Анянов Александр Дмитриевич : другие произведения.

Рожденные ползать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.62*23  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    СССР. Начало 80-х. Расцвет позднезастойного социализма. Недавние выпускники авиационного вуза призываются офицерами-двухгодичниками на службу Родине. Компания еще та: один - отличный парень и настоящий друг, другой - хитрый жучара-комсомолец, третий - клоун по-жизни. Армейская служба оказывается очень далекой от описываемой в газете 'Красная Звезда'. Да и авиационная романтика совсем не так привлекательна, как казалось в институте. Удастся ли выжить и сохранить свое 'я' или каток суровой военной действительности раскатает в однообразную зеленую массу?
Глава 1.


Время 'Ч'!




Полюбила я пилота, думала - летает.
Прихожу на аэродром, а он там подметает.
(Частушка)
  
  
   Тяжелые удары сотрясали хлипкую гостиничную дверь. Я, наконец-то, пришел в себя и посмотрел на часы. Было 5:10 утра. Маленькое окошко на циферблате моего 'Салюта' показывало цифру '21'. Это означало - 21-е октября. Год - 1983. Я вспомнил, сегодня был мой день рождения.
  - Подъем! Всем подъем! Тревога! - орал чей-то голос за дверью.
  Наша офицерская гостиница славилась большим количеством шутников. Я хотел послать стучавшего подальше, но он уже барабанил в соседнюю комнату, где жили мои друзья. Они, так же, как и я были офицерами - двухгодичниками. В коридоре раздавался топот многочисленных ног, чьи-то крики. Гостиница быстро наполнялась гомоном и становилась похожей на растревоженный муравейник. Меньше всего это походило на шутку.
  Что ж, неплохое начало для дня рождения! За три месяца моей службы в армии, наш авиационный полк еще ни разу не поднимали по тревоге и, я очень слабо представлял, что должен был делать в этом случае. Однако для размышлений не оставалось времени. Вместе со всеми я выскочил на улицу, прямо в промозглое октябрьское утро.
   Площадка перед гостиницей тускло освещалась единственной лампочкой, висящей над входной дверью. В полумраке виднелись очертания трех большегрузных 'Уралов' (по количеству авиаэскадрилий), с крытыми брезентом кузовами. Машины предназначались для перевозки технического состава. В полку их называли просто - 'тягачами'. Тягач второй эскадрильи, в которой я имел счастье состоять, стоял ближе всех к входу.
   Мне едва удалось перебросить свое тело через борт, как, с резким рывком, 'Урал' тронулся. Кузов машины был набит битком, и я с трудом, на ощупь в темноте, нашел себе свободное место на скамейке.
  - А Филон где? Филона забыли! - внезапно раздался чей-то встревоженный крик.
  - Поехали, поехали! Что мы без Филона, Рейгану морду не начистим?!
  Тягач взорвался дружным хохотом. Я узнал голос своего старшего техника весельчака Панина и сразу успокоился. Раз Панин здесь, то все будет в порядке.
  
  'Урал' между тем несся по ночному гарнизону, на короткое время, притормаживая возле пятиэтажек, где проживали семейные офицеры и, снова мчался дальше.
  Наконец, последняя пятиэтажка осталась позади, и машина вырывается на простор аэродрома. От казармы по направлению к зонам авиаэскадрилий, где группами, где по одиночке перемещаются солдаты. Они также подняты по тревоге. Некоторые из них делают вид, что бегут, однако большинство просто неторопливо шагает, беседуя друг с другом.
  При виде этой картины, нервы техника нашего звена Жени Петрова не выдерживают. Он высовывается из кузова:
  - Эй, бойцы, кончай сачковать! Бегом, давай!
  - Тебе надо, ты и беги, - раздается в ответ. Слишком темно, чтобы понять, кто кричал.
  Женька чуть не задохнулся от такой наглости:
  - Ну, погоди, погоди! Я голос-то запомнил. Еще свидимся!
  Минут через двадцать, машина тормозит на въезде в зону второй эскадрильи.
  - Первое звено - на выход! - орет из кабины инженер эскадрильи капитан Тихонов. - Не посрами 15-ю Воздушную Армию!
  Темные фигуры, сходу перелетая через задний борт 'Урала', горохом посыпались на землю. Через полкилометра новая остановка и офицеры второго звена начинают покидать машину.
  Внезапно раздается дикий вопль.
  - Фонарик, фонарик сюда! - кричит кто-то.
  Тотчас же вспыхивают несколько узких белых лучей. При их неровном свете мы видим извивающегося от боли человека, висящего на одной руке на заднем борту машины. Становится ясно, что произошло. Прыгая, он зацепился обручальным кольцом за выступающую металлическую скобу крепления кузова. Ему помогают отцепиться и аккуратно ставят на землю. Офицер стонет, но, зажимая вывихнутый палец, вместе со своими товарищами исчезает во мраке. Тягач едет дальше.
  Теперь, в кузове нас остается всего пятеро - техники третьего звена в полном составе. На скамейке по левому борту сижу я и мой коллега - двухгодичник Юра Гусько. Напротив расположились старшие лейтенанты Сашка Панин и Женька Петров, а также капитан Борзоконь. Сашка - старший техник и, соответственно, наш начальник. Панин и Петров примерно одного возраста. Им лет по 27-28. Оба невысокого роста, но крепкие, коренастые. Капитан - самый старый из нас, ему уже больше сорока, поэтому все уважительно называют его - 'Дед'.
  - Так, 'Зарница' для взрослых только началась, а уже появились первые жертвы, - мрачно отмечает Борзоконь.
  - Причем здесь 'Зарница'? Это все из-за того, что человек с бабами связался. Видал, как колечко это мужикам кости ломает? - как обычно категоричен во всем, что касалось женщин, убежденный холостяк Петров.
  - Эх, темный ты Женька! - возражает ему капитан. - Да как же в хозяйстве без бабы? Они иногда очень полезные бывают. Опять, же родной человек под боком.
  - Что ты болтаешь, Дед? Какой тебе жена родной человек? Я понимаю, там, мать, отец. Брат, в конце концов. А жена, она сегодня одна, завтра другая, - не соглашается с ветераном Панин.
  - Темный? А ты, Дед, фонариком на меня посвети, - весело огрызнулся Петров. - Вон, ты лучше послушай, что бригадир тебе говорит. А пользу от женщины и помимо брака можно поиметь. Вон, я их как перчатки меняю. Завидуйте!
  - Ну, я еще, возможно, и позавидую, - ухмыльнулся старший техник. - А вот Дед, наверное, уже не может ничего. Не расстраивай человека.
  - Ни хрена вы оба не понимаете, - похоже, что Борзоконь и не собирался никому завидовать. - Да если хотите знать, то настоящая жизнь у мужика наступает только в том возрасте, когда бабы ему становятся по-барабану. Тогда, они свою власть над ним теряют и - все! Живи в свое удовольствие. Жена требует купить ей обновку, а ты ей - от винта! И любые угрозы, вроде: 'вот, ты меня сегодня ночью чего-нибудь попроси!' уже не действуют. Эх, столько времени появляется, чтобы с друзьями в картишки перекинуться или с удочкой на бережку посидеть.
  Мы с Юрой переглянулись, но не успели вступить в дискуссию по этому животрепещущему вопросу - машина остановилась.
  - Все, приехали, панове, - Панин прослужил два года в Польше и теперь любил время от времени вставлять, выученные у демократов слова. - Выгружайтесь. Сейчас всем сексом придется заниматься, и тем, кто любит и тем, кто не любит, и даже тем, кто уже ничего не может.
  Мы покидаем кузов. Освещенные неярким светом фонарей, расположенных вдоль рулежной дорожки, из темноты, словно огромные курганы, вырисовываются громады укрытий нашего звена.
  - Командир, что с БК делать будем? - обращается к Панину Дед. - Народу не хватает. Я свой пупок рвать, не намерен! Мне скоро на пенсию, извини.
  Оружие, которое полагалось подвешивать на самолеты по тревоге, называлось первым боекомплектом, или просто - 'БК'. Для наших самолетов это были ракеты с телевизионными головками наведения. Механических подъемников для них, в полку отродясь никто не видел, и вешали их обычно вручную. Существовал даже неофициальный норматив: восемь офицеров или десять солдат на одну ракету. Повесить же впятером 400-кг 'дуру' было нереально.
  - Дед, не задавай глупых вопросов! - старший техник раздраженно машет рукой в сторону укрытий. - Открывай ворота. Готовим самолеты по полной программе, а там, глядишь, и бойцы подтянутся. Тогда и вешать начнем.
  Подскакиваю к своему укрытию. Всовываю короткий ломик в щель между створками, закрывающими вход. Отжимаю крючок накидного замка и, многотонные бетонные створки разъезжаются в разные стороны по направляющим рельсам. Включаю свет. В центре укрытия, под высоким арочным сводом, стоит зачехленный самолет. Это истребитель-бомбардировщик Миг-27К с бортовым номером '20'. Его фюзеляж разрисован зелено-коричневыми камуфляжными разводами.
  Быстро сворачиваю чехол и сбрасываю его на землю. Отсоединяю от передней стойки шасси буксировочное водило, приставляю к кабине стремянку и начинаю подготовку самолета к вылету.
  Внезапно снаружи раздается шум подъезжающего автомобиля. К входу в мое укрытие подкатывает автобус. Из него выпрыгивают пять темных силуэтов и машина уезжает. Приехавшие подходят ближе к свету и, я вижу, что это летчики нашей эскадрильи. К моему удивлению, пилоты не в летной, а в повседневной офицерской форме. Самый старший из них это майор Чернов - начальник штаба. Вслед за ними, из темноты, как призраки появляются Дед, Женька и Гусько, во главе с Паниным.
  - Товарищ майор, а вы чего здесь? - обращается к Чернову Панин.
  - Ракеты приехали помогать вешать. Только давай бегом! Нам еще переодеваться, - отвечает тот.
  Техники переглянулись. Чтобы летчики - белая кость ВВС, пачкали руки об авиационное вооружение, такое бывало только в крайних случаях. Однако удивляться было некогда. Мы сняли первую ракету с ложемента, закрепленного на стенке укрытия и, подтащили к самолету.
  - Эх, взяли! - командует Панин.
  Единый выдох, буграми напрягаются мышцы под одеждой, и длинная белая сигара взлетает на уровень плеч.
  - Заводи! - звучит следующая команда.
  Ракета аккуратно задвигается по направляющим подкрыльевого пилона самолета, доходит до упора и с легким щелчком становится на замок. Через несколько минут, четыре ракеты: две под крыльями, две под фюзеляжем готовы к бою. Рысью мы устремляемся в соседнее укрытие.
  Менее чем через полчаса первый боекомплект подвешен на все самолеты звена. Летчики тут же исчезают и техники расходятся по своим укрытиям. Еще минут через десять после окончания подвески, наконец, появляются солдаты, в которых уже практически нет нужды. Слышу, как Панин, построив бойцов, с помощью мата и краткого ввода в текущее напряженное международное положение убеждает их в следующий раз бегать быстрее. Действует плохо. Контингент, в основном из республик Кавказа и Средней Азии, угрюмо молчит. Никакого раскаяния в их глазах не наблюдается.
  В это время у меня в укрытии появляется Петров.
  - Ну, что Анютов, готов к труду и обороне? - осведомляется он.
  - Как юный пионер! - я знаю, что Женька недолюбливает двухгодичников и, делая вид, будто не замечаю его издевательский тон, спрашиваю: - Слышь, а что обычно дальше бывает?
  Офицер смачно сплевывает на бетонный пол. Я вижу, что ему приятно - есть шанс проявить свою осведомленность.
  - Далее, возможны два варианта. Первый: прибегут летчики, выйдут на связь и доложат, что к вылету готовы. Затем, высокое, проверяющее полк начальство посмотрит на часы и определит, уложились мы в норматив или нет. И, все, отбой тревоге. Потом, в зависимости от результата, оргвыводы. Второй вариант - это первый, плюс, заставят десяток самолетов вытащить на полеты. Будут проверять еще и летную подготовку.
  Для полетов МиГи всегда буксировали тягачами в определенное место - на центральную заправочную площадку (сокращенно называемую - 'ЦЗ'). Там ставили их в ряд и затем готовили к вылету.
  - А почему мы каждый раз должны их тащить на ЦЗ? - задал я Женьке давно уже мучавший меня вопрос. - Почему бы им своим ходом не выезжать прямо из укрытий на взлетную полосу?
  Лицо Петрова исказилось, как от зубной боли:
  - Ну, вы, блин, двухгодичнички, даете! Во-первых, экономия керосина. Во-вторых, собранные в одном месте самолеты обслуживать удобнее. Не будут же топливозаправщики и другая спецтехника гонять от укрытия к укрытию. Но самое главное, ты видел, как низко расположен воздухозаборник двигателя от земли? Когда двигатель работает, он же сосет все с бетонки, как пылесос. Один небольшой камешек и все, двиглу - крантец! Не согласен?
  Я неуверенно пожал плечами. Женька перевел дух и продолжил:
  - Взлетную полосу и ЦЗ батальон обеспечения чистит, а до каждой рулежки у него руки не доходят. По идее, мы с тобой их сами должны метлами мести. А в реальности, кто это будет делать? Народу не хватает. По инструкции на каждый самолет для обслуживания полагаются техник-офицер и солдат-механик. Ты хоть раз механика за все время своей службы видел? Нет? Ну, то-то и оно. Так что, командование наше, какое бы тупое не было, а рисковать вряд ли станет. Поэтому, если ты увидишь, что самолеты стартуют прямо из укрытий, то запасайся туалетной бумагой. Это - время 'Ч'! Понял?
  Я молча кивнул головой.
  - Ну, и, слава богу. Ладно, пойду назад к своему эроплану, а то сейчас летун прибежит, а меня нет. Может расстроиться.
  Уже на выходе из укрытия, Петров хлопнул себя ладонью по лбу.
  - Я ведь чего приходил-то. Напомнить, чтобы ты не забыл подключить разъемы на ракетах. А, впрочем, - он махнул рукой, - думаю, через полчаса их обратно снимать будем. Только лишняя морока.
  Глядя вслед удаляющемуся Женьке, я вспомнил, что действительно забыл о разъемах, которые предназначались для подачи электропитания от самолета к ракете. Я начал действовать и сразу понял, что дело это крайне непростое. Щель между балкой пилона, на котором висела ракета и самой ракетой была слишком узка. Обдирая пальцы в кровь, я пролез в это ограниченное пространство, с трудом захватил электропровод балки с разъемом на конце, но состыковать его с ответным разъемом ракеты так и не смог. Попробовал использовать для той же цели отвертку, но тоже, безуспешно. Разъемы упорно не хотели соединяться. Еще несколько попыток - тщетно! Я зло выматерился. Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы встретиться с конструктором, который придумал подобное уродство. Однако надо было что-то срочно предпринимать. Черные зрачки телекамер ракет, через стекло обтекателя, выжидающе смотрели на меня.
  - Ну, что, Анютов, все готово?
  От неожиданности я чуть не выронил из рук отвертку. Передо мной стоял майор Чернов. Задумавшись, я не услышал, как он вошел в укрытие. Теперь начштаба-2 был одет в синий летный комбез и высокие черные берцы. В руках он держал защитный шлем и кислородную маску. Я хотел честно доложить, что еще не успел соединить разъемы ракет, но на секунду замялся, подбирая оправдание.
  Видя, мое замешательство, Чернов понял меня однозначно и начал багроветь от злости. Мгновенно сработал мой инстинкт самосохранения. Слова доклада вырвались у меня автоматически, помимо собственного желания:
  - Товарищ майор, самолет к вылету готов! Техник самолета - лейтенант Анютов.
  Лицо летчика прояснилось.
  - Хорошо, а то я думал, ты тут дурака валяешь. Времени у тебя было, по-моему, больше, чем достаточно. Особенно учитывая, что мы ракеты за вас вешали.
  Он подошел к самолету и взялся за поручни стремянки, готовясь залезть в кабину.
  - Товарищ майор, а пуски ракет ожидаются? - спросил я на всякий случай.
  - Пуски..., - Чернов вздрогнул. - Какие пуски? Ты, лейтенант, сплюнь три раза через левое плечо и не говори ерунду!
  В тот момент откуда-то донесся отдаленный звук. Я не перепутал бы его ни с чем другим. Это был звук запускающегося реактивного двигателя. Мы переглянулись и, как по команде, выскочили из укрытия.
  Звук шел со стороны стоянок первой эскадрильи. Тут же к нему прибавился еще один, потом еще. Там вдалеке, вспыхнули два белых светлячка - свет самолетных фар. Они вначале медленно, затем все быстрее начинали двигаться. За ними постепенно вырастала целая гирлянда. Огоньки на приличной скорости перемещались по невидимой отсюда магистральной рулежке в сторону взлетной полосы.
  - Ох, ептыть! - Чернов стремглав бросился обратно в укрытие, как кошка взлетел вверх по стремянке и плюхнулся в кресло самолета. Пока я помогал ему пристегнуть ремни и включал электропереключатели, он вышел на связь:
  - Я - полсотни-пятый. Готовность - один. Понял... Так точно. Выполняю...
  Без слов, жестом, майор показал, что начинает закрывать фонарь кабины. Мне показалось, что в этот момент его лицо приобрело какой-то землистый оттенок. Впрочем, может быть, дело было просто в плохом освещении. Я кубарем скатился вниз, оттащил в сторону стремянку и ногой выбил стояночные колодки из-под колес.
  Раздался громкий хлопок, и синее пламя вспыхнуло под брюхом самолета. Это заработал пусковой двигатель. Послышался свист раскручиваемой турбины. Звук усиливался, нарастал. Еще один хлопок - зажглись форсунки камеры сгорания. Тут же загрохотал выводимый на рабочие обороты, реактивный двигатель. Помещение мгновенно наполнилось дымом и едким запахом керосина. Через минуту самолет вырулил из укрытия и, на ходу поворачивая крылья во взлетное положение, стал быстро удаляться.
  'Время 'Ч', время 'Ч', время 'Ч'', - без остановки пульсировало у меня в голове. Я прекрасно знал, что это значит. Время 'Ч' - это война!
  
  
  * * *
  
  
  Тремя месяцами раньше...
  
  Август 1983 года. Понедельник. Старенький дизель везет меня по эстонской земле. Я смотрю в окно на проплывающие пейзажи и время от времени ощупываю лежащее во внутреннем кармане новенькое удостоверение личности. Даже не верится, еще неделю назад я был гражданским человеком, каким-то там заводским инженериком. И вот - уже целый лейтенант ВВС.
  Конечным пунктом моего назначения является аэродром Дурасовка. Однако билеты мне выданы до какой-то загадочной станции - Квазалемма, что в 60 километрах от Таллина. Ну что ж, Квазимодо, так Квазимодо (переиначил я название местечка на свой лад). Доберусь до него, а там спрошу у кого-нибудь. Язык, как говорится, до Киева доведет. Прорвемся!
  Ну вот, кажется, и приехал. Я выхожу на перрон и оказываюсь в одиночестве. Больше с поезда не сошел никто. На перроне небольшая будка из красного кирпича с названием станции. Похоже, что это вокзал - он закрыт. Окошко билетной кассы затянуто паутиной. Сразу за будкой стоят несколько частных домиков, между которыми петляет дорога, уходящая в лес. Никаких следов аэродрома или какой-либо воинской части не обнаруживается.
  По дороге, мне на встречу, идет женщина средних лет. С радостью подскакиваю к ней:
  - Извините, вы не скажете, как мне добраться до Дурасовки?
  - Я не понимаю по-русски, - отвечает женщина на приличном русском языке и проходит мимо.
  Я ошарашенный, бреду дальше. Неплохое начало! Чуть подальше во дворе одного из домов мужик лет сорока рубит дрова. Подойдя к ограде, изображаю самую вежливую улыбку, на которую только способен:
  - Добрый день, вы не скажете, как я могу добраться до аэродрома Дурасовка?
  Услышав русскую речь, абориген лишь отрицательно качает головой.
  - Дурасовка, Дурасовка! - решив, что он не понял дважды громко и внятно повторяю я.
  В ответ эстонец нахмурился и сжал топор так, что побелели костяшки пальцев. Я понял, что это настоящий советский патриот и даже под пытками не выдаст расположение секретной авиабазы. И еще, до меня, наконец, дошло, что мой язык действительно может довести до Киева и даже до Тамбова. Однако добраться до Дурасовки, он только мешает. Кажется, в данной ситуации лучше быть глухонемым, но зато эстонским глухонемым.
  Нужно было на что-то решаться. Передо мной лежала уходящая в лес дорога, та единственная ниточка, которая могла хоть куда-то меня привести. Не теряя времени, я зашагал по ней.
  Густой лес, тянувшийся вдоль дороги, казался бесконечным. Редкие машины проносились мимо, не реагируя на мои отчаянные размахивания руками. Я уже начал отчаиваться, когда внезапно впереди показался перекресток, со стоящим на нем одиноким магазинчиком. Одним рывком преодолев разделяющее нас расстояние, я на входе столкнулся с каким-то парнем.
  Поняв, что это мой последний шанс я решительно загородил ему дорогу и поспешно выпалил:
  - 'Теre'! - это было единственное известное мне по-эстонски слово, которое означало - 'Привет'.
  - Ну, ты даешь Анютов! Где это ты так научился шпарить по-эстонски?
  Передо мной стоял мой однокурсник по институту - Алик Бармин, которого я не видел со времени окончания.
  - А ты что здесь делаешь? - изумленно спросил я.
  - Служу.
  - И давно?
  - Уже три дня, - гордо ответил Алик.
  - Здорово, значит, будем служить вместе!
  - Конечно, - отозвался Бармин. - Добро пожаловать в 666-ый истребительно-бомбардировочный полк, имени двухсотлетия взятия Бастилии - самый бардачный в Прибалтийском округе и его окрестностях.
  - Постой, но мне сказали, что меня отправляют в самый лучший полк округа, - растерялся я.
  - Не волнуйся, тебя не обманули. Он и есть лучший...по аварийности.
  - Ну, спасибо, обрадовал... А почему название такое странное - 'Дурасовка'?
  - Говорят, это в честь первого командира гарнизона. Его фамилия была - Дурасов, - проинформировал меня Алик и хитро улыбнулся. - А еще говорят, что... Знаешь, есть школы для нормальных детей, а есть специальные - для умственно-отсталых? Также, и в армии. Есть гарнизоны, куда посылают... Ну, в общем, ты меня понял.
  Переговариваясь, мы подошли к автобусной остановке, которая находилась прямо напротив магазина. Вскоре подъехал переполненный 'Икарус' и мы с Аликом с трудом втиснулись внутрь.
  Через каких-нибудь минут десять, наш транспорт прибыл на конечную остановку. Пассажиры не спеша, выходили, и я огляделся вокруг. Прямо передо мной находилось небольшое здание, напоминающее обыкновенную заводскую проходную. Вплотную к нему примыкали зеленые железные ворота с большой красной звездой. Это был контрольно-пропускной пункт гарнизона.
  Народ спокойно проходил через двери КПП, не предъявляя никаких документов. Возле входа стоял низкорослый солдатик, азиатской внешности, с голубыми погонами и штык-ножом на ремне. Не обращая ни на кого внимания, он сосредоточенно ковырял землю носком заскорузлого кирзового сапога.
  Глядя на ряды колючей проволоки, окружавшие гарнизон, я неожиданно даже для себя самого спросил:
  - А это правда, что полк, ну того ...двести лет... как в Бастилии?
  - Про двести лет не знаю, - усмехнулся Алик. - Но следующие два года ты здесь будешь сидеть плотно, как шпала в гудроне. Это, я тебе обещаю.
  Через КПП проехала грузовая машина. Солдат изо всех сил налег на створки, закрывая ворота. Хлоп! Они закрылись с лязгом захлопнувшегося капкана.
  
  Алик Бармин происходил из семьи, по преданию, ведущей свой род от знаменитого зодчего Бармы - строителя собора Василия Блаженного. После школы Бармин поступил на механический факультет Рижского Института Инженеров Гражданской Авиации, который, забегая вперед, окончил с красным дипломом.
  В институте Алик быстро завоевал уважение, как хороший и надежный друг. Если кому-нибудь требовалась помощь с курсовиком или нужно было перехватить пару рублей до стипендии, все шли к нему. Он никогда никому не отказывал. Бармин имел только один недостаток - не имел никаких недостатков. Товарищи по общежитию изо всех сил пытались исправить несчастного, но, увы. Несмотря на все усилия, они не смогли даже привить ему естественную для каждого человека привычку - любовь к спиртному.
  Во время учебы Бармин познакомился с рижанкой, студенткой местного Политехнического Института. После короткого, но бурного романа, он женился. Здесь ему повезло дважды. Во-первых, жена оказалась прекрасной хозяйкой и великолепно готовила. Во-вторых, она окончила свой политех раньше Алика, и благодаря этому, тот получил свободное распределение, как супруг молодого специалиста.
  После непродолжительных поисков, Бармин устроился мастером механического цеха на завод 'Компрессор'. Конечно, воевать с работягами было удовольствием ниже среднего, зато была возможность халтурок и сверхурочных. А самое главное, ему удалось остаться в Риге. Он поселился на квартире у жены, вместе с тестем и тещей, которые искренне любили своего зятя, в силу его уравновешенного, спокойного характера и полного равнодушия к алкоголю.
  Через некоторое время, супруга оповестила о своем интересном положении, и вся семья начала радостно готовиться к прибавлению семейства. Жизнь текла плавно, спокойно и даже благополучно, пока однажды вечером, Алик не обнаружил в своем почтовом ящике белый прямоугольник. Это была повестка, о призыве лейтенанта запаса Бармина, на действительную воинскую службу. Подобный поворот судьбы не входил в его планы. Однако, подумав, Алик решил, что, все, что не делается - делается к лучшему. Здесь, тоже были свои преимущества. Во-первых, можно подзаработать немного деньжат. Во-вторых, ребенку будет целых два года, когда он вернется из армии, а значит, не придется вставать к нему по ночам. Бармин хмыкнул и пошел сдаваться в райвоенкомат.
  
  Мой товарищ проводил меня до штаба полка, по дороге показав офицерскую гостиницу, где он проживал. Здание штаба оказалось большим двухэтажным строением, явно сооруженным еще в пятидесятые. На входе стоял такой же вооруженный штык-ножом солдат, как и на проходной гарнизона. В этот раз он внимательно проверил мои бумаги и позвонил кому-то. После короткого разговора по телефону, дежурный попросил следовать за ним. Мы поднялись на второй этаж по лестнице, покрытой старым, изрядно потертым красным ковром. Остановившись около оббитой кожей двери с табличкой 'Начальник штаба полка', солдат негромко постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь, пропуская меня внутрь.
  Из-за стола, навстречу мне, поднялся коренастый подполковник со значком 'Летчик-снайпер' на груди. Запинаясь и тщательно подбирая военные слова, я доложил причину своего неожиданного визита. Начштаба полка, улыбаясь, протянул руку. Рукопожатие было крепким и энергичным, что сразу мне понравилось.
  Как и следовало ожидать, наш разговор был недолгим. Подполковник поздравил меня с прибытием, пожелал мне успешной службы и определил во вторую эскадрилью. По окончанию беседы, он обещал прислать за мной кого-нибудь из моего нового руководства, а пока, предложил пойти перекусить.
  Столовая находилась рядом со штабом и включала в себя два отдельных помещения. Одно предназначалось для летного, другое - для инженерно-технического состава. На дверях, во избежание ошибки, висели соответствующие таблички.
  В техстоловой, я оглядел просторное помещение и, не найдя никаких признаков раздачи, буфета или что-нибудь подобного, скромно опустился за крайний столик. Стены пищеблока были покрашены до половины темно-зеленой краской, верхняя часть - побелена. Столики на 4-6 человек, застеленные довольно чистыми белыми скатертями, с лежащими на них приборами. Столовая была почти пуста, лишь в дальнем от меня углу, обедали двое офицеров.
  'Похоже на ресторан', - успел подумать я, как вдруг, откуда-то появилась молодая девушка в белом переднике.
  - Слушаю вас, - произнесла она приятным голосом.
  - Меню попросить можно? - осведомился я.
  Глаза официантки удивленно распахнулись:
  - Зачем? Я наизусть помню. Могу перечислить.
  - Хорошо, - согласился я. - Только как у вас с ценами?
  Глаза девушки видимо достигли своего максимально возможного размера.
  - Вы что молодой человек с Луны свалились? Или издеваетесь? И вообще... Что-то я вас раньше никогда здесь не видела.
  Я понял, что пора объясниться и протянул ей свои бумаги в сопровождении комментария, что с сегодняшнего дня начинаю служить Родине. Она скользнула равнодушным взглядом по моему направлению, которым я тряс у нее перед носом и, понимающе протянула:
  - А, новенький. Что ж вы мне голову морочите. Сказали бы сразу, что офицер. Для техсостава у нас бесплатно. Что будете заказывать?
  Жизнь начала казаться мне сказкой, и я попросил принести мне овощной салат, солянку на первое, бефстроганов - на второе и компот из сухофруктов.
  Пообедав на халяву и размышляя, что мне уже начинает нравиться служба в армии, я не сразу заметил, как в столовой появился какой-то майор. Был он невысокого роста со светлыми, практически белыми, волосами. Увидев мою гражданскую одежду, офицер направился прямиком ко мне и спросил:
  - Лейтенант Анютов?
  - Да, это я, - отпираться показалось мне бесполезным.
  - Майор Чернов. Начальник штаба второй эскадрильи, - представился офицер. - С прибытием. Ну, пошли устраиваться, по дороге поговорим.
  Я подхватил сумку со своим нехитрым барахлом, и зашагал следом. По дороге, вспомнив облезлое здание гостиницы и статьи в советских газетах о хорошем обеспечении офицеров жилплощадью, а также, обещание, данное жене, что перевезу ее к себе, я решил сразу взять быка за рога:
  - Слышал, - обратился я к своему спутнику, - что холостяки живут у вас в гостинице. Однако я собираюсь привезти сюда жену, поэтому не могли бы вы сразу же дать мне отдельную квартиру? Пусть хоть и однокомнатную.
  Начштаба остановился так внезапно, что я по инерции врезался в него.
  - Квартиру? - ошеломленно переспросил он, но, быстро придя в себя, проинформировал:
  - Квартир в гарнизоне свободных нет. Да и в гостинице мы тебе пока комнату дать не сможем. Так что, с женой, скорее всего нечего не выйдет. Придется вам пару лет пожить раздельно. Ну а тебя самого, мы конечно, со временем в гостиницу поселим.
  Теперь уже я изумленно уставился на него:
  - Куда же мы тогда идем!?
  - На КДП.
  Тут мне объяснили, что мест в гостинице, оказывается, тоже нет. Поэтому, временно, я буду жить на командно-диспетчерском пункте - 'КДП'.
  Трехэтажное здание КДП, увенчанное большой стеклянной будкой, являлось местом, откуда производилось руководство полетами и вряд ли предназначалось для проживания. Поэтому, в состоянии, близком к шоковому, я тащился вслед за Черновым. По дороге майор поймал какого-то бойца, с лычками старшего сержанта на погонах и тот, долго ковыряясь в замке, открыл нам дверь с надписью 'Парашютный класс'.
  Пока я оглядывал стены, завешанные схемами укладки парашютов, сержант принес раскладушку, раскатал на ней матрас и бросил сверху комплект чистого белья. Постепенно, в мое сознание стал снова проникать голос Чернова:
  - ... вот такие дела. Устраивайся, в ближайшее время найдем тебе что-нибудь в гостинице, не волнуйся. Ужин с 6-ти до 8-ми. Где столовая ты уже знаешь. Завтра построение в 8:30 утра перед штабом полка. Познакомлю тебя с личным составом. Ну, бывай! До завтра.
  Когда дверь за майором закрылась, я кинул свою сумку под раскладушку и подошел к окну. Внизу находилась большая площадка с прямоугольными бетонными плитами. Она была разрисована какими то непонятными желтыми линиями и белыми квадратами. На равном расстоянии друг от друга располагались стоящие в ряд десятка два фонарных столбов. От площадки рулежная дорожка вела к виднеющейся неподалеку взлетной полосе.
   Я застелил белье на раскладушке и попробовал читать, однако минут через десять это занятие мне надоело. До ужина оставалось еще три часа, и было принято решение сходить в гостиницу, чтобы посмотреть, как устроился счастливчик Алик.
   Медленно бредя по дороге, новоиспеченный офицер с интересом оглядывал мир, в котором ему предстояло провести ближайшие два года. Ничего особенного. С одной стороны дороги - большой стадион с футбольным полем, с другой - стандартные пятиэтажки из бывшего белым, в далеком прошлом, кирпича. Чуть в стороне от дороги, за невысокими кустиками ограды, пряталось гарнизонное кладбище. Беглый анализ надписей на обелисках под красными звездами свидетельствовал, что от старости тут мало кто умирал.
   В мрачном состоянии духа, я поднялся на второй этаж гостиницы и нашел комнату под номером '216'. На соседней двери висел листок в линеечку, видимо вырванный из ученической тетради. На нем синей шариковой авторучкой было написано объявление. Оно гласило: 'В субботу здесь состоится вечер-пьянка, посвященный дню рождения ст. л-та Петрова'. Чуть пониже красовалась приписка карандашом: 'Генеральная репетиция намечается завтра в 108-ой. Филона и Телешова просим не беспокоиться!'.
   Похоже, что в гостинице обитали ребята веселые. Я вздохнул и постучался в 216-ую. Мне открыл молодой парень в спортивном костюме, холеное лицо которого, показалось мне почему-то знакомым. Узнав, что я к Алику, он отступил на шаг в сторону и пропустил меня внутрь. Оказалось, что они живут вместе и служат в одной и той же, первой эскадрилье.
   Алик представил меня.
  - Сергей, - веско и солидно произнес в ответ его товарищ.
  Тон, которым это было произнесено и пауза после имени, казалось, явно предполагали еще и отчество. Однако, как-то неловко замявшись, Сергей с явным сожалением промолчал.
  Я начал рассказывать им о своих злоключениях. Бармин слушал, сочувственно кивая головой. Зато Сергей, уже через пару минут прервал меня на полуслове и прочитал лекцию о том, как нужно бороться за свои права, и что он бы, на моем месте, дошел даже до командующего округом.
  Рассеянно слушая его, я вдруг заметил в комнате третью койку.
  - Здесь кто-нибудь спит? - спросил я с надеждой.
  - К сожалению, это место уже занято, - ответил Алик. - На ней спит Юра. Кстати, из вашей эскадрильи парень. Он тоже двухгодичник, и тоже, из нашего института. Они вместе с Сергеем на одном курсе учились. Только на год раньше нас закончили. Думаю, завтра на построении ты с ним познакомишься.
  - А как я его узнаю?
  Мои собеседники переглянулись.
  - Его ты сразу узнаешь! - усмехнулся Сергей.
  Разочарованный, я стал прощаться и Бармин пошел проводить меня. В коридоре, я поделился с ним своими подозрениями, что где-то раньше видел этого Сергея.
  - Ну, ты даешь! - расхохотался Алик. - Ты это что, серьезно? Не можешь вспомнить?
  - Нет.
  - Ну, давай, давай, напрягай мозги! Подсказываю: наш институт... Механический факультет... Ничего не говорит? Комсомол....
  Я неожиданно вспомнил, где видел этого парня. Это же наш институтский секретарь комитета комсомола! А его ж за что?
  
  Сергей Сергеевич Крохоборцев, окончил то же учебное заведение и тот же механический факультет, что и мы с Аликом.
  До четвертого курса института, Кроха, как называли его в те далекие времена, ничем не выделялся среди своих товарищей. Однако на четвертом, совершил поступок, во многом определивший его дальнейшую судьбу. Поступок этот заключался в женитьбе на, мягко говоря, не самой красивой студентке того же института, у которой Сергей, к тому же, был даже не в первом десятке.
  И все-таки у Жанночки, а ее звали именно так, имелись весомые достоинства. Первое состояло в том, что, хотя она все еще являлась студенткой третьего курса экономического факультета, в любви у нее было высшее образование давным-давно. Второе достоинство заключалось в ее папе - Иосифе Абрамовиче Залесском, профессоре мехфака, известного в узких кругах своими широкими связями.
  Товарищи Крохоборцева по достоинству оценили этот хитромудрый и дальновидный ход. После свадьбы, молодожен стал самой любимой мишенью для острот на своем курсе. Теперь все называли его, не иначе как, Сергей Абрамович. Однако время шло, и появлялись более свежие поводы посмеяться. Наконец, после распределения курса, насмешки окончательно испарились, вместе с последними остряками, убывшими на Крайний Север, за своей порцией романтики.
  Стоит ли говорить, что Сережа остался в Риге, пожиная, наконец, вполне заслуженный урожай. Сначала, какое-то короткое время, он работал лаборантом на кафедре у тестя. Затем, был продвинут в комитет комсомола института. И, наконец, выбран секретарем комитета комсомола механического факультета. Имея под своим началом около тысячи комсомольцев, что приравнивало его к секретарю среднего завода или института, Сергей Сергеевич (теперь уже) имел неплохие шансы на быструю и гладкую карьеру. Алмазы на небе засветились сказочным блеском, начав слепить глаза: сначала второй секретарь райкома комсомола, затем первый, потом или в горком комсомола или в райком партии, а уж опосля...
   Однако, как хорошо известно: жизнь - сука. Кому-то наверху, понадобилось Крохоборцево место для своего, не менее достойного отпрыска. Сергею Сергеевичу мягко намекнули на это тонкое обстоятельство, предложив в институте равноценную, хотя и без блестящих перспектив, должность. Наш герой с негодованием отказался.
   Тогда вокруг него стали твориться непонятные вещи. Любой его микроскопический промах или небольшое происшествие на факультете, вдруг начинали разрастаться до институтского уровня, приводя к суровым резолюциям в протоколах заседаний. Понятно, что это в свою очередь грозило неудовлетворительной оценкой работы для всего комитета комсомола, возглавляемого Крохоборцевым. Под ним закачалось кресло, он стал нервничать и стремительно худеть.
   Тут ему на помощь пришел железный тесть. Он похлопал зятя по плечу и попросил не волноваться. Иосиф Абрамович несколько раз позвонил кому-то, потом съездил в командировку в Москву (за институтский счет, естественно). После этого, как по мановению волшебной палочки, недавние яростные нападки, начали заметно стихать, пока не снизошли до пошлых выкриков с места на комсобраниях. Сергей Сергеевич снова начал набирать лишние килограммы, цвет его лица заметно улучшился. Однако когда он совсем было, успокоился, подлая судьба нанесла ему удар под дых.
   Неприятности, на этот раз, появились в виде повестки о призыве из запаса на службу Родине. Жанночка, рыдая, упала на неширокую мужнину грудь, но профессор Залесский коротко сказал: 'Еще не вечер!' - и начал действовать.
   Увы, теперь, события развивались совсем по другому сценарию. Дни проходили за днями и до времени явки призывника Крохоборцева, оставалось все меньше времени. Военкомы всех рангов брали взятки и коньяк, обещали, но дело не двигалось ни на сантиметр. Казалось, чья-то опытная рука руководит этим, по-своему, талантливым спектаклем. Жанночка успокоилась и больше не плакала. Сережа внимательно штудировал газету 'На страже Родины', пытаясь установить, существует ли комсомольская жизнь в армии. Тесть мрачнел все больше и больше, пока не вынужден был признать свое первое в жизни поражение.
   Наконец, заветный день настал и на рассвете, лейтенант запаса Крохоборцев, горячо обнял Жанночку и, попросив на ушко тещу, приглядывать за моральным обликом дочери, поехал в райвоенкомат.
   В августе 1983-го он уже был лейтенантом 666-го АПИБ, в должности техника самолета.
  
  
  * * *
  
  
  Моя первая брачная ночь с армией прошла спокойно, хотя и не очень комфортабельно. Ворочаясь на скрипучей раскладушке в духоте парашютного класса (окна не открывались), я не спал часов с шести утра. Меня волновали предстоящее построение и знакомство со своими новыми товарищами. Как-то все сложится?
  В 7:30 я уже был на завтраке. В этот раз столовая была полна народу, и мне с трудом удалось отыскать себе свободное место. Я быстро проглотил свой завтрак, запил его теплым сладким чаем и вышел на плац перед штабом.
  Плац был заполнен офицерами, и я пошел позади строя, высматривая Чернова.
  Майор обнаружился на левом краю плаца, и я направился прямо к нему. Начштаба, почему-то обрадовался мне, как родному. Он вытащил меня на свободное пространство перед строем, где стоял, огромный, почти двухметрового роста подполковник. У подполковника были кулаки размером с детскую головку и лицо профессионального налетчика.
  Начальник штаба подошел к нему и козырнул. Я стоял рядом.
  - Товарищ подполковник, разрешите обратиться? - начал Чернов, - Вот, новая, так сказать смена... Я вам вчера звонил, - и отступил в сторону, указывая на меня.
  Я, растерявшись, стоял, не зная, что делать. Великан, мрачно окинул меня взглядом с головы до ног и, сообразив, что с моей стороны он инициативы, скорее всего не дождется, сделал шаг вперед и протянул мне руку.
  - Подполковник Паханов - командир второй эскадрильи.
  - Очень приятно! Я - лейтенант Анютов, - в тон ответил я и вцепился в командирскую руку, как в спасительную соломинку.
  После пары дежурных пожеланий хорошей и добросовестной службы, которые стали для меня уже привычными, я был отправлен в строй. Быстро пробравшись по проходу между двумя эскадрильями, под любопытными взглядами офицеров, я скромно занял место в самом конце. Неподалеку от меня стояли четыре субъекта в таких же разношерстных гражданских нарядах, резко выделяющихся на фоне однородной зеленой массы. Нетрудно было догадаться, что это мои коллеги - двухгодичники. Они, смеясь, оживленно что-то обсуждали, столпившись вокруг очкарика в старом малиновом свитере.
  Очкарик вел себе немного неадекватно. Он все время поправлял свои очки, при этом его шея то вытягивалась из ворота свитера, то втягивалась назад. Руки и ноги его при этом, как будто бы жили отдельной от него жизнью. Казалось, он даже на секунду не мог оставаться в покое, постоянно находясь в состоянии какого-то нервного возбуждения.
   Я вспомнил слова Алика с Сергеем про загадочного Юру, живущего в их комнате. Да, пожалуй, действительно, узнать его было не трудно. Однако подойти и познакомиться, мне помешал окрик Паханова:
  - Равняйсь! Смирно!
  Разговоры в строю прекратились, прямоугольник эскадрильи выровнялся. От штаба полка быстрым шагом шли три офицера. Первым шел очень высокий и худой подполковник с огромным носом, напоминающим клюв. За ним семенил маленький, лысый толстячок в таком же звании. Они напоминали знаменитую юмористическую парочку: Тарапуньку и Штепселя. Замыкал шествие уже известный мне начальник штаба полка.
  Не дойдя шагов двадцать до замершего строя, они остановились. Длинный встал впереди. Лысый и начштаба чуть позади него, на одинаковом расстоянии.
  - Эскадрилья, равняйсь! Смирно! - снова гаркнул Паханов и пошел по направлению к длинному подполковнику, который оказался командиром полка.
  Ничего такого, чему нас учили на военной кафедре, в походке комэска я не заметил. Во всяком случае, это можно было назвать строевым шагом только с очень большой натяжкой. Подойдя для доклада, Паханов лодочкой приложил руку к козырьку фуражки. Следом за ним выходили командиры других эскадрилий. Их строевая подготовка показалась мне даже похуже. После окончания докладов, командир объявил:
  - Сегодня у нас день предварительной подготовки к полетам. Завтра - полеты. Работаем по обычному плану. Вопросы есть?
  - У меня есть, что сообщить дополнительно, - выступил из-за спины командира лысый подполковник. - Внимание командиров эскадрилий. Кочегарам, заступающим сегодня в наряд, пройти собеседование на предмет установления морально-политических и деловых качеств. Чтобы солдат хорошо работал, этому должны содействовать его помощники - офицеры и прапорщики.
  Лысый сделал паузу и оглядел строй, словно проверяя, до всех ли дошла суть сказанного, после чего продолжил:
  - И, еще. Каждый, кто умеет пользоваться календарем, тот уже, наверное, знает, что в следующее воскресение у нас праздник - День Авиации. А, вот теперь вижу. После моего напоминания кое у кого в глазах появилось осознанное выражение лица. Короче, праздник необходимо обозначить! Замполитам эскадрилий после построения подойти ко мне на инструктаж.
  Я решил, что ослышался и спросил стоящего рядом лейтенанта:
  - А это кто?
  - Замполит полка, подполковник Птицын, - прозвучало в ответ.
  - А..., - протянул я. - Понятно.
  - Вопросы? - снова переспросил командир полка. - Нет? Тогда офицеры в клуб, техники на стоянку. Разойдись!
  Зеленая масса, разбившись на два ручейка начала растекаться в разные стороны. Я же не трогался с места, как та обезьяна из анекдота. Когда лев приказал всем зверям поделиться на две группы, в одной - умные, в другой - красивые, обезьяна осталась стоять посередине со словами: 'А мне что, разорваться что ли?'
  Задача была очень не простая и, наверное, я мог бы решать ее до завтра, если бы меня не окликнул комэск. Теперь рядом с ним стоял высокий толстый капитан, с солидным выпирающим вперед брюшком. Было в нем никак не меньше 120-130 килограммов живого веса. Толстячок оказался инженером эскадрильи - капитаном Тихоновым. Он слегка кивнул мне вместо приветствия и махнул рукой:
  - Давай, дуй сейчас на стоянку. В эскадрильском домике подойдешь ко мне, поговорим. Куда идти знаешь? Вон крыша темная видна между деревьев. Видишь? Ну ладно, давай двигай за всеми.
  Получив правильное направление, и сообразив, наконец, что слово 'офицеры' относится только к летчикам, я кинулся догонять указанную мне инженером группу людей. Вполне естественно, что в ней присутствовали, замеченные мною ранее ребята в гражданской одежде. Поравнявшись с ними, я поздоровался и мы познакомились. Все они были призваны в течение последних пары недель. Двое из них оказались недавними выпускниками Московского авиационного института, один - Харьковского. Последним представлялся очкастый. Смущенно улыбаясь, он поправил очки и назвал свое имя:
  - Юра. Гусько Юра. Закончил...
  - Да знаю, знаю, - прервал я его. - Окончил наш институт и живешь вместе с Аликом и Сергеем. Здорово, земеля!
  
  Юра Гусько, откликающийся на подпольную кличку 'Гусь', являлся выпускником все того же всемирно известного Института Инженеров Гражданской Авиации. Теперь, немного истории.
  Маленький Юра был единственным ребенком в семье. Нельзя сказать, что ему в детстве ни в чем не отказывали или как-то особенно баловали. Этому абсолютно не способствовала зарплата папы, работающего скромным снабженцем по металлу, в одном из многочисленных главков города Бобруйска. Однако родитель щедро делился с сыном жизненной премудростью, стараясь уберечь его от повторения своих собственных ошибок. Любимой папиной пословицей была: 'Ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами'.
  Лет до пятнадцати Юра рос обыкновенным советским ребенком. Он хорошо учился, собирал макулатуру и металлолом. Был примерным пионером, затем комсомольцем. Однако по мере взросления с ним стали происходить явные отклонения от нормы.
  В его поведении стали все больше и больше появляться элементы, чуждой нам морали: слепое преклонение перед всем западным, склонность к тунеядству и праздному времяпровождению. Трудно сказать, что оказало на него наибольшее влияние. Может быть, романы Фенимора Купера и Майн Рида о бескрайних и сказочных просторах Дикого Запада, а может передачи 'Голоса Америки' о бескрайних и сказочных свободах западного человека. Доподлин?но это не известно, только яблоко стало укатываться все дальше и дальше от семейной яблони, мечтая по возможности, совсем выкатиться из Родного Садика.
   Однако истинным венцом Юриных недостатков, стало поистине неукротимое желание, ежедневно, хоть что-нибудь получать даром. Если бы Гусько был рыцарем, то на его гербе было начертано одно-единственное и сладкое слово - 'Халява'. Она поистине стала главным Юриным мотиватором и движителем. День, прожитый без халявы, наш герой считал прожитым зря и безжалостно вычеркивал из памяти. Воровство компота в столовой, езда без билета в общественном транспорте, невозврат книг в библиотеку и многое другое, стало принципом его существования.
   Вполне естественно, что все это переносилось и на отношения с женским полом. Надо ли говорить, в связи с этим, у нашего героя никогда не было ни то, что жены или любовницы, но даже более-менее постоянной подружки. О боже, как же все-таки меркантильны эти женщины!
   После окончания школы, Юра решил уехать из родного города, как можно дальше на запад и поэтому поступил в Институт Гражданской Авиации в Риге. В студенческой жизни он тоже не изменил своим принципам: хождению по лекциям, он предпочитал чужие конспекты и шпаргалки. Вечно попадающий в какие-то дурацкие истории, рассеянный и несобранный, в своих нелепых очках, Юра вызывал у кого-то из преподавателей смех, у кого-то - жалость, что помогало ему с грехом пополам переползать с курса на курс. Хотя конечно, не стоит принижать и его собственных способностей. Ведь для того чтобы не учиться совсем и не вылететь при этом из института, нужно было иметь достаточно светлую голову.
   Зато во всех институтских кружках (бесплатных, разумеется) знали студента Гусько с другой стороны. Его очки, в толстой роговой оправе, мелькали то тут, то там. Он быстро увлекался чем-нибудь, потом бросал, и опять был в числе энтузиастов уже нового клуба. Юрины интересы были поистине необъятны, все волновало его живую натуру. Здесь был и дельтапланеризм, и постройка гидросамолета, и студенческий театр, и теория питания доктора Брэгга и многое, многое другое.
   Наконец, час страшного суда пробил. Дипломная работа на тему: 'О пользе воздухоплавания' была закончена, далее открывалась печальная страница эпилога. Шансов остаться после окончания института, в столь полюбившейся Риге, у Гусько не было. Словно на что-то, надеясь, Юра пришел в родной деканат за распределением на работу.
  - Нарьян-Мар, - прозвучал суровый приговор.
  Молодой специалист, немного помявшись, отказался ехать в этот замечательный город, где живут оленеводы и рыбачат рыбаки.
  - Хорошо, - сухо сказал, недолюбливающий Гусько, декан механического факультета. - Мы еще вернемся к этому вопросу. Приходите через неделю на второе распределение.
  Однако Юра не пришел на второе распределение. Не пришел и на третье. И вообще никогда больше не появлялся в Альма-матер. Его долго пытались найти, но все было безуспешно. Тогда, узнав, что он уже давно выехал с общаги, в деканате плюнули, оформили ему свободное распределение задним числом и поставили на нем крест.
  А Юра, между тем, сделал себе временную прописку в общежитии трикотажного комбината и начал жить в свое удовольствие. Несколько часов в неделю он пел в церковном хоре. Субботними и воскресными вечерами танцевал в кабаре ресторана 'Щецин'. По понедельникам собирал бутылки на необъятных юрмальских пляжах. Этих денег ему вполне хватало на холостяцкую жизнь. Если же вдруг появлялись какие-нибудь крупные расходы, то всегда можно было подработать - подскочить на вечерок в кафе 'Луна', где по выходным собирались рижские представители сексуальных меньшинств. Свободное же время, которое теперь у него появилось в избытке, он полностью посвятил своим хобби и путешествиям, одновременно мечтая найти хотя бы малейшую возможность перебраться на Запад.
  Первые неприятности появились у него, когда им, наконец, заинтересовался участковый. Так как официально Юра нигде не работал, милиционер стал настаивать на немедленном трудоустройстве, угрожая статьей за тунеядство. Конечно, можно было бы для отвода глаз устроиться куда-нибудь грузчиком, но Гусько никогда не поступался своими принципами.
  Выйти из трудной ситуации помог случай. После неудачной посадки на мотодельтоплане, Юра сломал ногу и угодил в больницу, заслужив при этом почетную кличку - 'Камикадзе'. Полежав месяцок в палате и пообщавшись с умными людьми, он смог оформить себе инвалидность третьей группы. Само по себе, это практически ничего не давало, но новоиспеченный инвалид понял, что нашел для участкового винт с левой резьбой.
   Далее, какое-то время, ушло на изучение вопроса. Оказалось, что и вторая группа инвалидности не являлась окончательным решением вопроса. Только первая, навсегда освобождала его от ментовской назойливости, открывая при этом заманчивые перспективы небольшой, зато пожизненной пенсии. Снова посоветовавшись с бывалыми людьми, Юра выяснил, что дело это непростое, но в принципе решаемое. Самым сложным было условие непрерывного нахождения в больнице в течение года.
   Любой другой спасовал бы перед такой проблемой, но только не Гусько. Он давно уже имел в запасе надежное средство, позволявшее ему безнаказанно прогуливать лекции еще в студенческие времена, многократно проверенное и отточенное на врачах институтской поликлиники.
   Юра приготовил адскую смесь, составленную из нескольких компонентов, основными частями которой были пиво с уксусом, и залпом выпил ее. На следующее утро он первым делом подскочил к зеркалу и остался весьма доволен увиденным. На него смотрела опухшая физиономия, с потрескавшимися губами, красно-синюшными пятнами на шее и коростой на щеках. В таком виде Гусько появился в районной больнице и был немедленно госпитализирован в кожном отделении.
   Пребывание в кожном было занятием не для слабонервных. Нахождение в обществе тяжелобольных, многие из которых не подлежали излечению и медленно догнивали на больничных койках, могло свести с ума кого угодно. Ежедневное общение с венерическими больными, грозившее вполне конкретными физическими неприятностями, также не входило в список удовольствий. Однако Юру ничего не смущало. Он и здесь находил пищу для своего пытливого ума, с интересом наблюдая симптомы протекания тех или иных заболеваний, все запоминал, надеясь использовать при случае.
   Время шло, состояние лица больного быстро улучшалось. Врачи потирали руки (далеко не каждый день им удавалось кого-нибудь вылечить), готовя пациента к выписке. Однако за пару дней до этого знаменательного события, таинственная хворь вновь расцвела пышным цветом.
   Так повторялось раз за разом. Менялись лекарства и процедуры - нечего не помогало. Юра продолжал иметь сильнейшую аллергию на выписку. Доктора тоже не были идиотами и понимали, что их просто нагло дурят, но сделать ничего не могли. Скрипя зубами, они терпели присутствие симулянта у себя в отделении.
   Все шло замечательно, по плану, но когда оставалось всего два месяца до заветного срока, Гусько прокололся.
   В Новогоднюю ночь, убедившись, что все врачи уехали праздновать, а санитары находятся в изрядном подпитии, он осторожно выскользнул с территории больницы. Проведя время с друзьями, первого числа рано утром, мнимый больной вернулся в отделение. К его удивлению, в палате он обнаружил зав-отделением и главврача, со злорадством ожидающих его появления. Необходимые бумаги были уже оформлены - нарушение больничного режима! Через пятнадцать минут Юра стоял по другую сторону забора.
   Однако беда никогда не ходит в одиночку. Через пару дней после позорного изгнания из рая, пришла повестка на службу Родине. Падший ангел, расправив изрядно помятые крылья, выпил заветное зелье, взял справку об инвалидности и потащился в райвоенкомат. Военком был в отпуске, и Юру принял заместитель.
  Зам военкома, чуть ли ни с восхищением, оглядел распухшую рожу лейтенанта запаса и сказал:
  - Вот, такие парни нам нужны!
  В его взгляде ясно читалось, что страшная Юрина физиономия, будет достойным ответом супостату, за его вероломное размещение в Западной Европе ракет средней дальности 'Першинг'.
  Первый раунд был проигран и тогда Гусько выложил на стол козырного туза. Зам скользнул по справке равнодушным взглядом и пожал плечами:
  - Что у вас, нога была поломана? С осложнениями? Ничего, я думаю, это не страшно. Мы вас в пехоту посылать не собираемся. Будете служить по своей воинской специальности - в ВВС. А чтобы рассеять все сомнения, вот вам новая повестка, на медкомиссию. Она работает по четвергам, с 9:00 утра. У нас хорошие врачи. Приходите.
  Тут Юра, обладавший сверхъестественным чутьем, понял - медкомиссию он пройдет несмотря ни на что!
  Конечно, никуда он не пошел. Зато повестки из военкомата стали приходить все чаще и чаще. Лейтенант запаса пытался затаиться, чтобы как обычно, спустить дело на тормозах, однако содержание повесток со временем становилось все более угрожающим. Наконец, когда там появились ссылки на статьи Уголовного Кодекса ЛССР, гораздо более серьезные, чем наказание за тунеядство, Гусько понял, что в этот раз влип по полной программе.
  Юра, конечно, был шутом по жизни, но дураком не был никогда. Он понял, отсюда есть только два выхода: или залечь поглубже на дно, или залезть повыше на нары. Оба варианта имели серьезные недостатки. После мучительных раздумий, Юра решил сдаться на милость победителя, и вскоре непыльная должность техника самолета раскрыла ему свои страстные объятия.
  
  Я сидел напротив инженера эскадрильи в его маленьком кабинетике, заставленном металлическими шкафами с самолетными документами. Тот крутил в руках карандаш и смотрел на меня своими круглыми оловянными глазами, ожидая, когда я закончу рассказывать свою короткую жизненную биографию.
  Капитан Тихонов, за глаза называемый просто Тихоном, тоже начинал с двухгодичников. Прельщенный перспективой, тут же получить должность старшего техника звена, если останется в армии, он теперь изо всех сил делал карьеру, не жалея ни себя, ни других. Дождавшись, когда я замолчу, он бросил карандаш на стол и заговорил сам:
  - В общем, так. Все чему тебя учили до сих пор - наплюй и забудь. Однозначно, стопроцентно. Будешь обслуживать технику, и учиться на ходу. В случае чего, не волнуйся, подсказать есть кому. Старших техник твоего звена - старший лейтенант Панин.
  - Панин! - громко позвал он.
  Никакого ответа.
  - Панин, мать твою! - заорал инженер на весь домик.
  Дверь распахнулась, и на пороге возник небольшого роста, но коренастый паренек. Одет он был в темно-синюю куртку и такие же брюки с большими накладными карманами. На голове у него был, берет, лихо надвинутый на глаза.
  - Звали товарищ капитан?
  - Тебя дозовешься, как же! Опять, поди, в домино резался?
  - Почему сразу в домино? Выработку ресурса двигателя в формуляры заносил, - спокойно отозвался Панин.
  Инженер что-то недовольно пробурчал себе под нос и продолжил:
  - Вот тебе новый техник в звено. Поставишь на 20-ку. Вводи хлопца в курс дела побыстрее, а я пока согласую его техучебу с инженерным отделом. Все, свободны оба. А то тут и так дышать нечем.
   Мы вышли на улицу. Был прекрасный теплый день, один из тех, что так часто случаются на закате лета.
  - Ну, давай знакомиться, - предложил мой новый начальник и первым назвал свое имя: - Саша.
  Его улыбка была такой открытой и заразительной, что я невольно улыбнулся в ответ.
  - А я тоже Александр.
  - О, так мы тезки! Добро пожаловать в нашу техническую семью. Пошли, покажу тебе твое укрытие.
  Весело пересыпая шутками и анекдотами, Панин потащил меня прочь от эскадрильского домика. По дороге я спросил его, почему нас называют 'техниками'.
  - А ты как хотел? Слонами? - усмехнулся мой новый начальник.
  - Нет, я серьезно, - немного обиделся я.
  - Ладно, не обижайся, - миролюбиво продолжил Панин. - Должность так называется, потому, что мы - технический состав. А есть еще летный. Да ты уже знаешь. Технический состав в основном состоит из техников самолетов и спецов. За каждым техником закреплена своя машина, на которой он работает и за которую отвечает. А спецы - это радисты, электрики, вооружейники и так далее. Они сведены в группы и обслуживают все самолеты эскадрильи. Каждый свою систему. Кстати, техников самолета еще иногда называют эСДэшниками. Потому, что мы тоже специалисты - по самолету и двигателю. По первым буквам этих слов и складывается это название. Про Штирлица кино смотрел? Так, что мы с тобой - тоже офицеры СД.
   Я критически оглядел промасленную техническую куртку Панина, потом мысленно одел ему на голову фуражку со скрещенными черепом и костями и вздохнул. Получалось не очень убедительно.
  Наконец, мы дошли до двух самых дальних укрытий зоны второй эскадрильи. Они располагались почти друг напротив друга, но по разные стороны рулежки. Одно из них было открыто, однако, мы направились к другому.
  Подойдя к входу, Панин немного поколдовал и огромные многотонные створки, сначала медленно, а потом все, более ускоряясь, разъехались в разные стороны. Внутри стоял зачехленный самолет, с присоединенным к передней стойке шасси оранжевым буксировочным водилом.
  - Вот смотри. Это и есть твой агрегат, который тебе предстоит обслуживать, - тезка широко развел руками, словно показывая, что отныне все здесь принадлежит мне.
  Вероятно, на моем лице в этот момент отразились некоторые сомнения, которые он расценил по-своему, и поспешил успокоить меня:
  - Да ты не волнуйся, еще не завтра и не послезавтра. Сначала нужно получить допуск на самостоятельное обслуживание, а пока будешь помогать Женьке Петрову и учиться. Он сейчас на двух самолетах работает. На своем 19-м и на 20-м. Ну ладно пошли, я тебя с ним познакомлю. Он парень неплохой, нервный только немножко. Ближайшее время работать будешь с ним. Надеюсь, столкуетесь.
  Панин направился к соседнему укрытию, я за ним. Мы вошли в открытую арку и огляделись. Внутри стоял такой же самолет, как у меня, только без чехла и с номером '19' на борту. В заднем углу укрытия раздавались какие-то непонятные звуки. Приглядевшись, мы увидели большой зеленый ящик, из которого торчали ноги и зад в технической форме. Голова и верхняя часть туловища были скрыты в ящике. Видимо человек искал что-то внутри.
  - Товарищ старший лейтенант, смирно! - рявкнул старший техник.
  Звук, отразившись от высокого арочного потолка и многократно усилившись, вернулся обратно.
  Петров мгновенно вскочил на ноги. Увидев нас, он покрутил пальцем возле виска. Его черные вьющиеся волосы были местами перепачканы в серой пыли. Из-под техкуртки, одетой прямо на голое тело, выглядывала крепкая грудь, повышенной волосатости.
  - А, это все твои дурацкие шуточки Панин!
  - Я не шучу, а воспитываю в тебе бдительность.
  - Да пошел ты со своей бдительностью, знаешь куда!
  - Ладно, Жека, не обижайся. Посмотри лучше, кого я тебе привел. Это новый техник на 20-ку. Радуйся, один самолет у тебя забираем.
  Петров вытер руки о какую-то тряпку и, критически оглядывая меня, поинтересовался:
  - Двухгодичник?
  Я, словно о чем-то сожалея, молча развел руками в ответ.
  - Допуска к обслуживанию, конечно, нет? Матчасть, конечно, не знаешь?
  Я развел руки еще шире.
  - Ясно. Долгая канитель получается, - он повернулся к Панину. - Бригадир, ну что за фигня? Сколько я еще на двух самолетах должен горбатиться? Вы у меня вместе с Тихоном, вот уже где! - Петров провел ладонью по горлу. - Ладно, механиков не даете. Но один техник на два самолета, это уже чересчур.
  - Жень, ну не заводись, - старший техник миролюбиво похлопал его по плечу. - Все будет хорошо. Чем быстрее парня в строй введешь, тем тебе же лучше. Давайте знакомьтесь, а мне еще на 22-ой подскочить надо. Там сегодня топливный насос меняют.
  Панин вышел наружу и быстро зашагал прочь. Мы остались вдвоем. Раздосадованный Петров зло выматерился.
  - Ну что, друг ты мой разлюбезный, - обратился он ко мне. - Давай начнем с самых азов. Твое укрытие открыто? - техник выглянул наружу. - Ну, и ладушки. Значит так, вот тебе ветошь, - с этими словами Женька протянул мне несколько старых тряпок. - Керосин найдешь в укрытии и, чтобы к концу дня, твой самолет блестел, как у кота, сам знаешь что.
  Предложение, а самое главное тон, каким все это было сказано, возмутили меня до глубины души:
  - Какого черта я должен его мыть? Что солдат, что ли нет для такого дела?
  - Солдат? - изображая крайнее удивление, переспросил меня Женька. - Солдаты тебе нужны? А где ты видел здесь солдат? Солдаты, ау-ау! Я бы и сам от них не отказался. Кроме тебя это делать некому. Понял?
  Все сильнее подозревая, что меня разыгрывают, как салагу, я твердо отрезал:
  - Я не буду мыть! Я не для этого институт заканчивал!
  Это было ошибкой. Петров покраснел, как рак и заорал так, что, наверное, его услышали в штабе полка:
  - Ах, у нас верхнее образование! Ну, как же, как же! Мы ручки пачкать не любим. А меня среднее, поэтому я, как раб за всеми должен дерьмо разгребать! Откуда вас только таких умников берут? Не хочешь работать, давай вали отсюда и занимайся по своему собственному плану!
  Я пробкой выскочил из 19-го укрытия и помчался в свое. Однако, в конце рабочего дня на построении, не выдержал и осторожно спросил у Панина:
  - Почему солдат в эскадрилье не видно? Где они?
  - Они не каждый раз присутствуют. Сегодня, допустим, построение только для офицеров.
  - Да нет, я не про построения. Почему они на стоянках не работают?
  - А, вон ты про что.... У нас Сашок, в эскадрилье, на одного солдата приходится по два с половиной офицера. Поэтому солдат только-только хватает для нарядов. Они каждый день кто на кухню, кто в охрану, кто дневальный.
  Спецам еще дают солдат-механиков, а нам, техникам самолетов - только в исключительных случаях. Считается, что мы и сами справляемся.
  - Ну, хорошо, а чья же тогда обязанность мыть самолет?
  - Тезка, ты, кажется, еще не догнал самого главного. Если ты техник самолета, то все что его касается, есть твоя прямая обязанность. Да, ладно, не переживай. Не ты первый, не ты последний. Спи спокойно. Завтра у тебя техучеба в инженерном отделе с 9 утра. На целую неделю.
  
  Поспать мне, однако, не пришлось ни в эту ночь, ни в последующие. С третьего этажа КДП хорошо было видно, как соседний полк, или как его у нас еще называли - 'братский', стоянки которого находились по другую сторону взлетной полосы, вытаскивал свои самолеты и расставлял их в ряд на площадке, прямо под моими окнами. Теперь я уже знал, что это площадка называется центральная заправка или просто - 'ЦЗ'.
  Внизу шла обычная предполетная круговерть: сновали взад-вперед спецмашины, подвозили боеприпасы, расчехляли свои самолеты техники.
  Я с интересом, разглядывал огромные серые туши фронтовых бомбардировщиков Су-24, которые видел впервые. Разглядывал, еще не догадываясь о приятной неожиданности, которая ждала меня впереди. Только, когда запустилась первая 'сушка', и два мощных движка заставили стекла в моей комнате затрястись, как при землетрясении, до меня, наконец, дошло, как же мне повезло.
  Полеты закончились в три часа утра, только после этого ко мне пришел короткий, полный кошмаров сон. Разбитый и злой я притащился утром в инженерный отдел полка, где благополучно проклевал весь день носом, за столом, заваленным руководящими документами и описаниями самолетных систем.
  На следующую ночь летали уже наши МиГи, так как оба полка использовали одну и ту же взлетную полосу, а полеты в летнее время в основном были ночными. Так повторялось каждую ночь. Днем я ходил как сомнамбула, ничего не соображая и натыкаясь на предметы. У меня было только одно желание - спать, спать, спать!
  Выспаться мне удалось лишь к концу недели. Нет, полеты никто и не думал переносить из-за моей скромной персоны. Просто однажды, я вырубился прямо под этот оглушающий рев и проснулся только после окончания полетов, от звенящей в ушах тишины. После этого уже ничто в жизни не могло помешать моему здоровому невинному сну.
  Через неделю моя учеба закончилась, и я был отправлен назад в эскадрилью. Несмотря на мои опасения, новая встреча с Петровым прошла спокойно. Между нами, как бы само собой, установилась негласная договоренность: Женя перестал разговаривать со мной командным тоном, а я делал вид, что никакого высшего образования не существует в природе.
  Тем временем, ко мне в мою скромную обитель подселили еще парочку новых техников - двухгодичников. Оба они были недавними выпускниками Московского Авиационного института и коренными москвичами. Наивно полагая, что общая беда сближает, я думал, что мы можем подружиться. Однако мои предположения не оправдались. Ребята явно считали ниже своего достоин?ства общаться с провинциалом, пусть даже и из западных провинций Могучего и Необъятного.
  Что ж. Нет - так нет! Я оставил 'столичных штучек' в покое, не желая набиваться им в друзья. Более того, до меня, наконец, дошло, что это еще два потенциальных конкурента на гостиничную койку. Усилия по выбиванию места под солнцем были удвоены. Я метался между командирами различных уровней, пытаясь как-то разрешить мою проблему. Они успокаивали, уверяли, обещали помочь, но, в конце концов, все опять почему-то возвращалось к бедному Чернову. Тот уже начинал злиться.
  - Ну что ты все ходишь, жалуешься? Что я тебя третьим в свою кровать положу? Сказал же, делаю все возможное!
  Однажды в очередной раз, жалуясь Алику, я оговорился:
  - Только ты Крохе не рассказывай. Не удобно перед ним. Ведь это такой пробивной парень. Он бы, наверное, проблему в два счета решил.
  - Успокойся Саша, - улыбнулся Алик. - Во-первых, место в гостинице ему задаром досталось. Когда мы с ним сюда приехали, коек свободных еще было полным - полно. Во-вторых, ты не знаешь, что он ходил к Птицыну и просил перевести его из техников на комсомольскую работу. Замполит вежливо завернул Сережу к нашему комэску, а комэска сказал, что болтунов у него и так полно. Вот только работать некому. Ну конечно не в этих самых выражениях, но смысл был такой. Так ты думаешь, Кроха пошел чего-то там добиваться? Кого ты вообще слушаешь! Ты что не знаешь эту породу людей? Да они могут, ни разу не запнувшись, прочитать пятичасовую лекцию о том, как лунный свет влияет на рост телеграфных столбов. Знаешь, как говорят здесь, в армии? Командир командует подчиненным: 'делай, как я!', а замполит: 'делай, как я сказал!'
  Выход нашелся как всегда случайно. Офицерская гостиница была квартирного типа. Каждая квартира состояла из двух отдельных комнат: одна была на двух, другая - на трех человек, с общим туалетом и крохотным коридорчиком. В тот же вечер Алик посоветовал мне:
  - Слушай Саня, сколько уже здесь обитаем, еще ни разу не видел никого из соседней комнаты. Пару раз, по ночам был какой-то шум, но может, показалось. А вдруг там и не живет никто. Попроси Чернова, пусть по своим каналам проверит.
  Через несколько дней начштаба навестил меня в гостинице. По его словам получалась совсем неплохая картинка. Комната, о которой говорил Алик, была закреплена за братским полком, но сейчас там официально проживает только один человек. Я был вне себя от счастья. Кажется, появилась реальная возможность захватить вторую свободную койку.
  Администратор гостиницы долго изучала записку с просьбой о предоставлении койко-места, которую ей передал Чернов. Она долго вздыхала, закатывала глаза и, наконец, подала мне ключи, поджав тонкие губы:
  - Смотрите, я ничего не гарантирую. Если Адам будет против такого соседства, будете разбираться с ним сами.
  Так, значит, моего нового соседа зовут - Адам. Ну, Адам, так Адам. Как-нибудь договоримся. Главное, что буду жить рядом со своими ребятами.
  
  Мне не спалось в эту ночь, в моем шикарном (как мне показалось после КДП) двухкоечном номере. С минуты, на минуту я ожидал прихода этого загадочного Адама, но тот так и не появился. Беда пришла с другой стороны, откуда ее совсем не ждали. Утром на простыне обнаружилось несколько красных пятнышек и крохотное насекомое, пытающееся ускользнуть из столовой, не расплатившись. Тварь была немедленно поймана, исследована и приговорена к смерти.
  Несмотря на свою предыдущую чистоплюйскую жизнь, я уже пару раз встречался с этим явлением. Имя его было кратким и похожим на звук бича Господня - 'клоп'! Стало ясно, что прошедшей ночью не только мифический Адам стал причиной моего беспокойства.
  И грянул бой - не на жизнь, а на смерть! Этим же вечером все в комнате было перевернуто вверх дном. Каждая вещь тщательно обследовалась. Особое внимание уделялось кроватям. Найденные схроны безжалостно уничтожались.
  В полночь, в полном изнеможении, но довольный содеянным, я рухнул на койку и заснул младенческим сном. Однако через пару часов неприятные ощущения повторились. Вскочить и зажечь свет, было делом одной секунды. По простыне, в разные стороны метнулись незваные гости.
  Последующие вечера прошли в том же ключе. Приходя со службы, я засучивал рукава и брался за работу. За облавами следовали зачистки, за ними фильтрация, потом репрессии. Заканчивался процесс физической ликвидацией, с непременными тремя контрольными ударами каблуком в голову. Количество захватчиков слегка уменьшилось, но праздновать полную победу было слишком рано.
  Потихоньку ко мне приходил опыт антипартизанской воины. Сообразив, что основная ставка противника переместилась за плинтуса и обои, я добавил в свой арсенал химическое оружие, щедро замазывая все подозрительные щели авиационным керосином. Тактика выжженной земли скоро стала приносить свои плоды, но остатки бандформирований становились все более хитрыми и агрессивными. В полном соответствии с теорией эволюционного отбора, выживали только сильнейшие и умнейшие, давая соответственное потомство. Партия начала переходить в эндшпиль. Победителем мог стать только тот, кто обладал наибольшим интеллектом.
  Призвав на помощь все свое воображение и технические знания, полученные в одном из не самых плохих вузов страны, я нашел гениальное решение. Койка была отодвинута подальше от стены и ее ножки поставлены в большие стеклянные банки из-под болгарских огурцов. Затем я аккуратно залил их доверху водой и, удовлетворенно поглядев на плоды рук своих, спокойно уснул в неприступной крепости, надежно защищенный от окружающей среды.
  Ночью привычное жжение и зуд тела повторились. Отказываясь верить в происходящее, юный Эйнштейн зажег свет и остолбенел. Над кроватью, на потолке, сидел целый взвод головорезов, уже готовых к десантированию. Нервная система не выдержала. Страшно матерясь, я вскочил на кровать, пытаясь дотянуться до них ботинком.
  Крак. Раздался тихий хруст и за ним звон разбитого стекла. Это одна из банок не выдержала моих прыжков. Стоя на койке в одних трусах, с торчащими во все стороны волосами, я тупо смотрел, как темное пятно воды быстро расползается по полу, веселой струйкой выбегая в коридор. Автоматически мой взгляд упал на будильник. Он показывал 4 часа утра. Почему-то в этот момент вспомнился детский стишок, который мы учили в школе, в пятом классе:
  ' Рано утром на рассвете, Гитлер дал войскам приказ...'
  У-у, фашисты! Все фашисты! Ненавижу!
  
  
  * * *
  
  
  Скоро мне стала ясна структура полка. В него входили три эскадрильи, ТЭЧ, батальон обеспечения и несколько мелких вспомогательных подразделений. Одна эскадрилья включала в себя 15 боевых самолетов МиГ-27К и подразделялась на три звена по пять самолетов в каждом. Дополнительно каждой эскадрилье придавалась одна спарка (двухместный самолет) - учебно-боевой истребитель МиГ-23УБ.
  Первая эскадрилья считалась 'ударной'. В ней процент летчиков первого класса был самым высоким в полку. Штатное вооружение включало в себя мощные пятисот килограммовые осколочно-фугасные бомбы.
  Вторая авиационная эскадрилья предназначалась для подавления ПВО противника и поэтому использовала ракеты с лазерными или телевизионными головками наведения, а также противорадиолокационные ракеты.
  Третья эскадрилья являлась учебной. Здесь только руководство было опытными летчиками, а все остальные - это молодежь, недавно закончившая летные училища. Самолеты третьей являлись носителями блоков с неуправляемыми ракетами, контейнерами для шариковых и кассетных бомб и тому подобных видов вооружения.
  Технико-эксплуатационная часть или просто - 'ТЭЧ', являлась технической базой полка. Здесь выполнялись регламентные работы на самолетах и ремонты средней сложности, которые было невозможно провести в эскадрильях.
  В задачу батальона входило обеспечение полка автотранспортом и спецмашинами, очистка, а также текущий ремонт взлетной полосы и рулежек. Соответственно задаче подразделение имело необходимое число тягачей, топливо, масло и кислородо-заправщиков, передвижных дизель генераторов, очистительных машин и прочее, прочее, прочее...
  По прошествии времени, я обнаружил, что рабочий день в армии был ненормированным. Причем сильно. Ежедневно приходилось торчать на стоянке по 9-10 часов. Во время летной смены еще больше. Выходной день в большинстве случаев был только один - воскресенье. В субботу обычно устраивали парковые дни. В этот день проводились различные целевые проверки авиационной техники. К примеру, если произошла где-нибудь авария МиГ-27, из-за отказа какого-нибудь агрегата, как тут же выходит приказ Главкома Авиации на осмотр этих агрегатов на всем парке самолетов. А их в стране было много, и аварии случались часто. Поэтому бездельничать не приходилось.
  Если никаких катаклизмов в ВВС не происходило, то в субботу делали парково-хозяйственный день. В этом случае техники косили траву или убирали снег, в зависимости от времени года, подметали выезды из укрытий, подкрашивали самолетное оборудование и т.д. и т.п. Одним словом отцы-командиры делали все, чтобы у нас было поменьше свободного времени.
  Мне пришлось окончательно распрощаться с моими наивными мечтами - ездить каждый выходной к жене в Ригу. Теперь почти все свое свободное время мы проводили вместе: я, Алик, Кроха и Юра. Собирались в большой комнате, где они жили втроем: гоняли чаи, травили анекдоты и вели неторопливые беседы за жизнь.
  Оказалось, что из нас четверых, Гусько имел самые далекоидущие планы. Он рассказывал, что чувствует себя гражданином мира, и мечтает путешествовать по свету. Особенно ему хотелось побывать в Канаде - это была мечта его жизни. Мы втроем, отчаянные патриоты своей страны, пытались переубедить его, но безуспешно. Ни звериный оскал капитализма, с присущими ему регулярными кризисами, ни безработица, ни отсутствие социальных гарантий не пугали Юру. Он твердо оставался при своем мнении. Наконец, убедившись в невозможности вернуть в стадо заблудшую овцу, мы бросили свои попытки и решили раз и навсегда прекратить разговоры на эту тему. Неприятности никому из нас были не нужны. Хочешь свалить за бугор - пожалуйста, мечтать не вредно. Только ты нам ничего не говорил, а мы ничего не слышали.
  Другой Юриной идеей-фикс была возможность быстрого обогащения. Гусько рассказывал, что с самого детства мечтает найти целый чемодан денег и даже точно знает, как это произойдет. Однажды он придет в парк и сядет на скамейку, а под скамейкой будет что-то темнеть. Конечно же, это будет небольшой чемоданчик-дипломат, который по случайности забыл инкассатор, везущий в банк выручку. Тогда Юра достанет его и откроет. Там будут деньги в банковских упаковках, много денег. Никак не меньше миллиона рублей.
  Мы долго смеялись над этой мечтой, но Гусько с горячностью убеждал нас, что это возможно и даже подводил теоретическую базу. Однажды, он прочитал самиздатовский перевод брошюры какого-то американского профессора. Так вот, в той книжонке утверждалось, что мысль материальна и, если захотеть, то можно материализовать себе все что угодно. Хоть бы даже и деньги. Надо только реально представлять предмет своего вожделения, как будто бы ты его уже имеешь на самом деле. Все остальное сделают за тебя высшие силы. Лучше всего войти в астральные поля и послать мысленный сигнал прямо оттуда.
  И снова мы хохотали до упада, интересуясь, как далеко Гусь продвинулся в материализации своей мечты. Нисколько не смущаясь, наш товарищ объяснял нам, что научился медитировать и во время сеанса уже может видеть номинал и номера купюр из дипломата. Еще одно усилие и...
  'Юра', - прерывали его мы. - 'Ну, зачем тебе в СССР такая куча денег? Ты же их все равно не сможешь потратить. А если начнешь, то тобой тут же заинтересуются соответствующие органы. Не лучше ли получать свои копейки и спать спокойно по ночам?' 'Вы что, чуваки!' - обижался тот. - 'Я не идиот какой-нибудь. С такими деньжищами я тут же свалю за бугор!' 'Знаешь, что?' - мы уже не могли больше смеяться. - 'Ты бы вместо своей самиздатовской литературы лучше советские книжки читал. Иногда они очень расширяют кругозор. 'Золотой теленок', например'.
  Впрочем, фантазии Гусько были довольно безобидными, к тому же он никогда не обижался, когда над ним смеются или подкалывают, а мы в свою очередь не возражали против присутствия в комнате своего собственного и бесплатного клоуна.
  Однажды Юра пришел вечером со службы, притащив с собой немудреные пирожные из гарнизонного 'Военторга' и лимонад. Собрав нас за столом, он объявил, что сегодня у него праздник.
  - День рождения? - спросил я.
  - Нет, - хитро улыбнулся наш товарищ.
  - Именины? - сделал попытку Алик.
  - Нет, неправильно.
  - Да ладно Яковлевич, давай колись, - прервал его Кроха. - А вы ребята не старайтесь. Все равно не угадаете.
  - У меня сегодня юбилей, - лицо Гусько приобрело торжественное выражение, - 10 лет езды без билета в общественном транспорте! Предлагаю отметить!
  Мы открыли рты.
  - Ну, ты Гусь даешь!
  Тут же, как из мешка посыпались анекдоты про безбилетных студентов, контролеров и пассажиров, пытающихся влезть в переполненный автобус.
  Через некоторое время Юра вышел и я, улучив минутку, спросил Кроху:
  - Слушай Сергей, вы с ним вместе учились. Он всегда был такой (тут я покрутил пальцем возле виска) или это его армия довела?
  - Сколько я его знаю - всегда. Эти его празднества еще ерунда. Он бывало, и похлеще номера откалывал. Вот однажды случай произошел, еще в студенческие времена.
  Понизив голос и придвинувшись к нам поближе, очевидец начал рассказывать:
  - Помните туалеты в нашем институте? Большая такая комната. Одна половина занята туалетными кабинками, другая - место для курения. И вот однажды, стоим мы там с ребятами на перемене. Курим, треплемся. Народу набилось - ужас. Все в дыму. Вдруг откуда ни возьмись, декан нашего механического факультета - Пауко.
  Тут мы с Аликом дружно закивали головами. Ну, как же, как же, личность известная.
  - Так вот, - продолжил свой рассказ Сергей, - забегает декан в туалет, и видим мы по скорости его перемещения, что движет им крайняя нужда. А кабинки, как вы знаете, все через одну раздолбанные. Где дырка в двери, где защелка не закрывается, где вообще отсутствует. Ну вот, подлетает Пауко к ближайшей кабинке. Дерг за ручку - она закрыта. Подбегает к следующей - тоже занята. Дерг третью - тут защелка отсутствует, четвертую - та же проблема. Короче побегал он, подергал, потом на секунду задумался, но так как видать ему было уже совсем невмоготу, нырнул в кабинку со сломанным замком. Ну, нам то что, стоим с пацанами, продолжаем курить. С каждым, как говориться, может произойти...
  Кроха перевел дух и продолжал:
  - И надо же, тут врывается в туалет Гусь и тоже с такой же скоростью, как три минуты назад декан. И тоже - по тому же самому маршруту. Ну, мы даже курить перестали, ждем, что будет. А Юра дерг первую дверь - занято. Вторую - занято. Дерг третью - дверь распахивается, а там сидит бедный Пауко. Замерли они, смотрят друг на друга. Короче, немая сцена, как у Гоголя в 'Ревизоре'! Первым пришел в себя декан. Привстает он с унитаза, левой рукой придерживает штаны, а правую тянет, чтобы дверь закрыть. Ну и что вы думаете, сделал наш герой?
  Рассказчик сделал эффектную паузу и выложил концовку:
  - Он крепко пожал руку декана!
  Мы с Барминым заржали так, как не смеялись, наверное, никогда в жизни. Хлопнула входная дверь, и в комнату вернулся Гусько.
  - Над чем это вы тут так смеялись? - поинтересовался он.
  - Один старый анекдот вспомнили.
  - А что за анекдот?
  - Да ты его хорошо знаешь!
  
  В тот же день около 10 часов вечера, я лежал на кровати и читал книжку. Внезапно снаружи послышалось чье-то сопение и скрип ключа, вставляемого в замочную скважину. Однако мой ключ торчал в замке изнутри, не позволяя открыть дверь комнаты. Через минуту раздался сильный стук в дверь. Чтобы не оглохнуть, мне пришлось встать и открыть. В темном проеме вырисовывался огромный детина похожий на боксера-тяжеловеса. Одет он был в военные брюки и военную же рубашку, расстегнутую, без галстука. Даже не будучи Шерлоком Холмсом, я легко догадался, что это и есть тот самый знаменитый Адам.
  
  Адам Гулянюк был мужчиной серьезным. Родом из небольшого шахтерского городка в Донецкой области, где нож и кастет доставался из кармана чаще, чем пачка сигарет, он прошел хорошую школу жизни. В этой школе самым главным, если не единственным правилом, было хорошо держать удары, не падая ни при каких обстоятельствах и самому бить насмерть, без размышления и жалости.
  С двенадцати лет Адам уже состоял на учете в детской комнате милиции. В последующие годы, также неоднократно задерживался. Пару раз на него даже заводили уголовное дело. Однако так как, собственно криминальных наклонностей он не имел и привлекался только за одно - драки, дела, в конце концов, прикрывались. Основной причиной этого милицейского благодушия была физическая невозможность, посадить все мужское население области от 14 до 25 лет, участвующее в этих исконно русских народных забавах. Тем не менее, его художества надоели всем порядком, поэтому после окончания десятого класса, по поводу судьбы Адама собрался консилиум, состоящий из директора школы, участкового и представителя райвоенкомата.
  Суд был скорым и суровым. Тройка поставила перед Адамом жесткий выбор: авиационно-техническое училище (в тот год военкомат испытывал сильный недобор) или колония. Вопрос был скорее риторическим. Гулянюк предпочел 25-летний срок в армии, трем годам тюрьмы. Каким образом ему удалось окончить училище, история умалчивает, но только получив диплом специалиста по авиационному вооружению, он, вот уже который год, трепал нервы командованию братского полка.
  
  Теперь этот самый Адам стоял передо мной, с удивлением разглядывая:
  - Ты кто такой?
  Вопрос прозвучал не совсем корректно, поэтому я уклончиво ответил:
  - Я здесь живу.
  Адам внезапно взорвался:
  - Это я здесь живу! А ты кто такой?
  - Меня сюда тоже официально поселили.
  - Кто?
  - Командование нашего полка.
  - Я ваше командование знаешь, где видал? - отрезал Адам, сопровождая свои слова неприличным жестом (мой слух, при этом, резануло характерное украинское или южнорусское произношение буквы 'г'). - Не знаю, кто тебя сюда прислал, только это комната моя. Чтобы завтра же духу твоего здесь не было! Понятно? А то я могу объяснить. Причем прямо сейчас!
  После мысленного сравнения наших весовых категорий, мелькнувшая мысль врезать ему по морде, было отвергнута, как недостойная советского офицера. Стало ясно, что нужно менять тактику, и я предложил:
  - Слушай Адам. Давай сядем, чайку попьем, поговорим спокойно...
  Детина удивился:
  - Откуда ты меня знаешь?
  - Да кто ж тебя в гарнизоне не знает, - грубо польстил я ему.
  Адам на время задумался, что-то соображая:
  - Чай - не водка, много не выпьешь, - произнес он, наконец, выдавая философский склад ума.
  Мне стало ясно, что пришла пора действовать, и я поинтересовался:
  - Сколько?
  - Две, - мгновенно отреагировал гость, схватывая суть на лету.
  - Одна бутылка... ликера 'Вана Таллин', - сделал я контрпредложение, и, глядя, как лицо Адама начинает багроветь, быстро добавил. - Зато через пять минут!
  Мой оппонент на какое-то время задумался, потом переспросил:
  - Так кто ты говоришь, тебя сюда поселил?
  - Начальник штаба нашего полка, - соврал я, не моргнув глазом.
  - Ну ладно, оставайся, так и быть. Я живу, в принципе, в другом месте, но эта комната мне нужна, чтобы баб водить, - он заговорщицки подмигнул мне. - Так что, если когда приведу, не обижайся, придется тебе переночевать у друзей.
  Осознав, что больших уступок мне от него не добиться, я лишь молча кивнул и побежал в соседнюю комнату к Алику, занять у него бутылку эстонского ликера 'Вана Таллин'. Мне было известно, что Бармин купил его, как презент для своей жены. Ничего, в другой раз привезет.
  
