Однажды я шла через наш, "олимовский", как его многие называют, парк, и присела на скамейку отдохнуть. Тепло, весна, мамаши с колясками, прогуливающиеся пенсионеры. Одна дама, элегантно одетая, с замысловатой прической темных, пронизанных ниточками седины, волос, неспешно проходившая мимо, бросила на меня взгляд и приостановилась. Чуть поколебавшись, подошла и села рядом. Её ухоженное, приятное лицо со стайкой мелких морщинок, не поддавалось точному определению возраста. Мы разговорились. О том о сем, о разной мелкой чепухе. Я думала, она меня не знает и подсела просто так, но вдруг она сказала:
- Вот вы пишете, и наверно, много выдумываете. Я расскажу вам одну историю, в которой всё правда. Этот случай оставил в моей душе неизгладимый след на всю жизнь и, если не подорвал во мне веру в мужчин, то основательно ее поколебал... и надолго.
Однако, золотое обручальное кольцо на ее пальце подсказало мне, что подорванная вера в сильную половину человечества, видимо, когда-то к ней вернулась, но ведь прошлое действительно оставляет след в наших душах...
Конечно, у нее было другое имя, я назову эту даму Ниной.
***
Нина вышла из дверей больницы и осторожно, держась за перила, спустилась по ступенькам, ступила на асфальт и покачнулась, лишившись опоры. Прошла неуверенно несколько шагов и огляделась вокруг. Весна! Зеленые листочки! От непривычно свежего воздуха голова закружилась и всё поплыло. Нина шагнула в сторону, опустилась на свежую зеленую травку и заплакала. От слабости и от радости. Два долгих месяца в больнице с жесточайшим воспалением легких изнурили физически и морально. Старая врачиха с маленькими и сердитыми черными глазками сказала непреклонно: "Ты молодая, обязана выжить! Упирайся!". Нина и уперлась. Хотелось угодить врачихе и хотелось жить. И Лилечку нельзя оставить одну.
Денис даже не знает, что ее сегодня выписали. Уехал на неделю в командировку, а Лилечку отвел к бабушке - своей матери. Да что им, мужикам, одну жену потеряют, другую найдут. Он и в больницу редко приходил, а Лилечку только раз с собой взял. Наверно, по лучшим местам гулял, более приятным. За этим у него не задержится. Уже о разводе думалось, да в больницу угодила. Заболела по легкомыслию - отправилась по заданию редакции в отдаленное село в тонких сапожках, зимние теплые в починке были, а тут, в самом конце зимы, мороз ударил, и машина, что выделил сельский начальник, к несчастью, по дороге сломалась, пришлось часть пути пешком добираться. Вернулась домой и свалилась с температурой...
Однако, Денис оказался дома - приехал накануне вечером. Оглядел Нину изумленно и как-то ошарашено. Не ждал, голубчик. Он покачал головой и выдавил: "Ну и ну!...". Нина ничего не поняла и спросила: "Лиля в школе? А из продуктов что-нибудь есть? Нет? Так сходи, купи чего-нибудь, я приготовлю".
Денис ушел. Нина сняла зимнее, ставшее почему-то очень свободным, пальто, и, раздосадованная холодной встречей, хотя, чего ждала - радости? нежных объятий? - присела на стул и рассеянно взглянула в большое зеркало на стене. В зеркале, согнувшись, сидела какая-то женщина с впалыми бледными щеками и тусклыми растрепанными волосами. Нина вздрогнула. Встала и подошла к зеркалу. "Неужели эта тощая изможденная женщина - я? Где блестящие каштановые волосы, где свежее молодое лицо, где прежние глаза? Старуха с серой кожей и морщинками возле запавших глаз... Будто ей не тридцать два, а шестьдесят два. А фигура? А где грудь? Эта доска меньше всего похожа на фигуру. И ноги... будто две палки. То-то Денис так... он красивеньких любит".
