячмень и просо, она родила нового Симоныча! Он видел крепкие боярские хозяйства, наблюдал, как люди размеренно, мирно, любовно обрабатывают землю.Оказывается, можно без боязни быть уведённым в полон, без братней княжей усобицы, заниматься мирным делом, дающем не малую пользу себе и людям.

Симоныч метался в раздумьях. Теперь он с внутренней дрожью думал о приезде в Ростов князя Владимира: 'Соберёт подать, и снова куда-нибудь отошлёт в другую волость'.

Бояре ростовские обложились сёлами. Сколько тысяч душ чёрного люда на них трудится! Как жирные коты спокойны и довольны своей жизнью, им есть что защищать. Князь в своём Переяславле в постоянной тревоге и не думает о такой жизни, коей живут ростовские мужи. У него дружина в сотню воев, у них - в тысячу! Отец Симон мечтал о своём родовом гнезде и спокойной жизни, и не нашёл ни того, ни другого. Обрёл лишь утешение у чернецов печерских. Храм поставил там огромен, чуть ли не вровень с Софией киевской. Ныне же печерский храм для Симоныча первое святое место на земле. Там под сенью креста обетного храма покоится в каменном гробу прах его отца. А князья мечутся, отбирая друг у друга земли. Сколько мирных оратаев гибнет в усобицах! Ладно бы, от набегов поганых, защищая свою землю, а то из-за княжьих распрей.

Нет, Симонычу не хотелось такой жизни. Но что делать? Ведь он слуга княжий. Уже не с надеждой, а с тревогой стал ждать посадник приезда князя. Что же будет?

---

Оставить комментарий © Copyright Анисимов Валерий Михайлович (wait-for-me@yandex.ru) Размещен: 02/03/2017, изменен: 07/03/2018. 68k. Статистика. Глава: История

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"