  Через пару дней, нас (двухгодичников свежего призыва), отправили на вещевой склад - получать обмундирование. Никогда не подозревал, что офицеру нужно так много одежды. Я еле-еле допер все в мешке из-под картошки, который взял напрокат у завсклада.
  Чуть позже состоялась разборка добычи. Боже, чего здесь только не было: офицерская повседневная форма, полевая, парадная; техническая зимняя и летняя. Многие вещи выглядели очень добротно, из натуральных материалов, особенно зимняя техническая форма. Отличную теплую зимнюю куртку с капюшоном и большим воротником из натурального меха, я сразу же определил для зимней рыбалки. Также для этой цели замечательно подходили ватные штаны на подтяжках, овечьи рукавицы и валенки. Черт возьми, в таком наряде можно спать в снегу! В особое умиление меня привели отличной выделки теплые кожаные перчатки. Таких и в магазине днем с огнем не сыщешь. Трудно было поверить, что их выдали, чтобы копаться в грязном самолете. Да, неплохо народ заботится о своих защитниках!
  Откуда-то из общей кучи выпали два комплекта нижнего белья. Я осторожно, двумя пальцами, приподнял один за краешек. Так и есть - натуральные кальсоны. Нет уж, господа военные, носите это сами. Нет такой силы на земле, которая заставила бы меня надеть эту гадость!
  Приближалось время ужина. Я заглянул в соседнюю комнату, где Юра и Алик тоже заканчивали разборку своего барахла, и пригласил их подкрепиться. Так сказать, последний ужин в цивильной одежде. Кроха где-то задерживался, и мы отправились втроем.
  Столовая была наполовину пуста. Большинство женатиков предпочитало ужинать в кругу семьи, поэтому в это время, здесь можно было найти только офицеров-холостяков, да таких бедолаг, как мы. Заняв место за столом, мы обнаружили, что в зале присутствует заведующая столовой - Александра Ивановна.
  Заведующая была женщиной за пятьдесят, со старомодным шиньоном на голове и в неизменном неидеально чистом халате. Не прочитав за всю свою жизнь ни одной книжки по теории управления социалистическими коллективами, она успешно руководила столовой уже больше десяти лет. Помощь в этом ей оказывало хорошее знание психологии своих 'девочек', которые в основном устраивались на эту работу только с одной целью - выйти замуж. Недостаток же интеллекта она компенсировала визгливым криком, которым часто и с большим удовольствием пользовалась. Однако с клиентами, особенно старших званий и должностей, Александра Ивановна была предельно вежлива и предупредительна.
  Вот и сейчас, она стояла рядом со столиком, за которым сидели несколько офицеров из первой эскадрильи. До нас доносились обрывки разговора:
  - ... если есть какие-нибудь жалобы, дайте мне знать. Я сразу порядок наведу!
  - Не волнуйтесь Александра Ивановна, все уже и так в порядке.
  - Ну, кушайте, ребятки. Кушайте, золотые мои. Что вы делать то будете, когда я на пенсию выйду? Кто ж о вас так позаботится, как Александра Ивановна?
  Технари с набитыми ртами, безо всякого уважения махали вилками - проходи мол. Тут заметив нас, заведующая пробежала взглядом по гражданской одежде и подозрительно спросила:
  - А вы мальчики откуда?
  Мы уже привыкли, что наши лица еще не примелькались, поэтому, нисколько не удивляясь, дружно гаркнули:
  - Из первой и второй эскадрильи.
  - Ну, хорошо, родные мои. Сейчас, сейчас, - расплылась в улыбке Ивановна и громко позвала: - Девочки, кто там есть? Ну-ка обслужите мальчиков, быстренько!
  - А что это она такая вежливая сегодня? - вполголоса спросил Юра, едва заведующая отвернулась.
  - Наверное, сумка, которую она собрала нынче домой, тяжелее обычного, - предположил Алик.
  Чтобы скоротать время ожидания, мы стали разливать чай из стоящего на столе зеленого эмалированного чайника. Я взял из сахарницы два кусочка сахара и бросил себе в стакан, Алик повторил мои действия. Юра тяжело вздохнул и положил четыре.
  - Как же ты будешь пить этот сироп? - не выдержав, спросил я Гусько. - Не слипнется?
  Наш четырехглазый друг лишь отрицательно покачал головой, весело улыбаясь.
  - Да это еще фигня, - сказал Бармин. - Вот у нас один кадр есть в эскадрилье - Лихоткин его фамилия. У него такая технология чаепития: он сначала в пустой стакан накладывает кусочки сахара до самого верха и только потом заливает это чаем. На халяву и уксус сладкий, сами знаете.
  - И все-таки, Юра, - не унимался я, - употреблять столько сахара вредно. Что бы сейчас сказал на это доктор Брэгг?
  - А это тот самый, который разбился в семьдесят лет, катаясь на водных лыжах? А вскрытие потом показало, что у него тело восемнадцатилетнего юноши? - сходу поддержал мою игру Алик.
  Гусько, услышав имя своего кумира, про которого успел прожужжать нам все уши, сразу стал серьезным и убежденно заговорил:
  - Нет, чуваки, я вам точно говорю, система Брэгга - это самая лучшая система питания, из когда-либо существовавших в мире. Я обязательно начну ей следовать. Овощи, фрукты, раздельное питание. Никакого мяса и даже молока.
  - Ну, так в чем же дело, - я прервал его словоизлияния, - начни сегодня, прямо сейчас.
  Юра, нисколько не смутившись, поправил очки и решительно отклонил мое предложение:
  - Нет, сейчас никак не могу. В армии практически невозможно выполнить все требования системы, но незадолго до дембеля я обязательно постепенно начну переходить на питание по Брэггу.
  - А мясо, куда девать будешь? - ехидно поинтересовался Алик.
  - Мясо? Какое мясо? - не понял Юра.
  - Ну, мясо, обыкновенное мясо из порции. Тебе ведь его есть нельзя будет.
  До Гусько, наконец, дошло, что от него хотят. Он приложил правую руку туда, где у обыкновенных людей находилось сердце, как будто принося присягу, и торжественно произнес:
  - Клянусь, что за сто дней до дембеля, начну употреблять только растительную пищу, а все мясо буду отдавать вам! Запомните этот день и то, что я вам сейчас сказал.
  - Ну, теперь уж точно не забудем, можешь не сомневаться! - хором, с радостью заверили мы его.
  На этом наши разговоры прекратились - к столу шла официантка. Мы сразу повеселели. Заметное улучшение настроения объяснялось очень просто. Дело в том, что техническая порция, показавшаяся мне такой большой в день моего приезда, давно уже таковой не казалась. Ежедневное многочасовое нахождение на свежем воздухе и физическая работа давали себя знать. Наши молодые растущие организмы испытывали постоянное и непреходящее чувство голода. Единственное, что хоть как-то могло облегчить наши страдания, была добавка. Однако добыть ее являлось непростым делом. За завтраком и обедом, когда питался весь полк, получить хоть крошку сверх положенной нормы, было практически невозможно. Единственный шанс мы имели за ужином, по причине, как я уже упоминал, отсутствия семейных офицеров. Но и этот шанс был довольно иллюзорным, поскольку напрямую зависел от личности официантки.
  Жить хотели все, и поэтому, выклянчить добавку удавалось только у той, которая имела доброе сердце и при этом еще не успела обзавестись парочкой кабанчиков, мирно похрюкивающих в теплом уютном сарае.
  Да и сама добавка обычно была - так себе. Как правило, она состояла из котлет, с неясным содержимым (вероятно домашние животные ими брезговали). В качестве гарнира - пшенка или перловка, как не пользующиеся особым спросом. Однако мы могли переваривать даже ржавые гвозди, с этим проблем не было. Проблемы были с официантками. Только две из них подходили под указанные выше критерии: Зинуля-красотуля и Надя-нос, дежурившая сегодня.
  В радостном возбуждении мы заказали положенные нам продовольственным аттестатом порции. Затем, через какое-то время, получили желанные добавочные котлеты и с аппетитом принялись за них, провожая взглядами уходящую с пустым подносом Надю.
  Официантка была в Дурасовке личностью известной. Обычно, при первой встрече она сразу же убивала всех мужиков наповал. Причем, дважды. Первым делом противоположная особь натыкалась взглядом на ее необычайно длинные и стройные ноги (как известно мужчины обыкновенно почему-то начинают осмотр женщины именно с этой части тела). Завороженный взор автоматически следовал вверх и не разочаровывался. Чуть повыше располагались широкие бедра и крепкий, фантастической крутизны зад. На узкой, осиной талии мужское сердце уже почти выпрыгивало наружу, но и это было еще не все. Главным достоинством официантки заслуженно считалась ее грудь, никак не менее 5-го размера. Бюстгальтер она не носила. Колыхание эдакого богачества во время ходьбы обычно заканчивалось для наблюдателя предынфарктным состоянием и полным параличом верхних дыхательных путей.
  К сожалению, и это было еще не все. Когда мужик наконец-то добирался до лица Нади, то окончательно терял дар речи. Девушка имела маленькие поросячьи глазки и уродливый ротик. Причем, они были расположены так близко друг к другу, что казалось, будто бы свалены в одну кучу. Однако, венцом всего этого явного издевательства со стороны всевышнего, являлся огромный на все лицо нос, похожий на картошку. Именно, из-за него Надя и получила свою кличку. Встретившийся с нею взглядом мгновенно краснел, словно бы увидел что-то неприличное и тут же утыкался в свою тарелку.
  Самым интересным было наблюдать со стороны, как Надя-нос идет с подносом по проходу между столиками. Офицеры, находящиеся спереди от нее, сосредоточенно ковырялись в еде и подчеркнуто энергично работали челюстями. Но стоило ей пройти мимо и повернуться задом, как мгновенно десятки голов, как по команде поворачивались за нею вслед, провожая долгими, внимательными взглядами. Потом, девушка возвращалась и опять видела лишь головы, уткнувшиеся в тарелки.
  Те, кто знал официантку давно, постепенно привыкали к ее виду. К ней относились с жалостью, как к больному ребенку, особенно учитывая ее необычайную доброту и порядочность. Неоднократно, старожилы гарнизона резко пресекали попытки новичков отпустить по ее поводу сальные шутки. Большинство видело в ней просто младшую сестру, нуждающуюся в защите.
  Наконец, с добавкой было покончено. С полными животами мы вывалились на улицу, что помогло нам также проникнуться братскими чувствами к Наде. Жизнь опять становилась сносной. Внезапно Гусько остановился, как будто вспомнил что-то:
  - Ладно, чуваки, вы идите. Совсем забыл, мне же еще в одно место подскочить нужно...
  - Куда это ты? - поинтересовался я.
  - Да ладно, - потянул меня за рукав Алик, - пошли. Что, у человека своих дел быть не может?
  Мы направились в сторону гостиницы, а Гусь свернул на дорогу перпендикулярную нашей и зашагал по ней, не оглядываясь.
  - Хочешь, хохму покажу? - спросил Бармин, когда наш приятель удалился метров на сто.
  - Давай, а что за хохма?
  - Сейчас увидишь. Сворачивай быстро в лес.
  Из нашего наблюдательного пункта был прекрасно виден Гусько, марширующий бодрым шагом.
  - Ну и что? - нетерпеливо переспросил я.
  - Смотри, смотри, только тихо! - Алик ткнул меня кулаком под бок.
  В этот момент Юра вдруг повернулся и внимательно огляделся вокруг. Обнаружив, что нас уже не видно, он остановился и вдруг неожиданно исчез в прилегающих к дороге кустах. Через минуту Гусько появился снова, но уже без своего знаменитого малинового свитера, а в желтой майке с надписью 'Московская Олимпиада'. Медленно, как будто что-то обдумывая, Юра стал возвращаться назад. Через несколько минут он был на перекрестке рядом со столовой, в той же самой точке, где мы недавно разошлись. Здесь он опять немного постоял, оглядываясь по сторонам, после чего снял очки и сунул их в карман, а оттуда достал видавшую виды кепку и одел ее на голову.
  Дальнейшее плохо поддавалось описанию. Мы увидели, что место, где только что стоял Гусько - пусто. Только небольшой столбик пыли, да хлопнувшая дверь в столовую, свидетельствовали, что нашего приятеля не унесли инопланетяне.
  - Видал? На второй заход пошел! - восхищенно произнес Алик.
  - Да, - почесал я затылок, - мне кажется, пора менять Гусю кличку. Думаю, 'Шаровая молния' будет в самый раз.
  - Ну, с 'молнией' - согласен, - кивнул головой Бармин. - Действительно, скорость передвижения по направлению к жратве у него уникальная. Но почему 'шаровая'? Он же вроде не толстый?
  - Это от выражения 'на шару', - объяснил я свою мысль. - В слове 'шаровая', ударение нужно делать на первом слоге.
  
  
  * * *
  
  
  На следующий день построение техсостава было назначено возле эскадрильского домика. Я облачился в свою новенькую, только что полученную техническую форму: темно-синюю куртку, брюки, такого же цвета берет, и бодро зашагал на службу. Там обнаружилось, что личный состав во главе с инженером, находится в состоянии сильного возбуждения. Дело было в том, что пропал часовой, ночью охранявший нашу зону. Обычно он первый встречал нас утром, докладывал инженеру, и только после этого вскрывались все печати на дверях эскадрильского домика и воротах самолетных укрытий.
  - Кто сегодня был в наряде? - орал красный от злости Тихон.
  - Рядовой Балоян, - подсказал кто-то.
  - Петров, давай, дуй к дежурному по части и узнай у него, все ли было в порядке, когда Балоян вчера вечером заступал... Нет, отставить дежурного, однозначно! Двери опечатаны его печатью - значит, он был здесь... Так, Петров, давай в казарму. Проверь, может быть, этот мудак там. Только аккуратно, не поднимая шума на весь полк - сами, стопроцентно, разберемся.
  - Ты, Панин, - повернулся он к моему начальнику, - бери эскадрильский тягач и быстренько проскочи по всем стоянкам. Прочеши все укромные места, но доставь мне этого гада живым или мертвым - я ему яйца откручу, однозначно!
  Скрылась на тропинке, ведущей к казарме крепкая фигура Петрова. Умчался 'Урал' с Паниным. Мы сидели в курилке, обсуждая необычное происшествие:
  - Неужели дезертировал? - предположил кто-то.
  - Что он, самоубийца? - не соглашался другой. - Дезертировать с оружием, это, знаешь ли... Пристрелят при задержании, чтобы людьми не рисковать! А если и поймают, это ведь совсем другая статья. Законопатят так, что мало не покажется.
  - Это точно, - вмешался в разговор капитан Борзоконь, - я уже, сколько лет в армии, а за все время только один аналогичный случай помню, - начал он, делая ударение на букве 'а' в слове 'случай'. - У нас в соседнем полку дело было. Нет, скорее всего, слил спирт с какого-нибудь самолета и не рассчитал свои силы. Спит себе где-нибудь спокойно, а мы тут бегаем как придурки!
  Технари зашумели, каждый выдвигал свою версию случившегося, но большинство поддержало капитана.
   Минут через сорок, посыльные вернулись, разводя руками. В зоне эскадрильи Балояна обнаружить не удалось. В казарме подтвердили, что оружие он получил и в наряд заступил точно в положенное время.
   Инженер уже не кричал, а выглядел озабоченным:
  - Бычкуй сигареты, однозначно. Кончай рассиживаться. Все, разбежались по своим норам. Еще раз тщательно проверить все закоулки, стопроцентно, посамолетно. Печати на укрытиях не срывать, до выяснения обстоятельств!
   Курилка возле домика опустела. Техники, продолжая спорить, рассосалась в разные стороны. Наше звено также потащилось в свой, самый дальний угол зоны.
   Добравшись до своего укрытия, я первым делом осмотрел печати на створках. Они были на месте, но какие то странные. Пластилин налеплен, как попало, оттиски небрежные, еле различимые. Создавалось впечатление, что их ставил человек, который или сильно торопился или был пьян.
   Для очистки совести я обошел вокруг укрытия - ничего и никого. Больше искать было негде. Во все стороны вплоть до соседних укрытий простиралось отлично просматриваемое, заросшее травой пространство.
   Стараясь протянуть время, я начал ходить взад и вперед, думая только об одном - как бы мне, в конце концов, вырваться в Ригу. Мои мозги перебирали различные варианты, когда, внезапно, нечто привлекло мое внимание. Чуть в стороне от моего укрытия, в траве что-то блестело.
   Удивляясь, что бы это такое могло быть, я пошел посмотреть. Однако через минуту солнце зашло за тучу, и цель оказалась потерянной. Продолжая двигаться примерно в том же направлении, и внимательно глядя себе под ноги, я добрался до неглубокой канавки, тянущейся параллельно рулежке. Здесь трава доходила мне почти до пояса. Я перепрыгнул через нее, и уже собрался идти дальше, но вдруг замер от неожиданности. Из травы торчала нога в солдатском сапоге. Приглядевшись, через заросли можно было различить тело человека, лежащего ничком. На его спине расплылось большое бурое пятно, резко контрастирующее с зеленым фоном гимнастерки.
   Как в кино при замедленной съемке, мой взгляд сфокусировался на подошве сапога. Вот прилипший желтый листочек. Несколько камушков, застрявших в пазах ребристой поверхности. Каблук без подковки, сильно стоптанный на левую сторону и неторопливо ползущая большая божья коровка, ярко красная на мертвом черном фоне.
   В моей голове сферическими кольцами пульсировала пустота. Я перестал что-либо соображать, как будто боясь впустить внутрь одну простую и страшную мысль, рвущуюся из подсознания. Насекомое, между тем, продолжало свой путь, заползая все выше и выше. Как зачарованный я смотрел на него, будто это было сейчас самым главным в моей жизни. Божья коровка, между тем, добралась до самого верха подошвы сапога, покружилась на месте, раскрыла створки хитинового панциря и с легким жужжанием взлетела. В ту же секунду я развернулся и изо всех сил побежал в сторону эскадрильского домика.
  
  Почти весь технический состав второй эскадрильи собрался возле моего укрытия, в некотором удалении от места происшествия. Прибыли Паханов с Черновым. Вызвали скорую. Через некоторое время подъехала какая-то странная личность на мотоцикле с коляской. Личность была одета в техническую куртку без каких-либо знаков различия, с авиационной офицерской фуражкой на голове. Не обращая ни на кого внимания, он направился прямиком к тому месту, где лежало обнаруженное мною тело рядового Балояна. Там уже стояли комэск, начштаба и инженер. Они, переминаясь с ноги на ногу, смотрели, как двое санитаров под руководством доктора, укладывают труп на носилки и покрывают белой простыней. Увидев вновь прибывшего, огромный Паханов суетливо козырнул и начал что-то объяснять, оживленно жестикулируя. Мне стало ясно, что человек этот занимает не последнее место в полковой иерархии. Было очень странно, почему я его раньше никогда не встречал.
  - Кто этот мужик? - спросил я стоящего рядом Петрова.
  - Это какой? Который с мотоциклом? А, так это же наш особист - майор Рекун. Таких людей пора бы уже знать в лицо.
  В этот момент комэск громко назвал мое имя. Я подошел и Паханов указал на меня:
  - Вот, товарищ майор. Это - лейтенант Анютов. Он первым обнаружил и оповестил.
  Рекун повернулся ко мне, и быстро окинув цепким взглядом с головы до ног, приказал:
  - Ну, давай, лейтенант, рассказывай, все по порядку.
  Я начал свое повествование, с самого начала. С того момента, как мое внимание привлек блеск автоматного штык-ножа.
  Особист внимательно слушал, глядя мне прямо в глаза. Я, в свою очередь, тоже, время от времени бросал на него осторожные взгляды. На вид ему было около 45-ти. Лицо его было грубым, словно вырубленным топором, щеки и лоб покрывали глубокие морщины. Иногда тонкие губы открывались в полуусмешке, открывая редкие неровные зубы. Густые кустистые брови нависали над голубыми колючими глазами. Он был очень похож на артиста Георгия Жженова из кинофильма 'Берегись автомобиля', где тот играл роль милиционера.
  Дослушав до конца мое краткое повествование, Рекун, словно бы потеряв ко мне интерес, отвел глаза в сторону и бросил негромко:
  - Изложишь все это письменно, поподробнее и сегодня-завтра занесешь мне. Понял?
  - Хорошо.
  - Что еще за 'хорошо'?
  - Так точно, товарищ майор.
  - Вот, так то лучше, - особист повернулся к доктору. - Ну а вы что скажете?
  - Я вообще то не криминалист, - засмущался тот, - но, скорее всего, смерть наступила уже давно. Ночью или может быть даже, вчера вечером. Причина смерти: ранение сердца, не совместимое с жизнью - пуля прошла навылет. Выстрел был произведен из автомата в упор, что видно по входному отверстию раны и обожженным краям гимнастерки.
  - Так, значит - самоубийство, - сделал вывод особист, поднимая с земли валяющийся 'Калашников'.
  - Да, вроде, похоже, - согласился доктор. - Можно загружать носилки в машину?
  - Постойте, а личные вещи осматривали? - особист перевел взгляд на комэска.
  - Нет! - в страхе передернулся Паханов.
   Рекун вздохнул и, откинув простыню, стал обыскивать карманы трупа. Стараясь не смотреть на лицо покойника, я сосредоточил свое внимание на руках особиста. Он, тем временем, достал из карманов солдатских галифе какие-то ключи, печать, несколько смятых рублей и аккуратно сложенный вдвое конверт, с надорванным краем. Затем из нагрудного кармана был извлечен пробитый пулей, окровавленный комсомольский билет. Наибольший интерес вызвало у Рекуна письмо. Вытащив из конверта несколько листков бумаги, особист развернул их и досадливо поморщился. Потом обратился к Паханову:
  - Командир, кто у тебя в эскадрилье по-армянски петрит?
  Комэск неопределенно пожал плечами.
  - Как это не знаешь? У тебя же Карпов больше 10 лет в Армении отслужил. Может, разберет чего, навскидку, пока точный перевод получим... Где он? - поинтересовался Рекун, оборачиваясь к столпившейся невдалеке техноте, и вдруг заметил меня:
  - Анютов, ты еще здесь? Я же сказал тебе, что ты свободен! И вообще..., - он повысил голос. - Что вы здесь все собрались? Цирк что ли? Капитан Карпов ко мне, остальные кругом и шагом марш отсюда!
  После обеда никто не торопился расходиться. Курилка снова бурлила:
  - Да хлопцы, ну и дела... Чего это он?
  - Чего, чего! Азеры над ним издевались, проходу не давали. Он ведь единственный армянин в эскадрилье. А тут еще слышал, что Карпов рассказывает?
  Письмо было от мамани, а та написала, что его девушка замуж выскочила. Не дождалась, значит. Вот, видно нервишки и не выдержали!
  - Не понял? Кто издевался? - переспросил кто-то.
  - Азербайджанцы. Ты что не знаешь, что они у нас всю казарму держат.
  - Погодите мужики, - вмешался в разговор я. - Так это же самая настоящая 'дедовщина'! Как же вы об этом знали, и никто ничего не предпринял?
  - Ладно, умник! - зашикали на меня со всех сторон. - Вот скоро пойдешь ответственным в казарму к солдатам, там себя и покажешь!
  - И все-таки, - мне все не верилось, - я читал в газетах, что в армии это ред?чайшее явление. Почему же такое случилось именно в нашем полку?
  - Что ты понимаешь! В армии без году неделя, а туда же, рассуждать пытается! - раздалось в ответ.
  - Чего вы на него накинулись? - вступился за меня Дед. - Все мы задним умом крепки, только человека это уже не вернет.
  - Свободы в армии слишком много стало, - уверенно высказал свое мнение Женька Петров. - Дали бы мне возможность, я бы за неделю в казарме порядок навел!
  - А там и наводить нечего. Все и так в порядке, - мрачно процедил старший техник второго звена - Михальский, осторожно придерживая за краешек остаток сигареты. - Армия на 'дедовщине' испокон стоит. Я когда в училище только поступил, меня ух как 'деды' гоняли. Но, как видите - живой и невредимый. Потом сам заставлял молодых мне портянки стирать, да унитазы драить. И ничего, слава богу. Армия - не для слюнтяев!
  Он щелчком метко послал бычок в урну с песком и сплюнул на землю, как будто ставя точку в разговоре.
  - Покойник, в отличие от тебя, здесь не по своей воле оказался! - возразил кто-то, но спор уже затух.
  Дальше перекур продолжался в угрюмом молчании. Каждый думал о чем-то своем.
  
  Я возвращался в гостиницу через лес, по узкой тропинке. Шел, наверное, сотый раз, но сегодня, как будто впервые. Вон - цветы, какие красивые. Валун, поросший мхом, почему я раньше его не замечал? Вот муравьиная дорожка прямо поперек тропинки. Тяжело летящий шмель вызывал у меня умиление. Стрижи, режущие воздух над головой, казалось воплощением грации и стремительности. Все в этом лесу пело, жужжало, тянулось к солнцу. Это был огромный мир живых существ. Каждый жучок, самый крохотный листик и камни, и даже облака, медленно плывущие по небу, казались мне живыми. И в центре всего этого был я - плоть от плоти этого мира, кровь от крови.
   Ночью пошел дождь, потом перестал и снова пошел. И тяжелые капли смыли бурые подтеки с травы, и земля жадно впитала в себя кровь. Стали распрямляться примятые стебельки и опять протянулись меж них тонкие паутинки, сверкая каплями росы на утреннем солнце. Прошло совсем немного времени и уже никто бы не смог отыскать это место. То самое место, где, смертельно прохрипев, упал, неловко подвернув под себя руку, рядовой Георгий Балоян.
  
   'Господи, успокой душу раба твоего. Пусть земля ему будет пухом. Прости ему грехи его!'
   Если это конечно грех - быть слабым...
  
  
  * * *
  
  
   Наступил сентябрь. С удивлением осознал, что служу уже целый месяц. Отмечать не стал. Деньки все еще стояли теплые, хотя по ночам температура значительно снижалась, напоминая о неизбежной зиме. С наступлением холодов птицы потянулись на юг, а жрать захотелось сильнее. Юрина халява закончилась. Его перестали пускать в столовую по второму разу, узнавая в любой одежде, в очках или без них. Теперь, после ужина, мы часто шли в лес, пытаясь заполнить свои желудки, кое-где оставшейся черникой.
   Однажды вечером, после полкового построения, нас завели в гарнизонный клуб. Должно было состояться какое-то собрание. Я занял свое место в зале. Офицеры лениво переговаривались, утомленные долгим рабочим днем. На сцене, завешанной красными бархатными кулисами, под большим портретом Ленина и транспарантом 'Проискам империализма - высокую боевую готовность!', стоял большой стол и несколько стульев.
  - Что за повод для сборища? - спросил я, сидящего рядом Панина.
  - А ты не знаешь, что ли?
  - Нет.
  - Так ведь Женьку нашего пропесочивать будут.
  - А, что он такого натворил?
  В этот момент дверь в клуб открылась, и вошли командир полка и замполит. Мой тезка тут же прервался на полуслове:
  - Тихо! Слушай, сейчас сам все узнаешь!
  Быстро пройдя по проходу между рядами, начальство заняло место за столом. Командир обвел зал взглядом и начал:
  - Товарищи офицеры, считаю наше собрание открытым...
   Подполковник Нечипоренко, высокий и худой, не зря носил кличку 'Артист'. Умный, ироничный, он выступал перед полком, как будто со сцены Театра Эстрадных Миниатюр. Командир оставаться невозмутимым, даже, когда весь полк заходился от хохота над его остротами. Его манера держаться подогревала публику еще больше. Шутки Артиста, тонкие, хотя иногда жесткие (если не сказать - жестокие), оказывали на подчиненных гораздо большее влияние, чем крики и мат других командиров. В принципе, Нечипоренко в полку любили, настолько насколько вообще можно любить начальство. Чувствовалось, что ему тоже нравится его амплуа. Он никогда не отказывался от возможности 'толкнуть речугу', с затаенным удовлетворением наблюдая за эффектом, который производил на благодарных слушателей.
   Замполит полка, подполковник Птицын, по кличке 'Дятел', являл собой прямо противоположный Нечипоренко тип, причем, не только внешне. Снятый с должности начальника политотдела дивизии, (как поговаривали злые языки, за склонение к сожительству жен комсостава, взамен на помощь в получении жилья) он теперь замполитствовал в нашем полку. Его выступления офицеры слушали с таким же удовольствием, как и командирские, но совсем по другой причине. Дело было в том, что Птицын являлся ходячим сборником армеизмов, как уже хорошо известных, так и в изобилии произносимых экспромтом. Когда он открывал рот, то слушатели смеялись не меньше. Разница была лишь в том, что в одном случае смеялись над остротами, а во втором - над самим Птицыным.
  И вот, сегодня, эти два гиганта полковой эстрады сошлись, чтобы внести лучик света в серую гарнизонную жизнь.
  Нечипоренко поднялся во весь свои немалый рост:
  - Товарищи офицеры, попрошу минутку внимания! Нами получен рапорт из военной комендатуры города Таллина.
  Взяв со стола листок бумаги, подполковник начал читать:
  - Довожу до вашего сведения, что 2-го сентября 1983 года, старший лейтенант Петров Евгений Иванович (в/ч 21819), преднамеренно введя себя в состояние алкогольного опьянения, был задержан отделом транспортной милиции в районе депо Таллин - Пассажирский. Задержанный военнослужащий вверенного вам подразделения, был препровожден в военную комендатуру, где, грязно ругавшись, продолжал оскорблять сотрудников милиции, в выражениях, не полностью соответствующих высокому званию советского офицера... Так, понятно... Прошу принять меры... Ясно... Военный комендант Октябрьского района г. Таллина... Дата, подпись. Во, как!
  Командир бросил рапорт на стол и обвел глазами зал:
  - Петров, ну где ты орел? Встань, дай взглянуть на тебя.
  Женька нехотя поднялся, но взгляда не опустил. Весь его вид казалось, говорил: ну, и что вы со мной можете сделать?
  - Ну, давай расскажи нам, как там все было, - вполне миролюбивым тоном продолжал Нечипоренко.
  Петров замялся:
  - Так, что говорить? Я, в общем-то, не хотел. Выпил совсем немного, а они пристали. Там у них в милицейском наряде одни эстонцы. Увидели - офицер, обрадовались и повязали.
  - Вы товарищ старший лейтенант, не вбивайте клин в дружную семью советских народов. Отвечайте за себя. Они пьяные были? Нет. Вот, почему вы здесь, а они благодарность от начальства получат. Вы, почему в гарнизон не вернулись, когда совсем немного выпили?
  - Пропустил последний автобус, - с сожалением пожал плечами Женька.
  - Ну, хорошо, а что вы делали в районе..., - Нечипоренко снова заглянул в докладную, - ... депо Таллин - Пассажирский?
  - Мест в гостинице не было, а там пустые электрички на путях стоят. Хотел переночевать, а утром уехать. Не мешал, в общем-то, никому. Думал...
  - Что значит, думал? Вы же советский офицер! - командир сделал паузу, позволяя всем осмыслить сказанное. - Вы, товарищ Петров, хоть понимаете, зачем мы здесь сегодня собрались?
  - Понимаю, чтоб больше не пил.
  - Ничего вы не поняли! Вас подвергают осуждению не потому, что вы выпили, а потому что в милицию попали. Вы же офицер! Ну, как же так можно? Лечь спать в грязной электричке! Неужели бабу себе на ночь нельзя было найти? Позор!
   Удар был нанесен точно. Подполковник, как обычно, сумел нащупать болевую точку. Петров считал, что ни одна женщина не сможет устоять перед его натиском, и всегда с удовольствием рассказывал о своих многочисленных любовных приключениях.
   Женька покраснел и сник. Вся его уверенность в себе мгновенно куда-то испарилась. Он знал, что после собрания, свои же собственные друзья будут подкалывать его на разные лады, без конца повторяя, дополняя и развивая командирские высказывания.
   Удовлетворенный Нечипоренко, наконец-то, закончил свою прокурорскую речь и спросил:
  - Ну, кто еще хочет высказаться по данному вопросу?
  В воздухе мгновенно повисла тишина. Желающих не нашлось. Однако протокол требовал широкого участия масс в бичевании недостатков. Оглядев притихший зал, Птицын, сделал едва заметный жест рукой. Тотчас же со своего места поднялся лейтенант Резник, молодой летчик, месяц назад переведенный в нашу эскадрилью, из третьей - учебной. Этот перевод, был совершенно справедливо расценен им, как аванс, который нужно отрабатывать. Поэтому, теперь он лез из кожи вон, активно участвуя во всех социально-политических мероприятиях полка. Юное, почти детское лицо лейтенанта, обычно розовое, теперь стало пунцовым от волнения. Он мял в руках бумажку, с заранее заготовленной речью. Наконец прокашлявшись, Резник начал:
  - Хоть я и коммунист, но я скажу правду!
  С залом начало твориться что-то невообразимое. Одни прятались за спины своих товарищей сидевших впереди. Другие начали искать в проходе между креслами, внезапно упавшую ручку. Третьи просто закрывали лицо руками, стараясь скрыть текущие по щекам слезы. Среди этого сумасшествия, только Нечипоренко, как обычно оставался невозмутимым. Птицын тоже пока молчал, но его лицо стало красным, как помидор и казалось, вот-вот лопнет от злости. Еще, конечно, не смеялся сам Резник. На него было больно смотреть. Он лепетал, что на самом деле хотел сказать, что коммунисты всегда говорят только правду, однако, его уже никто не слушал.
  Наконец, не выдержав, замполит вскочил со своего места и заорал:
  - Немедленно прекратите это безобразие! Я, как и все, люблю шутки юмора, но только когда серьезно и по достоинству, а не когда хохмить! Здесь вам балаган или где? Тут, уже не до смеха. Тут, разобраться надо, почему эти самые бесчинства происходят именно у нас. Все это, знаете ли товарищи, из-за политического недопонимания и близорукости.
  Птицын поднял указательный палец вверх и уже более спокойным голосом поинтересовался:
  - Где у нас лейтенант Мазур и старший лейтенант Марков? Подымитесь!
  Поднялись два молодых летчика из первой эскадрильи. Зал зашептался. Всем было интересно, что же натворили эти двое.
  - Вот, вы тут сейчас громче всех улыбались, а вам ли подавать заразительный пример? - продолжал замполит, обращаясь к стоящим летчикам. - Отвечаю сам - нет! Потому что, только на прошлой неделе, эти товарищи офицеры были задержаны в гарнизоне на автомобиле капиталистического производства. Хорошо еще, что наш майор Рекун здоровый и идейно выдержанный человек, а то я думал, что с ним инфаркт может произойти. Иностранная машина - на территории советской военной базы! Да у вас есть хоть какие-то мозги на плечах? Откуда она у вас?
  - У знакомого взяли покататься. Он моряк, в загранку ходит, - ответил за двоих Марков.
  - Это, еще проверить надо, какой он там моряк. И в какую сторону плавает... А то, у нас еще некоторые до сих пор, умудряются от матери-Родины налево ходить! Покататься, им захотелось... Нашли место, гонять по рулежным дорожкам секретного объекта. Я вам официально заявляю: или вы будете летчиками, или вы будете гонщиками, но, никак не одно из двух!
  Марков и Мазур молчали, виновато склонив головы. Замполит замялся не зная, как закончить свою воспитательную беседу:
  - В конце концов, чем садится в иностранную машину, лучше бы учили английский. Все была бы польза..., - и, поймав вопросительный взгляд Нечипоренко, поспешно добавил. - Язык потенциального противника надо знать в лицо!
   Видя, что Птицын явно выдыхается, встал со своего места командир:
  - Опять, первая эскадрилья! Когда же, наконец, кончится это разгильдяйство? И это относится не только к младшему, но и к старшему офицерскому составу. У них солдат застрелился, а они мне почти целые сутки ничего не докладывают! Все надеются: вот-вот оживет. Подполковник Долгих, какие меры вы лично предпринимаете, чтобы избежать подобных случаев?
   По какой-то причине Нечипоренко недолюбливал Долгих и задирал при каждом удобном случае, даже при подчиненных, что категорически не приветствовалось армейской субординацией. Командир первой эскадрильи поднялся и придал своему лицу недоуменное выражение:
  - А это, товарищ командир, не у нас. Это у Паханова во второй произошло. Спросите лучше его.
  - Вы что, товарищ подполковник, - обозлился Нечипоренко, - думаете, я цифру один от цифры два не могу отличить? Не застрелился еще - застрелится. С такой-то дисциплиной! Сегодня вы контроль над лейтенантами потеряли, а завтра?
  
   Опустел зрительный зал. Мертвыми крыльями повисли портьеры. Погасла большая бронзовая люстра под потолком. Беззащитно оголился гардероб. Лишь на сцене сиротливо стоял одинокой стол под портретом первого руководителя и режиссера театра. Его добрые, слегка лукавые глаза внимательно наблюдали, как между рядами, со шваброй, покряхтывая и беззлобно поругиваясь, ползает уборщица - ефрейтор со странной фамилией - Станиславский-Меерхольд. Казалось, портрет хочет сказать:
  - Как же вы тгете батенька... Ведь это же сплошное вгедительство! По пгежним то вгеменам, вас уже давно пога в вокзальный согтиг, к холодной стенке!
  
  
  * * *
  
  
   Наконец, мой звездный час пробил. Суббота была объявлена в полку выходным днем. В пятницу вечером, мы втроем (Юру никто нигде не ждал), ринулись в Таллин, на автобусную станцию. На следующий день рано утром я приехал в Ригу. Нажимая кнопку звонка квартиры, где проживала супруга вместе с моими родителями и братом, я загадал: если откроет она сама, то все у нас будет хорошо. Дверь отворилась, на пороге стояла моя благоверная.
  - Санька приехал! - радостный крик прорезал полумрак прихожей.
   Александр Анютов не родился техником самолета, как вы ошибочно полагали. Хотя к моменту его рождения, лучший друг детей - Иосиф Виссарионович уже покинул этот мир, маленький Саша получил свой кусочек счастливого советского детства, которое потом вполне закономерно переросло в задорную комсомольскую юность.
   Всеобщая грамотность в стране сыграла с ним злую шутку - однажды его научили читать, и после этого, он уже не мог избавиться от этой дурной привычки. Читал Саша все подряд, но больше всего любил приключенческие и рыцарские романы. Вовремя не заметив, что детство уже закончилось, он продолжал штудировать 'Трех мушкетеров' и 'Айвенго', в то время когда его менее грамотные сверстники вовсю зажимали одноклассниц по подъездам и подвалам.
  Этот иллюзорный книжный мир сформировал в нем особое отношение к женщине. В его воображении, противоположный пол состоял из тонких, воздушных созданий, питающихся исключительно цветочным нектаром и утренней росой. Казалось, они были созданы для поклонения, обожания и вдохновения на подвиги. Подобных созданий вокруг не просматривалось, а скорее наоборот, реальная жизнь ежедневно врывалась в его мечты и гадила там напропалую. Несмотря на это, рыцарю печального образа, было легче погибнуть в борьбе с многоглавым драконом, чем признать свою неправоту.
  Однако, как маленькая капля воды точит огромную скалу, так и женские пакости постепенно накапливались до некого критического уровня. По его достижению, иногда, достаточно маленького толчка, чтобы воздушный замок рухнул. Этот толчок, и в прямом и в переносном смысле, произошел, когда Саша (теперь уже студент Института Гражданской Авиации) был на заводской практике в Казани.
  Городской транспорт в этом славном городе ходил гораздо реже, а набивался намного плотнее, чем в Риге. Чтобы сесть в него, требовались большие практические навыки, в совокупности с отличной физической подготовкой. Не имея оных, наш герой уже пропустил два автобуса и был полон решимости, во что бы то ни стало, уехать на третьем.
  В этот раз, судьба сжалилась над ним. На ступеньках задней двери еще оставалось немного места. Однако едва Саша собрался занять его, к остановке подбежала девушка. Это была девушка его мечты: очень красивая, хрупкая, с короткими темными волосами.
  Уехать очень хотелось, но не пропустить такую красавицу вперед, значило пойти наперекор всем своим жизненным принципам. Девушка встала на предпоследнюю ступеньку, Анютов попытался занять самую нижнюю. Двери начали закрываться и уперлись ему в бок.
  - Немедленно освободите задние двери! - раздался суровый голос водителя.
  Саша изо всех сил прижался к девичьему заду, пытаясь втиснуться внутрь автобуса. Заскрипели закрываемые створки, и дверь не закрылась снова. Анютов уже готовился к следующей попытке, но тут прекрасная незнакомка внезапно повернулась к нему лицом и изо всех сил пнула его коленом в грудь. Он вылетел наружу, больно ушибив седалищный нерв и ободрав до крови ладони. Двери закрылись и 'Икарус' уехал. Сидя на заплеванном асфальте города Канзань-Сити, Саша ошеломленно смотрел ему вслед, понимая, что сейчас ушел не просто автобус. Это из его жизни уходило счастливое детство.
   Вместе с отшибленной задницей, пришло твердое желание коренным образом пересмотреть свое отношение к противоположному полу. К счастью, у него хватило ума не стать женоненавистником, но в анютовской голове уже рождался новый идеал, прямо противоположный предыдущему. Теперь это была крупная румяная девушка, с хорошим аппетитом. Настоящая боевая подруга. Реальная женщина, для реальной жизни. Способная запихать его в любой жизненный автобус.
   Для этого, она, само собой, должна иметь хорошее здоровье, это первое. Второе, чтобы уважать его, подруга не должна быть умнее. Значит, чем ниже у нее будет образовательный ценз, тем лучше. Идеальный вариант - восемь классов средней школы, в крайнем случае - десять. Ну, и третье: естественно она должна быть красивой, это даже не обсуждается. Где взять такую? Очень, похоже, что основной контингент девушек, подходящих под вышеуказанные критерии, должен проживать в сельской местности.
   Да, очень хорошо, пусть она будет деревенской! Хватит уже этих городских пигалиц и кривляк. Назад к природе - вот лозунг нашего времени!
   Непрерывно повторяя про себя есенинское: 'Я любил тогда девушку в белом, а теперь, я люблю в голубом', Саша начал действовать. Однако поиски оказались совсем не простым делом. За короткое время он поменял несколько девушек, но это все было совершенно не то. Анютов уже начал отчаиваться, но ему, наконец, повезло. Однажды, заглянув на дискотеку в институтский клуб, Саша повстречал Полину.
   Он пригласил ее танцевать, внимательно разглядывая исподтишка, и остался очень доволен увиденным. 'Красивая, зараза! Совсем не худенькая - отлично. И щечки, щечки - как наливное яблочко, так и пышут здоровьем. Стоит попробовать', - решил он, в конце концов.
   Они стали встречаться, практически каждый выходной, проводя время в многочисленных рижских кафеюшках. Общение с девушкой было легким и приятным, но развиться большому и светлому чувству мешали сомнения, насколько Полина соответствует его новому идеалу.
   Анютов сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги и разделил его вертикальной чертой на две половины. На левой половине он написал: видимо хорошее здоровье и поставил плюс. Подумав, обвел его трижды. Получился большой жирный крест. На другой половине появилась запись: будущее высшее образование - минус. Через короткое время родились еще две строчки: сибирячка (значит крепкое здоровье!) - плюс. Горожанка - минус.
  Так, хорошо... Все родственники живут почти до ста лет, значит хорошая наследственность - плюс. Зато, кажется, слишком умная (Саша как-то попросил ее показать экзаменационную зачетку - там были почти сплошные пятерки, в отличие от него, твердого троечника) - значит, минус. Кажется, еще что-то забыл... Ах да, красивая - плюс, но зато сама еле-еле по утрам в автобус влезает - огромный минусяра! Анютов внимательно просмотрел баланс и горестно вздохнул - получилось примерно поровну.
  Да, торопиться не надо. Погуляем еще, присмотримся получше...
  
  Боже, как же тяжело возвращаться обратно в армию. Особенно, в свою хренову аэродромную команду. Стоя в понедельник на утреннем построении, я с трудом соображал, что говорит Нечипоренко. Мысли мои находились еще в Риге, рядом с моими родными. Но вот правое ухо, которое было обращено в сторону командира, поймало незнакомое выражение. Как подсказывал мой короткий опыт армейской жизни - от новых слов жди неприятностей. Я насторожился.
  - ... с сегодняшнего дня у нас начинается ежегодная итоговая проверка, - проинформировал Артист. - В полку работают представители дивизии. Завтра, полковое построение. Форма одежды - полевая, летняя.
  После него слово взял Птицын:
  - На нас, на всех, возлагается высокая доверенность и ответствие, не осрамиться. Нужно показать полк лучшими гранями. Особый упор на марксистско-ленинскую подготовку. Наитщательнейшее оформление конспектов. В лучшем, понимаете ли, виде. Через короткое время будем проверять. Нам пора начать углубление высоких показателей. Во что бы то ни стало, нужно сдать наши посредственные знания только на 'хорошо' и 'отлично'!
  Лицо замполита внезапно приобрело озабоченное выражение, как будто он вспомнил что-то чрезвычайно важное:
  - Теперь еще вот что - химическая защита. Чтобы не как в прошлом году опростоволосились. Даже не удобно вслух произнести, как кто. Начальник химзащиты, вас касается в первую очередь. Немедленно начать тренировки с личным составом по надеванию химкомплектов. Чтобы одевали и снимали быстрее, чем космонавты. Готовьтесь, самым суровым образом. С завтрашнего дня противогаз должен стать вашей настольной книгой!
  - Вопросы? - поставил точку командир. - Нет? Тогда, вольно. Комэски, на пять минут ко мне, для инструктажа.
  Глядя на летящую походку командиров эскадрилий, спешащих к Нечипоренко, я спросил у стоящего рядом Панина:
  - Слушай, тезка. Нас на военной кафедре учили, что в армии строевой шаг чуть ли не самое главное. Здесь, как я посмотрю, его вообще никто не использует. Почему так?
  - А ты не в пехоте, - усмехнулся тот. - Это там надо, ножку держать и чтобы асфальт дрожал. А у нас ВВС - самый интеллектуальный род войск. Знаешь ли ты, что на обучение летчика, государство тратит не просто в два-три, а почти в десять раз больше средств, чем на обыкновенного офицера? Да, они же, эти пилоты, золотыми получаются, А ты, строевой шаг! Таким шагом и вестибулярный аппарат повредить можно. Пусть уж они ходят, как хотят. Лишь бы летали быстро и бомбили метко.
  Вскоре нас распустили и по дороге к домику, я снова пристал к Сашке:
  - Я слышал, раньше всех двухгодичников посылали на месяц в Иркутск на завод-производитель, где клепают наши Миги - для учебы. А, нам - фигу с маслом. Так, что я о самом самолете почти ничего не знаю. Может быть, хоть ты расскажешь?
  - Ну, я тоже не представитель ОКБ Микояна, - покривился тот. - Ну, хорошо, ближе к обеду подойду, поговорим.
  
   Я добрался до своей стоянки и начал заниматься самолетом, однако мои мысли все время возвращались к Панину. Бойкий, энергичный, всегда веселый, он являлся для меня образцом простого русского мужика, на которых испокон веков держалась Россия. Казалось, не было ничего такого, чего бы он ни умел делать. Ремесла, которого не знал. Не было таких проблем или неприятностей, которые могли бы не то чтобы сломать его, но хотя бы заставить перестать улыбаться. Не имея высшего образования, но, имея бездну природного здравого смысла, он всегда мог легко найти выход из любой ситуации. Веселая ершистая шутка, брошенная им на ходу, поднимала настроение целой эскадрилье. Панин знал всех в полку, и, казалось, все знали и любили его.
   Перед обедом старший техник появился в моем укрытии, как обычно, улыбаясь во весь рот.
  - Дзень добжий, пан охфицер! - поздоровался он по-иностранному. - Как тут у тебя? Все пучком? Ну, чудово! Так, что я тебе обещал? Ага, рассказать о самолете... Хорошо, я вкратце, а то времени не так уж много. Еще кое-какие дела закончить нужно. Только сразу тебя предупреждаю, рассказывать буду, как смогу. Может быть по рабоче-крестьянски, но, извини, как умею.
  Панин на мгновенье задумался, потом начал:
  - Как появился МиГ-27? Как обычно - старались догнать и перегнать Америку. После вьетнамской войны требовалось дать адекватный ответ знаменитому американскому многоцелевому самолету F-4 'Фантом'. Помнишь, как там, в песне: мой 'Фантом' теряет высоту, что же ждет агрессора внизу? Тра-ла-ла. Короче, здравствуйте вьетнамские друзья!
  Тезка, подыграл себе на губах, как на бас-гитаре и продолжил:
  - А если серьезно, то в Союзе тоже стали задумываться о создании самолета, который мог бы выполнять функции, как истребителя, так и хорошо работал по наземным целям. Вот и появился многоцелевой самолет - МиГ-23, с полностью поворотным крылом. Сначала в варианте истребителя. Потом на его базе создали и истребитель-бомбардировщик.
  Старший техник почесал лоб и продолжил рассказывать:
  - Каким путем это происходило? Прежде всего, изменили носовую часть. Убрали оттуда истребительную радиолокационную станцию. Вместо нее установили лазерный дальномер. Из-за этого появилась возможность скосить вниз, как бы приплюснув нос самолета, что значительно улучшило обзор летчику. Затем, поставили лобовое бронестекло и дополнительное бронирование кабины - накладные титановые бронеплиты. Далее, добавили два дополнительных узла подвески бомб в хвостовой части фюзеляжа. Ну, и еще много чего. Короче, модифицировали, модифицировали, пока не поняли, что это уже практически новый самолет. Тогда внесли последние штрихи: поставили более мощный двигатель, шестиствольную 30 мм пушку и назвали - МиГ-27. Новейшая его версия - МиГ-27К, который и состоит на вооружении нашего полка.
  - А что означает буква 'К'?
  - 'К' - значит 'Кайра'. Так называется прицельный комплекс самолета. Знаешь, есть такая птичка? Так вот, ее главная особенность в том, что она, наверное, единственная из птиц, во время полета может смотреть назад.
  Панин похлопал мою 'двадцатку' по зеленому приплюснутому носу и показал на два стеклянных окошка.
  - Смотри, здесь находятся телекамера и лазерный дальномер. Летчик наводит ракету на цель с помощью телекамеры, пускает ее и затем ведет по лазерному лучу. Так вот, на более ранних моделях МиГ-27 луч мог отклоняться только на небольшой угол. Поэтому после пуска нужно было сохранять направление полета на цель, пока ракета не поразит ее. Иначе, ракета теряла луч и уходила мимо цели. Однако все это время самолет подвергался повышенной опасности быть сбитым вражеской ПВО. На 'Кайре' все стало просто - пустил ракету и сразу же можешь выходить из атаки и смываться. Лазерный луч при этом будет светить назад, продолжая наводить ракету.
  - Ух, ты, здорово! - невольно вырвалось у меня.
  - А ты думал. Это тебе не у Проньки! Правда, еще попасть надо. Но это уже совсем другая история. Нас с тобой она никак не касается.
  Тезка развел руками, как бы показывая, что его рассказ подошел к концу:
  - Вот такая тебе общая информация. Думаю, для первого раза достаточно. Теперь перейдем к делу. Ты предварительную подготовку самолета к полетам закончил? Давай сюда ЖПС.
  - Чего давать?
  - Ну, чего, чего. Журнал подготовки самолета, а сокращенно 'ЖПС'.
  - А..., - протянул я. - Сейчас. Где же он?
   После продолжительных поисков, журнал был обнаружен за тележкой с огнетушителями. Я протянул небольшую темно-синюю книжицу Панину. Тот стряхнул с нее пыль и покачал головой:
  - Слушай, Сашок, ЖПС, как и комсомольский билет, нужно хранить поближе к сердцу. Для тебя это вопрос жизни или смерти.
  Я криво улыбнулся. Старший техник заметил мою усмешку:
  - Совершенно напрасно ухмыляешься, я тебе дело говорю. Видно не слишком ты еще свою службу понял. Ну, хорошо, я сейчас кое-что расскажу, чего тебе никто не расскажет. Слушай внимательно, больше повторять не буду. Потом будешь учиться на своих собственных ошибках, а это, поверь мне иногда очень дорого стоит!
  Панин оглянулся по сторонам и, хотя в укрытии кроме нас никого не было, понизил голос:
  - Знаешь, что происходит, когда с самолетом случается авария и он разбивается? Тут же приезжает особист. И знаешь, зачем? Самое первое, что он делает, это изымает и опечатывает три вещи: твой ЖПС, твой инструментальный ящик и отстой топлива с самолета. Ну, с отстоем все понятно. Если ты перед полетами керосин в баках, как следует, не проверил и контрик найдет в нем воду или грязь, все, тогда - нары!
  Старший техник ткнул пальцем в мой раскрытый инструментальный ящик и продолжал:
  - Далее, инструментальный ящик. Заметил, что на всем инструменте, номера выгравированы, даже на самом маленьком ключике, а на крышке ящика опись наклеена? Что это значит? А то, что после каждой рабочей смены и тем более, перед полетами, ВЕСЬ инструмент должен быть в ящике. Ты думаешь, это просто так, для балды? Вроде военным делать нечего, вот они себе жизнь и усложняют. Ты даже себе представить не можешь, сколько раз, этот самый инструмент, техсостав забывал внутри самолетов или двигателей. Потом он попадал под тяги управления и неуправляемые самолеты падали. Он пробивал баки или топливопроводы - потом при запусках или в полете - возникали пожары. Он попадал в двигатель - меняли двигатели. Знаешь, сколько народу потеряло из-за этого жизнь и здоровье? Сколько карьер было загублено? Сколько дорогостоящей техники списали в металлолом? Так что получается, эти циферки на ключах, да отвертках, кровью написаны. Поэтому, если самолет грохнулся, а особист в ящике хоть одного ключика не досчитался - нары!
  Тезка сделал паузу, внимательно посмотрел на меня, как бы проверяя, успел ли я переварить информацию и снова заговорил:
  - Теперь, с чего начали - ЖПС. Видишь, все листы в нем пронумерованы, и он сам опечатан? Знаешь зачем? По глазам вижу, уже догадываешься. Так вот, абсолютно все, что ты обязан сделать на самолете, должно быть записано в журнал. Забыл ты, к примеру, записать, что провел в полном объеме работы паркового дня или предварительной подготовки. После этого твой ероплан, возьми, да и разбейся. Да еще не дай бог, летчик не смог катапультироваться и погиб. Снова - нары! Никто даже толком и разбираться не станет в истинной причине катастрофы. Сразу последует вывод: это потому, что работа такая-то не была выполнена. И напрасно ты потом будешь доказывать, что все сделал. Нет записи - нет работы. Поэтому, отсюда вывод #1: можешь вообще ничего не делать, но в журнале все должно быть так, что комар носа не подточит. Понял? Идем далее... Открываем твой ЖПС, записи за сегодня. Читаем: два дефекта обнаружено и устранено. Так не пойдет!
  - Почему не пойдет? - искренне удивился я.
  - Ты хочешь мне сказать, что целый день проторчал на стоянке и это все, что ты сделал? Не годится. За время предварительной подготовки самолета к полетам, должно быть выявлено и устранено минимум десять, а лучше 12-15 неисправностей.
  - Но ведь я же на самом деле старался! - обиделся я. - Мой самолет в полном порядке. Где же я их столько наберу? Самому ломать что ли, а потом чинить?
  - Вот, отсюда возникает технический вывод #2, прямо проистекающий из вывода #1 - ломать ничего не надо. Видишь, винт на лючке закручен, как положено? Напиши, что он ослаб, а ты подтянул. Вот здесь, контровочная проволока в норме. Напиши, что была оборвана и потом заменена. И так далее, пока не наберешь десяток.
  - Так это же похоже на приписки. Чему вы меня учите, гражданин начальник? - начал ерничать я.
  - Приписки? Хорошо сказано, но не верно. Приписки, это то, что у нас в сельском хозяйстве, а здесь другая система. Если наверху сидят мудаки, то пусть даже не рассчитывают, что внизу кто-то умничать начнет.
  - Да, ладно тебе, тезка. Мне кажется, тут ты уже перестраховываешься. Ну, какая разница, в конце концов, две или десять? И так сойдет...
  - Сойдет, пока этот журнал кроме тебя и меня никто не читает. Когда же самолет медным тазом накроется, твой ЖПС будут изучать под микроскопом. И только от тебя зависит, станет ли он для тебя оправдательным или обвинительным приговором.
  Я молчал, возразить было нечего. Панин посмотрел на часы:
  - Еще несколько минут осталось. Сейчас летчики сюда придут.
  - Какие летчики? Сегодня же нет полетов?
  Старший техник махнул рукой, показывая, что не это сейчас самое важное:
  - Боевые расчеты.... Всякое там такое. Скоро узнаешь. Теперь еще пара вещей, о которых я хотел тебе рассказать. Что нужно контролировать на самолете в первую очередь? Все опечатанные лючки. Первое, лючок спиртового бачка должен быть опечатан начальником группы радиоэлектронного оборудования. Зачем проверять - понятно. Спирт сливают и пьют. Начали разбавлять керосином - частично помогло. Вкус и запах стал просто тошнотворным. Офицеры сливать перестали, солдатам - все пофиг. Тут такие мастера есть, ты даже себе представить не можешь. Пойдет ночью в наряд, стоянки охранять. Сам понимаешь, вокруг ни души, до утра времени полно. Подрежет бритвочкой аккуратно печать, и понеслось... Потом в полете, радиостанции перегреваются и из строя выходят. Дальше...
   Панин ткнул пальцем в нос самолета, продолжая свою лекцию:
  - Здесь с двух сторон, аккумуляторные лючки. Опечатываются группой электрооборудования. Аккумуляторы - серебрянно-цинковые, почти по 20 килограммов серебра на каждый. Прикинь, сколько это стоит! И, наконец, последнее - закабинный отсек. Там находятся секретные блоки системы опознавания 'свой-чужой' и еще кое-какие, но не менее секретные. Если оттуда что-нибудь свиснут, то ты вообще пожалеешь, что на свет появился. Замудохают!
  - Погоди, - перебил я его. - Все, что ты сейчас называл, это не наше обо?рудование, значит и не наши проблемы. Если что случится, то пусть спецы и отвечают. Причем здесь я?
  Тезка только покачал головой:
  - Ты когда в инженерном отделе был, изучал наш основной документ - наставление по инженерно-авиационной службе?
  - Да, - соврал я, покраснев. Мне было неудобно вспоминать, что все это время проспал.
  - Ну вот, - продолжил старший техник. - Там черным по белому написано: за все, что происходит на самолете, в первую очередь, несет ответственность техник самолета. Потом уже все остальные.
  - Как это? - опешил я. - Иногда, особенно во время полетов, целая банда работает на самолете одновременно. Разве за ними за всеми уследишь? Оружейники внизу ковыряются, радисты наверху, а электрики в кабине свое оборудование проверяют. Я же не могу, раздвоиться. И вообще, откуда я знаю, что там спецы меняют или настраивают. Мне же не докладывают.
  Вместо ответа, Панин сложил из пальцев двух рук тюремную решетку:
  - Должен следить! Как там в анекдоте: 'Кто на кого учился'.
  Я стоял, растерянно хлопая глазами. До меня, наконец, стало доходить, что, возможно, я виделся со своей женой в последний раз.
  В это время раздались шаги и в укрытие вошли летчики. Их было трое. Впереди шел Чернов. За ним два молодых лейтенанта: Луговой и Резник, тот самый, который так неудачно выступил во время судилища над Петровым. На них была светло-голубая летняя летная форма. Отличного фасона куртки и брюки, с множеством карманов, заклепок и молний - мечта любого модника на гражданке. На ногах черные тяжелые берцы на шнуровке. Наряд завершала повседневная офицерская фуражка.
  - Привет технической интеллигенции! - поздоровался Чернов. - Как жизнь?
  - Лучше всех! Только почему-то никто не завидует, - отозвался Панин.
  - Ясно... Ну что, итоговая проверка началась. Нужно уточнить боевые расчеты, а то много новых людей пришло в эскадрилью, и среди летного и среди технического состава. Поэтому познакомьтесь. Вот это, Петя, - командир звена повернулся к Резнику, - твой самолет и твой персональный техник. Так что, в случае тревоги, ты бежишь на 'двадцатый'. Смотри, не перепутай, как тогда на собрании!
  Все заулыбались. Молодой пилот покраснел и досадливо скривился.
  - А это, Анютов, - Чернов повернулся ко мне. - Теперь твой командир экипажа. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
  Я недоуменно посмотрел на своего нового командира. Мне недавно стукнуло 24 года, а он был еще моложе. Да, похоже, мы вдвоем с ним навоюем! К счастью никто не обратил внимания, на мой взгляд, и Чернов продолжал:
  - Ну, как у тебя Панин, в зоне звена, полный порядок?
  - Так точно, товарищ майор! - бодро отрапортовал тот.
  - Ты давай, не расслабляйся. Кое-что еще доделать надо. В кладовке 19-го укрытия - бардак, например. Трава между 21-ым и 22-ым укрытиями высокая. Самолеты неплохо бы помыть, а то грязные, как чушки.
  - Не волнуйтесь, товарищ майор. Все будет сделано в лучшем виде и в кратчайшие сроки, - по-прежнему улыбаясь, заверил его старший техник.
  - Хорошо. Сам еще раз посмотри вокруг все внимательно. Ладно, мы пошли навестим Петрова.
  Они направились к 19-му укрытию, а я все никак не мог успокоиться:
  - Что за ерунда! Вы что тут все на мойке самолетов помешались? - всплеснул я руками.
  - Не бери в голову. Из чего ты проблему делаешь? Если тебе сказали самолет помыть, то это не означает, что нужно его шлифовать с ног до головы. Намочил тряпочку керосином. Прошел, посмотрел, где грязно. Вот и все дела. А таких мест не так уж и много: район шасси, нижние лючки, район пушки. Да, остекление фонаря - святое дело. Только не вздумай керосином тереть - потемнеет, потрескается. Здесь водой надо, - старший техник терпеливо продолжал объяснять мне должностные обязанности.
  - А где ж ее взять то? Из луж что ли? Не из домика же ведрами таскать, - поинтересовался я.
  - Тогда слюной, как мыли фонари еще в эпоху доисторического материализма. Плюнул - вытер, плюнул - вытер. А чтобы улучшить слюноотделение, представляй, что в это время в кабине сидит твой любимый летчик.
  - И все-таки, - не унимался я, - в Гражданской Авиации, для этих целей использовались специальные моечные машины. Неужели нельзя и тут завести по одной на эскадрилью? Или хотя бы, одну на весь полк?
  - Нам гражданская авиация - не указ. Нам это без надобности. У нас и так тут полно моечных машин.
  - Это, каких же? Что-то я ни разу не видел, - на моем лице появилось неподдельное удивление.
  - Системы 'Рука-2'. Может, слыхал? - Панин заулыбался, довольный своей шуткой. - Не боись, Санек, прорвемся!
  
  После столь подробного объяснения должностных обязанностей я расхотел служить техником самолета. Настроение испортилось окончательно. Мне начало казаться, что этот день, для меня добром не закончится. Так, в конце концов, и получилось.
  В двенадцатом часу ночи, когда я уже спал, в дверь постучали. Гадая, кого это там черт принес, я открыл. На пороге стоял довольный Адам, от которого сильно несло спиртным. Из-за его спины выглядывала девушка, в довольно мешковатой безвкусной одежде. Была она так себе. Рыженькая, с волосами собранными сзади в пучок, с узкими злыми губами и неестественно белым цветом кожи.
  Увидев, что мой сосед не один, я вспомнил, что стою на пороге в одних трусах, и быстро заскочил назад в комнату. Адам протиснулся вслед за мной, прикрывая дверь:
  - Командир, давай освобождай комнату, как договаривались. Видишь, я не один, - обратился он ко мне.
  В этот момент из-за двери послушался голос его подруги:
  - Адам, иди сюда!
  Гулянюк прижал указательный палец к губам:
  - Тихо. Я сейчас. Одевайся пока.
  Я начал натягивать брюки, соображая, где бы мне переночевать. В это время голоса за дверью, становились все громче и громче. Наконец, я, уже не прислушиваясь, мог различать отдельные фразы:
  - Все, надоело! Надоело, говорю тебе! - возмущенно звучал женский голос.
  Адам что-то неразборчиво шептал в ответ.
  - Нет, не пойду! Хватит таскать меня по гостиницам. Я тебе что - шалава?
  Опять, в ответ горячий шепот.
  - Нет, пока не узаконим наши взаимоотношения, лучше не подходи!
  Хлопнула дверь. Затем раздался удаляющийся стук каблучков по коридору. В комнату заглянул раздосадованный Гулянюк и зло бросил мне:
  - Повезло тебе - отбой полетам. Спи спокойно, командир.
  Все еще не до конца проснувшись, я пытался понять, что происходит. В углу раздался громкий шорох - это шевелили обои клопы.
  
  
  * * *
  
  
  Был обыкновенный день полетов. Обыкновенный, для всего полка, но не для меня. Несколько дней назад я получил допуск на самостоятельное обслуживание авиатехники и, сегодня, первый раз в жизни самостоятельно выпускал самолет в воздух. Это историческое событие, такое не забывается. Моя '20-ка' стояла готовая к вылету и держалась молодцом, чего нельзя было сказать обо мне самом. Я нервно расхаживал взад-вперед, теребя в руках переговорную таблицу. Не забыть бы, не упустить чего-нибудь. Тут еще, как на грех, ни одного человека вокруг. Даже Панин в столовой - время обеденное. У меня самого подвело желудок от голода, но график, есть график. Через десять минут - взлет. Надо терпеть.
  Переживая, я не сразу заметил, как подошел летчик. Служил он в третьей эскадрилье. Виделись мы только на полковых построениях, лично знакомы не были. После короткого обмена приветствиями, я доложил о готовности. Тот удовлетворенно кивнул и поторопил:
  - Только давай побыстрее. Метеорологи сообщили - погода ухудшается. Идет грозовой заряд.
  Он пошел вокруг самолета, делая предполетный осмотр. На защитном шлеме летчика красной краской была аккуратно написана фамилия: 'Лиепиньш'. Я обрадовался, похоже, земляк. Это - хорошая примета.
  Пока пилот глубокомысленно заглядывал в сопло двигателя, появился начальник группы САПС, капитан Прихватько. Его группа отвечала за авиационные средства спасения, или, говоря нормальным языком - за катапультные кресла. Неторопливо поднявшись по приставленной к кабине стремянке, он для вида подергал за заголовник кресла. Затем, также не спеша, спустился, поставил размашистую подпись в журнале и подмигнул мне:
  - Чего такой кислый? Гляди веселее!
  - Я не кислый, просто немного волнуюсь. Все-таки первый вылет в жизни.
  - Первый? - протянул капитан. - Поздравляю..., - и тут же осекся. - Подожди, ты, что же тут один? А где Панин, где остальные?
  - На обеде все.
  Прихватько переменился в лице:
  - Да, что ж они совсем с ума сошли! Погоди, погоди. Я сейчас. Самолет, только в полет не выпускай! Слышишь? Не выпускай!
  Неожиданно для своей солидной комплекции, он припустил рысцой в сторону столовой.
  Я остался в растерянности. Не выпускать? Почему? И сколько ждать? И чего? И как объяснить это летчику?
  Тот, между тем, закончил осмотр и уже поставил ногу на первую ступеньку стремянки. Решение пришло само по себе.
  - Скажите, вы из Латвии? - спросил я.
  - Да, а что? - у летчика удивлено поднялась бровь.
  - Нет, ничего, я просто сам из Риги.
  - Мир тесен, - без особого энтузиазма отозвался Лиепиньш и поставил на стремянку вторую ногу.
  - А вы там, в каком районе жили?
  - В центре.
  - А я, в Плявниеках.
  Летчик бросил быстрый взгляд на часы.
  - Да, Рига, Рига - красивый город..., - и поднялся еще на ступеньку.
  - А вы знаете, там ведь сейчас реставрация Старого Города идет. Поляки делают.
  - Слышал, - отрезал тот и стал подниматься наверх в кабину.
  Пытаясь как-то исправить положение, я выпалил:
  - А что это у вас такое?
  - Где? - обернулся летчик.
  - Вот, сзади. То ли пыль, то ли известка, не разобрать. Сейчас мне кресло перемажете. Дайте-ка отряхну.
  - Только быстро. Говорю же тебе - время. Вылететь не успею!
  - Сей момент, - заверил я его и стал выбивать пыль из его чистой куртки.
  Бедолага терпеливо сносил мои издевательства. Между тем, понимая, что на одном месте столько грязи, физически быть не может, мне приходилось постепенно опускаться все ниже и ниже. Однако после того как я ласково потрепал его по заднице, летчик мигом взлетел наверх и запрыгнул в кабину.
  - Все, спасибо, хватит! - решительно отрезал Лиепиньш. - Ты так волнуешься, как будто это твои личные 'Жигули' без чехлов. Где ты там есть? Куда пропал?
  - Нога болит, еще с утра. Ходить тяжело.
  Медленно, подволакивая ногу и отдыхая на каждой ступеньке, я поднялся по стремянке.
  Однако, наверху, мне сразу стало веселее. Отсюда хорошо было видно, как со стороны столовой, чередуя пробежки с быстрым шагом, несся к моему самолету инженер эскадрильи. Еще через полминуты дверь пищеблока отворилась и, оттуда пулей вылетел Панин. Теперь, по крайней мере, мне стало ясно - чего, а главное - кого, я должен ждать. С улыбкой на все тридцать два зуба, я протянул руки к летчику, который в этот момент, застегивал ремни кресла.
  - У вас тут ремешок перекрутился, давайте расправлю.
  Лиепиньш вздрогнул:
  - Что ты меня все время, как девку лапаешь? Лучше включай АЗСы!
  Тихонову оставалось до цели всего метров двести, но было видно, что его солидное брюшко дает себя знать - он начал заметно выдыхаться. Зато мой
  старший техник увеличил скорость. Лавируя и прячась от инженера за стоящими в ряд на ЦЗ самолетами и спецмашинами, он уверенно догонял своего начальника.
  Мои пальцы стали, не спеша щелкать выключателями на панели, расположенной за спиной летчика. Панин в это время успел обогнать инженера.
  - Все? - раздался нетерпеливый голос Лиепиньша. - Давай, на связь. Запускаю.
  Я посмотрел на него и открыл, было, рот. Видя, что этот медлительный техник опять собирается сказать что-то, летчик поспешно надел кислородную маску, как бы ставя окончательную точку в разговоре.
  Мои коллеги были уже рядом.
  Неожиданно, даже для самого себя, я протянул ему руку и пожелал:
  - Счастливого вам полета и мягкой посадки!
  Такое теплое прощание настолько выходило за рамки принятого в полку, что Лиепиньш протянул в ответ свою. Сделал это он не столько для рукопожатия, сколько защищаясь от возможного последующего трехкратного поцелуя. Я воспользовался ошибкой и, вцепившись в его руку, продолжал разглагольствовать:
  - Чтобы все поставленные задачи были выполнены!
  Панин был уже возле соседнего самолета.
  Летчик мычал что-то сквозь маску и, крутя белым горшком защитного шлема, пытался освободиться от рукопожатия.
  - Всего вам самого доброго. Здоровья, благополучия и счастья в персональной и личной жизни!
  Мой тезка, нагнувшись, ловко проскочил под брюхом 'двадцатки', схватил лежащий ЖПС и сделал вид, что стоит здесь уже добрых полчаса. Я кубарем скатился по ступенькам. Позади тут же щелкнул закрывающийся фонарь.
  Едва я подключился к внутренней связи, как появился красный запыхавшийся Тихонов. Еще на бегу, он начал орать Панину, что вобьет его по пояс в бетонку, если тот еще раз оставит без присмотра техника, который первый раз выпускает машину в полет.
  Заработал двигатель самолета. Теперь мне уже не было слышно, о чем эмоционально спорили старший техник с инженером. Держа перед собой картонку, с наклеенной на ней переговорной таблицей, я начал проверку работоспособности самолетных систем. Тихон и Сашка, наконец, прекратили разборы и теперь вместе ходили вокруг самолета, внимательно наблюдая за процессом.
  Наконец, все проверки были закончены. Я вытащил массивные стояночные колодки из-под колес, и поднял вверх большой палец правой руки, показывая, что все в порядке. Краткий кивок шлема в кабине, поднятая в знак приветствия рука в черной перчатке. Самолет вырулил, направляясь к ВПП.
  Никогда еще время не тянулось для меня так медленно. Казалось, что стрелка часов стоит на одном месте. Но вот, наконец, свершилось! МиГ с бортовым номером '20', плавно снизился, коснулся земли. Сзади заполоскался цветной купол тормозного парашюта. Все внутри меня ликовало. Мой первый в жизни самостоятельный вылет, а точнее выпуск в воздух, прошел успешно.
  От перевозбуждения, я даже не сразу заметил, что задул холодный порывистый ветер. Пока мой самолет заруливал на стоянку, раздались крики: 'Отбой полетам! Чехли машины и по норам'. Я посмотрел на небо. Северная часть горизонта была затянута черными тучами, которые быстро неслись в нашу сторону.
  День прошел успешно, слава богу! Завтра у меня день рождения. Устрою себе маленький расслабон. Приду на стоянку и даже пальцем не пошевелю. Не буду делать ничего. Абсолютно!
  
  
  * * *
  
  
  - Привет, Анютов! Спишь что ли?
  Воспоминания трех прошедших армейских месяцев промелькнули у меня перед глазами. Я очнулся. Мой веселый день рождения продолжался. В укрытии нарисовался Синицын - начальник группы вооружения.
  - Спишь? Я в гробу видал такой 'спишь'! - отозвался я вместо приветствия. - Что надо-то?
  - Пришел узнать все ли в порядке. Как прошла подвеска боеприпаса?
  - Ты бы лучше, чем спрашивать, подошел во время тревоги помочь ракеты вешать. Заодно бы и ответ на свой вопрос получил, - буркнул я недовольно.
  - Вас много, а я один, - Вова парировал мою колкость любимой фразой работника советской торговли и тут же переменил тему. - Новость уже слыхал?
  - Нет. А что случилось?
  - Есть уже первые результаты тревоги, - Вова радостно улыбнулся, довольный то ли этими результатами, то ли тем, что он знает больше, чем другие.
  - Какие?
  - В первой эскадре 11-ый по тревоге не взлетел - поймал булыжник в двигатель. Теперь, менять придется. Это, какие же народные деньги на ветер! Вот, враги народа! Вредители! - обращаясь непонятно к кому, закончил свою тираду Синицын.
  Я сразу же вспомнил про неподсоединенные разъемы на ракетах, и мой лоб покрылся испариной. Как можно беззаботнее я поинтересовался:
  - А вообще, что у летчиков за задание? Пуски ракет ожидаются?
  Вова посмотрел на меня озадаченно и переспросил:
  - Пуски? Это вряд ли. Я бы знал. А почему ты спрашиваешь?
  - Да, так просто, интересно, - мне сразу стало легче. - Значит, зря с разъемами столько мудохался. Можно было не подсоединять. Все равно, свозят ракеты, как балласт и назад привезут.
  - Ты, что с ума сошел? - вооружейник от возмущения чуть не поперхнулся. - Ничего, не зря! В полете головка наведения ракеты все время должна находиться в определенном температурном режиме. А как же это возможно без подачи электроэнергии? Головка выйдет из строя, и все. Ракету можно выбрасывать к едрене фене!
  У меня внутри все оборвалось. Я знал, что каждая из ракет стоит порядка 100 тысяч рублей. Если перевести эти деньги на самую дорогую автомашину нашего времени - 'Волгу', то получалось, что я уничтожил сорок 'Волг' одним махом. На ум пришел старый анекдот. Там одна женщина рассказывает другой, что муж каждую субботу просит у нее рубль, чтобы рассчитаться за автомат, потерянный в армии. Это, что, отвечает другая, пожилая. Мой у меня трешку берет - он свой танк в болоте во время войны утопил!
  Почему-то сейчас, анекдот не показался мне смешным. Моя зарплата составляла всего 220 рублей ежемесячно. Я начал быстро прикидывать в уме, сколько мне нужно жизней, чтобы рассчитаться с родным государством.
  Вероятно, Вова-вооружейник смог что-то прочитать на моем лице и спросил подозрительно:
  - А ты все, как положено, подсоединил?
  - Конечно! Все, как положено, - быстро выпалил я.
  - Ну, смотри, Анютов, - пообещал мне вооружейник перед уходом. - Когда самолеты вернутся, лично приду, проверю!
  - Да, ради бога, - как можно равнодушнее бросил я ему вслед.
  Кажется, я сделал сам себе очень хороший подарок на день рождения. А уж дорогой, какой!
  
  Самолеты вернулись назад только после обеда. Слова 'после обеда' в данном случае звучали издевательски. Никакого обеда у нас не было, как в прочем, и завтрака. В нарушении основного авиационного закона: 'война - войной, а обед - по распорядку', кто-то отдал приказ не покидать зоны эскадрилий.
  Все четыре ракеты находились на месте. Из кабины выполз Чернов. Невооруженным глазом было видно, что он зол, как черт. Ни слова не говоря, начштаба поставил свою закорючку в ЖПСе и исчез. Однако я не замечал ничего, даже голода. Мои мысли занимало только одно - успеть снять с самолета ракеты до прихода Синицына. Мне повезло, тот так и не появился, вероятно, забыв про меня. В суматохе, никто ничего не заметил и, через некоторое время, первый боекомплект занял свое прежнее место на стенках укрытия.
  Я был почти счастлив. Протиснувшись в узкий канал воздухозаборника двигателя, и подсвечивая себе фонариком, я осмотрел лопатки компрессора, в поисках возможных повреждений. (Распоряжение, сделанное инженером полка, после возвращения самолетов на родной аэродром, являлось совершенно оправданным и своевременным, в свете сегодняшних событий). На 20-ом все было в полном порядке.
  Однако, как оказалось, не всем так повезло. После окончания осмотра двигателей на всех самолетах, участвующих в 'боевых действиях', молнией среди техсостава пронеслась весть, о попадании посторонних предметов, еще в два двигателя. Особая пикантность ситуации заключалась в том, что эти машины с повреждениями компрессора ушли в полет. Каждому было понятно, что случилось бы, если один из этих двигателей вдруг остановился в воздухе. Но, слава богу, в этот раз, все обошлось без жертв (спасибо советской военной авиатехнике, изготавливаемой с многократным запасом прочности). Тем не менее, теперь уже три двигателя подлежали снятию и отправке на ремонтный завод. Такие потери для мирного времени, не являлись рядовым событием. Полк гудел, как растревоженный улей, обсуждая, кто же виноват в том, что произошло.
  Постепенно, как мозаика, из слухов и доступной нам информации, стала складываться, общая картинка. Войны, слава богу, не случилось. Как обычно, все было намного проще. Просто незадолго до описываемых событий, произошла смена командующего Прибалтийским военным округом. Новая метла, как обычно, решила показать, что старая мела плохо. К несчастью для нас, было принято решение подмести именно 666-ой истребительно-бомбардировочный полк. Летному составу, в последний момент, поставили задачу: старт с мест базирования, выход на полигон с нанесением удара по наземным целям и последующим уходом на запасной аэродром.
  Полк взлетел, собрался в воздухе (как не странно, никто даже не заблудился и не отстал) и пошел на полигон. Над районом, где располагался условный противник, висел низкий густой туман, о чем, кстати, заранее предупреждали метеорологи. Однако приказ, есть приказ. Первым, как и полагается, летел сам Нечипоренко. Позади него шла пара под руководством Птицына. Снизившись до предельно малой высоты, командир, так и не смог увидеть землю, полностью закрытую белой пеленой. Не рискнув использовать оружие в условиях нулевой видимости, Нечипоренко сделал разворот и стал резко набирать высоту, уходя в сторону запасного аэродрома. За ним последовал весь полк, так и не отработав по мишеням.
  Единственным, кого не смутили погодные обстоятельства, был замполит. Помня заученную фразу, что нет таких крепостей, которые бы не смогли взять большевики, он, не раздумывая, нажал кнопку пуска. Три ракеты ушли в белый свет, как в копейку. Зато четвертая, улетев за пределы полигона почти на десять километров, с ювелирной точностью поразила деревянный мост. В результате авиаудара, колхоз '40 лет без урожая' (так называли его в районе), надолго остался отрезанным от ближайшей бани и винно-водочного магазина. Также осколками была убита пасущаяся неподалеку мирная эстонская коза, усиливая неприязнь коренного населения к своим защитникам.
  И вот теперь, Нечипоренко стоял навытяжку перед главным проверяющим, генерал-лейтенантом сухопутных войск, который являлся одним из замов командующего округом. Генерал орал на комполка, отметая робкие попытки командующего ВВС округа, защитить своего подчиненного.
  - Ты, почему не отработал по целям?! - потрясал кулаком пехотинец.
  - Видимость была плохая. Землю не видел, товарищ генерал-лейтенант.
  - Ты что, меня за идиота принимаешь?! Как это? Я с наблюдательного пун?кта видел, как вы пролетали, а ты меня не видел?! Я вам всем очки пропишу! Каждую ночь у меня по тревоге будете подскакивать! Спать прямо в кабинах самолетов!
  Нечипоренко молчал, уставившись в одну точку, над головой низкорослого генерала. Он страшно жалел, что не последовал примеру Птицына. Может быть, хоть одна из ракет попала бы в вышку, где в это время находился проверяющий. Тогда, по крайней мере, на него сейчас орали бы не напрасно.
  
  В это время техсостав собрался в курилке перед эскадрильским домиком. Рядом с курилкой был установлен пропагандистский плакат. На плакате изображался суровый воин-прибалтиец в каске и с автоматом в руках. На заднем фоне расстилались мирные советские поля, коптили небо заводы и фабрики. Понизу плаката шла ленинская цитата. Она гласила: 'Все, что создано народом, должно быть надежно защищено!'. Еще чуть пониже, красовалась нацарапанная каким-то острым предметом, приписка: 'от прапорщиков'. Дело шло к вечеру, начинало темнеть, но команды покидать зону все не было. Пользуясь выдавшимся свободным временем, технота оживленно обсуждала события сегодняшнего дня.
  - Что, летчикам нашим не нравится, когда ими пехота командует? - мстительно иронизировал Петров. - Видите ли, те не умеют авиацию правильно использовать, а берутся руководить!
  - Правильно возмущаются. Кто за погубленные двигатели теперь ответит? Или ты хотел, чтобы мы своими ракетами парочку колхозов с лица земли стерли? - возразил старший техник первого звена Славка Шувалов.
  Шувалов и Петров были ровесниками и оба в одинаковом звании - старший лейтенант. Однако Славка имел высшее военное образование и слыл в эскадрилье интеллектуалом. Этого было достаточно, чтобы Женька на дух таких не переносивший, азартно полез в спор, не желая оставлять последнее слово за 'шибко умным':
  - А когда пилотня техсоставом командует, ни хрена в технике не разбираясь? Это что, Шувалов, правильно?
  - Ничего не поделаешь. В конце концов, это мы для них, а не они для нас, - пожал плечами Славка.
  - Так, и авиация, сама по себе, не нужна никому! - взвился Женька. - Она работает для пехоты и, значит, только краснопогонники должны определять, куда ей лететь и что делать. А если бы на самом деле война? Ничего, пусть летуны немного побудут в нашей шкуре. Так им и надо!
  Мнения разделились. Спор начинал набирать крутые обороты, когда в него вмешался Дед:
  - Пока вы еще не подрались, расскажу вам историю. Аналогичный случай произошел со мной на авиабазе Борзя в Забайкалье. Был я тогда еще летехой зеленым.
  Все тут же замолчали. Любимым занятием эскадрильи было слушать Дедовы байки. Капитан огляделся вокруг словно удостоверяясь, что все готовы внимать его словам и начал:
  - Вот, также, подняли нас по тревоге. Я свой агрегат подготовил к вылету. Короче, стою, жду летчика. Смотрю, вместо него, к моему самолету подходит какой-то полковник. В петлицах у него - танки. Ну, понятно, сразу соображаю, что это - проверяющий. Подхожу, докладываю. Мол, самолет к вылету по тревоге готов. Техник самолета, такой-то.
  Стало уже совсем темно. Порывами налетал холодный ветер, гоняя желтые листья. Один из них попал Деду прямо в лицо и залепил ему левый глаз. Рассказчик, лениво выматерился, смахнул непрошенную помеху и продолжал:
  - Полковник мой доклад выслушал и выдает: почему не взлетаешь? Я растерялся, ошалел просто. Мямлю что-то, про то, что летчика жду. Тогда, танкист интересуется: ты, сколько уже лет в боевом полку служишь? Я отвечаю - четыре. А тот: и что, за это время еще сам летать не научился?! Вот, у нас, как. Кто первый в парк по тревоге прибежал, тот начинает технику из-под удара выводить. Все равно, кто. Хоть комполка, хоть последний рядовой. А у вас бардак, ну и бардак! Правильно говорят в армии: когда бог наводил на земле порядок, то авиация была в воздухе.
  Курилку потряс мощный гогот.
  - Сразу видно, что полковник этот Горького не читал. Не знает, что 'рожденный ползать - летать не может', - поделился своими знаниями советской классики Шувалов, едва техники закончили смеяться.
  - Не прав ты, Славка, - снова завел свою шарманку Петров. - 'Рожденный ползать - летать не хочет!'. Вот это будет правдивее.
  - Ну, Женька, Горький до такого бы не додумался. - Шувалов безнадежно махнул рукой, прекращая спор.
  - Да, что он твой Горький в жизни видел, если ни одного дня техником не послужил? - Петров, казалось, даже не заметил, что его противнику уже надоела эта дискуссия. - Ведь все, что человеку надо: и жратва, и водка, и бабы - все это на земле находится. А что там наверху? Воздух один! Так что я там забыл?
  - Опять же, рожденный ползать - он везде пролезет! - добавил капитан.
  - Верно, говоришь, Дед, это про нас, про техноту! - Петров повернулся к ка?питану. - Если хочешь знать, то я....
  В этот момент разговор прервал инженер эскадрильи, неожиданно появившийся на пороге технического домика:
  - Весело вам? А ну, выходи строиться. Однозначно, стопроцентно! - чувствовалось, что Тихон находится в дурном расположении духа.
  - Что, по домам, товарищ капитан? - предположил кто-то. - С ранья, здесь торчим.
  - Филонов, - в полутьме инженер узнал офицера по голосу. - Я твоего мнения спрашивал? Тогда молчи и слушай сюда. И все, внимание! Сейчас, выстраиваетесь цепью, стопроцентно, и идете вдоль всех рулежек зоны, очищая бетонку от камней, земли и прочих посторонних предметов.
  - Это сейчас-то, по темноте?! - из строя раздались недоуменные возгласы. - Что, завтра утром нельзя?
  - Молчать! - заорал Тихонов. - В армии приказы не обсуждают, а выполняют! Кто не умеет фонариком пользоваться или у кого его нет, поднять руки. Будет у меня языком на ощупь рулежки чистить, однозначно. Желающие? Тогда, разойдись выполнять задачу.
  Техники молча поплелись делить рулежки между звеньями. Нам стало понятно, кто, в конце концов, оказался виноватым в выводе из строя трех двигателей полка.
  В двенадцатом часу ночи, командование, решив, что мы уже достаточно наказаны, разрешило вернуться в гарнизон. Перед отъездом, инженер объявил:
  - Сейчас убываем на отдых. Завтра с утра построение в 8 ноль-ноль. Форма одежды - полевая. Сегодня нам было сделано замечание - не все имели в наличии тревожные чемоданчики. Напоминаю, кто еще не знает, или забыл. Чемоданчик, стопроцентно, обязан иметь при себе каждый офицер, прибывающий по тревоге. В нем должны находиться пара сменного белья, теплые вещи, личные туалетные принадлежности и десять рублей денег. Завтра всем иметь с собой чемоданчики. Они будет проверяться, однозначно. Вопросы? Нет. В кузов, уроды!
  'Уроды' торопливо полезли в эскадрильский тягач, к брезентовому тенту которого была прикреплена табличка с надписью - 'ЛЮДИ'.
  
  
  
  
  
  
  

Глава 2.

Двухгадюшники



Первым делом поломаем самолеты...
(Музыка - В.Соловьев-Седой,
слова - приписывают авиатехникам)
  
  
   На следующий день наша эскадрилья, скрипя ремнями полевой формы, выстроилась на рулежке. Справа от нас стояла первая, слева - третья эскадрилья. Дул сильный северный ветер. Временами начинался мелкий моросящий дождик. Я дрожал от холода в своем легком полевом кительке. Пару раз в мою голову приходили малодушные мысли о нижнем белье, которое я принципиально не носил. Оно лежало сейчас в тревожном чемоданчике, стоящем возле моих ног и так и просилось в дело. Однако после некоторых сомнений эти мысли были с негодованием отвергнуты - настоящие мужчины никогда не меняют своих решений.
  Речь комэска была краткой. Обводя строй своим тяжелым немигающим взглядом, он еще раз напомнил нам об итоговой проверке и о лежащей на нас ответственности. В конце, Паханов добавил, что если члены комиссии спросят о жалобах или предложениях, нужно отвечать так: 'Жалоб нет. Всем довольны. Спасибо Родине за заботу!'. После этого эскадрилью перестроили в несколько шеренг, с большими интервалами между отдельно стоящими офицерами. Тотчас же после перестроения, к нам приблизились незнакомые подполковник, майор и капитан. Как я догадался, это и были представители дивизии.
  Первым вдоль строя двинулся майор. Переходя от одного к другому, он задавал всем тот самый вопрос, о котором только что предупреждал Паханов. Когда майор дошел до меня, я от всей души поблагодарил Родину за предоставленное мне место в гостинице. Тот быстро взглянул на меня и лишь кратко кивнул в ответ.
  Следом за ним шли подполковник вместе с капитаном. Вскоре они поравнялись с Гусько, стоящим в шеренге впереди меня. Первым делом подполковник заметил, что у Юры отсутствует тревожный чемоданчик.
  - А где ваш чемоданчик? - строго обратился он к моему товарищу.
  Тот суетливо полез в карман, извлек из него видавшую виды, разлохмаченную зубную щетку, завернутую в газету, и протянул ее проверяющему.
  - И это все?! - изумился подполковник.
  - Почему, все, - дернул шеей Гусько и начал расстегивать ворот у кителя.
  Все то время, пока он боролся с крючком, оба офицера стояли с выпученными глазами и, не отрываясь, смотрели на Юрины руки, как будто бы тот показывал фокусы. Наконец Гусь справился с задачей.
  - Вот, смотрите, - двумя руками он широко распахнул ворот. - Вот, две пары белья. Чистая, как положено, одета сверху. Когда одна из них станет грязней относительно другой, можно будет поменять их местами. Опять же, тепло. Десять рублей показать?
  - Фамилия? - только и смог выдавить проверяющий, когда пришел в себя.
  - Лейтенант Гусько, - бодро отрапортовал Юра. Он искренне не понимал, что произошло.
  Капитан мгновенно схватился за свой блокнот и сделал запись.
  - Вот, этого вот..., - подполковник ткнул пальцем в Юрину грудь и повернулся к своему помощнику. - Обведи фамилию пожирнее!
  Они отошли от Гусько. Я покрутил головой по сторонам. Слева от меня стоял старший лейтенант Славка Шувалов. Он любил и умел носить форму. Поэтому Шувалов шил ее в специальном ателье, даже сапоги. Они были из отлично выделанной кожи, со слегка притупленными, по тогдашней моде носами. Выглядел Славка, как на картинке - весь из себя подтянутый, наутюженный, перепоясанный тугой портупеей.
  Продолжая дрожать на холодном ветру, я задумался, и не сразу заметил, как проверяющие дошли до меня. Гордо выпятив грудь, расправив плечи и выставив вперед свою начищенную до блеска обувь, я вытянулся по стойке 'смирно'. Подполковник оглядел мой наряд, потом обошел вокруг и, поморщившись, спросил:
  - Что это на вас, товарищ лейтенант, форма висит, как мешок? И дырка, вон, на груди. Вы, что свой китель с убитого сняли? И, опять же обувь. Вам что не говорили, что ее сзади тоже нужно чистить? Каблук, он ведь тоже сапог!
  Капитан, стоявший за спиной подполковника, продолжал строчить что-то в блокнот. Между тем, старший проверяющий перешел к Шувалову и сразу же уставился на его сапоги. Лоб члена комиссии наморщился. Видно было, что он никак не может сформулировать свою мысль. Наконец, подполковник бросил через плечо капитану:
  - Запишите, острота носов туповата!
  
  После построения я подошел к Юре и поинтересовался:
  - Юрий Яковлевич, что у тебя опять произошло? Тревожный чемоданчик оказался не уставного размера?
  Мой товарищ лишь досадливо отмахнулся рукой:
  - Слушай, в чем проблема? Это же рацпредложение. За это награждать нужно. Вот, тупари армейские! Скажи, что они от меня хотят? Чего им всем надо?
  - Человеком тебя хотят сделать. Придешь из армии - будешь первый парень на деревне. Все девчонки твои будут. Видишь, сколько тут преимуществ: кормят, поят и даже воспитывают бесплатно.
  Юра ничего не ответил, только беззвучно пошевелил губами и протер мокрые от дождя очки.
  - Ну, шо, змерзли, двухгадюшники? Ниче, вечером отогреетесь!
  Мы обернулись. Мимо нас проходили несколько техников первого звена, во главе со своим начальником Шуваловым. Юра молча отвернулся, сделав вид, что не расслышал. Мне пришлось отвечать за двоих:
  - Привет пэтэушники! Давай, проходи, не задерживайся. Без вас разберемся.
  В ответ на множество обидных прозвищ, придуманных кадровыми офицерами для нас, мы, в свою очередь, называли их 'пэтэушниками'. Ведь даже высшее военное училище, все равно - только училище.
  Однако брошенная мимоходом фраза напомнила мне, о запланированном сегодня на вечер эскадрильском мероприятии. Мероприятие было печального плана - поминки.
  Четыре года назад, тягач с техсоставом второй эскадрильи, возвращался после ночных полетов и на 'Y'-ом перекрестке, ему в бок врезался топливозаправщик. Удар пришелся прямо в бензобак 'Урала', который тотчас же взорвался, и машина вспыхнула как факел.
  Три человека, которые сидели ближе всех к выходу успели выскочить из горящего тягача. Первая реакция - бежать отсюда, как можно скорее, пока не взорвался заправщик. Он хотя и отлетел от удара на пару метров, но пламя с тягача могло перекинуться на него в любую секунду. Однако эти люди имели советское воспитание. Из-под объятого пламенем брезента доносились крики и стоны. Это у них на глазах заживо сгорали их товарищи. Офицеры бросились назад в огонь и успели вытащить несколько человек, уже потерявших сознание. Той же ночью, всех кто еще был жив, срочно отправили в госпиталь в Таллин.
  Через несколько дней эскадрилья подвела страшный итог: из семнадцати человек, ехавших в кузове тягача, выжило только двое. Эти двое счастливцев были теми, кого их друзья, вытащили в бессознательном состоянии из горящей машины. Сами же спасители, хотя и имели только небольшие ожоги, умерли, не доехав до госпиталя. Вскрытие показало: пары бензина сожгли их легкие дотла. За одну ночь, мы потеряли почти половину технического состава.
  С этого дня, в эскадрилье появилась традиция - каждый год, в этот день, справлять поминки по своим погибшим товарищам. Мероприятие обычно проводили в 'Охотничьем Зале'. 'Зал' представлял собой небольшую поляну в лесу, неподалеку от гостиницы. На поляне стоял вкопанный в землю длинный деревянный стол и такие же скамейки. Ради такого дела, инженер не поскупился и выкатил трехлитровую банку спирта. Летчики принесли несколько бутылок водки. Первый жучара эскадрильи, старший лейтенант Филонов был заслан в пищеблок. Будучи любимцем завстоловой Александры Ивановны, он легко договорился с ней забрать сегодняшний эскадрильский ужин сухим пайком. Теперь на столе живописно возвышались тарелки с отбивными, копченым салом, вареной картошкой, луком, малосольными огурцами и прочей снедью, столь милой мужскому сердцу.
  Первый тост произнес комэск, держа в руках стакан, на четверть наполненный водкой:
  - Ну, за ребят! Пусть будет им земля пухом!
  Все встали и выпили залпом. Я отпил маленький глоточек и чуть не задохнулся - для меня спирт оказался слишком слабо разбавлен водой. Юра стоял рядом со мной. Он искусно сымитировал, что пьет, и тут же поставил стакан на стол. В полном молчании разлили снова. В этот раз, я предусмотрительно добавил жидкости в свою тару, из стоящей на столе банки с водой.
  Слово взял замполит эскадрильи:
  - Я еще раз хочу выпить за наших погибших товарищей! Я прекрасно всех их знал, как, наверное, и большинство, из вас, сидящих за этим столом. Они были хорошими специалистами, отличными коммунистами и комсомольцами, прекрасными друзьями, мужьями и отцами! Многие из их семей еще и сейчас живут в гарнизоне. Каждый из нас готов всегда придти им на помощь. Давайте выпьем за то, чтобы такое больше никогда не повторилось в нашем полку!
  Офицеры выпили снова. Я тоже приложил стакан к губам. В нос ударил резкий запах разбавленного водой спирта, но холод оказался страшнее. Закрыв глаза, я заглотил, сколько смог, этой слегка мутноватой жидкости. Огненная струйка побежала вниз до самого желудка, постепенно разгоняя тепло по всему телу. Эскадрилья суетливо зашевелилась, накладывая еду в тарелки. Начали закусывать, появились первые негромкие разговоры. Налили и выпили по-третьей. Дальше уже пили без тостов.
  Я повернулся к Гусько. Тот ничего не пил, зато его челюсти работали со страшной скоростью. Пространство на столе, в радиусе вытянутой Юриной руки, сильно смахивало на лунный пейзаж.
  Шум и разговоры, между тем, становились все громче. Общее мероприятие разбилось на отдельные группки. Послышался смех. Начали рассказывать анекдоты. Удивительное свойство живых - нежелание и неумение долго скорбеть о мертвых. Сколько раз я был свидетелем поминок, которые к своему концу, по накалу веселья превосходили иную свадьбу. Хорошо это? Плохо? Наверное, нормально. У живых своя дорога, у мертвых - своя, и они никогда не пересекутся. Отдавая дань покинувшим нас, оставшиеся, тем не менее, инстинктивно стараются держаться подальше от этого чужого и страшного для них мира.
  Я, наконец, первый раз за день, согрелся. В моей голове зашумело и появилось много умных мыслей, которыми мне не терпелось поделиться с окружающими. Так как Юрин рот был постоянно занят, я присоединился к разговору спецов, сидевших по другую сторону от меня.
  Их было двое: Филонов и Телешов. Они оба входили в группу радиооборудования. Абсолютно разные и по характеру и по виду, Филонов и Телешов были неразлучными друзьями.
  Младшему лейтенанту Телешову было около сорока. Флегматичный, с практически седой головой, с большими и печальными, как у коровы глазами, он имел болезненную зависимость от спиртного. Эта зависимость создавала ему много проблем по службе. Телешов неоднократно подвергался дисциплинарным взысканиям, вплоть до снижения звания. Хотя из армии техника не выперли, но звание младшего лейтенанта, позорное в его возрасте, служило последним предупреждением.
  Филонов тоже был не дурак выпить, но всегда знал меру, службу не пропускал и в употреблении в рабочее время замечен не был. Его жуликоватое лицо, с прищуренными, как у китайца глазами, мелькало то там, то здесь, по зоне эскадрильи. По широкому от уха и до уха рту Филонова постоянно блуждал окурок сигареты. Его девизом было: 'Уходя с аэродрома, возьми что-нибудь для дома'! В мятом берете, промасленной куртке и технических тапках, с прикрученной проволокой подошвой, он был больше похож на сантехника ЖЭКа, нежели на офицера ВВС. Удивительно, но у него была очень симпатичная жена. Высокая, с длинными светлыми волосами и необыкновенно прямой осанкой - настоящая русская красавица. В дополнение к этому, она еще закончила консерваторию по классу пианино и преподавала в местной музыкальной школе.
  Я вклинился в разговор со своим анекдотом и был принят в компанию. Уже заметно опьяневший Телешов, хлопал по плечу своего друга:
  - Филон, давай после этого поедем к тебе, добавим?
  - А че, можно, - кивал головой, почти трезвый Филонов.
  - А попросишь жену, чтобы сыграла?
  - Да, пожалуйста, все что хочешь.
  - Нет, мне все не надо. Пусть мою любимую сыграет - 'Полонез Огинского'!
  - Можно, - снова соглашался Филонов.
  Внезапно глухой шум на другом конце стола, взорвался криком:
  - Что? Что ты сказал?!
  Все повернули головы и увидели вскочившего со своего места капитана Яковлева, командира первого звена.
  - То, что слышал, - огрызнулся Шувалов, старший техник того же звена.
  - Да как ты можешь? Я же твой командир!
  - Мы здесь все сейчас - просто собутыльники.
  - Да я... Да я... Я посажу тебя! - срывающимся от злости высоким голосом завопил капитан.
  - Если еще проживешь хоть немного! - вспыхнувший, как порох Славка, выскочил из-за стола, пытаясь достать до противника.
  Сразу несколько человек повисло у них на руках. Так и стояли они, бешено вырываясь, друг напротив друга. Голубая летная куртка, против черной технической - великое противостояние.
  - Вы что, совсем с ума посходили! - изо всех сил рявкнул комэск. - Ну-ка, немедленно прекратить! И вообще, - он обвел глазами стол, - давай, сворачивай все это. Не умеете пить, будете сосать молоко через тряпочку!
  