Она бросилась к туалетному шкафчику, схватила косметичку и стала лихорадочно краситься. Теперь из зеркала на нее насмешливо смотрела худая размалеванная кукла со слегка ожившими глазами. С такой рожей только на панель! Нина пошла в ванную и тщательно умылась. "Что есть, то есть. Чего на зеркало, то есть на мужа пенять, коль... Наверно, зря времени не терял, пока я в больнице была. Разводиться надо, сколько можно терпеть. Но сначала в себя придти, как-то прежний вид вернуть, если удастся...".
Хлопнула в прихожей дверь, протопали быстрые шаги, и Лиля возникла на пороге, рот поехал до ушей, она кинулась к Нине и обхватила руками, прижалась. Денис глянул на них и прошел с пакетом на кухню.
- А папа меня возле школы встретил и сказал, что ты уже дома... Как ты, мамочка? - Лиля отстранилась и они жадно всматривались друг в дружку.
- Мамочка, ты, наверно, кушать хочешь... Папа, у нас найдется что-нибудь поесть?
- Да я вот купил тут... яйца, картошку... - отозвался Денис.
- Мы сейчас приготовим! - Лиля убежала в кухню.
"Девятилетний ребенок, и тот сразу понял, что с мамой не всё ладно. Но как раз кушать-то и не хочется. А надо. Хоть картошку, хоть что-нибудь. Врачиха сказала: мед, фрукты, мясо. Вот по больничному листу получу и всё куплю. У Дениса, конечно, денег нет, у него их нет никогда. Крутить романы - это чего-то стоит. Женщины цветы любят и шампанское. А когда-то, когда всё начиналось, были цветы, было всё... но недолго. Надолго Дениса не хватило. А! Что теперь, рыдать и в соплях валяться? Расстаться по-мирному и попробовать жить заново. Руки-ноги есть, хоть и палки, и голова тоже на месте. Выживем!".
На работе, в редакции, только глянули на неё, дружно ахнули. И уже на другой день вручили с извинениями, что редко навещали, работы невпроворот, толстую пачку денег - тут и больничные, и какая-то премия, и... путевка в санаторий, на море. Нина обрадовалась деньгам. Но путевка? - а как же Лилечка? Опять к бабушке? Жалко девочку, то командировка у мамы, то у папы, то больница, а теперь мама как барынька - на курорт, жир нагуливать? А, с собой взять! Лилечка хорошо учится, и учебный год уже на исходе.
И они поехали. Денис проводил их на вокзал, в красивых васильковых глазах прыгали бесенята. Рад, мерзавец! Когда Лиля заскочила в вагон, Нина сказала тихо, глядя в его убегающие в сторону зрачки: "Вернусь, разведемся. Готовься. Только не готовь извинений, объяснений и обещаний. Мы это всё уже проходили". Денис снисходительно усмехнулся: "Ты там поправляйся. Вернешься, поговорим".
Лилечку вид моря ошеломил, она восторженно смотрела на сине-зеленые высокие волны, обрушивавшиеся с белой пеной и брызгами на мокрый песок, а на Нину снизошло умиротворение и полное отрешение от всей, оставшейся далеко-далеко, суеты. И даже собственное тощее отражение в овальном зеркале, в большой и прекрасной комнате на двоих уже не так волновало. И ведь как повезло! - толстый добрый дядечка администратор посмотрел на нее жалостливо и проникся их семейно-неразрывным положением, только за Лилечку Нина доплатила. А купаться в холодном море всё равно не рекомендовалось, так что демонстрировать ей свое безобразное изящество на пляже не предвидится.
Кормежка была отличная, погода солнечная, ездили большой группой на экскурсии, и всюду донимали вездесущие фотографы. Лилечку, как маленькую, ставили в первый ряд, а Нину каждый фотограф норовил засунуть подальше, запрятать. "Вы! Да, вы (мадам, девушка, женщина), станьте вот сюда, нет, не сюда, сбоку тоже не надо...", в общем, только пол-лица еле виднелось на фотографии, где-то сзади, между чужих плеч и голов. Нина и фотографироваться перестала, и на танцы не ходила, хотя одно нарядное платье взяла с собой - черное, до пят, с длинным разрезом сбоку. На танцевальных вечерах абсолютно все дамочки обзавелись кавалерами и гуляли по санаторным аллеям парочками, взаимно счастливые. Нина тоже гуляла парочкой, с Лилей. Она купила Лиле на местном рынке яркие шортики и маечки, а себе короткую замшевую юбку, но надеть ее не решалась.