  Вот всегда у нас не так, как у людей. Начинаем за упокой, заканчиваем за здравие.
  
  Славка Шувалов - коренной русак, благодаря своим темным волосам и смуглой коже, был больше похож на жителя Кавказа. Сходство еще больше дополняли взрывной темперамент и с большой горбинкой нос, перебитый в драке пряжкой курсантского ремня. В связи с этим, прозвище 'Абрек' прилипло к нему намертво.
  Шувалов происходил из семьи потомственных военных. Его отец, летчик-истребитель, был человеком прямым, любящим резать правду-матку и презиравшим дураков. По этой самой причине карьеры он не сделал и вышел на пенсию в небольших чинах, окончательно осев в Риге. Славкина мать, Елена Станиславовна, была полной противоположностью своему мужу. Спокойная, рассудительная женщина, она обладала врожденными дипломатическими способностями и всю жизнь занималась тем, что урегулировала конфликты созданные мужем, а впоследствии и сыном. Рафинированная эстетка, она закончила факультет журналистики Минского Университета, но ни одного дня не проработала по специальности. Однако, обладая деятельною натурой, и в отдаленных гарнизонах Елена Станиславовна хваталась за любую возможность работать и общаться с людьми. Она преподавала русский язык и литературу, а также искусствоведение.
  Таким Слава и получился, унаследовав от отца прямоту характера и мощный интеллект, и тонкий художественный вкус от матери. С детства он мечтал стать летчиком, как отец, но не прошел медкомиссию, из-за недостаточно хорошего зрения. Однако Шувалов все равно мечтал служить в ВВС, и поэтому поступил Высшее Авиационное Инженерное Училище в Риге.
  Первый год обучения, стал для него самым тяжелым и вовсе не из-за учебы, которая давалась ему очень легко. Проблема состояла в его взаимоотношениях со старшекурсниками, часто заканчивающимися жестокими потасовками. Среди его врагов было несколько сынков высокопоставленных военных, поэтому виноватым в инцидентах, как правило, выставляли Славку. Наказание, следовало за наказанием. Наряд вне очереди, за нарядом. Дело шло к отчислению из училища, но тут, неожиданно, за него вступились несколько самых старых и уважаемых преподавателей. Они прямо заявили: разбрасываться такими кадрами - преступление! И это являлось чистой правдой. Все знали, что слушатель Шувалов, был самым способным на курсе, а может быть и во всем училище.
  Однажды, (уже на четвертом курсе) он, вместе с товарищем, случайно оказался на одной из маленьких площадей старого города, неподалеку от Домского Собора. Здесь друзья увидели небольшую выставку картин, предлагаемых для продажи. Из любопытства, курсанты подошли поближе. Неожиданно, Слава поймал взгляд одной из художниц. Она смотрела ему прямо в глаза, совершенно не смущаясь, взглядом красивой, уверенной в себе женщины.
  Нормальный, средний мужик всегда старается обходить стороной такие экземпляры, опасаясь почти стопроцентного фиаско. Однако Шувалов никогда не был средним и принял вызов. Он подошел и сделал вид, что интересуется ее работами. Разговор не заладился с самого начала. Девушка отвечала неохотно, косо поглядывая на его военную форму. Только к концу разговора, удачной шуткой Слава, смог вызвать у нее легкую улыбку.
  На обратном пути он был вне себя от ярости: 'Гордая, да? Монмартр доморощенный! Ну, ничего, еще поглядим. Да быть не может, что человек, который способен сделать газодинамический расчет турбины реактивного двигателя АЛ-21Ф, не справится с какой-то там художницей с куриными мозгами и бездарной мазней'.
  В следующее воскресенье, одевшись в гражданскую одежду, Славка снова появился на той же площади. Девушка опять стояла на прежнем месте, возле своих картин, в компании двух молодых парней - коллег по цеху. Шувалов подошел и вклинился в разговор. Поначалу приняв его за покупателя, парни замолчали, но, быстро разобравшись, что тот больше интересуется их подругой, стали вставлять шпильки. Слава тоже в карман за словом не лез и поэтому очень скоро был приглашен отойти в сторонку для приватной беседы.
  Они зашли в небольшой закуток, образованный щитами с рекламой театров и кино с одной стороны и стеной дома с другой. Абрек сразу стал спиной к стене, а ребята расположились напротив выхода, отрезая путь к отступлению. Хорошо утоптанная земляная площадка была усыпана окурками, пивными пробками и битым стеклом. Резко пахло мочой. Парни молчали, думая с чего начать. Славка, улыбаясь, спокойно ждал. Наконец, тот из двоих, что был здоровее, сделал шаг вперед.
  Высокий широкоплечий, с русыми, длинными волосами, он почти на полголовы возвышался над Шуваловым. Его коричневый беретик художника, нелепо контрастировал с массивной фигурой грузчика. С сильным латышским акцентом, здоровяк процедил сквозь зубы:
  - Эй ты, залетный, давай-ка вали отсюда поживее. И предупреждаю, если я увижу тебя, здесь хотя бы еще один раз, то сделаю тебе очень больно!
  Вместо ответа Славка поднял с земли кусок разбитой бутылки - зеленую полуцилиндрическую стекляшку и сжал ее в руке. Закапала кровь. Все, также продолжая улыбаться, он сжал сильнее. Раздался хруст, стекло треснуло, из кулака посыпались осколки. Полилась быстрой тонкой струйкой кровь, заливая руку и, затекая под манжету рубашки.
  - Слушай, - сказал по-латышски второй из парней, - оставь его в покое, разве не видишь, что это псих! - и первым вышел из закутка.
  Немного поколебавшись, его товарищ последовал за ним. Славка, как мог, перевязал руку носовым платком и вернулся на площадь. Не теряя времени на пустые разговоры, он сразу же предложил девушке свидание в следующее воскресенье. Ожидая ответа, Шувалов видел, как в ее глазах, презрение к нему, как к тупому солдафону, борется с любопытством. Глядя на перевязанную Славкину руку, с обильно проступившей кровью, она понимала, что должно было случиться что-то очень серьезное, что заставило ее ухажеров, так быстро покинуть поле боя. Наконец, художница ответила согласием.
  Шувалов начал готовиться к свиданию, по всем правилам военного искусства. Он прекрасно понимал, что второй попытки, завоевать расположение надменной красавицы у него не будет. Надо бить прямо в точку, с первого раза.
  Самым трудным оставалось угадать - о чем они будут разговаривать. К этому нужно было основательно подготовиться, чтобы блеснуть эрудицией и интеллектом. Попытаться навязать ей свою любимую тему: 'Использование истребительно-бомбардировочной авиации в локальном конфликте средней интенсивности', казалось делом совершенно бесперспективным. Что тогда? Проницательный Славка, почти безошибочно догадался, что художница постарается заставить его бороться по своим правилам. Значит, скорее всего, она выберет тему живописи, в которой, безусловно, разбирается. Несомненно, с ее точки зрения, это лучший способ показать - для него приглашать такую девушку на свидание, все равно что, залезать со свиным рылом в калашный ряд.
  Слава пошел в библиотеку училища и с трудом нашел там довольно заумную книжку по живописи, без единой картинки с голыми женщинами. Книжка называлась: 'Деградация и упадничество западного искусства или путь в никуда'. 'Вот, это то самое, что доктор прописал!', - подумал Шувалов и взялся за изучение.
   При встрече все получилось почти так, как он и предполагал. Холодно кивнув вместо приветствия своей красивой головкой с короткими светлыми волосами, художница с места в карьер спросила его, как он относится к искусству. Слава осторожно ответил, что положительно. И началось...
   Она говорила и говорила, помахивая пальчиком в такт своим словам, все больше поднимаясь в своих собственных глазах над раздавленным оппонентом. Абрек, как опытный карточный шулер, который дает своему неискушенному партнеру выиграть одну-две партии, чтобы потом раздеть его до нитки, молчал. Он, открыв рот, с глупым видом слушал ее словоизлияния, всем своим видом показывая полную ничтожность.
   Дождавшись, когда девушка окончательно расслабилась и потеряла осторожность, Слава начал действовать. Для начала он бросил фразу, будто считает, что ее информация не точна - предшественником сюрреализма был скорее дадаизм, нежели кубизм.
  Что тут началось! Он считает?!!! Да кто он вообще такой, чтобы высказывать какое-то мнение, лапая чистое искусство своими немытыми руками. Однако Шувалов начал аргументировать свои мысли, ссылаясь на Бретона, Арагона и Элюара. Он обильно пересыпал свою речь названиями картин Сальвадора Дали и Макса Эрнста, свободно рассуждая об автоматическом письме - творчестве без контроля сознания, опирающемся только на подсознательные импульсы. Художница вначале сильно упиралась, но тогда Абрек стал цитировать целые страницы из книжки, которые услужливо предлагала его великолепная память.
   Очень скоро они поменялись местами. Теперь уже девушка, глаза которой открывались все шире и шире, не имела ни малейшей возможности вставить хоть слово. Славка вошел во вкус и, в конце уже так обнаглел, что небрежно бросил:
  - А как звать то тебя, Муза?
  - Я не Муза. Я - Инга, - растерянно пробормотала она.
  Первый раунд остался за ним.
  
  В следующие выходные, Слава пришел на свидание в твердой уверенности, что отбил у Инги охоту разговаривать на заумные темы, раз и навсегда. Однако он жестоко ошибся, девушка предложила обсудить произведения Кафки и поэзию Рембо. Счет стал - 1:1.
  Теперь Шувалов готовился к каждой встрече основательно. Его кругозор возрастал в геометрической прогрессии, но каждый раз он не был уверен, за кем останется победа. Правда, нельзя сказать, что они только спорили. Их взаимоотношения также же успешно развивались во всех других областях, и однажды ЭТО случилось.
  Абрек, мужчина весьма горячий и выносливый в сексуальном плане, был снова поражен совершенно нелатышским темпераментом своей новой подруги. Казалось, и здесь они не столько получали удовольствие друг от друга, сколько соревновались, кто кого вперед замучает до смерти. Порой, едва расползаясь в разные стороны, после очередной битвы любовники через каких-нибудь полчаса начинали все сначала.
  Славка не мог больше учиться, с трудом сдавая зачеты и экзамены. Он думал только о том, когда в следующий раз сможет опять завалиться с Ингой в кровать. Это было как наркотик, Шувалов уже совсем не мог обходиться без нее. Утешало одно - было очевидно, что и с ней происходят аналогичные процессы.
  Сейчас уже и не вспомнить, кому первому из них пришла в голову мысль пожениться, только вскоре это произошло. Славкины родители отнеслись к этому довольно спокойно - тебе жить сынок. С родителями Инги сложилась совершенно иная ситуация. Довольно известные в Риге, представители латышской творческой интеллигенции, любимой 'кухонной' темой которых было обсуждение оккупации Латвии Советским Союзом в 1940-м году, впали в шок. Свой собственный оккупант в доме - такое им могло присниться лишь в кошмарном сне!
  Таким образом, у молодых с самого начала возникла проблема, где жить. Родители Инги не хотели видеть Славку у себя, а Инга не желала находиться под одной крышей со свекровью. Тогда они стали искать квартиру для съема и скоро нашли, в районе, недалеко от морского порта. Квартира была однокомнатной, зато отдельной, да и просили за нее недорого.
  И началась у них новая жизнь. Все время, которое Шувалов был не на учебе, молодожены проводили в постели. Ели, пили, разговаривали там же, чтобы не терять времени. В своей крохотной квартирке, среди натасканной от друзей и родителей рухляди, они были абсолютно счастливы, подтверждая хорошо известную истину - с милым рай и в шалаше. Но это если только с милым!
  Увы, ничто не вечно под луною. Первая трещина в уютном Славкином мирке, появилась после окончания училища, когда он, вместе с новехонькими лейтенантскими погонами, получил назначение на авиационную базу Дурасовка. Инга категорически отказалась ехать с ним в 'отдаленный гарнизон' (ха, ха, ха - в 60-ти км от Таллина). Она не видела себя вне искусства. Напрасно Шувалов убеждал ее, что настоящий художник может творить где угодно. Все было бесполезно. В сильном разочаровании Славка уехал один, но не терял надежды, в один прекрасный день забрать с собой и супругу.
  Естественно, при малейшей возможности, он бросал все и несся сломя голову в Ригу. Супруга также, неоднократно навещала его, но даже, несмотря на это, встречаться чаще, чем два-три раза в месяц, не получалось. Примерно через полтора года, после его переезда в гарнизон, Инга объявила, что она беременна. Шувалов был счастлив. Скорее всего, это, так или иначе, должно положить конец их раздельному проживанию. Потом наследник, (а Славка не сомневался, что родится сын) - это было так чудесно, что не в силах сдержаться, он закружил Ингу по комнате. Когда Шувалов снова поставил ее на пол, девушка мягко отстранилась, и немного подумав, бросила странную фразу: 'Впрочем, еще посмотрим...'
  Славка тогда не обратил внимания на ее слова и на то, что жена, как будто ждала от него совсем другой реакции. Он просто летал на крыльях. Его разумная мама, после получения известия, что-то быстро подсчитала в уме и осторожно спросила:
  - Славочка, а ты абсолютно уверен, что это твой ребенок?
  Сын побледнел и отрезал:
  - Все дети, которых рожает моя жена - мои дети!
  Мама только молча покачала головой.
  Шувалов, через день уехал назад в часть, мечтая, как будет играть с сыном в футбол и запускать воздушных змеев, а на следующий свой приезд узнал, что ребенка больше нет. Инга сначала долго выкручивалась, говорила, что просто ошиблась, поторопилась сказать ему. Однако, в конце концов, призналась, что сделала аборт. Славка был вне себя от ярости - избавиться от ребенка, даже не посоветовавшись с ним! Тогда, первый раз в жизни, Шувалов ударил ее. В ответ Инга закричала, что он полный идиот и ничего не понимает. Ведь она сделала это для его же собственной пользы и теперь никогда не простит. В это время Славка был уже на лестнице. Трещина между ними стремительно расширялась, угрожая перерасти в глубокую пропасть.
  Стараясь унять душевную боль, Шувалов стал больше внимания уделять службе. К счастью, здесь все складывалось лучше некуда. С самого начала его направили в ТЭЧ полка. Вскоре, благодаря своим способностям, он, практически вместе с погонами старшего лейтенанта, был продвинут на должность замначальника. Его непосредственный начальник, капитан Колесников, имел сильно волосатую руку, на уровне командования ВВС Прибалтийского Округа. Поэтому Слава понимал, что тот здесь долго не засидится, освободив свое место для него. Перед Шуваловым открывались перспективы неплохой и вполне заслуженной карьеры.
  С Ингой, после того злополучного вечера, прежние отношения установить не удалось. Славка, как раньше, приезжал, правда, уже намного реже. Они делали вид, что ничего не произошло, даже продолжали спать вместе, но оба чувствовали холодок отчуждения, идущий друг от друга. Шувалов утешал себя, что время лечит и не такие раны и, конечно же, у них еще будут дети. Однако в ответ на эти самоутешения, он постоянно слышал рассказы друзей, что Ингу видели (Рига - город маленький), то в одном ресторане, то в другом, и все время в сопровождении разных мужчин. Слава посылал всех подальше, говоря, что это не их дело. Но куда деваться от себя самого? Себя самого то не пошлешь!
  Сколько веревочке не виться, а конец все равно будет. Все произошло, как в пошлом анекдоте. Однажды Шувалов приехал в будний день и поздно ночью - хотел сделать сюрприз. Любой умудренный жизненным опытом мужик сказал бы ему: 'если хочешь, чтобы жена встречала тебя с новой прической, ужином на столе и бутылкой в холодильнике - позвони заранее. Если хочешь сюрпризом, что ж будет тебе сюрприз'. Господи, да когда он с кем в жизни советовался!
  
  Славка открыл дверь в их рижскую квартиру и зашел в прихожую. В квартире царила полная тишина. Сначала Шувалов решил, что никого нет дома, удивляясь, где же может быть Инга в столь поздний час. Он зажег свет, снял куртку, потом пошел по направлению к спальне и замер на пороге, как вкопанный. В полумраке комнаты прекрасно различалась светлая головка его жены, уютно примостившаяся на чьей-то мощной волосатой груди. Оба безмятежно спали. Славка схватился за косяк двери, чтобы устоять на ногах. Через доли секунды внезапная слабость сменилась вспышкой ярости.
  Абрек кинулся на кухню и рывком выдвинул ящик стола, где у них лежали столовые приборы. Стол был заставлен пустыми и полупустыми бутылками, вперемешку с остатками еды.
  'Хорошо погуляли, суки! Ну что ж, сейчас появится официант со счетом!' - со злостью думал он, перебирая ножи и вилки.
  Шувалов намеренно громко шумел, в глубине души надеясь, что этот шум разбудит Ингу. Проснувшись, она кинется к нему на шею со слезами и просьбами простить, и тогда ему не придется выполнять то страшное дело, что он замыслил. Однако в спальне по-прежнему крепко спали. Видимо спиртного накануне было выпито немало.
  Наконец Славка достал самый большой нож и даже, для верности, попробовал пальцем лезвие. Черт! Он дернулся от внезапной боли. Из порезанного пальца потекла кровь. Задетая локтем, со стола упала недопитая бутылка пива, и ее содержимое потекло ему прямо на ногу. В ботинке моментально захлюпало. Абрек, матерясь, бросил нож на стол. Затем снял обувь, вылил оттуда пиво и отжал носок. Сидя на стуле с одной босой ногой, он внезапно почувствовал себя участником не трагедии, а какого-то дурацкого фарса.
  Обувшись, Шувалов поискал глазами, что бы ему выпить и последовательно опустошил все бутылки, где еще оставалось спиртное. После этой маленькой мести (посмотрим, чем они утром будут опохмеляться) он закурил, глядя в окно. Злость куда-то улетучилась, уступив место смертельной усталости. Его кровожадные недавние мысли теперь казались просто невероятной глупостью.
  На улице стояла непроглядная темнота, только на углу тускло горел фонарь, да было видно, как под ним ветер кружит упавшие листья. Прямо напротив окна, над булочной, горела красно-синяя неоновая надпись 'ХЛЕБ', с двумя последними перегоревшими буквами. Надпись часто моргала, как будто изо всех сил старалась компенсировать свой недостаток.
  'Смотри-ка', - думал Слава. - 'Половины слова нет, а оно все равно живет и даже еще чего-то там ерепенится. Моргает, как может. И ведь это очень правильно - потеря части не должна приводить к смерти целого. А может хрен с ним, и я тоже какое-то время обойдусь без 'еб''?
  Он пошарил на холодильнике и нашел там лист бумаги и ручку. Немного подумав, Шувалов написал: 'Заявление о разводе (прошу рассмотреть без моего присутствия)...'. Поставив дату и подпись, Абрек взял со стола нож и со всей силы загнал его в столешницу, намертво пригвоздив, ни в чем неповинный листок.
  
  На следующий день Инга приехала в гарнизон, но Шувалов не открыл дверь. Она звонила - он бросал трубку. Постепенно звонки прекратились, и спустя несколько месяцев пришло письмо из райсуда с официальным бланком. Так его развод стал свершившимся фактом.
  Теперь служба стала для Славки смыслом существования. Он проводил там дни и ночи, совсем не появляясь в Риге. Все складывалось удачно. Колесников уже начал намекать о своем скором переводе, все чаще поручая Шувалову свои обязанности начальника - тренируйся мол.
  Все рухнуло в один день. На очередных полетах разбился, только что вышедший из ТЭЧ самолет. Летчик катапультировался. Комиссия по расследованию аварии обнаружила, что причиной является грубое нарушение правил проведения регламентных работ на топливной системе. Фактически, в этом случае должен был полететь с должности, начальник технико-эксплуатационной части. Однако тот задействовал свои связи, и стрелочником сделали Шувалова. В результате Абрека перевели с понижением - старшим техником во вторую эскадрилью. Колесников, правда, тоже, пострадал. Ему зарубили перевод на хорошую должность в одной из жарких стран, где советским авиаспециалистам платили твердую валюту за помощь в борьбе против империализма.
  Тут Славка и сломался. Считая себя несправедливо обиженным, он уже не горел на службе, как прежде, а просто валял дурака и, кроме того, начал серьезно увлекаться спиртным.
  В гарнизоне продажа крепких спиртных напитков была запрещена, но пиво продавали свободно. Теперь в его комнате после службы почти каждый вечер, собиралась теплая компания. Офицеры брали пиво ящиками и гуляли от души. Только когда приятели доходили до хорошей кондиции, в Славке просыпался прежний Шувалов. Он вдруг становился серьезным, уединялся где-нибудь в укромном углу и начинал лист за листом покрывать расчетами, графиками, формулами. Над ним сначала смеялись, но скоро привыкли и оставили в покое, лишь молчаливо крутя пальцем возле виска.
  Взаимоотношения с руководством второй эскадрильи, тоже не сложились. Он и его непосредственный командир, капитан Яковлев, невзлюбили друг друга с самого начала. Чистенький, аккуратный командир звена, особенно не выбирал средства для достижения карьерных высот. Он усердно лизал зад начальству, активно выступал на партсобраниях, выжимал все соки из подчиненных. Славка на дух не переносил таких карьеристов и очень скоро передал свои чувства капитану. Яковлев, в свою очередь, считал, что его старший техник слишком много о себе мнит, втайне завидуя его интеллектуальным способностям. Они и до дня поминок, частенько пререкались друг с другом. Однако сегодня впервые, их взаимная неприязнь вылилась в открытое столкновение.
  Когда эскадрилья разошлась, после неудачных поминок, комэск попросил участников конфликта задержаться и поговорил с глазу на глаз с каждым из них. После беседы, Яковлев был сразу же отправлен в отпуск, а Шувалов почти две недели даже не притрагивался к спиртному.
  
  
  * * *
  
  
  Вскоре обнаружилась одна неприятная вещь. Оказалось, что Дятел, когда распинался о конспектах по марксистско-ленинской подготовке, нисколько не шутил. Их писать было нужно, и это касалось также нас - двухгодичников. Более того, времени оставалось в обрез. Повздыхав и повозмущавшись, мы купили себе по толстой 96-листовой тетрадке, взяли в гарнизонной библиотеке несколько томов марксистско-ленинского наследия и принялись за дело.
  Посторонний наблюдатель мог бы сделать превосходный психологический портрет, немного понаблюдав за работой каждого из нас. Алик писал добросовестно. Он аккуратно заполнял страницу за страницей, выбирая ключевые мысли и подчеркивая их красным фломастером. Кроха, первую страницу очередной ленинской работы, писал красиво и чисто. Зато последующие просто покрывал быстрыми каракулями, которые в случае чего можно было бы выдать за скоропись. Мой стиль находился где-то посредине между ними. Я брал какую-нибудь статью и быстро, но достаточно аккуратно записывал все подряд, пока не набиралось необходимое количество листов. Потом подчеркивал фломастером, что попало, лишь бы визуально выглядело красиво.
  Когда писал конспекты Юра, не видел никто. Он приходил со службы, потом садился на пол, подогнув под себя ноги и впадая в долгое оцепенение. Это называлось у него 'уходить в астрал'. Мы уже привыкли, что он ищет там свой миллион и вскоре перестали обращать на него внимание. Только неутомимый Кроха, иронично интересовался об успехах.
  - Ну, чуваки, я уже почти у цели! - информировал нас Гусько, когда возвращался на землю. - Сегодня я видел свой заветный чемоданчик так же ясно, как вас сейчас. Левый замок у него слегка поцарапан. А номер упаковщика на пачках - '10'.
  После этого он обессилено падал на койку, или сразу засыпая, или уставившись в телевизор. Смотрел он в основном финское телевидение, которое, особенно в пасмурную погоду ловилось в гарнизоне довольно прилично. Естественно, по-фински он ничего не понимал, но говорил, что ему все равно, что смотреть, лишь бы не совковую дребедень.
  - Юра! - звали мы его. - Иди, пиши конспекты. Не успеешь!
  - Ничего, - обычно отзывался тот. - Еще много времени. Посмотрите лучше, какой классный мультик.
  Мультфильм был без слов и поэтому вполне понятен даже для техника самолета. Первый кадр показывал американский центр управления. Взад-вперед сновали люди, мигали лампочки многочисленной аппаратуры, крутились бобины суперкомпьютеров. На огромном экране, во всю стену, была видна ракета с американским флагом, стоящая на стартовой площадке. Изображение погасло, и появились цифры. Это начался отсчет времени: 9,8...2,1. Пуск! Ракета, в облаке дыма, отрывается от земли и, пролетев метров десять, с оглушительным грохотом взрывается.
  Кадр второй, снятый, как бы с вертолета. Бескрайнее море тайги. Камера наплывает все ближе и ближе и, наконец, становится видна длинная прямая просека. По просеке, десятка два бородатых солдат в папахах, как бурлаки тянут на веревках огромную ракету. Работой руководит офицер, с такой же, лопатой, окладистой бородой. Время от времени он, из-под ладони смотрит на солнце и, послюнявив палец, поднимает его вверх, чтобы определить направление ветра. Наконец, командир тычет пальцем в землю. Солдаты тут же начинают поднимать ракету. Они ставят ее вертикально и подпирают с нескольких сторон, срубленными соснами. Офицер поджигает, торчащий снизу фитиль и все бросаются врассыпную.
  Кадр третий. Бесконечная гладь мирового океана, посреди которой, сиротливо качается на ветру одинокая тростинка. Из-за горизонта появляется ракета, с красной звездой на борту. Быстро приближаясь, она попадает точно в центр тростинки. Взрыв! Конец мультфильма. Наша техника побеждает американскую даже на финском телевидении! Посмеявшись, возвращаемся к нашим прозаическим делам.
  Однажды Юра, в очередной раз, переключил наше внимание на телевизор. Начинался какой-то американский фильм. Титры гласили: 'Last tango in Paris'. Кинчик шел на английском языке с финскими субтитрами. Оба языка мы знали примерно одинаково, поэтому, вначале не проявили сильной заинтересованности. Однако вскоре пошли такие кадры, что нам стало не до конспектов. Безобразия, которые творили на экране Марлон Брандо и Мария Шнейдер, были понятны без всякого перевода. Такого, советские люди еще не видели!
  Когда фильм закончился, мы еле-еле отлепились от экрана. Проникаться марксизмом-ленинизмом не было уже никакой возможности. Каждый пытался собраться с мыслями, но не получалось. Однако на Юру кино оказало совершенно противоположное воздействие, нежели на нас троих. Он внезапно вскочил с койки, выдрал откуда-то несколько листов бумаги и с бешеной энергией начал их пачкать. Так как наш друг не заглядывал при этом ни в один первоисточник, мы пытались догадаться, какую же ленинскую работу он конспектирует. На все наши вопросы, Гусько только отмахивался, тщательно прикрывая свое творение рукой.
  К концу дня тайна раскрылась. Отложив ручку, Юра горделиво приосанился, обвел нас торжествующим взором и провозгласил:
  - Уважаемые дамы и господа! Предлагаю вашему вниманию, первый на территории СССР, порнорассказ. Прошу оценить по достоинству.
  Мы отложили в сторону свои тетрадки и впились глазами в рукопись. Перед нами предстала полная энциклопедия сексуальной жизни. В свое короткое произведение Юра умудрился вместить все мыслимые и немыслимые способы плотской любви. Однако, странное дело. Чем дальше мы читали, тем слабее было наше вожделение и тем громче, становился смех.
  Конец рассказа совпал с нашими финальными конвульсиями. Мы, совершенно обессилев, лежали на кроватях, держась за животы. Гусько был по-своему очень талантлив и вполне бы мог писать миниатюры для Райкина или Петросяна. Я не имею возможности воспроизвести этот шедевр в полном объеме, но один небольшой кусочек, врезался мне в память очень хорошо. Звучало это примерно так: '...Я поцеловал ее в губы. От возбуждения она так сильно сжала ноги, что у меня треснули очки'.
  Юра, Юра! В неудачное время и в неправильном месте ты родился. Ох, будут у тебя проблемы из-за конспектов. И не только из-за них!
  
  
  * * *
  
  
  Раздался рев двигателя, это ушла на взлет спарка - разведчик погоды. 20-ка и 19-ый стояли на ЦЗ рядом, а мы с Женькой между ними. Наши машины были полностью подготовлены к вылету, и мы неторопливо толковали за жизнь.
  Через какое-то время возле моего самолета появился летчик. Поздоровавшись с нами за руку, он обошел вокруг самолета и постучал ногой по колесу. Потом зачем-то поковырялся пальцем, в выступающем вперед, как пушка, трубе приемника воздушного давления, скептически хмыкнул и полез в кабину. Я последовал за ним и помог ему пристегнуться. Через пару минут прозрачная капля фонаря закрылась. После запуска и проверки работоспособности самолетных систем, 20-ка вырулила со стоянки. Обдав нас удушливой струей керосиновых испарений, она ушла в сторону ВПП.
  Откуда-то выскочил Панин, как чертик из коробочки:
  - Ну, шо панове? Как тут у вас? Все чудово?
  - Нормально. Давай, бугор, расписывайся! - я протянул своему начальнику журнал подготовки.
  Панин размашисто расписался в ЖПС, потом снял у меня с головы берет, и засунул мне за пазуху, молча, показывая пальцем на свой. Оказалось, что его головной убор был привязан тонким фалом к воротнику куртки.
  - И у тебя должно быть также, - объяснил старший техник. - Иначе ветер снесет с головы - и в двигатель! Ничего не поделаешь, авиационная специфика. Ты заметил, что в авиации, в отличие от других родов войск, на одежде нет пуговиц? Одни только молнии и заклепки. Вот, по этой же самой причине - пуговицы имеют обыкновение отрываться.
  - Понял, до следующих полетов сделаю, - пообещал я.
  Тезка между тем повернулся к Петрову и укоризненно поинтересовался:
  - Женька, а ты что такой небритый сегодня? Знаешь, что настоящие мужчины, я, кстати, к ним принадлежу, бреются два раза в день? Первый раз перед службой, а второй раз вечером, когда ложишься...
  - Под комэску, - перебил его Петров на полуслове. - Отсталый ты человек Панин.
  Мой напарник провел тыльной стороной ладони по своей щетине и продолжил свою мысль:
  - Если ты настоящий мужчина, то ты должен быть выбрит до синевы и слегка пьян. Но если ты еще и техник самолета, то ты должен быть слегка выбрит и пьян до синевы. Понял?
  Панин уже открыл рот, чтобы ответить, но не успел. Мимо проходил Птицын в летной кожаной куртке. Мы вытянулись и отдали честь. Дятел лениво ответил и пошел дальше своей дорогой.
  - Вот, кожедуб! - бросил ему вслед Женя, когда Птицын отошел на порядочное расстояние.
  - Почему Кожедуб? - удивился я. - В смысле, летчик-ас?
  - Нет, в смысле, замполит в кожаной куртке.
  - Женя, думай, что говоришь! - старший техник опасливо покосился на меня. - Это же руководитель партийной жизни полка, - тезка вдруг заговорил словами из газеты 'Правда'.
  - Ну, да, - не унимался Петров. - Руководитель - это кто руками водит. Много здесь таких. Особенно среди летчиков.
  - Жека, ну не трогай ты летунов. Летчик - профессия героическая, рисковая! - улыбнулся Панин, чтобы разрядить обстановку.
  Однако сегодня Петров явно был настроен критически и не желал оставлять последнее слово за начальником:
  - Какой там героизм? Вот моряки - это, да. Уважаю!
  - А почему моряки? - удивился Панин.
  - Да потому, что в отличие от кораблей, истории еще не известно ни одного случая, когда бы самолет на землю не вернулся.
  Старший техник лишь безнадежно махнул рукой:
  - Я вижу Женька, тебя все равно не переспоришь. Ладно, я побежал на 21-ый. Надо приглядеть за нашим клоуном - Гусько. Пока еще не случилось чего.
  Панин, как шарик ртути, выкатился из поля нашего зрения.
  Вскоре приземлился мой самолет и зарулил на ЦЗ. Прежде всего, нужно было заменить тормозной парашют. Делать это приходилось после каждого вылета, потому что использованный парашют летчик сбрасывал на землю сразу после приземления и съезда с ВПП. Там его подбирали, снова укладывали и упаковывали в специальный брезентовый чехол. Потом, готовый к повторному применению, он опять возвращался к техникам.
  Я залез на самолет, засунул тяжелый брезентовый цилиндр в парашютную гондолу, затем закрыл ее створки. Дальше - заправка. Хорошо автомобилистам! У них одна заправочная горловина и один бак. А у самолета иногда более десяти баков, расположенных в разных местах фюзеляжа и крыльев. Каждый из них, естественно, нужно залить до верха.
  На старых самолетах это отнимало немало времени и требовало известной сноровки. Я вспомнил, как еще во время учебы в институте был на военных сборах в Тарту, в Эстонии, где базировался полк дальних бомбардировщиков Ту-16. В этом же городе располагался штаб дивизии. Комдивом являлся некий генерал-майор Джохар Дудаев, наводивший страх на весь гарнизон, но мало кому известный за его пределами.
  Так вот, заправку этого старенького самолета я запомнил очень хорошо. Он имел (дай бог памяти) целых четыре заправочные горловины. Процесс кормления топливом производился сверху, с помощью заправочного пистолета. Особенно, мне нравилось этим заниматься после ночных полетов, в темноте. Заправочные пистолеты не отключались автоматически при наполнении бака, поэтому нужно было соблюдать крайнюю осторожность. Это потом я научился заправлять на слух, а поначалу.... Льешь себе, льешь. Изо всех сил таращишь глаза, пытаясь разглядеть уровень залитого топлива. А оттуда, как даст фонтан - все, прозевал!
  Миг-27 принадлежал уже к самолетам нового поколения и был оборудован системой централизованной заправки. Ничуть не хуже, чем в 'Жигулях'. Всего одна горловина, расположенная с левой стороны фюзеляжа - заправляются все баки одновременно. Заправка прекращается автоматически после наполнения. В общем, сплошное удовольствие. Такие случаи, когда можно облиться керосином, как на Ту-16 просто и представить невозможно.
  С улыбкой, вспоминая события ушедших дней, я открыл лючок заправочной горловины. Затем скрутил крышку бака, которая повисла на тонком металлическом тросике, соединяющем ее с корпусом самолета. Подтащил заправочный шланг, заканчивающийся на конце специальным приспособлением, с двумя ручками, называемым 'присоской'. Вставил ее в пазы горловины и повернул вправо до упора. Все, можно заправляться. Я постучал в окно кабины топливозаправщика. Водитель включил подкачивающие насосы, и длинная змея шланга начала толстеть прямо на глазах. Я вернулся к горловине, попробовал, хорошо ли закреплена присоска и посмотрел на топливомер, расположенный рядом с горловиной. Стрелка, дрогнув, поползла вверх, и ... мощная струя керосина ударила меня в живот, едва не сбив с ног.
  С матом и криками 'стой!' я отскочил в сторону. Из места, где присоска соединялась с резиновым шлангом, хлестало топливо. Боец, наконец, сообразил, что произошло, выключил насос и теперь обескуражено осматривал место повреждения. Мой самолет стоял в центре огромной лужи, но хуже всего пришлось мне. Ниже пояса, я был весь насквозь пропитан керосином. Хлюпало даже в технических тапках.
  К месту происшествия неспешно подошли Петров с Дедом. У Женьки на голове красовался зеленый технический шлемофон, свернутый набекрень. Одно ухо шлемофона было поднято вверх, как у деревенского деда - чтобы лучше слышать. Капитан, с руками, засунутыми в карманы и, надвинутой на глаза беретке напоминал хулигана. Женя посмотрел на керосин, капающий с моей одежды.
  - Эх, сейчас бы спичку на него зажженную кинуть. Правда, Дед? - мечтательно произнес Петров.
  - Нет, не вспыхнет. Это же не бензин, - сомнительно покачал головой Борзоконь.
  - А если его несколькими слоями бумаги обернуть? Для поддержки горения.
  - Ну, тогда может и подпалится, - согласился ветеран техслужбы.
  - Какие же вы все-таки козлы - военные! - не выдержал я и побежал искать другой топливозаправщик.
  - Чего это с ним? - удивился Женька. - Керосину что ли надышался?
  - Обиделся, дурилка, - беззлобно констатировал Дед, глядя мне вслед. - Аналогичный случай произошел прошлым летом в городе Конотопе...
  Заправив, наконец, свой самолет я разделся до трусов и отжал одежду. Однако мне стало уже не до работы - все мое тело горело и чесалось после керосинового душа. К счастью, полеты закончились, и пришло время возвращаться домой.
   Естественно, чтобы вытащить на ЦЗ такое количество самолетов для полетов или отбуксировать назад в зону, одних только эскадрильских тягачей было недостаточно. Поэтому использовали весь пригодный для этого автотранспорт: заправщики, передвижные электрогенераторы и прочую спецтехнику. Однажды инженер полка показал, что для этого можно использовать также маломощные машины и приволок самолет с помощью собственного 'Уазика'. Но, это уже для экстремалов.
  В этот раз после полетов для буксировки мне достался передвижной электрогенератор. Он был установлен на шасси 'Урала', как и наши тягачи, и являлся вполне пригодным для такого рода работ.
  Приехав в зону, машина развернула 20-ку хвостовым оперением к входу в укрытие. Я выпрыгнул из кабины, снял закрепленный на буксировочном водиле длинный рычаг и вставил его в поворотный механизм передней стойки шасси. С помощью этого нехитрого приспособления теперь было можно поворачивать колеса самолета вручную.
  - Давай помалу! - крикнул я водителю.
  'Урал' начал движение. Судя по всему, водитель был неопытный - машина шла рывками, виляя из стороны в сторону. Я изо всех сил налегал на поворотный рычаг, выравнивая самолет и пытаясь компенсировать погрешности вождения. Наконец МиГ, подпрыгнув широкими пневматиками на направляющем рельсе створок, заехал внутрь укрытия и остановился. Я вытер пот со лба. Ноги мелко и противно дрожали от напряжения.
  Теперь нужно было закрыть створки. В принципе, для закрывания укрытий предназначались стационарные электролебедки, которые располагались рядом с входом. Но это только в принципе. На самом деле, ни на одной стоянке они не работали, не выдержав суровых условий эксплуатации и отсутствия запчастей. Поэтому обычно укрытия закрывал тот же тягач, что буксировал самолет в зону.
  Я накинул петлю троса на шкворень, приваренный к двери одной из створок, затем продел его через блок, расположенный на другой. Второй конец троса был закреплен на буксировочном крюке машины. Обматерив водителя за его манеру езды, я попросил его двигаться равномернее. 'Урал' тронулся, створки поехали навстречу друг другу. Однако машина по-прежнему шла рывками, то, ускоряясь, то, внезапно останавливаясь. Стальной трос при этом, то ослабевал, то резко натягивался, как струна.
  Откуда-то со стороны раздался громкий свист. Я обернулся. К нам бежал вездесущий Панин.
  - Стой! Едрит твою, три раза налево! - кричал он водителю.
  Старший техник добавил еще несколько крепких выражений. Крайне редко я видел его таким раздраженным. Обычно он никогда не опускался до того, чтобы орать матом на солдат.
  Сашка вскочил на подножку машины и, распахнув дверцу, резким рывком схватил водителя за ворот и выбросил из кабины. Тот, хлопая глазами, жалобно просил:
  - Куда вы? Я же не имею права, никому давать садится за руль!
  Но Панин не слушал его. Он включил передачу и осторожно двинулся с места. Створки плавно тронулись, и медленно набирая скорость, сошлись посередине, захлопнувшись с легким щелчком. В очередной раз я посмотрел на своего начальника с уважением - и все то он умеет!
  - Никогда! Слышишь, никогда не делай так! - возбужденным голосом обратился ко мне Панин, выбираясь из машины.
  - А что случилось?
  - Ты что не видел, что этот горе-водитель чуть трос не порвал?
  - Да, ладно. Поменяли бы. Небось, государство не обеднеет, - пытался отшутиться я.
  - А башку бы мы тебе тоже поменяли? Ты когда-нибудь видел, как лопается натянутая струна? А тут толстенный трос.... Отрубит руку или ногу в момент и фамилию не спросит! Понятно?
  Я лишь молча кивнул головой, возразить было нечего.
  
  Вернувшись в гостиницу, я первым делом снял с себя одежду и, как сумел, помылся в раковине холодной водой (горячая, в тот день, как обычно, отсутствовала). Теперь нужно было решить, что же делать с моими штанами. Они почти высохли, однако издавали резкий запах керосина. В конце концов, я открыл окно, повесил брюки на одну из рам, чтобы быстрее выветрились на воздухе, и завалился в кровать.
  Часа через полтора я проснулся от стука собственных зубов. Подоконник и моя одежда были подернуты тонким слоем инея. Это ночью начался заморозок.
  'Нет, так нельзя!' - подумал я. - 'Играть в генерала Карбышева мы не договаривались!' - после чего встал и закрыл окно.
  Через часик я проснулся снова, оттого, что кто-то душил меня за горло. Это было густое облако керосиновых паров. Я мгновенно поменял свое предыдущее решение.
  'Нет, так нельзя! Лучше умереть на морозе героем, чем задохнуться, как таракан в газовой камере!' - и распахнул окно настежь, жадно глотая свежий воздух.
  Кинув поверх одеяла шинель и куртку, чтобы не замерзнуть, я опять заснул. Вскоре мне приснилось, что меня ослепили. Я вскочил. Глаза на самом деле не открывались. Я в ужасе заметался по комнате, наталкиваясь на стол и кровати, опрокидывая стулья. Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять, что это смерзлись ресницы. С трудом, глаза, наконец, удалось открыть.
  'Нет, так нельзя!' - подвел я черту в своих сомнениях. - 'Нужно принимать решения взвешенно и спокойно, отбросив эмоции. Сколько человек в истории человечества замерзло насмерть от холода? А сколько задохнулось от керосина? Ну, то-то!'
  Рамы снова были плотно прикрыты. Однако через полчаса меня стало тошнить...
  Так я пробегал всю ночь, то, открывая, то, закрывая окно. Такая простая мысль, что грязную одежду можно просто постирать, пусть даже и в холодной воде, так и не пришла мне в голову. Невыспавшийся, кашляющий, с плохо сгибающимися в суставах пальцами и веками без ресниц, я появился на следующий день на службе.
  От расстройства я даже не сразу заметил, что произошло историческое событие - из комнаты ушли клопы. Навсегда!
  
  
  * * *
  
  
  Нам крупно повезло. Проверять марксистско-ленинскую подготовку нашей эскадрильи пришел лично замполит полка. Мы сидели в классе летной подготовки, по стенам которого были развешаны схемы выхода из атаки в зоне действия натовских зенитных ракет 'Хок'. Неподалеку от входа в класс, стоял стол, где важно расположились Птицын и замполит нашей эскадрильи - капитан Гундосиков. Я сидел вместе с Гусько и нервно теребил корешок своей тетрадки с конспектами первоисточников, в то время как офицеры эскадрильи один за другим подходили к замполитам и предъявляли свои работы. Каждый имел несколько толстых тетрадей, красиво оформленных, с аккуратно отчерченными полями и разукрашенных фломастером. Видимо, это были конспекты, как минимум, за несколько лет.
  Наконец очередь дошла до меня. Я поднялся со своего места, подошел к Птицыну и протянул ему свою тетрадку. Она была хотя и толстая, но единственная. Подполковник начал медленно перелистывать конспект, одновременно читая мне лекцию. Из нее я понял, что для первого раза сойдет, но вообще-то маловато. Затем мне предложили еще очень много стараться, учитывая мой неоплатный долг перед классиками марксизма-ленинизма, заветами которых я был вскормлен и вспоен. Я согласно кивал головой, дожидаясь, когда же замполит закончит, и с облегчением вернулся на свое место.
  - Лейтенант Гусько, - вызвал Гундосиков следующего.
  Юра встал. По дороге сюда, я, глядя на пустые руки своего четырехглазого друга, спросил, где его конспект. Вразумительного ответа не последовало. Из этого мной был сделан вывод, что он так ничего и не написал. Теперь, я с интересом ждал, что же Гусь будет врать в свое оправдание.
  Однако все было не так плохо - дело обстояло значительно хуже. Подойдя к председательскому столу, мой товарищ полез за пазуху и вытащил оттуда сложенную вдвое тоненькую школьную тетрадку стоимостью в две копейки. Ее зеленую поверхность покрывало несколько жирных пятен. На лицевой стороне, с претензией на аккуратность, красовалась надпись: 'Конспекты'. Выполнена она была шариковой авторучкой.
  Птицын, глядя на протянутый ему предмет, сначала побледнел, потом позеленел и, наконец, побагровел. В его груди что-то забулькало, и небольшое помещение класса прорезал истошный крик:
  - Гундосиков! Что все это значит?!!
  Наш замполит, который и сам сидел ни живой, ни мертвый, наконец, пришел в себя и попытался придти на помощь:
  - Гусько, где ваши конспекты? Вы, наверное, забыли их в гостинице?
  Не заметив брошенную спасительную соломинку, Юра удивленно приподнял брови.
  - Как? Вот же они, - и положив свое тонкое зеленое чудо на стол, ногтем подвинул его поближе к Птицыну.
  Подполковник взял себя в руки:
  - Ты что издеваешься над нами, лейтенант? Это все, что ты сделал? Это что, весь объем?
  - Зря вы так, товарищ подполковник, - обиженным голосом произнес Юра, поправляя очки. - Я с одной такой тетрадкой пять лет в институте проучился. Неужели, здесь всего на два года не хватит?
  Гундосиков наклонился и что-то быстро зашептал на ухо Птицыну. Непонятно, как он убеждал своего старшего коллегу, но тот начал потихоньку успокаиваться. Гусько был отпущен живым. Ему дали три дня на устранение недостатков.
  В конце Птицын разразился грозной речью:
  - Вы что же себе, товарищи офицеры, думаете? Не понимаете политической важности момента, когда империализм кругом расширяет свои границы. А у нас все хорошо. А у нас все в порядке. Поразительное благодушие и похеризм! Все ждете, пока вас жареная муха задом укусит! А как вы думаете проводить марксистско-ленинские занятия с, извиняюсь за выражение, солдатами? Тут ведь дело особое, тонкое. Нужно быть простым человеком, чтобы солдатская масса потянулась за вами. А сделать это мы обязаны. Потому что, если не вбить в солдатскую голову марксизм-ленинизм, то она заполнится другим мусором!
  
  
  * * *
  
  
  Очередная летная смена. Пилот уже в кабине моего самолета, сейчас будет запуск. Внезапно фонарь открывается. Я выдергиваю шнур внутренней связи и приставляю стремянку обратно.
  - Что случилось?
  - Похоже, летать сегодня уже не будем, - летчик выглядит озабоченным. - Там с нашей спаркой какие-то проблемы.
  Он быстро спускается вниз и устремляется в сторону КДП. Я слышу, как один за другим затихают двигатели. Вслед за летчиками на командно-диспетческий пункт тянутся техники. Рядом с его входом, уже собралась порядочная толпа. Из висящего сверху небольшого динамика слышны переговоры руководителя полетов с находящимися в воздухе самолетами.
  Покрутившись немного среди оживленно обсуждавших ситуацию офицеров, я начал понимать, что происходит. На спарке нашей эскадрильи сразу после взлета, заклинило рычаг управления двигателем (РУД). Переводя на нормальный, житейский язык, это, как если бы на машине утопленная до отказа педаль газа отказалась возвращаться в исходное положение.
  Учебно-боевой самолет пилотировал командир первого звена капитан Яковлев, только что вернувшийся из отпуска. Во второй кабине, в качестве инструктора, находился замкомэска - капитан Титаренко.
  Пока руководитель полетов решал, что предпринять, на ВПП один за другим садились все еще находящиеся в воздухе МиГи. Это расчищались воздушное пространство и взлетная полоса для аварийной машины. После долгих переговоров с землей, опытные пилоты приняли решение сажать самолет. Две пожарные машины и скорая были приведены в состояние полной готовности. Спарка в это время кружила над аэродромом, вырабатывая горючее.
  Уже более тридцати минут она находилась в воздухе, а на земле каждый пытался определить, что же произошло. Мнения, как всегда разошлись, но было, похоже, что какой-то посторонний предмет попал под тягу РУДа и теперь не позволяет сдвинуть его с места. Консилиум, состоящий из руководителей инженерной службы полка, передал свои рекомендации руководителю полетов. Запрокинув вверх головы, мы смотрели, как самолет начал выполнять в воздухе фигуры высшего пилотажа, пытаясь вытряхнуть возможную помеху из-под тяги.
  Через некоторое время стало ясно, что эти попытки не увенчались успехом. Топливо между тем было выработано и, сделав последний круг над аэродромом, спарка вышла на глиссаду, начиная снижение. Все разговоры стихли, лишь неслись из динамиков короткие, отрывистые фразы переговоров.
  Все ближе и ближе самолет. Уже хорошо видны выпущенные шасси, две яркие фары, горящие под фюзеляжем, открытые тормозные щитки. Было ясно, что при такой высокой посадочной скорости, самое главное, это постараться сесть на самый край полосы, чтобы обеспечить, по возможности больший пробег. Еще секунда и...
  Черт! Спарка промахивается мимо края полосы и садится на бетонку примерно метрах в двухстах-трехстах дальше. Из-под широких пневматиков шасси, вылетают синие облачка дыма. Хлопок. Вышел и затрепетал позади бело-оранжевый купол.
  'Ох, ептыть!' - тут же прокатывается по толпе, наблюдающей за посадкой. Это из-за слишком высокой скорости тормозной парашют отрывается и отлетает в сторону. Теперь за самолетом тащатся лишь несколько коротких строп. Летчики отчаянно давят на тормоз. Из-под резины колес поднимается уже не синий, а черный дым. Вижу, как рядом Тихон хватается за голову: - Пневматики перегрелись! Сейчас взорвутся к чертовой матери!
  Самолет, между тем, продолжает катиться, но всем уже ясно - длины полосы ему не хватит. Он быстро пересекает ВПП и попадает в заранее поднятую сетку аварийного уловителя. Какое-то мгновение, кажется, что произошла его полная остановка, но сила инерции слишком велика. МиГ прорывает сетку и выезжает на грунтовую полосу безопасности. Однако теперь его скорость невелика, и он начинает останавливаться. Ну вот, кажется и все!
  Возле диспетчерского пункта - единый вздох облегчения. Присутствующие весело переглядываются, поздравляя друг друга. В этот момент, передняя стойка шасси, внезапно наскочив на какое-то, невидимое нам препятствие, подламывается, как спичка. В ту же секунду самолет зарывается носом в землю и вспыхивает.
  К месту происшествия с ревом несутся пожарные машины и скорая помощь. Следом за ними, не думая об опасности взрыва, мы тоже бежим к упавшему самолету.
  Наконец, фонарь задней кабины открывается и оттуда на землю вываливается замкомэска. Титаренко быстро поднимается на ноги и бежит прочь от горящей машины, но через пару десятков шагов спотыкается и падает на колени, протягивая руки к бегущим навстречу людям. Комбинезон на нем дымится. Он кричит, срывая с головы серый от копоти защитный шлем:
  - Я не мог! Вы понимаете? Я ничем не мог помочь! У Яковлева от удара фонарь заклинило. Я ничего не мог!
  Две мощные пенные струи быстро сбили пламя. Однако мне все еще казалось, что где-то там, под оплавившимся стеклом передней кабины, обгоревшая человеческая фигурка корчится от невыносимой боли, из последних сил пытаясь открыть фонарь.
  
  Полеты были прекращены. Мы растащили свои самолеты по укрытиям и теперь маялись от безделья в эскадрильском домике, в ожидании дальнейших указаний. Никто не травил баек, как обычно, не забивал козла в домино. Техники вполголоса переговаривались, настороженно оглядываясь по сторонам.
  Мне стало душно, и я решил выйти на улицу. Перед выходом из домика, над дверью, висел плакат. Плакат был скучно озаглавлен: 'Меры по повышению безопасности полетов'. Мне приходилось видеть его каждый день, и я практически не обращал на него никакого внимания. Однако сегодня что-то зацепило. Я быстро пробежал глазами длинный список мер, состоящий примерно из тридцати с лишним пунктов. Прочитал и понял, что показалось мне необычным.
  Пунктом первым, а значит и самым важным, там значилось: 'Улучшение марксистско-ленинской подготовки летно-технического состава'.
  
  Маленькая легкая снежинка упала на мое разгоряченное лицо. Еще несколько ее подружек опустились на рукав и плечи моей технической куртки. Белые чистые пятнышки на черной грязной поверхности. Пришельцы из другого мира. Мира, где не служат в армии, не обливаются керосином и не травят клопов.
  Я огляделся по сторонам. Снег - довольно необычное явление для начала ноября в Прибалтике. Вначале редкий он становился все сильнее и, наконец, повалил густыми тяжелыми хлопьями. Наше безделье закончилось. Поступил приказ для технической части эскадрильи - брать лопаты и начинать очищать рулежки.
  А в это время, у летчиков шел суровый разбор полетов. Рапорт о происшедшем полетел в дивизию, затем в армию и оттуда в Штаб ВВС в Москве. Естественно, никто из руководства полком, ничего хорошего для себя в этом не видел. Все знали крутой нрав Главкома ВВС, аса Великой Отечественной войны - Павла Кутахова.
  На место происшествия прибыла аварийная команда. Полусгоревшая спарка, откуда уже извлекли и увезли останки капитана Яковлева, была перевезена в специально освобожденное укрытие, для проведения расследования. Теперь личный состав команды, в буквальном смысле этого слова, рыл носом землю, доставая из смеси грязи со снегом все, что могло иметь отношение к самолету. Найденные куски обшивки, узлов, агрегатов и оборудования кабины доставлялись в то же укрытие. Здесь они аккуратно раскладывалось на полу, примерно в тех местах, где находилось на 'живой' машине. Как финальный аккорд дня, пришло сообщение, что для расследования причин катастрофы создана специальная комиссия. Она прибывала в гарнизон незамедлительно.
  В ожидании этого радостного события все силы были брошены на уборку и обустройство территории Дурасовки. Мы убирали с глаз долой эскадрильский мусор, подрезали кусты и деревья, косили траву под снегом, там, где она поднималась выше поверхности покрова.
  Работы шли практически круглые сутки, когда накануне приезда высокопоставленной комиссии, объявили полковое построение. Сначала выступил Птицын, освятив проблемы бдительности. За ним взял слово инженер полка, подполковник Смирнов, который вкратце прошелся по причинам аварии. Что он сказал, как обычно, не понял никто. Но вопросов не возникло, все уже привыкли. Ведь именно из-за своей 'внятной' дикции инженер и получил прозвище - 'Логопед'. Последним держал речь Нечипоренко, которого предстоящий визит московских ревизоров настроил на философский лад:
  - Мне докладывают: личный состав полка жалуется, что приходится работать по 15-16 часов в сутки, - мрачно начал командир, оглядывая грязную, замерзшую толпу технарей, стоящих в строю позади летчиков.
  Выдержав мхатовскую паузу, Артист театральным жестом поднял палец вверх и продолжил свою мысль:
  - А знаете ли вы вообще, что такое счастье? Да ни хрена вы в нем не понимаете, если жалуетесь. Вы, наверное, думаете, чтобы сделать человека счастливым, нужно улучшать его жизнь? Давать ему поблажки и идти ему во всем навстречу? Это - в корне неверно. Это - типично гражданский подход. А между тем, офицеру надо сначала закрутить гайки до отказа. Закрутить так, чтобы он только кряхтел и пищал. А потом, через некоторое время, вернуть все, как было раньше. Вот тогда он и поймет, что такое настоящее счастье!
  Нечипоренко обернулся к замполиту, как обычно стоящему за его спиной, посмотреть, не хочет ли тот что-то добавить. Птицын стоял молча, нахохлившись. Он был углублен в свои мысли. Тогда командир закончил свою речь без помощи архитектора человеческих душ:
   - А вообще то, мы - не звери. По случаю воскресенья, сегодня у вас выходной с 17:00 до 23:00. Вопросы? Да, чуть было не забыл. Это кажется, в первой на днях собирались играть свадьбу? Что ж, не вижу препятствий. Но в свете итоговой проверки, старшим по свадьбе назначаю командира эскадрильи подполковника Долгих. Разойдись!
  
  В понедельник утром на авиабазе Дурасовка приземлился пассажирский Ту-134. На его киле, в отличие от голубых эмблем 'Аэрофлота', красовалась большая красная звезда. Снег к этому времени почти стаял, превратившись в мокрую слякоть. Разбрызгивая в разные стороны грязь, небольшая колонна, состоящая из двух черных 'Волг' и нескольких армейских 'Уазиков' увезла прибывших в неизвестном направлении.
  Несмотря на уже ставшую главной версию катастрофы - попадание постороннего предмета под тягу РУДа, это никак не удавалось подтвердить реальными доказательствами. Спецкоманда, почти как археологи, по крупицам просеивала землю на месте аварии, но так и не могла найти ничего подозрительного. Весь инструмент, принадлежащий самолету, также был в наличии.
  На всякий случай проверили инструмент во всей эскадрилье, но и это не дало никаких результатов. Техник самолета Обручев и старший техник звена Шувалов, которые непосредственно выпускали спарку в тот трагический вылет, неоднократно допрошенные, также не прояснили ситуацию. ЖПС и прочие самолетные документы находились в идеальном порядке.
  Через некоторое время расследование зашло в тупик и начало перетекать в обычную в таких случаях плоскость противостояния армии и Министерства Авиационной промышленности. Комиссия ВВС, в конце концов, родила пространное заключение. В нем министерство недвусмысленно обвинялось в заводских дефектах, повлекших за собой разрушение самолета и гибель личного состава. Министерство, в свою очередь, не осталось в долгу и издало приложение к результатам расследования. Там в категорической форме, отклонялась версия о заводском браке при изготовлении тяг рычага управления двигателем, как бездоказательная. В конце документа делался вывод о нарушении условий эксплуатации самолетов и двигателей в нашем родном полку.
  Чем закончилось это перетягивание каната, мы так и не узнали. На полковом же уровне, крайним сделали командира батальона обеспечения. Его вина состояла в том, что злополучный булыжник оказался в пределах полосы безопасности аэродрома. По результатам короткого разбирательства, комбат был снят с должности.
  Между тем, после похорон Яковлева, оставившего после себя молодую вдову с пятилетним ребенком, жизнь постепенно возвращалась в свое прежнее русло. Казалось, о происшествии можно было забыть. Однако история этим не завершилась. Кто-то вспомнил о поминках в нашей эскадрилье и о происшедшей на них ссоре. И пошла гулять по гарнизону народная версия. Активно распространяемая сарафанным радио, она стремительно обрастала все новыми и новыми подробностями. Получалось, что Шувалов угрожал убить Яковлева и, дождавшись удобного случая, выполнил свое обещание. Здесь существовало два варианта. По первому, Славка, зная о дефекте тяги, вынудил Обручева молчать и выпустить неисправный самолет в воздух. По другой версии, старший техник, пробравшись ночью на стоянку, подсунул под тягу легкоплавкий металлический стержень, который впоследствии полностью сгорел во время пожара. Еще поговаривали, что комиссии удалось выяснить истинные причины авиакатастрофы, но Москва дала приказ замять дело. Произошло это, потому что Шувалов, якобы, приходится внебрачным сыном одному высокопоставленному генерал-полковнику ВВС.
  Наконец, эти разговоры дошли до Рекуна. Он вызвал главного героя слухов к себе, для личной беседы. Напрасно Славка оправдывался, что никого он убить не обещал и не собирался. Особист продолжал колоть его, на предмет, как и что, тот подложил под тягу (прекрасное знание авиационной техники Шуваловым, не было секретом ни для кого в полку). В случае чистосердечного раскаяния, кагэбешник обещал значительно скостить срок. В противном случае, если он до всего докопается сам, то минимум, что ждало старшего техника - это расстрельная статья.
  На дворе стоял ноябрь 83-го года, а не 37-го, поэтому гэбист был сильно ограничен в средствах воздействия на подследственного. Сорок шесть лет назад он запросто смог бы доказать преступную деятельность, вступивших в сговор техников Шувалова и Обручева. Как и то, что она проводилась с молчаливого попустительства инженера полка, которому было приказано совершить убийство советского летчика и уничтожение дорогостоящей техники. Приказ, в свою очередь, отдавали враги народа, пробравшиеся в технические службы дивизии. Они же в свою очередь руководились из единого центра, созданного правнуками белых офицеров, окопавшимися в штабе округа.
  За раскрытие вредительской сети подобных масштабов полковничьи погоны Рекуну были практически гарантированы, но зловредный техник твердо стоял на своем. В конце концов, после нескольких бесед с глазу на глаз, особист временно отступился. Однако Шувалова напоследок предупредили, что дело не закрыто. Это значило, что стороны еще вернутся к этому разговору. Рано или поздно.
  
  
  * * *
  
  
   Через некоторое время на вторую койку в моей комнате поселили нового жильца. Он был офицером 'братского' полка. Звали его Иван Арно. Полурусский-полуэстонец, он одинаково свободно говорил на обоих языках. Еще более странной, чем сочетание его имени и фамилии, являлась его должность - начальник солдатского клуба. В связи с этим, он имел свободный график службы: когда хотел - начинал, когда хотел - заканчивал. Более того, он имел в своем распоряжении машину ГАЗ-66 с водителем и постоянно катался в командировки в Таллин, Вильнюс и Ригу. Мы потеряли дар речи, когда пообщались с ним и выяснили, что в Советской Армии можно служить и таким образом.
  Особенно переживал Кроха. На какое то время, он потерял покой и сон, при каждом удобном случае пытаясь выяснить у Вани, как можно попасть на такую должность. Новичок отделывался общими фразами, не давая никакой конкретной информации, что приводило бывшего комсомольского вожака в еще большее уныние. Сергей вместо того, чтобы мерзнуть на стоянке, тоже бы с удовольствием крутил фильмы про Великую Отечественную войну, пропагандирующие насилие и жестокость в доступной для солдат военно-патриотической форме. Однако зона (первой эскадрильи) цепко держала его за горло своими холодными пальцами.
  Я перенес сведения о такой синекуре довольно спокойно. Что ж, каждому - свое. Или, как любил говорить Панин: кто, на кого учился. Вместо этого, я радовался окончанию моего двусмысленного положения в своей собственной комнате. Похоже, было, что Адам здесь больше не появится никогда.
  Обстановка в полку оставалась напряженной, шансов отпроситься в Ригу не было никаких. Поэтому я дождался, когда Ваня в очередной раз уехал в командировку и сам пригласил Полину в гости.
  И вот она сидит напротив меня в моей маленькой комнатенке в гостинице и с интересом оглядывается по сторонам. Я не слежу за ее взглядом, потому что и так знаю - ничего особенного она не увидит. Две металлические койки с панцирными сетками. Старый платяной шкаф в углу, да стол возле окна, с обглоданными краями, вследствие открывания об него бесчисленного количества пивных бутылок. Картину дополняла пара небольших тумбочек и желтые, выцветшие на солнце занавески на окнах.
  Единственное, что оживляло казенную обстановку, это купленный по случаю приезда жены букетик цветов, стоящий в наполненной водой бутылке из-под молока. Полина между тем начала распаковывать свою сумку. Она доставала из нее одну за другой уже порядком забытые мною вещи: пирожки с капустой, домашние блинчики, консервированные огурчики и грибочки.
  Я сорвал крышку с бутылки приторно сладкого ликера 'Бенедиктин'. Она была заранее приготовлена для торжественного ужина. Два больших граненых стакана играли роль хрустальных бокалов. В это время руки моей благоверной быстро мелькают в воздухе, накрывая, нарезая и накладывая. Несмотря на это, она еще и умудрялась разговаривать без перерыва.
  - Как там мои родители? - я едва успеваю вставить слово.
  - Хорошо все.
  - А как брат? Не деретесь?
  - Нет, все в порядке. Бывают, конечно, недоразумения, но в целом у тебя замечательный брат!
  - Не курит больше? - поинтересовался я.
  Полина рассмеялась в ответ.
  - После того разговора, больше нет.
  Мы оба прекрасно поняли, о чем идет речь. Мой младший брат Федор учился во втором классе. Перед самым моим уходом в армию, я узнал, что он начал курить. Пока эта информация не дошла до отца, я решил поговорить с братом сам. После долгих разъяснений о вреде курения на детский организм, Федя пообещал завязать с этим делом, но в самом конце разговора второклассник, тяжело вздохнув, посетовал:
  - Мне же теперь, наверное, так трудно будет бросить!
  Вкратце поделившись последними новостями о моих родственниках, Полина перескакивает на личную жизнь подружек. Затем плавно переходит к странным событиям, которые начали твориться в Риге после моего призыва в армию.
  С тех пор, как почти год назад умер Генеральный Секретарь ЦК КПСС и четырежды Герой Союза - Леонид Ильич Брежнев, над страной повеяли ветры перемен. Пришедший к власти новый Генсек и бывший Председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов, выдвинул новую программу экономического и социального развития СССР. На бумаге, там было все самое передовое, что только существовало в мире: от промышленных роботов до биотехники и космических технологий. Но как это уже часто бывало в истории нашего государства, оздоровление советской экономики началось с борьбы за трудовую дисциплину, порядком ослабевшую за время правления добрейшего Ильича.
  И началось. Маститые академики со страниц центральных газет приводили выкладки о том, сколько товаров и услуг недополучает общество, если только один советский человек потеряет всего лишь час рабочего времени. А если посчитать за год. А если в масштабах страны. Цифры получались просто катастрофические (академики не зря ели свой хлеб). Было от чего взяться за голову. Действительно, это же так здорово, вот он скрытый резерв! Не нужно тратить деньги на новые технологии, модернизацию производства и компьютеры. Улучши дисциплину, и страна сразу же начнет двигаться вперед семимильными шагами.
  Однако, задачи такой сложности и масштаба по плечу не абы кому, поэтому за дело взялись неподкупные и неутомимые чекисты. В рабочее время начали проводиться летучие рейды по кино, магазинам, баням и паркам. У задержанных людей требовали объяснительные записки, почему они не на работе. Была введена система увольнительных. Твой непосредственный начальник каждый раз подписывал бумагу, куда и зачем он тебя отпустил. Причем отпустил в то время, когда весь советский народ, как один человек, в едином порыве строит светлое будущее страны. В тюрьмы, слава богу, никого не бросали. Правда сообщали на работу, и административные меры иногда принимались довольно суровые.
  Советский народ гудел, как растревоженный муравейник. Откуда-то опять повеяло могильным холодом. Старики начали вспоминать о прежних временах, о серьезных сроках за опоздание на работу и загадочных черных машинах, разъезжающих по городу в ночное время.
  Полина между тем продолжала щебетать, не останавливаясь:
  - Знаешь, я ведь тоже чуть не залетела!
  - Что? Что ты чуть не сделала? - я отвлекся от размышлений, услышав подозрительное слово.
  - В смысле, чуть не попалась. Представляешь, сижу я как-то на скамейке в парке, в обеденный перерыв и книжку читаю. Вдруг двое молодых людей подсаживаются ко мне. Один справа, другой слева, и сразу так, в лоб: 'А что вы девушка здесь делаете в рабочее время?' Я испугалась. Дрожащим голосом объясняю, что у меня обеденный перерыв. Начинаю увольнительную в сумочке искать, а они только смеются, причем нехорошо как-то.
  - А потом?
  - Сую им записку от начальства, а они ржут еще сильнее и спрашивают, как меня зовут. Я говорю: 'Полина'.
  - Ну а они?
  - Они говорят: 'Красивая ты, Полина. Даже сажать жалко!' Потом спросили телефон домашний.
  - Дала?
  - Как же им не дать, они же органы!
  - И чем все закончилось?
  - По вечерам и выходным, говорят, из дома никуда не выходите, мы вам звонить будем. Пригласим для собеседования. Потом ушли. Причем идут и чуть со смеха не умирают. Я так и не поняла, что же тут смешного?
  - А ты у них хотя бы спросила удостоверения?
  - Да какие удостоверения, я чуть со страху не умерла! Думаешь, будут звонить?
  Я смотрел на Полину через налитый в стакан тягучий ликер. Зеленая жидкость размывала очертания, делала их призрачными, нереальными. Неужели, я женатый человек? Почти два года в браке, а все никак не могу поверить.
  
  Полина Углова, коренная сибирячка из Новосибирска происходила из семьи, назвать которую простой советской было очень сложно. Когда-то в стародавние времена, через деревню, где проживали предки ее отца, проезжал сосланный в Сибирь декабрист. С этого дня (а, точнее, ночи) Угловы стали вести свое дворянское происхождение. Правда об этом в семье говорилось только шепотом, по причинам вполне понятным в стране, руководимой партий рабочих и крестьян.
  Но порода дала себя знать. С тех давних пор все мужчины в роду Угловых обладали прямым древнегреческим носом и имели склонность к наукам. Папа Полины, выбился практически в академики и являлся секретным химиком. Настолько секретным, что любая бумажка, выходящая из-под его пера, тут же получала соответствующий гриф. Даже мусор за ним выносили специально подобранные уборщицы в звании не менее майора КГБ. В общем, было только известно, что он продолжает работы средневековых алхимиков, пытавшихся получить золото из свинца или олова. Так как СССР испытывал недостаток даже этих металлов, ЦК Партии решил сделать ход конем и издал секретное постановление. Оно касалось разработки специальных технологий, позволяющих добывать золото прямо из обыкновенной грязи, благо этого стратегического продукта у нас было больше, чем во всех остальных странах мира вместе взятых. Удачное завершение исследований давало реальную и быструю возможность СССР осуществить свои давние планы - догнать и перегнать Америку. Денег на эту программу страна не жалела, поэтому семья химика не бедствовала.
  Полинина мама тоже являлась достаточно неординарной личностью. Дело в том, что все женщины ее семьи обладали сильными паранормальными способностями. Какую-то их прабабку, бывшую польской цыганкой, даже сожгли на рыночной площади в Кракове за умение вызывать дожди и засухи. Вероятно потому, что все предки испокон веков специализировались на проблемах климатических явлений, мама окончила соответствующий институт и пошла работать в метеорологическую службу Новосибирской области, где быстро выдвинулась в начальники отдела прогнозов.
  Понятное дело качество метеопрогнозов оставляло желать лучшего, но на материальное состояние работников отдела это никак не влияло (как впрочем, и везде в СССР). Беда пришла, откуда ее совсем не ждали. Однажды первый секретарь обкома поехал на охоту, естественно проверив перед этим прогноз погоды. Ожидался ясный солнечный день. Вместо этого, попав в лесу под проливной дождь, большой человек стукнул кулаком по столу. 'Привязать премии этих шарлатанов к качеству прогнозов', - кричал он. - 'Не будут угадывать погоду - пусть лапу сосут!'.
  Естественно весь отдел знал о природных способностях своей начальницы. Когда прогноз не оправдывался (а это бывало часто) у нее в кабинете постоянно толпились сотрудницы с заплаканными глазами.
  - Галина Степановна! - умоляли одни. - Совсем обувка у детишек прохудилась. Нам никак нельзя без премии. Разгоните облака!
  - Нет, не могу больше, - упиралась Степановна. - Это столько энергии отнимает. Я потом три дня болею!
  - Ну, пожалуйста! - плакали другие. - Ну, в последний раз! Ну, хотя бы только над обкомом партии.
  Доброе сердце Полининой мамы, в конце концов, сдавалось, и она делала, то о чем ее просили. Во всей области шел дождь, и только над серой бетонной коробкой областного комитета КПСС сияло солнце через огромную дыру в облаках. После этого отдел получал очередную премию на радость всем: и беспартийным, и коммунистам. Хотя справедливости ради, настоящие партийцы могли бы и отказаться от денег, потому что вышеуказанных явлений, согласно канонам социалистического материализма, просто не существует в природе.
   Школьные подружки Полины тоже, как на подбор, были яркими личностями. Они все, как одна, мечтали стать звездами: кто-то знаменитой актрисой, кто-то популярной певицей, в крайнем случае, диктором центрального телевидения. Одна Полина категорически не хотела звездить.
   У нее была мечта, совершенно странная для девушки-подростка (хотя и очень неглупая для женщины зрелых лет). Полина хотела быть Музой. Да, да, именно так - Музой с большой буквы. Как Лиля Брик у Маяковского, как Гала у Сальвадора Дали или Маргарита у Мастера. Гений показывал бы ей свои работы, делился планами на будущее, а она критиковала его и так бы они вместе вошли в Историю. Навечно вдвоем: Гений и Муза, Муза и Гений.
   Однако ей не везло. Вместо вхождения в историю она обычно в них просто влипала. К тому же в школе все пацаны были сплошной серостью - просто глаз не на кого положить. Чтобы приблизиться хоть немного к своей мечте, Полина решила после окончания десятого класса стать критиком. Театральным или литературным, каким получится. Главное начать вращаться в обществе молодых талантов, а там уж она сумеет не проглядеть того единственного, о ком она мечтала всю свою жизнь.
  Как обычно, мама испортила все. Хотя она и разгоняла мыслью облака, но обеими ногами твердо стояла на земле.
  - Ты с ума сошла! - замахала Галина Степановна руками. - Сколько этих самых критиков нужно на всю страну? Десять, двадцать? Опять же профессия, сродни летчику-испытателю, даже опаснее. Чуть что не так сказал или написал и все - враги сбили. А парашютов критикам не выдают.
  Полина пыталась что-то возразить, но мама даже не дала ей открыть рот.
  - Иди-ка ты лучше на дошкольное отделение - будешь заведующей детсадом. Представь, выйдешь замуж за офицера и уедешь с ним на дальнюю точку. Ну, какая там для женщины работа? А детские садики, они везде есть. И детишки твои собственные вместе с тобой под присмотром и вся семья в сытости.
  Девушка представила себе, как она толстая в белом халате ходит и покрикивает на детей, а потом ворует у них еду с кухни. При одной мысли об этом ее передернуло от отвращения. Нет, что угодно, только не дошкольное! И за офицера она тоже замуж не выйдет никогда!
  И тут, случайно появилась информация, что в далекой Риге существует институт инженеров Гражданской Авиации. Она представила себя в голубой облегающей форме Аэрофлота, а главное, где-то очень далеко от маминых советов и поехала в Прибалтику поступать.
  В институте поиск непризнанных талантов, из которых благодаря ее любви и заботе могли бы вылупиться новые Эйнштейны, продолжался. Полина была девушкой очень красивой и недостатка в мальчиках не испытывала. Однако и в Риге выявить потенциального гения оказалось очень не просто. Тогда рамки поисков решено было сузить. Теперь явное предпочтение отдавалось иностранным студентам. Иностранцы казались ей особенными, очень романтичными, загадочными и, соответственно, более способными и одаренными, чем соотечественники. Что поделаешь, перефразируя известную поговорку: 'Нет таланта в своем отечестве'.
  В конце концов, остались три кандидатуры: мужественный и сказочно красивый, похожий на Христа, ливанский партизан, здоровенный, как буйвол иранский принц и белобрысый прибалт. Естественно, все трое учились в том же институте. Полина чуть не сломала голову, пытаясь сделать правильный выбор, но, в конце концов, все решилось само собой.
  Первым отсеялся ливанец. Как оказалось, он у себя на родине партизанил против наших. В смысле, против прогрессивных сил. Будучи настоящей комсомолкой и патриоткой Полина решительно прервала все контакты. Следом пошел иранец, который в реальности оказался простым туркменом, проживающим неподалеку от иранской границы. А кличку 'Принц' ему дали студенты в общежитии из-за его любви к иностранным шмоткам и презрения к честному труду в любой его форме. Оставался один прибалт, но с ним тоже было не все так просто.
  Познакомились они на танцах в родном институте. Первоначальный контакт прошел успешно, и на следующий день было назначено свидание. Полина пришла, но внезапно обнаружила, что совершенно не помнит имя своего нового знакомого. После приветствия она спросила:
  - Ну, куда пойдем, Сережа?
  - Вообще то, я - Саша, - смутился тот.
  - Да? А выглядишь, как Сережа, - сострила Полина.
  Прибалт шутку оценил, и они стали встречаться. Саша имел довольно таки заурядную внешность и не блистал физическими данными, но зато его рот практически не закрывался. Он так и сыпал интересными историями, шутками, анекдотами. 'Наверное, у него есть какие-то недостатки', - думала Полина, - 'но, по крайней мере, скучно с ним не будет. Это уж точно. Ладно, похожу пока, а там глядишь, что-то поинтереснее подвернется'.
  Перелом наступил, когда ее ухажер по секрету поведал ей, что работает на английскую разведку - 'Интеллиженс Сервис'. Оказалось, что он получает двойную стипендию, одну в рублях, другую, в фунтах стерлингов ему переводят на личный счет в швейцарский банк. Якобы у него уже прикуплен на Западе уютный домик и когда-нибудь наступит такое время, когда они вместе полетят в страну небоскребов и шикарных машин. Такой авантюрный поворот привел Полину в восхищение. Решено, она станет подругой Джеймса Бонда. В конце концов, чем Бонд хуже Маяковского? Да ни чем! Она начала готовиться к шпионским приключениям.
  Тем не менее, все опять случилось не так, как рассчитывала девушка. Время шло, Саша продолжал разглагольствовать о своих подвигах, но на 'настоящее дело' ее брать не спешил. В реальной же жизни он искусно маскировался под советского студента, все время ходил с бумажкой, где рисовал какие-то плюсики-минусики, и постоянно лез целоваться.
  К тому времени, когда Саша сделал ей предложение руки и сердца, Полина окончательно поняла, что все эти его рассказы и обещания не более чем лапша на ее широко оттопыренные уши. Никогда ей не держать в руках твердой валюты и никогда у нее не будет собственного домика в Британии, даже на самом краю империи, где-нибудь в забытой богом Канаде.
  Однако теперь изменить что-то было сложно. Красавчик ливанец окончательно продался империалистам, и после получения диплома, женился на богатой американке, укатив за океан. Бугая-туркмена выгнали из института за фарцовку. И что теперь прикажете делать? Ну, что ж, решила Полина, может у Саши талант сказочника? Ведь тот еще, Андерсен! Его бы байки, да на бумагу. Может быть, удастся из него хоть какую-нибудь небольшую книжонку выжать. Ладно, схожу замуж. Где наша не пропадала. Тем более что во всех газетах пишут: война с Америкой вот-вот будет. Помирать, так хоть женщиной!
  Едва супружеская жизнь началась, как у Саши (а это был, конечно, я) тоже появились претензии к своей дражайшей половине. Дело обстояло так. Полинины родители были людьми строгими и скупыми на похвалу. Им всегда казалось, что ребенок может добиться больших успехов, надо только суметь их из него выжать. Несмотря на то, что достаток семьи был гораздо выше среднего, они не особенно баловали дочку, считая, что дорогие вещи или игрушки только портят ребенка. Одним словом, она ни в чем не должна отличаться от своих сверстниц, обыкновенных советских детей.
  В таких спартанских условиях Полина росла, пока однажды серьезно не заболела. Заболев, она обнаружила удивительное изменение отношения к себе со стороны взрослых. Куда только подевались их строгий тон и требовательность. Они внезапно стали бесконечно добрыми и предупредительными. Теперь можно было смотреть телик после десяти вечера и есть конфеты пригоршнями, а новую куклу не нужно выпрашивать - ее покупали тут же без звука. Пытливый детский ум сделал необходимые выводы. Хочешь, чтобы люди относились к тебе хорошо, нужно чтобы тебе не завидовали, а наоборот, жалели. Если хочешь, чтобы жалели - нужно быть больным человеком.
  Вместе с тем, Полина являлась законченной перфекционисткой, у которой все должно быть только идеальным. В детстве она плакала над каждой четверкой в школе, повзрослев, возненавидела малейшие отклонения своего организма от нормы. Даже на простой насморк, который другие люди не замечают, она бросала все силы, и средства пока не побеждала его. Полина отдавала борьбе за здоровье столько сил и времени и так гордилась достигнутыми результатами, что даже придумала собственную поговорку. Когда она хотела подчеркнуть полную никчемность человека, Полина говорила: 'Он даже вылечиться не может!'
  Таким образом, здесь присутствовало явное противоречие между желанием быть абсолютно здоровой и желанием болеть, чтобы тебя все жалели. После мучительных раздумий Полина нашла для себя новую формулировку, способную примирить непримиримое. Звучала она так: 'Быть совершенно здоровой, но выглядеть, как смертельно больная'.
  Беда была в том, что и эта формула в жизни не работала. Полина мечтала об идеальном здоровье, но, несмотря на все ее усилия внутри что-то время от времени скрипело, хрустело, кололо. С другой стороны, она хотела выглядеть, как поэтесса серебряного века: худая, бледная, с чахоточным румянцем на щеках и длинной пахитоской в тонких пальцах. Из зеркала же на нее смотрела полная сил и здоровья, кровь с молоком, молодуха. Ну, кто поверит, что она болеет? Это приводило Полину в отчаяние.
  Точно в такое же отчаяние ситуация приводила меня. Я начал понимать, что первое и самое главное требование, которое предъявлял к своей будущей жене - хорошее здоровье, увы, горело синим пламенем. Теперь я постоянно являлся свидетелем одной и той же сцены. По утрам, Полина, еще лежа в постели, сосредоточенно ощупывала себя со всех сторон, тщательно прислушиваясь к ощущениям собственного тела, потом шла к телефону. 'Светка (Ирка, Ленка), а у тебя такое было?' - слышалось мне через закрытую дверь. - 'Когда вот тут режет, а здесь, как бы чешется. Я думаю это...'. Далее следовал диагноз.
  'Боже, до чего же бывает обманчивой внешность', - думал я. - 'А на вид - такая здоровая. Или, может быть на самом деле - здоровая, а просто прикидывается больной? Ничего не понимаю!'. В это время Полина лихорадочно листала подшивку журнала 'Здоровье' и медицинскую энциклопедию. Затем, следовал визит к врачу. Далеко не все из них могли подтвердить диагноз или даже найти у нее хоть какое-нибудь заболевание. Однако пациентка проявляла фантастическое упорство и ходила к специалистам до тех пор, пока не находила такого, кто бы подтверждал, что она абсолютно права. Полина была полна решимости вылечиться, не смотря ни на что, мечтая умереть совершенно здоровым человеком.
  В вопросах семейной жизни моя супруга проявляла достаточную гибкость и склонность к поиску взаимоприемлемых решений. Однако существовали принципиальные моменты, когда Полина стояла насмерть и не шла ни на какие компромиссы. Одним из таких краеугольных камней, как раз и являлся этот непрекращающийся процесс лечения. Ее несгибаемое упорство и моя неудовлетворенность существующим положением должны были рано или поздно привести нашу молодую семью к серьезной размолвке. И однажды, это произошло.
  Когда Полина в очередной раз 'смертельно' заболела, то выяснилось, что от этой болезни ей может помочь только мумие. Она потащила меня с собой на базар, где, как рассказали ей подружки, можно было раздобыть это чудо-лекарство. Пока моя супруга ходила по базару поступь ее была быстра и упруга, а глаза горели каким-то фанатическим блеском. Я обреченно тащился вслед за ней, считая эту идею абсолютно идиотской. 'Да, такое интенсивное лечение может выдержать только железное сибирское здоровье', - мелькали мысли у меня в голове, но скандалить не хотелось, и я помалкивал.
  Наконец, мы остановились возле какой-то толстой тетки. Перед ней на прилавке лежала расстеленная газета, а на газете, что-то разложенное маленькими кучками. Это 'что-то' сильно напоминало куриный помет.
  - Вот! - радостно ткнула в ближайшую к ней кучку Полина. - Покупаем?
  - Сколько стоит? - без энтузиазма спросил я продавщицу.
  - Двадцать пять рублей, - не моргнув глазом, отвечала та.
  - Сколько?! - закашлялся я. Стоимость этого куска явного дерьма равнялось почти четверти моей зарплаты инженера. - А это точно мумие? Что-то не похоже.
  Тетка смерила меня презрительным взглядом с головы до ног и процедила сквозь зубы:
  - Молодой человек, если вы не разбираетесь, то лучше помолчите. Мне брат привозит из Киргизии. Он там живет и сам его лично в горах собирает. Так что, двадцать пять - это еще дешево. И вообще, когда речь идет о здоровье жены, цена не должна играть никакой роли. Если вы, конечно, любите ее и счастья ей желаете.
  Эти слова упали на хорошо удобренную почву. В глазах у Полины блеснули слезы. Она резко развернулась и пошла прочь. Возле выхода с рынка скучал пожилой мужчина, продававший лотерейные билетики. Моя жена уже прошла мимо, но вдруг вернулась и подошла к нему.
  - Один, - сказала она, протягивая деньги.
  Продавец счастья покрутил ручку. Пестрые билетики начали весело пересыпаться перемешиваясь. Когда барабан остановился, мужчина открыл маленькую дверцу. Полина решительно засунула руку внутрь и вытащила билетик. Я с недоумением наблюдал за происходящим. Моя супруга, между тем, разорвала защитную оболочку и достала небольшую бумажку, которая находилась внутри. Кинув на нее взгляд, она удовлетворенно кивнула головой, довольная результатом.
  - На, подавись! - с этими словами, клочок бумаги перекочевал из ее рук в мои.
  Все еще до конца не понимая, что происходит, я развернул смятый билетик. Там значилось: 'Выигрыш - 25 рублей'.
  Всю дорогу до дома мы молчали, а потом Полину прорвало:
  - Ты сегодня совершил очень подлый поступок. Ты пожалел денег для самого близкого человека, когда он находится в таком тяжелом положении... Ты просто не любишь меня! Это хорошо, что я умираю. Все равно, не хочу жить с таким жадобой!
  - Ты умрешь, конечно! - не выдержал я. - Такие, как ты, стонут, болеют постоянно... Потом, глядишь, уже здорового мужа похоронила, затем детей. Вот уже и внуки на подходе, а она все болеет и болеет... Да ты со своим здоровьем нас всех еще переживешь. Но если все-таки такое чудо случится, не волнуйся, я тебе хорошую надгробную надпись придумал: 'Саша, а ты не верил, что я болела!'. Нравится?
  - А я тебе напишу на памятнике: 'Он прожил дешево!'.
  Мы отвернулись в разные стороны. 'Идиот!' - со злостью думал я про себя. - 'Экзаменационную зачетку у нее перед замужеством проверял. Надо было лучше спросить справку от врача!'.
  Полина в это время смотрела в окно. Ее взгляд был устремлен куда-то в даль. По щеке катилась большая слеза. 'Я больше уже никогда не буду счастлива!' - тихо шептали ее губы.
  
  
  * * *
  
  
   Неожиданно наступила ясная теплая и солнечная погода, около +15 градусов. Никогда бы не поверил, что на дворе конец ноября.
  Сегодня - день предварительной подготовки, время - сразу после обеда. Мы, с Женькой Петровым сидим на самолетных подвесных баках, неторопливо беседуя. Разговор крутится вокруг сцены, которую я наблюдал сегодня.
  Перед обедом возле эскадрильского домика появился мотоцикл особиста. Рекун подошел к инженеру и о чем-то спросил. Они перебросились несколькими фразами, и затем Тихонов зашел в домик. Через некоторое время он вернулся обратно, неся в руках трехлитровую банку с некой прозрачной жидкостью. Кагэбешник радостно заулыбался, осторожно погрузил хрупкий груз в коляску мотоцикла, затем пожал инженеру руку и уехал. Я догадался, что в банке был технический спирт и возмутился:
  - И все-таки Женька, не понимаю. Спирт в полку в дефиците. Почему Тихон дает его Рекуну? Он же никак особисту не подчиняется. Да и в друзьях у него явно не ходит.
  - А что тут понимать? Особист, он и в Африке - особист. Любому жизнь может испортить. Что там, Тихону. Хоть и самому Нечипоренко.
  - Служи честно, тогда и Рекуна бояться не нужно.
  - Да ты как не старайся, все равно где-нибудь проколешься. И тогда во многом от него будет зависеть, как твой промах классифицировать. Ведь одно и то же можно расценить, как служебную халатность, а можно, как умышленное вредительство. Чувствуешь разницу? Даже если ты и совсем без греха, все равно однажды захочешь поехать послужить в какую-нибудь там страну Лимонию. А без согласования с особистом, тебя могут послать только в Забайкалье. Эх, неплохая у Рекуна должность. Я бы и сам сейчас от такой баночки не отказался!
  - Выпить захотелось? В это воскресенье у Шувалова день рождения. Придешь? Он приглашал.
  - Нет, не могу. Вечером в наряд заступаю - начальником гарнизонного патруля, - вздохнул Петров.
  - Ну, попатрулируешь немного и давай подваливай.
  - А бойцов я своих патрульных куда дену? Нет, рисковать не хочется. Лучше похожу, подышу свежим воздухом. Может быть, какую-нибудь молодую красивую и временно свободную бабенку удастся задержать. За нарушение форм... одежды.
  - Откуда в гарнизоне свободные бабы? Пара незамужних официанток, да школьницы. Все остальные - жены офицеров и прапорщиков.
  - Я сказал не 'свободную', а 'временно свободную'.
  - Что ты имеешь в виду?
  Женька посмотрел на меня, хитро прищурившись, потом нараспев проговорил:
  - ВПП - одна, а полка - два...
  - А причем здесь это? - не понял я.
  - Чего тут непонятного? Полеты в основном ночные, так? Оба полка летают по очереди. Сегодня братский полк работает, а мы в это время пасемся у их жен. Завтра ночью летаем мы, так они окучивают наших. Хорошо, что я холостой!
  - Ты что это, серьезно? - я смотрел на Петрова, стараясь понять, шутит он или нет.
  - Куда уж серьезнее. Зато, все довольны. Мужики думают, что они самые хитрые - двух мамок сосут. Женщины от двойной ласки расцветают. Процент разводов в гарнизоне самый низкий по ВВС. Сам подумай, ну какой смысл разводиться. Сейчас у тебя и муж, и любовник. Оба, заметь, герои-авиаторы! А разведешься, то останутся только сладкие воспоминания.
  - Ну, ты и загнул!
  - Загнул или не загнул, а только.... Шухер!
  За разговорами мы не заметили, как к укрытию подъехал эскадрильский тягач. Из его кабины вылез Тихонов и направился к нам. Мы встали с нагретых солнцем баков.
  - Петров, Анютов, какого хера вы тут расселись? Что, в Сочи на пляже? Почему не работаем? - еще издали заорал капитан.
  - Предварительная подготовка на девятнадцатом самолете выполнена, - бойко отрапортовал Женька.
  - Чего? Петров, не компостируй мне мозги! Я сам - бывший техник самолета. На авиационной технике хоть 24 часа в сутки работай, все равно мало будет, однозначно.
  - А у меня все в порядке, - заупрямился мой коллега.
  - Я тебе покажу порядок! Дай мне свой ЖПС. Хочешь, я тебе сейчас запишу десяток дефектов, однозначно, стопроцентно? Даже не подходя к твоему самолету!
  - Записывайте, - Женька был спокоен, как удав. - Я их устраню также - не подходя к своему самолету.
  Инженер выматерился:
  - Погоди, доберусь я до тебя! А ну, вы оба, по укрытиям бегом марш! Чтобы через секунду я вас здесь не видел, однозначно!
  
  Славкин день рождения праздновали в гостинице. Собралась почти весь техсостав второй эскадрильи, без инженера. Из первой, был только друг Шувалова - Лихоткин. Из третьей эскадрильи не пригласили никого.
  Мы быстро накрывали на стол. Вместо скатертей стелили газеты, открывали банки с консервами, расставляли водку. Славка подготовился к празднику основательно. Чтобы удивить приятелей, он где-то раздобыл жуткий дефицит: баночку черной икры и немного малосольной семги.
  Светило в окно заходящее солнце и у всех было прекрасное настроение, располагающее к интеллигентной беседе.
  - Шувалов, - подкалывал Славку радист Филонов, - ты, что хочешь сказать, что это настоящая икра? Скажи честно, наверное, просто купил несколько банок кильки и выковырял из нее глазки.
  - Точно, Филон! - поддержал друга Телешов. - А вот это - не красная рыба, - офицер ткнул пальцем в семгу. - Это - селедка, вымоченная в марганцовке.
  Шувалов сделал вид, что жутко обиделся:
  - Эй, орелики, быстренько отошли от стола! Дед, проследи, чтобы ни одна сволочь им не налила.
  - Да и водки, маловато будет! - встрял Лихоткин. - Зажался Шувалов проставиться по-человечески. Зажался!
  - О, еще один тормоз появился. Так, уже три человека не пьют. Теперь уж всем точно хватит, - парировал именинник.
  - Это все из-за того, что в плохом месте служим. На самолете всего только 3 литра спирта. Да и тот, инженер керосином разбавляет, чтобы не сливали, - сокрушенно покачал головой Борзоконь.
  - А ты дружи с начальником группы радистов и все у тебя будет, - посоветовал кто-то.
  - Ладно вам, ребята. Сами знаете, спиртом Тихон заведует. Я только разливаю, что дадут, - скромно опустил глаза главный радист эскадрильи.
  - А что, и так сойдет. Правда, Телешов? - снова подал голос Филонов, который после Славкиного замечания подвинулся еще ближе к столу. - Спирт с керосином, - начал он, довольно правдоподобно копируя голос Птицына, - лучшее средство от глистов и империалистической пропаганды.
  Офицеры дружно рассмеялись.
  - Помню, мы как-то раз, летели на учения и сели в Барановичах - там перехватчики МиГ-25 базируются. Вот где лафа! - мечтательно произнес Телешов. - Почти 200 литров чистого спирта на самолет! Представляете? Там для заправки спиртом ездит такой же заправщик, как у нас керосином, с вечно пьяным прапорщиком за рулем. Технота ее так и называет - 'пьяная машина'.
  - Аналогичный случай на тему спирта произошел лет семь примерно назад,- поддержал разговор Борзоконь, как обычно делая ударение на букве 'а' в слове 'случай'. - Служил я тогда в полку, где на вооружении стояли истребители-перехватчики Су-15. Есть такой маленький городишко в Латвии, Вайнеде - называется, с ну о-о-о-чень большим аэродромом первого класса.
  - Дед, где ты только не служил! - удивился Шувалов. - И в Забайкалье, и на эстонщине, и на латвийщине...
  - А тянет все равно к женщине! - невозмутимо продолжил фразу капитан. - Я сейчас не об этом. Так вот, в самолет заливается примерно 40 литров спиртеца. Не МиГ-25 конечно, но тоже приятно. То есть, спирт у нас водился. Следили за ним, конечно, контролировали, но понемногу все имели. Однако служил у нас технарь Славик, со странной фамилией Слюнявый. Так этот кадр тащил нагло, по-крупному. И была у него традиция - как в отпуск едет, обязательно с собой канистру спирта тащит.
  Присутствующие внимательно слушали, а капитан тем временем продолжал:
  - Короче, собирается он как-то раз в очередной отпуск и вызывает его к себе командир эскадрильи. Предупреждает Славу, что сам лично придет проверить его самолет накануне. И если хоть одного грамма спирта не досчитается, то переведет Слюнявого из нашего полка на Новую Землю - снег убирать. Тот, мол, так точно, все понял, разрешите идти. На следующий день, поздно вечером, перед самым отъездом со стоянки, заявляется комэск. Ну что, говорит, как обещал, пошли твой самолет смотреть. Пошли они. Забрался командир наверх, смотрит - все печати целы. Покачал комэска головой и стал печати срывать. Старый был, опытный. Много видел на своем веку. Снял печати, открывает горловину - спиртовой бачок полный. До самых краев! Только комэска тоже, не пальцем деланный. А вдруг там вода? Наклоняется, нюхает. Нет, все в порядке - спиртом пахнет. Может, разбавлен чем-нибудь? Сует палец в горловину, затем достает и облизывает. Чистяк! Никаких сомнений. Ну что тут делать? Закрывает, опечатывает бачок и уходит. А назавтра вся гостиница видит, как Славик тащится на автобусную остановку, сгибаясь под тяжестью канистры. Мы: как же ты это умудрился? А он только ухмыляется и молчит. Да, не сразу мы догадались, как он это делал...
  Рассказчик замолчал, делая эффектную паузу.
  - Не тяни кота за хвост. Рассказывай! - выкрикнул кто-то.
  Дед ухмыльнулся:
  - А делал он это очень просто. Там, на заправочной горловине спиртового бачка, стоит съемный фильтр. Представляете, как он устроен? Небольшой сварной стакан из металлической сетки, в виде усеченного конуса. Он вставляется в горловину и фильтрует заливаемую жидкость. На Су-15, его диаметр около четырех, а длина где-то сантиметров двадцать. Так вот, наш изобретатель, после того, как слил спирт из бачка, вытащил фильтр и надел на него презерватив с обратной стороны. Потом засунул фильтр с одетой на него резинкой обратно и залил туда спирт до краев...
  Взрыв хохота прервал рассказ капитана. Телешов рухнул на койку, как подкошенный. По щекам Филонова текли слезы. Лихоткин изо всех сил стучал кулаком по газете 'Красная Звезда', покрывающей стол.
  Минут через пять все, наконец, успокоились.
  - Ну что, пить-то будем? - поинтересовался Шувалов.
  - Ты - именинник. Ты и банкуй, - народ с вожделением столпился возле стола.
  Славка начал сдвигать стаканы вместе, чтобы обеспечить одинаковую разливку. Внезапно раздался стук, и в дверь пролезла голова начальника штаба первой эскадрильи - капитана Самохина. Он медленно обвел глазами комнату, словно разыскивая кого-то, пока не встретился взглядом с Лихоткиным. Короткое мгновение они смотрели друг на друга. Вдруг техник резко вскочил и вскрикнул:
  - Секундочку!
  Он поднял вверх указательный палец, плеснул себе с полстакана водки и залпом выпил. На все это у него ушло не более пары секунд. Начштаба, не успев войти, торчал из-за двери, открыв рот.
  Когда стакан опустел, Лихоткин поднес зеленый рукав кителя к своему носу. Он шумно и смачно потянул воздух и затем расслабленно опустился на кровать. По лицу техника медленно расплывалась идиотская улыбка.
  - Что-нибудь случилось, товарищ капитан? - спросил Лихоткин своего начальника штаба.
  - Нечипоренко только что отстранил старшего лейтенанта Костина от обязанностей дежурного по полку, - отозвался Самохин, - за нарушение формы одежды. Ну и все такое... Нужно его срочно заменить кем-нибудь из нашей эскадрильи.
  - Ну что вы, товарищ капитан, какой наряд? Вы же сами видите, я уже пьяный.
   Не прощаясь, голова скрылась за дверью. Через секунду из коридора послышался отборный мат. Своды гостиницы вздрогнули от хохота во второй раз.
  - Лихота - сукин сын! Как ты догадался, что он тебя в наряд хочет запрячь?
  - Так это же, элементарно Ватсон! Начштаба, в воскресенье, в наш клоповник просто так, для удовольствия, не припрется. А дальше - дело техники. Я ведь среди вас один из первой эскадрильи....
  
  
  * * *
  
  
  Первого декабря, в первый день зимы, как по расписанию, выпал снег. Шувалов шел в гарнизонный военторг за пивом, которого, как обычно, не хватило. Будучи в плохом настроении, по причине недопития и паскудной жизни, он со злостью пинал кусочки льда, попадающиеся ему на дороге.
  В тесном помещении продуктового отдела магазина, несмотря на поздний час, стояло несколько женщин. Находились они здесь постоянно, то ли в ожидании привоза колбасы, то ли проводя очередное собрание женского клуба. Скорее всего, дамы совмещали и то, и другое.
  Славка начал пробираться поближе к прилавку, с пьяным нахальством отвечая на просьбы не толкаться:
  - Пропустите бабоньки, пропустите. Я не за колбасой. Мне без очереди, у меня дети маленькие плачут. Пивка пососать просят.
  На полпути к цели, его вестибулярный аппарат внезапно дал сбой. Абрек споткнулся и непременно упал, если бы не успел ухватиться за что-то. Восстановив равновесие, он обнаружил, что держится за чью-то необъятного размера грудь. Представив, как должна выглядеть со стороны эта забавная сценка, он пьяно ухмыльнулся и уже собрался принести свои глубочайшие извинения, но не успел. Помещение магазина огласил возмущенный женский крик. От сильнейшей оплеухи Шувалов отлетел в сторону и упал на кого-то. Снова раздался крик, теперь уже детский, затем, громкий плач. Звякнуло разбитое стекло.
  Слава начал встать на ноги, возмущаясь:
  - Вы что? Сдурели совсем!
  Ответом ему был многоголосый хор:
  - Вот же, сволочь, какая!
  - Ты не в свинарнике!
  - Нечипоренко нужно пожаловаться, пусть примет меры!
  Сориентировавшись в пространстве, Шувалов увидел молодую женщину, стоящую к нему спиной и поднимающую с пола плачущего мальчишку. 'Это должно быть на него я упал', - сообразил Славка. Рядом с ними лежала авоська с разбитой бутылкой молока и какими-то пакетами из серой оберточной бумаги.
  - Извините. Это не я.... В смысле, я не хотел. Я сейчас помогу.
  Женщина повернулась, и Славка поперхнулся последним словом. Это была Наташа Яковлева - жена его погибшего командира. Тот человек, с которым он хотел бы сейчас встретиться меньше всего.
  - Ненавижу! Ты всю жизнь мне поломал! - медленно произнесла Яковлева, глядя прямо в глаза офицера.
  Слава физически почувствовал на своем лице каждое из ее слов, как будто это были плевки. Хмель мгновенно выветрился из головы. Мозги сделались кристально чистыми, и только в висках что-то стучало, как тяжелый колокол. Пятясь задом, он добрался до выхода.
  - Смотрите, угробил человека, а сам гуляет в свое удовольствие!
  - Паразит! И как только таких земля носит! - неслось ему вслед.
  Голоса вдовы не слышалось в этих выкриках, но и того, что она сказала, было уже более чем достаточно.
  На ватных подгибающихся ногах Шувалов зашел к себе в комнату и зажег свет. Из зеркала, что висело напротив двери, на него смотрело мертвенно бледное, как у покойника лицо. Сквозь пряди черных волос обильно проступала седина.
  'А ведь мне еще нет и тридцати!' - подумал Слава. - 'Все, с завтрашнего дня завязываю со спиртным. И вообще, пойду к командиру, упаду ему в ноги. Пусть переводит в другой полк. Куда угодно, хоть к черту на рога, только бы подальше отсюда!'.
  
  В ожидании тягача, технический состав столпился возле длинного стола, где происходило нешуточное сражение между двумя признанными мастерами игры в домино - Паниным и Шуваловым.
  - Четыре-шесть. У тебя такие есть? - издевательским тоном интересовался Славка.
  - В Греции все есть. А чего нет в Греции, есть во второй эскадрилье. Пожалуйста! - как обычно не лез в карман за словом Панин.
  - А если мы вот так зайдем? Что, жарко стало? - Шувалов с насмешкой оглядел соперника. Тот был одет в два свитера, теплые ватные штаны, доходящие до середины груди и валенки.
  - А я работаю под девизом: 'Детям нужен здоровый отец'. Тебе холостяку этого не понять. Три-один.
  - Дублюсь. Что ты на это скажешь?
  - Все, Абрек, ты приплыл! - азартно выкрикнул Панин и с силой впечатал в стол костяшку домино. - Рыба!
  Глядя на своего озадаченного соперника, он добавил:
  - Потренируйся сначала в ясельной группе детсада, прежде чем садиться играть с профессионалами. Это тебе не пуп консервной банкой чесать. Тут думать надо!
  Шувалов бросился грудью на столешницу, пытаясь схватить Панина рукой. Но тот, ловкий, мгновенно среагировал и отпрянул в сторону. Умирая со смеху, офицеры смотрели, как выигравший, будто бы в страхе, убегает от проигравшего. Они бегали вокруг стола до тех пор, пока Панин не вписался головой прямо в живот, выходящего из своего кабинета инженера. Тихон охнул, но устоял на ногах.
  - Вы что, еще на стоянке не набегались? Хотите вторую смену? - поинтересовался капитан, откашлявшись.
  - Нет, не хотим! - раздалось со всех сторон.
  - Ладно, выходи строиться. Тягач пришел.
  В этот момент, он заметил чью-то личную печать, валяющуюся на полу.
  - Вот, раздолбаи! Кто потерял? - грозно вопрошал Тихонов, поднимая находку. - Ты, Панин?
  - Никак нет, товарищ капитан, - проверил свое имущество Сашка. - А какой там номер? Покажите-ка.... А, так это Женькина. Петров? Где Петров?
  - Убыл уже. Он сегодня ответственный в казарме, - подсказал кто-то.
  Инженер протянул печать Панину:
  - Передать Петрову, однозначно. Сегодня же! - и повернувшись к остальным, продублировал ранее отданную команду: - Выходи строиться!
  Во время посадки в машину, тезка обратился ко мне:
  - Слышь, Санек, ты сейчас на ужин?
  Я кивнул головой в знак согласия.
  - Не в службу, а в дружбу. Занеси Женьке печать. Там тебе от столовой недалеко.
  После ужина я тронулся в сторону казармы, где Петров выполнял обязанности 'ответственного'. Обязанности эти были мне уже известны. Каждый вечер одному из офицеров эскадрильи, полагалось ночевать вместе с солдатами подразделения, чтобы контролировать порядок. Как он мог его контролировать, а главное, зачем, для меня оставалось загадкой. Ведь в казарме уже находились: старший сержант, старшина эскадрильи, дежурный по полку и еще много кого, кто должен был выполнять те же функции. Зачем там еще нужен какой-то 'ответственный'? Но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
  Женьку я нашел в коридоре казармы рядом с каптеркой. Это было небольшое помещение, где хранилось постельное белье, обмундирование и инвентарь нашей эскадрильи. Петрова со всех сторон обступали пятеро солдат - азербайджанцев. По красному, как у рака лицу моего напарника, я понял, что тот находится в крайней степени возбуждения.
  - Ключи от каптерки! Быстро, я сказал! - требовал он, протягивая руку к стоящему перед ним младшему сержанту Мамедову, заведующему каптеркой.
  - Зачэм вам? - упрямо повторял тот, опираясь на молчаливую поддержку земляков.
  - Я тебе сейчас покажу, 'зачэм'! Чтобы после отбоя в каптерке водку не жрали!
  - Какая водка? О чем говорыте? Зачэм обижаетэ?
  - Ты еще не знаешь, как я могу тебя обидеть! Ключи!
  - Это ви так говорытэ, потому что ви офицэр. Потому что я вам отвэтить нэ могу.
  - Что, ты сказал? Ты это серьезно? А ну пошли, - Женя сразу повеселел. Кожа на его лице снова приобрела нормальный оттенок.
  - Ага, а завтра командыр жаловаться побегишьте?
  - Кто, я? Сам, смотри, не побеги. Открывай, давай, каптерку, - Петров потянул Мамедова за рукав к двери. - Или ты испугался?
  Каптерщик, почти на голову возвышавшийся над офицером, презрительно посмотрел на него сверху вниз.
  - Кто ыспугался? Я ыспугался? Я ныкого нэ боюс! - и стал открывать дверь.
  Я растерянно смотрел на земляков Мамедова, не совсем представляя, как нужно вести себя в таком случае. Они, в свою очередь уставились на меня.
  Вначале в каптерке было тихо. Потом послышался шум возни, звуки падающих предметов, сдавленные крики. Еще через пару минут появился Женя, прижимающий к губе носовой платок:
  - Вот же, черт длиннорукий. Достал все-таки...
  Увидев переминающихся с ноги на ногу солдат, он ткнул пальцем в сторону каптерки:
  - Ну что уставились? Идите, забирайте своего придурка. И предупреждаю, это только начало. Если еще жалобы услышу, что вы кого-то хоть пальцем тронули, буду разбирать с каждым отдельно!
  Сказав это, Петров устремился к туалету. Когда он уже удалился от меня шагов на двадцать, я внезапно вспомнил, зачем приходил и бросился ему вдогонку.
  
  
  * * *
  
  
   Металлическая передняя кромка снегоуборочной лопаты противно скребла по бетонке. Снег валил крупными белыми хлопьями, и я уже с трудом различал Петрова, который невдалеке, как и я, чистил подъездную рулежку к своему укрытию.
   Не знаю, за что получают деньги наши метеорологи, но сегодня опять вытащили самолеты для полетов впустую. Приближался крупный снежный заряд - пришлось возвращаться назад в зону. Он не заставил себя долго ждать и вскоре воздух наполнился миллиардами белых мух, атакующих землю. Немедленно поступила команда техникам на уборку снега. И вот, обеспечивая круглосуточную боеготовность полка, мы гребем свои рулежки, в то время, когда батальон обеспечения бросил все свои силы на очистку взлетной полосы.
  'Вжик-вжик'. Методично ходит взад-вперед моя лопата. Дело продвигается медленно - снег падает почти с такой же скоростью, что я работаю. Стоит очистить рулежку с начала до конца, а на ней уже лежит почти такой же слой. 'Вжик-вжик'. Сгреб-кинул. Сгреб-кинул. Сгреб-ки....
  Внезапно мою поясницу пронзила резкая боль. Казалось, будто кто-то загнал в позвоночник раскаленный гвоздь. Согнувшись почти пополам, я оперся на лопату, пытаясь найти наиболее безболезненное положение. Что произошло, мне стало понятно сразу.
  Однажды, когда я еще был студентом 2-го курса института, нас послали в колхоз на картошку. Несколько дней пришлось поползать на четвереньках по полю под проливным дождем. Поэтому когда возникла потребность выделить двух человек на работу в картофелехранилище, я с радостью вызвался. Работа была не сложной - наполняй мешки картошкой, да складывай в гурты.
  Поначалу все было здорово, пока после двадцатого мешка у меня не произошел тот самый, первый в моей жизни прострел поясницы. Я согнулся и медленно сполз на землю прямо там, где стоял. Меня тут же на попутке отвезли в колхозную гостиницу, где я благополучно пролежал на койке в позе зародыша почти целую неделю. Только после этого мне удалось встать и потихоньку двигаться. Опыт был короткий, но достаточно запоминающийся. С того раза я понял, что при приступе радикулита существуют только два лекарства: время и тепло.
  Однако к сегодняшней ситуации этот опыт мало подходил. Лечь прямо на снег на холодную бетонку - настоящее самоубийство. Уже через полчаса от меня останется только окоченевший занесенный снегом труп. Я решил постоять немного, потом потихоньку доползти до своих товарищей и попросить о помощи в уборке моего участка.
  Черное изваяние в технической одежде неподвижно застыло посреди рулежки - малейшее движение или даже вздох отдались по всему телу сильнейшей болью. Снег между тем шел все сильнее и сильнее и, наконец, сделался таким густым, что в двух метрах уже ничего невозможно было разглядеть. Стало ясно, что ждать помощи бесполезно. Дело не в том, что кто-то не захотел бы мне помочь, а в том, что в таких условиях техники вряд ли успевали очищать даже свою собственную территорию.
  Я повис на лопате. Оставалось только надеяться на какое-нибудь чудо. Однако чуда не происходило, а ситуация между тем продолжала ухудшаться. Через некоторое время я понял, что стоять неподвижно больше не могу. Мою поясницу начинал сковывать холод, даже в перчатках немели руки. Ногам в валенках было чуть легче, но надолго ли хватит и их? И что делать со снегом? Ведь кроме меня, его некому чистить. Я огляделся вокруг - моя рулежка была покрыта толстым белым слоем. Можно начинать все сначала!
  От полной безысходности, меня захлестнула волна гнева. В этот момент я ненавидел свое собственное тело. Ведь это из-за него приходилось сейчас стоять в чистом поле, как полному идиоту. Ну, ничего, я тебе покажу! Сейчас узнаешь, как издеваться надо мной! Я продвинул лопату на пару сантиметров, сгребая снег. Невыносимая боль яркой вспышкой отозвалась в мозгу, в глазах потемнело. Практически вслепую я снова немного двинул лопатой, в ярости приговаривая: 'Вот так! Так тебе, получи!'
  Я чистил бетонку в состоянии какого-то умопомрачения, при каждом новом движении ожидая боли и одновременно желая ее. Слезы ручьями текли по моим щекам. Сначала я пытался вытирать их, потом перестал, и теперь они застывали ледяной корочкой на моих щеках. Я греб, подчиняясь придуманному мною ритму: маленький гребок - еще один - потом, еще один - несколько секунд отдыха - отвалить снег в сторону. Сердце мое ухало, как колокол, пытаясь выпрыгнуть из груди. Чтобы не потерять сознание я громко считал, стараясь не сбиться: раз, два, три. Стоп. В сторону. И снова: раз, два, три....
  В этом снежном аду перестали существовать какие-либо ориентиры времени и пространства. Вокруг стояла сплошная белая пелена, и трудно было понять, где верх, где низ. Иногда мне начинало казаться, что я гребу снег вверх ногами и тогда, чтобы окончательно не сойти с ума приходилось снова начинать свою детскую считалку: раз, два, три...
  Внезапно что-то изменилось. Я даже не сразу понял, что. Когда до меня, наконец, дошло, то я с удивлением остановился. Оказалось, я мог вполне нормально передвигаться и не только грести, но даже и бросать снег. Боль отступила! Конечно, она не ушла полностью. Поясницу все еще тупо тянуло, от нервного перенапряжения дрожали руки и ноги, но это уже все была просто чепуха! Я стоял счастливый и от меня шел пар, как от паровоза. Снег, еще недавно властвовавший надо мной безраздельно, теперь лишь беспомощно таял на моем разгоряченном лице.
  Я был поражен. Кажется, мне удалось вылечить самого себя от жесточайшего приступа радикулита, да еще в такие кратчайшие сроки. Действительно, армия - лучший санаторий. Я начал понимать, почему люди в войну стоя по грудь в ледяной воде, ютясь в сырых землянках, часами лежа неподвижно в снегу под огнем снайперов не болели ни радикулитом, ни простудными заболеваниями.
  Снежный заряд между тем прошел, и теперь вместо огромных белых хлопьев с неба летела какая-то ледяная крупа. Поднялся сильный ветер и окончательно сделал дальнейшую очистку снега бесполезной. Ты делал один гребок лопатой и тут же на это место ветер приносил из ближайшего сугроба в пять раз больше, чем ты только что убрал. Кажется бессмысленность того, чем мы занимались, дошла, наконец, до нашего командования и был получен приказ возвращаться в эскадрильский домик. Начинало потихоньку темнеть.
  
  - Ну что Сашок, полегче тебе? - поинтересовался Панин, когда я рассказал им с Дедом, что со мной произошло.
  - Ничего, теперь жить можно, - ответил я. - Конечно, еще болит, но никакого сравнения с тем, что раньше. Вот выйду на гражданку и брошу эту долбанную самолетную специальность к едрене-фене. Запатентую свой метод нетрадиционной медицины и начну лечить людей от радикулитов. Только нужно чтобы сердце у пациента здоровое было. Уж сильно мой метод радикальный. У меня самого пару раз чуть мотор не остановился.
  - Да, сердце это очень важно. Особенно в нетрадиционной медицине, - согласился Борзоконь. - Аналогичный случай произошел в 79-м, на авиабазе Листвянка, в Иркутской области.
  Мы втроем потихоньку брели в сторону домика, отворачиваясь от ледяной крошки, летевшей нам прямо в лицо. Позади нас, примерно в сотне метров, шли Гусько с Петровым. Женька, которому любые погодные условия были нипочем, о чем-то говорил, оживленно жестикулируя. Юра, слушал, спрятав нос в меховой воротник технической куртки.
  Дед между тем продолжал свою историю. Гарнизон, о котором шла речь, был довольно большим, но оторванным от цивилизации. До ближайшего города почти полтораста километров, до железнодорожной станции - пятьдесят. Рейсовые автобусы в Листвянку не ходили, а личные машины мало кто из офицеров имел. Добирались в основном гарнизонным транспортом с оказией. Короче, тот еще был геморрой. С другой стороны вокруг красивейшие места. Рыбалка, охота, ягоды с грибами. Казалось, чего там, живи и радуйся - век города не видать.
  Однако был у такой жизни один серьезный недостаток. Большая часть офицерского состава Листвянки и их жен была моложе 30 лет, а культурный досуг практически отсутствовал. Ну что делать молодежи по вечерам, особенно в осенне-зимний период? Ну, не считая водки, конечно. Понятное дело самое доступное это - любовь. От тоски любили друг друга много и сильно, особенно не разбирая, своя или чужая. Чужая - даже лучше! А презервативы в гарнизон последний раз завозили еще при китайцах. В смысле в те времена, когда это еще была их исконная территория. Неудивительно, что женщины в Листвянке попадали в интересное положение довольно часто. Однако не у всех и не всегда было желание рожать.
  - Понятное дело, - перебил капитана Панин. - Слишком дорогим удовольствие выходит. Это как купить один раз билет в кино, а потом платить до конца жизни за содержание кинотеатра, ремонты и амортизацию.
  Мы с Дедом улыбнулись. Сашкино сравнение показалось нам любопытным, а главное очень жизненным.
  - Точно! - согласился капитан и продолжил. - Казалось бы, какие проблемы?
  Из дальнейшего повествования выяснилось, что они все-таки существовали. Начальником листвянского гарнизона являлся генерал-майор Сиворакин, который был человеком старой закалки и мыслил в государственном масштабе. В связи с этим он прекрасно понимал, что ошибки генералов в будущей войне может компенсировать только непрерывное поступление новых солдат, и как можно в больших количествах.
  Поэтому, несмотря на то, что в Листвянке была своя медсанчасть укомплектованная хорошими врачами, включая гинеколога, аборты в ней категорически запрещались. Местным женщинам приходилось как-то выходить из положения. Они и выходили. В основном это происходило с использованием подсобных средств, известных еще при крепостном праве.
  Однако природа не терпит пустоты, и однажды на помощь им пришла живая техническая мысль. Додумался до нее один прапорщик - заведующий тренажерным классом. Он то и взялся делать аборты всем желающим. Всего - десять рублей и полная анонимность гарантируется.
  - Чего-то не понял, - удивился я. - Если бы это прапор в санчасти работал, ну тогда ладно. А если он техник, как же это возможно?
  - А для техников нет нечего невозможного! - даже не моргнул глазом Борзоконь. - Ну, догадайся с трех раз, как он с этим справлялся?
  Я на некоторое время призадумался, потом посмотрел на тезку в поисках ответа, но старший техник тоже недоуменно пожал плечами.
  - Не знаю, - сдался я, наконец.
  - Эх, вы, - видно было, что капитан остался доволен нашей несообразительностью. - А делал он их..., - Дед выдержал театральную паузу, - ...при посредстве тренажера катапультного кресла!
  Мы с Паниным забились в судорогах от смеха. Этот тренажер представлял собой обыкновенное самолетное кресло, закрепленное на длинном установленном вертикально рельсе. Время от времени летный состав должен был проходить тренировки на этом агрегате, чтобы не расслабляться и не забывать, за что жует летный паек. Подопытный садился, дергал за ручки, срабатывал пороховой заряд, и кресло взлетало вверх. Дойдя до верхнего края рельса, оно тормозилось о специальный амортизатор и медленно спускалось
  вниз на исходную позицию. Естественно все происходило, как при реальном катапультировании - со страшной силы ударом под задницу и ужасающими перегрузками. Мы представили себе, как пациентка со свистом взлетает вверх, а нежеланный плод, в точном соответствии с законами физики, остается на кресле.
  - И чем история закончилась? - спросил я, когда мы с Паниным наконец-то обрели дар речи.
  - Чем, чем..., - вдруг погрустнел Борзоконь. - Наверное, тем, чем и должна была закончиться. У баб конечно здоровья, как у дурака махорки. Даже самая больная из них, в силу своей бабской конституции, самому здоровому летчику сто очков вперед даст. Но и на старуху бывает проруха. У одной клиентки оказался порок сердца, и она прямо там же в кресле коньки отбросила. Прапора, понятно - в тюрягу. Аборты, правда, после этого генерал разрешил.
  - Эх, панове, вот всегда у нас так на Руси, - вздохнул Панин после некоторого молчания. - Давят самый талантливых и предприимчивых. Мужику бы Нобелевскую, а его на нары!
  Я перекинул на другое плечо тяжеленный ящик с самолетным инструментом. Ледяной ветер, как бешеная собака, бросался на нас со всех сторон. Он пытался сбить с ног, резал мелкой крошкой кожу лица, забирался в штанины брюк, кусая за голое тело. Мои мысли постоянно крутились вокруг комплекта нижнего белья, лежащего в шкафу в моей комнате. Я так еще ни разу его и не использовал. Слава богу, мы уже возвращаемся назад. Впереди меня ждала гостиница, теплая постелька и отдых для наболевшей поясницы. Я посмотрел на Панина с Дедом, идущих рядом со мной. Высоко подняв меховые воротники зимних курток и, засунув руки глубоко в карманы, они упрямо двигались вперед, наперекор разбушевавшейся стихии.
  Внезапно, нас обогнал командирский 'Уазик' и притормозил рядом. Из-за свиста ветра мы не услышали его приближение. Дверь открылась и из машины высунулась голова Нечипоренко. Оценив погодные условия, и секунду поколебавшись, он решил не выходить наружу. За его плечами была видна холеная рожа солдата-водителя, явно недовольная тем, что командир 'напустил холоду в кабину'. (Вот дружище, тебя бы сейчас простым механиком на стоянку!)
  Мы вытащили руки из карманов, изобразили стойку 'смирно' и приложили красные от холода руки к головным уборам. Подполковник, своим обычным невозмутимым взглядом, окинул наши скрюченные фигуры. Потом козырнул в ответ на наше приветствие и спросил:
  - А вы знаете, товарищи техники, что с нами со всеми будет, если американцы нас в плен захватят?
  От такого провокационного вопроса мы сразу перестали дрожать на ледяном ветру. Даже острый на язык Панин молчал, растерянно хлопая глазами. Однако Нечипоренко, словно не ожидая от нас ответа, продолжил:
  - Так вот, летчиков сразу же расстреляют, а техникам отрежут воротники на куртках и зашьют карманы.
  - Зачем? - разом выдохнули мы.
  - А, сами вымрут от холода, как мамонты. Инженера своего не видали?
  В гостинице, я первым делом бросился к шкафу в поисках своего нижнего белья. Глядя на себя в зеркало, я не мог отделаться от мысли, что оно не кажется мне таким же уродливым, как раньше. Напротив, очень элегантные, небесно-голубого цвета кальсончики сидели на мне, как влитые.
  'Теперь еще поглядим, кто раньше вымерзнет', - думал я, - 'мы, или те, кто нас в лагере охранять собирается. Самое главное, никогда с нижняком не расставаться, а уж он то, ни в бою, ни в плену не подведет!'. Проведя рукой по гладкой и теплой поверхности материала, я осознал, что в крышку гроба моей беззаботной гражданской жизни вбит последний гвоздь.
  
  
  * * *
  
  
   Я подышал на замерзшее стекло, проделав небольшое отверстие. Окно выходило на юг. Значит, если сейчас мысленно провести отсюда прямую линию, то возможно, ее конец упрется прямо в порог моего подъезда в Риге. Почему-то именно по выходным, мысли о доме приходят чаще всего. Может быть от безделья?
  Алик, Юра и я лежали на кроватях, разморенные обильным ужином. В соседней комнате шумно отмечали какое-то событие. Хлопнула дверь - это вернулся из наряда Крохоборцев. Увидев стол, заваленный объедками и грязными тарелками, Сергей брезгливо поморщился:
  - Что за свиньи! Пожрали, так неужели трудно убрать за собой? Кто это будет делать?
  - У нас авиационный закон уборки со стола, - лениво откликнулся со своей койки Гусько.
  - Это как? - не понял Кроха.
  - Как, как, - передразнил товарища Алик. - Вот, к примеру, кто убирает по морскому закону? Тот, кто самый последний.
  - В пехоте - тот, кто самый молодой, - продолжил мысль я.
  - А в авиации - тот, кому мешает! - подвел итог Гусь и зевнул.
  - Свиньи! Как есть свиньи! - безнадежно махнул рукой Сергей и пошел к шкафу переодеваться.
  После некоторого молчания мы с Аликом заговорили о женщинах.
  - Все-таки самые классные бабы - это блондинки! - мечтательно произнес Бармин. - Холодные, сдержанные, недоступные. Знаешь, как заводят! Небольшая аккуратная грудь, но ноги, непременно от ушей, как в кино.
  - Даром не надо! То ли дело, знойные брюнетки с пышным бюстом. Особенно, если еще глазки голубенькие.... Все, бери меня тогда голыми руками! - не согласился я со своим другом.
  - Да кому ты нужен? Кто станет об тебя руки марать? Если только в резиновых перчатках.... Мечтатели хреновы! Можно подумать, вам что-нибудь предлагают, - влез в разговор, жаждущий мести Кроха. - Еще харчами перебирают. В нашей ситуации я лично выбираю верность жене. Тут, как в пословице: 'Лучше синица в руках, чем журавль в небе'.
  - Ну и держи свою 'синицу' правой рукой покрепче, а другим не мешай мечтать о высоком, - съехидничал я.
  - Да, сам ты! Знаешь..., - Сергей захлебнулся от возмущения, но тут его перебил Юра:
  - А у меня была одна знакомая - гандболистка, - тихо сказал он. - Так вот, когда она сжимала мне рукой голову - я терял сознание.
  Мы переглянулись. Тема была исчерпана. Так точно, и в двух словах, описать женскую суть, мог только Гусько.
  Пьянка в соседней комнате внезапно затихла. Раздались гитарные аккорды, и чей-то низкий приятный голос негромко запел:
  
  Ты помнишь салон Петербурга?
  Канделябры и платья у дам.
  И как безразлично-спокойно,
  Ты патрон заряжал в барабан.
  
  Была русской сегодня рулетка,
  Револьвер был заместо крупье.
  Смерть-бесчестье иль счастье-удачу,
  Что подарит фортуна тебе?
  
  Несколько нестройных голосов, подтянуло песню вместе с солистом, видимо это был припев:
  
  Мы жизнь свою ставим на карту
  И пусть нам не часто везло.
  За бога, царя и за веру,
  Хотя уже нет ничего!
  
  - Ух, ты, и хто ж ето у них такой талантливый? - издевательским голосом произнес, Алик наливая себе кипятка в кружку. - Где чай? Гусь, ты не видел?
  - Нет, не видел, - отозвался тот, - наверное, куда-то завалился.
  - Не к тебе в желудок, случайно? - усмехнулся Кроха.
  - Хватит на меня бочки катить! Вот он, - огрызнулся Гусько, поднимая свою подушку. - Специально что ли подложили?
  Крохоборцев снова криво улыбнулся, и мы начали чаевничать. Песня, между тем, разливалась по всему этажу, как по бескрайней казацкой степи:
  
  Ты вчера был гвардейский полковник,
  А нынче в стрелковых цепях,
  Ты со смертью играешь в орлянку
  В этих снежных кубанских полях.
  
  Почернели златые погоны,
  Холод, раны и нечего есть,
  Но без промаха бьет трехлинейка,
  И осталась без пятнышка честь.
  
  Десяток луженых глоток одновременно подхватили припев так, что закачались своды гостиницы:
  
  И пусть нам раздали шестерки,
  Ты карты швырни на сукно.
  За бога, царя и за ве-е-е-ру,
  Хотя уже нет ничего-о-о...
  
  За бога, царя и за веру,
  Хотя уже нет ничего!!!
  
  - Смотри-ка, Рекун явно свои деньги не отрабатывает. Полная гостиница белогвардейцев, а он и ухом не ведет, - прокомментировал пение Юра.
  - Что-то скучно, - зевнул Кроха. - Может, в картишки срежемся? Где они? Гусь!!! Блин...
  - Юра в этот раз ни при чем, - заступился я за товарища. - Ребята из комнаты напротив взяли поиграть. Сейчас схожу, заберу.
  Я выпрыгнул из-за стола и рывком распахнул дверь. Мой рывок оказался таким резким и неожиданным, что какая-то женщина едва успела отскочить в сторону. Это была администратор нашей гостиницы.
  - Незаконных кипятильников, нагревательных приборов не имеем? - спросила она неуверенным голосом, всем своим видом показывая, что просто случайно проходила мимо.
  - Нет, и примусов не разжигаем тоже, - ответил я, стуча в комнату напротив.
  - Хорошо, - кивнула администратор и поспешно пошла по направлению к лестнице.
  На мой стук никто не откликнулся. Вероятно, хозяев не было дома. Вернувшись, я озабоченно поинтересовался:
  - И чего это хозяйка возле нашей двери трется?
  - А ты не знаешь, Шурик? - прищурился Кроха.
  - Нет, - пожал я плечами.
  - Она же - жена нашего особиста.
  - Опля, мы под колпаком у Мюллера, - чему-то вдруг обрадовался Гусько.
  - Да, погоди ты. Чего ей нужно от нас? - не унимался я.
  - Вы фильм '17 мгновений весны' смотрели? - начал развивать свою мысль Сергей. - Помните, почему Мюллер впервые начал подозревать Штирлица? Все вокруг говорят: война проиграна, наши генералы - дерьмо, фюрер - идиот и неврастеник, а Штирлиц, отвечает, что мол, не все потеряно. Наша армия еще сильна и полководческий гений фюрера себя обязательно покажет. Так и здесь, если офицер не пьет, не курит, по бабам чужим не таскается и аккуратно пишет конспекты по марксизму-ленинизму (при этом Кроха выразительно посмотрел на Алика, у которого были самые лучшие конспекты), то им должно начать интересоваться КГБ...
  - Заткнись идиот! - хором зашипели мы на него. На цыпочках я подошел к двери и прислушался. За дверью было тихо. Я приоткрыл ее и осторожно выглянул в коридор - никого.
  - Что-то выпить захотелось, - сказал, не переваривающий спиртного, Юра, когда я вернулся назад в комнату: - Давайте я сбегаю.
  - Ладно, это мы как-нибудь организуем, а вот где нам баб взять? - задумчиво почесал затылок примерный семьянин Кроха.
   - Руки прочь от моих конспектов! - неожиданно заорал Алик и все удивленно посмотрели на него.
  
  Прошло то время, когда полеты были для меня чем-то особенным, превратившись в рутинную работу. Давно меня уже не контролируют, как во время первого вылета. Во всяком случае, не больше, чем остальных. Давно уже моя техническая форма лоснится от грязи и масла. Обветрилось лицо, огрубели руки, перестали вымываться траурные каемки из-под ногтей.
  Эстонская зима, своими, то внезапными снегопадами, то потеплениями и, сопутствующими этому туманами, внесла изменения в график полетов полка. В связи с неустойчивой, зачастую нелетной погодой, большая часть полетов теперь планировалась на дневное время. Часто бывало, вытащишь самолет на ЦЗ, постоишь часика два - три и назад, в укрытие - летать нельзя. Вот, как например, сегодня.
  Кроме внешних, со мной произошли и некоторые внутренние изменения. Прежде всего, я возненавидел снег 'всеми фибрами души', как сказали бы классики. Легкие безобидные снежинки, летящие с неба, стали вызывать у меня злость или приступ депрессии. При одном их виде у меня начинает ломить спину и отниматься натруженные руки, ибо чистить рулежки приходилось, чуть ли не каждый день. Целые Гималаи сугробов уже возвышались за моими плечами, воздвигнутые обычной деревянной лопатой. Люди, выходящие по своей воле зимой на улицу и катающиеся на лыжах или коньках, вместо того чтобы сидеть и греться в теплом помещении, кажутся мне просто ненормальными.
  Все более и более моя жизнь начинает определяться двумя животными инстинктами: есть и спать. Из-за многочасового нахождения на свежем воздухе есть хочется постоянно. Ранние подъемы на полеты и поздние отбои научили меня засыпать мгновенно, в любом месте и в любом положении. Стоило мне только прилечь на чехол на полетах или сесть на скамейку эскадрильского тягача, как я тут же засыпал, склоняя голову на промасленную грудь. Одним словом, классика жанра. Как сказал незабвенный Александр Сергеевич во второй главе 'Евгения Онегина': 'Вечно грязный, вечно сонный наш технарь авиационный!'. А может быть, это и не из 'Евгения Онегина'. И даже не из Пушкина. А может быть, этого вообще никто и никогда не говорил. Просто и так понятно.
  Я всем весом налег на рычаг водила, поворачивая колеса передней стойки. Самый опасный момент: они должны переехать направляющий рельс створок укрытия под углом близким к прямому. В противном случае колеса могут резко вывернуться, рычаг вырвется из рук и самолет поедет самостоятельно, по одному ему известной траектории.
  Уф, пронесло! Слегка подпрыгнув на рельсе, сначала задними, а потом и передними колесами, 20-ка заезжает в укрытие. Я отсоединил буксировочное водило. Ну вот, почти все. Остался последний штрих - закрыть ворота. Зацепляю конец металлического троса за створки, другой за крюк топливозаправщика, выполняющего сегодня функции тягача и, командую бойцу-водителю:
  - Пошел!
  Бетонные громадины сдвигаются с места и ползут навстречу друг другу. Неожиданно, заправщик дергается и глохнет. Стальная струна провисает, створки останавливаются на полдороги. Водитель вновь запускает двигатель и резко трогает с места. Раздается громкий хлопок и словно огромный бич со свистом опускается на бетонку в полуметре от меня. Удар такой силы, что во все стороны летят искры и бетонная крошка.
  Едва я успеваю понять, что произошло, как створки, постояв секунду на месте, начинают, набирая скорость, раскатываться в разные стороны. Сейчас, они похожи на неуправляемый товарный состав без паровоза, который мчится, сметая все на своем пути.
  Бац! Это правая половинка ворот с размаху врезается в ограничительный упор и со страшным грохотом останавливается. Бум! Это левая створка, как таран срывает упор и с лязгом съезжает с рельса на землю. Ее верхний край начинает медленно наклоняться в сторону, где на рулежке стоит топливозаправщик.
  Солдат, выглянувший из кабины посмотреть, что случилось, среагировал мгновенно. Он выскочил наружу и в два огромных прыжка оказался на безопасном расстоянии. Многотонная створка, верхний край которой отклонился от вертикальной плоскости почти на метр, замерла в неподвижности, словно Пизанская башня. Все это, произошло в считанные секунды.
  Глядя на лежащие на земле обрывки троса, с размочаленными, торчащими во все стороны проволочными концами, я внезапно понял, что бы случилось, пролети он чуточку правее. А получилась бы - 'Техник без головы' - книжка-ужастик для подростков, увлекающихся авиацией.
  От представленной картинки, на лбу моем мигом выступила испарина. Ноги мелко и противно задрожали. Я бессильно опустился на самолетное водило. Водитель заправщика, оценив свою работу, подошел, виновато пряча глаза:
  - Что делать будем, товарищ лейтенант?
  Не в силах сказать ни слова, я просто махнул рукой в сторону батальона - езжай, мол. Тот еще немного помялся, затем полез в кабину. Красные габаритные огни автомобиля быстро исчезли из вида. Я остался один, и волна нечеловеческой усталости накрыла меня с головой.
  Нужно было что-то предпринимать. Нужно доложить о происшествии, но я сидел не шевелясь. Странное безразличие овладело мной. Мне стало абсолютно все равно, что произойдет. Я просто сидел, не чувствуя холода, без единой мысли в голове. Сидел и смотрел, как быстро густеют зимние сумерки. Я знал, что вся эскадрилья давно уже переоделась и готова к отъезду домой. Я знал, что тягач не тронется с места, пока все до единого человека не будут в сборе - таков порядок. Я знал, что все ждут только меня, однако это сейчас меня тоже не волновало.
  Не знаю, сколько времени прошло, может минута, может несколько часов. Наконец на рулежке, ведущей к моему укрытию, появился эскадрильский тягач, ослепив меня светом фар. Дверь открылась, и оттуда выпрыгнул Панин. Быстро оценив обстановку, он слегка присвистнул, потом, как ни в чем, ни бывало, спросил:
  - Ты что тут, ночевать собрался? Давай, самолет опечатывай быстренько и в машину. А то народ уже заждался.
  Я с трудом разлепил спекшиеся губы:
  - Скажи, зачем мы живем? В чем смысл жизни, если нам не дано даже знать, что будет завтра?
  - Почему же не дано? Завтра, вызовем из ТЭЧ подъемный кран и сварку. Поставим створку на место. Потом приварим новый упор. Вот, и все. Садись в кабину быстрее! - и, глядя на мою поникшую голову, добавил: - Как говорит наш замполит: 'Будь ты проще - и за тобой массы потянутся!'
  'Все, не могу больше', - устало подумал я. - 'Скорее бы уже война, да в плен сдаться!'.
  
  Ночью мне приснился техник без головы. Было полнолуние, и где-то глухо ухал филин. Промасленная куртка техника отливала серебром при лунном свете. На плече привидение держало похожий на огромную сардельку тормозной парашют. Все самолеты находились в закрытых на ночь укрытиях, и несчастный неприкаянно слонялся по опустевшей зоне, в поисках места, куда бы этот парашют засунуть.
  И горе тому, кто случайно встретится на его пути!
  
  Старший лейтенант Шувалов мурлыкал себе под нос популярный мотивчик. Время было вечернее. Свежевыпавший снег засыпал тротуары, и пешеходы использовали проезжую часть, накатанную машинами. Тусклые фонари, то схватывали в свои желтые объятия колеблющуюся человеческую тень, то снова отпускали, позволяя ей слиться с темнотой. Редкие прохожие поспешно пробегали мимо Славы, торопясь по своим делам. Иногда он козырял старшим офицерам и снова лишь полумрак одиночества, да скрип снега под сапогами.
  Дойдя до поворота к гостинице, Шувалов внезапно увидел две темные фигуры, идущие ему навстречу. Одна была большая, другая - маленькая. Ему показалось, что он узнал, кто это и, не желая испытывать судьбу, офицер будто бы случайно перешел на другую сторону. По мере сближения, его волнение нарастало, пока не перешло в состояние, близкое к отчаянию. Черт побери, ну за что же мне это! От хорошего настроения не осталось и следа. Ошибки быть не могло - навстречу ему шла Яковлева вместе с сыном.
  Раньше, до гибели капитана, Славка видел его супругу всего несколько раз, да и то издали. Единственное, знал, что ее зовут Наташей. Теперь, после последней встречи в военторге, он мог мгновенно узнать ее в любой толпе. Сейчас они были совершенно одни на дороге и поэтому, надвинув шапку на глаза, Абрек прибавил шагу, пытаясь, как можно быстрее проскочить мимо них.
  Неожиданно, Яковлевы тоже изменили направление, и перешли на его сторону. Уже совершенно не заботясь, как это будет выглядеть, Шувалов торопливо метнулся обратно на противоположную обочину. Каково же было его удивление, когда они вновь последовали за ним, перехватив его на середине дороги. Понимая, что ситуация становится идиотской, Слава остановился.
  Откуда-то изнутри начинала подниматься волна злости. 'Опять скандалить будет!' - с раздражением думал Шувалов. - 'Что я ей, в конце концов, пацан что ли?'.
  Они стояли друг напротив друга и молчали. Мальчишка настороженно изучал незнакомого дядю, прижавшись к ноге матери. Проезжающая грузовая машина согнала их на край дороги и за шумом ее двигателя, Славке то ли послышалось, то ли было произнесено на самом деле:
  - Извините, за то, что я тогда.... Помните? Я не должна была... Я не имела права так говорить. Как-то все сразу навалилось. Простите меня, пожалуйста!
  Уходящая женщина почти скрылась в полумраке, волоча за собой упирающегося сынишку, а Шувалов все смотрел ей вслед. Невысокого роста, с опущенными плечами и одетая во все темное, она была сейчас похожа на маленькую сухонькую старушонку.
  'Вот же, бедная баба!' - подумал Славка. Потом набрал пригоршню снега, помял его в ладони и машинально сунул в рот.
  
  
  * * *
  
  
  Утро 26-го декабря 1983 года не предвещало ничего особенного. Как всегда, Тихон орал, распекая кого-то за нерасторопность и, ставил задачи на день. В самом конце построения, он внезапно прервался на полуслове, и, увидев в строю меня, удивленно поинтересовался:
  - Анютов, а ты что тут делаешь?
  - Я тут служу Родине, - огрызнулся я.
  - Так, ты же уже целый день, как в отпуске! - капитан, словно не понял моего юмора.
  - Как?! - опешил я. - В каком отпуске?
  - В ежегодном. Тебе что, не сказал никто? Давай, дуй, однозначно, в строевой отдел за проездными документами. Гусько, тебя, кстати, тоже касается.
  Мы продолжали переминаться с ноги на ногу, опасаясь подвоха. Видя нашу нерешительность, инженер широко улыбнулся, что бывало с ним нечасто:
  - Ну, если вы уже без нас не можете.... Так и быть, оставайтесь, - милостиво разрешил он.
  Такая перспектива моментально привела нас с Юрой в себя. Мы медленно вышли из строя и, постепенно ускоряя шаг, направились в сторону штаба, ежесекундно ожидая громкого смеха сзади. Однако ничего подобного не произошло, что означало - мечта об отпуске неожиданно стала явью.
  По дороге я вспомнил любимую поговорку Панина: 'Солнце жарит и палит - в отпуск едет замполит. Птица мерзнет на лету - в отпуск гонят техноту!'. Как он был прав! Действительно, чего я ожидал? Что нас отпустят в июле? Спасибо хоть за это.
  Ранним утром следующего дня я шел по рижским улицам, жадно глотая морозный зимний воздух. Рядом со мной шагал Алик, которого, как и меня, в тот же день отпустили (выгнали?) в отпуск. Мы, как лесные дикари, удивленно озирались вокруг. Это был совсем другой, порядком уже забытый мир. Мир, где люди имели право не выходить на улицу, если была плохая погода. Мир, где радовались выпавшему пушистому снегу и, где, самостоятельно определяли, когда одевать, а когда снимать зимнюю шапку.
  И начался мой отпуск, где жизнь казалась бесконечным праздником. Мы с Полиной почти не вылезали из гостей, стараясь навестить максимальное количество друзей. Мужчины, в основном выпускники гражданских вузов, осторожно интересовались об условиях выживания в армии для офицеров-двухгодичников. Женщины, в свою очередь, удивлялись, откуда у меня такой превосходный загар уже в январе месяце.
  Я сыпал направо и налево армейскими шутками и анекдотами, над которыми, сам же долго потом смеялся в полном одиночестве. Потом поднимал тосты за тех, кто нас защищает, пока мы водку пьем. И уже порядком приняв на грудь, клялся, что любимый город может спать спокойно - авиационные техники геройского 666-го полка начеку и готовы сражаться до последней капли крови. До самой последней капли крови самого последнего летчика.
  Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. Быстро пролетело время, подошел к концу и мой отпуск. Сидя на жестком сиденье автобуса, увозившего меня назад в Таллин, я всю ночь не мог заснуть, то ли от неудобства, то ли от чего-то совсем другого. Справа от меня ворочался Бармин, вероятно по той же самой причине.
  Через несколько часов мы, наконец, выгрузились возле родного КПП. На часах было 6:45 утра. Дул сильный ледяной ветер, пронизывающий до костей, отвыкшее от холода тело. Скрипел под ногами снег. В утреннем полумраке, слева от дороги, светлело пятно офицерской гостиницы.
  Внезапно, волна смеси страха, гнева, отчаяния и еще чего-то непонятного, охватила меня так сильно, что я даже остановился. Каким же я был идиотом, что поехал в этот отпуск. Привык к технарской доле, тянул потихоньку свою лямку, и все было нормально. Насколько легче служить, если не знаешь, что где-то есть другая жизнь. Еще хуже, если той, другой жизни не существует вовсе. Она просто приснилась тебе в темном рейсовом автобусе, но теперь причиняет невероятную боль. На самом деле, единственная реальность в мире - эта заснеженная дорога, ледяная пороша, режущая лицо и могильный пронизывающий холод...
  - Шура, не спи - замерзнешь! Давай пошли быстрее, через час построение.
  Голос Алика вывел меня из задумчивости и, очнувшись, я, наконец, сдвинулся с места. Далее, все происходило, как на автопилоте: приход в гостиницу, переодевание в военную форму, завтрак. И, вот, наконец, родная эскадрилья, стоящая в ожидании утреннего построения.
  Я потихоньку становлюсь в строй, здороваясь с технарями. Через какое-то время, меня замечает командир звена и удивленно интересуется:
  - Анютов, ты, что там стоишь скромно, как красна девица? Давай бегом к комэску представляться!
  - Чего делать?
  - Ты что, не знаешь? Ну, прямо беда с вами, двухгодичниками. Когда прибываешь из отпуска, командировки, болезни, словом любого длительного отсутствия, положено представляться своему командиру. То есть, докладывать, что ты прибыл, все в порядке и так далее. Чтобы он знал, что ты снова поступил в его распоряжение. Понял?
  - Так точно.
  Я подошел к командиру эскадрильи и доложил о моем прибытии. Паханов мрачно оглядел меня с головы до ног и слегка кивнул. Занимая свое место, я увидел, как подбежал, задержавшийся в столовой Алик и тоже встал в строй. Так как вторая и первая эскадрильи стояли на плацу рядом, мы с Барминым находились буквально в нескольких метрах друг от друга.
  - Ты чего стоишь Алик? - начал я издалека.
  - Мне что, лечь? - мой друг был явно не в духе.
  - Иди к комэске представляться! - перешел я к сути дела.
  - Это еще зачем?
  - Дубина! Ты что, порядка не знаешь? - произнес я голосом знатока армейских уставов. - Когда возвращаются из отпуска или еще, откуда, всегда представляются своему командиру.
  - А не врешь? Что, прямо каждый раз, когда из отпуска? - Алик выглядел озадаченным.
  - Точно говорю. Я сам только что представился.
  - Правда, без балды?
  - Да, клянусь тебе.
  Бармин отбросил последние сомнения и стал пробираться вперед, где перед строем первой эскадрильи, стояли что-то обсуждая, комэск и один из летчиков. Со своего места мне было хорошо видно, как за несколько шагов до командира, Алик изобразил переход на строевой шаг и, подойдя вплотную, вскинул ладонь к козырьку фуражки. Подполковник Долгих отвлекся от разговора и повернулся к Бармину.
  - Товарищ подполковник, разрешите представиться, - громко, на весь плац, отчеканил Алик. - Я - лейтенант Бармин!
  Здравствуй Армия! Твои блудные дети-двухгодичники вернулись.
  
  
  * * *
  
  
  Звук повторился. Теперь он сделался еще настойчивее. Мое сознание упорно не хотело возвращаться в реальный мир из глубокой пропасти сновидений. Однако в дверь уже стучали ногой:
  - Шура, вставай! Через полчаса полковое построение.
  Я узнал голос Алика. Раздражению моему не было предела:
  - Какое еще на хрен построение? Сегодня - воскресенье! У меня может быть хоть какая-нибудь личная жизнь?
  - Вставай, давай! Это ты с Нечипоренко обсудишь.
  Мои глаза, наконец, открылись и, уже более миролюбиво я поинтересовался:
  - Что случилось?
  - Откуда я знаю, - стало слышно, как Бармин хлопнул дверью своей комнаты.
  Я попытался сесть на кровати и тут же упал назад на подушку. Голова раскалывалась на части. В теле была такая слабость, что даже пошевелить мизинцем казалось героическим усилием. Вчера бурно отмечали уход на дембель - трое наших друзей-двухгодичников стали гражданскими людьми. Если бы я только знал, что сегодня на службу, уж конечно не стал бы пить. Но что выпито - то выпито, обратно в бутылку не зальешь.
  Нужно было вставать и собираться, пусть даже через силу. Прежде всего, хотя бы сесть на кровати. После третьей попытки мне это удалось. В глазах прыгали кровавые мальчики, сердце пыталось выскочить из грудной клетки. Восстанавливая взбесившийся пульс, я зафиксировал свое положение, упершись лбом в холодную металлическую раму койки.
  Кровать напротив, принадлежащая Ване, пустовала. Он еще вчера укатил в очередную командировку. В окно сквозь неплотно закрытые занавески глядело серое февральское утро. Пару дней назад снег полностью растаял и, от этого оно казалось еще мрачнее.
  Я пришел в себя от громкого стона: 'Пить! Пить!'. Это стонал мой внутренний голос, душа, весь организм. Я с трудом поднялся и зашарил по углам в поисках какой-нибудь жидкости. По закону подлости, все имеющиеся в комнате бутылки были пусты. В надежде, я постучал в стенку и крикнул:
  - Слышь, отцы! Чего-нибудь попить есть?
  - Сами бы не отказались, - до меня донесся ответ из соседней комнаты.
  - Черт! - выругался я и поплелся в туалет.
  Здесь меня ждало новое потрясение. Открытый кран пустил короткую ржавую струйку, потом в нем что-то забулькало и, он замолчал. Нет воды! Что за невезенье! Придется терпеть до завтрака. Я стал одеваться. С брюками удалось справиться довольно быстро, но застегнуть трясущимися руками пуговицы на форменной рубашке, оказалось сущей мукой.
  Наконец, и этот рубеж героически преодолен. Я подошел к зеркалу, поплевал на ладони и пригладил вздыбленные волосы. В целом, оставшись доволен своим видом, я вспомнил, что нужно побриться. Точнее, это необходимо было сделать еще в пятницу. В субботу, ради парко-хозяйственного дня бриться - значит, не уважать себя. Я, естественно, не стал этого делать, за что получил замечание от инженера. Сегодня, в воскресение, на меня из зеркала смотрела страшная трехдневная щетина. Пойти на построение в таком виде представлялось совершенно немыслимым.
  Ну что ж, побреемся. Я воткнул в розетку вилку электробритвы, но она и не подумала отзываться привычным жужжанием. Еще не до конца веря в свою 'удачу', я щелкнул выключателем света. Так и есть, электричество тоже закончилось! Ладно, воспользуемся станком. Отыскивая в тумбочке безопасную бритву, я внезапно вспомнил, что для нее необходима все та же вода. Мои зубы заскрипели от злости - круг замкнулся!
  Нужно было что-то предпринимать. Я окинул взглядом комнату в поисках спасения. Стол, кровати, шкаф, пустые бутылки в углу... Стоп! Отмотать кадр назад. На столе - большая молочная бутылка с засохшими цветами, которыми встречал Полину, еще до отпуска. А в ней - вода! Много воды! Хватит и попить и побриться.
  В то же мгновение трупики цветов полетели в мусорное ведро, я поднес бутылку к лицу и, чуть было не потерял сознание от исходящего оттуда гнилостного запаха. Нет, не годится, нужно искать что-то другое. Едва сдерживая тошноту от сильнейшей головной боли, я обшарил все углы, заглянул к соседям, но так и не нашел даже грамма воды или какой-нибудь другой подходящей жидкости.
  После возвращения в комнату, мой взгляд, как магнитом притянула, стоящая на столе, злосчастная молочная бутылка. Выпить это - равносильно самоубийству, а вот побриться... Может, стоит попробовать? Зажимая нос одной рукой и, смочив бритву и щеки другой, я начал скоблить себя, молясь богу, чтобы не порезаться (заражение крови, в этом случае, можно было бы считать практически решенным делом). Чтобы меня не стошнило прямо посередине процесса, приходилось заниматься самовнушением, будто бы я только что, намазался дорогущим французским одеколоном. В самом деле, если говорят, хороший французский коньяк должен пахнуть клопами, то почему бы хорошему одеколону ни пахнуть плесенью?
  Я умудрился попасть на построение вовремя и занял свое место в строю. Рядом со мной стояли Филонов с Телешовым. Они негромко переговаривались между собой.
  - Что за повод для построения? Да еще такой срочный. Ты знаешь? - спрашивал Телешов своего друга.
  - Хрен его разберет, - равнодушно отозвался Филонов. - Наверное, америкосы опять какие-нибудь ракеты в Европе разместили. Сейчас узнаем.
  Заинтересовавшись их разговором, я придвинулся поближе. Оба офицера тут же закрутили головами по сторонам.
  - Слушай, что это за запах? - сморщился Телешов. - Как будто сдох кто-то.
  - Верно, - отозвался Филонов. - Какой-то мертвечиной потянуло. Во, воняет!
  Он ткнул в спину, стоящего впереди него Панина и поинтересовался:
  - Слышь, Сашка. А ты чувствуешь? Явно трупный запах.
  Тот повернулся и, тоже потянув носом воздух, подтвердил:
  - Да, так и есть. Похоже на жмурика.
  Продолжить он не успел, потому, что прозвучала команда: 'Смирно!' и вперед выступил Нечипоренко:
  - Товарищи офицеры! У меня очень срочное и крайне печальное известие. Вчера наша партия, правительство и весь советский народ понесли невосполнимую утрату. После долгой и продолжительной болезни скончался Генеральный Секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. Центральный Комитет Партии пока еще не принял окончательное решение, кто будет его преемником. В это неопределенное время мы должны быть особенно бдительны. Велика вероятность того, что империалисты воспользуются переходным периодом, чтобы нанести внезапный ядерный удар. Поэтому, с сегодняшнего дня, полк переходит на казарменное положение. Любые отлучки из гарнизона - категорически запрещены!
  На Филонова с Телешовым было страшно смотреть. Они сначала покраснели, потом позеленели и, наконец, стали бледными, как полотно. Уставившись в землю, они не решались даже взглянуть друг на друга. Из передней шеренги к ним повернулся Панин, показал кулак и тихо зашипел:
  - Ну, уроды! После построения я вам ножовкой по металлу языки поотпиливаю!
  В это время мой организм дошел до предела выносливости, и желудок начало выворачивать наизнанку. Только важность политического момента и опасение, что этот, совершенно нормальный биологический акт, будет расценен, как мое личное отношение к утрате, постигшей Партию, помогли мне справиться с приступом тошноты.
  
  
  * * *
  
  
   Старший лейтенант Гулянюк ужинал в пустой техстоловой. Он неторопливо ковырялся вилкой в капустном салате, ожидая, когда Вика принесет второе. Наконец, она появилась. В руках у нее был поднос с дымящимся 'жарким по-домашнему'. Если по-честному, на тарелке лежали две, а то и три, полагающиеся продовольственным аттестатом, порции. Сегодня Вике было особенно необходимо, чтобы Адам находился в хорошем расположении духа. Предстоял серьезный разговор.
  Официантка поставила поднос на стол, аккуратно сняла с него блюдо с аппетитно пахнущим мясом, потом села напротив офицера и осторожно поинтересовалась:
  - Ну, так что, Адам?
  - Чего? - отозвался тот, не поднимая глаз от салата.
  - Что дальше делать будем?
  - А что? Что-то надо делать?
  - Адам! - раздраженно воскликнула девушка. - Не делай вид, что ты не понимаешь о чем я. Когда, наконец, мы поженимся?
  - Ой, опять ты за свое! Давай, поговорим в другой раз. Что-то сегодня я не в настроении.
  - Не в настроении?! Любовь со мной крутить, ты всегда в нужном настроении. А, как жениться - времени нет. Ты же обещал!
  - Да мало ли, что мужик по пьянке сболтнет. Это же понимать надо.
  - Ах, вот, как! - взвилась Вика, но тут же постаралась взять себя в руки, чтобы раньше времени все не испортить.
  Она немного помолчала, потом выдала свою главную новость:
  - Сегодня я хотела поговорить с тобой о другом. Я была у врача - я в положении!
  - Ну и что? - Адам бросил вилку на стол, откинулся назад на спинку стула и тяжелым взглядом уставился на девушку, скрестив руки на груди. Казалось, что Викино сообщение его нисколько не удивило.
  - Как что? - девушка явно не ожидала такой реакции. - Ребенок не должен расти без отца. Нам нужно, как можно скорее, зарегистрироваться.
  - Я согласен с тем, что ребенок без отца - это плохо. Только почему ты ко мне пришла? Пусть отец ребенка на тебе и женится.
  - Ты, что, с ума сошел!? - закричала Вика на всю столовую. - Ты - отец!
  - Это ты с ума сошла, - тоже начал заводиться кандидат в мужья и отцы, - если думаешь, что меня можно купить на эти ваши дешевые женские штучки! Откуда я знаю, с кем ты еще гуляешь?
  - Я ни с кем, кроме тебя, не гуляю! - рыжие волосы официантки растрепались. Глаза горели праведным гневом.
  - А в прошлую субботу? Забыла, как я тебя нашел в гостинице в 115-ой, в дупель пьяную, вместе с твоей подружкой! Там что тогда, мужиков не было? Или мне это все привиделось?
  - Это - Ленкины ухажеры.
  - Ленкины? - голос Адама приобрел металлический оттенок. - Я тебя с этими хлопцами с братского полка уже не первый раз вижу. Предположим, даже твои слова - правда. Так что с того? Ты ведь когда напиваешься, тебя любой отиметь может. Ты даже и не заметишь!
  Адам едва успел увернуться - содержимое тарелки летело ему прямо в лицо.
  - Ну, ты дура! Ну, ты и дура! - крикнул он вслед Вике, которая уже бежала по проходу между столиками, прижимая передник к глазам.
  Гулянюк посмотрел на остатки жаркого, стекающего по правому рукаву кителя и гречку, облепившую погон.
  Ну, погоди. Сходишь ты у меня замуж!
  
  
  * * *
  
   'Это великий день! Только бы не сорвалось! Сегодня или никогда!', - повторял про себя Гусько, нервно подпрыгивая на сидении тягача и, попеременно поглядывая то назад, на свой буксируемый самолет, то на сидящего рядом, Панина.
  Наконец-то, главная мечта его жизни приобрела вполне реальные очертания. Наконец-то, появился шанс покинуть этот грязный Совок. Наконец-то, он сумеет навсегда вырваться из этого липкого болота лжи и хмурых, вечно озабоченных лиц. Отныне, его судьба жить в мире, где люди всегда душевно улыбаются, и царит вечный праздник.
  Решение, которое он выстрадал долгими армейскими ночами, было простым и элегантным - угнать на Запад свой собственный самолет. Ни более, ни менее. Все остальное - лишь дело техники.
  Прежде всего, куда лететь? Это - понятно. До Финляндии всего двести километров, до Швеции, чуть подальше - около четырехсот. Однако лететь к финнам - значит быть полным идиотом. Эти точно выдадут обратно. Значит, остаются шведы. Что такое, в конце концов, для его самолета четыреста километров. Так чепуха, минут двадцать лета.
  Следующий вопрос: как взлететь и садиться. Уверенность в том, что он сможет поднять машину в воздух и дотянуть до свободного берега давали ему навыки полетов на планерах и дельтапланах. Конечно, разница в пилотировании между тяжелым боевым самолетом и тем, что ему довелось испытать, должна быть огромной. Однако другого выхода нет - приходится рисковать. Необходимо осторожно выяснить у кого-нибудь из летчиков тонкости управления МиГом. Далее - посадка. Нет, об этом даже думать нечего. Это - чистой воды самоубийство! Никогда и ни при каких обстоятельствах, он не сможет безопасно посадить самолет, не имея ни единого часа налета на машине этого типа. Значит, единственный способ попасть в Швецию живым - катапультироваться над ее территорией.
  Гусько почувствовал, как внезапно взмокла спина, от страха стали влажными ладони и, он решил навсегда отказаться от своих планов. Однако через пару дней, первоначальный страх постепенно улетучился и мысли об угоне снова, как пчелы начали роиться в его голове. Таким образом, продолжал размышлять Юра, остаются две проблемы: как запустить двигатель и как угонять. Запуск, конечно, дело решаемое. В конце концов, порядок запуска и приборы различных реактивных самолетов достаточно унифицированы. Вторая проблема, несмотря на ее кажущуюся простоту, являлась гораздо более сложной.
  Хотя, Юра целыми днями находился практически один на один со своим самолетом, пытаться запустить его в укрытии, было делом немыслимым. При первых же звуках одинокого стартующего двигателя, на шум сбежалась бы вся эскадрилья. Кроме того, от его укрытия до ВПП - порядочное расстояние. Пока он запустится, пока вырулит, ему успеют десять раз заблокировать и взлетную полосу и рулежки. Попробовать угнать во время полетов? Это интереснее. Самолет полностью готов к полету, до взлетной полосы рукой подать и среди прочих одновременно ревущих движков, вряд ли кто-нибудь услышит его несанкционированный запуск. Но тоже не годится. На ЦЗ во время полетов миллион народу, спецмашины. Его тормознут еще быстрее. Как же быть?
  Юрины размышления практически зашли в тупик, когда случайно, из разговора двух техников он услышал слово - 'газовка'. Это было, как удар молнии, как божественное озарение. Хотя он сам еще ни разу не участвовал в этой процедуре, но уже многое знал о ней. 'Газовка' самолетов производилась в эскадрильях после регламентных работ в ТЭЧ или длительном перерыве в полетах. Она включала в себя буксировку МиГа на специальную 'газовочную' площадку, запуск двигателя и проверку его работы на различных режимах.
  У Гусько от радости перехватило дыхание. Ведь он проведет в отпуске почти месяц, и все это время его 21-ый не будет летать. Значит, после возвращения в полк, ему первым делом придется 'газовать' самолет. Вот он, его зверь, который бежит прямо на ловца!
  В отпуске, будущий угонщик и диссидент, даром времени не терял. Он часами просиживал в библиотеке, штудируя доступные книги по теории и практике самолетовождения, наставления по производству полетов. На учебном аэродроме своего бывшего института, где стояли несколько списанных, с выработанным ресурсом и прикованных к земле стареньких самолетов, он нашел их смотрителя - дядю Петю.
  Дядя Петя, как его называли все, от студента до ректора, бывший летчик Аэрофлота, быстро проникся к Юре симпатией. Бутылка водки, которую Юра каждый раз 'случайно' имел при себе, эту симпатию значительно усиливала. Бывший ас и нынешний пенсионер, опрокидывая рюмку за рюмкой, с удовольствием отвечал на все вопросы 'студента'. Да и как было не помочь парню, который бредил небом и мечтал перевестись со скучной инженерной специальности в летное училище.
  Частенько они забирались в кабину стоящего на приколе пассажирского ЯК-40 без левого крыла. Пенсионер терпеливо рассказывал о предназначении различных приборов, тумблеров и ручек управления. Иногда, они ненадолго запускали двигатель, осуществляли подготовку к вылету, имитировали взлет и летали, словно на тренажере. В конце своего отпуска, Гусько, предусмотрительно сделавший фотографии приборной доски МиГ-27, имел достаточно ясное представление обо всем, что его интересовало.
  После возвращения из отпуска, Юра, как будто случайно, старался лишний раз пройти мимо газовочной площадки. Она располагалась совсем неподалеку от ВПП. Серые бетонные плиты, покрытый ржавыми подтеками газоотбойник, какие-то, валяющиеся на земле металлические тросы, прикрепленные одним концом к залитым в бетон стальным кольцам. Вот оно - место, где исполняются мечты, только мечта должна быть соответственной. Теперь такая мечта у Гусько была.
  - Приехали, - голос Панина вывел Юру из задумчивости.
  Тягач, скрипнув тормозами, остановился. Техники выбрались из кабины.
  Пока устанавливали самолет на площадке, выяснилась одна очень неприятная вещь. Как, оказалось, производить процедуру 'газовки' должен был не он, а старший техник. Теперь тщательно выверенный план начал рушиться. Гусько не имел ни малейшего понятия, как уговорить Панина поменяться местами.
  Неожиданно, тот не стал долго упираться:
  - Хочешь попробовать сам? Ну, черт с тобой, пробуй! - разрешил Панин.
  Не помня себя от радости, Юра бросился отсоединять буксировочное водило, и снимать заглушки с двигателя. При установке колодок под широкие колеса основных стоек шасси, он, воровато оглянулся по сторонам, не смотрит ли начальник в его сторону. Старший техник что-то строчил в журнале. Тогда Гусько выдвинул колодки чуть вперед и влево. Теперь если посмотреть со стороны, то казалось, что они надежно блокируют колеса. Однако если резко вывернуть вправо и при этом газануть сильнее, то вполне можно было их объехать.
  Увидев, что его манипуляции остались незамеченными, Юра быстро полез по стремянке в кабину и запрыгнул в кресло. Руки его мелко дрожали. Следом неторопливо поднялся Панин и начал объяснять:
  - Значит, так. Включай сначала все здесь, потом.... Слушай, ты чего такой бледный? Боишься что ли? Да не бойся, не взорвется. А то давай, я сяду.
  Юра отрицательно замотал головой, вскинув руки. Его глаза были полны мольбы.
  - Ну ладно, давай сам. Странный ты какой-то.
  После тщательного инструктажа, старший техник, вспомнив, что ему нужно еще кое-что подготовить, спустился вниз. Тихо шипя стравливаемым воздухом, опустился фонарь, негромко щелкнули закрываемые замки. Гусько остался один, отделенный прозрачным стеклом от внешнего мира.
  - Готов? - короткий щелчок и в наушниках шлемофона ожил голос Панина.
  Юра молча кивнул головой.
  - Не слышу! Говори громче.
  - Да, - поспешно откликнулся Гусько. Голос его предательски дрожал. - Запускаю.
  - Давай там полегоньку. Как положено, сначала погоняем на малом газу, потом плавно выводи на повышенные обороты. Ясно? Тогда поехали.
  Юра нажал кнопку запуска. Самолет слегка завибрировал, кабина стала наполняться негромким нарастающим гулом. Гусько представил себе, как где-то там, в камере сгорания двигателя ярко вспыхнул огонь форсунок, поджигающих топливную смесь. Все быстрее раскручивается турбина. Жадно всасывает, сжимая морозный воздух, компрессор. Горячая реактивная струя вырывается из сопла двигателя, ударяет в аэродромный газоотбойник и уходит вертикально в небо.
  Старший техник молчал. Ограниченный обзор из кабины не позволял Гусько определить его местонахождение. Наверное, осматривает самолет, все ли в порядке, подумал Юра. Надо решаться!
  В этот момент в наушниках что-то забулькало и, связь ожила:
  - Все нормально. Давай, добавляй кокса. Только потихоньку.
  - Понял. Добавляю, - Юра положил левую руку на рычаг управления двигателем.
  По его лицу и спине ручьем катился пот. 'Сейчас или никогда! Сейчас или никогда!' - билась в голове единственная мысль. Он сдвинул рычаг на себя, увеличивая обороты. 'Была, не была!' - Гусько отпустил тормоз и одновременно резко вывернул колеса передней стойки вправо. Самолет дернулся в сторону, но остался на месте. 'Наверное, все-таки уперся в колодки!' - подумал Юра.
  - Что ты там творишь? Пся крев! Не трогай ничего, если не знаешь! - взвыли наушники.
  - Сейчас или никогда! А-а-а-а! - в голос заорал угонщик и снова дернул ручку, добавляя газ.
  - Стопори, придурок! Убью!!! - резанул перепонки крик старшего техника.
  Самолет приподнял переднюю стойку, на мгновенье встал на дыбы и потом тяжело рухнул вниз. Кажется, объехал колодки! Все внутри у Юры ликовало.
  Впереди лежали серые плиты рулежки, ведущей прямо к свободе. Гусько представил, как с хрустом выдергивается из гнезда шнур внутренней связи. Эта последняя ниточка, соединяющая его с Паниным, армией и, вообще, со всей этой ненавистной страной. Вот бежит за самолетом, все больше отставая, его матерящийся начальник. Еще две-три минуты и, вот она, взлетная полоса, вся в черных полосах от многочисленных торможений. Теперь, встать по центру. Выровнять передние колеса. Зажать тормоз. Вывести обороты двигателя на форсажный режим. Отпустить тормоз. Сноп яркого пламени вырывается из сопла, и самолет начинает мощный разбег, вдавливая техника в спинку сиденья. Скорость стремительно нарастает. Быстрее! Еще быстрее! Несколько машин рванулись с ЦЗ наперерез, пытаясь заблокировать взлетную полосу. Поздно! Гусько кричит во весь голос от переполняющей его радости и плавно тянет ручку управления самолетом на себя. МиГ легко задирает нос и отрывается от бетонки. Резко набирая высоту, он оставляет внизу под собой двадцать пять лет серой жизни, несостоявшуюся инвалидность, докторскую колбасу из крахмала и оберточной бумаги и дураков-патриотов, своих друзей-двухгодичников.
  Из наушников, тем не менее, продолжают нестись какие-то крики, мешая сосредоточиться. Странно. Кто это пытается с ним связаться, если радиостанция даже не включена? Юрино внимание постепенно фокусируется на голосе, который, кажется до боли знакомым.
  - ... Козел! Ну что за беда на мою голову. Сбрось обороты! Глуши движок! Сейчас я тебе мозги прочищу!
  Угонщик внезапно понял, что совершенно ничего не видит. Все вокруг плыло в каком-то тумане. Сообразив, наконец, что это запотели очки, он протер их пальцами. Через неровные размытые водяные следы на стеклах, прямо по курсу возникла фигура шведа, энергично машущая руками у себя над головой. Лицо скандинава было типично славянским и почему-то сильно похожим на Панина. Гусько стало дурно - знакомая бетонка, грязный снег по краям, газовочная площадка. Значит, не Стокгольм!
  Как ни странно, но Юру даже не били (чего он не смог оценить, все еще находясь в состоянии прострации). Едва открылся фонарь, Панин рванул его за ворот куртки, но, увидев мертвецки бледное лицо техника, безумно вращающиеся во все стороны зрачки глаз и оскал желтых зубов, со страхом отдернул руку. Гусько, тяжело, словно куль с добром, упал назад в кресло.
  Только через пару минут незадачливый угонщик пришел в себя и смог скорее сползти, чем спуститься вниз по стремянке. Старший техник, не переставая, бубнил, что он офицер, а не врач в дурдоме и не нянька в детсаду. Держась одной рукой за антенну РЭБ, чтобы не упасть, Юра уныло слушал, как продолжает материться Панин:
  - Мать твою разтак! Ты зачем ручку дергал, урод?!
  - Случайно.... Зацепил..., - едва ворочая распухшим языком, оправдывался двухгодичник.
  - А газовал так зачем? Я же тебе кричал. Если тебе жить надоело, так иди на дальнюю стоянку и застрелись. А мне из-за тебя под трибунал неохота. Ты же чуть страховочные тросы не оборвал!
  В голове у Гусько что-то щелкнуло, как замок, к которому долго и безуспешно пытались подобрать код и, который, внезапно, от легкого толчка открылся сам. Юра окинул взглядом фюзеляж и с глухим стоном начал оседать на землю. Он увидел, что к основным стойкам шасси прикреплены толстые металлические тросы, а другой их конец залит в бетон. Это были те самые тросы, которые Гусько неоднократно видел, но никогда даже не задумывался об их предназначении.
  'Разведчик проваливается из-за мелочей', - всплыла в памяти фраза из какого-то шпионского романа.
  Вокруг него бегал встревоженный Панин, повторяя:
   - Ладно, не переживай так. Не бойся, я докладывать никому не буду. Самолет в порядке, да и живы все, слава богу...
  
  
  
  
  
  
  

Глава 3.

Служу Советскому Союзу?



Нам солнца не надо - нам Партия светит!
Нам хлеба не надо - работы давай!
(Народное творчество периода развитого социализма)
  
  
   Я критически осмотрел подошву своих валенок. Она стала такой тонкой, что казалось, был виден носок. Еще неделя, от силы - две, и - придется выбрасывать. Вот же беда с технической обувью в авиации. Летние технические тапочки имели резиновую подошву, которая очень быстро стиралась об бетонку, а вездесущие пятна керосина и масла довершали дело. Уже через один сезон подошва отлетала. А так как одна пара обуви полагалась на два года, почти половина техсостава, как какие-то босяки, бегала в тапках, с прикрученными контровочной проволокой подошвами. Та же ситуация и с валенками. Какой же это идиотизм - выдавать их техсоставу без галош! Бетонка, как наждак, и обыкновенную то обувь быстро добивает, а уж валенки.... В чем ходить дальше? Может попросить помочь Панина? У него есть знакомый прапор - специалист по обуви. Я с завистью вспомнил валенки старшего техника. Они были аккуратно подшиты куском автомобильной резины. Отлично, и протектор, чтобы не скользить и не протираются. Только Панину, это сейчас безразлично. Он в отпуске - счастливчик! Укатил с семьей на родину, в родной Свердловск. Сидит там сейчас в тепле, да холодную водку с горячими уральскими пельменями трескает. А я - тут сопли морожу.
  Боже, какой же сегодня все-таки холод! Наверное, никак не меньше минус тридцати, да еще с ветерком. Эх, как говорится, сейчас бы пивка холодненького и на мотоцикле в одной майке покататься! Я зябко поежился, оторвал кусочки льда с усов и начал подпрыгивать на месте, чтобы согреться.
  Надо что-то придумать, а то такое чувство, будто стоишь на земле босыми ногами. Не заболеть бы! Хотя, какое там к черту, заболеть. За полгода в армии, ежедневно помногу часов находясь на улице в любую погоду, я уже успел забыть, что такое простудные заболевания. Грипп, простуды, воспаления легких - все это осталось на гражданке. Иногда, крутишься на стоянке целый день на ледяном ветру или снежок бросаешь - только сопли летят в разные стороны. Ну, думаешь, придешь домой - и все! Приходишь, и - никакого эффекта. На войне, как на войне - кроме пули, ничего не берет.
  Мои мысли опять вернулись к Панину. Пока он в отпуске, его обязанности временно исполняет старший техник первого звена - Шувалов. Один, на два звена. Работать с ним, конечно, намного сложнее, чем с Паниным. Это, еще тот тип. Держится, как сноб, как будто умнее всех на свете. Вместе с тем, на службе явно не горит и карьеру не делает. Казалось, чего там, давай, рой землю. Вон - Тихон, любому понятно, всю эскадрилью костьми положит, но все-таки станет инженером полка. Хотя, со Славкой Шуваловым в этом смысле легче - требует только то, что абсолютно необходимо. Никаких придирок или заскоков.
  Елки-палки, ну как же все-таки холодно! Я посмотрел в небо, как будто ожидая увидеть там родную 20-ку. Сейчас прилетит, легка на помине. Сам Паханов, лично, использует.
  Я уже заметил, что на моей машине летают летчики по должности не ниже командира звена. Секрет открылся быстро - прицельно-навигационный комплекс 'Кайра' являлся довольно капризным. Самолетов с хорошим, точным комплексом было в полку немного, поэтому, кому попало, их не давали. Мой являлся одним из них. К примеру, Петя Резник, по боевому расчету - командир моего экипажа, однако, что-то не припомню, чтобы он часто летал на 20-м. Только сплошь одни отцы-командиры.
  Ага, вот и мой самолет рулит. В кабине, сквозь лобовое стекло видно недовольное, как обычно, лицо комэска. Выбегаю навстречу, показываю, куда заруливать. Паханов ставит машину точно на нарисованные, на бетонке желтой краской квадраты, обозначающие места для шасси и глушит двигатель. Подставляю колодки под колеса, стремянку к кабине и терпеливо жду, пока летчик спустится вниз. Даю журнал подготовки самолета на подпись, получаю замечания, как работала техника в полете.
  Все вроде бы в полном порядке. Начинаю готовить самолет к следующему вылету. Топливозаправщик обнаруживается неподалеку. Он заправляет спарку. Приказываю водителю после окончания переезжать на 20-ку, а сам перебрасываюсь парой фраз с техником спарки Обручевым. Внезапно, тот вытягивается по стойке 'смирно'. Я автоматически повторяю его движение, осторожно осматриваясь по сторонам, в поисках причины такого рвения.
  К учебно-боевому МиГ-23 медленно подходит Нечипоренко, как заботливый сын, осторожно ведущий под руку старенького дедушку, которому на вид, наверное, лет сто. В такой вежливости подполковника не было бы ничего предосудительного (старость, нужно уважать!), если бы не одно 'но' - дедушка был в синей летной куртке и защитном шлеме. С отвалившейся челюстью, я наблюдал, как комполка бережно подсаживает долгожителя в заднюю кабину спарки, а сам занимает место в передней.
  Самолет, с болтающейся из стороны в сторону старческой головой, уже вырулил на ВПП, а я все никак не мог прийти в себя. Когда же я, наконец, обрел дар речи, то поинтересовался у Обручева:
  - Кто это?
  - О! - тот ткнул пальцем в небо. - Это большой человек! Генерал-лейтенант из штаба округа.
  - Тогда зачем Нечипоренко над ним издевается? У генерала, что не хватает власти приказать оставить его в покое и не мучить болтанкой в самолете?
  - Жизни не знаешь. Это - авиация. Даже если ты на такой большой должности, все равно, ты - летчик. А раз летчик, то ежегодно должен налетывать определенное количество часов. Иначе, выпрут с должности, и даже министр обороны не поможет. Вот командир и повез его покатать. Полетают потихоньку над аэродромом, сколько необходимо и вернутся.
  - Зачем же держать на командных должностях людей до такого возраста, когда они и в кабину-то без посторонней помощи подняться не могут?
  - А ты сам бы, на его месте, ушел добровольно? Отказался бы от всех льгот и привилегий? - ехидно поинтересовался Обручев.
  - Не знаю. Сам бы, наверное, вряд ли. Но ведь кто-то же должен думать об интересах армии и страны и следить, чтобы такого не происходило. А если завтра война? Этот что ли дедок поведет в бой советских соколов? Ведь опять будет, как в 41-м!
  - Это уже вопрос не ко мне, - поняв, что наш разговор начинает приобретать опасный оборот, Обручев резко повернулся ко мне спиной и пошел за тормозным парашютом.
  Вернувшись к своему самолету, я едва начал заправку, когда мимо меня пробежал Шувалов. За ним, как-то боком, как краб, но довольно быстро, семенил Гусько. Было заметно, что мой друг чем-то сильно озабочен. На мою попытку окликнуть его, он только отмахнулся и поспешил дальше. Ситуацию прояснил Дед, МиГ которого стоял на ЦЗ по соседству и кто, как обычно был в курсе всех событий.
  Оказалось, что два самолета нашей эскадрильи возвращаются обратно, едва поднявшись в воздух. Взлетали они парой. Ведущим шел 21-ый, 23-ий - был ведомым. Во время взлета, ведомый увидел, как что-то отваливается у самолета ведущего и сразу после этого, почувствовал двойной удар о фюзеляж собственной машины. После посадки, самолеты осмотрел техсостав. Обнаружилось следующее: техник 21-го (т.е. лейтенант Гусько) забыл закрыть лючок топливозаправочной горловины. На взлете его оторвало. Лючок полетел назад и угодил точно в ведомого, взлетающего следом. Оторвавшаяся деталь ударилась о кромку воздухозаборника, каким-то чудом не попала в двигатель, отлетела, повторно ударила в крыло и полетела вниз, ухудшать экологию Эстонии.
  Представляя, как матерится Шувалов, тыкая пальцем во вмятины на фюзеляже 21-го, как виновато шмыгает носом Гусько и нервно дергает шеей, я злорадно подумал: 'Идиот! Как можно, при осмотре самолета не заметить открытый лючок, расположенный прямо по центру фюзеляжа? Не представляю. Так ему, придурку, и надо. Пусть еще скажет спасибо, что в двигатель не попало, а то сейчас бы движок менять пришлось!'
  В бога я никогда не верил, но пословицу: 'Бог - не фраер, он все видит!' - знал. Подтверждение ее правоты, а также расплата за мое злорадство не заставили себя долго ждать. Следующим на моем самолете летал командир звена капитан Климов. Сразу после запуска, я заметил подозрительную оранжевую каплю, висящую под брюхом самолета, там, где располагался двигатель. Стараясь развеять охватившее меня нехорошее предчувствие, я взял отвертку и начал открывать двигательные лючки, чтобы посмотреть, в чем дело. В этот момент Климов добавил обороты и поток оранжевой гидравлической жидкости хлынул на серые плиты бетонки.
  - Отказ гидросистемы. Нулевое давление! - раздался в наушниках моего шлемофона встревоженный голос капитана.
  - Догадался уже. Все, отбой полетам! - это было все, что я мог сказать в данной ситуации.
  Наконец, последние болты были откручены, лючки упали вниз и повисли на кронштейнах, как четыре поникших крыла. Я еще светил фонариком, пытаясь определить, откуда течет, когда ко мне подошел Дед. Он едва заглянул внутрь и тут же поставил диагноз:
  - О, мембрана гидроаккумулятора лопнула. Повезло тебе парень, что хоть на том, что слева.
  - Это почему? - раздраженно вырвалось у меня. На МиГ-27 стояло два гидроаккумулятора, и до сегодняшнего дня я не видел большой разницы между ними.
  - Когда начнешь гидроаккумулятор менять, тогда поймешь. Доступ к левому - прямой, а чтобы добраться до того, что стоит по правому борту самолета, нужно сначала снять центробежный насос. Вот, где настоящий геморрой! Аналогичный случай произошел со мной в 79-м в Нивенском...
  - Дед! - взмолился я. - Прошу тебя, не начинай. Правда, не до этого сейчас.
  - Ну, как знаешь, - капитан был заметно разочарован.
  Я уныло поплелся докладывать начальству об отказе на моей машине. Шувалова найти не удалось (он уже куда-то смотался), поэтому пришлось идти напрямую к Тихонову. Инженер выслушал меня и через плечо бросил:
  - Давай, снимай пока неисправный. Сейчас пошлю тягач за запчастями.
  - Когда снимать? - изумился я, оглядываясь вокруг. - Темно ведь, почти что ночь!
  - Что тебе, ночь? - Тихон изобразил удивленное лицо. - Тут, на ЦЗ, достаточно света, - он кивнул на фонарь, под которым стоял мой самолет.
  - А завтра днем, что нельзя?
  - Анютов! - внезапно обозлился капитан. - Ты знаешь, что такое боеготовность полка? Так вот, она должна в любой момент быть не менее 95 процентов. Для каждой из эскадрилий - то же самое. Сейчас у нас два самолета стоит в ТЭЧ на регламенте. Вот и считай, сколько вместе с твоим, неисправным, будет. В школе учился? Процент от числа взять сможешь? Вот и бери.
  - Так ведь холодно здесь..., - я все еще не верил, что инженер не шутит.
  - Самолет до завтра должен быть в строю. Уходишь домой только после того, как ремонт будет полностью выполнен! - отрезал Тихон, показывая, что разговор закончен и пошел прочь.
  - А хоть какие-нибудь обогреватели? - крикнул я ему вслед.
  Тот полуобернулся, посмотрел на меня, как на ненормального и молча продолжил свой путь.
  Полеты закончились. Техники растаскивали свои самолеты по укрытиям. Прошло еще немного времени, и я остался совсем один. Начался снег. Сильный порывистый ветер гнал его белые струи через желтые конусы света фонарей ЦЗ. Весь остальной мир тонул в темноте. До меня, наконец, дошло, что я теряю время даром - Тихон свой приказ не отменит, и полез под самолет.
  Кое-как закрепив фонарик на двигателе, чтобы он светил в нужную точку, я начал прикидывать, с чего лучше начинать. Вспомнился мой опыт работы в Гражданской Авиации. Какой уважающий себя гражданский авиатехник станет делать такую работу зимой на открытом воздухе? Да просто пошлет инженера смены куда подальше! В крайнем случае, если поставить самолет в теплый ангар по каким-то причинам было невозможно, то в этой ситуации использовался передвижной аэродромный обогреватель, с двумя длинными брезентовыми рукавами. Один рукав направлялся на то место, где меняется агрегат, доводя там температуру до уровня Сочи, другой - под зад технику, чтобы не мерз. Неужели это такая большая роскошь для армии? Или, может, в этом есть свой, особый иезуитский смысл? Может, здесь просто не хотят приучать военных к удобствам, имея в виду, что на войне их не будет? Или, просто, считают, что чем злее техник, тем беспощаднее он будет громить ненавистного врага и тем легче отдаст жизнь за Родину? Как там в песенке: 'Только от жизни собачьей техник бывает кусачим!'.
  Вопросы, вопросы... Я вздохнул и стал откручивать первый болт, крепящий черный шар гидроаккумулятора к двигателю. Работать в теплых овечьих рукавицах было ужасно неудобно. Они с трудом пролезали в узкое пространство между агрегатами. Гаечный ключ соскакивал, упорно не желая фиксироваться на гранях болта. Пришлось снять рукавицы и работать голыми руками, однако пальцы тут же прилипли к металлу. Вскрикнув от боли, я оторвал их, оставляя кусочки кожи на ключе. На подушечках пальцев выступили маленькие красные капельки. Черт побери, какого хрена меня понесло на механический факультет. Ведь говорила же мне мама: 'Становись гинекологом сынок'. Всегда бы руки в тепле были!
  Работая то голыми руками, то, отогреваясь в рукавицах, мне удалось кое-как открутить первый болт и рассоединить топливопровод, ограничивающий доступ к моей цели. Едва успев увернуться от хлынувшего из него керосина, я встал и выпрямился, разминая затекшую спину.
  Нижние двигательные лючки на МиГ-27 располагались на самой неудобной для ремонта высоте. (Кто об этом думал? Главное - скорость, боевая нагрузка. Чтоб летчику было удобно). Лежа работать нельзя - не достанешь, стоя и выпрямившись в полный рост - не получается. Возможный единственный вариант - это согнувшись пополам, да еще с сильным разворотом корпуса относительно ступней. Долго работать в таком положении было очень непросто. Человек быстро уставал, дрожали от напряжения ноги, начинала болеть спина. Но что поделаешь?
  Отдохнув немного, я полез голыми руками, назад, в холодное полутемное чрево самолета, оставляя кровавые следы на металле. Однако стоило мне нагнуться, как порыв налетевшего ветра, как стальным ножом прошелся по оголившейся пояснице. Вдобавок, в темноте я не заметил, что наступил в лужу, растекшуюся под самолетом. Тонкая подошва валенок и носки, мгновенно промокли и пропитались вязким гидравлическим маслом. Медленно, но верно от холода стали терять чувствительность пальцы ног. Нужно было поменять позу - попытаться выйти из мокрого пятна и, хоть как-то выпрямиться, чтобы ветер не так сильно задувал под куртку.
  На какое-то мгновение мне удалось зафиксироваться в этой, почти акробатической позе, но тут что-то тонкой струйкой полилось мне за шиворот. Это был керосин из ранее рассоединенного мною трубопровода. Черт! Я резко выпрямился и со всего размаха ударился лицом об острый выступ какого-то агрегата. Рот мгновенно наполнился чем-то теплым и соленым.
  - А-а-ах, ты ж твою, бога душу мать! - я, отплевываясь кровью, выскочил из-под самолета и изо всех сил швырнул ключ о бетонку.
  В этом крике было все: боль, злоба, отчаяние. Мелодично звякнув на морозном воздухе, железяка отлетела в сторону. Почти сразу же рядом с ней стал нарастать небольшой сугробчик. Я начинал замерзать, но даже пойти куда-нибудь, чтобы некоторое время отогреться у меня не было возможности, потому что я не мог бросить неохраняемый самолет.
  Вокруг царила ледяная ночь и космическая тишина, прерываемая лишь воем ветра. Даже желтый свет фонарей казался теперь не теплым, а чужим, инопланетно-враждебным. Слезы бессилия выступили у меня на глазах. Зная, что меня никто не видит, я, не стесняясь, беззвучно плакал, вытирая текущие по щекам капли тыльной стороной грязной рукавицы. Нет, мне никогда не довести эту работу до конца. Завтра найдут мой, припорошенный снежком окоченевший труп, лежащий в луже керосина. Мне хотелось одного - лечь, закрыть глаза и никогда больше не просыпаться.
  Как же так? Есть здесь хоть какая-то взаимовыручка? Неужели, учитывая погодные условия, нельзя было дать мне хотя бы кого-то в помощь? Я, конечно, понимаю - никому не охота мерзнуть, но ведь обязанность инженера - организовать работу. Или это сделано специально, потому что я двухгодичник? Значит, у них там, на Западе: человек, человеку - волк. А у нас, в Советской Армии, получается: человек, человеку - товарищ волк! Нет, не верю. Просто нет Панина, он бы обязательно помог. Кто-нибудь еще из нашей эскадрильи? Глупый вопрос! Мое сегодняшнее одиночество и есть лучший ответ на него.
  Внезапно, круг света соседнего фонаря пересекла какая-то косая тень. Я обернулся и увидел темную фигуру, приближающуюся ко мне. Через пару минут человек подошел достаточно близко, чтобы стало возможным разглядеть его лицо. Это был Бармин.
  - Ну что развлекаешься? Не помешал? - поинтересовался он.
  Не замечая тонкой иронии, я с удивлением воскликнул:
  - Алик, а ты здесь откуда?
  - Стреляли..., - голосом Саида из 'Белого солнца пустыни', отозвался тот.
  - А если серьезно?
  - Когда наша эскадрилья приехала на ужин, в столовой встретили Юру. Он рассказал, что ты тут в одиночку боеготовность полка поддерживаешь. Дай думаю, пойду, посмеюсь. А то скучно в гостинице в тепле сидеть долгими зимними вечерами. Заодно и пожрать тебе принес. Извини, что немного. Это мы со своих порций скинулись. Ивановна давать пайку на тебя не хотела. Пускай, говорит, сам придет и поест. Вот же сука!
  Жизнь начала возвращаться ко мне. Я внезапно вспомнил, что со времени обеда у меня во рту не было даже маковой росинки. Нет, мы еще повоюем, когда есть такие друзья! Уже почти весело, я поинтересовался:
  - Что, неужели и Гусь поделился? Не могу поверить.
  - Да кто его спрашивать будет. Пока Кроха за руки держал, я у него с тарелки откладывал. То-то было слез.
  Я начал быстро запихивать в рот еду, принесенную Аликом, пока тот, цокая языком, оценивал объем работы.
  За последующие три часа, попеременно сменяя друг друга, мы с помощью инструмента и русской ненормативной лексики, смогли, наконец, поменять гидроаккумулятор.
  Однако самым трудным, оказалось, законтрить все по-новому. Если кто не знает, что это такое - поясню. Самолет - не автомобиль. Если на машине какой-нибудь болт или гайка открутятся и из-за этого начнется течь или, вообще, что-нибудь выйдет из строя, что делать? Да, ничего - выключай двигатель, становись к обочине и ремонтируйся. Самолет к обочине не приткнешь, если отказ произойдет в воздухе (а так оно обычно и бывает). В то же время, уровень вибрации, от которых эти самые гайки откручиваются - в десять раз
  выше, чем на автомобиле. Поэтому, в авиации, в каждой, даже самой маленькой гайке или болте просверлены отверстия. Сквозь эти отверстия продевается тонкая проволока, два свободных конца которой, затем перекручиваются и протягиваются через головку следующего болта. И так далее, от одного, к другому. Таким образом, крепеж фиксируется один относительно другого и перестает откручиваться. Вот эта самая проволока и называется - 'контровкой', а болты, связанные этой проволокой - 'законтренными'. В это трудно поверить автомобилисту, но на самолете абсолютно все крепежные детали, а их там тысячи - зафиксированы подобным образом.
  Вот эта простейшая операция - вдеть проволоку в небольшое отверстие, перекрутить ее и протянуть далее, превращается зимой в сущую муку. Потому что это можно сделать только голыми руками, со всеми вытекающими из этого на морозе последствиями.
  Как хорошо, что в жизни все когда-нибудь заканчивается. Не только хорошее, но и плохое. В конце концов, мы осилили и эту муторную работу, вызвали тягач и закатили мой самолет в укрытие. Родина, до этого момента, беспокойно ворочавшаяся в кровати, смогла, наконец, заснуть спокойно. Наше небо - на замке! На надежном, большом, крепком замке. Потому что на страже неусыпно бдят техники 666-го истребительно-бомбардировочного полка.
  