К концу срока что-то изменилось. Еда, витаминные уколы, солнце...
В зеркале Нина видела уже не тощую, а стройную молодую женщину с загорелым лицом, волосам вернулся прежний блеск, ложбинка пополневшей груди кокетливо выглядывала из выреза блузки, и даже походку она обрела прежнюю, быструю и летящую. Каштановыми волосами и этой походкой она когда-то привлекла Дениса...
На очередной экскурсии опять фотографировались всей группой на фоне роскошных цветников и пальм. Фотограф - уже знакомый, всё норовил вытащить Нину вперед. "Мадемуазель, пожалуйста, станьте сюда, у вас очень фотогеничные ножки", - Нина была в новой короткой юбке, яркокрасной кофточке, купленной бегом-бегом на рынке, и с алым бантиком в волосах. "Да нет, зачем же портить кадр", - съязвила она. "Мадемуазель, я настаиваю, я художник, мне лучше знать!" - обиделся фотограф.
Один из отдыхающих, по всему видно, состоятельный и жаждущий потратить свои избыточные деньги, решил широко отметить свой пятидесятилетний юбилей и пригласил всех желающих в ресторан. Тем более что народу в санатории было немного, не сезон еще. Нина решилась. Хоть разок повеселиться, одна неделька осталась! Надела черное платье, черные лодочки на каблучках, "устроила личико", и сама себе понравилась, даже чмокнула свое отражение в зеркале. Все повалятся в изумлении, кавалеры кинут своих дам на паркет и падут на колена! Потому что ей хочется танцевать!
- Мамочка, ты такая красивая! - с восторгом сказала Лилечка.
- Да? - Нина закружилась с ней в обнимку по комнате. - Ты тут ложись и спи, ладно? Я возьму ключ с собой.
В ресторане гремела музыка, под потолком, испуская сверкающие зайчики, крутился зеркальный шар, на танцевальной площадке галопировала разгоряченная вином и скоротечными романами публика, и толпа там всё уплотнялась. А Нина сидела. Ведь все кавалеры были еще в самом начале заезда захвачены жадными ручками любительниц вольного отдыха, и измен никак не допускалось - самим бы всё успеть!
Но вдруг - откуда только? - ну да, он за соседним столиком сидит, в маленькой мужской компании, Нина его заметила - такой видный, как не заметить, и уже стоит преред ней, склонив пшеничную голову, и смотрит ярко-синими, как морская вода, глазами. И вот они уже танцуют, а высок, а симпатичен! Ведет легко, они вдвоем летят, и рука на ее талии сильная и горячая, то чуть приблизит к себе, то отпустит, но недалеко, и опять почти прижмет, но именно почти, осторожно и ненавязчиво.
Танцевали пять раз - Нина подсчитала. И всё молча. Ни он ни слова, ни она. Казалось, так молча и расстанутся. И вдруг: "Вы позволите вас проводить?".
- А я уже думала, что вы немой.
- Нет. Речью вполне владею, - он улыбнулся. - Привычка у меня такая. Болтать не люблю. С вами было очень хорошо, и молчать и танцевать. Я любовался вами и думал...
- И думали - проводить или не проводить.
- И здесь вы ошиблись. Я решил этот вопрос в первом танце.
Врет, подумала Нина, но было приятно.
- Только провожать меня будем быстро, дочка в санатории ждет.
Он кивнул пшеничной головой и рассыпные непослушные волосы свесились на лоб, он причесал их пятерней. На кисти был заметен маленький синий якорек.
Прощаясь возле ворот санатория, он поцеловал ей обе руки и сказал:
- Завтра утром на этом месте. Поедем на яхте в море.
- У вас есть яхта?
- У друга.
- Но... Завтра у нас экскурсия в ботанический сад.
- Экскурсия аннулируется.
- Ну... хорошо. С дочкой, - уточнила Нина.
- Само собой.
И полетели вихрем последние дни. Яхта, прогулки в парке, ужины вдвоем в ресторанах, остро пахнущие ночью цветы на клумбах, а потом в ее руках (хулиган!), пшеничные волосы и яркие синие глаза, руки - обнимающие ее, но ни на чем не настаивающие. Не волок куда-нибудь в номер, или в темные кусты, полные по ночам вздохов, даже целовал осторожно и слегка смущаясь. И этим всем околдовал.
О себе Петр говорил весьма скупо. "Капитан. Подводник. В отпуске, в военном санатории, вон там, на горе. Был облучен, слегка. Но... - добавил, глядя ей в глаза, - практически здоров. Кроме головных болей - ничего". И вспыхнул румянцем как мальчишка. Сорокалетний мальчишка с пшеничными волосами, татуировкой на руке и... больной головой - смеялась про себя Нина.
Лилечка его обожала. Хотя и наблюдала за ними ревниво. Петр купил ей замечательную куклу - красавицу с бирюзовыми глазами и длинными, лимонного цвета волосами. Лилечка сказала, радостно розовея: "Я уже большая", и крепко обняла куклу.
В последний вечер Петр пригласил Нину в ресторан при своем санатории. На столе было много закусок, шампанское, черная икра в хрустальной розетке, Петр намазывал Нине бутерброды и уговаривал есть. Оба были тревожны, неспокойны, понимали, что не остается уже времени... Нина не могла не признаться самой себе, что сожалеет... Не случилось между ними близости, но с другой стороны... Только роднее стал бы, а ведь всё равно расставаться. О чем думал Петр, она не знала, только догадывалась по глазам, что и он сожалеет.
По залу ходила девушка в белом коротком платьице, на плече у нее висела корзинка, полная маленьких букетиков. Петр поманил ее: "Беру все. Сколько?". Уплатил и повесил себе корзинку на шею. Женщины в зале смотрели на него. Петр стал обходить танцующих и сидящих за столиками женщин и с поклоном вручал им букетики.
- Ты знаешь... Я побывала в сказке... спасибо тебе. А теперь мне пора из сказки уходить...
- Нет, - серьезно сказал Петр. - Всё только начинается. Я приеду к тебе. Ты ведь говорила, что в разводе.
- Я сказала "почти". А ты?..
- Я?.. Пока я плавал, а плавал я почти всегда... опять это почти... моя жена устроила свою жизнь с другим. Я не в претензии к ней. И я не спрашиваю тебя, умеешь ли ты ждать...
- Не знаю... я не пробовала.
- Сказано честно. Вот и попробуешь.
Но Нина не верила, что он к ней приедет. Расстанутся - и забудет. Другую найдет, или сама найдется. Такой мужчина один не останется. Но адрес Нина дала. А телефона у нее пока не было - очередь не подошла. Домашние телефоны в их городе пока были только у больших начальников. Служебный давать не хотелось.
***
Прошел год. Не то что не приехал - строчки не написал. Что и следовало ожидать.
Нина после возвращения из санатория развелась. Денис не возражал, собрал вещички и удалился. Видно, было к кому. Нина могла бы узнать поподробнее, общих знакомых в городе много, но её это не интересовало. Лилечка снесла всё стойко, только замкнутая была первое время после ухода отца. Подаренная кукла грустно жила в шкафу, наблюдая через стекло бирюзовыми глазами за тихой жизнью. Иногда Лиля вытаскивала куклу и усаживала перед собой на стол, делая уроки.
Нина надумала в выходной красить в большой комнате полы. Лето, тепло, высохнут быстро. Часть мебели вытащила в другую комнату, остльное сдвинула на середину и, в коротком старом сарафанчике и дырявых тапках, с воодушевлением приступила. Она уже выкрасила у стены три половицы, когда услышала из открытого рядом окна длинные гудки. Кого-то настойчиво вызывали. Нина разогнулась и выглянула. Гудки сразу прекратились. Из заляпанной грязными брызгами белой машины выскочил мужчина в светлом костюме, с пшеничной головой... Нина ахнула. Петр! Она вспыхнула, растерялась и заметалась, не зная, что делать с собой, с кистью в руке, в этом драном сарафане - конец света! А Петр уже стоял в дверях - вечно у них не заперто! - уже шел к ней. Нина отступала к стенке, на покрашенные половицы, бросив куда-то кисть, одергивая короткий сарафанчик...