  Почти бегом мы поспешили в гостиницу. Всю дорогу до дома я думал о Бармине. Что случилось, если бы он не пришел? Наверное, ничего. Поматерился бы я, порыдал, да и сам справился - до утра времени много. И все-таки...
  Спасибо тебе, Алик! Ты можешь забыть - я никогда! Ты имеешь право не помнить, но только не я. Никогда не забуду этот холодный февральский вечер. Никогда не забуду, что ты для меня сделал. Это было больше, чем помощь. Это была не просто пайка из техстоловой. Этого нельзя выразить словами, но оно есть, оно существует. Это, наверное, то, что подразумевают фронтовики, под словами: 'Под одной шинелью спали, из одного котелка ели'. Это - особая форма братства, о которой не нужно говорить, потому что она понятна без слов. И пусть пройдет много лет, я всегда буду благодарить тебя Алик. Тебя и судьбу, связывающую с людьми, которые лучше нас. Спасибо вам огромное, обоим!
  
  Грязные и усталые, как черти, мы с Барминым ввалились в гостиницу, мечтая только о том, чтобы помыться и быстрее лечь спать. Однако на нашем пути возникло непредвиденное препятствие. Когда мы поднялись на свой этаж, то увидели в коридоре небольшую группу офицеров, человек пять-шесть. Они громко смеялись, что-то оживленно обсуждая. В середине сборища виднелась голова моего старого знакомого - Адама, возвышающаяся над остальными. Увидев нас, он радостно воскликнул:
  - О! Это же мои друзья двухгодичники! - и бросился нам навстречу.
  Через минуту нас обступили со всех сторон. Двое из присутствующих были офицерами нашего полка, остальные, видимо, из братского. Гулянюк ласково обнял нас руками за плечи.
  - Во, это настоящие мужики! Сразу видно. Не такие трусы, как вы, - обратился Адам к своим товарищам.
  От него сильно пахло спиртным, но определить по его внешнему виду, что он выпил, было совершенно невозможно.
  - Вам повезло, хлопцы! - на этот раз слова предназначались для нас. - Пошли со мной, хочу вам кое-что показать. Обещаю, останетесь довольны.
  Вырваться из стальных клещей Адама, нечего было и думать. В сопровождении весело перемигивающихся друзей последнего, нас препроводили до одной из комнат.
  - Тихо, - Гулянюк приложил палец к губам и скомандовал: - Эти двое со мной, остальным оставаться на местах.
  Он открыл дверь, и мы оказались в маленьком предбаннике перед двумя входными дверями.
  - Что, двухгодичнички, - заговорщицки зашептал он нам на ухо. - Бабу хотите?
  Не ожидая от его предложения ничего хорошего и, в то же время, зная, как опасно спорить с пьяным Адамом, я осторожно отозвался:
  - Какие бабы? Устали, как собаки. Время - двенадцатый час. Нам поспать бы.
  - Ну, а я вам что предлагаю? - еще сильнее развеселился Гулянюк. - Сейчас поспите! - и с этими словами толкнул одну из дверей.
  Комната, в которой ярко горел свет, была точной копией той, где проживал я, только ее зеркальным отражением. Обстановка также не поражала особой роскошью. На столе стояли два граненых стакана, открытые банки с консервами, лежала большая, разрезанная надвое луковица. По центру располагались несколько бутылок пива и еще одна, заполненная какой-то мутноватой жидкостью. В ней я без труда опознал разбавленный водой спирт.
  Однако не это заставило нас с Аликом замереть в дверях, как парализованных. На одной из кроватей, поверх одеяла, лежала молодая девушка - та самая рыжеволосая Адамова подруга, которую однажды я уже видел.
  Была она абсолютно голой и, по-видимому, находилась в крайней степени опьянения. Ее платье валялось тут же на полу, рядом с бюстгальтером и белыми трусиками в трогательный красный горошек. На удивление, у нее оказалась очень неплохая фигура: плавные обводы плеч, высокая грудь с крупными, торчащими в разные стороны сосками. Крепкие бедра плавно переходили в стройные ноги. Одна из них была согнута в колене, как бы приглашая не упустить открывающиеся возможности. Отливал рыжим золотом треугольник волос, внизу слегка округлившегося живота. 'Гляди-ка, значит, волосы на голове - настоящие, не крашеные', - мелькнула в моей голове дурацкая мысль. Единственное, что портило впечатление, это болезненно бледная, нездорового цвета кожа и два огромных синяка на правом бедре.
  Насладившись произведенным впечатлением, Гулянюк подтолкнул нас к кровати:
  - Вперед! Она - вся ваша! - и видя, что мы продолжаем стоять на месте, добавил: - Не бойтесь, не бойтесь. Никаких фокусов. Здесь у меня не цирк. Для друзей вход бесплатный.
  Я кинул быстрый взгляд на Алика и встретился с ним глазами. В них я прочел ту же самую мысль, которая только что пришла в мою голову: 'Кажется, выход будет платным!'. Как по команде, мы попятились назад.
  - Куда? - удивился Адам. - Не дрефь! Может, хотите спиртика для храбрости? Сейчас налью.
  Он сделал шаг к столу, отпустив, наконец, наши плечи. Воспользовавшись этим, мы с Аликом начали медленно отступать к двери.
  - Нет! - твердо сказал я. - Извини Адам, я тебя очень уважаю, но не хочу..., - мне хотелось сказать, что не испытываю ни малейшего желания сесть за изнасилование, но осознав, что он вряд ли сильно озабочен моей судьбой, переформулировал: - ...не хочу, чтобы у тебя были проблемы. Ведь она завтра проспится и сразу к командованию побежит жаловаться.
  Глаза Гулянюка начали наливаться кровью, как у матерого кабана-секача, у которого на пути возникла неожиданная помеха.
  - Никуда она не побежит! Или может тебе меня жалко? Да я всю жизнь жил, как хотел. Брал, что хотел. Пил, когда хотел. Ты себя лучше пожалей, вахмурка!
  В это время внезапно подал голос Алик:
  - Мы очень любим своих жен и не хотим им изменять!
  Совершенно неуместное в данной обстановке заявление, неожиданно произвело впечатление на Адама. Он на секунду оторопел, потом переспросил недоуменно:
  - Жен? Чьих жен? Так вы что, оба женаты?
  Мы энергично закивали головами в подтверждение его догадки.
  - Ясно. Значит, на ней вы жениться уже не сможете, - сообразил, наконец, Адам. - А какой же хрен марамошкин сказал мне, что вы холостяки? - и, не дожидаясь нашего ответа, рявкнул: - Чего уставились? Что вам здесь, цирк бесплатный что ли? А ну, давай, валите отсюда!
  Нам не нужно было повторять дважды, последние слова Адама застали нас уже в коридоре.
  
  
  * * *
  
  
   Адам взвалил на плечо огромный ящик с неуправляемыми авиационными ракетами. Физическая работа, особенно тяжелая, всегда доставляла ему удовольствие. Чувствуя, как перекатываются под одеждой тугие бугры бицепсов, видя, что один поднимает тяжести, которые другим и двоим не под силу, он ощущал себя здесь в родной стихии. Работая вместе со своими коллегами-вооружейниками (начальник группы, наконец, решил навести в хранилище порядок), Гулянюк все время думал о Вике. После того случая в гостинице, она пропала на целый месяц, Говорили - взяла отпуск, за свой счет. Сегодня, офицер снова увидел ее в столовой. Он пытался заговорить, но девушка, зло, швырнув ему тарелку на стол, торопливо отошла.
  Чем больше Гулянюк думал о ней, тем больше ему становилось не по себе. Его лоб от чего-то покрылся испариной. Словно от слабости, задрожали ноги, поплыли перед глазами радужные круги. Нет, Адам, конечно, чувствовал себя немного виноватым, но все же не на столько, чтобы какие-то идиотские сантименты могли сказаться на его железном здоровье.
  - Что же мне так хреново? - недоумевал он, пытаясь понять, что происходит. - Старею что ли? Становлюсь излишне чувствительным?
  Гулянюк пытался хотя бы на время забыть о Вике, отвлечься, однако мысли, как в заколдованном кругу, все время возвращались к ней. Вот, она кричит что-то обидное и вываливает содержимое тарелки ему на китель. Потом хватается за ящик с боеприпасами, отчего тот становится тяжелым, как бетонная плита, вырывается из рук Адама и с грохотом падает на пол. Круги плывут и плывут перед глазами. Откуда-то издалека, доносятся непонятные звуки. Вот, кто-то подходит и трясет его за плечо:
  - Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант, вы в порядке?
  Как со стороны, в ответ звучит его собственный голос:
  - Все, хлопцы, перекур. Что-то мне.... Пойду, выйду на свежий воздух.
  Словно слепой, он пытается найти выход из хранилища боеприпасов. Однако через пару шагов, его ноги подкашиваются и, Гулянюк начинает медленно оседать на землю. Кто-то подхватывает Адама под мышки, предохраняя от падения на бетонный пол.
  
  Больного, в бессознательном состоянии, немедленно госпитализировали с диагнозом: 'пищевое отравление'. Дело было житейским и, возможно, никто не придал этому большого значения, если бы не одно обстоятельство. Старенький доктор, завотделением, уверенно идентифицировал причину отравления, как 'крысиный яд' или схожие с ним по действию вещества.
  Тогда, за дело взялась военная прокуратура. Естественно, первым учреждением, куда они нанесли визит, стала техническая столовая. К удивлению военного дознавателя, отравитель нашелся сразу. Это была Вика, которая тут же во всем призналась, захлебываясь в непрерывных рыданиях. Работник прокуратуры, уже осведомленный о возможных причинах ее поступка, настойчиво предлагал девушке внести в протокол, почему она это сделала. Его намеки, что раскрытие причин данного происшествия могло бы стать весомым смягчающим обстоятельством, повисли в воздухе. Вика продолжала плакать, категорически отказываясь говорить о своих взаимоотношениях с Адамом.
  Так или иначе, уголовное дело быстро оформили и, в связи с тем, что официантка являлась гражданским лицом, передали в милицию. Покидать гарнизон ей теперь запрещалось.
  Тем временем, больной окончательно оправился и выписался из госпиталя. Друзья рассказали ему последние новости. В конце рассказа, он внезапно встал и, не говоря ни слова, вышел, оставив всех в полном недоумении. Зная, что Гулянюк никому никогда и ничего не прощает, офицеры заспорили. Половина из них была твердо уверена, что теперь он просто прибьет Вику, пока ее еще не посадили. Другие утверждали, что тот ничего не станет предпринимать, вполне удовлетворившись ее тюремным заключением.
  Между тем, Адам заперся в своей комнате и пару дней не высовывал из нее носа. Когда же он, наконец, покинул место своего добровольного заточения, то первым делом занялся продажей своего почти новенького мотоцикла 'Ява', которым очень дорожил. Сразу после продажи, Гулянюк надел форму и отправился в районный отдел милиции, где был принят следователем, ведущим дело о его отравлении.
  Следователем оказался его ровесник, тоже старший лейтенант, только одетый в серую форменную рубашку. На лбу милиционера было крупными буквами написано высшее юридическое образование. Лоб Адама отражал более простые, зато любому понятные ценности.
  Посетитель сел на предложенный ему стул, и некоторое время молчал, как будто собираясь с мыслями и внимательно разглядывая, сидящего напротив него следака. Наконец, Гулянюк начал излагать цель своего визита:
  - Хочу поговорить с тобой, как старлей со старлеем, - произнес он, делая ударение на 'ты'. - Я хотел бы прояснить кое-какие моменты в этом деле, которые позволят взглянуть на него совсем по-другому.
  - Спасибо вам за помощь следствию, - милиционер, в свою очередь старательно напирал на 'вы'. - К сожалению, поговорить, как офицер с офицером, не получится. Я - следователь, вы - потерпевший. Но мы всегда рады любым показаниям, которые помогут установить истину и позволят закону торжествовать. Однако, в этом случае, все совершенно ясно - раз виновата, значит, будет отвечать. Дело уже практически закрыто. Мы готовы вас выслушать, только вряд ли это что-нибудь изменит. Два плюс два, как ни складывай, в результате все равно - четыре.
  - Я всегда плохо успевал по математике, - поморщился Адам: - Только мой жизненный опыт говорит мне, что гораздо чаще это равняется пяти или трем. В крайнем случае, трем с половиной.
  Он достал из внутреннего кармана кителя объемистый белый конверт и положил его на стол перед собой. Следователь боязливо обернулся по сторонам, а Гулянюк, между тем продолжал:
  - Раз родная милиция рада моим показаниям, так я тем более. Считаю своим долгом советского офицера и гражданина. Это.... Ну в общем, чтобы, как ты сейчас правильно выразился - закон восторжествовал.
  Далее, Адам, примерно в течение получаса, неторопливо рассказывал, как надумал травить крыс в своей комнате в гостинице. Как ради хохмы засыпал отраву в перечницу и, как Вика случайно насыпала ему яд в еду. В общем, по всем параметрам выходило, что она была совершенно ни при делах. Уж если кого-нибудь судить, так это его самого, старшего лейтенанта ВВС, отличника боевой и политической подготовки. Судить по всей строгости за халатное отношение к собственному здоровью, которое, как и сама его жизнь, всецело принадлежали Министерству Обороны и Социалистической Родине.
  Во время рассказа, техник, как бы случайно, пододвигал конверт все ближе и ближе к сидящему напротив него милиционеру. У следователя заболела голова от явной чепухи, которую нес потерпевший. У него так и чесался язык спросить, каким образом Вика, которая была последний раз в гостинице за месяц до происшествия, могла все это проделать, но хозяина кабинета гипнотизировал толстый белый прямоугольник на столе. Тот продолжал потихонечку двигаться по лакированной поверхности столешницы, пока не пересек воображаемую срединную линию. Увидев, что конверт оказался на его половине, милиционер сделал глотательное движение и, резко выдохнув воздух, ловко смахнул деньги в, заранее открытый, верхний ящик стола.
  Аудиенция была закончена, стороны расставались вполне довольные друг другом. Пряча глаза, следователь благодарил за новые показания и заверял, что не видит больше никакого состава преступления в этом деле. Они уже дошли до самой двери кабинета, а служитель закона все еще продолжал трясти руку Адама, как будто не решаясь что-то сказать. Наконец, он отпустил огромную ладонь техника и неожиданно тихо спросил:
  - Не как старший лейтенант - старшего лейтенанта, а как мужик - мужика: зачем тебе это надо?
  - Люблю баб, которые могут за себя постоять! - ответил Адам и вышел в коридор.
  
  С Вики сняли все подозрения, однако, видимо, от пережитого стресса, у нее произошел выкидыш. Теперь она лежала в больнице, то часами плача, то, впадая в какое-то странное оцепенение. В этом состоянии и нашел больную Адам, неожиданно появившийся в дверях палаты.
  Был он в парадной офицерской форме, с большим букетом тюльпанов, бутылкой шампанского и бумажным кульком с апельсинами. Находящихся в палате особы женского пола, от 16 до 70 лет, заинтересованно уставились на вошедшего. Разговоры тут же смолкли. В наступившей тишине было слышно, как за окном дребезжит на ветру жестяной подоконник.
  - Ну, привет, девоньки! - несколько более жизнерадостно, чем требовалось, поприветствовал женщин Адам.
  Несколько нестройных голосов прозвучало ему в ответ. Вика, как будто ничуть не удивляясь такому появлению, повернулась на другой бок, спиной к посетителю. Офицер, как ни в чем, ни бывало, обошел ее вокруг и сел на край кровати. Девушка молча глядела перед собой немигающим взглядом.
  - Ну, здравствуй Вика! - начал Адам. - Как болеется?
  Ответом ему было молчание.
  - Вот, решил навестить. Поди, не чужие люди.
  Больная продолжала изучать окружающее пространство.
  - Обижаешься? - вздохнул Адам. - Ну что ж, имеешь право. Я за этим и пришел - извиняться. Хотя, если по-честному и не только за этим. А повинную голову, как говорится, и меч не сечет!
  Вика безмолвствовала, как будто офицер разговаривал сам с собой.
  - Послушай, я ведь чего..., - Гулянюк поставил шампанское на тумбочку и примостил рядом кулек с апельсинами.
  Словно бы ища поддержки, он оглянулся по сторонам и внезапно заметил, что все глаза и уши в палате повернуты в их сторону и жадно впитывают происходящее. Адам недовольно скривился:
  - Девоньки, родные! Не в службу, а в дружбу. Пожалуйста, дайте нам поговорить наедине. Совершенно интимный вопрос. Ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать. Я быстро кончу.
  'Девоньки', хихикая, неохотно потянулись на выход. Когда дверь за последней из них закрылась, Адам взял девушку за руку. Рука казалась холодной и безжизненной, как ее хозяйка.
  - Вичка, ну прости подлеца, кругом был не прав! - офицер положил цветы поверх одеяла. - Давай все забудем. Я ведь к тебе не просто так, - Адам сделал торжественную паузу. - Я ведь тебе предложение делать пришел. Выходи за меня!
  Вика внезапно дернулась, как будто по ее телу пропустили электрический ток. Тюльпаны упали на пол.
  - За тебя?! Замуж?! Я что, похожа на сумасшедшую? Убирайся вон, немедленно! Пока я тебя до конца не убила!
  - Ну вот, совсем другое дело. Какой прогресс. Со мной уже разговаривают, - пытался пошутить Адам, хотя его огромные руки сжались при этом в кулаки. - Так ты согласна?
  - Уйди, богом прошу. Видеть тебя не могу!
  - Вика, ты знаешь, я дважды никогда не повторяю. Унижаться ни перед кем не намерен!
  - Ты что пугать меня вздумал? После всего того, что ты со мной сделал?! Да я в лицо тебе плюю, кобель ты вонючий! Мне даже в одной комнате с тобой находиться противно. Когда будешь уходить, окна после себя не забудь открыть!
  Адам вскочил, как ошпаренный и заорал в ответ:
  - Истеричка долбанная! Тебя и вправду нужно изолировать от общества. Зачем я только тебя от тюряги отмазывал!
  - А тебя никто об этом и не просил. Лучше на нарах, чем с тобой в одной постели!
  - Ну и пошла ты, знаешь куда? У меня девок.... Только свиснуть! Ничего, как говорит русская пословица: 'баба с возу - а имей сто друзей'!
  Гулянюк со злостью раздавил каблуком головки тюльпанов, разбросанных по полу и, вышел, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Женщины, едва успевшие отскочить от двери, смотрели ему вслед, кто со злорадством, кто с сожалением, в зависимости от личных обстоятельств, которые привели их самих в гинекологическое отделение.
  - Во, козел! - сказала шестнадцатилетняя школьница, находящаяся здесь по совершенно пустяковому поводу.
  - Зря она так. Ведь он же извиняться приходил, просил. Чуть ли не на коленях стоял. Мне кажется, ради любви все, что угодно можно простить. У меня с мужем такая любовь! Такая любовь... Вы даже не представляете. Я ради него на все готова! - вмешалась молодая особа в очках, лежащая на сохранении.
  - А вот у меня с мужем никакой любви, зато четверо детей. Клянусь, в последний раз этому подлецу дала. Все они кобели, только бы свое удовольствие справить! - поделилась своим мнением сильно пожитая женщина, в зеленом больничном халате, пребывающая в палате по причине послеабортного осложнения.
  - Дурехи! Сами не знаете, что хотите, от того и маетесь. Что козел, что кобель - скотина полезная в домашнем хозяйстве. Если только умная хозяйка. А так..., - махнула рукой пожилая женщина с белыми, как снег, седыми волосами. - Эх, был бы мой старик жив! - и отвернулась, утирая глаза тыльной стороной ладони.
  
  
  * * *
  
  
  Гусько потер руками уши, чтобы не отморозить, и покосился на марширующих рядом с ним солдат. Их было шестеро, вместе с ефрейтором. Бойцы, разбитые на пары, как в детском саду, молча, и совсем не в ногу, топтали дорогу тяжелыми кирзачами.
  Юра снова вернулся к своим мыслям. После неудачного полета в Швецию и, особенно, после происшествия с лючком, все его внимание сосредоточилось на том, как бы 'закосить' от службы. Законных вариантов было немного, а точнее всего один - заболеть. Вначале, Гусько решил применить свое обычное средство. Однако его действия никто даже не заметил. Красно-синяя опухшая рожа симулянта практически ничем не отличалась от обветренных и промороженных лиц остальных технарей. Тогда, на следующий день, он подошел к инженеру эскадрильи и пожаловался на сильное недомогание и температуру. На просьбу разрешить несколько дней не выходить на службу, чтобы отлежаться в гостинице, капитан Тихонов выпучил свои круглые рачьи глазки и прорычал:
  - Техник может находиться только в двух состояниях: или на стоянке, или в госпитале!
  Юре ничего не оставалось делать, как тащиться в медсанчасть, используя свой последний шанс. Тихон дал ему полчаса и отпустил.
  В медсанчасти 'больного' встретил начальник подразделения - майор медицинской службы. На его сером одутловатом лице, от недостатка свежего воздуха и избытка медицинского спирта, отразилось неподдельное удивление. Молодые, здоровые офицеры не часто баловали майора своим вниманием. Узнав о Юриных проблемах, медик померил температуру, посмотрел язык, зачем-то постучал молоточком под коленкой, затем протянул ему несколько таблеток.
  - Я думаю, в госпитализации нет никакой необходимости, - прозвучал вердикт. - Само пройдет.
  Гусько окончательно потерял почву под ногами. Ни один из действующих на гражданке приемов не годился в армейских условиях.
  Еще больше его настроение ухудшил разговор с начштаба эскадрильи, произошедший сегодня, после утреннего построения. Узнав, что его назначают ответственным в казарму, Гусько так расстроился, что пропустил мимо ушей почти все инструкции Чернова. Однако главное он все-таки уловил. Сразу после окончания рабочего дня нужно было зайти на КПП и забрать оттуда шестерых эскадрильских солдат, которые занимались там ремонтными работами. Потом построить их и отвести прямиком в казарму.
  И вот, Юра идет рядом со своей 'бригадой', мечтая только о том, чтобы поскорее закончить неприятные для него обязанности. Они прошли уже больше половины пути, когда Гусько уловил знакомый запах - дорога проходила мимо технической столовой. На секунду, в его голове мелькнула здравая мысль: сначала доставить бойцов в казарму, потом вернуться поужинать. Однако, Юра, как известно, никогда не поступался своими принципами. Глядя на виднеющееся неподалеку впереди серое здание казармы, он сердито решил про себя: 'Да что я им, нянька, в самом деле!'. Бросив на ходу: 'Идите дальше без меня. Я к вечерней поверке подойду', - Гусько устремился прямиком к предмету своего вожделения.
  Когда за лейтенантом захлопнулась дверь столовой, двое рядовых, замыкающих строй, переглянулись. Это были два друга: Помидоров и Полупушистый, известные в солдатской среде, как 'двойной или 'полный 'П'', из-за первых букв своих фамилий и склонности к разного рода авантюрам. Помидоров вполголоса обратился к своему товарищу:
  - Слышь, ты, пушнина недоделанная?
  - Да пошел ты..., - лениво огрызнулся его приятель.
  - Ладно, Толян, не обижайся. Шучу! Давай, сегодня тоску развеем.
  - А как?
  Помидоров шепотом поведал о полулитровой бутылке технического спирта, который был слит им с самолета неделю назад и теперь терпеливо ждал своего часа, захороненный в лесу в зоне второй эскадрильи. Видя, сомнения друга, он принялся за уговоры:
  - Дурак, когда такой шанс еще представится. Линяем!
  - А что Березе скажем? Он ведь вроде остался за старшего, - все еще сомневался Полупушистый, имея в виду ефрейтора Березкина.
  - Тоже мне командир нашелся. Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора! Мы с тобой кто? Деды или салажата зеленые? А вякнет что-нибудь, пообещаем ночью темную устроить.
  Толян, однако, все мялся в нерешительности:
  - Я без закуся не могу.
  - Конечно, - согласился Помидоров. - Что мы с тобой, бухарики какие-то? Сейчас хлебом на кухне разживемся.
  Раздобыв полбуханки хлеба у земляка хлебореза, друзья прихватили фляжку с водой и исчезли в темноте леса.
  Спирт, сильно разбавленный керосином, пах просто тошнотворно. Еще противнее он был на вкус. Но они являлись солдатами героической Красной Армии и принимали присягу, в которой их ясно предупреждали о трудностях и тяготах армейской службы. Зажав пальцами нос, друзья по разу приложились к горлышку. Дальше было уже проще. С каждым глотком напиток шел все лучше и легче, и, наконец, за разговорами, они с удивление обнаружили, что бутылка пуста.
  - Что-то маловато, - икнул Полупушистый. - Вот бы добавить.
  - Сейчас раздобудем где-нибудь, - заверил друга Помидоров, тоже плохо осведомленный, как коварно медленно действует спиртное на сильном морозе.
  - А где взять?
  - Ты что, маленький? Счас, по хуторам прошвырнемся. Они все самогонку варят, гады. Неужели, не поднесут по стаканчику защитникам Родины.
  - Пошли, - решительно встал Полупушистый.
  Единственный хутор, который они знали, располагался за пределами гарнизона, неподалеку от КПП, где они сегодня, так ударно трудились. Через некоторое время, друзья, пробравшись, как партизаны темным зимним лесом, подлезли под колючую проволоку никем не охраняемого периметра аэродрома и оказались за пределами части.
  Старик-эстонец сильно удивился, увидев на своем пороге двух солдат. Несмотря на то, что они едва стояли на ногах, тут же прозвучало категоричное требование поделиться самогоном. Хуторянин поначалу пытался все решить миром. Даже когда друзья, оттолкнув его, ввалились в дом, он продолжал уговаривать их уйти и клялся, что у него нет ни капли спиртного. Бойцы, однако, продолжали настаивать на своем в ультимативно-матерной форме.
  Терпение эстонца окончательно лопнуло, когда Помидоров плохо ворочая языком, заявил, что они лили кровь, освобождая Эстонию, а он, курва фашистская, теперь жалеет глотка спиртного для своих защитников. Старик сделал вид, что соглашается и идет в погреб за самогонкой, а сам накинул пальтишко и побежал прямо на проходную гарнизона. Минут через двадцать на хуторе появился патруль, который застал нарушителей дисциплины в полной отключке. Теплое помещение после мороза подействовало на выпивших друзей не хуже пулеметной очереди в упор.
  
  Гусько начал уже потихоньку собираться, чтобы попасть в казарму к отбою, как в гостиницу ворвался начштаба-2. Когда сквозь матюги, обыкновенно сдержанного Чернова, до Юры, наконец, дошел смысл происшедшего, он даже слегка удивился. Ну, большое дело, выпили ребята. А он то здесь причем? Да, ему было приказано довести бойцов прямо до казармы. Но это же явная глупость! Они же не дети, чтобы их и на горшок со старшим водить. И потом, те солдаты, если захотели, то могли бы и позже из казармы улизнуть и напиться. Свинья, она везде грязь найдет!
  Шагая вслед за майором, Юра собирался с мыслями, как лучше построить линию своей защиты. Шли они в штаб полка, куда их вызвал комэск. Дверь в класс второй эскадрильи была открыта. За столом сидел Паханов, что-то громко выговаривая стоящему перед ним навытяжку командиру нашего с Юрой звена - капитану Климову. В руках подполковник нервно мял какую-то газету.
  Когда Гусько и Чернов вошли в класс, комэск поднялся во весь свой огромный рост. Едва взглянув на него, Юра тут же забыл не только свои оправдания, но и вообще любые русские слова. Стало ясно, что летчик находится в крайней степени бешенства.
  Примерно с минуту они смотрели друг на друга. Паханов сопел, как паровоз. Юра часто мигал глазами, нервно дергал шеей и не знал, куда девать свои руки. Чернов и Климов, не дыша, затаились в разных концах класса.
  - Ко мне! Бегом! - раздался, наконец, львиный рык комэска. Начиналось большое сафари.
  Юра сделал два робких шага вперед и остановился.
  - Ближе!
  Гусько сделал еще один шаг. Теперь между ними был только хлипкий канцелярский стол. Паханов бросил газету, которую он к тому моменту успел свернуть в трубочку, и уперся в стол руками, нависая огромной глыбой над лейтенантом.
  - Ты что?! Ты приказ получил?
  - Я..., я...
  - Молчать! Я тебя спрашиваю! Получил?
  - Так точно.
  - Почему приказ не был выполнен?
  Юра переминался с ноги на ногу.
  - Повторяю вопрос дважды: почему?
  Тут какой-то маленький бесенок дернул Гусько за язык, и он не удержался:
  - Мне кажется, этот приказ был немножко глупым...
  Договорить техник не успел.
  - Чего?!!! - взревел комэск, и его огромный кулак-кувалда взметнулся в воздух.
  Юра инстинктивно сорвал с лица очки и закрыл глаза. Однако, в последнюю секунду, Паханов сообразил, что может запросто с одного удара убить своего подчиненного. Тогда, увидев, свернутую в трубочку газету, валяющуюся на столе, он схватил ее и изо всех сил принялся хлестать ею Юру по щекам, приговаривая после каждого удара:
  - Трое суток ареста! Трое суток ареста! А теперь, пошел на х**!
  
  Гусько постучал и толкнул тяжелую дверь с надписью 'Комендант'. Его взору предстало помещение средних размеров. Убранство включало в себя стол, несколько стульев, старый канцелярский шкаф и примитивный сейф. На окне была решетка из сваренных арматурных прутьев, выкрашенных зеленой краской.
  Юра несмело дошел до середины комнаты и остановился. За столом, качаясь на стуле, сидел майор с петлицами красного цвета и эмблемами мотострелка. По всей видимости, он и был комендантом. Возле окна стоял, скрестив руки на груди, капитан, того же рода войск. Увидев вошедшего, они прервали разговор и вопросительно уставились на Юру. Тот немного помялся, потом вежливо поздоровался и положил 'направление на отсидку' на стол.
  Едва взглянув на бумажку, комендант выпрямился и рявкнул:
  - Вы что из колхоза? Доложитесь, как положено по форме, лейтенант!
  От неожиданности Гусько сильно мотнул головой и с него слетели очки. Он нагнулся за ними, потом передумал и приложил ладонь к фуражке. Потом опять нагнулся и снова, передумав, оставил их лежать на полу и выпалил:
  - Лейтенант Гусько, явился для дальнейшего прохождения службы на гауптвахте!
  Майор с капитаном едва сдерживали улыбки.
  - Являются только духи. Да и то наше заведение они предпочитают обходить стороной. Ты, двухгодичник, что ли? - поинтересовался майор.
  - Да. То есть, так точно!
  Комендант забарабанил пальцами по столу, как будто что-то обдумывая и, переглянулся с капитаном.
  - Сидеть хочешь? - спросил он у Гусько.
  Юра неопределенно пожал плечами. Майор после некоторой паузы продолжал:
  - Ты вот что. Очечки то подними, а то ненароком наступишь. У нас тут нет собаки-поводыря, чтобы тебя в камеру отвести.
  Капитан прыснул в кулак. Подождав пока лейтенант водрузит окуляры на место, комендант неторопливо протянул:
  - Отпустить, конечно, возможно, но есть одна закавыка. Кто-то же должен сесть вместо тебя. Сам понимаешь, если завтра вдруг проверка, какая, то все арестанты должны быть в наличии.
  - А, правда, можно? - Юра с надеждой вытянул шею.
  - А у тебя есть подходящие кандидатуры? - в тон ему ответил майор.
  Гусько печально развел руками.
  - Ну, раз нет, так попроси кого-нибудь. Вон, хотя бы товарища капитана. Ему один хрен, целыми днями заняться нечем.
  Юра окинул взглядом мощную, словно отлитую из чугуна фигуру, стоящую возле окна и решил на всякий случай промолчать. Не дай бог, тот поймет его неправильно и обидится. После явно затянувшейся паузы, капитан сам разлепил узкие губы:
  - А что, я не против. Если человек хороший, то, что же и не пострадать за него. Святое дело! Вот только сидеть насухую - никакого интереса.
  - Так говорите, что надо? - Юра, наконец, сообразил, к чему клонят его собеседники.
  - Бутылку коньяка.
  - Каждому! - голосом Моргунова из 'Операции 'Ы'' перебил своего подчиненного майор.
  - Хорошо, я сейчас! - Гусько бросился к двери.
  - Куда? - едва успел перехватить его капитан. - Ты знаешь, где магазин?
  - Нет.
  - Ты вот что, дружок, сначала положи свое удостоверение личности на стол. Это, чтобы ты случайно не потерялся. А во-вторых, магазин здесь, сразу налево, через два квартала. Только грузинский не бери, бутылку об голову разобью!
  - Ты это, - снова подал голос комендант, - налево лучше не ходи. Там проходит маршрут патруля. Сразу, как выйдешь, за комендатурой узкая улочка. Прямо и приведет тебя куда надо. И чтобы мигом, одна нога здесь, другая там. А то, оформим тебе побег из-под ареста!
  Юра со всех ног летел за коньяком, боясь поверить в свое счастье. Он то думал, что нет хороших людей в СССР. А вот ведь, пожалуйста... Совершенно незнакомый человек готов на гауптвахту ради него сесть! Может, ну его к черту, этот Запад.
  Через несколько часов двухгодичник вышел из вагона на железнодорожном вокзале города Риги, радуясь своей находчивости и трем дням неожиданного отдыха. Сладко мечтая о том, как лучше провести это время, Гусько так задумался, что не заметил идущего ему навстречу полковника и не отдал ему честь. Полковник поднял крик на весь вокзал. На его истошные вопли появился офицерский патруль. Юра был препровожден в комендатуру, где за нарушение уставов, пререкания и попытку дать взятку коменданту, получил трое суток ареста.
  
  - Есть у вас хоть какое-то офицерское достоинство, в конце концов?! Хоть какая-то гордость за родной полк? Неужели вам самим бардак этот не надоел?
  Видно было, что Нечипоренко находится в отвратительном настроении, уже битых полчаса читая нотации, дрожащему на ледяном ветру составу полка.
  - Вот у меня это уже где! - он провел по горлу ребром ладони. - Куда только не приедешь, на любое совещание и везде чихвостят наш 666-ый истребительно-бомбардировочный. И все сразу весело начинают переглядываться: 'А, это же тот самый дикий дурасовский полк, обитающий в лесах северо-западной Эстонии'.
  Подполковник перевел дух и продолжил делиться наболевшим:
  - А тут еще эта беда - двухгодичники. Мало мне других проблем. То лючок, понимаешь, закрыть забудут, то солдат напоят! На гауптвахте и то по-людски отсидеть не могут - их посылают в комендатуру Таллина, а они зачем-то прутся в Ригу! Там что, нары мягче? И вообще...
  Командир полка потер свой огромный, как флюгер нос:
  - Что вы вообще за люди такие? С кадровыми мне все понятно. Ну, напьются. Ну, лицо кому-нибудь начистят, или в чужую постель по ошибке залезут.... Но когда наступит время, жизнь свою за Родину отдадут не задумываясь! А эти, тихушники.... Сидят, а что у них на уме непонятно. Ох, чувствую, казачки засланные. Нужно крепко к вам приглядеться. Ой, крепко!
  Мы с Юрой переглянулись, но обменяться мнениями не успели - на сцену выходил замполит.
  - Я, товарищи офицеры, хотел бы выступить с персональным обращением к техникам, - задушевным тоном начал Птицын. - Вот, вы все жалуетесь, жалуетесь. А зря, между прочим. Кто вам такую глупость сказал, что работа ваша грязная, а главное, непрестижная? Тот, кто мог сделать такое взаимоисключение - человек не момента, отстающий от современной жизни. Все это в далеком прошлом. Орудия производства, подтверждая правильность марксистско-ленинской теории, постоянно совершенствуются. Правильно? К примеру: до революции кузнец кувалдой махал. А теперь, что? Наш советский рабочий в белой рубашке и при галстуке идет на завод управлять полностью автоматизированным прокатным станом. Так, и в армии. У вас в руках современная техника. Техника сложная, вся насквозь пропитанная электроникой. Это уже не просто самолеты, это настоящие боевые летающие комплексы. Поэтому, и вы, товарищи, не просто техники, а каждый из вас теперь - директор летающего комплекса!
  Первый раз в жизни я увидел, как лицо Нечипоренко потеряло свое обычное невозмутимое выражение. Он всем корпусом развернулся в сторону Птицына и уставился на него с неподдельным удивлением.
  
  Шувалов открыл дверь гостиницы и вышел на улицу. Мартовское солнце на мгновение ослепило его. Когда, наконец, глаза привыкли к яркому свету, он огляделся по сторонам и с удовольствием вдохнул полной грудью пьянящий весенний воздух. Было еще прохладно, но отступление зимы уже шло по всем фронтам. Темнел старый слежавшийся снег, который кое-где на пригорках успел стаять окончательно, обнажая черную землю. Повсюду текли веселые ручейки. Барахтались в маленьких лужицах серые шустрые воробьи, отмываясь от зимних холодов.
  У Славки поднялось настроение, ему показалось, как будто бы он сам просыпается от зимней спячки. И это солнце, и оживающая природа, и даже маленькие жизнерадостные птички, словно бы посылали тайный сигнал, о том, что скоро все изменится. Любовь, тепло и покой снова вернутся в этот холодный белый мир, чтобы уже не уходить больше никогда.
  Шувалов спустился с высокого гостиничного крыльца и остановился, не зная, в какую сторону идти. Будучи человеком очень рациональным, он крайне редко выходил на улицу безо всякой цели. Однако сегодня был именно такой случай. Куда же пойти: направо или налево? После коротких раздумий, Славка загадал, что если он сейчас пойдет направо, то это обязательно принесет ему удачу. Шувалов решительно тронулся с места, но, пройдя несколько шагов, поскользнулся на льду. Какое-то мгновение он умудрялся сохранять равновесие, но, в конце концов, опрокинулся назад, больно ударившись о землю затылком. Удар был такой силы, что у него потемнело в глазах.
  'Ну вот, уже начало везти!' - промелькнула злая мысль. - 'Первый раз в жизни не пошел налево и вот - результат!'. Голова гудела, как колокол. Перед глазами плыли радужные круги. Чтобы хоть немного придти в себя, Шувалов отошел в сторонку и присел на скамеечку рядом с детской песочницей, наполненной темным ноздреватым снегом. Сжимая виски обеими руками, он неподвижно застыл на узких деревянных досках.
  Недалеко от того места, где сидел офицер, группа мальчишек развлекалась тем, что пускала кораблики по широкому, протянувшемуся почти через весь двор, ручью. Кораблики были бумажными. Они быстро размокали в воде и шли на дно. Поэтому ребята шумно спорили, чей проплывет дольше. Голова у Славки стала потихоньку проходить, и он сам не заметил, как увлекся наблюдением за этим соревнованием. Почти все мальчишки были одного возраста - лет восьми - десяти, кроме одного. Ему вряд ли исполнилось больше шести. Своими неумелыми руками он не мог правильно согнуть тетрадный лист, чтобы придать ему необходимую форму. Если даже и выходило что-то похожее, что могло держаться на воде, как тут же на него обрушивался град камней и кусков льда, которые бросали старшие дети. Естественно этот артобстрел быстро топил хрупкую конструкцию.
  После третьей или четвертой попытки, глядя, как в очередной раз идет на дно творение его рук, мальчуган не выдержал и горько заплакал.
  - Давай, иди отсюда, мелюзга! Это наш ручей, - зло смеялись обидчики.
  Славка, с детства не терпящий несправедливости, встал со скамейки и подошел к мальчику, растирающему слезы по грязным щекам.
  - Не реви, ты же мужик! Мужики никогда не плачут. Хочешь, мы им всем сейчас нос утрем? Только одно условие: ты сейчас же перестаешь и больше никогда в жизни не плачешь. Как тебя зовут?
  Тот сразу начал успокаиваться и согласно закивал головой:
  - Петя. Хочу, чтобы всем нос...
  Славка наклонился к нему поближе. Лицо мальчика показалось ему знакомым.
  - А как твоя фамилия? - поинтересовался он.
  - Яковлев.
  'Так, вот только этого мне еще не хватало!' - подумал Шувалов, сразу пожалев, что начал этот разговор, но деваться уже было некуда.
  - Ну, что ж, давай начнем, - он огляделся по сторонам, в поисках подходящего материала.
  Таковой быстро нашелся. Это был большой кусок сосновой коры. Офицер достал из кармана перочинный ножик и принялся за работу. Через несколько минут из-под его умелых рук вышел гладко обструганный корабельный корпус. Затем, он просверлил лезвием ножа два отверстия и вставил в них длинные, очищенные от коры веточки, призванные играть роль мачт. Бумажные паруса и киль из щепки довершили конструкцию. Чтобы в серьезности намерений грозного двухмачтового фрегата не оставалось никаких сомнений, Славка нарисовал на парусах череп и скрещенные кости.
  - Во, видал? Теперь пусть только кто-нибудь попробует нас тронуть!
  Петька восхищенно смотрел на кораблик.
  - Давай, иди, запускай, - Шувалов легонько подтолкнул его к ручью.
  Мальчик осторожно поставил кораблик на воду. Подхваченный течением, фрегат, отправился в свое первое плавание. Глядя на его горделивую осадку, Славка с удовлетворением произнес:
  - Этот хоть до Африки доплывет. Не утонет!
  - Не доплывет. Мальчишки камнями потопят, - печально заметил Яковлев.
  Шувалов, вспомнил о конкурентах, которые провожали двухмачтовый красавец завистливыми взглядами и, посоветовал:
  - Ты дай им тоже попускать. Тогда они его не тронут.
  Потом обратился к мальчишкам:
  - Хотите поиграть с кораблем? Тогда берите Петьку в свою компанию.
  - Хорошо, мы согласны, - разом зашумели пацаны. - Петька, иди к нам. Давай играть вместе. Только, чур, не врать больше!
  - А чего он врет? - автоматически спросил Славка.
  - Про то, что у него папка есть. Потому, что папки у него нет. Он помер.
  - А вот, и есть! Вот, и есть! - раздался тонкий Петькин голосок.
  Шувалов присел на корточки перед ребенком и взял его за плечи.
  - Что ты сказал? - переспросил он.
  - Пусть сами не врут! Моя мама лучше знает.
  - А где он? - в Славкиных глазах что-то защипало, словно бы туда насыпали песка.
  - Он улетел. Далеко-далеко. Но он скоро вернется. Вот посмотрите. И тогда всем покажет. Мой папка - самый сильный!
  - Конечно, конечно..., - голос Шувалова предательски дрогнул. - А хочешь.... А хочешь, я тебе воздушный змей сделаю? Большой. Просто огромный. Ни у кого такого не будет. Даже из магазина.
  - А ты можешь? - мальчик смотрел на взрослого с недоверием. - Мой папка никогда такого не делал.
  - Могу. А, твой папка.... Знаешь, он самый лучший в мире летчик! А летчики летают высоко на быстрых самолетах и медленные змеи им ни к чему.
  - Хорошо, только уговор - мужики не плачут! Сам говорил.
  - Это.... - смутился Славка. Он и не подумал, что ребенок может оказаться таким внимательным. - Это просто в глаз что-то попало, пока строгал.... Так что, договорились?
  - Договорились.
  - Петька! - внезапно раздался чей-то громкий крик. - Иди домой обедать. Быстро!
  Шувалов обернулся. Возле подъезда одного из близлежащих домов стояла Наташа Яковлева. Была она в халате, с наброшенным поверх пальто и домашних тапочках. Ее распущенные волосы трепал ветер.
  - Сейчас иду, мама! - помахал рукой Петька и побежал к ручью за кораблем.
  Кровь бросилась Славке в голову. Он решительно подошел к женщине и без лишних предисловий выложил все, что думал:
  - Зачем ты это делаешь? Зачем врешь пацану, что отец жив?! Неужели не понимаешь, чем дальше, тем больнее ему будет!
  Яковлева побледнела и отрезала:
  - Это не ваше дело!
  Резко развернувшись, она исчезла в глубине подъезда.
  'Дура! И ведь видно, что баба хорошая. А такая дура!' - со злостью подумал Шувалов, провожая ее взглядом.
  
  
  * * *
  
  
  - Заходи, лейтенант, присаживайся, - Рекун кивнул на стул. - Располагайся поудобнее. Разговор у нас ожидается долгим.
  Юра сел и растерянно огляделся вокруг. Он все еще не мог придти в себя. Всего каких-то десять минут назад, особист остановил его по дороге в гостиницу, потом посадил в коляску своего мотоцикла и привез в этот кабинет.
  - Ну, что будем делать, лейтенант?
  - А что случилось? - спросил двухгодичник, часто моргая глазами за толстыми стеклами очков.
  - А сам не догадываешься?
  - Нет! - искренне удивился Юра.
  Особист, не спеша, открыл сейф, достал оттуда невзрачного вида папку, и, взглянув внутрь, продолжал:
  - По имеющейся у меня оперативной информации, некто лейтенант Гусько, в прошлом месяце, дважды уходил со стоянки, оставив не опечатанным свой самолет. Не было? А если бы самолет угнали или сняли секретные блоки? Что тогда?
  - Дальше, - майор прошелестел переворачиваемой страницей. - Парковый день на 21-м самолете, в прошлую субботу, выполнен не был. Приказ на работы подписывался лично Главкомом ВВС. Таким образом, получается, что техник самолета Гусько не выполнил приказ самого Главкома!
  - Я все сделал. Все, как положено. Просто в ЖПС забыл записать, - попытался оправдаться Юра.
  - Не перебивай, я еще не закончил, - оторвал взгляд от бумаг Рекун. - Лючок на взлете у кого сорвало? Это же аварийная ситуация! Что, тоже закрыть забыл?
  - Забыл..., - как эхо, отозвался виновник потенциальной аварии.
  - Ну, и как ты мне прикажешь все это называть? Ты что, детсадовец? Мы что здесь, в бирюльки играем? Ну, один раз забыл - понимаю. Второй - тоже, при смягчающих обстоятельствах можно простить. Но дальше - извини! Давай называть вещи своими именами. Это - вредительство и, причем, вредительство умышленное!
  - Зачем же сразу такие выводы из отдельных случайностей? - запротестовал Юра.
  - Для тебя это не связанные между собой случайности, а для меня они укладываются в совершенно определенную закономерность. Хорошо, а что ты скажешь на это? Кто в понедельник поприветствовал группу техников второй эскадрильи словами: 'Хайль Гитлер, джигиты!'.
  - Товарищ майор, это просто такая приколка еще со времен института. У нас училось много ребят из Средней Азии. Они рассказывали, что как-то смотрели фильм про войну, переведенный на местный язык. Так там Гитлер выходит к своим генералам и таким образом их приветствует.
  - Как у тебя, однако, все просто. Но, по-моему, это не совсем так, лейтенант.
  Рекун достал с полки толстенную коричневую книгу и кинул ее на стол, подняв легкое облачко пыли.
  - Вот, здесь все про тебя есть. Ты еще подумать не успеешь, а я уже знаю.
  - Что это? - удивленно встрепенулся Гусько.
  - А это книга такая, составленная усилиями наших специалистов. Она позволяет мне, оперативному работнику, делать быстрые, и, главное, правильные выводы, из, казалось бы, никак не взаимосвязанных между собой фактов. Вот, скажем, остался советский спортсмен за границей, и тогда психологи начинают опрашивать всех его родственников и знакомых, как поменялось его поведение незадолго перед побегом. Ну, там, вдруг начал усиленно учить английский. Взаимоотношения в семье испортились. Стал книжки брать в библиотеке о жизни спортсменов за рубежом и так далее. Второй раз такое произошло. Опять, выяснили, систематизировали и - в эту книгу. Зато третий спортсмен, моряк или летчик уже, наверняка, останется дома, даже не понимая, почему его в этот раз за рубеж не выпустили. Потому что, это только кажется, что ты самый хитрый и умный и никто вокруг ни о чем не догадывается. На самом деле, все уже когда-то, где-то происходило. Таким образом, мы можем заранее предугадывать и пресекать преступные намерения.
  - И что она говорит про меня? - криво улыбнулся Юра. - Что я завтра снова забуду самолет опечатать?
  - Нет, лейтенант. Про тебя она говорит, что не любишь ты нашу Советскую Родину!
  До Гусько, наконец, дошел ход мыслей особиста. Он побледнел и сбивчиво затараторил:
  - Что вы, товарищ майор! Да я.... Наша великая страна - это...
  - Не юли! - повысил голос Рекун. - Кто после выпуска из института пытался дважды устроиться моряком на суда, ходящие в загранку? Кто в 82-м был задержан в режимном районе советско-финской границы. Что ты там делал? Это тоже все случайности? Кто под прикрытием своих прошлых занятий дельтапланеризмом, выспрашивал у летчика капитана Семенова, о том, как взлетать на самолете и легко ли он управляется в полете? Куда ты собрался? В какую страну?
  Видя, что Юра молчит, низко опустив голову, кагэбешник подошел к нему вплотную, наклонился почти к самому его лицу, и резко стукнув со всей силы ладонью по столу, заорал:
  - Отвечать, падла!
  - Да, хочу! В Канаду! Может быть, вы что-нибудь слышали о такой стране?! Думаете, я до смерти буду гнить в вашем сраном гарнизоне?! Это вы будете, а я не буду! Я свободный человек и я хочу жить там, где мне нравится! Понятно?!
  - Вот и поговорили, гражданин лейтенант, - спокойно и даже удовлетворенно произнес Рекун, возвращаясь на свое место. Он сел за стол и стал заполнять какие-то бумаги.
  Время шло, майор продолжал что-то писать. Юрина злость таяла, как снег на солнце и он уже тысячу раз пожалел о своей несдержанности. Наконец, особист закончил, положил бумаги в папку, потом, закрыл ее и неторопливо заговорил:
  - Теперь, материала, чтобы закатать тебя в дисбат, у меня достаточно. А ты говорил, что я деньги свои не отрабатываю. Еще как отрабатываю. Эх ты, мурзилка бобруйская.
  Рекун встал и прошелся по кабинету, продолжая развивать свою мысль:
  - Ты хоть знаешь, что такое дисбат? Это тебе не тюрьма, на нарах не отлежишься. С 5-ти утра до 11-ти вечера - строевая подготовка, пока плоскостопие не заработаешь. Или боевая - будешь ползать, пока на брюхе черепаший панцирь не появится. А с 11-ти вечера до 5-ти утра - вторая смена, в роли ротной жены. Там любят таких, как ты - гладких, интеллигентных. Из таких самые ласковые женщины получаются. Все, допрыгался. Документы оформлены, только командиру свою подпись поставить и - амба! Канаду не обещаю, но холодная длинная зима будет обязательно.
  Особист, не спеша, вынул из пачки сигарету 'Прима', со вкусом затянулся и посмотрел на Юру. Тот напоминал сдувшийся шарик, такой же поникший и такой же красный.
  - Мать, то, есть? - спросил майор после некоторого молчания.
  Гусько коротко кивнул головой в подтверждение.
  - А отец?
  Повторный кивок.
  - Ты хоть знаешь, что у него месяц назад был повторный инфаркт?
  - Нет! - Юра поднял голову, посмотрев на Рекуна с удивлением.
  - А ты когда родителям последний раз писал?
  - Наверное, года полтора назад, - неуверенно протянул примерный сын.
  - Мо-о-лодец! - восхищенно присвистнул особист. - Так ты, поди, и о первом еще ничего не знаешь?
  Лейтенант лишь смущенно пожал плечами.
  - Эх! - с горечью констатировал Рекун. - Не переживет твой батя нового удара. Как пить дать, не переживет. Единственный сын - осужден, да еще, по какой статье. Позор!
  Он посмотрел на Гусько и, словно размышляя в слух, продолжил:
  - Что же мне с тобой делать? Я ведь понимаю, ты парень, в принципе, неплохой. Дурак только.
  Ответом ему было молчание.
  Рекун выдержал паузу:
  - Ты, наверное, думаешь, мне главное человека посадить? Что у меня план по посадкам какой-нибудь есть? Нет у меня никакого плана. А вот дети есть. Один, кстати, твоего возраста. Я хочу только одного - чтобы у меня в полку был порядок. Понимаешь, порядок. И никаких ЧП!
  Он подошел и сел на краешек стола, рядом со стулом, на котором сгорбился гражданин Гусько.
  - Ладно, Юра, - майор внезапно назвал его по имени. - Так и быть, помогу тебе. Не буду пока давать делу ход. Только ты понимаешь, я ведь тоже многим рискую. Фактически, получается, что я покрываю тебя. Эх, погубит меня когда-нибудь моя добрая душа.
  Лоб особиста наморщился, словно он перебирал в голове возможные варианты:
  - Давай, чтобы подстраховаться, сделаем вот что - мы оформим документы, как будто ты нам помогаешь. Тогда я напишу, что ты, свои дурацкие действия, производил, чтобы проверить бдительность офицеров полка. Только сам понимаешь, не маленький, мы закрыть на этом дело не можем. Мне, в дальнейшем, нужны будут от тебя хотя бы несколько рапортов, чтобы подтвердить твою работу.
  Гусько, опустив голову, тер грязным носовым платком идеально чистые стекла очков.
  - Сынок, ну что ты молчишь? Тяжело тебе? А думаешь, нашему поколению было легче? Ведь у тебя отец, член партии с 1957 года, всю войну пацаном, за токарным станком простоял, - продолжил Рекун, проявляя незавидную осведомленность. - Роста не хватало, так ему ящик из-под снарядов под ноги подставляли. Прям, как в книжках. Ему что легко было?
  Сын героя труда, наконец, разлепил ссохшиеся от волнения губы и скорее прошептал, чем проговорил:
  - Что вы от меня хотите?
  - А ничего, - улыбнулся особист. - Точнее, почти ничего. Живи, как жил, служи. Только, если ты что-нибудь узнаешь, услышишь или даже просто заподозришь... В общем, я должен знать об этом первым, а твой командир - только вторым. Понял? Особенно, меня интересуют друзья твои - двухгодичники, - в голосе Рекуна едва заметно проскочила металлическая нотка и тут же исчезла, как будто острый клинок на секунду вышел и тут же спрятался назад, в мягкий бархат ножен. - И смотри, не пытайся меня обманывать! Если вздумаешь что-нибудь отчебучить - ты видел, все документы оформлены. Уже через час тебя здесь не будет и ты, потом быстро поймешь, что наш гарнизон еще не самый сраный. Ты понял меня? Не слышу?
  - Да, - тихо ответил Юра. Потом немного подумал и спросил: - А что, все еще существует статья за вредительство?
  
  
  * * *
  
  
  - Разговоры в строю! Слушай, все внимательно сюда, - привлекая внимание, Тихонов постучал картонкой с прикрепленными к ней записями, которую он держал в правой руке по ладони левой.
  Шло обычное утреннее построение техсостава 2-ой авиаэскадрильи.
  - Сегодня день подготовки к полетам, Завтра - полеты. Однозначно, стопроцентно, посамолетно, - продолжал инженер. - В 6 ноль-ноль утра - колеса в воздухе. На полеты выставляем 15-ый, 17-ый, 19-ый, 20-ый, 22-ой, 21-ый.... Нет, отставить. И... 18-ый. Ясно? Теперь, Синицын, что с пушкой на 19-ом?
  - Заклинило во время стрельбы, - отозвался старший лейтенант Синицын, он же, Вова-вооружейник, начальник группы вооружения эскадрильи.
  По установленной в полку традиции, всех начальников групп вооружения именовали подобным образом. Соответственно, в первой эскадрилье был Витя-вооружейник, в третьей - Петя.
  - Без тебя уже знаю, что заклинило, - недовольно оборвал его инженер. - Я имею в виду, что сделано? Сегодня, вам - последний день. Дефект - устранить! Завтра самолет должен быть на полетах, однозначно.
  - Так точно. Сделаем. Только мне хоть один боец нужен. Поставьте в наряд кого-нибудь другого, не из нашей группы.
  - Хорошо, будет тебе боец. Дальше, - Тихон заглянул в свою бумажку. - На том же 19-ом - замена пневматиков основных стоек шасси. Петров, подъемники возьмешь в 18-м укрытии. Замену производить силами звена.
  Новый взгляд в свои записи.
  - Что с 16-м, Колесов?
  - А что с ним сделается? Стоит родной в своем укрытии.
  - В каком еще на хрен укрытии? Он еще вчера вечером должен был стоять в ТЭЧ на регламенте, однозначно! Колесов, ты, что здесь выеживаешься?! Я, тебе кто, капитан или балалайка?
  - Никак нет, товарищ капитан, - оправдывался техник 16-го. - Я же вам уже докладывал. Почему вы делаете вид, что первый раз слышите. Вы же знаете, самолет должен идти в ТЭЧ только с пустыми баками. Еще вчера, в обед, заказали топливозаправщик в батальоне обеспечения, чтобы выкачать керосин. И до сих пор не слуху, не духу.
  - Он мне докладывал! Вы что, уроды, оборзели совсем? Счас, я все брошу и побегу вам заправщик искать! Сейчас же, вместе со своим старшим техником, звоните в батальон или сами бегите туда, но самолет через час должен быть в ТЭЧ. Однозначно! Шувалов, не делай вид, что ты меня не слышишь.
  - А чем тащить? Тягач дайте, - подал голос из строя Славка.
  - Пешком пойдете - ходьба укрепляет половые органы. Тягач для вас планировался вчера, а сегодня у него другие задачи. Запрягайтесь все звеном и толкайте. Еще вопросы есть?
  - Никак нет, гражданин капитан, - отозвался Шувалов.
  - Почему, 'гражданин'? - сразу насторожился инженер.
  - А какой вы нам, к черту, 'товарищ'!
  - Ты что, Шувалов, на губе давно не сидел? Совсем страх позабыли! Уроды! Черви! Сгною на стоянке!
  Тихонов перевел дух, оглядывая техников разъяренным взглядом. Офицеры внимательно изучали землю под ногами, и инженер продолжил планерку:
  - Якимявичус, что с отказом радиостанции на 22-ом?
  Медленно растягивая слова, флегматичный начальник группы радиоэлектронного оборудования, отозвался из строя:
  - Работаем. Выясняем. Вроде бы дело в...
  - Если вы также работаете, как ты разговариваешь, то самолет раньше, чем к Новому Году готов не будет! - перебил его капитан. - Сейчас же послать на него Филонова с Телешовым. Пусть бросят все, но 22-ой к обеду должен быть в строю. Однозначно, стопроцентно. Ясно? Филонов?
  Инженер внезапно обнаружил, что не видит Филонова.
  - Где Филонов? Ах, ты, мать твою! Телешова, тоже нет! Старший лейтенант Якимявичус, где твои люди? Вы что, дети?! С завтрашнего дня начинаем построение с доклада начальников групп об отсутствующих. Однозначно! Якимявичус, не слышу?
  Витас смущенно пожал плечами.
  - Они вчера утенка провожали, - раздался чей-то голос. По рядам пробежал несмелый смешок.
   - Молчать! - заорал Тихонов. - Я вам всем покажу пернатого. Землю жрать будете! Якимявичус, в гарнизон за ними, мигом. Чтобы через шесть секунд эти гугеноты стояли передо мной, в любом состоянии. Однозначно. Живые или мертвые. Остальным - на стоянку, бегом! Я вас блядей научу Родину любить! Будете у меня каждое утро гимн Советского Союза исполнять!
  
  По дороге к укрытиям нашего звена, Дед рассказал мне про историю с утенком. Оказалось, что несколько дней назад Филонов с Телешовым нашли в лесу, отбившегося от матери, маленького птенца. Будучи по натуре, большими любителями природы (Филонов был охотником, а Телешов - рыбаком), они решили взять над ним шефство. Сначала, все шло хорошо. Утенка поместили в большой деревянный ящик из-под самолетного оборудования, кормили, поили его. Однако превратиться из гадкого утенка в большую красивую птицу, ему не удалось. Вскоре, благодаря техническим заботам, он благополучно переселился в мир иной. Естественно, боевому товарищу устроили пышные похороны. Могилу вырыли в живописном месте, установили сверху большой деревянный крест. Утенок был погребен со всеми воинскими почестями, включая прощальный залп из ракетницы над свежим холмиком. Само собой, церемониал завершился поминками, которые прошли накануне вечером. Скорбь потери оказалась так велика, что офицеры даже оказались не в состоянии выйти сегодня на службу.
   Быстро закончив подготовку своего самолета, я, как и было договорено заранее, пошел к Женьке, помочь менять пневматики. 'Девятнадцатый' был поднят на подъемниках и Петров вместе с Дедом уже начали снимать правое колесо. Я подошел и включился в работу. Мы сняли колесо, которое в обиходном технарском языке называлось - 'пневматик'. Потом оттащили в сторону и установили на него специальное приспособление для отделения резиновой шины от диска. В этот момент к самолету подошел Вова-вооружейник со своим бойцом.
  - Ну что там у тебя Вова? - поинтересовался Женька.
  - Да опять пушку вчера на полетах заклинило, - недовольно буркнул в ответ Синицын. - Пахан летал. У меня уже язык отсох повторять летчикам. Стреляйте короткими очередями. Короткими. Все без толку!
  Тридцатимиллиметровая шестиствольная пушка, установленная на МиГ-27 являлась грозным оружием и буквально рвала мишени в клочья. Основными ее достоинствами были убойная мощь и потрясающая скорострельность. Но как это обычно бывает, недостатки пушки проистекали прямо из ее достоинств. Если летчик увлекался и выпускал весь боезапас в считанные секунды, пушку часто заклинивало. От сильной отдачи выходило из строя электро и радиооборудование. Со временем появлялись трещины на топливном баке, примыкающем к месту крепления пушки. Начинал подтекать керосин.
  - Ха, подумаешь, пушку заклинило. Большое дело..., - Борзоконь почесал свою обнаженную под технической курткой грудь. - Вот у нас один раз на учениях после такого залпа на самолете вырубило разом всю электрику. Вот это было да! Как летчик только вернулся на базу? Когда ни один прибор не работает и половина агрегатов.... Но с тех пор, ему про короткие очереди напоминать уже не надо было.
  - Ладно, мужики, пора мне начинать, а то не успею, - выслушав рассказ, сказал Синицын, и полез в кабину.
  Мы тоже продолжали свою работу. Закончив с правым колесом, взялись за левое. Краем глаза я наблюдал за вооружейниками. Вначале, они сняли и опустили на лебедке пушку, установленную под фюзеляжем, сразу за передней стойкой. Потом удалили искореженные куски металлической снарядной ленты, которые послужили причиной заклинивания. И, наконец, поставили пушку на место и подключили к ней какой-то прибор, протянув кабель от пушки в кабину.
  Наш левый пневматик был почти готов, когда, внезапно, раздался раскатистый громовой удар, словно началась гроза. Сверкнула огненная вспышка и, самолет окутался облаком дыма. После этого его носовая часть рухнула вниз, с противным металлическим хрустом сминаясь о бетонку.
  Когда дым немного рассеялся, перед нами предстала картина, достойная пера Айвазовского, только от авиации. Самолет стоял, задрав хвост в небо, опираясь на два подъемника, установленных в районе основных стоек шасси. Своим носом МиГ упирался в землю, посреди лужи растекающегося гидравлического масла и осколков разлетевшегося вдребезги остекления 'Кайры'. Передней стойки шасси не было. Ее остатки вместе с обломками третьего подъемника, валялись метрах в двадцати на рулежке.
  Первым пришел в себя Петров:
  - Вова, ты, что америкосам продался? Сколько они тебе заплатили, гад?!
  Начальник группы вооружения, все еще сидящий в кабине и белый, как полотно, наконец, пришел в себя и вылез наружу.
  - Во, блин. Стойку отстрелили, - только и смог он выдавить из себя.
  - Лучше бы ты себе яйца отстрелил! Тогда, по крайней мере, Тихону тебя не за что было подвешивать. А теперь, висеть тебе, как миленькому. Да и мне вместе с тобой! - орал Женька.
  - Как же так? - продолжал соображать вслух Синицын. - Я же все проверил. Концевой выключатель 'земля-воздух' стоял в правильном положении. Следовательно, пушка на земле не должна была выстрелить, ни при каких обстоятельствах.
  - Аналогичный случай произошел в Тбилиси с тетей Сарой, которая до приезда в этот славный город, тоже не могла забеременеть ни при каких обстоятельствах, - Дед пнул ногой покореженный кусок обшивки и продолжил, все так же обращаясь к вооружейнику. - Ты что, не знаешь, что твой знаменитый выключатель работает только когда амортизаторы стоек шасси обжаты? То есть, когда самолет стоит на земле и давит на них своим весом. А сейчас, он стоял? Он же висел на подъемниках. Учи матчасть, Вова!
  До Синицына, наконец, дошло. Не обращая внимания на стоящего чуть поодаль подчиненного ему солдата, тоже насмерть перепуганного, Вова опустился на корточки, обхватив голову руками:
  - Все, крантец! Теперь - трибунал!
  - Какой тебе трибунал, сволочь! Не довезут тебя до прокурора. Я тебя сам, лично, шлепну! - бегал вокруг изувеченного самолета Петров.
  - Трибунал..., - продолжал, раскачиваясь, выть вооружейник.
  - Успокойся, - Дед подошел и положил ему руку на плечо. - Если всех мудаков в ВВС сажать, то гайки крутить некому будет. А уж летать, и подавно.
  - Значит, с должности снимут, - причитал Вова.
  - Ага, сейчас. На твое место, можно подумать, очередь стоит. Все только и
  мечтают, как на своем горбу бомбы таскать, - продолжал Борзоконь. - Беги, давай, обрадуй Тихона. И не забудь спеть ему: 'Капитан, никогда ты не будешь майором!'
  
  В то самое время, когда мы бегали вокруг искореженного Женькиного самолета, к 16-му укрытию старшего лейтенанта Колесова подкатила машина. Это был передвижной авиационный дизель-генератор, установленный на шасси все того же мощного 'Урала'. Из кабины выпрыгнул Шувалов.
  - Ну, что? Приезжал топливозаправщик? Керосин с самолета скачали? - первым делом поинтересовался он у своего подчиненного.
  - Нет, так и не появлялся, - разочарованно развел руками Колесов.
  - Черт! - выругался Славка и сплюнул на землю с досады.
  Оба техника прекрасно знали, что МиГ не может идти в ТЭЧ с полными баками.
  - А я думал, у тебя все готово, чтобы самолет буксировать. Вон, тягач чужой угнал. Он долго ждать не станет! - Шувалов ткнул пальцем себе за спину, где находился 'Урал'.
  В ту же минуту с той стороны раздался жалобный голос:
  - Товарищ старший лейтенант, не могу я больше стоять! Попадет мне! Меня уже полчаса, как в первой эскадре ждут!
  Шувалов посмотрел на часы, потом вдруг решительно махнул рукой:
  - Хрен бы побрал весь батальон вместе с Тихоном и этой гребанной службой! Колесов, давай, цепляй свою каракатицу. Без топливозаправщика обойдемся.
  - Как это обойдемся? - не понял техник.
  - Как, как? Каком к верху!
  В то время, пока техник присоединял буксировочное водило к тягачу, Славка полез под самолет. Он открыл один из лючков в нижней части фюзеляжа, потом поколдовал там немного, и оттуда ударила упругая желтая струя.
  'Открыл сливной клапан', - понял Колесов. - 'Сейчас в укрытии будут керосина по колено!'.
  Не давая своему подчиненному опомниться, старший техник крикнул водителю:
  - Трогай! Быстро! - и первым запрыгнул в кабину. Колесов последовал его примеру.
  Зону второй эскадрильи и ТЭЧ разделяло несколько километров. Всю дорогу до пункта назначения Шувалов смотрел в зеркало заднего вида 'Урала'. За буксируемым самолетом тянулась длинная влажная полоса, вначале широкая, но постепенно становившаяся все уже и уже.
  Когда машина затормозила у ворот ТЭЧ, от толчка на бетонку упали две последние капли. Это было все, что осталось от пяти с лишним тонн первосортного авиационного керосина.
  
  В обеденный перерыв, мы вместе с Дедом, пошли в столовую. Небольшое опоздание, всего минут на пятнадцать, чуть не оставило нас без обеда. Из своих зон, приехали первая и третья эскадрильи, и теперь зал техстоловой был полон. Мы с трудом отыскали свободные места за столиком, где уже сидели два старших техника: Панин и Шувалов. Они с аппетитом поглощали суп, и Сашка рассказывал о сегодняшнем происшествии в звене. Шувалов внимательно слушал, время, от времени хлопая себя то по коленям, то по поверхности стола и, восхищенно матерясь.
  Мы, с капитаном, присоединились к ним. Меня, как непосредственного участника событий, рассказ своего старшего техника мало заинтересовал. Я, в нетерпении дергался, провожая глазами официанток, носившихся по проходам между столиками с полными подносами. Мой желудок уже просто бесился от голода. Сам того не замечая, я взял вилку и начал нервно постукивать по стоящему передо мной стакану. В это время, Панин закончил свое повествование и переключил внимание на меня:
  - Сашок, не нервничай, все будет хорошо.
  - Скорее бы уж что-нибудь пронесли, а то есть страшно охота!
  - В армии не едят, а принимают пищу, - поправил меня Панин.
  - Ну, хорошо. Тогда, скорее бы принять.
  - В армии, принимают только на грудь, - тут же среагировал Шувалов.
  - Да, ну вас, вместе с вашей армейской терминологией, - отмахнулся я. - Пожрать дайте, быстрее!
  Словно услышав меня, появилась официантка, которая сбросила нам с Дедом по тарелке винегрета для разминки и тут же убежала.
  - Вот видишь, а ты волновался, - Панин закончил есть и отодвинул от себя пустую тарелку. - Эх, ешь - потей, работай - мерзни! Наворачивай Санек. Чем шире морда у офицера, тем теснее наши ряды.
  Потом, снова обратился к Шувалову:
  - Во, видал, Абрек, какие дела у нас вооружейники сотворили? Только чудом не убило, не покалечило никого. Помнишь, нам последнюю сводку по ВВС зачитывали? В каком-то полку неуправляемая ракета прямо на стоянке взорвалась. Так двух человек на куски порвало.
  - Ладно, хватит тебе плакать. Все же нормально закончилось. У меня, что ли в звене проблем мало.
  - Что ж там у тебя за проблемы такие? - притворно удивился Панин. - У тебя все люди, как люди, а у меня чего только придурок этот очкастый стоит - Гусько! - при этом старший техник посмотрел на меня так, как будто на мне лежала персональная ответственность за всех двухгодичников страны.
  Я, сделав вид, что не заметил его взгляда и уткнулся в свою тарелку.
  - Этот, да. Этот может! - с готовностью закивал головой Шувалов. - Я тебе Панин никогда не забуду, как ты в отпуск свалил, и свое звено на меня сбагрил. Вот Гусь меня тогда с лючком подставил! А что он опять что-нибудь учудил?
  - Так он каждый день что-нибудь новенькое выдумывает.
  - Ну-ка, ну-ка, расскажи, - заинтересовался Шувалов.
  - Даже не знаю, с чего начать, панове. Вот, хотя бы, за последнее время.... В понедельник, на полетах случилось. Летчик уже в кабине, начал выводить движок на максимальные обороты. Хорошо, рядом Женька проходил. Посмотрел случайно, говорит, и глазам своим не поверил. Боковые заглушки с двигателя на 21-м не сняты. Петров подскочил, сдернул. Еще несколько секунд и их в движок бы засосало! А этот олух только глазами хлопает. Не заметил, говорит. Ну, скажи, Абрек, как можно их не заметить? Специально покрашены в красный цвет и размер..., - Панин широко развел руки, показывая габариты заглушек.
  Шувалов с Дедом едва сдерживали смех.
  - Вот это, орел! Все что на самолете положено снимать перед полетом и, специально покрашено в красный цвет, чтобы не забыть - он не снимает. А лючки, зеленого цвета, которые нужно закрывать - оставляет открытыми. Слушай, может быть, он, как его, дальтонизмом занимается? Тогда ему нужен самолет красного цвета, а все заглушки, наоборот - зеленого, чтобы понезаметнее. Может быть, тогда Гусь начнет все делать, как надо, - высказал предположение Борзоконь.
  - Вам смешно, а мне не до смеха, - тяжело вздохнул Панин. - На прошлой неделе, в пятницу. Уже со стоянки уходить собираемся. Вдруг, меня что-то, прямо, как в печенку кольнуло. Дай-ка я инструментальный ящик у него проверю. Открываю ящик - пся крев! Так и есть, одной отвертки не хватает. Я - Гусько за шкварник, мол, когда потерял? Тот божится - еще сегодня утром была. Что делать? Вы же знаете наши правила: пока весь инструмент не будет в наличии, никто со стоянки не уходит. Тихон вместо ужина поставил все наше звено раком, искали, носом рыли землю возле его укрытия. Потом решили, может, где-нибудь внутри ее оставил, так полсамолета разобрали. Часа через два отвертка нашлась. Где бы вы думали? У него в кармане!
  Шувалов забился в конвульсиях от смеха. Дед, наоборот, погрустнел. Он тоже участвовал в поисках инструмента и воспоминания об этом не добавляли ему оптимизма.
  - Ирония судьбы, - продолжал веселиться Славка. - У Гусько - 21-ый самолет, а очко - счастливый номер. Несправедливо. Надо переименовать его в '13-ый'! Ведь у нас в полку нет такого номера. Ну, а дальше, чего было? - поинтересовался Шувалов.
  - Чего, чего. Вломили ему, конечно, маленько всем звеном. Только с него все, как с гуся вода. Позавчера, беру у него ЖПС на подпись, смотрю, листов не хватает. Где говорю? А, он мне - живот внезапно прихватило, а бумаги под рукой не оказалось. Вот и пришлось вырвать. Да, что за проблема? Я же только чистые вырывал, все записи сохранены.
  Панин схватился за сердце, имитируя предынфарктное состояние:
  - Это из прошитого-то, пронумерованного и опечатанного журнала! Нет, вы только прикиньте. Это нормальный человек?
  Мои товарищи по эскадрилье уже размазывали слезы по лицу. Даже я не смог удержаться от улыбки.
  - Вы думаете, это все? Ошибаетесь, - продолжал рассказчик. - Вчера, подходит летчик к 21-му. Делает предполетный осмотр и замечает, что резина пневматика в одном месте сильно сработалась. Я ему популярно объясняю - согласно нормативам, износ протектора в пределах нормы и лететь можно. Тот сомнительно качает головой и все равно записывает замечание в ЖПС: 'Левый пневматик основной стойки шасси практически требует замены'. Ну, думаю, пиши, пиши. Когда-нибудь поменяем. Возвращается летун обратно. Опять берет в руки журнал, чтобы записать послеполетные замечания. Вдруг, как разорется: 'Вы что, издеваетесь надо мной! Все доложу комэску!'. Я не могу понять, в чем дело? Беру журнал, читаю. А там в графе: 'Устранение дефектов', напротив летчитской, запись рукой Гусько: 'Пневматик практически заменен'.
  Теперь уже все, включая и меня, ржали, как молодые жеребцы. Когда мы, наконец, успокоились и смогли спокойно разговаривать, Панин продолжил тему:
  - Вот еще один случай, насчет записей. Я тогда еще простым техником был. Служил у нас рядовой Каримов из Узбекистана в группе прицельно-навигационного оборудования. Ну, понятное дело, с русским языком он не особенно дружил. И вот, как-то раз, его начальник группы проверил мою машину и записал в журнал: 'Пыль на оптике прицела'. Каримов идет следом за своим командиром и устраняет обнаруженные тем дефекты. Дошел до моего самолета, покопался там немного и пошел дальше. А я в конце дня открываю ЖПС и читаю в графе 'Устранение' - 'Змазано и законтрено'.
  - Аналогичный случай, - в нетерпении рассказать свою историю, перебил Панина Дед, - произошел в нашей Группе Войск в ГДР. Там, как легенда, передается из уст в уста, такая запись. Летчик пишет: 'При включении радиостанции слышны невероятные шумы'. Ответ специалиста группы радиооборудования, устранявшего неисправность: 'Шумы доведены до более вероятных'.
  Наш веселый разговор прервался появлением официантки. Она принесла нам с Дедом, заказанный суп, а нашим товарищам - второе. Пользуясь моментом, что все замолкли, занятые поглощением пищи, я решил высказать свое мнение:
  - Кстати, в случае с ЖПСом, я считаю, что Гусько прав на сто процентов. Какое замечание - такое устранение. Летчик - русский? Русский. Вот, и пусть сначала научится пользоваться родным языком и правильно выражать своим мысли.
  - Летчики! - все разом загалдели, видимо, я затронул больную тему. - Ты их трогать не моги!
  - Ты говоришь, 'русский язык'. Да он может его вообще не знать, а летная пайка ему все равно положена, - Борзоконь постучал ложкой по моей тарелке. - Ты здесь это пойло хлебаешь, а у них колбаска, сыр, шоколад. Овощи, фрукты, даже зимой.
  - Да, разве только в жратве дело, - перебил его Шувалов. - Ты вот, Анютов, в клоповнике живешь и еще радуешься. Потому как до этого, почти целый месяц на КДП орден глухого первой степени зарабатывал. Правильно? А ты много летчиков, живущих в гостинице, видел?
  - Нет, - растерялся я. Действительно, почему я раньше об этом не задумывался.
  - А на КДП? - ехидно поинтересовался Дед.
  - Дед, даже не смешно. Не перебивай. Дай закончить, - попросил Славка. - Это потому, что даже молодых летчиков, сразу после училища стараются не селить в гостинице. Им, даже холостым, если и дают всего лишь комнату, то все равно отдельную и в квартире. У него режим и все такое прочее. Он качественно отдыхать должен. А наш брат, и женатый, и с детьми бывало, годами по углам мыкается.
  - Что, квартира, - не удержался Панин. - У них даже официантки в столовой красивее. Все под себя подгребли!
  - Кто это красивее? - над нашим столиком стояла официантка по прозвищу 'Зинуля-красотуля' с подносом. - Кто сейчас это сказал? Ты, Панин? - обратилась она к моему старшему технику. - Все, кормить больше не буду!
  - Что ты, что ты! - в деланном испуге замахал тот руками. - Зиночка, тебя это не касается. Ты, для меня, самая красивая девушка в гарнизоне!
  - Смотри у меня. Так и быть, за комплимент прощаю, но в первый и в последний раз, - строго сказала официантка, сгружая с подноса тарелки со вторым блюдом и передавая их мне с Дедом.
  - Ну, тогда, дай добавки, - встрепенулся, уже собиравшийся уходить Сашка. - Я тебя даже поцелую. Уж больно ты на одну девушку похожа, которую я в школе любил.
  - Панин, - мгновенно отреагировала Зинуля, - может быть, ты тогда и замуж меня возьмешь?
  - А, что. Хоть завтра! - неожиданно серьезно ответил офицер.
  - Вот завтра и приходи и за добавкой и за поцелуем.
  С этими словами официантка повернулась и поплыла по проходу в сторону кухни. Панин, изумленно развел руками и посмотрел на нас, как бы ища поддержки.
  - Будь ты проще и за тобой массы потянутся! - ответили мы ему хором, уже вовсю гулявшим в полку, замполитовским афоризмом.
  
  Родился Панин в небольшой деревушке на южном Урале. Там же окончил среднюю школу.
  Как-то, в шестом классе, они с пацанами первый раз пошли на танцы. Сашке очень нравилась одноклассница Ирка Игумнова, и он хотел пригласить ее, но боялся. Пока мальчишка собирался с духом, к нему подошла другая его одноклассница - Тамарка Кулакова.
  - Потанцуем, Саш? - спросила она.
  Панин замялся. Тамара была толстая с широким, похожим на блин лицом, на котором красовались узенькие, как щелки глаза. Танцевать с ней не входило в его планы, но и обижать не хотелось. Он вздохнул и уже сделал шаг вперед, но тут увидел, как его друзья тычут в их сторону пальцами и давятся от смеха. Сашка покраснел до корней волос и отказался.
  - Все равно ты будешь со мной. Я тебе это обещаю! - упрямо сжав челюсти, сказала Кулакова и выскочила с танцплощадки.
  Панин еще не знал, что этот вечер во многом определил его дальнейшую судьбу.
  Время шло. Как и все деревенские мальчишки, подросток с детства был приучен к тяжелому физическому труду. Годам к шестнадцати, он не хуже отца мог выполнять любую работу по хозяйству. Все горело в его руках. Работал Панин быстро и ловко, но самое главное весело и с постоянными шутками-прибаутками.
  К выпускному десятому классу Саша сильно вытянулся и возмужал. Стоило ему только остановиться на месте, как вокруг него тут же начинала собираться молодежь, звенел смех, возникали какие-то розыгрыши. Кроме того, он неплохо играл на гитаре, что делало его душой любой компании.
  Поэтому, несмотря на то, что красавцем Панин не являлся, почти все девчонки в классе были в него влюблены. Особенно, его акции поднялись, когда стало известно, что он собирается после школы поступать в летное училище. Больше всего старалась обратить на себя его внимание Тамара Кулакова. Как бы случайно она всегда находилась рядом с ним. Таскала ему в школу пирожки с капустой и дорогие шоколадные конфеты. Будучи круглой отличницей, постоянно предлагала помощь с уроками. Панин же упорно не замечал этих знаков внимания. Он прочно запал на Ирку Игумнову.
  Однажды после новогоднего вечера в школе он пошел провожать Игумнову до дома. Учитывая, что девушки не обходили его своим вниманием, Сашка имел некоторый опыт общения с противоположным полом и уже вовсю целовался. Иногда ему удавалось даже ухватить кого-нибудь за грудь или погладить по коленке. Поэтому и в этот раз, проводя Ирку до калитки ее дома, он попытался прижать ее к себе и поцеловать. Девушка резко отстранилась и выскочила из объятий.
  - Ты чего? - спросила она.
  - Я - ничего. Это ты - чего? Ну, не ломайся. Давай поцелуемся.
  Ирка помолчала немного, потом серьезно спросила:
  - А ты женишься на мне, Саша?
  Панин ошеломленно замер. В десятом классе даже мысли о женитьбе ему казались полным бредом.
  - Ты что, больная? Это же просто поцелуй!
  - Я - больная? - девушка задумалась и после некоторой паузы сама ответила на вопрос: - Наверно. И уже давно. Плохо только, что ты этого не замечаешь. И для меня это не просто поцелуй. Именно поэтому я хочу все или ничего!
  - Ну, хорошо, хорошо, - попытался отшутиться Панин. - Может, и женюсь когда-нибудь...
  Девушка резко развернулась и исчезла за калиткой.
  - Не ходи за мной больше Саша! - были ее последние слова.
  - Ох, ох, ох, какие мы гордые! - с внезапной злостью крикнул ей вслед Панин.
  И только потом понял, что злится, по сути, на самого себя. Ведь он хотел сказать ей, что она очень ему нравится, но почему-то не смог.
  Наконец, школа - окончена. Панин поехал в райвоенкомат за направлением в летное училище. Однако разговор в этом уважаемом заведении поменял его планы. Военком, вероятно по каким-то своим соображениям, посоветовал Сашке поступать, не в летное, а в летно-техническое училище. Мол, оно и к дому поближе, а форма такая же, как у летчиков. Не отличишь. А самое главное, говорил военком, оно ведь на земле безопаснее. Летчик еще не понятно, долетает ли до положенной ему пенсии. А то, что Панин до нее доживет, так это уж, как пить дать. Еще придешь ко мне с бутылкой, и благодарить будешь, напутствовал он будущего офицера. После недолгих раздумий Сашка согласился. Раз, форма одинаковая, то действительно, какая разница, лишь бы служить в авиации.
  Разницу между летчиком и авиатехником ему объяснили в училище уже на первом курсе, на примере анекдота. Идет офицер в форме ВВС, тут подбегает к нему парнишка и просит:
  - Дяденька летчик, дяденька летчик, дайте конфетку.
  - Нет у меня конфетки мальчик, - отвечает ему офицер.
  - У, технарюга паршивый!
  Однако долго расстраиваться Панин не умел и поэтому легко и весело включился в новую для него жизнь.
  Зато когда он приехал в свой первый отпуск после первого курса, то был сторицей вознагражден. Весть о приезде 'летчика' мгновенно облетела все дворы. Родители по поводу приезда сына собрали за столом почти всю деревню. В своей новенькой курсантской форме с голубыми, как небо петлицами, Сашка сидел на почетном месте по правую руку от отца и, взрослые мужики, раз за разом поднимали стаканы за него, восемнадцатилетнего пацана.
  Когда, гости уже основательно опьянели и утратили к нему интерес, он незаметно выскочил со двора, намереваясь сделать то, о чем мечтал весь последний год. Панин представлял, как заявится к Ирке домой в своей сногсшибательной форме и, как совсем по-взрослому, расскажет ей о своих чувствах. А потом, расхрабрится и скажет, что хочет жениться на ней.
  Когда он подошел к дому Игумновых уже начало смеркаться. На безоблачном небе всходила луна. Стоял теплый летний вечер. Деревенскую тишину прерывал только ленивый лай собак. Сашка сильно волновался, даже, несмотря на немалое количество выпитого. Он уже взялся за ручку знакомой калитки, но тут неожиданно, откуда-то из темноты вынырнул его одноклассник Витька Полозов.
  - Саня! - Витька широко раскинул руки, как бы для объятий. - Эх, сколько лет, сколько зим!
  Панин удивился. В школе они хотя и не были врагами, однако явно не переваривали друг друга. Откуда же вдруг такая радость встречи? Но как, говорится, время бежит и все меняется. Он поздоровался с Полозовым.
  - Да, ты уже настоящий офицер! - Витька с явной завистью оглядел Сашку с ног до головы. - Давай, пойдем, выпьем за твой приезд.
  - Извини, Витя, - твердо сказал Панин. - Давай в другой раз. Мне сначала надо повидать кое-кого.
  Полозов нехорошо рассмеялся:
  - Это Ирку, что ли? Не советую.
  - Почему же так?
  - Во-первых, ее дома нет. Она в технарь поступила и теперь в городе живет. А во-вторых..., - он внезапно замолчал, многозначительно поглядывая на Панина.
  - Ну-ну, договаривай! Что замолчал?
  - Ты правду хочешь, чтобы я сказал? Вряд ли это тебе понравится.
  - Слушай, ты за меня не решай, что мне понравится, а что нет! - внезапно обозлился Сашка.
  - Она ведь - того..., - и Витька жестом показал огромный живот.
  Мир перевернулся для Панина. Все напрасно. И этот его отпуск, и эта форма, и вся его жизнь. Дурак, а с чего он вообще решил, что Игумнова будет его ждать? Ведь за целый год учебы он ей даже письма не написал. Ну и черт с ней!
  Панин зло сплюнул на забор Иркиного дома и, придав своему голосу, как можно более беззаботное выражение, предложил:
  - А, правда, Витек. На фига она мне нужна. Пойдем лучше выпьем.
  - Вот, это дело! А у меня все с собой. Как знал, что тебя встречу, - и Полозов помахал бутылкой водки перед Сашкиным носом.
  Они пошли на речку, где стояла до боли знакомая скамейка. Еще, будучи школьниками, здесь они сидели и пили дешевый молдавский портвейн, в дни, когда сбегали с уроков. И именно здесь их постоянно ловил седой военрук. Казалось, что это было давным-давно. Еще в прошлой жизни.
  Теперь они стали взрослыми люди и могли употреблять спиртное открыто, никого не опасаясь. Пили одноклассники прямо из горлышка, не закусывая. У Панина почему-то сильно болело в левой стороне груди, там, где находилось сердце. Оттого он старался скорее напиться, чтобы избавиться, наконец, от этой боли.
  Когда бутылка была уже почти пуста, на берегу внезапно появилась Тамара Кулакова.
  - Ой! - вскрикнула она. - Панин, приехал! В отпуск что ли? А чего не зашел? Зазнался, одноклассников не узнаешь.
  - Почему не узнаю? Узнаю..., - в глазах отпускника уже все плыло.
  - А что это вы здесь сидите и пьете без закуски? Так же нельзя. Пошли лучше ко мне. Я и накормлю и еще налью.
  - Эх, Тамарка - ты настоящий человек! Слыхал, Санек? Нас в гости зовут. Пойдем?
  Панин неопределенно мотнул головой. Полозов перевел его кивок однозначно:
  - Конечно, мы согласны.
  Они пришли к Кулаковым. Ее родителей дома не было. К тетке уехали, объяснила Тамара, накрывая на стол и доставая огромную бутыль самогона. Дальше Панин уже ничего не помнил. Он даже не заметил, как через некоторое время Витька куда-то исчез. И как, провожая Полозова до дверей, Тамара незаметно подмигнула ему и прошептала:
  - Спасибо Витя! С меня причитается, как договорились.
  