Петр подошел, поднял кисть, аккуратно положил на банку с краской. Поправил спустившуюся лямку у нее на плече.
- Потом покрасим, - сказал он. - Ну, здравствуй! Извини, что я так долго. Сначала плавал. Уже хотел приехать, снова отправили... А писем я писать не люблю и не умею...
Нина переступала на месте ногами, пытаясь оторвать приклеившиеся к краске тапочки. Петр опустил взгляд, и тут оба стали хохотать. Петр поднял Нину на руки, закружил, обходя составленные в беспорядке стулья, тумбочки...
- А где Лиля? - спросил Петр, наконец, посадив Нину на стул.
- У подружки. Скоро придет... будем обедать.
Теперь она пожалела, что вняла мольбам дочки и не отправила ее в летний лагерь.
- Обедать? А что у нас на обед?
- Котлеты. И вареники с вишнями.
- Да ну! А это съедобно?
- Еще как съедобно!
Обедали втроем на кухне. Нина по-быстрому привела себя в лучший вид: белая, в голубых ромашках, юбка и белая блузка, она знала, что ей этот наряд очень идет. Она всё добавляла вареники Петру, а Лиля восторженно смотрела на него и втыкалась в любой разговор, всё расспрашивала про "лодку" - как это она плавает под водой. Петр рассказывал истории о чудищах за иллюминаторами, и Лиля ахала.
- Вот поедим, и я их нарисую, - пообещал он.
После обеда он и вправду рисовал что-то Лиле в альбом, и оба тихо посмеивались. Потом Петр помыл машину и сказал Нине: "Пойдем, покатаемся...", - и неуверенно глянул на Лилю. Лиля погрустнела.
- Я буду читать книжку. А вы недолго?
- Долго, - сказал Петр. - Ты уж потерпи, ладно?
- Ладно. Если вас поздно вечером не будет, я сама лягу спать.
- Здорово! Тогда спокойной ночи, - засмеялся он и тут увидел в шкафу куклу, поклонился ей. - И вам, мадам, спокойной ночи. Припоминается, что мы знакомы.
Лиля хихикнула. Петр подмигнул ей, и они ушли. На крыльце Нина остановилась - золотые часики, мамино наследство, расстегнулись, похоже, замочек сломался. Протянула их Петру: "Посмотри". Петр пощелкал замочком. "Потом починю", и сунул часики в карман пиджака. Только подошли к машине, как Нину окликнули.
- Далеко собралась, подруга? Познакомь!
Бойкая, фигуристая и расфранченная продавщица Верка, прогнавшая двух мужей и пребывающая в поисках третьей жертвы, прилипла из-под смоляной челки томными черными глазами к Петру. Нина, в душе проклиная Верку, почему-то числящую себя в подругах - когда-то разок очутились в одной компании, познакомила их. Но этого Верке показалось мало, слово за словом, и все слова и взгляды к Петру, и вот уже она с ними в машине, на заднем сиденье. Петр за рулем молчит и смотрит вперед, а Нине так досадно, что подмывает сказать: "Выходи, Верка!", но неудобно перед Петром. Покатались по городу. Верка скомандовала: "Вон, у того магазина останови! Отоваримся и ко мне, на чаек!" - захохотала она.
Зашли в магазин. Петр за всё платил, Верка только указывала пальцем. Коньяк, водка, колбаса. "А чай?" - спросил Петр серьезно. Верка опять захохотала.