  Подперев голову обеими руками, Панин смотрел на банку с огуречным рассолом, стоящую на столе. В его душе было сейчас так же мутно, как эта жидкость в банке. Он все еще никак не мог оправиться после того, как утром обнаружил себя в Тамаркиной постели. Опасаясь взглянуть девушке в глаза, Сашка быстро натянул на себя одежду и выскочил наружу.
  В таком состоянии его нашел отец:
  - Ну, что сынок, плохо? Может, опохмелишься?
  Панин вспомнил, что с ним сделала водка, и его передернуло:
  - Нет, не хочу. Я вообще теперь никогда эту гадость в рот не возьму!
  - Что ж, и на свадебке на своей не погуляешь?
  - Какой свадебке, папаня? - вздрогнул Сашка.
  - Ну, как, же, сынок. Только что Иван Семеныча встретил, Кулакова. Председателя нашего. Ему дочка все про твои подвиги рассказала. Вот он у меня и полюбопытствовал, что мы, мол, делать теперь собираемся. Как, мол, все по-людски будет или девку с ног до головы грязью помажем?
  - Ты, что папаня? Времена, то теперь другие - советские. Почему если сразу, так... И почему это обязательно грязью? Ведь у нас то и не было ничего, - последнее впрочем, Панин сказал не очень уверено, слишком мало, что он помнил из последней своей ночи.
  - Было, что у вас или не было, ты мне про то не рассказывай. Это дело ваше - молодое. А времена они всегда одинаковые - любишь кататься - люби и саночки возить. Опять же, Кулаков - власть у нас. К чему мне с ним ссориться? Он мне на прошлой неделе пару машин дровишек обещал подкинуть, да железа кровельного - крышу на сарае перекрыть. Крышу ты видел? Ведь дыры одни...
  - Да причем здесь сарай! - сорвался на крик Панин. - Не люблю я ее, папаня! Понимаешь, не люблю!
  - А жизнь это тебе не книжка, сынок. И не кино, - отец словно бы и не слышал, что ему говорят. - Жизнь, она ведь такая... Не сразу и разберешь. Вот у нас с твоей матерью уж такая любовь до свадьбы была. Часа друг без друга прожить не могли. И что? Куда потом она подевалась? Ведь видишь, живем, как кошка с собакой. И даже хуже. Вот такая, сынок, история с географией.
  Сашка молчал. Он действительно знал, что отец с матерью живут плохо. Ссоры и скандалы в его доме были обычным явлением. Видя, что сыну нечего возразить, отец продолжал развивать свою мысль:
  - Тебе что, ты через неделю уедешь, и ищи ветра в поле. А мне здесь жить.
  - Папаня, не дави на жалость, - покачал головой Панин. - Неужели ты из-за кровельного железа - сына рожей об коленку?
  - Да, я ж тебе об этом и толкую. Для твоей же дурной башки пользы. Любовь была, да сплыла. А если по расчету жениться, то расчет-то он всегда останется. Чем тебе мое железо не угодило? Его хоть в руки можно взять пощупать. А что твоя любовь? Воздух сплошной. Вот с Кулаковыми породниться - это чистый расчет. Это такая семья. Любой за счастье почтет!
  Панин отлично понимал, о чем говорит отец. Семья Кулаковых во все времена являлась в их деревне самой богатой и уважаемой. Насколько еще помнили старики, Кулаковы всегда были в их деревне старостами. Парни в этой семье рождались высокими, косая сажень в плечах. Причем большая физическая сила сочеталась в них с острым и хватким умом, что само по себе не часто встречается в жизни. И еще. Кулаковы отличались необыкновенным упорством в достижении цели. За ценой никогда не стояли и, в конце концов, всегда получали свое.
  Немного не везло этой семье с рождающимися дочками - красотой они явно не блистали. Девочки все, как на подбор, были коренастыми, тоже очень сильными физически, но с широкими круглыми лицами, похожими на блин и маленькими глазками. Однако, несмотря на их непривлекательность, шли они нарасхват. Кулаковы давали за них такое приданное, что у любого первого парня на деревне шла кругом голова. Женихи просто выстраивались в очередь.
  Когда на Урал пришла советская власть, казалось многовековому верховодству семьи Кулаковых в деревне приходит конец. Однажды в тех местах появился представитель из уезда с двумя сопровождающими в кожанках и с огромными маузерами на боку. Велено было добровольно создать в деревне колхоз. Срок - неделя. Враждебные, препятствующие добровольному процессу элементы подлежали высылке туда, куда Макар телят не гонял, но зато зимовали раки.
  В этот вечер ужин в семье Кулаковых проходил бурно. Шестеро сыновей Кулакова, рослые здоровенные парни рубили воздух своими широкими, как лопата ладонями и кричали наперебой:
  - Чево ж ето деется? Все чево нагорбатили, голозадым пьяницам отдать?! Комбеду ихнему? - рвал рубаху на груди один.
  - Не, надобно обрезы настрополять, в дом красного петуха пустить и - в лес! Вона как в соседней деревне Затухины и Хомутовы. Сойдемся с ими сообча и ищо поглядим кто кого перемогнет. В бараний рог краснопузых свернем! - горячился другой.
  - Батя, да ты што ж? Никак язык што ли проглотнул? Чего дееить то станем? - недоумевал третий.
  Кряжистый, похожий на дуб и, заросший до самых глаз густой бородой, Кулаков-старший, стукнул пудовым кулаком по столу:
  - Цыть, щенята! Я вам покажу - лес! Плетью обуха не перешибешь. Тута умишком брать надобно.
  - Ты што батя, каким умишком? Все ж отимуть: скотину, утварь, землю!
  - А ежли не токмо свое не расфуфырим, а есче и чужим разживемси? Што тады?
  Сыновья в ошеломлении смолкли. Разом наступила тишина. Наконец самый старший из них несмело спросил:
  - Да как же ж енто, батя?
  - А сами колхоз заорганизуем и все под себя подомнем! - прозвучал короткий ответ. Дети так и застыли с открытыми ртами.
  На следующий день Кулаков-отец пошел по дворам агитировать за колхоз. Напрасно рвали глотку на митингах представители комитета бедноты, уверяя односельчан, что мироеду доверять нельзя. Они горячо убеждали, чтобы в тот колхоз никто не записывался, а нужно создать свой - истинно коммунарский. В ответ Кулаков только молча поглаживал свою бороду и хитро усмехался.
  Когда в установленный срок из города приезжал уполномоченный из уезда, Кулаковы встретили его, не доезжая пару верст до деревни. В окружении сыновей, глава семьи преподнес представителю власти хлеб-соль вместе со списком членов нового колхоза. Комитетчиков там естественно не было. За разговорами о покосе и видах на урожай, в карман приезжего как-то незаметно перекочевали несколько золотых десяток царской чеканки. В деревню они въезжали вместе. К тому времени уполномоченный уже полностью разделял точку зрения деревенского старосты.
  В тот же вечер провели выборы председателя только что созданного колхоза. Им большинством голосов был выбран Кулаков. Комбедовцы пытались чего-то доказывать, но их мало кто поддержал. Большая часть крестьян состояла из трудяг-середняков. Они, конечно, недолюбливали богатеев Кулаковых, но еще больше не любили горлопанов, пьяниц и лодырей, которыми в своей основе являлись комитетчики.
  Через некоторое время селяне с удивлением увидели, как к сараю Кулаковых пристроили еще один, после чего скот со всей деревни был обобществлен под надзором нового председателя. Теперь только он решал, кто и когда может получить крынку молока, фунт мяса или мешок картошки. Правление колхоза покорно голосовало за любое предложение председателя. Такой власти на селе Кулаковы не имели даже при царском режиме.
  Еще через месяц из уезда приехали красноармейцы с винтовками и увезли бывших комбедовцев в неизвестном направлении. Больше их никто никогда не видел. Как объяснили жителям деревни, это, со всей пролетарской ненавистью выселяются враждебные элементы, искусно маскировавшиеся под деревенскую бедноту, не пожелавшие вступить в колхоз и тем препятствующие строительству новой светлой жизни. С тех пор Кулаковы стали постоянными председателями колхоза.
  Панин вспомнил, как Полозов изображал беременный Иркин живот и обреченно махнул рукой:
  - Да черт с вами со всеми. Женюсь.
  Он знал, что отпуск заканчивается, а там возвращение назад в ставшую уже родной казарму. А до окончания училища еще столько времени! В общем, его будущая семейная жизнь представлялась ему какой-то отделенной и поэтому совсем не страшной перспективой.
  Несмотря на то, что у него оставалось всего одна неделя отпуска, отец Тамары, используя все свои связи, успел организовать регистрацию брака. Свадьбу сыграли солидно в районном городе в ресторане. На ней жених напился до чертиков.
  
  Настоящая семейная жизнь Панина началась только после окончания училища. Во время учебы он под любым благовидным предлогом старался не ездить в отпуск в родную деревню. И вот, наконец, выпуск. Учился Панин неплохо, но и среди отличников не был. Поэтому когда дошла очередь до его распределения все самые лучшие места уже разобрали. И все-таки ему тоже дали возможность выбора. Офицер, оформляющий документы спросил:
  - Где хотите служить, товарищ курсант? На южном или на северном побережье?
  - На южном, товарищ майор, - не задумываясь, ответил Сашка.
  - Хорошо, - кадровик сделал какую-то пометку в бумагах. - Мы учтем ваше пожелание. Свободны, товарищ курсант.
  Панин повернулся на каблуках и зашагал к выходу. Как потом оказалось, под южным побережьем имелось в виду южное побережье Новой Земли, а под северным - северное побережье Черного моря.
  Так началась его служба. Служба в самом северном гарнизоне ВВС, где базировались перехватчики, предназначенные для уничтожения бомбардировщиков супостата, летящих через Северный Полюс. Молодую семью поселили в гостинице. Служба у Панина с самого начала пошла неплохо. Командирам сразу понравился энергичный толковый лейтенант с золотыми руками. С коллегами было еще проще, люди всегда любили Сашку и тянулись к нему. Плохими оставались только две вещи: климат и семейные отношения.
  Климат на Новой Земле был необычайно суровым. Снег почти десять месяцев в году. Мороз под минус сорок, постоянные вьюги и сильные ветра. Обслуживание авиатехники в основном сводилась к борьбе за боеготовность полка против стихии. То есть к постоянной чистке снега и льда вокруг самолетов. Летали не часто. Иногда после особенно больших снегопадов гарнизон сверху напоминал кусок белого сыра, изъеденный прорытыми узкими ходами гигантских червей.
  Обстановка в семье была такой же холодной, как полярная ночь. То ли из-за его неудачного распределения, то ли из-за того, что он проводил все свое время на службе, а жене целый день нечем было себя занять, но Тамара каждый вечер устраивала ему скандалы, придираясь к каждой мелочи. Когда они еще только поженились, Сашка утешал себя тем, что, по крайней мере, Тамара его любит. Однако вскоре Панин начал сильно сомневаться в этом. Иногда ему казалось, что Кулакова просто мстит ему за что-то. За что, он не мог понять.
  Ничего, уговаривал Сашка сам себя, скоро уже поедем на материк, там все будет по-другому. По установке командования ВВС офицер после службы на Новой Земле в течение трех лет имел права на замену. Срок замены неумолимо приближался. Это было, пожалуй, единственным, что еще объединяло семью.
  После окончания трехлетнего периода, Панин написал положенный рапорт о переводе на другое место службы и стал ждать ответа. Прошло полгода - безрезультатно. В любых инстанциях, куда бы он ни обращался, ему давали противоречивую информацию и советовали запастись терпением. Прошел еще год - замены не было.
  Тут произошло знаменательное событие - Тамара забеременела и через полгода поехала домой к родителям - готовиться к родам. На время родов, Панин взял отпуск, и целый месяц провел его в Свердловске, куда к тому времени переехала семья Кулаковых. За это время он успел так привязаться к своему новорожденному сыну, что даже уже не представлял, как они раньше жили без него. Подобрела и Тамара. Теперь она была все время занята ребенком и перестала устраивать скандалы. Хотя иногда Панину казалось, что супруга не делает этого только потому, что муж просто перестал для нее существовать.
  Перед самым Сашкиным отъездом выяснилась еще одна вещь. Оказывается, что жена после родов и не думала возвращаться вместе с ним на Новую Землю. Состоялся серьезный разговор, во время которого Тамара поставила вопрос ребром: пока не будет направления в другой гарнизон поюжнее и поцивильнее, она к мужу не вернется. И сына он тоже больше не увидит.
  В состоянии полной прострации Панин вернулся назад. Шел уже шестой год его службы в этом забытом богом месте, а о замене так ничего и не было слышно. Вновь потянулись дни бесплодного ожидания. Какими словами офицер поминал своих командиров вплоть до министерства обороны на бумаге изобразить невозможно. Не менее зло он материл родного отца и себя самого, что поддался на уговоры жениться на Кулаковой.
  'Продали.... За две машины дров продали!', - думал Панин, сидя за столом и в одиночку опрокидывая очередную стопку водки. - 'Расчет у него! Железо, мля! А мне то самому, здесь какой расчет?' Он вспомнил, как тесть намекал на каких-то своих знакомых в райкоме партии и генерале от авиации, которые могут помочь зятю сделать карьеру. И где те генералы? И где та карьера? Хоть бы как-то вырваться отсюда и сына вернуть!
  Когда Сашке уже начало казаться, что он сходит с ума от безысходности, в голову пришла одна интересная мысль. Вариант являлся довольно рискованным, но доведенный до полного отчаяния Панин был уже готов на все. Он выпросил у командира отпуск и поехал в Москву.
  Была поздняя осень. Столица нашей Родины встретила его бестолковой человеческой суетой и неприветливым холодным дождем. Однако для человека с Новой Земли, это была почти жара. Еще больше ему становилось жарко от мыслей о том, что он собирается сделать.
  Приезжий ходил по центру Москвы, внимательно разглядывая таблички домов. Наконец, в районе Большой Грузинской улицы он нашел то, что искал. На одном из современных зданий, с большим выдающимся над входом козырьком красовалась надпись: 'Посольство Польской Народной Республики'. Оно и было его целью.
  Панин подошел к стоящему у входа в посольство милиционеру и сказал, что ему нужно встретиться с послом по очень важному делу. Милиционер окинул его с ног до головы подозрительным взглядом, но, видимо, офицерская форма подействовала на него успокаивающе. Он снял телефонную трубку и куда-то позвонил. Минут через десять из дверей посольства вышел симпатичный молодой человек в добротном черном костюме. Молодой человек подошел к Панину и представился секретарем посольства. После этого он сообщил, что, к сожалению, посол очень занят и поинтересовался содержанием просьбы посетителя.
  Техник достал из портфеля заранее приготовленный конверт и протянул его секретарю. В конверте находился рапорт на имя министра обороны Польши с выражением желания служить в армии ПНР, как страны, находящейся на самом передовом и, следовательно, самом опасном участке социалистического содружества, в непосредственной близости от агрессивного блока НАТО. Секретарь поблагодарил, взял запечатанный конверт и попросил придти за ответом завтра в это же самое время.
  На следующий день, Панин снова появился у ворот посольства. Однако в этот раз он даже не успел дойти до милиционера. Словно из-под земли рядом с ним выросли двое молодых людей неприметной внешности и, предъявив ему удостоверения Комитета Госбезопасности, попросили сесть в машину, после чего доставили на Лубянку.
  В кабинете Сашку встретил молодой следователь, одетый в гражданскую одежду. На его вопрос, что означает этот рапорт, Панин честно рассказал, про все, что с ним случилось после окончания училища.
  - Раз командование не дает мне положенную замену, я хочу служить в армии Польши, - подвел итог своего повествования офицер. - Согласен ехать в самый отдаленный гарнизон!
  В середине их беседы, в кабинет неслышно вошел пожилой мужчина и сел в кресло в углу. Через некоторое время он уже с трудом сдерживал смех. Когда Сашка, наконец, закончил, пожилой встал.
  - Товарищ старший лейтенант, - обратился он к Панину. - Посидите в коридоре на стульчике. Когда вы понадобитесь, вас позовут.
  Когда техник вышел, пожилой обратился к молодому:
  - Ну, что думаешь, Вадим? Я не слышал начало вашего разговора.
  - Попахивает изменой Родине, товарищ полковник.
  - Да бог с тобой, Вадим. Над нами же все смеяться будут. Этот клоун цирк устроил, а мы что ж с тобой в напарники к нему пойдем?
  - И все ж таки, Владимир Иванович...
  - Ну, что? Что ты ему предъявишь? Если бы он пошел в американское или британское посольства с таким рапортом, тут бы мы его, конечно, упекли голубчика. Или хотя бы он в армии служить отказывался. А так... Слышал, как этот стервец складно рассказывал, что готов жизнью пожертвовать за соцлагерь на самых его опасных западных рубежах?
  - Так, что же с ним делать? - растерянно спросил молодой.
  - А, ничего. Отпустить. И чтобы он больше нам здесь глаза не мозолил, дай-ка ты мне телефончик строевого отдела Министерства Обороны. Я им звоночек один хочу сделать. Пусть они там свои толстые зады от стула оторвут и выполнят то, что им должностными обязанностями положено. Небось, генеральский сынок и день бы лишний в таком месте не задержался.
  - Да он бы туда и не попал, - вырвалось у молодого.
  Пожилой бросил на него укоризненный взгляд.
  - Виноват, товарищ полковник! Извините, - следователь виновато опустил глаза.
  
  На следующий день после посещения Лубянки Панина вызвали в Министерство Обороны. На приеме хозяин кабинета в звании генерал-майора за одну минуту решил вопрос с долгожданной заменой. Пунктом нового назначения была - Польша, советская авиабаза Шпротава. Естественно, Тамара тут же решила вернуться к мужу, чтобы преданно делить с ним все трудности и тяготы воинской службы. Ведь даже из знаменитой семьи Кулаковых в Польше еще никто никогда не бывал.
  После нескольких лет службы у демократов Панина перевели в Эстонию. Теперь уже замена не задержалась. Почему-то перемещения Запад-Восток в советской армии обычно происходили без сучка и задоринки. Совсем не так, как в противоположном направлении.
  
  
  * * *
  
  
  Накануне 1-го Мая, в гарнизон приехала Полина. Идея была такая: сначала поживем пару дней на моей территории, потом вместе поедем в Ригу, на все праздники. Приезд супруги совпал с днем рождения Алика. Конечно, нас пригласили вместе. Бармин, как следует, расстарался. Он раздобыл где-то трехлитровую банку самогона и большой кусок свинины, которую замариновали на шашлыки. Празднование намечалось на ближайший выходной.
  В этот день, уже с самого утра, наша теплая компашка начала готовиться, предвкушая приятное времяпрепровождение. Когда до намеченного выхода оставалось минут десять, Полина случайно посмотрела в окно и сказала расстроенным голосом:
  - Ну, вот и попраздновали - дождь пошел!
  - Да, хорошо, - машинально ответил я, продолжая собираться.
  - Ты не понял. Посмотри, какой ливень на улице.
  Я выглянул наружу. Действительно, на улице дождь лил, как из ведра.
  - Ерунда. Будь готова, через пару минут выходим, - и, поймав на себе недоуменный взгляд жены, внезапно понял - мне на самом деле было все равно, что сейчас на улице: дождь, солнце, мороз или жара.
  Девять месяцев технической жизни сильно изменили меня. Я просто перестал обращать внимание на погоду. Она могла быть более благоприятной, могла быть менее, но в любом случае это не являлось поводом для отмены запланированных мероприятий.
  - Может, не пойдем? Боюсь промокнуть и заболеть, - засомневалась Полина.
  - Ничего, не волнуйся. У нас четыре плащ-накидки - все будут твоими.
  Я отдал ей свой офицерский плащ, сам надел техническую куртку и мы вышли из гостиницы.
  После недолгих поисков, благо практически всю территорию авиабазы покрывали леса, была найдена отличная полянка для праздника. Набухали на деревьях толстые зеленые почки. Под ногами расстилался ковер из голубых и белых весенних цветов. От теплого дождя и просыпающейся земли шел тот пряный и влажный упоительный запах, который обычно бывает в Прибалтике весной.
  В привыкших к физической работе руках все спорилось. Работали быстро. Каждому не терпелось поскорее приступить к застолью. Даже Гусько на этот раз не сачковал, как обычно, а участвовал наравне с остальными. Одну плащ-накидку мы положили на мокрую землю, вместо стола. Потом из двух других соорудили что-то вроде навеса над ним. Полина начала раскладывать и резать нашу нехитрую снедь. В это время мужики разыскали более-менее сухие дрова, разожгли костер под проливным дождем и соорудили примитивный мангал.
  Пока шашлыки готовились, мы пропустили по одной. Самогон оказался довольно приличным, даже Юра хлопнул четверть стакана. Завязался непринужденный разговор. Я незаметно наблюдал за своей супругой. Мне нравилось, как она ведет себя в мужском обществе - спокойно, без тени флирта и, в то же время, очень дружелюбно и ровно со всеми. Мои друзья разошлись настолько, что даже решили нарушить традицию и третьим тостом, вместо обычного: 'За тех, кто сейчас под крылом!', выпить: 'За присутствующих здесь дам!'.
  Подоспели шашлыки, и мы жадно впились зубами в сочное мясо. Давненько мне не приходилось пробовать такой вкуснятины. Выглянув из-под нашего импровизированного навеса, я спросил свою вторую половину:
  - Смотри, Полина, дождик-то все идет. Может, ты промокла или замерзла? Домой пойдем?
  - Да, бог с ним, - отмахнулась она. - Кто там поближе, передайте мне, пожалуйста, еще один шампурчик.
  - О, это наш человек! Надо принять ее в почетные техники, - разом взревели мужики. - За это будет следующий тост!
  Сквозь легкую дымку опьянения я смотрел, как моя банда скачет вокруг единственной в нашей компании женщины. Даже Гусь, и тот, старался выбрать кусочек получше и предложить его Полине. Не понятно почему, но никакого чувства ревности у меня это не вызывало. Наоборот, мне было даже приятно то внимание, которое оказывали друзья моей жене.
  - А давайте выпьем за удачу. Чтобы у нас всегда были деньги! - внезапно предложил Юра.
  - Это тебе к Полине, - отозвался я. - Это она у нас может выигрывать в лотерею, когда захочет.
  - Заливай, - усомнился Кроха.
  Мне уже было очень хорошо и совершенно не хотелось спорить. Я сделал вид, что ничего не слышал и промолчал. Однако Гусько требовались уточнения:
  - А миллион выиграть может?
  - Ты что, Юра. Максимальная сумма выигрыша в советскую лотерею - машина 'Волга', или 10 тысяч рублей, - внес коррективы пунктуальный Алик.
  Все посмотрели на мою супругу. Она молчала, словно обдумывая что-то. И тогда я, решив приколоться, ответил за нее:
  - Для нее - никаких проблем. Конечно, может. У нее вся семейка такая. Спорим, сейчас дождь перестанет идти?
  - Думаю, что могу выиграть, но не хочу, - подала, наконец, голос Полина.
  Кроха и Алик иронически переглянулись.
  - Ребята, кончайте нести чепуху. Ведь мы же все комсомольцы, советские люди, - не выдержал Крохоборцев.
  - Почему? - не обращая ни малейшего внимания на слова своего товарища, Юра продолжал пытать мою жену.
  - Боюсь.
  - Но почему?! - лицо Гусько выражало крайнее удивление. - Ты боишься денег?!
  - Не денег, а желаний, - ответила Полина: - Моя бабушка говорила, что каждый может получить все, что захочет. Нужно только очень сильно захотеть. Но кто много получает - с того много и спрашивается. Таков закон. Поэтому, прежде чем попросить что-нибудь, там, наверху, подумай, сколько ты готов за это заплатить.
  - Что за ерунда! - не сдавался наш четырехглазый друг. - За деньги люди душу продают. Да я все что угодно готов за них отдать! И не говорите мне про советские бредни, что не в деньгах счастье. Чем, ну чем же я могу заплатить?
  - Ну, например, здоровьем. Своим или близких.
  - У меня нет близких, - скривился Юра. Потом, немного подумав, поправился. - Практически нет. И на свое здоровье я никогда не жаловался.
  - А сколько ты хочешь денег? - поинтересовалась Полина.
  - Миллион. Ровно миллион рублей.
  - Заканчивайте свой дурацкий разговор, - устало попросил Алик. - У кого вы там наверху просить собрались? В ЦК? Или может быть, вы в бога верите? Давайте, в конце концов, выпьем. Уже устал поднятый стакан держать.
  - Дай мне свою левую руку, Юра, - моя супруга, казалось, не слышала, что сказал Бармин.
  Гусько с готовностью протянул ей руку ладонью вверх. В это время Полина высунула свою под дождь. Набрав немного влаги, она резко брызнула на подставленную Юрину ладонь. Теперь на коже дрожали несколько капелек жидкости. Гадалка стала внимательно их разглядывать. Со своими длинными темными волосами, шепча что-то про себя, она и в правду была сейчас очень похожа на цыганку. Даже Алик с Крохой замолчали и перестали ухмыляться, с интересом наблюдая за происходящим.
  Через пару минут Полина оторвалась от ладони и неуверенным тоном заговорила:
  - Ерунда какая-то получается. Даже если ты получишь деньги, то все равно их не увидишь.
  Мы молчали. Лишь слышно было, как дождь, не переставая, барабанит по натянутым у нас над головой плащ-накидкам.
  - А, кажется, поняла! - обрадовалась Полина. - Вот здесь капелька на линии зрения... Если ты найдешь миллион..., - она внезапно запнулась, словно подбирая нужные слова, но потом решительно произнесла свой вердикт: - Если ты найдешь миллион, Юра, то, скорее всего вскоре ослепнешь.
  - Везет же людям! - первым пришел в себя Кроха. - И при деньгах и от очков избавится. А нас с тобой Алик в жизни один сплошной попенгаген.
  Бармин от смеха прыснул в кулак.
  - Ты сказала: найдешь? - Юра был потрясен. - Не выиграешь, а именно найдешь? Сашка уже говорил тебе о моей мечте?
  - Какой мечте? - удивилась Полина. - Нет, я ничего не знаю об этом. Впрочем, что мы все время о грустном. Давайте лучше выпьем за любовь!
  Мы, наконец, выпили и, разговор прекратился. Однако Гусь уже практически ни на шаг не отходил от Полины, предупреждая каждое ее желание и буквально заглядывая ей в рот.
  Вернувшись в гостиницу, моя супруга внезапно зачихала, потом легла на кровать и объявила:
  - Так и знала. Я - заболела! Ты вытащил меня прямо под самый дождь.
  - Да я предлагал уйти. Ты же сама хотела остаться.
  - Если бы ты был настоящим мужчиной и немножко думал о близких тебе людях, ты просто взял меня и увел в гостиницу. Самому нужно учиться принимать решения!
  Я понял, что оправдываться бесполезно и замолчал. Каждое новое слово лишь усугубляло мою вину.
  
  Полина была очень энергичной девушкой и основной русский вопрос: 'что делать?', перед ней никогда не стоял. Жила она как бы в собственном, отдельном от мужа измерении, вспоминая о нем лишь тогда, когда со всей остротой возникал другой извечный вопрос: 'кто виноват?' А возникал он регулярно.
  Как рассказывал сатирик Михаил Задорнов, однажды он увидел огромный транспарант на заборе одного из пионерских лагерей. Плакат гласил: 'Пионер - ты в ответе за все!' Теперь я точно знаю, кто у нас в стране за все несет ответственность, констатировал Задорнов. Когда я услышал это высказывание сатирика в первый раз, то признаться, не оценил. А зря. Вскоре это напрямую коснулось и меня самого.
  Теплым солнечным сентябрьским днем мы с Полиной вышли из Загса.
  - Теперь мы вместе. Навсегда! - сказала молодая жена, доверчиво прижимаясь к плечу новоиспеченного мужа. - С этого момента у нас все будет пополам. И радости, и беды.
  - Но у меня нет никаких бед, - удивился я.
  - Я же сказала 'с этого момента', - отвечала Полина.
  Я замолчал, соображая, что могут означать ее слова, и даже не заметил, что 'с этого момента' у меня на шее появилось новое украшение - красный галстук.
  Вначале мне очень нравилось, что моя жена постоянно подчеркивает - в доме все решения должен принимать глава семьи. А на роль главы, естественно, может претендовать только настоящий мужчина. В одно мгновение вознесенный на пьедестал, я надувался от самодовольства и ставил Полину в пример всем своим приятелям, в семьях которых шла бесконечная борьба за лидерство. Однако вскоре стало ясно, что это только аванс, который придется отрабатывать. Аванс был крупным - большими были и ожидания.
  Так началась наша семейная жизнь, похожая на ходьбу по натянутой проволоке. Если какое-то мое решение оказывалось правильным, то спутница жизни с гордостью говорила: смотри, мол, как это мы все здорово придумали и сделали. Если же я был не прав... Впрочем, лучше не повторять того, что мне доводилось услышать. Причем высказывала она свои претензии так вдохновенно, так аргументировано раскладывая все по полочкам, что становилось понятно - в лице Полины погибал великий критик. Все это в точности повторяло обстановку в стране. Если завод план выполнил, то это благодаря мудрому руководству Коммунистической Партии Советского Союза. Если же нет, то это из-за того, что директор завода Иванов - полный козел и тупица. Я, наконец, не только разглядел галстук на своей шее, но и осознал, что он с каждым днем затягивается все туже и туже.
  Упорно не желая отказываться от высокого звания 'настоящего мужчины', но в то же время задавленный грузом ответственности, я решил пойти на хитрость. Теперь перед принятием даже самого незначительного решения, у меня вошло в обычай сначала посоветоваться с женой. Давать советы она любила и никогда не отказывала в этой любезности. Я внимательно выслушивал, потом тщательно следовал ее пожеланиям, в тайне потирая руки от удовольствия и представляя, как мне удастся повязать ей на шею точно такой же галстучек. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что во всех бедах и неудачах я по-прежнему виноват в одиночку. Я напоминал ей ее же собственный совет, но каждый раз Полина утверждала, что сказала совершенно противоположное. В результате последующего спора, удивительным образом обнаруживалось, что супруга действительно права. Это выглядело, как мистика, как какой-то гипноз.
  Тогда я стал тщательно анализировать, что она говорит, и обнаружил любопытную вещь. К примеру, мы решали, идти ли нам в гости. На мой вопрос, что Полина думает по этому поводу, она обычно отвечала так: 'Конечно, пойдем, ведь они наши друзья. Мы их уже давно знаем и любим. Хотя, знаешь, лучше, пожалуй, не ходить. Васька опять напьется, начнет скандалить. Ленка станет нести всякую чушь. Одно расстройство от таких походов. Нет, не пойдем. Хотя, с другой стороны, нужно идти, ведь они обидятся. Мне бы допустим, тоже было неприятно. Поэтому, давай пойдем'.
  Как говорил Штирлиц, человек обычно запоминает только последнюю фразу. То есть в данном случае: 'Поэтому, давай пойдем'. Мы шли, но если поход в гости не удавался, то супруга тут же напоминала мне, что она совершенно ясно сказала мне: 'Нет, не пойдем'. А сама она пошла просто, как идеальная жена, чтобы доставить удовольствие своему мужу.
  Я понял, что влип окончательно. В Полинином мире все было предельно ясно. Жить с ненастоящим мужчиной она не сможет, а мужчина, которого она видит рядом с собой, может быть только - герой. Или пионер. А лучше, пионер-герой! Круг замкнулся. Поменять что-либо представлялось невозможным. Единственное, что мне оставалось, это просить, чтобы мой галстук временами ослабляли. Хоть иногда, чтобы вдохнуть глоток воздуха. Хоть на время. Ну, хотя бы, по ночам!
  
  На следующий день у нас с Полиной планировалась поездка в Ригу. Из гарнизона мы доехали до Таллина, где купили билеты на междугородний автобус. До отправления рейса оставалось еще часа три и, было принято решение - немного погулять по средневековой части города.
  Во время прогулки Полина не переставала скулить, что ей очень плохо после вчерашнего пикника и ее все время тошнит. Она вот-вот потеряет сознание, однако, не видит никакого сострадания и сочувствия со стороны мужа. Я, как умел, пытался разубедить ее в этом, но, у меня получалось не очень хорошо.
  - Ты меня совсем не жалеешь, - подвела она итог. - Меня вообще никто никогда в жизни ни жалел. Ни родители в детстве... Теперь, вот, муж.
  - Ну, почему, жалею.
  - Так скажи мне об этом! Скажи, что тебе меня очень жалко.
  - Да, ты очень жалкая.
  - Я так и думала. Ты просто не любишь меня!
  - Ну, почему, люблю, - вяло отбивался я.
  Больше всего мне сейчас хотелось избежать гамлетовских страстей. Однако Полина только начинала набирать обороты:
  - А почему ты мне об этом никогда не говоришь?
  - Так я же уже сказал.
  - Когда?
  - Ну, тогда еще, в Загсе.
  - Ты что издеваешься? Это было уже больше двух лет назад! Откуда я знаю, может, ты меня с тех пор разлюбил?
  - Глупость какая-то. Почему я должен повторять все время одно и то же? Сказал же уже один раз. Пусть даже и давно. Теперь, пока не скажу: 'не люблю', старое 'люблю' остается в силе. Логично?
  - Ничего, не логично! Если человек любит по-настоящему, он должен говорить это хоть сто раз в день. Должен цветы дарить! А ты? Последний раз, когда я к тебе приезжала, ты хоть полевых нарвал. А в этот раз что?
  - Цветы? Какая глупость! Они же завянут через пару дней. Лучше на эти деньги пива купить, да погулять. Это хоть запомнится.
  - Я думала, ты - рыцарь! Ты - романтик! А ты... У тебя последний шанс. Быстро скажи мне что-нибудь теплое.
  Стало ясно, что назревает крупная ссора. Чтобы предотвратить ее, мои офицерские мозги крутились, как сумасшедшие и не подвели, быстро выдав подходящий ответ.
  - Фуфайка, - мгновенно нашелся я.
  - Саша, в наш дом идет беда! - Полина отвернулась от меня и надолго замолчала.
  Сегодняшняя прогулка явно не задалась.
  К счастью, до отправления автобуса оставалось всего минут сорок. Этого хватало только для того, чтобы добраться на трамвае до автобусной станции и занять свои места в салоне 'Икаруса'.
  Мы уже выходили за пределы Старого Города, когда Полина заметила туалет, находившийся возле старинных городских ворот.
  - Мне нужно сюда, - сердито буркнула она и скрылась за дверями.
  От нечего делать, я перешел на другую сторону узкой улочки, примыкавшей к крепостной стене и, стал разглядывать витрину сувенирного магазина. Затем, не найдя в ней ничего интересного, перешел к другой витрине, потом к третьей. Минут через пять мне надоело это занятие, и я вернулся назад к туалету, размышляя о трудностях взаимопонимания между полами.
  Полина, между тем, все не появлялась. До отправления автобуса оставалось тридцать минут - только-только, чтобы успеть. Я нервно расхаживал перед дверями туалета. Они хлопали, то, принимая, то, выпуская новых женщин, однако моей супруги среди них не было.
  Оставалось двадцать минут - теперь только на такси. Меня захлестнула волна злости. Неужели на часы трудно посмотреть, что мы опаздываем!
  Оставалось десять минут. Теперь, нас могло спасти только чудо - если автобус по каким-либо причинам задержится. Я метался по узенькой улочке, как тигр по клетке. Эх, был бы туалет мужским, уж я бы ее поторопил! Однако туалет был женским, что значительно ограничивало мои возможности. Тем не менее, я встал вплотную к дверям и, не обращая внимания на подозрительные женские взгляды, тихо позвал:
  - Полина.
  В ответ, где-то внутри, зажурчал опустошаемый сливной бачок и, опять тишина.
  Ноль минут! 'Все, автобус ушел!' - горестно подумал я. Но где же все-таки моя жена? Что столько времени можно делать в туалете? На смену злости на супругу за ее безалаберность пришло беспокойство.
  - Полина!!! - наверное, последний раз здесь так орали, когда войска Ивана Грозного брали Ревель.
  Никакого ответа. Только жирная ворона, испуганно взлетела с крыши соседнего дома, да несколько прохожих изумленно уставились на меня. Нужно было менять тактику. Пусть думают, что я пою. Просто у человека хорошее настроение. И я, сначала негромко, потом все громче и громче, запел на мелодию какой-то оперы: 'Полина, Полина, Поли-и-ина!'. Услышав мои завывания, напоминавшие стон смертельно раненого животного, вернулась назад ворона, вероятно в предчувствии легкой добычи. Однако дверь туалета даже не шелохнулась.
  Еще десять минут прошло! Я внезапно вспомнил, что Полина жаловалась на плохое самочувствие. Может быть, она просто не может выйти сама? Тревога охватила меня с такой силой, что даже заломило в висках.
  Прошло двадцать минут! Стало ясно, что у меня оставался только один выход - попросить кого-нибудь о помощи.
  - Извините, - обратился я к высокой блондинке с лошадиным лицом, собирающейся посетить место общего пользования.
  - Да? - удивленно подняла бровь женщина. Даже в этом единственном сказанном ею слове, сквозил сильный эстонский акцент.
  - Извините, пожалуйста, не могли бы вы мне помочь?
  - Че-ем? - плавно перекатился вопрос аборигенки.
  - Почти час назад сюда вошла моя жена и больше не выходила. Просто не знаю, что мне делать. Не могли бы вы поискать ее в туалете. Зовут - Полина. Молодая такая, очень симпатичная. Пожалуйста!
  Блондинка на секунду задумалась, потом молча кивнула головой и исчезла в дверях.
  Со времени отхода автобуса прошло тридцать минут! Моя засланка, наконец, появилась на пороге.
  - Ни-и-к-кого не-ету, - пропела она и засеменила прочь.
  Как это, никого? Меня изумил результат ее поисков. Ведь даже не было слышно, чтобы она там внутри кого-нибудь звала. Справила, наверное, свою нужду, паразитка, и свалила! Вышедшая буквально следом другая женщина, только усилила мои подозрения. Как это, никого? А это что, не человек?
  Беспокойство, тем временем, сменилось чувством огромной вины. Ах, зачем я ругался с Полиной? Зачем ее обижал? И что мне теперь делать? Нет, нужно найти кого-нибудь, кто отнесется к моей просьбе с сочувствием. Кто сможет помочь по-настоящему. Это должна быть простая русская женщина с добрым лицом. Она - моя последняя надежда!
  Прошло сорок минут! Мне удалось, наконец, перехватить полную женщину с простым и добрым славянским лицом. Я, волнуясь и запинаясь через слово, объяснил ей ситуацию.
  - Конечно, - с готовностью согласилась она и зашла внутрь туалета.
  'Полина! Полина!' Было слышно, как она громко выкрикивает имя моей жены. Однако, через пару минут женщина появилась, виновато разводя руками:
  - Никто не откликается. Я во все открытые кабинки заглянула - никого.
  Меня внезапно осенило. Правильно! Мне вспомнилось, как Полина жаловалась, что может вот-вот потерять сознание. Я представил себе, как она беззащитно лежит на холодном кафельном полу общего пользования в чужом городе. Любовь вспыхнула в душе с невиданной прежде силой. В моих глазах стояли слезы.
  - Пожалуйста! Пожалуйста! - я молитвенно сложил руки. - Ей было очень плохо. Она, наверное, потеряла сознание и сейчас лежит там. Пожалуйста, проверьте закрытые кабинки тоже!
  Женщина, какое-то время колебалась, но, увидев, что я чуть не плачу, вернулась назад. Сначала в туалете было тихо, потом раздался какой-то стук, сдавленный крик и затем чей-то возмущенный визг. Через секунду мой добрый ангел появился на пороге с красным смущенным лицом и, бросив на ходу: 'Ее там нет!', почти, что бегом устремился прочь от меня.
  Я посмотрел на часы. Они показывали, что наш автобус ушел уже пятьдесят минут назад. Не имея ни малейшего представления, что мне дальше делать, я обреченно опустился на бордюр тротуара. Это был конец!
  Теперь, я точно знал, что не стронусь с этого места никогда. Может быть ночью, когда туалет закроется, нужно влезть туда и лично обшарить каждую щель. Если это не удастся, буду сидеть здесь день, два, неделю. Буду сидеть, как верный пес у тела умершего хозяина. Сидеть и выть на луну, пока не сдохну от голода и жажды. И тогда, может быть, видя мои ежедневные страдания и мою верность, жители Таллина установят на стене этого туалета бронзовую табличку, в память современным Ромео и Джульетте. На ней будут изображена красивая, но пораженная смертельным недугом девушка и, не лишенный некоторой привлекательности, суровый авиационный офицер. Надпись будет гласить: 'Любовь техника - превыше смерти!'. И обязательно на латыни. Со временем это место станет популярным. Здесь будут назначать свидание влюбленные, и принимать в пионеры. Сюда будут приезжать молодожены после Загса. Может быть, даже зажгут вечный огонь!
  Внезапно, чье-то заплаканное лицо в толпе, показалось мне знакомым. Объект входил в городские ворота Старого Таллина и направлялся прямо к туалету. В одно мгновение, мое состояние несчастной любви сменилось крайней степенью бешенства. Я вскочил и бросился навстречу.
  - Ты что, с ума сошла?! Я из-за тебя чуть ли не половину Таллина обесчестил! - заорал я на ходу.
  При моем появлении, выражение скорби тут же сползло с лица 'Джульетты'. Еще секунду назад заплаканные глаза, засверкали адским огнем:
  - Ты сам идиот! Где ты был?! Я из-за тебя отправление автобуса на полчаса задержала! У тебя есть хоть какие-то мозги или они у тебя в армии атрофировались за ненадобностью?
  - Да я тебя ждал! Какого рожна ты уехала?
  - Где ты меня ждал?
  - Здесь!
  - У тебя с головой все в порядке? Почему ты здесь сидел, если знал, что у нас автобус уходит?! Признайся хоть честно, что виноват.
  - О, опять она за свое! Ослабь галстук! Чего ты на автостанцию поперлась?!
  - Откуда я знаю, что у тебя на уме. Мы же с тобой поругались. Я выхожу из туалета, всего то пара минут прошла, а его уже и след простыл! Что я должна была думать? Где тебя искать? Решила - ты обиделся и уехал на станцию один.
  - А почему ты не подумала, что я назад в гарнизон вернулся? Или вообще, с другой ушел? Пока тут стоял, то успел познакомиться с парочкой. Очень даже симпатичные.
  - Ну и проваливай! Я чуть инфаркт из-за него не получила, распереживалась вся. А он тут - баб клеит!
  - В следующий раз, так и поступлю!
  Первый пар был выпущен. Тяжело дыша, с красными от злости лицами мы стояли друг напротив друга, прямо под тем местом, где никогда уже не будет висеть бронзовая табличка, воспевающая любовь.
  
  
  * * *
  
  
  Бармин аккуратно закупорил пластмассовой крышкой бутылку с отстоем керосина, слитым с самолета. Теперь все было готово к вылету, и Алик расслабленно прилег на самолетный чехол. До начала полетов оставалось минут двадцать. Вполне достаточное время, чтобы немного вздремнуть. Однако едва он прикрыл веки, как рядом с ним раздался голос:
  - Слышь, Алик-Шкалик, закурить есть?
  Двухгодичник открыл глаза. Голос принадлежал старшему лейтенанту Лихоткину. Его самолет стоял на ЦЗ по соседству.
  - Не курю и другим не советую, - с легким раздражением ответил Брамин - он уже начал засыпать.
  - Точно, я забыл, что ты не куришь, - нарушитель спокойствия немного помялся, потом без приглашения с тяжелым вздохом плюхнулся рядом на чехол. - Эх, ты жизнь наша хреновая!
  - А где она хорошая? - в тон ему ответил Алик. - Разве что на острове Майорка.
  - Где это такое? - живо поинтересовался Лихоткин. - И почему там хорошо?
  - Это в Испании. А хорошо потому, что там все жители сплошь майоры.
  Офицер прыснул в кулак.
  - А, теперь, понял. Ну, нам туда попасть не светит. Поэтому уж скорее бы пенсия, да жить начать.
  Алик посмотрел на коллегу с удивлением. На вид, Лихоткину, вряд ли было больше лет двадцать пяти.
  - Ты чего, военный? Какая тебе пенсия? Тебе еще до нее, как до Луны!
  - Верно, - грустно согласился тот. - Долго. Да, и честно говоря, вряд ли она меня спасет, - затем, немного подумав, добавил. - Вообще то, о пенсии я начал думать сразу после училища. Потом, стал мечтать, чтобы хотя бы уйти с должности техника самолета. Теперь, единственное, что может меня спасти - это уход из армии. Пока еще молодой и относительно здоровый.
  - В чем же проблема? - лениво протянул двухгодичник. - Пиши рапорт, что служить не хочешь - и все дела. Какой им смысл держать офицера, от которого толка все равно нет.
  - Это ты так думаешь, - оживился Лихоткин. - В том то и вся фишка, что отказаться служить я не могу - под статью подведут. Офицера из армии досрочно могут только уволить или вынести вперед ногами.
  - Хорошо, начни водку пьянствовать. На службу не выходить. В конце концов, достанешь их, и сами тебя уволят, - посоветовал Алик.
  - Ничего не выйдет. Тут таких знаешь сколько? И никого не увольняют. А закон задает определенные границы. Вот это еще допускается - за это дисциплинарное взыскание, а еще шаг дальше и уже - тюряга. Поэтому, если пьянка и невыходы выходят за границы закона, то вместо гражданки, я попаду совсем в другие места. Если же в границах, то командованию придется меня воспитывать. Уволить им меня все равно никто не позволит.
  - Здорово! - Алик присвистнул от удивления. - Не думал я, что в Советской Армии такой дурдом. Ну, хорошо, попробуй тогда хотя бы с авиатехники списаться на какую-нибудь теплую должность под крышей, в помещении.
  - Ага, держи карман шире! - даже обиделся Лихоткин. - Ты думаешь, ты один такой умный? Нет в ВВС такой инстанции, где бы мои рапорта ни лежали. Я даже на приеме у начальника Политического Управления Округа был.
  - Ну, и как?
  - А, никак. Генерал сказал: служи сынок! Государство тебя три года кормило, поило, одевало. Образование тебе дало. А теперь, как долг отдавать, ты в кусты. Нехорошо это. Есть такая профессия - защищать свою Родину. Кто же ее защитит, если не мы? - Лихоткин, как сумел, изобразил выражение лица и голос, которые были у генерала во время их встречи, и потом добавил от себя: - Хотел бы я с ним поменяться рубежами обороны. Только чтобы мой окоп проходил через его кабинет, а его, соответственно - через стоянку.
  - Неужели никто никогда не смог перескочить с авиатехников на другие должности? Не могу поверить, - усомнился Бармин.
  - Нет, в принципе, это возможно. Только надо комеске с инженером зад лизать. Услуги разные оказывать. А я не могу - противно!
  - И нет другого выхода?
  - Есть еще один... Правда, он посложнее будет. Тут без артистических способностей не обойтись, - озадаченно почесал затылок Лихоткин.
  - Какой?
  - Да, дуриком прикинуться.
  - Как это?- удивился Алик.
  - Вот, к примеру, был у нас такой техник - старший лейтенант Хлюзденко, - начал свой рассказ Лихоткин.
  Бармин заинтересованно слушал. Дело произошло на полетах пару лет назад. Стал герой рассказа открывать топливную горловину, чтобы самолет заправить. Вдруг, крышку бака из рук выронил и, как заорет на всю ЦЗ. Не могу, кричит заправлять - боюсь! Народ обступил его со всех сторон, ничего не понимает. Чего боишься, спрашивают? А, он им: там на меня из бака глаз смотрит! Все переглядываются, какой-такой глаз? Да, такой: большой, весь в кровавых прожилках, зрачок - черный-черный! Ну, понятное дело, вся эскадрилья, по очереди, в заправочную горловину его самолета заглянула - никто ничего там не разглядел. Кончай придуриваться, говорят, иди, работай. А тот, знай себе воет, и к самолету подходить категорически отказывается. Технота пальцем возле виска покрутила, придурок мол, и разошлась по рабочим местам. А, Хлюзденко то, дурак, дураком, а - умный! Давление командования выдержал, удерживаемые позиции не сдал. Послали в госпиталь. Там врачи как не пытались - нечего доказать не смогли. Голова человеческая - дело темное. Синдром 'керосинового глаза', вроде бы, в медицинской литературе не описан, но и отрицать, что явление существует, тоже никто не взялся. Стали думать, что же делать с пациентом. Однако даже первоначальное исследование показало, что в теплом помещении синдром исчезает и офицер полностью пригоден к службе. С тех пор этот Хлюзденко складом заведует.
  - Ух, ты! - восхитился Алик. - Талант!
  - А, вот еще, случай был. Ты Блядкина знаешь? - обрадованный произведенным впечатлением, Лихоткин вспомнил новый случай.
  - Ну, как не знать, - подтвердил Бармин.
  Упомянутый офицер, служил в той же первой эскадрилье, на непыльной должности, в группе средств аварийного спасения самолета. По-настоящему, его фамилия была Беляткин, но в полку ее произносили, слегка переиначивая, из-за болезненного влечения данного индивида к женскому полу и сильного пристрастия к ненормативной лексике.
  - Так, вот, - продолжал офицер. - Пару лет назад, во время чехления самолета, он поскользнулся и упал с крыла, прямо головой об бетонку. Специально это было сделано или просто повезло ему - не знаю. Только с этих пор, начались у него сильные головные боли. И, что характерно, совпадали они в точности со временем полетов. Мы - на ЦЗ, он - в госпиталь. Вот так же помучались с ним отцы-командиры, поорали, поугрожали, пока не поняли: голова у Блядкина перестанет болеть только в группе САПС. Там теперь и служит.
  - Здорово! - Алик даже совершенно забыл, что собирался вздремнуть. - Так, сделай также.
  - Какой из меня артист? В первый же день раскусят, - безнадежно отмахнулся Лихоткин.
  - Ну, ты, даешь, никаких талантов у тебя нету! Зад тебе лизать - противно, дураком быть - способностей не хватает. Тогда служи честно все 25 лет, что тебе бедолаге еще остается. Неужели, ничего не можешь придумать? Что-нибудь новое, свежее. Свой особый, лихоткинский путь.
  - Что я могу придумать после своей деревообрабатывающей фабрики, - внезапно поскучнел офицер.
  - После чего?
  - Так наше Ачинское авиационно-техническое училище называли.
  Когда Алик закончил смеяться, он на минуту задумался, потом щелкнул пальцами:
  - Кажется, у меня есть неплохая идея. Думаю, я смогу тебе помочь. А что, если... Ты когда-нибудь панораму Таллина видел?
  - Видел.
  - И что там тебе больше всего в глаза бросается?
  - Не знаю. Вроде бы, ничего. Таллин, как Таллин.
  - Шпили, высокие кафедральные шпили. Догоняешь?
  - А при чем здесь это?
  - Хорошо, объясняю подробно. В ближайший выходной надеваешь военную форму и едешь в Таллин. Находишь любой действующий храм, лучше лютеранский, а не православный и... Ты меня понял?
  - Зачем? Я же в бога не верю.
  - О, господи, боже мой! Ты подходишь к священнику и объясняешь ему, что блудный сын после долгих скитаний хочет припасть к ногам святой истины. Понял?
  Глаза Лихоткина округлились:
  - Какой сын? Почему блудливый? Чьи ноги? Ничего не понимаю! Это что из цикла: зачем мне холодильник, если я не курю? Слушай, ты можешь повторить то же самое, только по-русски?
  - Верующим ты хочешь стать. Верующим! Понятно? Покрестишься, начнешь соблюдать обряды. В общем, все, что у них там положено, - как маленькому разложил все по полочкам Бармин.
  - А, это в смысле, чтобы..., - начал соображать Лихоткин.
  - Конечно, именно в этом смысле. Потом, приезжаешь в часть и прямиком к замполиту. Прошу мол, вашего совета, товарищ подполковник. И дальше, так, наивно-наивно. Как вы думаете, могу я оставаться комсомольцем, являясь одновременно членом религиозной общины? Понятное дело - Птицын выпадает в осадок, все выясняется. Начинает он просить тебя не дурить, грозит всевозможными карами. Вот, тут и начинается самое главное, слушай внимательно. Ты, с одной стороны, говоришь, что от веры в бога отказаться не можешь, а с другой, согласен на любое наказание, лишь бы из армии не выгнали. Видя, что ты боишься больше всего оказаться на гражданке, замполит делает упор именно на этом. В результате, взять тебя за задницу нельзя, потому что, ты закон о всеобщей воинской обязанности не нарушаешь. Напротив, служить в армии не только не отказываешься, но и жаждешь. В то же время, ясно, что командование такое пятно на чести полка поиметь не пожелает, и тебя быстренько выпрут из рядов Вооруженных Сил. Что и требовалось доказать!
  - Ну, ты даешь! - Лихоткин восхищенно хлопнул себя по коленкам. - Ну, двухгодичники! Ну, змеи! Хитры, ничего не скажешь.
  - Да, ладно, - скромно потупился Алик. - Это же классика. Дарю. Пользуйся на здоровье.
  Они замолчали - к самолету Бармина подходил начальник группы средств аварийного спасения старший лейтенант Прихватько.
  - Здорово, Лихота, - поздоровался он с Лихоткиным.
  - Поздоровее видали, - вежливо отозвался тот.
  - Привет, тотальникам, - это уже предназначалось для Алика. - Как служба?
  - 'Служить бы рад, прислуживаться тошно!', - скривился двухгодичник.
  - Кому это ты прислуживаешь?
  - Это не я. Это - 'Горе от ума', Грибоедова. Темнота. У тебя, сколько в средней школе по русской литературе было?
  - Сколько надо, столько и было, - сразу насупился Прихватько. - Зато по физкультуре - 'пятерка' и еще второй юношеский по боксу в училище!
  - Э-э-э, ребята! - видя, что назревает ссора, Лихоткин встал на ноги. - Давайте, поспокойнее. И ты, Прихватько заканчивай. Алик мой друг и я его в обиду не дам.
  Видя, что остался в одиночестве, Прихватько поспешил перевести все на шутку:
  - Что ж такое. Никак подраться не получается, а то я уже....
  Он не договорил и, внезапно сделав огромный прыжок в сторону, одновременно толкнул Лихоткина в грудь, отчего тот отлетел назад на чехол. Упавший не успел открыть рот, чтобы что-то сказать, как мимо них на приличной скорости проскочила 'воздушка' - машина для заправки самолетов сжатым воздухом. За рулем сидел солдат с выпученными ошалевшими глазами.
  - Вот, кому бы действительно морду следовало набить, - закончил свою фразу Прихватько. - Кстати, с тебя бутылка Лихота. За спасение твоей никчемной жизни.
  Лихоткин встал, отряхиваясь, и возмущенно заговорил:
  - Во, психи, в этом батальоне! Правильно говорят в армии: бойся лошади сзади, корову спереди, а военного водителя со всех сторон.
  - Откуда их только набирают? - поинтересовался Алик. - Анютова, знаете из второй? Из-за такого вот придурка, ему чуть башку лопнувшим тросом не отрезало, когда укрытие закрывал.
  - Ха, Анютову только чуть было не отрезало, - Лихоткин уже пришел в себя. - А вот мне в прошлом году по-настоящему два ребра поворотным рычагом сломало, когда самолет в укрытие закатывал. Я кричу: 'Давай, потихоньку!', а водила, как газанул.... В общем, не успел я удержать прямо переднюю стойку, рычаг из рук вырвался и, как... Короче влетел я в укрытие впереди самолета. А, неуправляемый ероплан левым стабилизатором протаранил стенку укрытия. Вот, это было - да!
  Продолжить тему не удалось. Вдоль линейки самолетов неторопливо шел майор Карпинский - инженер первой эскадрильи. Завидев стоящую троицу, он махнул рукой и прокричал:
  - Отбой полетам. Грозовой фронт приближается. Зачехляйтесь.
  Бармин с Лихоткиным отправились выполнять приказ.
  Закатив свой самолет, Алик шел к штабу полка на вечернее построение. Бармин был в отличном настроении. Во-первых, потому, что отменили полеты и можно раньше вернуться в гостиницу. А во-вторых, возможно сегодня ему удалось спасти от армии по глупости заблудшую сюда душу.
  Метрах в десяти впереди двухгодичника, неторопливо брели двое технарей из второй эскадрильи. Внезапно, возле них остановился тягач. Открылась дверь, и из кабины высунулся капитан Тихонов.
  - Филонов, Телешов! - громко позвал он. - А ну, друзья, подойдите-ка ко мне.
  Когда те приблизились, инженер нахмурил брови и подозрительно поинтересовался:
  - О чем вы там шепчитесь? Я знаю, у вашего утенка сегодня - сорок дней. Если завтра опоздаете на службу хоть на минуту, я вас самих в землю зарою. Живьем!
  Дверь захлопнулась, и тягач второй эскадрильи уехал.
  'Ничего не понял', - подумал Алик. - 'О чем это Тихон с ними говорил? Неужели во второй эскадре с голодухи завели птицеферму и начали уток разводить?'.
  
  
  * * *
  
  
  Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И не то, чтобы Шувалов не хотел выполнять свое обещание, данное мальчишке, а просто, этому мешали чисто технические причины. Вначале, он никак не мог отыскать нужный номер, своего, с детства любимого, журнала 'Моделист-Конструктор', где в деталях показывалось, как сделать гигантский воздушный змей. Потом, все не доходили руки: то некогда, то придешь после полетов чуть живой и сразу в кровать. Наконец, когда змей был готов, возникла новая непредвиденная преграда - как передать свое творение. Ну не пойдешь же, не постучишь в дверь и не спросишь: 'А Петя гулять пойдет?' Тоже мне, друзья! Оставалось одно - попытаться перехватить мальчика, когда он появится на улице.
  Теперь, по выходным, Славка частенько занимал наблюдательный пост возле окна своей комнаты, которое, по счастью, выходило прямо на двор возле пятиэтажки, где жила семья Яковлевых. Однако, прошло почти два месяца, пока в один из теплых майских дней, Петька, наконец, появился возле той же песочницы, где они последний раз расстались.
  Славка, убедившись, что мальчик один, без матери, быстро схватил змей под мышку и выскочил из гостиницы. Петька явно не ожидал этой встречи и порядком растерялся.
  - Привет мужик! - поздоровался первым взрослый.
  - Ты.... Вы.... Здравствуйте.
  - Зови меня просто - дядя Слава. Вот, принес тебе, что обещал. Помнишь?
  - Это мне? - робко спросил мальчик, восторженно разглядывая змея.
  Тот имел огромное ромбовидное тело, раскрашенное в оранжевый цвет и черные круглые глаза. Хвост чудовища был сделан из бечевки, с привязанными к ней цветными бумажками.
  - Конечно тебе, кому же еще.
  Петька, казалось, все еще не мог поверить, что это правда.
  - А можно мне его потрогать, дядя Слава?
  - Ха, потрогать! Сейчас мы его вместе запускать будем. Держи, только крепко, чтобы ветром не вырвало из рук.
  Через несколько минут, воздушный змей, поднимаясь все выше и выше, медленно поплыл над крышами домов. Мальчик был вне себя от счастья.
  Откуда-то, во дворе появились другие дети различных возрастов. В конце концов, их собралась порядочная толпа - человек пятнадцать. Они тихонько стояли неподалеку, опасаясь, что их прогонят и наблюдали за виражами, которые высоко в небе выписывал оранжевый ромб.
  - Эй, Абрек! - внезапно раздался чей-то окрик. Мимо проходили три офицера из первой эскадрильи. - Ты что, в детство впал? Поехали лучше с нами в Таллин. Пивка попьем с копченой курочкой.
  Славка на секунду отвлекся от управления змеем и весело отозвался:
  - Нет, орелики, я - в завязке. А вам, если хотите, могу найти замену для пива. И тащиться в такую даль не придется.
  - Каким это образом? - офицеры от удивления замедлили шаг.
  - Очень просто. Два удара по печени заменяют кружку пива! Идите сюда, - охотно поделился Славка своим рецептом.
  - Все шуточки! Ну, гляди, дело твое.
  - Счастливо погулять! - крикнул им вслед Шувалов и вдруг заметил, что на скамейке возле песочницы, сидит какая-то женщина, внимательно наблюдающая за его занятиями с малышней.
  Это была Петькина мама, появление которой на улице, стало полной неожиданностью для Славки. Он отвернулся и сделал вид, что не заметил ее, в надежде, что женщина, в конце концов, уйдет.
  Время шло, а Яковлева не двигалась с места. Офицер не имел ни малейшего желания встречаться с ней, тем более, что ситуация была довольно двусмысленной. Хотя, кто сказал, что он здесь из-за Петьки? Однако мальчишка, увидев маму, тут же устремился к ней.
  - Мама, мама! Ты видела, какого змея дядя Слава для меня сделал?! - разнесся на весь двор его звонкий голос.
  - А почему ты решил, что это для тебя?
  - Он мне сам сказал. Можно я его домой возьму?
  Яковлева задумалась.
  - Дай, я с этим дядей Слава сначала сама поговорю, - сказала она после некоторого размышления.
  - Мамочка! Ну, пожалуйста, пообещай мне!
  - Иди, иди, играй. Я подумаю.
  Шувалов понял, что разговор становится неизбежным. Он ненавидел пассивно наблюдать, как развиваются неблагоприятные для него события, и поэтому всегда предпочитал лучше идти на обострение, лишь бы контролировать ситуацию.
  Через некоторое время, офицер вручил змей ребятам постарше, которые могли справиться с его управлением и направился к Яковлевой. На ней было надето легкое летнее платье на тонких лямочках, выгодно подчеркивающее ее длинную красивую шею. Соломенного цвета волосы женщина собрала в пучок на затылке, открывая высокий лоб. Ее профиль удивительно напоминал старинную гравюру пушкинских времен. Вряд ли ее можно было назвать красивой, но какая-то особая мягкость и, вместе с тем, благородство и достоинство сквозили в каждом ее жесте.
  - Можно? - Славка указал на свободный конец скамейки, вместо приветствия.
  Наташа согласно кивнула головой.
  - В общем, так, - пошел в решительное наступление Шувалов. - Этого змея я сделал специально для Петьки и не вижу в этом никакого преступления.
  - А почему именно для него? - удивилась женщина. - Вон сколько детей вокруг.
  Славка хотел честно рассказать обстоятельства, при которых все произошло, но в последний момент понял, что вряд ли сможет объяснить свои чувства во время первой встречи с мальчишкой.
  - Потому что..., - протянул он, подыскивая варианты ответа и, не найдя ничего более-менее похожего на правду, ответил вопросом на вопрос: - Почему, если ты пытаешься сделать что-нибудь хорошее, то для этого нужны какие-то особые причины? Впрочем, не волнуйся, я заберу игрушку с собой. Или.... Вон, пацанам отдам. На фига она мне!
  - Я об этом не просила, - сказала Яковлева мягким низким голосом. - Напротив, большое вам спасибо, - она замолчала, чтобы после короткой паузы добавить: - Я, правда, очень благодарна. Я уже давно не помню сына таким счастливым. Пожалуй, с тех пор, как погиб муж.
  Говорить о капитане Славке хотелось меньше всего. Тем более, он опасался, что вдова начнет плакать. Шувалов опасливо покосился на Наташу, однако ее глаза оставались сухими. Она просто смотрела на играющих детей. Там веселье было в полном разгаре. Мальчишки с криками тянули шнур змея в разные стороны. Вокруг них бегал Петька, размахивая руками и командуя. Его, конечно, никто не слушал, но он продолжал носиться, как угорелый, подпрыгивая от возбуждения.
  Наташин голос действовал на офицера магически. Еще пару минут назад он горел желанием, как можно быстрее расставить все точки над 'и', бросить змея и вернуться назад в гостиницу. Но вот теперь сидит рядом на скамейке и ему никуда не хочется уходить. Ему казалось, что он знает Наташу уже тысячу лет и что ее ладонь сейчас лежит сверху на его руке, как будто успокаивая. Так в детстве всегда делала его мама.
  Шувалов вздрогнул, очнулся и, прогоняя наваждение, засунул руки в карманы.
  - Сколько лет вы прожили вместе? - спросил Славка, просто чтобы не молчать.
  - Семь. Почти семь.
  Офицер смотрел недоверчиво. В своем открытом платье, с хвостиком волос, худенькая, Наташа выглядела, почти, как школьница. Поймав его взгляд, она чуть заметно улыбнулась:
  - Я была еще совсем девчонкой. Всего - семнадцать. Думала после школы идти в медицинский, но не прошла по конкурсу. Собиралась на следующий год опять. А тут он - молодой, симпатичный. К тому же военный летчик. Ну, в общем, все и закрутилось.... Он умел красиво ухаживать, все подруги завидовали. Не успела я оглянуться, как уже Петькой была беременна. А дальше - известно: прощай - институт, здравствуй - гарнизон.
  - А откуда ты, из какого города? - поинтересовался Шувалов.
  - Из Ленинграда. А что?
  - Ничего. Так просто спросил. А не страшно было такой город, как Питер, менять на Дурасовку?
  - Он же муж мне... был. Отец моего ребенка. Как же я могла поступить иначе, - в голосе Яковлевой звучало недоумение, что кому-то нужно объяснять такие простые вещи.
  - Ну, не знаю. Я в своей жизни разных женщин повидал.... А здесь чем занималась?
  - Домом... Ребенком, - пожала плечами Наташа. - Хотела пойти работать, но Коля был против. Сказал, что пусть Петька сначала в школу пойдет. А где работает ваша жена?
  - У меня нет жены.
  - Извините, - Яковлева произнесла это так, словно бы выражала соболезнование.
  - Не нужно извиняться, она не умерла. Мы развелись. Давно уже, - поморщился Славка.
  - Почему?
  - 'В одну повозку впрячь неможно, коня и трепетную лань', как сказал классик.
  - Не сошлись характерами?
  - Точнее, полностью разошлись, - Шувалову очень не хотелось снова ворошить свое недавнее прошлое, и он лихорадочно искал повод сменить тему.
  - А дети есть? - продолжала спрашивать Наташа, не замечая состояние своего собеседника.
  - Нет.
  - Плохо. Мне кажется, вы очень любите детей.
  Это было уже чересчур. Туда, куда она сейчас пыталась вторгнуться, являлось запретной зоной, и Славка снова начал заводиться.
  - Как молодой, симпатичный летчик Яковлев?
  - Не нужно, прошу вас! Коля был примерным отцом и мужем. Он хорошо зарабатывал, заботился о нас. Может быть, ему немножко недоставало душевной теплоты в общении, но муж так уставал. Служба, была для него всем. Он просто не мог уделять нам достаточного внимания.
  'Жопализ!' - со злостью подумал Шувалов, но вслух только язвительно поинтересовался:
  - Если он не находил времени для семьи, то в чем же тогда его примерность? В том, что не пропивал деньги и не бил жену?
  - Перестаньте! Коля не сделал вам ничего плохого. За что вы его так не любите?
  Перед Славкой снова возникло, с остреньким носом, перекошенное от ярости лицо капитана и его истерический крик: 'Я посажу тебя!'. Внезапно волна злости накрыла Шувалова с головой и, окончательно потеряв контроль над собой, он жестко припечатал:
  - А за что мне было любить эту крысу?!
  Яковлева вскочила со скамейки. Щеки ее пылали:
  - Я никому не позволю, так говорить о моем муже! Это бесчестно! Особенно потому, что он сам не может защитить себя.
  Быстрой походкой она направилась к своему подъезду, оставив Шувалова в одиночестве.
  
  Остаток дня Слава не мог успокоиться. Вот же дурацкий характер! Когда он, в конце концов, научится сдерживаться. Ни за что ни про что, опять человека обидел. И ведь баба, судя по всему хорошая, порядочная. Ну, какой черт дернул его за язык. Ведь всем известно: о мертвых или - хорошо, или - ничего.
  Начало темнеть, когда Шувалов окончательно решился. Он должен пойти и извиниться. Прямо сейчас! Славка оделся, взял для большей убедительности бутылку шампанского и через десять минут уже звонил в дверь квартиры Яковлевых. Наташины глаза раскрылись от удивления, когда она увидела Шувалова на своем пороге. Не давая ей произнести ни слова, офицер смиренно склонил голову, протянул шампанское и шутливо начал:
  - Пожалуйста, извини меня за мое сегодняшнее идиотское поведение. В знак примирения, прошу принять бутылку 'Мадам Клико', 1812 года разлива.
  Женщина, наконец, пришла в себя:
  - Я не обижаюсь. Надеюсь, вы сказали это не со зла. А шампанское - совершенно излишне. Я не могу взять его.
  - Не уйду, пока мадам не соблагоизволит. Это - оскорбление для Франции! - продолжал настаивать Славка.
  Наташа слегка улыбнулась, выражая сомнение:
  - На этикетке написано: 'Советское шампанское'.
  - Ага, значит, если бы оно было французским, то взяла бы? Это - не патриотично!
  - Нет, не взяла бы все равно. До свидания. Уже поздно.
  В этот момент, где-то на верхнем этаже, скрипнула дверь, и раздались женские голоса. Слава заметил, как в глазах Яковлевой промелькнул явный страх. Он прислушался. Щелкнул закрываемый замок и голоса начали спускаться вниз. Шувалов не успел опомниться, как произошло невероятное - Наташа схватила его за руку и рывком втащила в квартиру. Дверь захлопнулась за его спиной, и офицер оказался в тесной прихожей, тускло освещаемой светом, идущим с кухни. Яковлева, прижавшись к большому зеркалу, висящему на стене, молчала. Было заметно, что она напряженно прислушивается к происходящему на лестнице.
  'Соседок испугалась', - догадался Славка. - 'Понять можно. Не так давно мужа похоронила, а тут уже новый 'ухажер' с бутылкой. Ох, и сплетни пойдут по гарнизону. Не будешь же потом каждому объяснять, что он тут не за этим. Но сам то, тоже хорош! Раньше нужно было думать, что делает'.
  Несмотря на то, что поведение женщины легко объяснялось, в душе отчего-то нарастала обида. Голоса, между тем, миновали их этаж, спустились вниз и исчезли за дверью подъезда.
  - Все, ушли, - первым прервал молчание Славка. - Кажется, и мне пора выматываться. Ты не волнуйся. Я, как мышь проскользну, ни одна живая душа не заметит.
  Яковлева не знала, куда девать глаза:
  - Простите. Действительно, как-то глупо все получилось.
  - Ничего, к дуракам и отношение соответствующее!
  - Я этого не говорила, - женщина смутилась окончательно. Ее тонкие пальцы нервно теребили поясок халата, в который она была одета.
  - Говорила, не говорила. Какое это теперь имеет значение. Всего хорошего. Счастливо оставаться.
  Шувалов поставил бутылку на пол прихожей и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Он уже спустился на несколько ступенек, но тут на лестничной площадке появилась Наташа.
  - Подождите! - окликнула она офицера.
  - Что случилось?
  - Вы забыли шампанское, а мне одной его не осилить.
  
  Они сидели на кухне, занавески которой Яковлева плотно задернула, тщательно проверив, не осталось ли где-нибудь малейшей щели. Славка открыл шампанское и разлил его в два узких хрустальных бокала. Разговор шел полушепотом - в соседней комнате спал Петька. Точнее, разговор не клеился совершенно. Наташа отвечала невпопад, думая о чем-то своем. Шувалову очень хотелось снять напряженность, развеселить, растормошить хозяйку, но что-то мешало ему. Он и сам не мог понять, что. Славка не помнил, чтобы когда-нибудь испытывал трудности в общении с противоположным полом, но сегодня ничего не мог с собой поделать. Каждый раз, когда он случайно встречался глазами с Наташей, его почему-то бросало то в жар, то в холод. Как последний тупица, он мучительно думал над каждым словом, нервно колупая ногтем наклейку 'Гусь Хрустальный' на ножке бокала.
  - Вы, почему не пьете? - Яковлева вдруг вспомнила, что ей надлежит играть роль заботливой хозяйки.
  - 'Ты'... Мы же договорились! - устало поправил ее гость.
  - Почему ты не пьешь?
  - Да, я это.... Ну, в общем, решил завязать.
  - У тебя проблемы со спиртным?
  - Скорее, это у него со мной.
  - У тебя удивительная манера - выражаться сложно о простых вещах.
  - 'Простота - хуже воровства', как говорит народная мудрость, - скривился Славка.
  Они опять замолчали. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, Наташа вскочила с места и начала развивать бурную деятельность:
  - Может быть, ты голодный? Давай, я приготовлю что-нибудь.
  - Не нужно ничего. Просто посиди, - попросил Шувалов.
  - Нет, так не годится. Давай, я хоть что-нибудь на стол поставлю.
  Невзирая на вялые Славкины протесты, Яковлева открыла холодильник и достала оттуда колбасу и небольшой кусок сыра. Потом подошла к шкафу, и начала искать там что-то. Результат поисков ее разочаровал:
  - Здесь в кулечке были конфеты, а теперь он пуст. Петька, наверное, все слопал, поросенок! Ничего, у меня еще подарочный набор шоколадных конфет припрятан, на черный день. Сейчас принесу.
  - Не нужно. Прошу тебя. Пойду я, наверное.
  - Нужно. Лучше порежь сыр, пожалуйста.
  Наташа исчезла в соседней комнате, а Славка подошел к буфету в поисках ножа. Столовые принадлежности обнаружились только в четвертом по счету ящике. Найдя ножик подходящего размера, Шувалов протянул к нему руку и тут вдруг заметил какие-то непонятные черные линии на дне ящика. Заинтригованный он сгреб и выложил все содержимое ящика на стол.
  Когда дно очистилось от ложек и вилок, оказалось, что оно застелено большим листом бумаги, на котором угольком или черным мелом было что-то нарисовано. Славка пригляделся внимательнее и замер ошеломленный. С листа на него смотрело невероятной красоты женское лицо, с полузакрытыми глазами. С двух сторон от него, на разной высоте были изображены две узкие ладони. Казалось, что женщина стоит, вплотную прижалась к толстому полупрозрачному стеклу и пытается что-то разглядеть за ним.
  Лист был очень старый, весь в желтых пятнах, с темными пригоревшими полосами от горячих чайников и сковородок. Но даже это не могло испортить красоты рисунка. Напротив, от этого, он казался еще более загадочным.
  - Что ты делаешь?
  Шувалов вздрогнул от неожиданности. Он не слышал, как на кухню вошла хозяйка.
  - Я нож искал. Вот, увидел и заинтересовался, - смущенно словно бы его поймали на месте преступления, объяснил гость.
  - Нет, ничего, пожалуйста. Хотя, чего уж там интересного, - Яковлева безразлично пожала плечами.
  - Откуда у тебя этот рисунок?
  - Это - мой.
  - Твой?! А кто на нем?
  - Я.
  Славка ошалело посмотрел на красивое лицо, изображенное на листе. Потом снова перевел взгляд на обыкновенное, ничем не выдающееся, Наташино и лишь изумленно выдохнул:
  - Ты?!
  Увидев в его глазах недоумение, девушка внезапно покраснела и, слегка запинаясь, пояснила:
  - Такой, я себя вижу во сне.
  - Во сне..., - как эхо повторил Шувалов и замолчал, не зная, что добавить.
  - Это очень смешно? - Наташа пришла в себя и теперь смотрела в сторону, с обидой прикусив губу.
  - Нет, нет! Мне очень понравилось, правда! - опомнившись, поспешно отозвался гость.
  - Ну, все. Хватит! Не люблю, когда меня держат за дурочку. Дай, я сложу ложки назад.
  - Послушай, а у тебя есть еще? - внезапно поинтересовался Славка.
  - Что еще? - ошеломленно спросила хозяйка.
  - Рисунки, конечно.
  Яковлева посмотрела Шувалову прямо в глаза испытывающим взглядом. Вероятно, было там что-то такое, от чего, после длинной паузы, она вздохнула, вытащила из шкафа большую папку для эскизов и, молча протянула Славке. Тот бережно открыл ее.
  В пухлой папке с изрядно потрепанными углами находилось множество рисунков. С них на Шувалова смотрели звезды, горящие под водой; звери с человеческими лицами; древние готические замки, отражающиеся в речной глади и фантастические цветы. Сюжеты - самые различные. Единственное, что их всех объединяло - они были выполнены в одной и той же манере, угольком или черным мелом.
  Офицер одну за другой перебирал работы и не мог поверить своим глазам. Славка, конечно, обладал многими недостатками, но художественный вкус получил в наследство от матери отменный. Для него не оставалось ни малейшего сомнения, что Наташа необычайно талантлива.
  - Кто учил тебя рисовать? - поинтересовался он, когда пролистал папку до конца.
  - Никто. Наверное, это в отца. Он у меня работает реставратором в Эрмитаже. Ему тоже очень нравились мои рисунки.
  - Ты когда-нибудь выставляла их?
  - Боже, о чем ты говоришь! Это просто для себя. Когда я рисую, мне становится легче. Я ведь, в сущности, очень одинокий человек. Если бы не Петька...
  - А ты пробовала рисовать акварелью или маслом? - нетерпеливо перебил ее Шувалов.
  - Пробовала, но мне это не подходит.
  - Техника сложнее?
  - Нет. Просто краски наполняют картину содержанием и придают ей форму, но за пестротой теряется душа. Мне кажется, что, только рисуя черным по белому, можно показать ее. Только такой рисунок может быть правдив и до конца искренен. Это, как обнаженный человек. Нет больше длинной юбки, корсета или накладных плеч. Ты такой, как есть. Не лучше и не хуже. Ты такой, каким пришел в этот мир, когда впервые почувствовал душу внутри себя и заплакал от радости. И душа твоя была открыта всему миру, потому что ты еще не знал, что ее нужно прятать. Что открытая душа - это иногда очень больно.... Таким же человек уходит отсюда, потому что, нет ничего честнее смерти. И она тоже, черно-белая, как зебра.
  Славка сделал вид, что внимательно изучает очередную работу, чтобы скрыть свое волнение, но потом все-таки не выдержал:
  - Это же.... Так же нельзя! Это нельзя прятать в кухонном шкафу, как хлам и ставить на них чайники. Эти рисунки должны видеть все. Ты бы, ну, я не знаю.... Хоть бы у себя дома повесила.
  - Я хотела повесить, но Коля был против. Он всегда ругался, когда я рисовала. Считал, что я занимаюсь ерундой и ворую время у ребенка.
  Шувалов едва не взвыл. Опять - капитан. Он даже мертвый не дает ему покоя. Сейчас он ненавидел его, как никогда сильно.
  - Коля. Этот твой Коля..., - начал, было, Славка.
  - Что, Коля? - в мягком голосе Яковлевой неожиданно проскочила металлическая нотка. Стало ясно - еще одно слово и все опять закончится ссорой, как сегодня утром.
  Шувалов прикусил язык и вдруг неожиданно все понял. Вдруг, так ясно увидел и осознал то, что уже давно жило в его подсознании, но в чем он боялся признаться даже самому себе. Ему было ужасно неприятно, каждый раз, когда Наташа вспоминала своего бывшего мужа. И все это сильно походило на обыкновенную и пошлую ревность.
  'Боже, что за глупости!' - обозлился сам на себя Славка. - 'Что ты мелешь?! Сам то хоть понимаешь? Яковлев мне был совершенно безразличен, всегда. А уж сейчас, и подавно. Так и скажу об этом'.
  Но вместо задуманного, с его губ неожиданно сорвалось:
  - Ты любила его?
  В глазах Наташи в одно мгновение промелькнула целая гамма чувств. Шувалов мог поклясться, что и страх там был тоже, как будто он случайно узнал чужую тайну, наглухо закрытую от посторонних. Яковлева, наконец, взяла себя в руки и сухо заметила:
  - Это касается только меня. Я надеюсь, ты не ждешь ответа на свой вопрос?
  - Ответь, пожалуйста! Для меня это очень важно! Очень! - в голосе Славки слышалось столько мольбы, что женщина сдалась.
  - Ты хочешь честный ответ? - спросила она после некоторых размышлений.
  - Да, только честный!
  - Не знаю.
  - Ты обещала ответить честно. А это не похоже на правду.
  - Если бы я сказала 'да' - это было бы неправдой. Но если бы - 'нет', боюсь неправдой тоже. Значит, получается, что 'не знаю' - это и есть единственно правдивый ответ. А что такое, вообще, 'любовь'? Для тебя?
  - Для меня? Сложный вопрос.... Если в двух словах.... Это, когда ты падаешь в пропасть, которая так глубока, что нельзя увидеть дна. Ты летишь и, тебе хочется петь от радости, потому, что сбылась твоя мечта - свободно летать, как летают птицы. Но ты знаешь, что твой полет обязательно рано или поздно закончится падением на острые камни. И только ты вспоминаешь об этом, как тебе становится очень страшно. Но, через несколько мгновений, страх снова отступает, потому что ты понимаешь - не всем выпадает такое счастье. Потому что многим не дано познать этого никогда. Потому что за одну минуту такого полета, человек готов иногда заплатить своей жизнью. А так, как пропасть бездонна, ты веришь, что и счастье твое будет вечным, как это падение. И умрете вы вместе в один день. Умрете прямо в полете, не выпуская рук, друг друга. Умрете счастливыми, так и не успев долететь до дна.
  - Хорошо, только немного грустно. Хотя.... Ведь у каждой пропасти есть край. Может лучше не подходить к нему слишком близко?
  - Мне кажется, что ты боишься жизни. Хорошо, тогда и ты скажи, что такое 'любовь' для тебя?
  Вместо ответа, Яковлева порылась в альбоме и достала оттуда рисунок. Там были изображены какие-то непонятные кривые линии, круги, мелкие бесформенные детали. Славка смотрел на него, вначале ничего не понимая.
  - Что это? - спросил он с недоумением.
  - Смотри, - пояснила Наташа. - Вот это, большая сильная мужская рука. Она повернута ладонью вниз, как бы защищая маленькую ладошку, которая находится внизу, прямо под ней. Между ними - большой хрустальный шар, который лежит на маленькой ладони. Этот шар - душа мужчины и детская ладошка греет ее. От этого тепла, хрусталь светится изнутри. Вот здесь, чуть правее, женская ладонь тоже согревает большую душу, а мужская рука защищает ее от дождя и ветра. Здесь, все три ладони, касаясь кончиками пальцев, друг друга, отделили магическим треугольником свои души от злобы и беды. Видишь?
  Теперь, Шувалов действительно увидел, что все поле листа покрыто множеством ладоней и шаров разного размера, которые переплетались в удивительный по своей гармоничности рисунок.
  - А что это такое? Вот здесь, в самом низу. Что-то похожее на маленькие бесформенные кусочки, или песок, - поинтересовался Славка.
  - Это осколки хрустальных шариков. Когда мужские, женские и детские ладони находятся в правильном положении, то шарики душ светятся и нагреваются сильнее, И тогда, они поднимаются все выше и выше. Видишь, эти, на самом верху рисунка? Они сверкают ярче всех. А вот тут, в середине, кисти рук обращены друг к другу тыльными сторонами и поэтому не могут согревать. А вот, вообще одинокие.... В этих случаях, шары начинают потихоньку гаснуть. Потом они темнеют и опускаются все ниже и ниже. Затем, на их поверхности возникают трещинки, сначала мелкие. Постепенно, трещины становятся все больше и длиннее. В конце концов, эти души рассыпаются на мелкие кусочки и падают на самый низ.
  - Да, это просто какая-то картина рая и ада. Я спрашивал тебя о земной любви.
  - Ад всегда начинается еще при жизни. И земная любовь иногда бывает раем, а иногда адом.
  - Пусть так.... Но все равно, твоя любовь на рисунке показывает взаимосвязь отношений между мужчиной, женщиной и ребенком. А я спрашивал тебя о любви между мужчиной и женщиной. Как ты представляешь ее?
  - Так же. Или.... Или я просто чего-то не знаю. Ладно, что-то мы слишком забрались в дебри. Давай, лучше я чай поставлю. Все равно, я вижу, шампанское ты не пьешь.
  Яковлева встала и пошла к плите. Офицер, сидел, задумавшись, глядя на свои, лежащие на столе руки. Он опять не мог отделаться от ощущения, что только что их сверху покрывали узкие Наташины ладони. Шувалов, казалось, все еще чувствовал их тепло.
  Внезапно, лампочка под потолком пару раз мигнула и погасла. Наступила полная темнота, казавшаяся непроглядной после яркого света.
  - Кажется, свет отключили, - раздался голос хозяйки, идущий словно бы ниоткуда.
  Электричество в Дурасовке действительно пропадало регулярно без всякого на то повода.
  - Сейчас проверим, - Славка слегка раздвинул занавески. Дом напротив, приветливо светился своими окнами. - Нет, - заключил Шувалов. - Похоже, это просто лампочка перегорела. Давай, я заменю. Есть у тебя лампочки?
  - Где-то были. По-моему, в комнате, где Петька спит. Ладно, не нужно. Боюсь, разбудим. Лучше, я достану свечку.
  Раздались неуверенные Наташины шаги, осторожно нащупывавшие дорогу в темноте.
  - Ай! - неожиданно раздался ее испуганный крик.
  Шувалов инстинктивно протянул руки на звук и тут же поймал в свои объятия падающее тело. Было оно легким, как у ребенка. От Наташиных волос шел упоительный запах. Пахло, чем-то сладким и одновременно полынно-горьким. У Славки голова пошла кругом. Продолжая обнимать женщину, он застыл неподвижно, мечтая, чтобы этот миг никогда не кончался. Его ноги, заскользили на самом краю обрыва. Из-под ступней посыпались мелкие камушки и кусочки земли. Еще через мгновенье, он сам полетел вслед за ними в пропасть. В пропасть, у которой был край, но не было дна.
  - Отпусти, - прошелестел в темноте едва слышный шепот.
  - Какой знак в конце слова? Восклицательный или вопросительный? - так же шепотом уточнил Шувалов.
  - Многоточие...
  - Извини, я не люблю многоточий. Лучше точка. Одна, но зато жирная!
  С этими словами Славка наклонился к женщине и начал целовать ее лицо и шею. Наташа бессильно повисла у него на руках, повторяя:
  - Ты - псих! Ты - просто ненормальный!
  Она не пыталась обидеть. Напротив, в ее словах звучало даже некоторое восхищение, но Шувалов невольно вздрогнул. Когда-то давным-давно, его уже так называли, и это не принесло ему счастья.
  Стараясь найти точку опоры, Славка, не отпуская Наташу, сделал вместе с ней две шага вперед, пока не почувствовал, как она уперлась спиной в стол. Молчаливая покорность женщины, придала Шувалову дополнительную уверенность. Веером разлетелись по кухне пуговицы от Наташиного халата. Он приподнял женщину за талию и легко забросил на столешницу.
  Вне себя от страсти, Славка руками развел колени, сидящей на столе женщины в стороны. Его, как будто пронзило электрическим зарядом. Кожа на внутренней поверхности ее бедер была такой теплой и гладкой и при этом такой беззащитно детской, что бушевавшее в нем желание неожиданно сменилось на, переполняющую через край, нежность. Впервые в жизни Шувалову захотелось не побеждать, а защищать; не доказывать свое превосходство, а подставить плечо; не доминировать, а склонить голову. Больше всего он хотел сейчас, чтобы, его усталый, покрывшийся сетью мелких трещинок хрусталик, грели чьи-то теплые ладошки.
  Славка упал на колени, головой прямо между разведенных Наташиных ног. Она со стоном запустила свои тонкие пальцы в его коротко остриженные волосы.
  - Нет, нет.... Это все неправильно... Мы не должны этого делать..., - плыл по кухне ее лихорадочный шепот.
  - Да, да... Конечно, конечно.... Не должны... Мы больше не будем..., - уже не соображая, что говорит, бормотал Шувалов, покрывая кожу женщины поцелуями.
  В то же время, его руки, как бы живущие сейчас отдельной от него жизнью, нащупали тугую резинку Наташиных трусиков и с силой потянули ее вниз.
  - О-о-о-х! - женщина дернулась, и, выгибаясь дугой, рухнула спиной на стол.
  Последнее, что услышал Славка, прежде чем разум окончательно покинул его, были падающие со стола хрустальные бокалы. Они закончили свою жизнь тонким мелодичным звоном. К счастью? В затуманенной голове народная примета почему-то приобрела вопросительный вид. Или.... Или это его душа сейчас разлетелась на мелкие кусочки? И дальше будет только падение, падение, падение...
  
  Рано утром Славка, уже одетый, стоял в дверях спальни. Он никак не мог проститься с Наташей, которая сидела на кровати, подобрав под себя ноги и натянув одеяло до самого подбородка.
  - Я пошел, - уже, наверное, в сотый раз повторил Шувалов.
  - Да, конечно, - в сотый раз соглашалась женщина.
  - Черт, как на службу не охота!
  - Как ты вообще собираешься работать целый день? Ведь, наверное, за всю ночь спал от силы час.
  - Ерунда, переживу, - отмахнулся Славка.
  - Ну, все, иди. А то опоздаешь. Целую тебя!
  - А я, тебя! Что с тобой? Ты плачешь? - офицер внезапно заметил слезу, текущую по щеке женщины.
  - Это от счастья, - Яковлева быстрым движением смахнула предательскую каплю.
  - От счастья смеются, а не плачут, - не поверил ей Шувалов.
  - Иногда и плачут тоже. Когда счастье очень большое, тогда оно переполняет.
  - Все равно, пожалуйста, перестань. Я не уйду, пока не перестанешь!
  - Все, все, иди. Я уже перестала.
  Наташа начала совсем по-детски тереть глаза тыльной стороной ладони. У Славки опять защемило сердце от внезапной нежности, и он не выдержал:
  - Я люблю тебя!
  - А я тебе не верю. Ты просто жалеешь меня.
  - Если мужчина говорит это вечером - возможно. Но если он говорит это утром, после того, что было - ему можно верить. Он говорит правду!
  - Хорошо, хорошо, верю. Славочка, ты опоздаешь. Иди .... Постой, что это такое? - Наташа вдруг заметила маленький блестящий предмет на коврике возле кровати. - Это же твоя заколка для галстука.
  - Точно, черт. Чуть не потерял, - машинально схватился за галстук офицер.
  - Сейчас..., - Яковлева потянулась за заколкой.
  Одеяло начало сползать в сторону, открывая взгляду ее обнаженное тело. Шувалов увидел ее гибкую спину и две небольшие грудки, покачивающиеся в такт движению.
  - А-а-а! - вырвалось из его груди.
  В тот же момент, фуражка полетела в угол.
  - Да, пошла она, эта служба!
  Славка с разбега прыгнул в кровать, на лету срывая с себя китель.
  
  В этот день, он, первый раз в жизни опоздал на утреннее построение.
  
  
  
  
  
  
  

Глава 4.

ДМБ



Смелого пуля боится...
(А.А. Сурков - 'Песня смелых')
А хитрого штык не найдет...
(Ю.Я.Гусько - из жизненного опыта)
  
  
   Адам вышел из столовой. Настроение после еды у него было превосходным, даже, несмотря на то, что сегодня он заступил в наряд. Гулянюк щелчком сбил чересчур наглого жука с красной нарукавной повязки с надписью 'Дежурный по части'. Потом широко зевнул, расправил портупею и по-ковбойски передвинул кобуру с пистолетом на живот.
  Он уже собирался возвращаться назад в дежурку, но тут услышал позади себя женский голос:
  - Адам, постой!
  Офицер обернулся. В дверях столовой стояла Вика. Гулянюк остановился и стал ждать, когда девушка приблизится. Официантка подошла к нему вплотную. Глаза ее были опущены к земле, руки нервно теребили белый фартук.
  - Здравствуй, - негромко поздоровалась она.
  - Привет, - процедил сквозь зубы офицер.
  - Что ж так неприветливо?
  - Как умею. Что надо-то?
  - Поговорить. У тебя есть секундочка?
  - Так ведь уже дольше разговариваем...
  Вика бросила быстрый злой взгляд на Адама, но тут же снова опустила глаза:
  - Я хочу извиниться, что тогда... Помнишь, в больнице? Когда ты приходил...
  Гулянюк возмущенно фыркнул - еще бы он не помнил!
  - Прости меня, пожалуйста, - продолжала официантка. - Я была не права.
  - Ну, хорошо. Это все? - Адам развернулся вполоборота, готовясь уходить.
  - Ты не ответил. Ты простил меня?
  - Ну, простил, простил..., - отмахиваясь, как от надоедливой мухи ответил офицер.
  - Если ты простил, то тогда я согласна, - словно бы не замечая отчужденного тона, выпалила девушка.
  - На что согласна?
  - Как на что? Замуж за тебя. Ты ведь предлагал.
  Гулянюк открыл рот от изумления:
  - Ты что спятила совсем? Я тебя возьму замуж после того, что ты мне наговорила? Да я тебе 'кобеля вонючего' до конца твоих дней не забуду!
  Вика подошла к офицеру вплотную и положила ему руку на плечо, как будто успокаивая:
  - Адам, ты же сказал, что забыл про все. Ну, прости меня!
  Тот осторожно убрал ее руку со своего погона и, поправил девушку:
  - Я сказал, что простил, но я не говорил, что забыл.
  - Ну, пожалуйста! Я долго думала.... Понимаешь, я все еще люблю тебя. Мы должны быть вместе! - не отступалась официантка.
  - Солнце мое, все! Ушла любовь - завяли помидоры. И вообще..., - Гулянюк сделал паузу, чтобы придать своим словам больший вес. - Я уже давно хожу с другой.
  Вика вспыхнула, как порох:
  - Это с Катькой то? Видели, видели вас. Идут по дороге и лижутся прямо на людях! Может быть, ты ей и предложение уже сделал?
  Увидев, что девушка начала распаляться, Адам почувствовал мстительное удовлетворение. Стараясь еще сильнее задеть свою бывшую подругу, он, глядя ей прямо в глаза, заявил:
  - Да, сделал. Скоро свадьба.
  - Кому? Этой кошке драной?! Ну, правильно, кто еще за тебя пойдет!
  - Сама ты - кошка драная! Катька - красавица. А в койке, какая... Да ты просто бревно по сравнению с ней. Знаешь...
  Адам не успел договорить, официантка бросилась на него с кулаками:
  - Сволочь! Убью тебя!
  Гулянюк с ухмылкой наблюдал, как Вика изо всех сил лупит в его железобетонную грудь, не позволяя ей впрочем, поцарапать себе лицо. Внезапно офицер почувствовал, что девушка пытается расстегнуть кобуру, висящую у него на ремне. Адам инстинктивно перехватил ее руку, но тут же отпустил - ему стало смешно.
  - Застрелить меня хочешь?
  - Дай пистолет! - Вика была вне себя от ярости. Ее рыжие волосы растрепались, фартук сбился на бок.
  Гулянюк неторопливо достал оружие, и мимоходом убедившись, что оно стоит на предохранителе, протянул девушке со словами:
  - Давай, дави вон на тот крючочек, чтоб стрельнуло.
  Официантка взяла пистолет и навела на Адама. Заметно было, что она уже немного остыла и теперь не знает, что делать. Гулянюк посмотрел на черный зрачок дула, находящегося всего в полуметре от его груди и спокойно продолжил:
  - Знаешь, какая Катька искусница? Ух! Я просто каждый раз в космос улетаю! Я ей не только замуж, я ей... А от тебя, когда ты любовью занимаешься, лесом пахнет. Как есть бревно!
  Погасшие глаза девушки, вновь вспыхнули бешенством. Адам увидел, как ее палец, лежащий на курке побелел от усилия. Естественно, курок не сдвинулся с места. Официантка несколько раз отпустила его и снова нажала. Все было тщетно. Пистолет, стоящий на предохранителе, не выстрелил. Вика бросила оружие на землю и, разрыдавшись, кинулась прочь.
  'Ну, хороша! Ведь выстрелила бы, не побоялась', - думал Адам, поднимая пистолет с земли и вытирая с него пыль. - 'Огонь - баба! Почти, как Нинка'.
  Офицер углубился в воспоминания. В 8-м классе он первый раз влюбился. Познакомились они с Ниной на танцплощадке в районном доме культуры. Естественно Адам вызвался проводить ее после окончания танцев до дома, хотя жила девушка почти на другом конце города.
  Появиться в чужом районе после наступления темноты было равносильно самоубийству, однако Гулянюк никого и ничего не боялся. Несмотря на свои 14 лет, он был рослым и необычайно сильным, и даже многие взрослые мужики не рисковали с ним связываться.
  Итак, в тот вечер парень пошел провожать свою новую знакомую. Дальше все случилось, как в плохом кинофильме. В темной аллее им преградили дорогу пятеро.
  - Смотри-ка, Брага, пацаненок оборзел совсем! Гуляет здесь, как у себя дома, сказал один из них.
  - Точно, - подтвердил тот, кого назвали Брагой. Он явно был главным в этой компании. - А девочка то кажись наша. Это уже совсем, ни в какие ворота не лезет.
  Местные медленно окружали парочку. Адам смерил их взглядом: 'Только пятеро - это ерунда. Сейчас Нинка увидит, на что он способен'. Адреналин мощной струей пошел в кровь, руки сжались в кулаки. Подросток набычился и стал ждать приближение противников.
  Кольцо вокруг них окончательно сомкнулось. 'Сперва со всей силы с правой руки - главного, так чтобы нейтрализовать его с первого же удара. Потом ногой в пах того длинного', - мозг Адама, как обычно в критических ситуациях работал четко и быстро. - 'Все остальные уже не в счет - дохляки. Сразу разбегутся в разные стороны. А не разбегутся, так им же хуже'.
  Когда между противниками оставались не более четырех-пяти шагов, нападающие неожиданно полезли в карманы. Гулянюк сразу почувствовал что-то недоброе и оказался прав. У троих из них в руках появились кастеты, один держал в руках шило. Брага небрежно поигрывал финкой с наборной рукояткой.
  'Так, показуха отменяется', - также спокойно, без малейшего волнения, словно обдумывая поход в кино, Адам стал вносить коррективы в свой план. -
  'Первое, надо, чтобы Нинка ушла. Как только она скрывается за углом - у меня развязаны руки. Тогда резко с разворота того самого хилого, который с шилом за спиной. Он вряд ли ожидает удар. Потом в образовавшуюся дыру в кольце напролом через кусты, в самую темноту. За счет неожиданности секунд пять у меня есть, а потом пусть попробуют догнать'.
  - Хлопцы, ну ни при девочке же, - Гулянюк развел руками, как будто бы ему приходилось объяснять прописные истины. - Пусть она уйдет, а мы с вами потолкуем. Если вы конечно не боитесь.
  Главарь пожал плечами и согласился:
  - Да кто ее держит. Пусть уходит. Зачем она нам здесь? - потом обратился к девушке: - Давай, вали отсюда детка. Не мешай серьезному мужскому разговору.
  Все взгляды устремились на девушку, теперь только она задерживала начало спектакля. Однако произошло нечто неожиданное. Нина быстро нагнулась и сорвала с ног туфли. Они были с длинными тонкими шпильками, подбитыми металлическими набойками.
  - Сам ты детка! Тебе надо, ты и уходи.
  Девушка, как кошка прыгнула к Адаму и прижалась спиной к его спине, держа в руках туфли острыми шпильками вперед. Конечно, не ахти какое оружие против ножей и кастетов, но примененное умело, если ударить в висок или набойками наотмашь по лицу - мало не покажется!
  Хулиганы в изумлении остановились. Гулянюк тоже застыл с открытым ртом.
  Первым пришел в себя Брага.
  - Видал, пацанчик, какие у нас в районе девки? - произнес он с восхищением. - У вас таких и близко нету. Ну что, Сивый, - он повернулся к одному из друзей. - Не будем же мы своим рожи бить. Где там у тебя портюшок? Доставай бутылочку. Надо обмыть знакомство.
  'Вот это девка!' - думал Адам, - 'Вот это да'! Мальчишка почувствовал, как его сердце часто забилось, словно в ожидании чего-то очень хорошего и одновременно тревожного. Никогда еще прежде в своей жизни он не испытывал подобного чувства. Гулянюк уже знал, что теперь на танцах будет приглашать одну Нину и гулять только с ней. Все остальные теперь - побоку.
  К сожалению, в жизни не всегда бывает так, как хочется. Он еще несколько раз встретился с девушкой. Они целовались, как ненормальные и бродили по городу до утра, но однажды Нина, куда-то исчезла. Больше, Адам ее не видел. Что с ней случилось, он так никогда и не узнал.
  Шли годы. После Нины у него было много женщин. Но видимо с той далекой поры на сердце появился маленький, но очень глубокий укол. Еще недавно казалось, что он давным-давно зажил. Однако сегодня Вика своим злым блеском глаз и решимостью идти до конца вновь содрала засохшую кровь и обнажила ранку.
  'Может правда мне на ней жениться? А что, женюсь!' - Адам оглянулся по сторонам и весело подумал: - 'Все равно Катька ни рыба, ни мясо. Особенно в постели'.
  
  
  * * *
  
  
  Служба в армии Сергею Крохоборцеву не нравилась. Не нравилась, по многим причинам. Однако, о самой главной, вряд ли кто-нибудь мог догадаться. О ней знал только он один. Причина была до простого банальна и, в общем, не связана напрямую с армейской жизнью. Дело в том, что отсюда, из гарнизона, Крохоборцев потерял возможность контролировать жену. Это не давало ему покоя ни днем, ни ночью. Зная бурное студенческое прошлое своей боевой подруги, он, не без оснований, сильно сомневался в ее способности и желании хранить супружескую верность.
  Прямых доказательств этому не было, зато косвенных, хоть отбавляй. Когда Сергей звонил в Ригу (специально выбирая для этого время попозже), Жанна почему-то не всегда поднимала трубку, а если брала, то часто фоном их разговора шло какое-то веселое застолье. Когда он приезжал без предупреждения, то не всегда заставал супругу дома. Однако стоило ему начать ее искать - звонить подругам или теще и, Жанна, как по мановению волшебной палочки тут же появлялась. Попытки вывести потенциальную изменщицу на чистую воду, как обычно заканчивались ничем. Его вторая половина всегда имела четкую, ясную и хорошо объяснимую версию своего отсутствия, подкрепленную многочисленными свидетельскими показаниями.
  Вначале, Кроха попробовал осторожно поговорить с тестем, чтобы тот повлиял на дочку, но разговора не получилось. Иосиф Абрамович, в ответ, разразился по-профессорски длинной речью. Смысл ее сводился к одному - от хорошего мужа жена не гуляет. Робкие оправдания Сережи, что защита Родины лишает его возможности регулярно выполнять свои супружеские обязанности, столь необходимые для Жанны, были с негодованием отвергнуты.
  Тогда, наш герой зашел со стороны тещи. Та слушала сочувственно, кивала головой, вникала в детали, обещала приструнить, если только, конечно, будут какие-нибудь доказательства. А пока их нет, она бы не хотела портить свои отношения с дочерью из-за каких-то нелепых подозрений.
  Ах, так! Сергей был вне себя. Вам нужны доказательства - вы их получите! Он развернул настоящую исследовательскую работу, вполне тянущую по своему уровню, на докторскую диссертацию. Положив в основу, статистические данные о подозрительных днях, по датам, аналитик, попытался установить закономерность: когда жены не бывает дома. Он верил, что затем, методом экстраполяции можно будет установить наиболее вероятную дату ее следующего исчезновения. По всем подсчетам получалось, что это должно случиться в ближайшую субботу.
  Теперь, Крохоборцева было уже не остановить. Несмотря на то, что комэск категорически отказался отпустить его домой на выходные, он, предупредив нас, чтобы прикрыли в случае чего, рванул в Ригу.
  Шел холодный, совсем не летний дождь. Резко, порывами налетал ветер. В одиннадцать тридцать вечера, 2 июня 1984 года, самовольщик подходил к своему дому. Здесь у них с Жанночкой была небольшая отдельная квартирка, добытая неусыпными заботами тестя. Находилась она в старом, послевоенной постройки доме, принадлежащем институту Гражданской Авиации.
  Войдя в старый, до боли знакомый дворик, Кроха ускорил шаг. Вот они их два окна: кухонное и гостиной, с крохотным балкончиком. Точнее, с его половинкой, потому, что вторая половинка принадлежала уже их соседям по лестничной клетке. Когда-то очень давно, балкон разгораживала высокая перегородка из шифера, которая со временем разрушилась. Восстанавливать ее не стали. Дом был 'профессорский' и соседи являлись вполне порядочными людьми. Теперь, вместо пограничной перегородки на середине балкона стояло старое полуразбитое кресло, которое использовали как Крохоборцевы, так и их соседи, выходя покурить на свежем воздухе.
  Ни в одном из двух окон их квартиры не было света, несмотря на поздний час. Оставалось, правда, еще окно в спальне, но оно выходило на другую сторону, и видеть его Сережа не мог. Все это выглядело подозрительно и в предвкушении удачной охоты, он припустил вперед.
  Взлетев на площадку третьего этажа, Кроха несколько минут копался с дверным замком, пока не понял, что тот открыт. 'Все-таки, Жанна - дома', - с некоторым сожалением констатировал Сергей и толкнул оббитую кожзаменителем дверь. Она с легким скрипом отворилась, и Крохоборцев зашел внутрь. В квартире было темно. 'Значит, все-таки дома ее нет. Мало того, что где-то шляется, так еще и дверь забыла закрыть', - с раздражением на безалаберную супругу, подумал Кроха. - 'Просто чудо, что нас до сих пор не обворовали!' Он тщательно захлопнул замок на двери и включил свет в прихожей.
  Первым делом Сергей прошел на кухню и отыскал там пачку сигарет. Курил он редко - только когда сильно нервничал. Сегодня как раз и был такой случай. Кроха глубоко затянулся, машинально посмотрел в окно и остолбенел. На освещенное пространство перед подъездом входила его жена вместе с высоким молодым мужчиной.
  'Есть! Ох, как же я вовремя!' - мелькнула торжествующая мысль. Его звездный час наступил. Сергей сел за стол в гостиной, и картинно держа сигарету в уголке губ, придал своему лицу суровое выражение. Он представил, как жена с любовником входят и замирают на пороге в оцепенении. А он так спокойно, даже с иронией: 'Я, кажется, испортил вам вечер. Может быть, ты нас представишь, дорогая. Может быть, товарищ не знает, что ты замужем!' А уж, потом! Ну, да.... Потом она скажет, что это ее одноклассник. Они пять лет не виделась, а сегодня он зашел на минуточку - у него дома соль закончилась. Нет, такого подарка он Жанне не предоставит. Доказательства должны быть железными. Брать, так, только с поличным! Но как же это сделать?!
  Сережины мозги неслись с первой космической скоростью - в замочной скважине уже вращался ключ. Решение пришло внезапно. Он молнией заскочил в прихожую, сгреб с вешалки свою куртку и дорожную сумку, потом метнулся к раздвижному платяному шкафу, стоящему в углу. Звук задвигаемой двери шкафа точно совпал с моментом открывающейся входной двери.
  Прыжок в шкаф был не слишком успешен. Сергей больно ударил ногу и свалил на себя с вешалок добрую половину одежды. Несколько минут из прихожей неслись приглушенные голоса. Кроха, стараясь не шуметь, пытался освободиться от упавших на голову костюмов и пальто. Когда это, наконец, удалось, он приник к узкой щели между дверью и стенкой шкафа, приготовившись к представлению. 'Наверное, впервые в истории муж спрятался в шкафу от любовника, а не наоборот', - пришла ему в голову смешная мысль. Было очень тесно и сильно пахло нафталином, но в целом, терпимо.
  В комнату, между тем, вошла Жанна и встала возле стола, прямо напротив притаившегося мужа.
  - Просто не могу понять, как же я забыла выключить свет в прихожей, - развела она руками. - Подождите, сейчас только разденусь, и я дам вам.
  - Не торопитесь, Жанночка. Таким красивым девушкам, как вы не нужно торопиться. Делайте все не спеша. От жизни нужно получать максимум удовольствия, - произнес чей-то очень знакомый голос.
  Человек оставался невидимым для Крохи, и он заерзал от нетерпения, пытаясь разглядеть, кто это. Словно бы пожалев наблюдателя, гость сам вышел из мертвой зоны и Сережа чуть не заплакал от обиды. Это был их сосед по лестничной клетке - доцент Кульман. Ну, как же он мог принять солидного преподавателя под пятьдесят за молодого мужчину!
  - Ох, Михаил Аркадьевич, какой же вы все-таки, любитель комплементов, - жеманно произнесла Жанна. - Вот, она, пожалуйста. Только не забудьте вернуть, это папина.
  Кроха увидел, как его супруга, сняв легкую летнюю курточку, вынимает из шкафа какую-то книгу и передает ее соседу. Стало ясно, что он зря затеял весь этот спектакль.
  - Не сомневайтесь, не забуду. Дай бог здоровья и долгих лет жизни Иосифу Абрамовичу! - Кульман молитвенно сложил руки на груди и закатил глаза к небу. - Ох, как при нем наша кафедра поднялась. Ох, и расцвела! Поклон ему от меня передавайте, обязательно. Позвольте, поцеловать вашу ручку, прелестное дитя. Эх, если бы не мои годы...
  'Рано расслабился', - снова подумал Сергей. - 'А почему бы, не Михаил Аркадьевич? Ведь тот еще хрен! Годы у него, понимаешь, а у самого жена почти на двадцать лет его моложе. Вместе с Жанкой в одной группе в институте училась.
  - Зачем вы на себя наговариваете? - донесся до Крохи голос жены, которая теперь была вне поля его зрения. - Вы - мужчина в самом рассвете лет. Просто, я люблю помоложе.
  - Да, да, - поспешно согласился доцент. - Прошу понять меня правильно. Я, ни, боже мой! Семья профессора Залесского для меня - святое. Заповедник! Просто вы очень красивая девушка и я не мог пройти молча мимо этого научного факта.
  Кроха окончательно понял, что 'кина - не будет'. Нервное напряжение постепенно отпускало. В тесноте шкафа начали затекать ноги. От пыли и нафталина все время хотелось чихать. Положение было совершенно дурацким и Сергей молился, чтобы сосед поскорее ушел. Еще не хватало, чтобы Кульман стал свидетелем его идиотского поступка.
  Однако, вместо этого, Михаил Аркадьевич внезапно спросил:
  - У вас, Жанночка, телевизор работает?
  - Работает. А что?
  - Там сейчас чемпионат, наши с итальянцами играют. Почти уже заканчивают.
  - А у вас, что же, не работает?
  - Видите ли, Жанночка, в этом все и дело. Сказать по-правде это почти детективная история. Дело в том, что моя Светочка взяла билеты в театр, сегодня на вечер. Она не любит футбол, а я не перевариваю театры. Поэтому, я сказал ей, что сегодня буду допоздна сидеть с дипломниками, а на самом деле, у друга телевизор смотрел. Потом, они стали ложиться спать.... Ну, вы меня понимаете? Пришлось уйти, а по дороге встретил вас. Только умоляю, Свете меня не выдавайте!
  - Так вам может быть, и книжка была нужна только, как предлог?
  - Ну, что вы, право обижаете своими подозрениями. Не волнуйтесь, я только одним глазком. Только счет. Да, кстати, что это за запах у вас в квартире? Будто бы горит что-то?
  - Да, ради бога, включайте. Действительно, запах... Сейчас гляну на кухне.
  Сергей теперь и сам почувствовал явный запах гари. Причем источник горения находился где-то рядом с ним. 'Сигарета! - мелькнула запоздалая мысль, - 'Где моя сигарета?! Я ведь в спешке забыл затушить ее и так с ней и прыгнул в шкаф. Где же она?!'
  Крохоборцев начал лихорадочно копаться в куче одежды, пытаясь в темноте обнаружить окурок. В это время раздался Жаннин голос с кухни:
  - Нет, здесь все в порядке - ничего не горит. Михаил Аркадьевич, может быть, вам чайку?
  - Спасибо. Я бы не хотел вас затруднять никоим образом.
  - Абсолютно никаких затруднений. Я все равно сама собиралась почаевничать.
  - Ну, может быть, чуть-чуть. Совсем капельку.
  Кроха ковырялся в шкафу, стараясь не шуметь. Запах становился все сильнее, что показывало, что он на правильном пути. Отодвинув в сторону зимнее пальто, Крохоборцев, наконец, увидел малиновое пятно тлеющего огня прямо посередине его старого свитера. Получив подпитку кислорода, пламя моментально вспыхнуло, осветив тесное пространство шкафа.
  В это время из кухни вышла Жанна с небольшим чайником и двумя чашками. Она поставила их на стол и стала наливать заварку. Сообразив, что сейчас начнется пожар, Сережа схватил горящий свитер. Обжигаясь, с воплями боли он выскочил из своего убежища и метнулся к туалету, сунув одежду под струю воды.
  - Ай! - раздался крик Михаила Аркадьевича, вскочившего со стула. На его штанах, в районе промежности, расплывалось влажное пятно.
  Жанна, наконец, пришла в себя. Горячая заварка давно уже наполнила кружку гостя и теперь коричневым ручейком струилась по скатерти, стекая на брюки доцента. Вместо извинений, она молча ткнула пальцем в ту сторону, где только что исчезла столь знакомая ей фигура. Михаил Аркадьевич, отряхивая влагу с одежды, посмотрел туда же, потом выдавил из себя:
  - Это же, кажется, ваш муж?
  В ответ девушка неуверенно кивнула головой.
  - Постойте, но он же у вас служит в армии? - в голосе гостя звучало удивление.
  - Служит..., - подтвердила Крохоборцева и обессилено опустилась на стул.
  - А что он тогда делал в этом шкафу?
  На Жанну было жалко смотреть, она только хлопала глазами и что-то пыталась сказать.
  - А, может, он дезертировал? - тон соседа стал подозрительным. - А, что, я читал в газете, как одного недавно поймали. Его жена больше тридцати лет в погребе прятала, еще с войны. Шкаф, конечно, не погреб, но ведь и сидит он еще не так долго.
  Предположение Михаила Аркадьевича, мгновенно привело Жанну в чувство.
  - Вы что, ума сошли? Что вы такое говорите! - возмутилась она.
  - А как вы можете все это объяснить?
  - Не знаю! Сейчас вернется, мы его самого спросим.
  Внезапно раздался стук, который шел со стороны балконной двери. Они одновременно вздрогнули и повернулись на звук. За стеклом в темноте маячила какая-то фигура, призывно машущая рукой. Девушке, на какое-то мгновенье, стало плохо с сердцем. Ей показалось, что на балконе стоит Сергей, две минуты назад исчезнувший в туалете. Преодолевая страх, она подошла поближе и вздохнула с облегчением. Это была их соседка Света - жена Михаила Аркадьевича. Жанна открыла балконную дверь и впустила ее.
  - Так, - та хозяйским взглядом огляделась вокруг. - Кульман, ты, во сколько должен был быть дома? - в минуты раздражения она всегда называла мужа по фамилии.
  - Светочка, - сразу засуетился гость. - Я сейчас все объясню. Я зашел на минуточку. Только счет посмотреть.
  - Ага. Как, с самого утра зашел, так до сих пор и смотришь!
  - Нет, я весь день был на работе.
  - Я туда уже три раза звонила, не было там тебя. Застукала вас, голубки! Видишь, как перепугался.
  - С чего ты решила, что я перепугался?
  - А ты на штаны свои посмотри.
  - Светлана! - заорал доцент. - Немедленно прекрати разговаривать со мной в таком тоне! Это совсем не то, что ты думаешь.
  - Ах, совсем не то! А что же это тогда, Михаил Аркадьевич? А ты, Жанка, тоже хороша. Подружка, называется. Мало тебе студентов. Уже и на преподавателей перешла. Причем, на чужих!
  Крохоборцева имела достаточное время, чтобы прийти в себя и теперь ее голыми руками взять было не просто:
  - Да, сто лет он мне не нужен! Тоже мне нашлась девственница - святая дева Мария. А ты забыла, как пыталась у меня Сергея отбить? Почти до самой свадьбы мне нервы трепала. Я не знаю, может, и сейчас еще надежды не теряешь. Постой, постой...
  Неожиданная мысль пришла ей в голову.
  - А, ты давно ли на балконе стоишь? - поинтересовалась Жанна.
  - Какая тебе разница? - огрызнулась Света. - Только вышла на балкон, случайно в ваше окно заглянула, а тут они воркуют. Даже полсигареты выкурить не успела. Не до курения стало!
  - Что же ты тогда дрожишь? От холода?
  - От нервов. С таким мужем и соседкой последние потерять можно!
  - Врешь, ты давно там стоишь! Уже замерзнуть успела. Расскажи нам лучше, чем вы здесь занимались с Сергеем до нашего прихода?
  Михаил Аркадьевич на лету подхватил мысль и обессилено рухнул на стул, обхватив голову руками. Его жена, вытаращив глаза, несколько секунд хватала ртом воздух, не зная, что ответить, потом покрутила пальцем возле виска.
  - Ты, Жанка, знаешь, что... Я понимаю, что лучшая защита - это нападение. Только у тебя, по-моему, совсем крыша поехала. Где я с твоим мужем занималась? В армии, что ли? Это ничего, что я в кирзовых сапогах по коврам вашим персидским топчусь?
  Жаннино лицо приобрело торжествующее выражение.
  - Сереженька, можно тебя на секундочку, - позвала она сладким голосом, не предвещающим ничего хорошего.
  В ту же секунду, как по мановению волшебной палочки, хлопнула туалетная дверь, и в комнате появился Кроха, который, морщась от боли дул на обожженные пальцы. Однако никто из присутствующих в комнате людей даже не поинтересовался, что нес в руках Крохоборцев, когда он бежал в туалет и почему в квартире до сих пор стоит запах гари. Сейчас все были сосредоточены совсем на другом.
  - Сереженька, - обратилась к нему супруга. - Расскажи нам, котик, почему ты засунул Свету на балкон, а сам спрятался в шкафу?
  - Дело - в следующем..., - бодро начал Кроха и тут же осекся, увидев в комнате еще и соседку. - Здравствуйте. Здравствуй, Светик. А ты, что здесь делаешь? Как же я тебя не видел?
  У Светы отвалилась нижняя челюсть. Михаил Аркадьевич вытирал испарину со лба, как заклинание повторяя: 'О, боже! Какая мерзкая ложь! И ведь как ловко подстроено!' Кроха в недоумении переводил взгляд с одного лица на другое. Зато, глаза Жанны излучали боевой азарт:
  - Не видел он ее. Конечно, второй размер бюста разве издали разглядишь. Или ты просто на ощупь больше любишь? Ну-ка, иди сюда. Чем это от тебя пахнет?
  Она сделала шаг в сторону мужа, наклонилась к нему, понюхала одежду и констатировала:
  - Так и знала - Светкины духи. Ох, и несет!
  Кроха инстинктивно отшатнулся, оправдываясь:
  - Это, нафталин, наверное. Из шкафа.
  - А я, что говорю. Ее любимый запах еще с институтских времен. Как бывало, надушится, так моль по всей общаге дохнет.
  - Подлюка! - заверещала Светка. - Что ты городишь? Специально этот спектакль устроила? Хочешь опять сухой из воды выйти? Не выйдет!
  - Это я то, подлюка? Я - честная женщина! Я по балконам не прячусь и на чужих мужей не вешаюсь.
  - Ну, сейчас ты у меня получишь! - Светка кинулась на Жанну, та - на нее.
  Кроха с Кульманом бросилась разнимать дерущихся соседок. Дело шло тяжело, женщины извивались в их руках, как дикие кошки, пытаясь дотянуться друг до друга. Мужики уже успели получить несколько кровавых царапин, на руках и лице, когда раздался чей-то смущенный голос:
  - Прощения просим, позвольте пройти.
  От неожиданности, супруги перестали выяснять отношения и замерли. Перед ними стоял невысокий мужичок в кепочке, с потертым портфельчиком, похожий на сантехника.
  - Кто тут хозяева будут? Все в порядке у вас, отопление фунициклирует нормально. Я проверил, - сказал он.
  - Спасибо, - отозвался Кроха и машинально полез в карман.
  Вынув оттуда мятую рублевую бумажку, он молча протянул ее незнакомцу.
  - И вам, спасибочко! - тот слегка приподнял кепку. - Если что, звоните прямо в ЖЭК.
  Едва дверь за ним захлопнулась, Жанна повернулась к Сергею и недовольно поинтересовалась:
  - Ты зачем дал ему деньги? Богатый, что ли? Он же не сделал ничего, проверил только. И, вообще, я его не вызывала. Какое отопление может быть в июне месяце?
  - А кто вызывал? - спросил Кроха.
  - Не могу понять, - Михаил Аркадьевич, наконец, приобрел дар речи. - Как же этот мужик мимо нас проскользнул, что мы даже не видели, когда он вошел?
  - Так он не со стороны коридора появился, - Света, скривившись от боли, растирала запястья рук. - Он - со стороны спальни.
  - Как, из спальни? - встрепенулась Жанна. - Что же ты раньше не сказала?
  - А я откуда знаю, сколько у тебя еще народу в квартире. Может быть, он очереди ждал на твоем конвейере. Многостаночница, ты наша - героиня секс-труда.
  - А-а-а! - одновременно заорали супруги Крохоборцевы и, отталкивая друг друга, кинулись в спальню.
  В небольшом помещении царил дух разорения. Ящики зеркального трюмо были выдвинуты. Вещи, сброшенные с вешалок, валялись прямо на полу. Беглый осмотр показал пропажу двух золотых кулончиков, жемчужных сережек, женских импортных часиков и шестидесяти рублей, отложенных на новый телевизор.
  'Лучше бы уж мне изменила жена', - тоскливо подумал Кроха.
  
  В гарнизон Сергей вернулся мрачнее тучи. Однако оказалось, что неприятности только начинаются. Через несколько дней, вечером после службы, он, в возбужденном состоянии ворвался в комнату и сказал, что хочет обсудить одну очень важную тему. Я, Алик и Юра (мой сосед Ваня отсутствовал в очередной командировке) собрались за столом во главе с организатором.
  - Господа, - начал Кроха знаменитой гоголевской фразой. - Я хочу сообщить вам принеприятнейшее известие.
  - Не тяни кота за хвост, - не выдержал Алик. - Говори прямо, что случилось?
  - Меня сегодня вызывал к себе комэска и такого фитиля вставил... Лучше даже и не вспоминать!
  - За что же это? - поинтересовался я.
  - Да, в общем, было за что. Только я сейчас не об этом. Дело в том, что он порол меня за вещи, которые мог знать лишь я один.
  - Как это? А, поконкретнее? - вступил в разговор Юра.
  - Были кое-какие работы на самолете, которые необходимо выполнить, а я поленился. Помните, я вам на прошлой неделе рассказывал? Повторяться не хочу. Но как комэска узнал об этом?
  - Это кто-то из кадровых видел и заложил. Ты же знаешь, не любят они нашего брата, - предположил Гусько.
  - Сомнительно, - покачал головой Кроха. - Я один был в это время в укрытии.
  - Ну, может, не заметил, как за тобой подглядывали? - продолжал настаивать Юра.
  - Может быть..., - задумчиво произнес Сергей. - Но тут еще один случай. Командир знает, что в выходные я, несмотря на его запрет, ездил в Ригу. Вот это уже совершенно необъяснимо.
  - Вот это, как раз легче легкого, - Гусько снял очки и начал их протирать, что обычно говорило о его сильном волнении. - Когда ты садился в автобус возле КПП, тебя могла видеть куча народу.
  - В этом то и есть главная несостыковка, - взволнованно заговорил Сергей. - Я не садился возле КПП. Предвидя такой вариант, я перелез через колючую проволоку гарнизона, прошел пару километров по лесу и сел в автобус на таллинской трассе. Автобус был почти пустой и никого из гарнизона я там не видел.
  - Так ты думаешь..., - я начал догадываться, к чему Крохоборцев начал этот разговор.
  - Да, - твердо сказал Сергей. - Я долго анализировал, сопоставлял факты. Конечно, могли быть случайности. Но если рассматривать все в совокупности, то этому нет никакого логического объяснения. Кроме одного - кто-то стучит на нас. И этот 'кто-то', из нашего ближайшего окружения.
  - Не может быть! - изумился Алик. - Такая падла среди нас? Я не верю! Одну пайку едим, в одной грязи ковыряемся. Зачем это кому-то нужно?
  Все молчали. Я гонял по столу большую хлебную крошку, обдумывая сложившуюся ситуацию. Обвинения были слишком серьезными, чтобы бросаться словами. Юра, то снимал, то опять надевал очки, нервно дергая шеей. Кроха мрачно смотрел на Алика, словно бы ожидая, что тот сам и ответит на собственный вопрос. Бармин, в это время переводил недоуменный взгляд с одного на другого. Наконец, Сергей прервал молчание:
  - А, я верю. Я уверен. Я даже наверняка знаю, кто это.
  - Чуваки, я забыл. Мне же сейчас в наряд - начальником караула, - вскочил со стула Гусько. - Я побежал.
  - Куда ты? - удивился я. - Тебе же до наряда еще почти четыре часа. Говори, Сергей.
  Мы с Аликом уставились на Кроху. Юра застыл в дверях комнаты, весь, обратившись в слух.
  - Это Ваня! - решительно произнес организатор собрания.
  - Что?! - выдохнул Бармин.
  - Почему ты так думаешь? - удивился я.
  - Все сходится! - в возбуждении замахал руками Кроха. - Смотрите сами. Ваня - не наш, но он все время с нами. Вместе чаи гоняем, вместе в карты играем, вместе анекдоты травим. Он слышит почти все наши разговоры. Ведь этот друг был тогда в комнате, когда я сказал, что уезжаю домой без разрешения. Ведь был?
  - Все равно, не пойму, зачем ему это надо, - упорно отказывался верить Алик. - Он же даже из другого полка. Не могу представить, что Ваня бегает к нашему комэске стучать на тебя. Это же полный бред!
  - Точно! - Гусько, забыв о наряде, тут же вернулся за стол. - Молодец, Сергей! Ловко ты его раскусил. Я теперь вспомнил. Он пару раз мне давал мои письма, якобы они по ошибке к нему попали. А письма то явно вскрытые, потом заклеенные кое-как. И еще. Я заметил, что он часто что-то записывает после разговоров с нами.
  - Вот видишь, Алик. К сожалению, это не бред. Это - правда! - Крохоборцев кивнул головой в Юрину сторону, в подтверждение свей правоты. - А стучит он на нас, потому что, к солдатскому клубу, как впрочем, и к братскому полку не имеет никакого отношения. Это - сексот! Поэтому, ему к комэске бегать не нужно. Того уже совсем по другим каналам оповещают.
  - Вот же сволочь! На своей теплой груди гадюку пригрели! - Гусько возмущенно хлопнул ладонью по столу.
  - И все-таки, странно это, - продолжал сомневаться Бармин.
  - Алик, не будь ребенком, - уже с твердым убеждением произнес Кроха. - Какой-то там старлей, а в его распоряжении личная машина. Якобы, ему, как начальнику клуба по должности положено. Это - раз. Когда на службу выходить, а когда нет, сам себе определяет - два. Постоянные разъезды - это уже три. Еще нужны доказательства? Да эта же его должность - идеальное прикрытие для комитетчика. Лучше просто и быть не может.
  - Во дела, - я развел руками. - А мы с ним, как со своим. Идиоты! Анекдоты про партию рассказываем. Что же теперь делать?
  - Прежде всего, когда Ваня с нами - рот на замок, - подвел итог разговора Сергей. - Во-вторых, нужно постараться, чтобы он съехал из нашей комнаты. Сделаем его жизнь здесь невыносимой.
  А что, одного Юриного присутствия для этого еще недостаточно? - грустно спросил Алик.
  
  
  * * *
  
  
  - Ну, вот, а ты расстраивался, что после того случая нас по разным эскадрам раскидали. А иначе, как бы мы сегодня вместе в наряд попали? - Рядовой Помидоров хлопнул по плечу своего лучшего друга и поправил автомат, висевший за спиной.
  - Что с того? - вяло, отозвался Полупушистый. - Ты будешь в своей зоне, а я в своей.
  Солдаты неторопливо покуривали возле входа в казарму в ожидании дежурного тягача. Через час они заступали в наряд охранять стоянки своих эскадрилий: Помидоров - второй, а Полупушистый, незадолго до этого переведенный в другое подразделение - первой. Рядом с ними дремал, привалившись к стене, часовой от третьей эскадрильи - ефрейтор Ибрагимов.
  - Это делу не помеха, - продолжил Помидоров. - Толян, давай сегодня вечером культурно отдохнем?
  - Нет, Вован! Пить спирт больше не буду! - испуганно замахал руками его друг.
  - Почему сразу - спирт? Хочешь, поедим сегодня ночью от пуза? Лучше, чем в любом ресторане.
  Предложение казалось вполне безопасным, и Полупушистый поинтересовался:
  - А жратву где возьмем? У меня сегодня на кухне ни одного знакомого.
  - Какая кухня, дорогой! Сиводня будем кущать свежий шяшлик из настоящей зайчатина, - имитируя грузинский акцент, ответил Помидоров.
  - Это как?
  - Мальчишка, что бы ты без меня делал. Есть план. Слушай внимательно сюда.
  Он потянул своего друга за рукав в сторонку, чтобы Ибрагимов случайно не услышал их разговор.
  - Ты знаешь, сколько здесь зайцев на аэродроме? Порасплодились без отстрела. Ночью прямо на рулежки выскакивают. Меня прошлой раз один чуть с ног не сбил. Вот такой здоровый!
  - Ну, видел - много. И чего? - неуверенно протянул Полупушистый.
  Действительно, почти все внутреннее пространство авиабазы, там, где когда-то вырубили лес, за исключением взлетной полосы и рулежек, было покрыто густыми зарослями травы, местами доходящей человеку до пояса. Днем это поле казалось безжизненным, однако ночью полностью преображалось. Со всех сторон доносился деловой шорох, блестели огоньки глаз, слышался негромкий писк и урчание. Время от времени раздавался пронзительный крик и плач, похожий на детский. Это прощался с жизнью какой-нибудь зверек, попавшего в зубы хищника. На некоторое время все вокруг замирало, потом начинало шуршать и суетиться снова.
  - Так вот, предлагаю сегодня клево поохотиться, - предложил Помидоров.
  - С чем ты будешь на них охотиться? С калашом что ли?
  - Именно так, - ответил его товарищ, даже без намека на улыбку.
  Полупушистый открыл рот от изумления, и опасливо оглядываясь на Ибрагимова, зашептал:
  - Ты что ненормальный? Выстрелы же услышат! Я на губу не хочу! Да и где патроны взять? Они же все по счету. Ты ведь знаешь, каждый раз после наряда, начальник караула проверяет. Полный рожок получил - столько же и сдал.
  - Не услышат - лес глухой вокруг. Да, что я тебя уговариваю. Дрейфишь - так и скажи.
  - Сам ты дрейфишь. Если бы были патроны, я бы первым пошел.
  Помидоров ухмыльнулся и полез в карман. Вытащив оттуда сжатый кулак, он поднес его к носу Толяна и слегка приоткрыл. Глаза Полупушистого полезли на лоб. Сквозь небольшую щель были видны желтые цилиндрики автоматных патронов. Их было - три.
  - Так как? - торжествующе спросил Помидоров, наслаждаясь полученным эффектом. - Охотимся?
  Его товарищ хотел дать обратный ход, но было поздно.
  - Откуда они у тебя? - изумился он.
  - Солдатская смекалка.
  - Как это? Почему же никто пропажу не обнаружил во время проверки?
  - Так ведь начкараула как проверяет? - подмигнул Помидоров. - Отсоединяет рожок и смотрит. Патроны видны, значит - полный. Правильно? А ты когда-нибудь, к примеру, видел, чтобы офицер оттуда их все доставал и по одному пересчитывал?
  - Нет, такого никогда не бывает.
  - Так, вот. А мы ломаем несколько палочек нужного размера, вставляем их в рожок и сверху прикрываем патронами. Результат - себе в карман,
  - Ну, ты голова! - восхищенно протянул Полупушистый.
  - А, то! Со мной не пропадешь. Давай, подходи сегодня ночью ко мне, во вторую зону. Сначала поохотимся с кайфом на дичь, потом жаркое поедим.
  - Ты что, как это я к тебе приду? - снова засомневался Толян. - Как оставлю свой пост? А если проверка?
  В это время у крыльца затормозил дежурный тягач и из кабины выбрался Гусько, как обычно дергая шеей и постоянно поправляя очки.
  - Как товарищи, бойцы? Готовы?
  - Так точно, товарищ лейтенант, - раздались нестройные голоса.
  - Хорошо, стойте здесь. Я сейчас доложусь дежурному по полку и поедем.
  Провожая взглядом несуразную фигуру офицера, Помидоров презрительно сплюнул ему в след и ехидно поинтересовался:
  - Кто проверять приедет? Этот очкарик, что ли? Ночью? Да он уже сейчас зевает. Гарантирую, максимум, на что его хватит, это он может приехать на проверку постов до одиннадцати - двенадцати. Потом вся ночь в нашем распоряжении.
  - Не, чего-то мне лень к тебе во вторую тащиться - далеко, - все еще пытался выкрутиться Полупушистый.
  - Какое, далеко? Это если по рулежке топать. А если по прямой, через поле - тут и двух километров не будет. Впрочем, не хочешь, как хочешь. Чего я тебя уговариваю. Один справлюсь. Я свежатинки уже года полтора не ел. Мне этого зайца самому на один зуб. А ты можешь продолжать жрать тухлую перловку!
  Помидоров сладко потянулся, как бы в предвкушении удовольствия и продолжил мечтать вслух:
  - Вот я помню, какой-то фильм смотрел про рыцарей. Там быка повесили на вертеле, и крутят, чтобы получше прожарился. А он жирный такой, гад. С него так и капает, так и капает. И корочкой коричневой медленно покрывается. Запах - с ума сойти можно! Заяц, он тот же бык - только современного советского времени. Тоже разожгу костерчик, сооружу себе маленький вертелок - и вперед, к победе коммунизма! Так, как? Или все-таки дрейфишь?
  Полупушистый представил картинку, так живописно нарисованную своим другом и сглотнул слюну. Он сделал над собой героическое усилие, чтобы отказаться, но урчащий, вечно голодный молодой желудок сам ответил за него:
  - Что ты заладил. Сказал же - не боюсь! Я с самого начала согласился, только тащиться к тебе было лень.
  - Все, заметано. После двенадцати ночи подваливай. Жду.
  В это время на крыльцо вышел Гусько и солдаты тут же замолчали. Юра на секунду задержался на них взглядом и словно бы почувствовал что-то недоброе.
  - Эй вы, друзья, опять какую-то гадость замышляете? - подозрительно спросил он.
  - Что вы, товарищ лейтенант. Так просто, стоим, про гражданку вспоминаем, - Помидоров смотрел на Гусько ясным детским взором.
  - Тогда, все в машину, - скомандовал офицер.
  После ужина Юрино настроение немного поднялось. Дело сделано - часовые развезены по зонам. Все в полном порядке. Подъезжая к караульному помещению, Гусько невольно улыбнулся. Внутри его ожидал, жесткий дощатый, без матраса топчан. Но все равно, какая-никакая, а кровать. Если спать очень хочется, то выспаться можно. Юра хотел всегда.
  Скрипнув тормозами, тягач остановился возле двери караулки.
  - Товарищ лейтенант, - обратился к Гусько водитель. - Мне нужно в автопарк заправиться, да и сцепление хотел подтянуть. Во сколько ночью подъезжать? Когда поедем проверять посты?
  На Юрином лице появилась недовольная гримаса.
  - Проверять..., - он на секунду задумался. - А во сколько у вас завтрак? Давай-ка ты подъезжай за мной часиков в семь утра. Что там может случиться...
  Офицер вылез из кабины, громко хлопнув дверью. Водитель покачал головой и понимающе хмыкнув, включил первую передачу.
  
  Свет фар высветил деревья на опушке леса и погас. Грузовая машина с крытым кузовом остановилась, и оттуда начали выпрыгивать фигуры в пятнистых маскхалатах. Их лица были вымазаны чем-то темным, за спиной висели автоматы с укороченными стволами и вещмешки, набитые какими-то угловатыми предметами. Некоторые были с рациями - большими металлическими ящиками с длинными антеннами. Едва они закончили построение, как из кабины грузно вылез еще один, в таком же маскхалате, но с офицерской фуражкой на голове. Он взглянул на часы и вполголоса начал давать установку:
  - Так, сейчас - ровно двенадцать. Повторяю задачу: уничтожение самолетов истребительно-бомбардировочного полка. Работаем тремя группами по четыре человека. Каждая группа берет на себя одну эскадрилью. Взрыв всех трех эскадрилий - одновременно. Время - час ночи, ноль-ноль. По нашим данным в каждой зоне только один часовой. В любые виды силового контакта вступать с ними категорически запрещаю. За исключением крайних случаев, представляющих опасность для личного состава групп. Все должно быть выполнено предельно аккуратно и тихо. Рации работают только на прием. Сами выходите в эфир один раз - доложить о готовности. Маршруты отхода и место сбора - определены. Вопросы? Попрыгали на месте. Хорошо. Все - выполнять задачу!
  Люди в маскхалатах ловко по одному пролезали через дыру в проволочном заграждении защитного периметра авиабазы Дурасовка и мгновенно растворялись в темноте леса.
  Четыре фигуры по-пластунски ползли в высокой траве. Впереди был Главный, за ним Радист, следом Молодой. Замыкал группу Опытный. Через какое-то время Главный остановился и осторожно приподнял голову. Метрах в двадцати перед ним виднелась залитое лунным светом серое полотно рулежной дорожки. Сразу за ней виднелись холмы самолетных укрытий.
  Главный посмотрел на часы и скрипнул зубами от злости. При подходе к объекту, в темноте леса, группа слегка уклонилась от маршрута и из-за этого катастрофически запаздывала. Теперь у них было два выхода. Первый: как планировалось заранее - ползком обогнуть рулежку вокруг (она заканчивалась тупиком в метрах трехстах от места, где они лежали). Или, второй: перебежать через рулежку, за кратчайшее время, достигнув своей цели. Главный на секунду задумался и принял решение - рискнуть. Жестами он отдал приказ членам группы. Смысл его сводился к следующему: как только часовой пройдет мимо и повернется к ним спиной, подождать, когда очередная туча закроет луну и быстро пересечь открытое пространство. Получив в ответ знак, что приказ понят, он взял наушники у Радиста, и стал слушать эфир. Группа замерла, готовясь к броску.
  В это время, темный силуэт с автоматом за спиной, неторопливо шагал по рулежке. Поравнявшись с тем местом, где затаилась четверка, он неожиданно остановился. Потоптавшись немного на месте, часовой начал копаться у себя в штанах, потом раздался журчащий звук, льющейся на бетон жидкости. Главный переглянулся с лежащим рядом с ним Радистом, и не смог сдержать улыбки.
  Страж зоны, закончив свое дело, почему-то топтался на месте, не торопясь уходить. Он неторопливо снял автомат с плеча, щелкнул предохранителем и передернул затвор. Главный снова посмотрел на Радиста - теперь уже вопросительно. Тот в ответ лишь недоуменно пожал плечами. Солдат, стоящий на рулежке уставился на отражение луны в, только что образовавшейся лужице. Внезапно, он сделал выпад штыком в ее сторону и заорал:
  - Что, сволочуга, испугалась? Смотри, здесь тебе не у Проньки!
  Главный подавившись смехом, чуть не выронил из рук наушник. В этот самый момент там что-то пискнуло, и раздался голос: - 'Докладываю, третий - готов', и почти сразу за этим: - 'Первый - готов тоже'. Главному стало не до смеха. Пытаясь посмотреть на часы, он немного повернулся, и в темноте локтем случайно нажал на сухую ветку. Раздался громкий хруст. Группа замерла, слившись с травой.
  Часовой медленно повернулся на звук и вдруг хлесткий хлопок автоматного выстрела разорвал тишину ночи. В ту же самую секунду, Радист почувствовал сильный удар в спину и тут же понял, как ему повезло, что на спине была рация. Звук эфира в наушнике, который продолжал держать в руке Главный, мгновенно исчез. Где-то позади Молодой повернулся к Опытному и в ошеломлении одними губами прошептал:
  - Он что баран, советских уставов не читал? Первый, предупредительный - в воздух и только потом - огонь на поражение!
  В это время Главный, наконец, осознав, что произошло, от ярости негромко застонал. Как не тих был его стон, его услышали на рулежке. Часовой отбил кирзачами чечетку и довольно пробормотал:
  - Ай, да я! Ай, да снайпер! С первого выстрела попал. Подранил, наверное. Нужно добить гада. Теперь не уйдет!
  С автоматом наперевес он медленно двинулся через траву к тому месту, где лежали диверсанты.
  
  Полупушистый продирался сквозь заросли травы, сокращая расстояние до второй эскадрильи. Когда луна заходила за тучи, он оставался почти в непроглядной темноте и тогда вынужден был идти очень медленно, осторожно нащупывая дорогу. Неоднократно солдат запинался обо что-то и падал, а один раз в темноте попал ногой в чью-то нору и едва не вывернул себе лодыжку. При этом он упал лицом в колючий кустарник и потом еще минут десять ползал на четвереньках, пытаясь найти упавшую с головы пилотку. Полупушистый шел, проклиная себя, что не пошел по рулежке. Пусть намного дальше, зато легче и в конечном итоге возможно и быстрее. Последними словами он материл своего друга с его глупыми идеями, а потом опять себя самого, что согласился на эту авантюру. Полупушистый уже почти подходил к своей цели, когда со стороны второй эскадрильи раздался одиночный автоматный выстрел.
  Солдат мгновенно забыл и о ноющих царапинах на своем лице и об усталости. 'Черт, без меня охоту начал. Вот - свинья!' - от обиды на своего друга он чуть не заплакал. - 'Обещал же подождать!'. Луна как раз вышла из-за облаков, и Полупушистый увидел Помидорова, идущего по траве, с автоматом наперевес. 'Неужели подстрелил зайчару?' - мелькнула мысль, и он припустил бегом изо всех сил, опасаясь опоздать на самое интересное.
  Когда от цели оставалось какая-нибудь сотня метров, из травы внезапно появились какие-то темные фигуры и накинулись на Помидорова. Тот упал, как подкошенный. Были слышны глухие звуки ударов, как будто скалкой лупили по мокрому белью. Чувствовалось, что бьют не столько по необходимости, сколько от души.
  Солдат замер, как столб. Из его головы мгновенно вылетело все, что устав требовал делать в таких случаях. Вместо этого он закричал тонким срывающимся от волнения голосом: 'Ребя, атас! Немцы!' - и сдернул автомат с плеча.
  Звук автоматной очереди резко ударил по барабанным перепонкам. Первые три пули прошли прямо над головой неизвестных, склонившихся над распростертым на земле Помидоровым. Неизвестные плашмя попадали в траву. После этого калашников задрало вверх. 'А-а-а-а-а!!!' - не переставая орал Полупушистый глядя, как светлые полоски трассирующих пуль уходили куда-то вверх и в сторону, где располагалась третья эскадрилья.
  Едва автомат, сухо щелкнув, дернулся и замолчал, как со стороны третьей грохнул отдаленный хлопок и в воздух поднялся высокий столб пламени, за ним еще один и еще. Через несколько секунд уже вся зона была в огне. Укрытия со стоящими в них самолетами стало видно как днем.
  От неожиданности Полупушистый выронил автомат и схватился за голову:
  - Мамочка, что же я такое наделал?! Сжег всю третью, начисто! Видно рожок зажигательными был заряжен. Чего я не насовал туда палок, как Помидор. Ой, что теперь со мной будет?!
  Он уже был готов завыть в полный голос, как вдруг за его спиной раздались хлопки, и небо позади него тоже посветлело. Солдат обернулся и увидел, что среди укрытий его родной эскадрильи, поднимаются в небо яркие снопы искр. Через мгновенье вся первая зона также была залита огнем.
  - Ни фига себе! Видать, рикошетом пошло. Ну, все. Теперь выход только один - дезертировать! - шептали его разом пересохшие губы.
  В это время, четыре фигуры в маскхалатах бросились врассыпную. Они бежали змейкой, низко пригибаясь, по направлению к ближайшей опушке леса. Прошло еще минут пять, и в траве зашевелился Помидоров. Он застонал и с трудом поднялся на четвереньки.
  
  Нечипоренко смотрел на стоящий перед ним личный состав полка, и думал с чего лучше начать свою речь. Молчание затягивалось. Наконец, поморщившись и сделав круговое движение шеей, как будто пытаясь освободиться от чего-то удушающего, он заговорил:
  - Прежде всего, я хочу внести ясность, в то, что произошло в полку прошедшей ночью, чтобы предотвратить любые сплетни и слухи. Сегодня в ночное время...
  Подполковник сделал паузу, тщательно подбирая слова.
  - Была проверена организация охраны боевой техники полка. Результат: две наших эскадрильи из трех условно уничтожены диверсионной группой противника.
  Командир снова на короткое время замолчал, собираясь с мыслями, после чего продолжил:
  - Рапорт о наших достижениях в деле охраны и обороны ушел наверх и нам предписано предпринять экстренные меры по недопущению подобных случаев в будущем. Список этих мер уже подготовлен начштаба полка и согласован. Сегодня же он будет доведен комэсками до вашего сведения. Теперь, приказы по личному составу.
  Нечипоренко слегка оживился, речь его потекла свободнее:
  - Однако есть и хорошие новости. Вторая эскадрилья смогла уцелеть в нападении только благодаря героизму и смекалке, охранявшего ее часового. Это позитивный пример и на нем мы будем воспитывать остальных. Рядовой Полупушистый, десять шагов вперед!
  Смущенный солдат вышел и повернулся лицом к строю.
  - Вот, таким должен быть образцовый боец! Все смотрите и не говорите, что не видели, - голос командира приобрел возвышенные нотки.
  Поцарапанное лицо рядового от волнения пошло красными пятнами.
  - В схватке с численно превосходящим его противником, - между тем продолжал подполковник, - боец проявил стойкость, выдержку и не посрамил чести полка. В связи с этом...
  Нечипоренко сделал торжественную паузу.
  - Рядовой Полупушистый награждается внеочередным отпуском и благодарственным письмом на родину вместе с фотографией на фоне полкового знамени! Теперь, о грустном.
  Лицо командира посуровело.
  - К сожалению, в нашем полку служат и другого рода солдаты. В то самое время, когда рядовой Полупушистый выказывал чудеса стойкости и героизма, часовой первой эскадрильи покинул свой пост, оставив свое подразделение неохраняемым. Если бы сейчас была война, то вот этой самой рукой, - при этом Нечипоренко потряс своей клешней, изображая зажатый в ней пистолет, - я бы лично прикончил мерзавца перед строем. Но ему повезло - он будет жить. Однако с этого дня жизнь его будет очень непростой, и я уж об этом позабочусь. А теперь, пусть он встанет рядом с героем. Пусть все посмотрят на него. Рядовой...
  Нечипоренко, внезапно запнулся и оглянулся на стоящего позади него замполита, который уже давно что-то пытался сказать. Тот моментально подскочил к командиру и возбужденно зашептал ему на ухо. Редко покидающее лицо подполковника невозмутимое выражение лица начало медленно сползать.
  - Ох, и ни хрена ж себе! - изумился Нечипоренко. - Полупушистый - это опять ты! И как ты только везде успеваешь? Вот уж правду говорят: Родине нужны герои, а бабы рожают мудаков! И что теперь прикажешь с тобой делать?
  До личного состава полка, наконец, дошло, что происходит. Волна сдавленного смеха прошла по рядам.
  - Полк, смирно! - пришел в себя командир. - За преступные действия, выразившиеся в оставлении своего поста, и потенциально способные привести к уничтожению боевой единицы полка в условиях военного времени, рядовой Полупушистый лишается внеочередного отпуска и уходит на дембель 31-го декабря. Без двух минут двенадцать. Кроме того, вместо фотографии на фоне знамени мы пошлем его родителям снимок на фоне гарнизонной гауптвахты. Фото будет в полный рост. Пусть мама своими собственными глазами посмотрит, какого большого дурака она вырастила. Все, давай в строй. Глаза бы мои тебя не видели!
  Рядовой, виновато склонив голову, побрел на свое место. В это время прозвучала следующая команда:
   - А теперь, товарищи солдаты и прапорщики свободны. Из строя шагом марш! Для офицеров и техников цирковое представление продолжается - на сцене появляются клоуны. Лейтенант Гусько, сегодняшний начальник караула, десять шагов из строя!
  
  - Ну, что, уроды, допрыгались?! - выражение лица Тихона не оставляло никаких сомнений. Именно технический состав второй эскадрильи был виноват в событиях прошедшей ночи и в том, что капитан Тихонов в свои тридцать пять лет все еще не инженер полка.
  - Сегодня, сразу после работы на матчасти, начинаем бороться с диверсантами противника. Список мероприятий таков: первое, каждое звено откапывает вокруг себя окопы полного профиля. Стопроцентно!
  Кто-то в строю громко присвистнул. Капитан на секунду оторвал глаза от списка, бросил злой взгляд на техников и, не найдя виновного, продолжил:
  - Второе, копаем ямы под дополнительные осветительные столбы, которые привезут завтра. Диаметром - сорок сантиментов, глубиной - три метра.
  - Чем копаем? - раздался голос из строя.
  - Вопросы потом! - инженер гневно округлил глаза. - Копаем лопатами. Однозначно. После построения старшие техники получат у Прихватько.
  - Лопатами?! Как же это возможно при таком диаметре и глубине? - технические люди в растерянности закрутили головами.
  - Вы заткнетесь, в конце концов, когда я говорю?! Кто там такой умный? Панин, ты? Это ваше личное горе, как вы будете копать. Прикажу, будете рыть отвертками, однозначно!
  Разговоры в строю стихли.
  - После выполнения, косите всю траву в радиусе не менее ста метров вокруг каждого укрытия. И последнее - очистить зону от любого мусора, мешающего круговому обзору. Все ненужное барахло стащить в район панинского звена, потом сложить в кучу, облить керосином и сжечь. Стопроцентно! Ясно?
  - Чего уж тут неясного? - услышал я за своей спиной негромкое ворчание Деда. - Дурное дело - не хитрое. Жечь - не создавать матценности. Справимся.
  - Раз все ясно, выполнять в темпе вальса, Однозначно! - подвел итог Тихонов. - Лейтенант Гусько, после выполнения всего вышеперечисленного, дополнительно копает окопы вокруг эскадрильского домика.
  Едва я успел расчехлить свой самолет, как появился Панин с лопатами. Земля была твердой и неподатливой, с большим количеством камней. Обливаясь потом на жаре, я ковырял почву изо всех сил. Через час мне едва мне удалось обозначить контур окопа и углубиться сантиметров на двадцать. В это время к моему укрытию подошел капитан Борзоконь.
  - Что, думаешь в этой ямке с диверсантами биться? - поинтересовался он. - А как у тебя навыки с применением личного оружия?
  - Это с отверткой что ли? - уточнил я.
  - Зачем с отверткой. С пистолетом системы 'Макарова'.
  Я вспомнил о двухнедельных сборах сразу после моего призыва в армию - курс молодого бойца. Тогда мне удалось пострелять из пистолета первый, и видимо уже и в последний раз.
  - С трех выстрелов смогу застрелиться, - честно признался я.
  - Вот то-то и оно, - почесал затылок Дед. - Чувствую, что в случае войны порежут тут нас всех, как пить дать порежут. Прямо в этих самых ямках. А я только, что из первой. Пошел, посмотрел. Во, делов там натворили. Все укрытия пооткрывали. Везде копоть от сгоревших взрывпакетов. Просто чудо, что ни один самолет на самом деле не загорелся. Ведь керосин везде. Даже в братском полку шороха понаделали.
  - А что, их разве тоже таким способом проверили? - удивился я.
  - Нет, не проверили. Но выводы они сделали. Сегодня с Адамом разговаривал, из братского. Он говорит, что их командир полка приказал создать специальную караульную роту. Набрали туда настоящих зверей. По-русски почти не говорят, но главную заповедь караульной службы усвоили намертво. То есть никого к объекту охраны не подпускать и даже если мать родную на посту застрелишь, то ничего тебе за это не будет. Наоборот, еще и отпуск дадут.
  Я вытер пот со лба и прервал словоизлияния ветерана:
  - Ну, это то понятно. Дед, а ты чего не копаешь? Ведь не успеешь.
  - Успею, - усмехнулся капитан. - Я способ знаю.
  - Какой такой способ?
  - Эх, Анютов. Не понял ты еще сути армейской службы. Когда получен приказ, не торопись его выполнять - жди отмены. Пойдем лучше вон в тенечек покурим, а потом начнем стаскивать барахло в кучу для костра. Это задание нам по силам. Да и к вечеру будет, о чем отчитываться.
  Забегая вперед, скажу, что Борзоконь оказался прав. Народ посовещался и послал нашего жучару Филонова на ближайшую стройку в компании с банкой технического спирта. В тот же день оттуда приехала бурильная установка, которая быстро и аккуратно насверлила необходимое количество отверстий под фонарные столбы. Наши же окопы, вырытые для проформы на глубину, едва достаточную для сидячего человека, оказались никому не нужны. Осенью они заполнились водой, а на следующий год осыпались и практически исчезли.
  После пары часов героической работы всего звена, неподалеку от моего укрытия возникла большая куча, состоящая из деревянных ящиков, пустой бомботары, чехлов, ложементов и прочего авиационного имущества.
  В комплекте с новыми самолетами, в строевые полки приходило огромное количество разных приспособлений, заглушек, чехлов и прочей эксплуатационной оснастки. Большая часть этих предметов изготавливалась из первосортных материалов: кожи, брезента, дерева, специальных тканей (в условиях царившего в советской торговле острого товарного голода). Все это прошло военную приемку на заводах, где военпреды тщательно проверяли качество изготовления и бились за каждую долю миллиметра допуска. Оно было доставлено в полки авиационным транспортом, в высококачественной таре, тщательно упакованное в несколько слоев вощеной бумаги. Одним словом, на армии в стране не экономили.
  Однако, затем, реальная жизнь вносила свои коррективы в разработанные конструкторскими бюро инструкции. Технический состав медленно, но верно избавлялся от всего того, что ему казалось ненужным, оставляя только необходимый (по его мнению) минимум. Лишнее оседало в зоне и то, что не разворовывалось рано или поздно должно было умереть.
  Сегодня этот приговор был подписан и обжалованию не подлежал. Панин чиркнул спичкой, поджег скрученную газету, и кинул ее к подножью кучи. Даже облитая керосином, она поначалу не хотела загораться, но, в конце концов, ярко вспыхнула. С воем высокий столб пламени рванулся в небо, обдав нас нестерпимым жаром. Мы отскочили в сторону и молча уставились на этот огромный факел. Пот тек по нашим грязным телам, обнаженным по пояс и покрытым офицерским загаром (то есть, до черноты загорелым лицам и кистям рук и бледным спинам и животам), но все равно, никто не уходил.
  Дед стоял, как каменное изваяние. С прищуренными глазами от яркого солнца, капитан был похож на древнего кочевника, наблюдающего, как горит разграбленный и подожженный город.
  - У меня живет тетка, в Курской губернии, - громко начал он, стараясь перекрыть треск горящего дерева. - Мужа еще в войну потеряла. Больше замуж уже не вышла и до самой пенсии проработала стрелочницей на железной дороге. В оконцовке, получила от работы домик, в полосе отчуждения, рядом с железкой. Размером примерно с будку для инвентаря. Знаете, такие, что на садово-огородных участках народ ставит? Сколько помню, ходила она всегда в одной и той же фуфайке и резиновых сапогах.
  Дед ненадолго замолчал, вспоминая, потом продолжил свой рассказ:
  - Пару лет назад был я у нее в гостях. Тетя Варя, говорю, нельзя так. Понимаю, что пенсия у тебя маленькая. Давай, я тебе какое-нибудь пальто куплю и туфли. А она отвечает: ничего мне не надо. Вот, ты вернешься назад, так там и передай: сынки, мы последнюю копейку армии отдадим. Сами голодать будем. Главное, чтобы войны не было!
  - Ты это к чему? - поинтересовался Панин.
  Видела бы она, чем мы тут занимаемся. Интересно, повторила бы снова свои слова?
  
  
  * * *
  
  
  Едва только построение закончилось, и Паханов скомандовал: 'Разойдись!', к Шувалову подошли двое летчиков - капитаны Борисов и Бесчастных. Они попросили Славу задержаться на минутку. Когда офицеры остались одни на плацу перед штабом полка, оглядевшись по сторонам, Борисов начал:
  - Ты вот что, Шувалов. К Яковлевой больше не ходи. По-хорошему тебя просим. Пока еще по-хорошему!
  Славка даже растерялся от неожиданности. Такого разговора он никак не ожидал. Вначале техник решил, что это просто шутка. Однако тон, каким это было произнесено, хмурые лица и, недобро глядящие в упор глаза летчиков, не оставляли никаких сомнений. Поняв, что вопрос поставлен серьезно, Шувалов, как обычно в таких случаях, стал мгновенно заводиться.
  - Это вас не касается! - жестко отрезал он.
  - Касается, еще как касается. Коля был нашим другом и даже если он погиб, то это не означает, что некому защитить его честь и честь его жены...
  - Вдовы, - из последних сил сдерживаясь, поправил Шувалов.
  - Неважно.
  - Нет, это как раз очень важно!
  - Тем не менее, мы сможем защитить ее от всяких там любителей на халявку пристроиться!
  Плац поплыл перед Славкиными глазами. Время спрессовалось, как в замедленной киносъемке. Для него больше не существовало ни страха, ни боли, ни жалости, ни сомнений в правильности своих действий. Последний раз такое состояние у него было во время той страшной драки на первом курсе училища, когда он один, вооруженный только курсантским ремнем, заставил отступить шестерых старшекурсников.
  - Ну-ну, продолжай, - как будто бы со стороны услышал свой голос Шувалов.
  - Он хотел сказать, что мы решили прекратить все эти грязные сплетни, распространяемые про Наташу в гарнизоне, - поддержал друга Бесчастных.
  Абрек сделал шаг вперед, подойдя к противникам вплотную. Презрительно взявшись двумя пальцами правой руки за лацкан кителя одного летчика, а левой, за лацкан другого, он, тщательно произнеся каждое слово, отчеканил:
  - Слушай сюда, внимательно! Ходил, хожу, и буду ходить - это первое. Слухи я прекращу сам, без вашей помощи - это второе. И третье: я вас не просил со мной по-хорошему. Давайте, не теряя времени, сразу перейдем к плохому. Прямо сейчас! Пошли, - он кивнул головой в сторону близлежащего леса.
  Шувалов уже практически ничего не видел перед собой из-за овладевшей им ярости. Ничего, кроме этих людей, которые пытаются сейчас отнять у него самое дорогое в жизни. Поэтому они должны быть сбиты на землю, растоптаны, уничтожены. Или... Или ему самому незачем жить.
  В этот момент от Славки исходили такие мощные биоволны уверенности в себе, силы, жажды схватки и желания стоять до конца, что Борисов с Бесчастных невольно отшатнулись. Инстинктивно они поняли, что простой дракой тут не отделаешься. Человек, стоящий сейчас перед ними уже находился по ту сторону черты. Его можно было только убить. Заставить отступить его, было невозможно!
  Тогда летчики отступили сами, предупредив на прощание:
  - Смотри, сам напросился! В конце концов, мы и по-другому этот вопрос можем решить.
  Они повернулись и пошли в сторону штаба полка.
  
  Как вихрь, Шувалов ворвался в квартиру Яковлевых. У него на шее с радостным криком тут же повис Петька:
  - Дядя Слава пришел! Дядя Слава пришел!
  На шум из комнаты появилась Наташа.
  - Погоди, орел, - офицер осторожно поставил мальчика на пол. - Дай нам с твоей мамой поговорить. Иди пока поиграй.
  Они зашли на кухню и прикрыли за собой дверь.
  - Наташка, выходи за меня! - начал Шувалов безо всякого предисловия.
  Яковлева удивленно застыла, держа в руках курточку сына, к которой она пришивала пуговицу в момент появления гостя.
  - Славочка... Ты.... Почему так вдруг?
  - Это не 'вдруг'. Я давно хотел тебе это сказать, да все искал случай подходящий. Теперь, похоже, обстоятельства не оставляют мне времени на излишнюю обходительность. Да и какой из меня, к чертям, дипломат! Ну, ты и сама знаешь.
  - Знаю, - Наташа едва заметно, одними уголками губ улыбнулась.
  - Так ты не ответила: 'да' или 'нет'?
  Женщина опустила глаза и попыталась уйти от ответа:
  - Все это очень сложно и неожиданно. Давай, поговорим об этом в другой раз.
  - Нет! - твердо отрезал Шувалов. - Другого раза не будет. И вообще, чего тут сложного? Ну, уж раз ты такая несообразительная, подсказываю. Правильный ответ - 'да'.
  - Слава, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду под словом 'сложно'. Не забывай, я - вдова твоего погибшего сослуживца. Все это так двусмысленно... Ты же знаешь, кое-кто до сих пор считает тебя виновником его смерти.
  - Я никогда об этом не забываю, но сейчас мне на это наплевать. Мне важно только то, что ты веришь мне. Так ты согласна или нет?
  Наташа обвела взглядом крохотную кухоньку, как будто ища кого-нибудь, кто бы мог поддержать ее в эту минуту:
  - Ты - молодой, Славочка. Ты - умный. Ты - способный. У тебя еще все впереди. Ты обязательно будешь генералом! Зачем тебе такая, как я, да еще с ребенком в придачу.
  - А ты, конечно, старая? И крест уже на своей жизни поставила, так? И еще ребенок. Ай, ты ж, беда, какая. Разве ты не видишь, что Петька мне почти, как родной. Чего ты боишься? Слухов, сплетен?
  - Боюсь! - Наташа первый раз за время разговора посмотрела ему прямо в глаза.
  - Хорошо. Тогда я сделаю так, что у тебя не останется выбора. Я все равно женюсь на тебе, вот посмотришь! Водка есть?
  - Ты что, решил напоить меня, чтобы я размякла и согласилась? - удивилась женщина.
  - Это - не тебе, это - мне.
  - Ты же не пьешь.
  - Не пью, но сегодня такой день, что придется сделать исключение!
  Не спрашивая разрешения, Шувалов полез в холодильник и вытащил оттуда начатую бутылку водки. Затем достал из стенного шкафа рюмку, потом, немного подумав, поставил ее назад и взял с полки граненый стакан. Он вылил в него из бутылки все до последней капли и одним махом опрокинул содержимое в себя, сопровождаемый недоуменным взглядом хозяйки. Пару минут они сидели молча. Славкино лицо постепенно приобретало пунцовый оттенок.
  - Огурец? - опомнилась, наконец, Яковлева.
  - Нет, мне бы сейчас гранату.
  - Какую гранату? - опешила женщина.
  - Лучше, конечно, противотанковую. Ну, я пошел.
  - Куда?
  - Если бы ты сказала мне - 'да', я бы перед тобой отчитывался. А так - извини.
  Он прошел в коридор и, уже взявшись за ручку двери, задержался:
  - Ты, значит, хорошая. Хочешь, чтобы все были счастливы. Собой готова пожертвовать. А я, значит, эгоист. Может быть это и так. Только я эгоист умный, в отличие от тебя, и жертву не приму. Я люблю тебя и знаю, что ты меня тоже любишь. Ты - самое лучшее, что есть в моей жизни. Судьба сделала все, чтобы мы не могли встретиться и быть вместе, но мы встретились. И теперь, ты от меня так просто не отделаешься!
  Шувалов помолчал немного, медленно открыл дверь и уже очень серьезно добавил:
  - Я понял, в чем разница между твоим пониманием, что такое любовь и моим. В моем представлении - это падение, пусть очень сладкое, но падение. В твоем - это взлет. Я тоже хочу научиться летать. Пожалуйста, не прогоняй меня!
  Дверь за Славкой захлопнулась, давно затихли его шаги на лестнице, а Наташа все еще стояла неподвижно, прислонившись лбом к дверному косяку.
   - А я хочу падать и каждый день умирать, обнимая тебя. Каждый день, каждую минуту. Мне не нужны крылья. Зачем мне небо, если там нет тебя, - тихо шептали ее губы.
  
  Шувалов вошел в помещение гарнизонного военторга, где, как обычно, в очереди, в ожидании возможных дефицитов, изнывал от безделья десяток постоянных клиенток. Славка подошел к ним поближе и несколько раз громко кашлянул, привлекая к себе внимание. Женщины, прервали обсуждение старых всем давно уже известных новостей и вопросительно повернулись к офицеру.
  - Ну, что стоим? - начал тот бодрым голосом. - Будете меня поздравлять или как?
  - С чем? - раздалось сразу несколько заинтересованных голосов.
  - Как, с чем? Разве вы не знаете, что я сделал предложение Яковлевой Наталье Андреевне, и она осчастливила меня согласием. Скоро - свадьба. Сама она - скромная, может не признаться, а я человек прямой, мне скрывать от народа нечего. Белый хлеб есть? - обратился он к продавщице. - Свежий? Нет, тогда не надо.
  
  
  * * *
  
  
   Ранним утром в Дурасовке приземлился грузовой Ил-76, раскрашенный в бело-голубые цвета. На его борту красовалась надпись 'Аэрофлот'. В корме мирного транспортника торчала спаренная артиллерийская установка. Через остекление кабины кормового стрелка был виден сосредоточенно жующий прапорщик. В одной руке он держал половинку батона, в другой бутылку молока.
  Ил-76 прилетел за нами. Сегодня полк убывал на учения в Белоруссию на полигон Лунинец. Порядок был обычный: стаскиваем свои самолеты на ЦЗ, откуда они уйдут своим ходом (точнее летом), после этого техсостав набивает грузовой борт своим барахлом до потолка и тащится следом.
  Моя 20-ка была готова к буксировке, я ждал только тягач. Наконец на рулежке появился топливозаправщик, призванный сегодня выполнять эту функцию. На повышенной скорости машина сделала лихой разворот, но вместо того, чтобы затормозить, почему-то проскочила вперед еще метров на сто. Потом начала сдавать назад, двигаясь какими-то странными рывками. Что это с водилой, подумал я, пьяный что ли?
  Заправщик между тем приближался и не успел я даже открыть рот, как машина с лязгом ударилась задним бампером о буксировочное водило, так, что задрожал весь мой самолет. Из кабины вылез водитель.
  - Ты что боец, с ума сошел? Или тормозить не умеешь? - не выдержал я. - Чуть водило, пополам не сломал!
  Белобрысый щуплый солдатик смущенно улыбнулся и промычал в ответ что-то неразборчивое. Теперь я узнал его. Это был тот самый водитель, который порвал мне зимой трос на укрытии и чуть не угробил меня самого.
  - А, это опять ты, убийца! По мою душу приехал? - беззлобно, как старого друга, поприветствовал я его.
  В ответ тот опять лишь молча улыбнулся. Потом подошел, и помог мне подцепить буксировочное водило к заднему крюку своего 'Маза'.
  Я забрался в кабину и уселся на сидение, обтянутое потертым дерматином. В машине сильно пахло бензином. Руль был обмотан красной изолентой. Поперек зеркала заднего вида шла поперечная трещина. На приборной панели рядом с бардачком красовалась нацарапанная надпись - 'ДМБ-79'. Этими буквами, сокращением от слова 'демобилизация', было исписано в армии все: от алюминиевых ложек до туалетных стен. Я поморщился, хотя и мне это слово не чужое, но, чтобы писать его на стенах... Увольте, до такого я никогда не дойду!
  Заправщик тронулся и потащил за собой мой самолет. Машина опять пошла как-то неровно, рывками. Я уже хотел поинтересоваться, в чем дело, но в этот момент тягач набрал скорость и пошел, наконец, плавно и размеренно. Ладно, черт с ним, подумал я, и только спросил:
  - Батальон рулежку ремонтирует - надо в объезд. Знаешь?
  Водитель кивнул головой в подтверждение.
  Я отвернулся и стал смотреть в окно. По одну сторону от машины расстилалось поле, заросшее травой, посреди которого, как скифские курганы возвышались укрытия нашей эскадрильи. По другую, стоял стеной густой еловый лес. Однако окружающая природа меня сейчас мало интересовала. Мои мысли вертелись вокруг вчерашнего происшествия.
  Пару дней назад батальон обеспечения решил подремонтировать магистральную рулежку между второй эскадрильей и ЦЗ. Теперь нам пришлось буксировать свои самолеты в объезд мимо стоянок братского полка. Я благополучно притащил свою 20-ку и уже начал расчехлять ее, когда на площадке появился тягач, с самолетом Гусько на прицепе. Ничего необычного в этом не было, если бы не одно обстоятельство. Машина остановилась прямо посредине ЦЗ, перегораживая проезд. Из кабины никто не выходил. Медленно вокруг тягача начали собираться техники. Движимый любопытством я тоже подошел поближе.
  Увиденное потрясло меня. В кабине неподвижно, как два каменных изваяния сидели боец-водитель и Юра. Оба - бледно-зеленого цвета. Прямо между ними на лобовом стекле зияло отверстие, с расходящимися во все стороны паутинками трещин. Зеркало с пассажирской стороны было разбито вдребезги. Даже самые несообразительные тут же догадались, что это не что иное, как следы от пуль.
  Все молчали. Дверь кабины, наконец, открылась, и оттуда вывалился Гусько. Пробежав несколько шагов, он согнулся пополам и его начало рвать прямо на бетонку.
  Когда Юра пришел в себя, мы узнали, что произошло. В то время, когда тягач проезжал мимо стоянок братского полка, раздался одиночный выстрел. Находящиеся в кабине закрутили по сторонам головами, пытаясь понять, что происходит. Когда, наконец, они увидели метрах в двухстах часового с автоматом наизготовку, то было поздно. Заливисто загрохотала длинная очередь и пули ударили по кабине. В состоянии аффекта водитель вдавил педаль газа в пол, и машина с буксируемым самолетом на бешеной скорости выскочила из зоны соседей.
  Тихонов немедленно доложил о происшедшем. Оказалось, что произошла обычная несостыковка. Наше командование забыло связаться со своими коллегами из братского и предупредить, что несколько дней мы будем кататься через их территорию. Часовой видимо решил, что у него пытаются угнать самолет и начал стрелять. С соседями обещали утрясти вопрос немедленно.
   И все-таки, несмотря на все эти обещания, по мере приближения к стоянкам чужого полка мне все больше становилось не по себе. Особенно, оттого, что я знал - сегодня мой самолет буксируется первым.
  Вот, наконец, и это злополучное место. Вокруг все тихо и спокойно. Ряды зачехленных самолетов и ни души вокруг. Я вздохнул облегченно, но на всякий случай предупредил водителя:
  - Давай, держись подальше от стоянок. Слишком близко к ним едешь. Да и прибавь хода, на всякий случай.
  Боец уже начал выворачивать руль, когда из-за колеса ближайшего к нам самолета вдруг выскочила какая-то фигура и метнулась нам наперерез. Это был часовой соседского полка. Он сорвал с плеча автомат и перегородил нам дорогу. Неужели их опять не предупредили, меня прошиб холодный пот. Нужно было немедленно останавливаться, пока этот придурок не открыл стрельбу.
  - Тормози! - крикнул я водителю. Однако вместо крика из моей гортани выдавился лишь хриплый шепот.
  - Тормоза не работают! - таким же сдавленным шепотом прозвучал ответ.
  С тоской я внезапно понял, чем объяснялось странное поведение машины, но было уже слишком поздно. Массивный бампер 'Маза' неотвратимо надвигался прямо на неподвижно стоящего часового. Его азиатское лицо с широкими выдающимися скулами и раскосыми глазами перекосилось то ли от ярости, то ли от страха. Когда между ним и тягачом оставались не более десяти метров, он передернул затвор и навел свой автомат на кабину, где находились мы.
  
  Черный зрачок дула калашникова медленно поднялся и уставился мне прямо в переносицу. Через долю секунды он задергался из стороны в сторону, выбрасывая всполохи желтого пламени. Разлетелось вдребезги лобовое стекло, осколки посыпались вниз. Пули корежили металл кабины, рвали обшивку сидения, с противным чмоканием впивались в тело мертвого водителя, уронившего голову на залитое кровью рулевое колесо. Я сжался изо всех сил, стараясь втиснуться под приборную доску. В голове билась только одна мысль: почему все это происходит в полной тишине?
  Мое пробуждение было ужасным - отчаянно колотилось в груди сердце, холодный пот струился по лицу. Где же я? Вспомнил: жара, июль, Белоруссия. Лунинец - основной авиационный полигон стран Варшавского Договора. Учения.
  Дурацкий сон! Я окончательно вернулся к действительности. Что-то у меня явно с нервами не в порядке последнее время. Ведь на самом деле все было совсем по-другому и закончилось вполне благополучно. В последний момент часовой выскочил прямо из-под колес машины и остался где-то позади, потрясая кулаками и крича что-то на непонятном языке, время от времени перемежаемом русской ненормативной лексикой.
  Что это было? Зачем он пытался нас остановить? Может быть, командование братского полка опять забыло предупредить свою караульную роту? Но если забыло, тогда почему солдат не стрелял? Странно. Может быть, дрогнула рука? Скорее всего, в последний момент часовой сообразил, что перед ним топливозаправщик с почти восемью тоннами керосина в цистерне. И если все это рванет после его выстрелов, то вряд ли ему удастся съездить в отпуск на родину. Что же случилось на самом деле, теперь можно только гадать. Будем считать, что у него закончилось курево, и он хотел просто стрельнуть сигаретку. Эта версия лучше всего способствует здоровому спокойному сну.
  Все, пора вставать и приниматься за работу. Мать честная, до чего же жарко! Эх, в лесок бы сейчас, да в теньке полежать. Но нельзя, скоро начало полетов.
  Стоянку окружал чистый и светлый сосновый лес, в котором полно черники. Здесь, в Белоруссии, она необычайно крупная и сладкая. Влево от ЦЗ уходила дорожка, ведущая в казарму, где нас разместили. Чуть дальше за казармой, располагался огромный корпус столовой. В ней кажется, никогда не бывает перерывов, ни днем, ни ночью. Полки прибывают один за другим, отрабатывают положенную программу и уступают место следующим. В этом вавилонском столпотворении, наш друг Юра чувствует себя, как рыба в воде. Пользуясь тем, что никто никого не знает, он завтракает, обедает и ужинает по два, а иногда и по три раза в день. И как в него только лезет в такую жару?
  Со стороны ВПП раздается грохот форсажа. Это взлетают звеном истребители-бомбардировщики Су-20. На килях эмблема ГДР. Немецких авиатехников я заметил еще вчера. Одетые, как с иголочки, в новых комбинезонах, они выполняли все только по команде старшего техника. Сначала выпускали самолеты, потом всем звеном шли за новыми тормозными парашютами. Потом все вместе садились в курилке, даже те, кто не курит. Немцы терпеливо ждали возвращение своих машин, с недоумением наблюдая за бегающими по стоянке, и орущими друг на друга русскими в промасленных техничках и тапочках, с прикрученными проволокой подошвами.
  Иногда выражение лиц немцев становилось презрительным. Они начинали толкать друг друга локтями, показывая на что-то пальцами и усмехаясь. Можно быть уверенным - это на стоянку для полетов вытащили самолеты поляки. Вокруг них тут же возникало хаотичное броуновское движение. Постоянно подходили и отходили какие-то люди. Братья по оружию горячо спорили о чем-то с местными техниками. Передавались из рук в руки какие-то пакеты, мелькали купюры, которые затем быстро исчезали в безразмерных накладных карманах гостей. Потом коллеги хлопали друг друга по плечу и, довольные собою, расходились, чтобы освободить место для новых покупателей.
  Я был выведен из задумчивости голосом Пети Резника:
  - Ну, что полетели? - поинтересовался летчик.
  - Это уж без меня.
  - Как это без тебя? - удивился Петя. - Самолет, не готов, что ли?
  - Самолет-то готов. Я имею в виду - лети один, без меня. Как сказал какой-то писатель: 'рожденный ползать - летать не хочет'.
  - А, это - шутка. Теперь понял.
  Резник хмыкнул и пошел вокруг самолета с предполетным осмотром. Сделав полный круг, он присел на корточки рядом с похожим на остроносую ракету подвесным подфюзеляжным баком, потом взялся за него руками и с силой подергал его из стороны в сторону.
  - Не тряси сильно, - прокомментировал я его действия, - а то оторвешь.
  Петя в этот раз лишь молча ухмыльнулся - доверху заправленный бак был намертво закреплен на пилоне. После этого летчик подошел к висящей под крылом сотке - стокилограммовой авиабомбе. Выдернув из балки бомбодержателя страховочную чеку и, пользуясь ее острием, как пишущим инструментом, онстарательно нацарапал свой позывной на стабилизаторе боеприпаса.
  - Ну что все в порядке? - поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, пожелал: - Желаю поразить цель с первого захода!
  - Бомба - это ерунда! - пренебрежительно отозвался Резник. - Вот бы ракету управляемую пустить. Знаешь, какой азарт - смотришь в телевизоре, как марка прицела совмещается с целью.... Потом, бух и готово!
  Я вспомнил стоящий в кабине маленький черно-белый экранчик сильно напоминающий первые советские телевизоры, которые смотрели через увеличительное стекло и, усомнился:
  - Да что ж там можно увидеть в этот твой телевизор?
  Петя даже задохнулся от негодования:
  - Что ты понимаешь! Это же новейшая техника. Муху можно увидеть.
  - Ой, брось, - рассмеялся я в ответ.
  - Чего, брось? - продолжал горячиться Резник. - Давай, положи перед самолетом муху. Я ее передней стойкой раздавлю! Хочешь? Спорим, на пару пива?
  Я решил поймать Петю на слове и решительно протянул ему свою руку, соглашаясь:
  - Идет!
  Едва мы успели скрепить наш спор рукопожатием, вдруг, как по заказу раздалось громкое жужжание. Вокруг нас тяжело кружила большая зеленая муха.
  - Вот и достойный кандидат! - обрадовался Резник.
  - Как-то она вяло летит, - почесал я затылок.
  - Молодая еще, наверное. На крыло, как следует, не встала, - задумчиво прокомментировал мои слова Петя, но тут же опомнился. - А тебе что не все равно? Ей же по любому крылья оторвать придется. Или ты думаешь, я за ней в полете гоняться буду?
  Насекомое, не ожидающее подвоха, село на черную поверхность пневматика шасси и летчик тут же прихлопнул его ловким движением руки.
  - Готово, - удовлетворенно произнес он. - Есть куда посадить?
  В моем кармане обнаружилась спичечная коробка. Я протянул ее Пете. Тот аккуратно оторвал мухе крылышки и сунул внутрь коробка.
  - Держи, - сказал летчик. - Положишь перед самолетом, когда выруливать буду.
  Я молча кивнул головой в знак согласия. Резник посмотрел на часы и засуетился:
  - Черт, провозились с этой тварью. Давай быстрее, уже опаздываю!
  Летчик полез в кабину. Я, в спешке, помог ему пристегнуться. Быстро включил АЗСы и он тут же закрыл фонарь.
  Нам обоим не терпелось посмотреть, чем же закончится спор. Резник запустил двигатель, и после необходимых проверок всех систем подал мне знак - клади муху. Насекомое лежало в коробке неподвижно и лишь слегка подергивало лапками. Я положил муху на землю так, чтобы ее не было видно из кабины и чуть левее от осевой линии самолета, чтобы Петя не раздавил мишень случайно.
  По моему сигналу самолет тронулся с места. Телевизионный глаз 'Кайры' под стеклянным обтекателем в носу начал свое движение сначала справа-налево, потом вверх-вниз, пока, наконец, не нацелился точно на муху. Я понял, что проиграл. В этот момент колеса передней стойки самолета, сделали небольшой поворот влево и проехали прямо по лежащему на бетонке насекомому.
  Я поднял голову вверх и увидел в кабине торжествующего Петю. Жестом он показывал мне, как с удовольствием пьет пиво из бутылки. На том месте, где минуту назад лежала муха, оставалось только небольшое мокрое пятнышко. Резник в это время уже выруливал на взлетную полосу.
  С досады я хлопнул себя по коленкам, и мое сердце внезапно похолодело от нехорошего предчувствия. Во время службы у меня выработалась привычка - всегда класть чеки, снятые с катапультного кресла перед вылетом в большой накладной карман на правом колене. Сейчас этот карман пустовал. Лихорадочная проверка остальных карманов привела меня в шоковое состояние. Там находилось целая куча разного мусора, все что угодно, кроме чек. Было от чего в отчаянии схватиться за голову - в спешке я забыл снять их с кресла. 20-ка ушла в полет вместе с ними!
  Чеки - несколько маленьких металлических штырьков, связанных между собой длинным фалом. Чеки блокировали пиропатроны кресла, чтобы оно не
  сработало на земле, если бы кто-нибудь в кабине случайно дернул за ручки катапульты. Чеки - это по инструкции самое последнее, что обязан был снять авиатехник, выпуская самолет в полет и самое первое, что должен поставить назад после возвращения летчика. Теперь, если в полете случится что-то серьезное, то Петя не имел ни малейшего шанса на спасение.
  От напряжения у меня выступил пот на лбу. По всем правилам служебным и человеческим, полагалось сейчас же бежать со всех ног и докладывать, о том, что произошло. Тогда руководитель полетов должен был срочно вернуть мой (теперь уже считающийся аварийным) самолет назад.
  Я решительно двинулся в поисках инженера. Однако через сотню метров мои шаги замедлились. В голове возникла картинка, что со мной сделают после моего доклада. Ведь Тихон с Паханом меня по стенке размажут за забывчивость. А потом еще Нечипоренко будет склонять на каждом полковом собрании, как последнего идиота, до тех пор, пока у него не появится новая жертва. Я вспомнил, что осталось от мухи после того, как по ней проехал самолет. Нет, не пойду, решил я. Идите все к черту!
  Однако стоило мне повернуть назад и пройти небольшое расстояние, как я представил себе падающую камнем к земле 20-ку с остановившимся двигателем и Резника, с глазами полными ужаса, дергающего за ручки катапульты. Нет, нужно доложить! Что такое мое наказание, по сравнению с человеческой жизнью? Абсолютно - ничего!
  Я уже почти дошел до Тихона, который обсуждал что-то с замполитом эскадрильи, но случайно посмотрел на часы. Оказалось, что летать моему самолету осталось не более пятнадцати минут. 'В конце концов', - снова побежали в голове мысли, - 'почему с ним должно случиться что-нибудь именно сегодня? Никогда раньше не случалось, а сегодня случится. Какова вероятность этого? Она крайне мала'. Я остановился на месте. Хотя с другой стороны...
  Громкий свист прервал мои сомнения и заставил обернуться. Это Панин ма?хал мне рукой, приглашая подойти.
  Все, не успел! Мое сердце оборвалось. Одним махом я преодолел расстояние, разделяющее меня с начальником, ожидая самых ужасных известий. Однако Панин, как обычно улыбался во весь рот:
  - Ты чего Санек мечешься по ЦЗ взад-вперед? Делать нечего? - поинтересовался он. - Давай, иди ребятам помогай. Там сетку маскировочную привезли. А то она большая и тяжелая, как падла.
  Я облегченно вздохнул и, оглядев толстые зелено-коричневые рулоны, лежащие рядом с нашими самолетами, удивился:
  - Что за бред маскировать таким цветом самолеты, стоящие на ЦЗ? Это что, вроде бы кусты растут прямо посреди аэродрома?
  - Ясновельможный пан Анютов! - ухмыльнулся в ответ Панин. - Ребятам с большими звездами, которые учениями руководят, виднее, где кусты сажать. Или ты хотел, чтобы нас заставили МиГи на руках в лес затащить, чтобы натуральнее было? Радуйся, что хотя бы так.
  Сашка повернулся к моим товарищам и скомандовал:
  - Все, кончай базар. Начали маскироваться.
  Мы разбились по двое на самолет и стали натягивать сетку. Я работал вместе с Юрой на его машине. Не успели мы закончить процесс, как произошло долгожданное событие - на ЦЗ целым и невредимым заруливал мой самолет. Мое сердце радостно забилось в груди - кажется, пронесло!
  Когда 20-ка остановилась, я бодро подтащил к борту стремянку и тут вдруг заметил: под крылом по-прежнему висела бомба. И еще... Я даже вначале подумал, что мне померещилось, и протер глаза. На самолете не было подвесного бака!
  Сердце оборвалось и рухнуло вниз. Нет - не пронесло! Бомбу Резник не сбросил - значит, не долетел до полигона. Не долетел - значит, машину завернули назад. Вероятно, каким-то образом обнаружилось, что чеки не были сняты с кресла. Тогда понятно, почему нет бака - летчик сбросил его перед аварийной посадкой, чтобы уменьшить вес самолета. Все сходится. Это - конец!
  Медленно - медленно, как на расстрел, я пополз вверх по стремянке. Наверху зашипел сжатый воздух, это открывался фонарь кабины. Я поднялся до самого верха, ожидая увидеть испуганное или наоборот разозленное Петино лицо.
  Однако Резник сиял, как новый рубль. Я уставился на него, не веря своим глазам.
  - Что случилось? - удивлению моему не было предела.
  - Полный порядок! - летчик заулыбался еще шире. - Отличный сегодня денек. Сначала пивко выиграл. Потом бомбу прямо в центр мишени положил.
  - Что?! - я чуть не свалился со стремянки. - А что висит под крылом? И где тогда подвесной бак?
  Улыбка медленно сползла с Петиного лица. Он отстегнул ремни кресла, вылез из кабины и спустился на землю. Примерно с минуту Резник недоуменно таращился на самолет, потом, схватившись за голову, простонал:
  - Блин, не на ту кнопку нажал! Сбросил бак вместо бомбы! Ну, все, я - приплыл!
  Нетвердой поступью летчик отправился докладывать о своих успехах, а я на всякий случай (если на меня сейчас кто-нибудь смотрит со стороны) опять залез на стремянку и сделал вид, что достаю из кармана чеки и устанавливаю их на катапультное кресло.
  Вот, ведь как все в жизни интересно устроено, подумалось мне. Еще какой-нибудь час назад казалось, что повезло Пете, а теперь гляди-ка, все наоборот. Ладно, пусть хоть пивка попьет. Ему сегодня ой как не сладко придется на разборе полетов.
  
  Температура воздуха все продолжала повышаться. Солнце палило немилосердно, было явно больше тридцати градусов. Одетые только в техническую форму на голое тело, мы, тем не менее, обливались потом, на открытой площадке без единого пятнышка тени.
  Тем временем, на ЦЗ начинало разыгрываться представление: 'куда уехал цирк'.
  Сначала поступила команда: снимать маскировочные сети и подфюзеляжные подвесные баки, потом вешать на самолеты управляемые ракеты. Мне было легче всех - сетку я так и не успел одеть, а бак мне помог снять Резник.
  Когда вооружейники подтащили к нашим МиГам тележки с ракетами, поступила новая вводная: ракеты - отставить. Вместо них самолеты пойдут с бомбами с лазерным наведением. Также возвращаем на место только что снятый подфюзеляжный бак и дополнительно к нему вешаем два подкрыльевых. Вова-вооружейник со своей командой матерясь, поехали менять ракеты на бомбы. В это время техники самолетов, используя тот же набор выражений, начали вешать топливные баки.
  Едва мы закончили с подвеской бомб, как обстановка опять поменялась. Прозвучал новый приказ: подкрыльевые баки - не вешать, оставить только один подфюзеляжный. Вместо бомб - блоки с неуправляемыми ракетами. Пришлось все перевешивать по-новому.
  Как только мы справились с этой задачей, объявили, что аэродром подвергся нападению противника с применением химического оружия. Еще не веря обрушившемуся на нас счастью, техсостав, кряхтя от удовольствия начал надевать противогазы и натягивать на себя общевойсковые защитные комплекты, или попросту - 'ОЗК'.
  Кое-как я подготовил самолет к вылету и теперь стоял в дурацком балахоне и маске, ожидая прихода летчика. Сказать, что мне было жарко, значило не сказать ничего. Пот под резиновым плащом ОЗК лил с меня ручьями. Техничка промокла насквозь, в сапогах хлюпала влага.
  Я посмотрел направо. Там возле соседнего МиГа торчала одинокая серая фигура, похожая на слоника, вставшего на задние ноги. Только по номеру самолета я смог догадаться, что это Дед.
  Летчик явно не торопился осчастливить меня своим присутствием. Чтобы хоть как-то спастись от жестоких солнечных лучей я, шлепая резиновыми сапогами, поплелся под крыло своего агрегата, где была хоть какая-то тень.
  Летчик не появлялся. У меня окончательно запотели стекла противогаза, и я погрузился в зыбкий туман. Время от времени приходилось мошенничать и, оттягивая рукой резиновую маску, я протирал круглые стекла пальцами. Впрочем, они тут же запотевали снова.
  Прошло еще какое-то время, я окончательно потерял счет. Может быть, прошло несколько минут, а может часов. Летчика не было. Резина противогаза нагрелась на солнце, и теперь как раскаленная сковорода жгла лицо. Тяжело стучала в висках кровь, натужно бухало сердце. Чувствуя, что начинаю терять сознание, я подошел к стремянке и ухватился за нее, чтобы не упасть. Все признаки приближающегося теплового удара были на лицо.
  Я уже начал проваливаться в противную липкую темноту, как вдруг услышал рядом какие-то голоса. Мелькнула мысль: наверное, это появился пилот и значит, мучения скоро закончатся. Это придало мне сил. Я опять подсунул правую руку под маску и протер стекла, чтобы хоть что-то разглядеть.
  По направлению ко мне шли комэск и инженер эскадрильи. Никаких ОЗК и противогазов у них не было, и, похоже, они совершенно не боялись умереть. Их разговор происходил на повышенных тонах, что было очень странно. Тихонов, не стесняющийся в выражениях с подчиненными, с командиром разговаривал крайне вежливо и предупредительно. Обычно он преданно ел начальство глазами и практически никогда не оспаривал его приказы.
  Однако в этот раз все было наоборот. Инженер с решительным лицом отрицательно мотал головой, а Паханов, чуть ли не заискивающе просил о чем-то. Когда они подошли поближе, я услышал их разговор.
  - Нет! - категоричным голосом говорил Тихон. - Не будут техники выпускать самолеты в противогазах! Они же в них не видят ни хрена.
  - Капитан, это приказ, - в голосе комэска, почему-то не слышалось уверенности в своей правоте. - Я понимаю твои доводы, но это даже не мой приказ. Это приказ начштаба армии!
  - Да плевать я хотел на его большие звезды! - уже почти кричал Тихон. - Ему в войну поиграть захотелось. А если мои мазурики выпустят в воздух неподготовленные самолеты, с заглушками, с чехлами? Если потом будет массовый падеж техники на землю? Кто за это ответит? Твоего генерала, командир, потом днем с огнем не сыщешь. Ведь приказ устный, а не письменный. Кто будет в результате стрелочником? Сказать?
  - Ой, рискуешь, - все еще пытался переубедить инженера Паханов. - Он же тебя с должности снимет. Прямо здесь на учениях.
  - Пусть снимает! - отмахнулся Тихонов. - Зато под трибунал не пойду. А он пусть вместо меня командует. Рацию отдать?
  В этот момент инженер подошел ко мне и, наклонившись прямо к самому уху, заорал:
  - Анютов, снимай маску! Я запрещаю! Слышишь меня? Я категорически запрещаю выпускать самолет в воздух в противогазе! Это - приказ!
  Я посмотрел на комэска. Тот стоял за спиной инженера и молчал. Тогда я резко сорвал с лица маску, больно дернув себя за волосы, и сделал большой глоток свежего воздуха. Еще никогда за время своей службы я не выполнял ни одного приказа с таким удовольствием.
   К самолету, наконец, то шел летчик - моя полная противоположность. На нем не было химкомплекта, зато на голове красовался противогаз. По походке и сутулым плечам я узнал в нем замполита нашей эскадрильи капитана Гундосикова. Было видно, что замполит схалтурил и чтобы облегчить себе дыхание, открутил гофрированный шланг, идущий от резиновой маски к фильтрационной коробке. Шланг норовил вылезти наружу из подсумка, и капитану приходилось все время придерживать его рукой.
  Я пропустил летчика вперед и тот быстро полез наверх в кабину, торопливо закрыл фонарь и с наслаждением сорвал с головы ненавистный противогаз.
  Мне стало ясно одно - в случае реального применения противником химического оружия ни один химкомплект не защитит. По любому нам останется жить считанные часы, ну может быть, зимой чуть дольше. Поэтому химоружие можно смело отнести к категории гуманных. За оставшееся время вполне успеешь вспомнить свою короткую бестолковую жизнь, мысленно написать последнее письмо родным и близким, и помолиться.
  
  Ближе к вечеру, когда техсостав уже буквально валился с ног от усталости, поступил новый приказ. Оказалось, что руководство ЦК компартии Белоруссии и чуть ли не сам первый секретарь товарищ Слюньков, присутствовали сегодня на учениях и теперь хотели осмотреть современную авиатехнику. В связи с этим, для 'показухи' отобрали десяток самолетов в более-менее приличном состоянии. Надо ли говорить, что все третье звено попало в этот список. Как же мы материли Панина за его требовательность и аккуратность. Ведь это благодаря его служебному рвению, наши самолеты были самыми чистыми и сияли свежей краской. Теперь вместо того, чтобы ехать на отдых, нам придется участвовать в этом дурацком мероприятии.
  Мы отбуксировали отобранные машины в конец одной из тупиковых рулежек и начали подготовку. Смысл показухи сводился к подвеске различных вариантов вооружения МиГ-27, чтобы показать руководству Белоруссии все разнообразие и мощь советского оружия. К самолетам потянулись тележки с управляемыми ракетами, бомбами, блоками неуправляемых ракет, подвесными пушечными контейнерами и многим другим. Естественно, вооружейникам было не по силам подвесить такое большое количество боеприпасов за столь короткий срок, поэтому помогал весь техсостав.
  Наконец, подвеска закончилась. Тихонов определил, что возле каждого самолета должен находиться только один человек - его техник (перед этим инженер построил личный состав и приказал тем, у кого более-менее новая и чистая техническая форма раздеться и поменяться одеждой с участниками показа). Всем остальным велели покинуть площадку и спрятаться от глаз начальства за ближайший капонир.
  Точно в назначенное время для начала мероприятия, мы выстроились возле своих самолетов по стойке 'смирно'.
  Так прошло минут двадцать. Техники начали переминаться с ноги на ногу. Хорошо еще, что к вечеру немного спала дневная жара, и стоять стало легче.
  Прошло еще пятнадцать минут. Тихон бегал вдоль выстроенных в линейку самолетов и матерился на тех, кто пытался присесть.
  Прошло еще полчаса. Гостей не было. Учитывая, что открытое простраство аэродрома просматривалось на большое расстояние и неожиданное появление кортежа исключалось, нам разрешили присесть на корточки.
  Еще полчаса. Инженера уже никто не слушает. Кое-кто из техников уселся с комфортом, а кто-то даже лежит на теплой нагретой солнцем бетонке. Из-за капонира, уже не скрываясь, высовывались наши товарищи. Они демонстративно курили и, показывая на нас, насмешливо крутили пальцем у виска.
  На исходе второго часа ожидания вдали появилась целая кавалькада автомобилей. Впереди ехали две 'Чайки' и один черный 'ЗИЛ'. За ними следовал добрый десяток 'Волг'. Замыкали кортеж несколько зеленых армейских 'Уазиков'.
  Словно какая-то пружина подбросила нас вверх. Безо всякого приказа мы заняли свои места и вытянулись в струнку. Наглые рожи мгновенно исчезли за капониром. Стало так тихо, что было слышно, как негромко посвистывает легкий ветерок.
  По мере приближения машин, наше напряжение росло. Все-таки не каждый день удавалось увидеть живого первого секретаря компартии, пусть даже и союзной республики. Однако когда до нас оставалось метров двести, кортеж неожиданно свернул влево на рулежку, ведущую к выходу с аэродрома и стал быстро удаляться.
  Тихонов лихорадочно схватился за рацию. Он очень долго что-то выяснял и, когда, наконец, понял то, что всем стало ясно и без всякой рации, громко заорал на всю стоянку:
  - Вы что, заснули гугеноты? В темпе вальса снимаем вооружение, потом самолеты отбуксировать назад на ЦЗ. Панин остается за старшего. Ясно? Все, я уехал!
  Под недоумевающими взглядами своих подчиненных инженер уселся в тягач и убыл. Мы остались одни. Из-за капонира выходили наши товарищи с такими же ошалевшими, как и у нас лицами.
  Первым пришел в себя Петров, прокомментировав происшедшее:
  - А это еще что за************************************************?!
  Его слова выражали крайнюю степень возмущения и едва ли имели перевод на русский язык.
  - Наверное, в баньку вместо осмотра поехали, - предположил Панин. - Нужны им наши железяки!
  - Скорее, все гораздо проще, - помотал головой опытный Борзоконь. - Какой-нибудь генерал решил отличиться и так, на всякий случай, затеял всю эту кутерьму. А вдруг первый секретарь выкажет желание технику посмотреть. Представляете, босс только подумать успел, а у него все уже готово. Вот это исполнительность! Однако товарищ Слюньков в этот раз видимо предпочел посмотреть устройство русской бани. Надеюсь, что тот шустрый генерал и такой вариант предусмотрел. Кстати, аналогичный случай произошел с нами в Закавказском военном округе...
  Однако все настолько устали, что в этот раз ни у кого не возникло желание слушать рассказ капитана.
  - Дед, - прервал его Панин, - давай в другой раз. И потом обратился ко всем присутствующим: - Вы что, ночевать здесь собрались? А ну навались всей кодлой! Чем быстрее закончим, тем быстрее отдыхать поедем.
  Едва стоящие на ногах люди, потащились снимать боеприпасы.
  Мы почти заканчивали свою работу, и отдых уже казался нам таким же близким, как крах империализма. Однако когда мы, наконец, добрались до последнего самолета, дружный мат потряс аэродром. МиГ стоял, как гроздьями винограда весь увешанный сотками. Бомб было целых двадцать две штуки.
  Все взгляды одновременно скрестились на начальнике группы вооружения.
  - Ты что сдурел, Вова, столько понавешал? Мы тебе, что лошади? Сейчас сам один все снимать будешь! - раздался чей-то злой голос.
  Бедный Синицын лишь недоуменно пожал плечами - мол, мне приказали, и я сделал. Однако тех, кто отдавал приказ, здесь не было, а Вова присутствовал. Вооружейник, всерьез опасающийся за свое здоровье перед лицом смертельно уставшей и озлобленной толпы, что-то лихорадочно соображал.
  - Ладно, сейчас что-нибудь придумаю, - сказал он, наконец, и полез в кабину самолета.
  Прошла пару минут, Вова продолжал колдовать в кабине. Мы молча наблюдали. Внезапно послышались какие-то щелчки, а за ними страшный грохот. Бомбы, как горох посыпались на землю, глухо ударяясь о бетонку, сдирая краску и сминая стабилизаторы друг другу. Через несколько секунд все было кончено.
  В полной тишине вооружейник спустился по стремянке на землю и подошел к ошалевшим товарищам.
  - Ну вот, - сказал он. - Теперь только погрузить осталось.
  Нас словно прорвало. Накопившееся за день нервное напряжение требовало выхода. Все вдруг бросились к Синицыну, организуя свалку, которая обычно бывает на футбольном поле после забитого гола. Офицеры обнимались, хлопали смущенного рационализатора по плечу, дружески тыкали в бок кулаком.
  - Молодец, Вова! - неслось со всех сторон. - Смотри-ка и от вооружейников иногда толк бывает!
  Даже Женька, до сих пор не простивший Синицыну повреждение его самолета, хлопнул Вову по плечу и восхищенно произнес:
  - Дурак-дураком, а умный!
  У нас открылось второе дыхание. Техсостав в бешеном темпе загрузил остатки боеприпасов на тележки и затем отбуксировал самолеты на стоянку.
  Через полчаса мы уже сидели в тягаче и ехали в казарму отдыхать.
  - Все, - сказал Петров, с комфортом развалившийся на деревянной скамейке, благо кузов машины был полупустой. - Надоело. Поеду сейчас в Лунинец, пивка попью.
  - Ты что, Жека? - удивленно посмотрел на техника Панин. - Мы же здесь на казарменном положении.
  - Плевать! Начальство творит, что только захочет, а мне значит ничего нельзя? Я может, тоже в баньку бы поехал после тяжелого трудового дня.
  - Да брось ты, - поддержал старшего техника Дед. - Ты что пацан, что ли восемнадцатилетний, чтобы в самоход через забор лазить? Неужели до возвращения назад потерпеть не можешь?
  - Пошли вы все в тридевятое царство со своими советами, - беззлобно отреагировал на уговоры Петров.
  - Что, и даже я, твой бригадир? - весело поинтересовался Панин.
  - Нет, Панин, ты оставайся. Даже если все развалится, ты все равно останешься. Потому что на таких, как ты дураках эта армия только и держится.
  С этими словами Женька привалился к спинке сидения и мгновенно уснул.
  
  На следующий день рано утром третье звено в полном составе пошло в столовую на завтрак. Не было только Петрова, он так до утра и не вернулся из города. Наш путь пролегал мимо контрольно-пропускного пункта гарнизона.
  - Ух, ты, гляньте-ка! - внезапно воскликнул Дед.
  На площадке возле КПП стоял 'Уазик' с красной надписью 'Военная комендатура'. Из него вылезал Петров в сопровождении какого-то краснопогонного капитана. Женька был в гражданской одежде.
  Из проходной на встречу им шагнул начштаба-2 Чернов. Он поздоровался с капитаном за руку, потом вместо приветствия кинул злой взгляд на техника. Представитель комендатуры тут же сел в машину и уехал, а наши офицеры остались стоять на площадке. Видно было, как начальник штаба раздраженно жестикулирует, а Петров в ответ лишь виновато пожимает плечами, оправдываясь.
  - Давайте подождем Жеку, - предложил Панин. - Узнаем, что там у него случилось. Чувствую, самоход закончился неудачно.
  Пройдя через проходную на территорию гарнизона, начальник штаба и нарушитель воинской дисциплины разошлись в разные стороны. Наш товарищ, увидев, что мы стоим и ждем его, направился к нам.
  - Ну, мужики, в такую историю попал, - начал он, не дожидаясь расспросов. - Пошли, пожрем чего-нибудь. По дороге расскажу.
  Мы направились в столовую, а Женя начал свой рассказ:
  - Добрался я на перекладных до города, нашел пивняк. Короче, все путем. Только начал выпивать, заходит одна подруга. Очень даже ничего. Все при всем.
  Петров широко развел руки, показывая размеры достоинств этой неведомой нам женщины, чтобы мы лучше представили картинку. Мы представили и оценили по достоинству.
  - Заходит и сразу ко мне. Мол, не угостите ли пивом? А, я что? Садись, говорю, не жалко. Так и познакомились. Через некоторое время выясняется, что у нее запасной аэродром свободен. Короче, загрузились горючкой под завязку и взяли курс на ее базу.
  Тем временем мы вошли в помещение столовой и сели за столик в ожидании, когда нас обслужат. Петров между тем продолжал:
  - Так вот, начал я с ходу предварительную подготовку к полету. Смотрю, вроде бы все идет точно по регламенту. Потом, когда горючка стала заканчиваться, приземлил подругу на ВПП и перешел непосредственно к подготовке предполетной. Короче, расчехлили свои половые органы, и пошли на разбег. Мои все системы работают в штатном режиме, быстро набираю обороты. Стараюсь не перегреться раньше времени, чтобы взлететь парой, синхронно. И тут вдруг она как заголосит, будто сигнал аварийки включили. Мол, что же ты подлец со мной делаешь?! Зачем ты меня насилуешь?!
  Женя налил себе в стакан чаю. Было видно, что от воспоминаний у него пересохло во рту.
  - Я конечно тут же дернул за ручки катапульты, подлетел и ору: ты что, с ума сошла? Мы же вроде весь пилотаж согласовали! Но ты не волнуйся - я уже испарился. Нет меня здесь! А она в ответ только улыбается. Извини, говорит, забыла тебя предупредить. Дело в том, что я могу получить полное удовольствие, лишь тогда, когда представляю, что меня кто-то насилует. Так, что все нормально. Ты просто не обращай на меня внимание.
  Мимо нашего столика прошла официантка и поставила нам на стол тарелки с салатом, однако мы даже не заметили этого. Все с открытым ртом ждали продолжения. Даже Дед, который обычно слушал чужие истории с ироническим выражением лица, всем своим видом показывая, что это все фигня и сейчас он расскажет свой 'аналогичный случай', даже Дед, слушал внимательно, не перебивая.
  - Легко сказать не обращай, - хмыкнул Петров. - Ну, приземлился опять рядом с ней. Кое-как вышел на рабочие режимы. Иду по нарастающей. Только собираюсь взлетать, а тут она опять как заверещит, как запричитает. Все! Мою пушку окончательно заклинило. Чувствую - бесполезно. Молча встаю и начинаю чехлить нижнюю часть фюзеляжа. А тут в хату мусора без стука вваливаются. Вначале я подумал, что они просто мимо проезжали, услышали женские крики и поспешили на помощь. Начинаю оправдываться, а они только ржут. У тебя, говорят, парень, здоровья не хватит нашу Нюру изнасиловать. Скорее это она с тобой проделает. А дальше, я же в гражданке, меня в воронок, и в отделение. Там, конечно, все выяснилось. Оказывается, был это на весь город известный притон, а мусора делали плановый рейд по злачным местам. Вот так меня и приконтрили. Конечно, пришлось им свою ксиву военную показать. Думал, отпустят, а они комендатуру вызвали. Ох, чувствую, вопрут мне теперь отцы-командиры, по самое не могу!
  Женя, как в воду глядел. Уже после завтрака он стоял перед строем своих товарищей, слушая гневную проповедь Нечипоренко:
  - То, что старший лейтенант Петров покинул расположение части без разрешения командира своего подразделения, говорить не буду. Это разговор особый. Ладно, как он объясняет, что опоздал на последний автобус. Предположим. Тогда почему же ты, товарищ старший лейтенант, тихонько на скамейке в парке не переночевал? Зачем ты полез в такое... место? Ты что свой х..., хм, хм, - Нечипоренко внезапно закашлялся. - Ты что свой член на помойке нашел, раз тычешь его во что попало?
  Женька стоял красный, как рак, не зная, куда ему деваться от десятков устремленных на него насмешливых глаз.
  
  Я выпрыгнул из кузова машины, и не спеша, подошел к своему самолету. Было около семи часов утра. Солнце еще стояло невысоко над горизонтом, но уже сильно пригревало. Снова ожидался жаркий день. Самолет блестел на солнце от утренней росы. Я подошел и провел рукой по зеленому боку моего друга. Металл был прохладным и приятным на ощупь. Вокруг стояла удивительная тишина, столь непривычная для ЦЗ. Не работал ни один двигатель или механизм. Даже птичьих голосов не было слышно. Только где-то очень высоко в небе заливался одинокий жаворонок.
  Не торопясь, я стал обходить самолет, дошел до его хвостовой части и заглянул в черное от копоти сопло двигателя. Понизу среза сопла проходила маленькая дренажная трубка. Из нее медленно капал керосин в подставленный снизу алюминиевый противень. Он был почти полон. Надо бы вылить, лениво подумал я. Очередная желтая капелька повисла на конце трубочки, набухла, увеличиваясь в размерах и, наконец, оторвавшись, полетела вниз. Кап. Звонко в утренней тишине она ударилась о поверхность жидкости и стала частью целого. Я с интересом наблюдал, как будто видел это первый раз в жизни. Кап, кап, кап. Одна за другой керосиновые капли падали вниз из дренажной трубки. Чем дольше я смотрел на них, тем больше они напоминали мне слезы.
  Внезапно я вспомнил нашу последнюю встречу с Полиной и слезу, текущую по ее щеке. Мне вдруг стало ужасно больно и стыдно. Ну, зачем нужно было с ней все время ругаться и спорить? Зачем доводить до слез? Подумаешь, тебя все время пытаются сделать виноватым. Так что? Чем дольше я думал над этим вопросом, тем больше удивлялся сам себе. То, что еще совсем недавно на гражданке воспринималось, как покушение на устои, в армии начало казаться сущим пустяком.
  Я уже привык, что здесь все регламентировалось двумя простыми правилами. Правило номер один звучало так: командир всегда прав. Правило номер два гласило: если командир не прав, то смотри правило первое. Учитывая, что у военных жена всегда на одно звание старше мужа, поведение Полины было не только не возмутительным, но, напротив, совершенно оправданным и обоснованным.
  Мне стало стыдно еще больше. Почему же я был таким черствым по отношению к собственной жене? Конечно, не всегда легко найти нужные ласковые слова для близкого человека, но, по крайней мере, постараться то можно. Так неужели же Полина должна каждый раз плакать, чтобы выжать их из тебя? Нужно срочно исправляться! Я напишу ей длинное письмо, полное признаний в любви. Или, нет. Лучше написать стихи о моих чувствах. Я пошарил по карманам и достал оттуда бумагу и ручку. Стихи будут начинаться как-нибудь так:
  
  МиГ сверкнул серебристым крылом,
  Далеко в небеса улетая,
  На холодной чужбине живя,
  О тебе лишь Полина мечтаю.
  
  О тебе, вспоминая родная,
  Не забуду, проси, не проси,
  Словно тонкий твой стан обнимая,
  Глажу нежно я стойку шасси.
  
  Здесь порою бывает нам трудно,
  Даже мерзко порой, но притом,
  Мое сердце горячее бьется
  Под казенным зеленым сукном.
  
   Я даже сам растерялся. Стихи, яркие, выпуклые, сочные перли из меня, как забродившее тесто из кастрюли. Мною овладело невиданное никогда ранее вдохновение. Где-то наверху, над головой послышался шелест крыльев. Это была она, Муза - покровительница поэтов. Так держать! И обязательно слезу в последнем акте, то есть, куплете.
  
  Я о встрече все время мечтаю,
  С далека ты меня позови,
  В гарнизонной глуши раздуваю,
  Наше пламя нетленной любви.
  
  Когда вешаю бомбы, ракеты,
  Думаю, что была ты права,
  Хоть порою так трудно солдату,
  С себя нежные выжать слова.
  
  И родимый свой дом вспоминая,
  И дрожанье латвийских осин,
  Я скупую мужскую слезу подтираю,
  Словно льет с дренажа керосин.
  
   Не удержавшись, я в восхищении ударил себя по коленкам: 'Ай да Анютов! Ай да сукин сын!'. Стихи получились действительно мощные: про любовь, про разлуку, про верность. Но в то же время спокойно, выдержанно, по-мужски, без слюнявых интеллигентских завываний. И все это на фоне авиационной романтики. Каково?!
  Я поднял глаза наверх. На верхушке самолетного киля, нахохлившись, сидела моя Муза. Я подмигнул ей, в ответ она замахнулась на меня разводным ключом. Вместо белого хитона на ней была техничка, распираемая во все сто?роны грудью шестого размера.
  - Дед, это ты мой шлемофон свистнул? - вдруг раздался чей-то громкий крик посреди девственной тишины.
  Спугнутая Муза, захлопав крыльями, поднялась в воздух и исчезла в небесной синеве. Голос принадлежал Женьке. В ответ раздался виртуозный капитанский мат, доходчиво поясняющий Петрову, в каком месте ему следует поискать свой шлемофон. Где-то неподалеку запустился первый двигатель. Жизнь продолжалась. Начинался еще один армейский день.
  
  Снова бесконечные взлеты-посадки. Тормозной парашют-заправка-подвеска боеприпаса-запуск-добро на выруливание. И опять все с начала. Темп бешеный. Время вылетов рассчитано до секунд. Самолеты взлетают уже не поодиночке, а парами и звеньями. В воздухе висит непрерывный гул от работающих двигателей. Резко набирая высоту, машины уходят в небо, выбрасывая из сопла желто-оранжевые снопы форсажного пламени.
  Внезапно меня ткнул в бок Гусько, показывая рукой куда-то в небо. Я посмотрел в указанном направлении, но ничего не увидел. Мешало солнце, светившее прямо в глаза. Ниже, ниже смотри, корректирует мой взгляд Юра. Я, наконец, замечаю четыре маленькие точки низко над горизонтом. Так обычно издалека выглядят самолеты, заходящие на посадку. Но самолеты садятся по одному и заходят с гораздо большей высоты.
  Все быстро проясняется. Точки стремительно растут, увеличиваясь в размерах, пока не превращаются в боевые машины. Четверка идет в плотно сомкнутом строю. Еще какие-то секунды и она с грохотом проносится прямо над нашими головами. Летят МиГи так низко, что хорошо видны голубые бортовые номера и белые сигары ракет, подвешенных под крыльями. Стоящие на земле инстинктивно втягивают головы в плечи, придерживая руками беретки, чтобы не сдуло ветром.
  Звено проходит над аэродромом, и едва поравнявшись с концом ВПП, круто набирает высоту и, совершая противозенитный маневр, резко размыкает строй. Самолеты расходятся в разные стороны. Их белые инверсионные следы в безоблачном небе образуют гигантский четырехлепестковый цветок.
  Похоже на имитацию атаки на аэродром противника, сообразил я. Увиденная сцена вызывает у меня противоречивые чувства: восхищения и страха одновременно. Восхищения - от мощи и красоты нашей техники. Страха - от осознания своей полной беспомощности перед этой беспощадной мощью, если бы атака, не дай бог, оказалась настоящей.
  Учения продолжались, но вдруг я почувствовал, что происходит что-то необычное. Самолеты вдруг перестали взлетать, а только садились. Вот по соседству Юрин 21-ый, уже запустивший двигатель внезапно замолчал. С громкой сиреной пронеслась куда-то пожарная машина.
  - Смотрите! Смотрите! - донеслось с разных сторон.
  Я посмотрел в небо и увидел, как на посадку заходит одинокий самолет. Заходил он на ВПП почему-то с противоположной стороны. МиГ летел, переваливаясь с крыло на крыло, как пьяный и за ним тянулся длинный дымный шлейф.
  - Ребя, горит, кажись! - раздался чей-то громкий возглас, и на ЦЗ тут же повисла тишина.
  Самолет между тем снизился до поверхности посадочной полосы, но не коснулся ее плавно, как это обычно бывало, а грубо рухнул на нее. Отскочив от бетонки, как мячик, он тут же упал на нее снова. Раздался громкий взрыв. МиГ неожиданно резко повело влево, и он выехал за пределы полосы, где вскоре остановился в поле посреди травы и полевых цветов, как какой-нибудь сельский трактор. Никакого дыма или огня заметно не было.
  - Что это взорвалось? - невольно вырвалось у меня.
  - Похоже, это пневматик одной из основных стоек шасси, - со знанием дела определил, стоящий рядом со мной Дед. - Вон, видел, как его с полосы выбросило.
  - Да, похоже. Посадка была слишком грубой. Все-таки аварийная машина, наверное, трудно удержать ее ровно, - согласился Панин. - А что вообще произошло? Знает кто-нибудь?
  - Скоро узнаем, - уверенно заверил капитан.
  
  Аварийный самолет вытащили на бетонку и отбуксировали на дальний конец ЦЗ. Вокруг него тут же собралась толпа техсостава. Они ходили вокруг, цокая языком и восхищенно матерясь. Правая стойка шасси была в порядке, зато на левой резиновый пневматик отсутствовал. Самолет стоял на металлическом диске, похожий на огородное пугало - одно крыло выше другого.
  Но это еще было ерундой. С правой стороны фюзеляжа красовались несколько рваных отверстий различного размера. Самое большое из них располагалось в районе воздухозаборника - в него вполне можно было всунуть три кулака. В отверстие просматривались смятые, покореженные лопатки компрессора двигателя. Из других отверстий поменьше в районе внутренних топливных баков медленно вытекали остатки керосина.
  Толпа гудела, как муравейник.
  - Так что случилось мужики? - спросил Панин.
  - Ракета у него под крылом взорвалась, - ответил кто-то.
  - Какая ракета, придурок! - оборвал его Шувалов, стоящий тут же. - Если бы она сама рванула, то от самолета только молекулы остались. Двигатель у ракеты взорвался сразу после пуска. Вот и посекло фюзеляж осколками.
  - Здорово! - восхитился Панин. - И как же это движок на самолете с такими повреждениями продолжал работать? Видал, как компрессор замяло?
  - Если бы только движок, - откликнулся Славка. - Вон и баки топливные пробиты. Как только летчик дотянул, да еще и посадить сумел.
  Я догадался. То, что мы приняли за дым во время посадки самолета, было на самом деле керосином, вытекающим из пробитых баков. На скорости он распылялся в воздухе, образуя длинный серый шлейф.
  - Аналогичный случай произошел в Киевском военном округе пару лет назад, - Борзоконь как обычно принял всезнающий вид. - Там после запуска ракета по какой-то причине не сошла с направляющей. Ее двигатель естественно продолжал работать и сжег у самолета левый стабилизатор, на хрен. Остался только маленький кусочек возле самого фюзеляжа. Летчику приказали катапультироваться, а тот - ничего. Довел практически неуправляемый самолет до базы и посадил. Вот это был высший пилотаж! А кто на этом летел?
  - Майор Чернов, - снова ответил Шувалов.
  Дед присвистнул:
  - Это у него же кажись третий звоночек!
  - Точно, - подтвердил Панин. - Он несколько лет назад уже катапультировался - движок встал в воздухе, а в прошлом году носовая стойка шасси на посадке не вышла. Так он садился на одни основные. Теперь вот, это. Все, на землю списываться пора.
  - А что это значит, третий звоночек? - поинтересовался я у старшего техника.
  - Это такая примета в авиации. Если мог погибнуть, но благополучно пронесло - это тебе, как звоночек на память. Но авиационный бог никогда больше трех раз не предупреждает. Если не поймешь, на четвертый раз гарантированно - кранты!
  - И ты что ж, тезка, во все это веришь? - пожал я плечами. - Это же чистой воды суеверия.
  - Так, что ты думаешь, в авиации очень суеверный народ. В одном кармане партбилет, а в другом талисман лежит. Один, вот, фотографию тещи с собой возил. Пока, говорит, она у меня в самолете, ни один черт со мной связываться не станет - побоится. И, точно, долетал до пенсии без единой аварии.
  - А ты заметил, Анютов, что в полку нет 13-го самолета? - поддержал Панина Дед. - Идет 12-ый, а потом сразу 14-ый. А попробуй-ка на полетах у летчика поинтересоваться последний ли у него сегодня вылет. Он тут же на тебе посмотрит, как на врага народа и скажет, что этот у него вылет - крайний, а не последний.
  На посадку заходил какой-то самолет. Панин, приглядевшись к бортовому номеру, хлопнул меня по плечу:
  - Сашок, это кажись твоя 20-ка. Все, кончайте лясы точить, панове. Пошли, продолжаем работать.
  Мы отправились назад, но по дороге я продолжил приставать к своим товарищам с вопросами:
  - Сегодня наши целый день с ракетами на полигон ходили? Кто-нибудь знает, какие результаты?
  - Какие там результаты! Смеешься? - посмотрел на меня, как на идиота Борзоконь. - Ты же видел, как эти ракеты пускать. Летчик еще кнопку не нажал, а уже полные штаны удовольствия. В таких условиях если он не то чтобы в мишень, а хотя бы в полигон ракетой попадет, ему уже Героя Союза давать можно.
  - А вообще, как учения проходят? - поинтересовался я.
  - Молчат летчики, как воды в рот набрали. Шушукаются только между собой. Видать хвастаться нечем, - предположил капитан.
  - Я слышал, вчера им перехватчики здорово врезали, когда наши пытались к объекту 'противника' прорваться, - поделился информацией Панин. - Там, говорят, такие маты в эфире стояли, что просто уши заворачивались. Наши шли звеном во главе с комэском. Попытались проскочить на сверхмалой, чуть ли не ниже верхушек деревьев, так их и там истребители достали. Один из них к Паханову так близко подошел, что едва не столкнулись. Когда Пахан, прилетел назад, так своим шлемом от злости об бетонку шарахнул, что чуть не разбил вдребезги. А перехватчика, вроде бы, потом спрашивают, мол, зачем хулиганил, так близко подлетал к 'противнику'? Ведь можно же было издалека его заснять. А тот отвечает: я прошлый раз на учениях такую фотографию уже привозил. Так мне сказали, что далеко очень - не попал. Вот в этот раз я и решил так заснять, чтобы у 'противника' рожу было видно. Что б уж точно не отперся, будто бы его не догнали!
  Посмеявшись, я продолжил расспросы:
  - А все-таки, зачем эти учения? Какая у них цель, какие задачи? А то мы, я имею в виду техническую часть эскадрильи, ничего не знаем, как котята слепые.
  Капитан удивленно посмотрел на меня и поинтересовался:
  - А тебе не один хрен? Много будешь знать - спать плохо станешь.
  Теперь пришла моя очередь удивляться:
  - Как это? Ведь когда каждый, от рядового до генерала, хорошо понимает задачу, стоящую перед подразделением, тогда он лучше, более инициативно работает. Потому что понимает, что от его личных усилий и от его вклада в общую копилку зависит успех всей операции, а может быть и победа!
  - Если рядовой на войне будет понимать задачу всей операции, на уровне генерала, тогда он может просто не согласиться с той ролью, которую ему отводят, и вообще не пойдет в атаку. Вряд ли кому-нибудь понравится такое планирование: одному - ордена, другим - дырка в голове, - Борзоконь горько усмехнулся. - Поэтому тебе командиры и не рассказывают ничего. Не хотят, чтобы ты догадался, что во время войны с тобой будет.
  - Постойте, но ведь есть же уставы, есть наставления. Есть заранее разработанная тактика для действий полка в случае войны.
  - Есть, все у них есть. И стратегия и тактика, - вмешался в разговор старший техник. Внезапно глаза его зло блеснули, и он досадливо махнул рукой. - Если хотя бы один самолет полка в военное время к объекту противника прорвется и ядерный боеприпас сбросит, то считай, полк свою задачу выполнил и полег геройски не зря! Вот тебе и вся тактика!
  Разговоры прекратились, мы брели, думая каждый о своем. Я представил себе, что началась война. Мы выпустили одноразовых летчиков в последний полет. После взлета машин одноразовые техники разбрелись по аэродрому, в ожидании ответного ракетно-ядерного удара. И тот естественно не заставил себя долго ждать. В это время в небе парит одинокий самолетик. В его кабине - Паханов. Это то, что осталось от нашего полка после прорыва ПВО противника, где-нибудь в Западной Германии. Возвращаться комэску некуда - нашего аэродрома больше не существует. Паханов летает, пока не выработалось горючее, потом катапультируется. Катапультируется и не знает, что прямо под ним очаг химического заражения. И что там его уже поджидает большой и очень пушистый северный зверек. Вот так то, товарищ подполковник, надо было тренироваться надевать противогаз и ОЗК, пока была возможность!
  
  Подойдя к своему самолету, я решил осмотреть кабину, но возле стремянки столкнулся нос к носу с главным радистом эскадрильи - Якимявичусом. Примерно с минуту мы с ним препирались, кому первому работать в кабине. Спор быстро перешел на повышенные тона. Дело уже почти доходило до драки, когда рядом с нами появился вездесущий Панин. Тезка мягко взял меня за рукав и отвел в сторону. Якимявичус с видом победителя полез наверх по стремянке.
  - Санек, - начал старший техник, заглядывая мне в глаза. - Слушай меня внимательно. Никогда не трогай радистов. Понял?
  - Да ладно тебе, - я окинул взглядом худого низкорослого Витаса и иронически поинтересовался. - Ты что же думаешь, я его испугался?
  - Ничего я не думаю, - отрубил Панин, потом, немного помолчав, спросил: - У тебя дети то есть?
  - Нет, - удивился я неожиданному вопросу.
  - Тем более, не трогай!
  - Ничего не понимаю? А при чем здесь это?
  - Вот сейчас радист сидит в кабине, - терпеливо, как ребенку начал объяснять Панин. - А ты знаешь, что он там делает?
  - Нет, не знаешь, - не дожидаясь моего ответа, Сашка ткнул в каплеобразный нарост в передней части самолета, выкрашенный серой краской. - А вот это что такое, ты знаешь?
  Я кивнул головой. Это был излучатель аппаратуры радиоэлектронной борьбы, или попросту РЭБ, предназначенный для глушения связи противника и установки помех для его локатора и прицела.
  - Так вот, - продолжил Панин. - Естественно, этот излучатель направленного действия - на того, кто сидит в кабине не действует. Работает он бесшумно, никто его не видит и не слышит, а мощность у него о-го-го! - Сашка развел руками, словно бы показывая что-то очень большое. - В общем, если РЭБ излучатель несколько минут поработает, пока ты внизу под самолетом крутишься, то детей у тебя никогда не будет. И самое главное, ни один врач не определит причину. Понял теперь, почему с радистами лучше не связываться?
  В это время к нам подошли Борзоконь с Петровым.
  - Да уж эти радисты. Это такие выдумщики, - начал капитан, услышав концовку разговора. - Аналогичный случай, - затянул он знакомую песню, как, обычно ставя ударение на букве 'а' во втором слове, - произошел в одном из гарнизонов Подмосковья. Служил там один радист, и была у него автомашина 'Запорожец'. Водил он лихо, никогда ограничений скорости не соблюдал, поэтому постоянно получал штрафы. И вот однажды ему это порядком надоело, и мужик решил с этим покончить раз и навсегда. Думал-думал, и придумал. Свистнул на аэродроме аппаратуру оповещения об облучении и четыре датчика к ней. Поставил на приборной панели своей машины индикатор облучения, а датчики установил на передний и задний бампера, по два на каждый.
  Мы с интересом слушали. Индикатор облучения представлял собой небольшой приборчик, в виде контура самолетика с лампочками вокруг. Когда локатор вражеского самолета или ракеты начинал свою работу, то одна из лампочек загоралась, предупреждая об облучении и показывая с какой стороны, происходит атака.
  - Теперь, - продолжал Дед, - как гаишник не прячется, но только ему стоит свой радар на 'Запор' навести, индикатор в кабине тут же начинает мигать, водитель тормозит и милиция остается ни с чем.
  Капитан подождал, пока мы закончим смеяться, и поднял указательный палец вверх:
  - Но это еще не все. Однажды ехал тот мужик с нормальной скоростью и вдруг индикатор сработал. Ну, ему что, у него то все в порядке. Едет дальше. Тут его останавливают и показывают радар. А там - скорость на 20 километров выше положенной. Радист естественно понимает, что его накалывают, и начинает спорить. Спорил-спорил, но когда ему сказали, что права не отдадут, решил не связываться и дать взятку. Короче, отпустили его гаишники, но обиделся он на них сильно, и решил наказать. Спер на службе аппаратуру РЭБ и поставил ее у себя в багажнике. Так, как у 'Запора' багажник впереди, то получилось классно. Теперь, как только индикатор в машине замигает, офицер вместо того, чтобы жать на тормоз, просто включает РЭБ на полную катушку. После чего спокойно проезжает мимо поста ГАИ, со злорадством наблюдая, как мусора недоуменно трясут ни с того ни с сего сдохший радар. При этом аппаратуру свою старается не отключать как можно дольше, потому что гаишники не должны оставлять после себя потомства!
  Мы согнулись пополам от смеха. Не смеялся только один Панин. Я еще никогда не видел его таким - усталым и озабоченным.
  - Дед, кончай байки травить, - прекратил он наше веселье. - Вон летчик на твой аэроплан пришел. Иди заводи.
  - О, вспомнил! - воскликнул вдруг Петров. - Анекдот вспомнил. Рассказать? - и, не дожидаясь нашего согласия, начал: - В понедельник утром техник кричит летчику: - Наливай! То есть - раздавай! В смысле - раздевайся! Тьфу, черт - заводи!
  - Сам что ли сочинил про свою жизнь? - грустно поинтересовался Панин.
  - А тебе бугор, только бы человеку в душу плюнуть! - обиделся Женька.
  - Извини, я не хотел. Что-то башка разболелась. Ну, хорош, хорош. Все, по местам.
  Возле самолета их ждал лейтенант Луговой, пританцовывая от нетерпения. Увидев подходящих к нему техников, он показал циферблат своих часов, намекая, что спешит:
  - Мужики, давайте быстрее. Я опаздываю.
  - Кто понял жизнь, тот не торопится, - философски заметил капитан.
  - Хорошо вам говорить, - летчик занервничал еще больше. - Я иду в паре с самом комэском. Он нам всем тогда покажет, что такое жизнь! И тем, кто понял и тем, кто еще нет.
  Луговой полез по стремянке наверх, Борзоконь вслед за ним. Панин взял ЖПС и стал расписываться. Упоминание о комэске, невольно вернуло его назад к своим проблемам.
  
  Брак Панина опять находился на грани краха так же, как несколько лет назад на Новой Земле. Во время службы в Польше Тамара немного успокоилась. Она была занята какими-то бесконечными махинациями: покупала ковры, хрусталь, косметику, потом переправляла все это своим родственникам. Сашке вся эта кутерьма страшно не нравилась, но он старался лишний раз не трогать жену.
  Все круто изменилось, после перевода в Эстонию. Коммерция прекратилась, и у Тамары появилось много свободного времени. В семье опять начались бесконечные скандалы. На этот раз поводом для них было отсутствие карьерного роста у Панина. Мол, столько лет уже в армии, а все еще старший лейтенант.
  Проблема заключалась в том, что двигаться по служебной лестнице могли только те офицеры, которые заканчивали высшие военные училища. Тех же, кто имел диплом среднего, как Панин или Борзоконь, ждала судьба выйти на пенсию капитаном. Впрочем, возможность получить высшее образование имелась - поступить в военную Академию.
  Конечно, для этого претендент должен сдавать вступительные экзамены и выдержать конкурс, иногда довольно серьезный, но сначала нужно было получить разрешение своего командира на поступление. Этот самый первый шаг для многих оказывался и последним. Авиатехников хронически не хватало (именно поэтому в полку 25-30 процентов этих должностей занимали офицеры-двухгодичники). Те же, что имелись в наличии, очень быстро не выдерживали собачьей работы и при малейшей возможности старались перейти на какие-то менее ответственные и более чистые должности. Желательно под крышей и в теплом помещении.
  Учеба в академии являлась, как раз одной из таких возможностей, поэтому от желающих поступать не было отбоя. Теперь, поставьте себя на место командира эскадрильи. Если ты имеешь возможность отпустить на учебу одного человека в год, кому ты охотнее всего подпишешь рапорт? Догадались? Правильно. Скорее всего, комэск постарается избавиться от лодырей, тупиц и нарушителей дисциплины. А если ты хороший офицер и специалист, то кто же тебя отпустит? Такие и здесь нужны. Поэтому, кругом и вперед на стоянку - крепить обороноспособность Родины!
  Даже если командир пожалеет кого-то лично, то все равно он должен согласовывать свое решение с инженером эскадрильи, так как речь шла об инженерно-техническом составе. Конечно, Паханов мог принять волевое решение, но тогда бы конфликт с Тихоном становился практически неизбежным. А зачем комэску ссориться с инженером из-за какого-то технарюги? Не будет он никогда этого делать. Ведь и от инженера во многом зависит, сколько будут летать летчики его эскадрильи, налетают ли нужное количество часов, подтвердят ли своей класс. Да и такая приятная и нужная в хозяйстве вещь, как технический спирт, тоже через инженера приплывает. Радиостанции дальней связи, для охлаждения которых, этот спирт предназначался, включались в полете лишь кратковременно, однако по бумагам выходило, что они работали часами. Соответственно этому времени работы и списывалось солидное количество спирта.
  Так что Панину не повезло, потому, что он был не просто хорошим специалистом и командиром, а одним из лучших в полку. И, самое страшное заключалось в том, что вряд ли он смог поменяться, даже если бы захотел.
  Несколько лет подряд, с самого приезда из Польши, офицер бомбардировал командование рапортами с просьбой отпустить его на учебу, но каждый раз они возвращались к нему с резолюцией - 'отказать!'. В этом году Сашка достиг предельного возраста для академии, и Тамара опять предъявила ему ультиматум: либо он поступает, либо она забирает ребенка, уезжает и подает на развод.
  Развода Сашка не боялся. Он и сам последнее время частенько задумывался, почему все еще живет с этой жадной и крикливой бабой. Но сын... Что ему придется расстаться с сыном, было даже трудно представить.
  Час назад Панин подошел к Паханову и поинтересовался судьбой своего очередного рапорта. Комэск снова отказал. Однако в конце намекнул, что ему, в общем, все равно, но инженер - против. Сашка знал: и Паханов и Тихонов прекрасно осведомлены, что для него это последний шанс. Он вернулся на стоянку. Это был конец! Может быть не всей жизни, но семейной, точно.
  
  Панин пришел в себя. Уже добрых пять минут он смотрел отсутствующим взглядом в открытый журнал подготовки самолета. Старший техник тряхнул головой, захлопнул ЖПС и огляделся вокруг. Луговой уже сидел в кабине, фонарь был закрыт. Дед подключился к внутренней связи, готовый к запуску. Запустился двигатель. Панин по привычке смотрел за выпуском самолета, но мысли его все время возвращались в ту же самую колею:
  'Да черт с ней, пусть разводится, но ребенка я ей не отдам! Пусть делает, что хочет, пусть катится на все четыре стороны. Только без ребенка!'
  Двигатель между тем вышел на рабочие обороты. Поползли вперед крылья и установились во взлетное положение. Пробуя ручку управления, летчик покачал стабилизаторами. Выдвинулись и снова убрались на место закрылки. Проводилась стандартная проверка всех систем перед вылетом. Панин смотрел прямо перед собой, но ничего не видел.
  'Вот же сволочи! Стараешься, вкалываешь, а как тебе что-нибудь надо, то посылают на три буквы. Ну что мне запить или морду кому-нибудь нужно было набить, чтобы послали учиться?! Когда два года назад на учениях в полевых условия движок поменяли за ночь... Как тогда Тихон просил: - Панин, помоги. На тебя вся надежда! Помог, ядрена вошь! Получай теперь благодарность'.
  Сашка вздрогнул и очнулся. Он внезапно заметил подозрительную каплю на двигательных лючках. Панин подошел поближе, смазал каплю пальцем и понюхал. На ее месте тут же возникла новая. Подбежал Борзоконь, волоча за собой длинный черный шнур переговорного устройства. Он присел на корточки рядом со старшим техником и прокричал, стараясь перекрыть шум двигателя:
  - Керосин?
  - Похоже, - проорал ему в ответ Панин. - Открывай лючки. Сейчас посмотрим, что там течет.
  Капитан проверил карманы.
  - Отвертка осталась в инструментальном ящике, - он показал на выкрашенный серой краской ящик, который лежал по другую сторону от самолета. - Сейчас схожу, принесу.
  - Не надо, - остановил его Панин. - Будь на связи с летчиком, я сам принесу. Скажи Луговому, чтобы он там газку добавил. Если где-то течет, то сразу увидим.
  Дед встал и пошел от хвоста самолета по направлению к кабине, на ходу переговариваясь с летчиком. Панин направился в противоположную сторону, не в силах избавиться от своих сумбурных мыслей:
  'Что это? Может быть топливный насос? Сейчас посмотрим... Нет, надо разводиться! Сколько можно. Говорят, Ирка Игумнова так и не вышла замуж. Да и беременной не была никогда. А что если... Хоть бы не насос. Сейчас мудохаться с ним! Как некстати... Ну, Тихон, я тебе это припомню. Нужно уходить с эскадры! По любому, уходить... Так, куда я иду? Ах, да отвертка... Мне нужно взять отвертку. Сейчас... Что это?!!!'
  
  Борзоконь, стоя под кабиной самолета, дал летчику команду увеличить обороты двигателя. Двигатель взревел, как вырвавшийся на свободу зверь. МиГ подался вперед, словно собираясь взлететь, но уперся в стояночные колодки.
  Убедившись, что все в порядке, капитан повернулся к хвостовой части самолета, посмотреть принес ли Панин отвертку и остолбенел от ужаса. На его глазах, Сашка совершил то, что никогда бы не сделал даже молодой техник. Вместо того чтобы нагнуться и пролезть под фюзеляжем, оказавшись на противоположной стороне, где лежал инструментальный ящик, он, с отсутствующим, как у зомби лицом, начал обходить самолет сзади.
  - Глуши движок!!! - изо всех сил заорал летчику капитан, но было уже поздно.
  Мощная реактивная струя сбила Панина с ног, подняла в воздух и потащила, переворачивая его с ног на голову, в конце кинув на газоотбойник.
  Борзоконь вырвал шнур внутренней связи из гнезд шлемофона и кинулся к лежащему без движения телу. Уже на ходу он услышал, как за его спиной смолк двигатель самолета. Возле Панина собирались техники, потрясенные случившимся.
  - Скорую, быстро! Кто-нибудь! - крикнул Дед.
  Кто-то побежал к телефону. Подошел белый, как мел Луговой.
  - Я же не мог его видеть, - оправдывался летчик. - Я не хотел... Я просто не видел и движок сразу же заглушил, как сказали.
  Сашка продолжал лежать неподвижно, привалившись к ржавым металлическим листам аэродромного газоотбойника. Сквозь зеленую ткань его шлемофона, начало проступать темное пятно, которое быстро увеличивалось в размерах. Борзоконь присел на корточки и легонько потряс Панина за рукав.
  Лежащий вздрогнул, его глаза медленно открылись. Оглядев склонившихся над ним людей мутным взглядом, Сашка внезапно вскочил на ноги и закричал:
  - Что суки, толпой на одного! За что бьете? Боюсь, думаете? Давай подходи, я вас сейчас зубами грызть буду!
  Он резко сорвал с головы шлемофон, с силой кинул его об землю и тут же со стоном осел на бетонку, потеряв сознание. Теперь все увидели, что левая половина его головы представляла собой сплошное кровавое желто-коричневое месиво, из которого торчали ослепительно белые обломки костей. Не сдерживаемая больше шлемофоном, кровь полилась свободным потоком, несколькими ручейками стекая на пыльную рулежку.
  Суровые, многое повидавшие в жизни мужики уставились в землю, избегая встречаться взглядом друг с другом. Они словно боялись, что кто-то сможет по глазам прочитать их мысли. А мысли эти сейчас у всех были одинаковые. Подъехала машина скорой помощи.
  
  Панин так больше и не пришел в сознание, хотя жил еще почти четыре дня. Один за другим отказывали отбитые внутренние органы, и только сердце, глупое молодое сердце продолжало биться, как будто на что-то надеясь. Наконец затихло и оно.
  В актовом зале дурасовского гарнизонного клуба было немноголюдно - почти, что одни авиатехники. Из летчиков присутствовали только те, кто по своей должности обязан, находиться здесь - комэск Паханов и замполит Гундосиков. На знакомой сцене под портретом Ленина стоял стол, а на нем простенький деревянный гроб, обтянутый красным крепом. В нем лежал наш бывший старший техник. Был Панин в парадной форме. Чтобы скрыть ужасные травмы, его голову обмотали белыми бинтами, а сверху нахлобучили фуражку, видимо самого большого размера, который только удалось найти на складе. Фуражка была настолько велика Сашке, что ее козырек закрывал не только лоб, но и глаза покойника и даже часть носа. Я смотрел на него и не мог отделаться от ощущения, что Панин едва заметно улыбается. И от этого становилось еще страшнее.
  Офицеры стояли вдоль стен зала, храня напряженное молчание. Лишь только иногда кто-то осторожно покашливал в кулак. Никакого официоза или торжественности. Большинство присутствующих было в зеленой повседневной форме, а некоторые даже в технической.
  Над гробом склонилась Сашкина мать в черном платке, рядом с ней - отец. Чуть поодаль стояла вдова, держа за руку четырехлетнего сынишку.
  По лицу Тамары волнами пробегали то растерянность, то раздражение. Казалось, она думала: 'Что, Панин, свалил? Всю жизнь свою прошутил, проприкалывался и свалил также легко, как жил. Ты даже сейчас, как будто смеешься надо мной. Опять тебе ничего не нужно. А мне то теперь куда, одной с ребенком на руках?'
  Временами она приходила в себя, кидала быстрый взгляд по сторонам и тут же начинала протирать сухие глаза платочком, который держала в руках. Ее сынишка непоседливо крутился на месте, и все время дергал мать за руку:
  - Мама, мама, ну когда мы поедем хоронить папу? Я устал, поедем быстрее хоронить папу.
  Сашкина мать обнимала лежащее в гробу тело обеими руками и уже не плакала, а просто тихонько выла. Она все время пыталась поцеловать сына в лоб, но этому мешал козырек огромной фуражки. Тогда женщина целовала его в щеки и губы. Рядом стоял неловко переминающийся с ноги на ногу отец. Он был одет в старенький пиджачок и брюки, заправленные в офицерские сапоги, наверняка подаренные ему сыном. В заскорузлых крестьянских пальцах родитель мял потертую кепчонку с пришитой на макушке пуговичкой.
  Дверь в зал приоткрылась, и в помещение вошел Птицын. Быстро оценив обстановку, он подошел к отцу и попросил увести мать - пора было выносить тело. Отец подошел к распластавшейся на теле сына жене и что-то шепнул ей, однако та даже не пошевелись. Тогда муж бережно взял ее за плечи и попытался отвести от гроба.
  - Нет! - внезапно на весь зал заголосила она. - Не отдам! Сынок, ну скажи хоть что-нибудь!
  Панин-старший беспомощно огляделся по сторонам, не зная, что ему теперь делать и вдруг закрыл своей кепчонкой лицо и отвернулся. Плечи его мелко вздрагивали.
  По моим глазам, словно кто-то провел наждачной бумагой. Чтобы никто не видел, что со мной происходит, я тихонько, прячась за спины товарищей, выскользнул на улицу.
  
  Стоял чудесный летний день. Ласково пригревало солнышко. Со всех сторон звенел многоголосый хор птиц. Асфальтовую дорожку, ведущую к клубу, пересекал муравьиный маршрут, по которому весело бежали в обе стороны тысячи насекомых. Я вздрогнул. Все было точно так же, как в тот день, когда застрелился рядовой Балоян.
  В какой-то книжке автор написал, что когда хоронили главного героя, шел проливной дождь. Будто бы сама природа вместе с людьми оплакивала его. Так, может быть, для военных у природы существует другой ритуал, и они должны умирать в те дни, когда особенно хочется жить? Или все это ерунда и природе на самом деле просто плевать на наших героев, как главных, так и второстепенных?
  Возле входа в клуб стоял тягач. Из его кузова двое солдат, под руководством прапорщика из ТЭЧ, выгружали большой деревянный ящик. Ящик был с ручками по бокам и трафаретными черными надписями: 'Верх' и 'Не кантовать'. Один из бойцов неловко подставил руку, и ящик с грохотом полетел вниз на землю. С него слетела крышка и оттуда выпал другой, металлический, вложенный в деревянный, как матрешка.
  - Ты что, муфлон безрукий! - заорал на солдата прапорщик. - Лучше бы тебя в детстве мамка подушкой удавила. Чего стоишь, рот раззявил? Поднимай, давай!
  Бойцы нагнулись и стали засовывать один ящик в другой.
  Я догадался. Этот второй был цинковым. Потом его запаяют в ТЭЧ и в нем отправят Панина на родину в Свердловскую область. Точнее, уже не Панина, а безымянный 'груз-200'. Это страшное слово я услышал первый раз полгода назад, когда в Дурасовке сел грузовой борт из Афгана. Был он, как и положено, бело-голубым, но все почему-то называли его странным именем - 'черный тюльпан'. Он привез тогда родителям, призванных из Эстонии воинов-интернационалистов. В точно таких же ящиках.
  Вот так и с тобой, Сашок. Привезут тебя в родную деревню - соберутся, похоронят, помянут. Потом похмелятся и помянут снова. А дальше уже будут пить просто так. И будешь ты лежать под скромным обелиском с красной звездочкой на верхушке. Лежать, пока все про тебя забудут, кроме родителей, конечно. Впрочем, сколько им той жизни осталось. А после их смерти начнет твоя могилка зарастать травой, как будто тебя никогда и не было. И пусть погиб ты не геройски, но жизнью своей заслужил, чтобы о тебе помнили люди.
  Конечно, если бы ты был летчиком, то наверняка нашелся какой-нибудь журналист, который написал заметку хотя бы в местную газету. Но при твоей скромной профессии, даже это слишком большая роскошь. Вот про летчиков написаны горы книг, сняты сотни кинофильмов, а кто хоть что-нибудь знает про авиатехников? Найдется когда-нибудь хоть один человек, который напишет книгу, посвященную вам?
  Я внезапно разозлился. Нельзя допустить, чтобы вот так просто забыли Сашку Панина! Его и тысячи таких, как он. Всех вас - сгоревших в тягачах, разорванных в клочья взрывами боеприпасов, заливших своей кровью аэродромную бетонку. Вас - переломанных и искалеченных из-за идиотских приказов, извечного бардака, преступной спешки и неисправного оборудования. Вас - потерявших свое здоровье на сотнях безымянных стоянок и ЦЗ по всему Союзу и за его пределами. Всех вас - техноту!
  Не жди, пока кто-то напишет такую книгу. Сделай это сам. Чего бы это тебе ни стоило, сколько бы сил и времени ни отняло. Ты должен, ты просто обязан это сделать! И пусть она не станет шедевром, зато вы, мужики, будете там, как живые!
  
  
  * * *
  
  
  Поползшие по гарнизону с начала весны слухи, что наш полк собираются перебросить куда-то на Украину, в июле приобрели вполне реальное очертание. До личного состава, наконец, довели новое место базирования. Им оказался аэродром Отстойное под Кировоградом.
  В связи с перебазированием, Шувалов решил взять отпуск, чтобы навестить родителей. Несмотря на то, что техническому составу было сложно уйти на отдых в то время года, когда на улице стояла теплая погода, его отпустили без звука. Даже как-то подозрительно легко.
  Быстро пролетело отпускное время. Шувалов вернулся назад в гарнизон ранним утром и целый день мечтал, когда же, наконец, сможет увидеть Наташу, по которой смертельно соскучился. Однако в конце дня на пути к цели встало неожиданное препятствие - его вызывал к себе Птицын. Гадая, зачем он мог понадобиться замполиту, техник переступил порог кабинета.
  - Товарищ подполковник, старший лейтенант Шувалов по вашему приказанию прибыл, - Славка резким отработанным движением отдал честь и замер посередине комнаты в ожидании.
  - Присаживайся, Шувалов, - Птицын показал на стул. - Разговор у нас с тобой предстоит серьезный, не как замкомандира полка по политической части и старшего техника, а как коммуниста и молодого, а все-таки, тоже коммуниста.
  Славка сел и вопросительно посмотрел на замполита. Подполковник провел ладонью по поверхности своего стола, как будто смахивал с нее невидимые крошки и сразу перешел к сути дела:
  - Так, что Шувалов, расскажи мне, до каких пор ты в гарнизоне будешь аморалку разводить? - видно было, что Дятел настроен решительно и не собирался долго ходить вокруг, да около.
  Техник внутренне собрался, сообразив, о чем пойдет речь и, тем не менее, уточнил:
  - Простите, товарищ подполковник. Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.
  - Не понимаешь?! - голос партработника окреп и перешел на высокие ноты. - Я тебе сейчас объясню. Так, объясню - мало не покажется! Ты когда прекратишь свои шашни с Яковлевой?
  - Это не 'шашни', товарищ подполковник. Я жениться собираюсь.
  - Еще лучше придумал! Так, хоть дело мужское было, любому понятное. Я тоже когда-то в молодости... Ну, не важно. А ты теперь что ж, пользуясь официальными отношениями, все с головы на ноги перевернуть хочешь? Да как ты можешь! Это же вдова героя, соображаешь ты своей башкой? Слезы еще обсохнуть не успели... Траур, понимаешь. Опять же пацан малолетний остался. Ты думаешь, нас в дивизии за это по головке погладят? Нехорошо, это товарищ старший лейтенант, некрасиво. Нужно больше проявлять политической зрелости.
  - Мне кажется, это только ваше мнение, товарищ подполковник.
  Птицын стукнул кулаком по столу:
  - Мнение?! Я здесь затем и сижу, чтобы люди ко мне приходили со своим мнением, а уходили с правильным. Немедленно прекратить любые сношения с гражданкой Яковлевой! Во всех, даже самых невинных положениях. Иначе, партбилет на стол положишь! Тебе ясно, Шувалов?
  - Так точно, ясно. Но обещать ничего не могу. Разрешите идти? - Славка встал.
  - Вот, значит, ты, как заговорил, - замполит внезапно успокоился и хитро улыбнулся. - Ладно, иди. Теперь уже и без твоей помощи обойдемся.
  
  Дверь открыла сама Наташа. Они тут же обнялись и застыли молча, прижавшись друг к другу. 'Боже, до чего хорошо', - думал Славка. - 'Я никогда, никогда не оставлю тебя, чем бы мне это не грозило. И плевать мне на Дятла!'.
  Неприятный осадок после разговора с замполитом начал постепенно улетучиваться. Внезапно, он почувствовал влагу на своей ладони, которой прижимал лицо Наташи к своему плечу. Шувалов отстранил девушку от себя. Глаза ее были полны слез.
  - Что случилось? Ты не рада моему приезду?
  - Рада.... Только, знаешь...
  - Что? - не понял Славка и машинально обвел глазами комнату.
  Только теперь он заметил - в квартире царил полный кавардак. На полу стояли какие-то ящики и чемоданы, валялись обрывки газет, на стенах яркими пятнами выделялись невыгоревшие на солнце обои, в тех местах, где раньше стояла мебель.
  - Что происходит? - изумился офицер.
  - Разве ты еще не понял? Я уезжаю, - Наташа мягко высвободилась из рук Шувалова и села на стул, прижимая к глазам какую-то тряпицу.
  - Уезжаешь? Куда?
  - К родителям в Ленинград.
  - Но, почему?!
  - Так будет лучше для всех. Все равно нам здесь жить спокойно не дадут.
  - Ничего не понимаю! Что произошло, пока я был в отпуске?
  - Ничего особенного... Я всегда чувствовала, что это должно произойти, рано или поздно.
  - Так, что? Что?!
  - Я должна освободить эту квартиру до завтра. Ведь это служебная квартира. Билет на самолет уже куплен, - Наташа кивком подбородка указала на подоконник, где лежала узкая полоска бумаги. - Не надо было тебе приходить сегодня - не так было бы больно.
  Пораженный и все еще сомневающийся Шувалов взял билет в руки. Датой отлета значилось завтрашнее число.
  - Ты как-то сказал, что судьба сделала все для того, чтобы мы не встретились, но мы встретились. Теперь она исправляет свою ошибку, - грустно произнесла Наташа.
  Славка вспомнил прощальную ухмылку замполита и сразу все понял. Волна ярости захлестнула его:
  - Судьба?! Какая еще на хрен, судьба! Это - Птицын! Задушу гада! Своими руками задушу! Или застрелю! Пойду сейчас отберу пистолет у дежурного по части и застрелю!
  Он заметался по квартире, в бешенстве размахивая руками и опрокидывая чемоданы:
  - Нет, я не отпущу тебя! Чего бы мне это не стоило! Ты останешься здесь, со мной!
  Увидев, что все еще продолжает держать в руках злосчастный билет, Шувалов разорвал его на мелкие кусочки и подбросил их в воздух. В изумлении Наташа, которая даже перестала плакать, наблюдала, как бело-синие лоскутки, кружась, оседают на пол.
  - Что ты наделал, - печально сказала она, когда на пол упал последний кусочек. - Мне стоило такого труда достать билет. Тем более, что это совершенно бессмысленно. Если даже завтра я не улечу, через месяц ты поедешь на Украину. Нам все равно не быть вместе.
  - Я не хочу ничего слышать. Ты остаешься здесь! - решительно отрубил Славка.
  - Но я уже отправила контейнером свою мебель. Нам с Петькой даже не на чем спать.
  - Ничего, первое время проживем как-нибудь, а там поглядим.
  - Где же мы будем жить?
  Шувалов снова взорвался:
  - Все равно, где! Здесь, там! На квартире, в гостинице, хоть в заднице! Мне все равно. Я знаю только одно - я не отпущу тебя! Сиди здесь, никуда не выходи! Я сейчас что-нибудь придумаю.
  - Нет, нет! - Наташа кинулась наперерез и повисла у него на шее. - Я не отпущу тебя никуда в таком состоянии.
  Славка понял, она испугалась, что он натворит глупостей, и постарался взять себя в руки.
  - Не волнуйся, - Шувалов стал успокаивать женщину. - Все будет хорошо. Я скоро вернусь.
  - Не отпущу! - упорствовала Наташа. - Не отпущу, пока не скажешь, что пошутил насчет пистолета.
  - Пошутил, - подтвердил Славка уже практически совершенно спокойно. - Не бойся. Я не трону замполита. Обещаю.
  - Точно? - не отставала Наташа.
  - Точно! - сделав над собой усилие, усмехнулся Шувалов. - Ну что ты, как маленькая. Ты что думаешь, я из-за этой мрази в тюрьму хочу сесть? Глупее уже ничего не бывает!
  Наташа, как бы нехотя выпустила Славку из своих объятий. Потом медленно провела ладонью по рукаву его кителя, закрыла глаза рукой и отвернулась, словно попрощалась навсегда.
  - Иди, - сказала она глухо.
  Шувалов быстро, пока Наташа не передумала, выскочил из квартиры.
  Сбегая вниз по ступеням, офицер бросил взгляд на металлические прутья перил лестницы. Он присел, взялся руками за два соседних прута и с силой потянул их в стороны. Физическое усилие помогло выпустить остатки пара. Почти успокоившись, он продолжил свой путь, оставляя за собой в перилах огромную дыру, образованную согнутыми прутьями. В нее теперь вполне могла бы влезть голова Птицына, даже не снимая фуражки.
  Выскочив из подъезда на улицу, Славка остановился, внезапно осознав, что не знает, что теперь делать. Он медленно двинулся вдоль дороги. 'Где же выход? Где же выход?', - билась в голове одна мысль. - 'Господи, если ты есть, помоги мне! Может быть, я - плохой человек. Может быть, я не заслуживаю счастья. Накажи меня, как угодно, но, пожалуйста, не отнимай у меня последнего! Подскажи, что мне делать'.
  Неожиданно рядом с ним остановился мотоцикл с коляской. На мотоцикле восседал Рекун в летной куртке без знаков различия.
  - Шувалов, может подвести? - предложил особист.
  Славка очнулся и отрицательно помотал головой:
  - Спасибо, товарищ майор. Не думаю, что нам в одну сторону.
  - Как знать, как знать. Все равно я собирался с тобой повидаться, а тут по дороге бы и поговорили о делах наших старых.
  - Я уже вам все давно рассказал по тому делу. Больше мне добавить нечего.
  - Мне кажется, появились новые обстоятельства. Ох, старлей, ты, что же выходит Яковлева, из-за бабы его приговорил?
  У Шувалова, в очередной раз за день, все поплыло перед глазами от бешенства. Хорошо понимая, с кем имеет дело, Славка изо всех сил прикусил губу. Резкая боль вернула ему самообладание. Почувствовав во рту соленый привкус, он ответил на обвинение, тщательно подбирая слова:
  - Извините, товарищ майор, но ваша информация не соответствует действительности.
  - А вот мои оперативные источники уверяют, что это так.
  - Пожалуйста, передайте вашим источникам, чтобы не вводили в заблуждение органы госбезопасности. До смерти Яковлева, я не был знаком с его женой. Если хоть один человек в полку видел меня разговаривающим с ней до того дня, когда произошла катастрофа, можете меня расстрелять без суда и следствия.
  Особист на секунду смутился, но тут же взял себя в руки:
  - Узнаем, проверим. Не волнуйся, у нас без суда и следствия никого не расстреливают. Здесь тебе не Америка. Но в любом случае, общаться нам с тобой Шувалов еще ни один раз придется, пока ты служишь в нашем гарнизоне. Ну, бывай. Пока...
  Рекун включил первую скорость, резко газанул и лихо, развернувшись на месте, исчез за поворотом.
  'Бога - нет!', - обреченно подумал Славка. - 'Права Наташа, все против нас. Бесполезно идти против судьбы. Лететь ей к родителям в Питер, а мне продолжать прогибаться под замполита и особиста. По крайней мере, до тех пор, пока я служу в этом гарнизоне.... В этом гарнизоне.... В этом гарнизоне!'.
  Решение, неожиданно пришедшее ему в голову, было таким простым, что он даже остановился на месте. Затем радостно присвистнул и бегом устремился в сторону гостиницы.
  
  Капитан Колесников - начальник ТЭЧ с удивлением увидел на пороге своей квартиры бывшего зама, с которым они не общались со времени столь памятной для них обоих аварии.
  - Можно войти? - прервал молчание нежданный гость.
  - А что у тебя ко мне? - после некоторой паузы, поинтересовался хозяин.
  - Дело.
  - Ну, хорошо, проходи.
  - Кто там пришел, Степа? - раздался из комнаты женский голос.
  - Это ко мне, Даша. Смотри телевизор, - ответил Колесников, потом обратился к Славке. - Пошли лучше на кухню.
  Они прошли на кухню и сели друг напротив друга. На капитане был тренировочный костюм и тапочки на босу ногу.
  - Слушаю, - капитан взял сигарету из пачки, лежащей на столе и открыл форточку.
  - Еще помнишь тот случай? - начал Шувалов.
  - Если ты пришел старое ворошить, так это зря.
  - Нет, я не за этим. Помнишь, тогда мы были друзьями?
  - Мне очень жаль, что так получилось, но я ничем не могу тебе помочь, - Колесников нервно мял в руках незажженную сигарету. Было видно, что этот разговор ему крайне неприятен, и он торопится, поскорее закончить его.
  Славка почувствовал, что очень скоро его аудиенция подойдет к концу, и решил брать быка за рога.
  - Можешь! - твердо сказал он.
  Хозяин вопросительно вскинул глаза на гостя.
  - Послушай, я хоть один раз о чем-нибудь тебя просил для себя лично?
  - Вроде, нет, - неуверенно протянул капитан.
  Славка достал потрепанный старый портфельчик, который стоял у него в ногах, открыл его и достал оттуда две бутылки коньяка. Это был неприкосновенный запас, который Абрек хранил на самый крайний случай. Теперь такой случай, кажется, настал.
  - Ух, ты! - восхитился Колесников, когда разглядел этикетки. - Армянский, ереванского разлива! Где достал?
  Его удивление объяснялось легко - такой коньяк был большим дефицитом в СССР. В ответ Славка лишь отмахнулся, показывая, что это сейчас совсем не важно.
  - Семеныч! Степа! - как когда-то давно, назвал по имени своего бывшего начальника Шувалов. - Помоги! Обложили, как волка. Если бы не крайняя нужда, не стал бы беспокоить. Последняя надежда на тебя.
  - А в чем дело то? Расскажи.
  - Так может, я, того... Разолью? Чтоб мне легче было рассказывать, а тебе слушать.
  В первом часу ночи друзья стояли на лестничной площадке перед дверью в квартиру, пьяно обнимаясь.
  - Вот же уроды! - хлопал капитан Славку по спине. - Уже и в постель чужую свой нос норовят засунуть. Ну, ничего, еще посмотрим, чей козырь сильнее. Раз вы - так... То тогда и мы тоже - так!
  - Спасибо тебе, Степан! Я - твой должник. До конца жизни водкой поить буду.
  - Погоди, не благодари. Я еще ничего не сделал, я только собираюсь. Может, еще не получится.
  - Что ты, при твоих то связях. Обязательно получится! Да все хочу тебя спросить: а что ты сам то до сих пор в этой дыре?
  - О, у меня вариант сложнее. Я ведь не просто перевестись хочу, а с повышением. Как говориться, место под солнцем я себе уже нашел. Теперь жду, когда оно освободится. А тебя, наверное, и равноценная должность устроит?
  - Равноценная..., - горько усмехнулся Шувалов. - Да я на простого техника согласен. На все, что хочешь!
  - Знаешь, Славка, - сказал Колесников неожиданно трезвым голосом. - Ты все-таки прости меня, растерялся я тогда. Да, и что уж врать - испугался. Одним словом - подставил тебя. Ты только не думай, что раз человек генеральский внук, то обязательно - паскуда.
  - Все, кончай. Проехали уже. Ты трем хорошим людям жизнь спасаешь. Побольше бы таких паскуд!
  Через месяц старший лейтенант Шувалов вместо Украины поехал к новому месту назначения - в группу советских войск в Германии, на равноценную должность. Вместе с ним ехала молодая жена и ребенок.
  
  
  * * *
  
  
  - Вика, открой! - Гулянюк колотил ладонью в дверь комнаты.
  - Пошел к черту! Нам не о чем больше разговаривать! - донеслось в ответ.
  - Вика, я хочу тебя видеть! - офицер продолжал стучать.
  - Отстань, я не одна, - прозвучало из-за двери.
  - Не ври. Я видел, как ты заходила. Я сейчас сломаю дверь!
  - Давай, попробуй. Будешь иметь дело с хозяйкой, а через нее и с Рекуном.
  Имя особиста подействовало на Адама отрезвляюще. Недовольно бурча, он поплелся назад к себе в комнату, где выпил еще несколько бутылок пива, после чего выбрался на свежий воздух.
  На улице стояла непроглядная темень. Гулянюк обошел гостиницу вокруг, выискивая взглядом Викино окно. Окно располагалось на последнем третьем этаже. Оно было открыто, и ночной ветер свободно играл белыми тюлевыми занавесками. Адам осмотрелся. Рядом ни высокого дерева, ни водосточной трубы. Абсолютно ничего, что могло бы помочь добраться до цели. Гулянюк выматерился с досады, но тут же хлопнул себя ладонью по лбу.
  Он вернулся в вестибюль, где стоял единственный в гостинице телефон. Никаких цифр для набора номера на телефоне не было. Адам снял трубку и прорычал в нее:
  - Станция, мне одиннадцатого.
  Под цифрой 'одиннадцать' на коммутаторе значился батальон обеспечения. Наконец, сквозь треск и хрипы в трубке раздался голос, как будто бы откуда-то с Дальнего Востока:
  - Одиннадцатый на связи.
  - Это старший лейтенант Гулянюк, - представился Адам. - Дежурного по батальону мне. Валентиныч, ты что ли? А чего тогда прикидываешься? Слушай, у меня к тебе пол-литровое дело. Да, пустяки для тебя. Можешь мне к гостинице пожарку подогнать? Прямо сейчас. Зачем? Да вот двери в комнату заклинило, а с администраторшей я в контрах. Хочу через окно влезть, чтобы все было по-тихому. Литр? Ты что Валентиныч, совсем сбрендил? Тут же на пять минут делов. А когда тебе в прошлом месяце понадобилась бомба для рыбалки? Вспомнил? Ну, то-то. Жду.
  Когда пожарная машина, наконец, подъехала, Адам предупредил водителя, чтобы все было сделано тихо, и даже для верности показал ему свой увесистый кулак. Солдат понял все сразу и, аккуратно лавируя в темноте между соснами, подогнал автомобиль к обратной стороне гостиницы. Гулянюк показал, к какому окну выдвигать лестницу, поплевал на ладони и полез наверх.
  
  Вика проснулась от какого-то непонятного шума. Шум шел со стороны окна - что-то громко ударило о металлический подоконник. Девушка открыла глаза и замерла от ужаса. В комнату через оконный проем влезал какой-то огромный зверь. Он ловко спрыгнул на пол и замер, видимо оглядываясь в темноте.
  - Помогите! - заверещала Вика.
  Это было ее ошибкой. Больше она не успела произнести ни слова. Животное мгновенно кинулось на звук и крепко зажало ей рот.
  От пришельца пахло пивом и оружейной смазкой. Девушка сразу успокоилась. Это были звери хитрые, но не опасные для жизни. В худшем случае поматросят, а потом все равно отпустят на все четыре стороны. Они только выглядели угрожающе, но на самом деле сами всего боялись. Поняв это, Вика уже безо всякого страха укусила державшую ее руку.
  - Ты что, с ума сошла?! - раздался из темноты знакомый голос. - Это же я.
  Пальцы мгновенно разжались, освободив девушке рот. Вика не замедлила этим воспользоваться:
  - Это ты с ума сошел! Я сейчас позову на помощь! - решительно пообещала она, почему-то переходя на шепот.
  - Дуреха, я же с честными намерениями. Ты же знаешь, что я люблю тебя!
  - Зато я тебя презираю! - голос девушки дрожал, то ли от злости, то ли от волнения. - Иди к своей Катьке!
  - Вичка, ну что ты? Я тебе все про Катьку наврал. Я на тебе жениться хочу.
  - Адам, опять врешь?
  - Честное слово - женюсь. Ну, поцелуй меня.
  - Не хочу. Пусти...
  Вика не договорила - Гулянюк зажал ей рот поцелуем. Вырвавшись из его объятий, девушка потребовала:
  - Правда, женишься? Клянись!
  - Клянусь!
  - Сильно клянись! Здоровьем своим!
  - Клянусь, - голос Адама звучал глухо. Вика почувствовала, что он избавляется от рубашки.
  - Нет, лучше здоровьем родителей и детей клянись!
  - У меня нет детей.
  - Тогда клянись здоровьем своих будущих!
  - Клянусь...
  - О-о-о! - Вика застонала и, обняв одной мужчину за шею, повалила его к себе на кровать. - Иди ко мне Адамчик! Любимый...
  
  Гулянюк лежал, навалившись на девушку всем весом своего огромного тела. Только по тяжелому дыханию можно было понять, что он до сих пор жив. Вика разглаживала на его лбу слипшиеся от пота волосы и нежно целовала в щеки, тихо нашептывая:
  - Так, что Адам, когда?
  - Что, когда? - любовник, наконец, пришел в себя и слегка пошевелился.
  - Свадьбу, когда сыграем?
  - Свадьбу..., - протянул Гулянюк и, облокотившись на локти, начал вставать. - А оно тебе надо? Смотри, как нам хорошо...
  Договорить он не успел. Острая коленка Вики с силой вонзилась ему прямо в расслабленную от удовольствия плоть.
  - Ой-е... Твою мать! - заорал Адам, корчась от боли. - Психичка! Я же пошутил...
  - Это я освободила тебя от клятвы про здоровье и будущих детей. Ни того, ни другого у тебя больше уже не будет! - злорадно прошипела девушка и резким толчком скинула мужчину с кровати на пол.
  
  
  * * *
  
  
  Электричка тронулась с места и стала быстро набирать скорость. За окном проплывал лесной эстонский пейзаж. Перед перебазированием на Украину мы решили в последний раз съездить в Таллин, в ресторан. Предвкушая предстоящее удовольствие, я и мои друзьями расположились в креслах, обтянутых коричневым кожзаменителем. На одном из кресел синей авторучкой по-русски для истории была зафиксирована дата, когда в этом поезде ехал Витя. На другом, краткая надпись по-эстонски уверяла, что Карин - женщина низких моральных устоев, не брезгующая случайными связями с мужчинами.
  Гусько посмотрел на надписи, потом откинулся на спинку сидения и сладко потянулся всем телом так, что хрустнули кости.
  - Эх, бабу бы сейчас! - мечтательно произнес он. - Как же все-таки несправедливо устроена жизнь.
  - Ты это о чем? - поинтересовался Алик.
  - Вот мне сейчас так хочется, что аж челюсти сводит! А какая-нибудь женщина сидит сейчас в этой электричке и страдает по той же самой причине. И мы о друг друге не знаем. Как там, в песенке из 'Иван Васильевич меняет профессию': 'С любовью встретиться задача трудная...'. Или как-то в этом духе... Так, где же справедливость, я вас спрашиваю?
  Эта простая мысль настолько поразила нас, что мы замолчали, задумавшись над несовершенством этого мира. Юра между тем привалился щекой к окну и закрыл глаза.
  - Раз уж такая нерпуха, чуваки, я лучше пока в астрале посижу, - широко зевая, сказал Гусько.
  - Давай, Юра. Надеюсь, что сегодня ты сможешь материализовать свой миллион, - пожелал ему удачи Алик.
  - Во, дает! - не выдержал я и повернулся к Сергею. - А что, Юра и в институте был так же озабочен половыми вопросами?
  - Спрашиваешь! - оживился Крохоборцев. - Еще как. Вот один раз с ним история приключилась в Куйбышеве. Юра рассказать? Не обидишься?
  Гусь молчал. Его лицо приобрело какое-то отстраненное выражение, как будто он смотрел внутрь самого себя.
  - Рассказывай, рассказывай! - одновременно откликнулись мы с Аликом.
  - Хорошо, - Кроха бросил мимолетный взгляд на Юру и резюмировал: - Молчание - знак согласия. Итак, слушайте.
  Как оказалось, история эта произошла в институте, когда группа, где вместе учились Юра и Сергей, отправилась на заводскую практику на один из авиационных заводов. Общежитие, в котором разместили студентов, находилось почти на другом конце города и чтобы добраться до работы практикантам приходилось каждый день подолгу трястись в переполненном трамвае. Кроме всего прочего, качество еды в заводской столовой оставляло желать лучшего. Через пару дней Гусько это до чертиков надоело, и он отправился на танцы в местный дом культуры, имея в голове четкий план действий.
  Поговорка: 'на ловца и зверь бежит', в этот раз нашла подтверждение практикой. На танцплощадке Юра познакомился с девушкой. Была она года на три старше нашего друга, да и красотой явно не блистала, однако, имела большое достоинство - одиноко проживала в собственном доме в деревушке прямо на границе Куйбышева. Причем, жилище ее находилось всего в десяти минутах ходьбы от авиазавода, где практиковались рижане. Последнее обстоятельство решило судьбу знакомства, и вскоре Гусько переехал к своей новой знакомой.
  Не последнюю роль в таком быстром развитии сюжета, несомненно, сыграла Юрина синяя авиационная форма с тремя желтыми нашивками на рукаве, по количеству законченных курсов. На вопрос девушки, которую звали Зиной, что означают нашивки, Гусь, не моргнув глазом, сказал, что это количество самолетов, которые он сбил во Вьетнаме. Потом скромно потупился и добавил, что это только его личные. Фактически их было больше, но остальные сбиты в групповом бою. Поэтому он попросил записать их на счет своего ведомого. Зину так поразило сказанное, что она даже не задумалась, в каком году та война закончилась. В противном случае легко бы выяснилось, что в это героическое время Юра мог сбить только крышку с горшка при неаккуратном с ним обращении.
  Так или иначе, Гусько зажил припеваючи, на всем домашнем, окруженный нежной Зининой заботой. Немного портило общую картину то, что девушка оказалась строгих патриархальных взглядов и категорически отказывалась без штампа в паспорте делить с Юрой не только стол, но и постель. Однако когда дело касалось халявы, мозг нашего друга начинал работать лучше, чем у Эйнштейна.
  'Нет вопросов', - сказал он, - 'жениться, так жениться. Только у нас, военных летчиков, нет паспортов. Я сейчас учусь в секретном специальном центре по переучиванию на новую технику, поэтому у меня спецудостоверение учебного образца'. С этими словами он показал Зине свой студенческий билет.
  На следующий день они под ручку вышли из дверей сельсовета. На последней странице Юриного студенческого билета стоял штампик о регистрации брака с гражданкой такой-то. Зина сияла от счастья. Теперь у Юры действительно начался медовый месяц и в прямом и в переносном смысле. Ему оставалось только зажмуривать глаза и не забывать похрюкивать от удовольствия. Все остальное делала за него Зина.
  Однако время шло, практика подходила к концу и, наконец, настала пора расставаться. Естественно, Гусь клятвенно обещал вызвать 'супругу' к себе, как только обустроится, а пока будет писать ей каждый день письма, полные боли разлуки.
  В день отъезда на вокзальном перроне Зина, обливаясь слезами, никак не могла расстаться с 'ветераном вьетнамской компании'. Гусько же напротив, старался свести проводы к минимуму и деловито ощупывал размер, завернутой в газету вареной курицы, которую девушка собрала ему в дорогу.
  После возвращения в Ригу, Юра сильно пожалел, что дал Зине свой почтовый адрес. Она забрасывала его письмами, настойчиво интересуясь, когда же 'муж' наконец заберет ее к себе. Чтобы ослабить бдительность девушки, Гусько время от времени отписывался, что, мол, все в порядке. Ему вот-вот должны выделить отдельную квартиру, нужно просто немного подождать.
  Все испортило Зинино нетерпение. Однажды она написала, что больше так не может, берет отпуск и приезжает. Юра впал в шоковое состояние. Нужно было что-то срочно предпринимать. Тогда он сел за стол, взял лист бумаги и левой рукой написал 'супруге' ответ, якобы от лица своих товарищей. Письмо с сожалением уведомляло, что Гусько Юрий Яковлевич неделю назад погиб при испытаниях нового самолета. Подробности происшедшего, а также место захоронения героя не могут быть раскрыты в связи с крайней секретностью проекта.
  Письма тут же прекратились. Юра, наконец, зажил спокойной жизнью и уже начал забывать эту историю. Но не тут то было!
  Его Зина работала пионервожатой. Однажды в ее школе состоялся тематический утренник на тему: 'В жизни всегда есть место подвигу', где девушка поведала детям про своего геройского мужа. Ее эмоциональный рассказ произвел на пионеров такое впечатление, что было принято единогласное решение назвать их пионерскую дружину Юриным именем. Теперь 'гуськовцы' могли свысока смотреть на своих сверстников из соседней школы, у которых дружина назвалась так же, как и тысячи дружин по всей стране - обыденным именем Павлика Морозова.
  Однако и этого Зине показалось мало. Она проявила невероятную настойчивость и по ее ходатайству именем Гусько также были названы одна из улиц ее родной деревни, местный колхоз и речной буксир.
  Не останавливаясь на достигнутом, на следующий год во время зимних каникул Зина организовала для отличников экскурсию 'По местам боевой славы' в город Ригу. Так как место захоронения Гусько оставалось неизвестным, дети во главе с пионервожатой явились в наш институт, чтобы получить хоть какую-нибудь зацепку.
  При встрече с деканом механического факультета Пауко, девушка не выдержала и горько посетовала, мол, как же вы допускаете, что у вас в мирное время гибнут люди!
  - Кто это у нас гибнет? - недоуменно поинтересовался декан. - Фамилия у него как?
  Когда он услышал фамилию, его чуть не хватил инфаркт. Немая сцена! Занавес! Как Юру после этого из института не турнули - это оставалось самой большой загадкой ХХ века.
  Последние слова Крохиного рассказа потонули в нашем оглушительном хохоте. Мы ржали на весь вагон, не обращая внимания на укоризненные взгляды эстонцев.
  - Вот же половой проходимец! Прости, меня господи, - вытирая слезы, произнес Алик, когда, наконец, получил возможность разговаривать.
  Несмотря на наш громкий смех, Юрины глаза оставались закрытыми, однако губы слегка дрогнули в самодовольной усмешке. Видимо рассказ все-таки просочился в астральные поля.
  Электричка тем временем начала плавно замедлять ход. Это был таллинский вокзал - конечная цель нашего путешествия. Мы вышли из вагона и смешались с разношерстной толпой.
  Путь до трамвайной остановки проходил через небольшой парк. Ничто не предвещало никаких неожиданностей, когда Юра вдруг подпрыгнул на месте и с криком: 'Мое!', кинулся к одной из скамеек. Я удивленно переглянулся со своими товарищами. Когда мы подошли поближе, то увидели, что под скамейкой темнеет какой-то прямоугольный предмет. Гусько стоял на коленях, невзирая на грязь, и пытался вытащить свою находку. В процессе с него слетели очки, но он, кажется, даже не заметил этого. Мы столпились вокруг и с интересом наблюдали за происходящим.
  Наконец, Юра извлек что-то из-под сидения скамейки. Это оказалось большой картонной коробкой от обуви, со слегка надорванным левым краем. В нетерпении Гусь сорвал с нее крышку - там было пусто. Словно не веря своим невооруженным глазам, Юра зашарил руками внутри. Не найдя ничего, он со звериным рычанием перевернул картонку и начал изо всех сил ее трясти. В результате оттуда выпала только одна небольшая бумажка и в тот же момент раздался громкий хруст. Это нетерпеливо приплясывающий на месте Гусько наступил на свои, упавшие на землю очки.
  Юра нагнулся за очками и за маленьким белым квадратиком. Очки представляли собой печальное зрелище. Пластмассовая оправа треснула прямо посередине в районе дужки, поделив окуляры на две одинаковые половинки. Левое стекло было разбито вдребезги, правое - пересекала поперечная трещина. Наш друг со злостью отбросил в сторону бесполезную левую половину и, как лорнет поднес к глазу правую, пытаясь прочитать содержимое бумажки. На ней стоял синий штампик с надписью - 'ОТК10'.
  Гусько бросил листочек на землю и принялся топтать ногами беззащитную коробку. Через пару минут Юра внезапно оставил в покое свою жертву и кинулся бежать прочь от нас. Пробежал он, впрочем, немного, только до ближайшего газона, где, раскинув руки в стороны, упал лицом в траву и замер.
  - Чего это с ним? - недоуменно спросил Алик, оглядывая неподвижное Юрино тело, похожее на большую пострелянную птицу.
  - Переживает человек, - саркастически хмыкнул Кроха. - Зрение уже потерял, а денег как не было, так и нет.
   - Ну, во-первых, не зрение, а пока только очки, - уточнил я. - А во-вторых, может быть для него это первый звоночек? Может это ему сигнал, что если все время жить на халяву, то это рано или поздно очень дорого обойдется?
  
  
  * * *
  
  
   Свершилось! После погрузки, продолжавшейся без перерыва, почти целые сутки, с бестолковой суетой, матюгами и полной неразберихой, эшелон с имуществом полка с лязгом тронулся с места и, плавно набирая ход, исчез в утреннем тумане. Наши самолеты улетели еще вчера. Перебазирование вошло в заключительную стадию.
  Тихонов, сорванным от криков голосом, приказал строиться. Хотя его почти не было слышно, технота мгновенно скомпоновалась в три шеренги. Рядом со мной стоял нахохлившийся Гусько, в очках, перемотанных посередине синей изолентой. Всем сейчас хотелось только одного - поскорее добраться до кровати. Однако нас ждало крупное разочарование. Вместо этого инженер приказал грузиться в тягач и ехать назад в зону - проверить в последний раз, не забыли ли чего-нибудь. От усталости ни у кого даже не нашлось сил возмущаться и мы, кряхтя, полезли в кузов.
  Было восемь часов утра 14 августа 1984 года, когда меня высадили из машины возле, до боли знакомого, укрытия. Тягач поехал дальше, развозя по стоянкам моих товарищей. Я неторопливо вошел под высокий арочный свод. Шаги гулко раздавались в пустом помещении. По странному совпадению сегодня исполнился ровно год с того дня, как я впервые появился на КПП полка.
  Воспоминания вызвали во мне лишь горькую усмешку. За это время я понял, что армия, конечно, место для настоящих мужчин, но лучше знакомиться с ней по телепередаче 'Служу Советскому Союзу'. А ведь мне еще трубить целый год до дембеля!
  Конечно, затеянная Тихоном проверка являлась чистой перестраховкой - все уже вывезли подчистую. Для проформы я прошелся взад и вперед, делать все равно было нечего, ведь тягач вернется назад не раньше, чем через полчаса. В углу, в куче мусора, мое внимание привлекла какая-то металлическая банка. Не столько надеясь найти там что-то ценное, сколько из праздного любопытства, я открыл ее. Внутри она оказалась примерно на четверть заполненной красной краской.
  Делать такие шикарные подарки братскому полку не хотелось и мне пришла в голову мысль оставить после себя хоть какую-нибудь память. Найденной здесь же засохшей кисточкой, я кое-как размешал краску и провел для пробы длинную красную линию прямо по серой бетонной стене укрытия. Что бы такое написать? После недолгих раздумий решение созрело, и работа закипела. Прошло, наверное, минут пятнадцать, прежде чем я закончил и отошел, в сторону, чтобы лучше рассмотреть содеянное.
  Со стены на меня смотрело короткое емкое слово из трех букв, наиболее полно отражающее всю сложность моих взаимоотношений с армией. В целом получилось неплохо, но все-таки, шедевру явно не хватало какой то законченности. Новый придирчивый взгляд со стороны и я внес исправления, аккуратно подровняв линии букв. Все равно, что-то было еще не так.
  Внезапно меня осенило. Я понял, что именно в такой момент наивысшего просветления, Леонардо да Винчи рисовал улыбку своей Моны Лизы. Я кинулся назад к бетонному холсту и легкими непринужденными мазками, так, словно бы за моей спиной стоял сам Великий Мастер, добавил к слову цифры.
  Теперь это было само совершенство. 'Боже, до чего хорошо!' - невольно вырвалось из моей груди.
  На сером панорамном полотне красовалась огромная надпись красной краской:
  'ДМБ-85'.
  
  
  
  
  
  
  

ПОСЛЕСЛОВИЕ.



Два года в армии очень много дают мужчине.
К сожалению, еще больше они забирают...
Армейские наблюдения)
  
  
   Эта рукопись была найдена на одной из авиабаз Эстонии после ухода оттуда российской армии. Уже много лет здесь не слышится рева авиационных двигателей. Не снуют больше по рулежкам тягачи и заправщики. Выветрился, наконец, из земли стойкий запах керосина. Громады укрытий, похожие на курганы, давным-давно заросли кустарником и деревьями. Бетонные плиты аэродрома, там, где они еще не разворованы, уже с трудом различимы среди высокой травы. От штаба, эскадрильских домиков и казарм остались лишь стены, мрачно взирающие на мир темными провалами окон. Редко можно встретить здесь человека. Теперь в этом месте безраздельно царствуют только звери и птицы.
  
  Что стало с автором рукописи? Благополучно вернулся на гражданку или после двух лет остался в армии? А если остался, то может быть, после перебазирования полка присягнул незалежной Украине? Или отказался и исчез на бескрайних российских просторах? А может быть, он просто свалил за бугор, и сидит себе, посмеиваясь, в какой-нибудь там Канаде или Новой Зеландии. Кто знает...
  
  А вот судьба второго главного героя этой книги - самолета с бортовым номером - '20', известна. Самолеты - живые, как люди. И так же как люди имеют дату рождения и дату смерти. Их жизнь может быть длинной, а может - короткой. Смерть - героической или бесславной. И эта смерть, в конечном счете, зависит от человека.
  Так случилось и с 20-кой - она погибла. Погибла, не в бою, раскатывая под ноль оборону супостата. Все было гораздо проще. Проще и страшнее. Ее убил голубоглазый русский паренек в Тамбове, в 93-м.
  Выполняя договор об ограничении обычных вооружений, раскуроченный, с наспех вырванной аппаратурой и вынутым двигателем, МиГ грубо выволокли на разделочную площадку. С ободранной краской, в пятнах ржавчины, с торчащими в разные стороны электрожгутами и трубками систем, он был похож на приговоренного к смертной казни в грязном и рваном нижнем белье.
  Было солнечное февральское утра. Шел легкий снежок. Самолет стоял перед своими палачами и не просил пощады. Он просто устало ждал окончания своих мучений. О чем он думал в эту минуту?
   Крак! Это рухнул вниз мощный гидравлический резак. Раздался страшный скрежет, и 20-ка упала на бетонку с разрубленным пополам фюзеляжем. Гидравлическое масло из разорванных трубопроводов брызнуло на снег красными каплями. С шипением вышел остаток сжатого воздуха, как тихий последний вздох. МиГ лежал неподвижно и смотрел разбитым остеклением фонаря в зимнее небо. В небо, которое будет существовать всегда, даже если в нем не останется больше ни одного самолета.
  
  Когда-то очень давно, миллионы лет назад по берегу моря прошли динозавры и их следы со временем окаменели. Теперь археологи спорят о том, куда и зачем они шли и скептически утверждают, что оставленные следы какие то невнятные. И вообще, наши пращуры ходили не туда, куда следовало, и вели неправильный образ жизни. Иначе бы они не вымерли...
  А динозавры просто жили и совершенно не заботились, что о них будут думать потомки!
  
  Можно относиться к этой рукописи как угодно. Она может нравиться, или не нравиться, но это свидетельство, того, что те, о ком она повествует, когда-то существовали. Так или иначе, эти пожелтевшие страницы - часть нашего прошлого. Это отпечаток истории, сделанный офицерским сапогом на серой аэродромной бетонке в эпоху познезастойного периода. И теперь его уже так просто не сотрешь.
  
  В то самое время, когда ты читаешь эти строчки, будь уверен, кто-то готовит свои боевые машины к вылету. Оставь ироническую усмешку и не смотри в окно. Все равно, что ты там увидишь: ночную темень, проливной дождь или лютый мороз.
  Потому, что эти люди все равно на стоянке.
  Всегда.
  Что бы ни случилось.
  
  Поэтому налей себе рюмку. Потом встань и выпей стоя 'за тех, кто сейчас под крылом' и за тех, кто уже никогда больше там не будет. Выпей и помолчи минуту. Потом закрой глаза и представь себе одинокую цепочку следов, уходящую за горизонт. Такую же, как останется после тебя самого.
  
Оценка: 6.62*23  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"