- Шика-а-рно! - удовлетворенно пропела она, оглядывая накрытый стол. Петр хмурился, но, выпив две рюмки коньяка, повеселел, стал сыпать шутками, морскими анекдотами и смотрел неотрывно на Нину. Верка явно начала злиться. "Надо нам уйти", - подумала Нина, но тут Верка объявила танцы, включила магнитофон и увлекла Петра на середину комнаты, обхватила его руками за шею и томно прикрыла глаза. Смотреть на это Нине было тоскливо. Оттащить бы Верку от Петра за волосы и надавать по крашеной морде...
За окном давно стемнело. "Я сбегаю, взгляну на Лилю...", - Нина посмотрела на Петра. Он хотел было двинуться за ней, но высвободиться из Веркиных цепких рук было непросто. "Ладно-ладно, иди, Нинок, я постерегу Петеньку, чтобы не сбежал!", - Верка визгливо засмеялась. "Не надо их оставлять, Верка же совсем пьяная", - подумала Нина, но было поздно, дверь за ней уже захлопнулась, и возвратиться было неловко.
Лиля не спала и жаловалась на боль в горле. Нина подогрела молока, посидела рядом, ждала, пока Лиля уснет. Взглянула на стенные часы - полтора часа прошло! Побежала к Веркиному дому, на соседнюю улицу... "Нет, не может ничего такого быть... не похож он на бабника. А на кого похож? Видный, красивый... черт его знает...". Вещее Нинино сердечко трепыхнулось и рухнуло: окна Веркиной квартиры были темны, черны как ночь. Машина белела у подъезда и отсвечивала от ближнего фонаря стеклами. Ну что стоять тут, желая изо всех сил уничтожить, убить проклятую Верку... А он что, лучше? Может, сесть вот на эту скамейку и подождать их до утра, чтобы... чтобы что? Бр-р-р! Какое жуткое унижение было бы для нее.
Нина не уснула до утра. Она плакала и почему-то было стыдно этих слез. На рассвете в окно осторожно постучали. Накинув халатик и плеснув в лицо прохладной водой, вышла на крыльцо... И это тот самый замечательный мужчина, от которого еще вчера она была готова голову потерять? Опухшее, помятое лицо, пшеничные волосы повисли влажными свалявшимися прядями над отекшими глазами...
Петр, не поднимая глаз, вытащил из кармана золотые часики и протянул ей. Нина не шевельнулась. Вдруг Петр рухнул на колени.
- Прости, Ниночка, прости! Виноват я, страшно виноват... я знаю, ты не поймешь, ты такая чистая, но хоть прости! Я только вернулся из долгого плавания, а она... а она сама... А! - он ожесточенно взмахнул рукой с зажатыми в ней часиками. - Если бы не это, не пришел бы ни за что... Не хотел, чтобы ты подумала, что я еще и твои золотые часы присвоил...
Петр поднялся и умоляюще смотрел на Нину. Она отвела взгляд, не в силах видеть налитые стыдом и раскаянием, синие глаза.
- Уходи. Ну уходи же! - крикнула Нина. Петр положил часы на ступеньку. Торопясь, поискал в кармане пиджака, достал смятый листок и ручку, присел на колено и написал что-то.
- Это мой телефон... возьми, прошу тебя! - он насильно сунул бумажку в ее машинально сжавшуюся ладонь. Повернулся и пошел, опустив голову. Нине было тяжело смотреть на него - уходящего из ее жизни, но изменить уже было ничего нельзя.
Дома она долго рассматривала листочек, зачем-то разгладила его. Надо бы порвать, немедленно... а она сунула его в раскрытую, лежащую на столе, сумочку. Что же теперь делать?.. Надо идти красить пол, пока Лиля спит.
Время шло и шло, часы быстро перетекали в дни, дни стремились умножиться в месяцы, работа, домашние дела, командировки, чтение чужих писем и жалоб, часто пространных и глупых, писание ответов, ободряющих или сожалеющих - всё это отнимало силы, время, отнимало жизнь. Что-то надо было сделать. Добыть для себя что-нибудь светлое. Но не получалось. Нина умела отрезать, даже когда больно. Но боль прошла, и унижение забылось, вернее, притупилась его острота. И однажды Нина схватила сумочку и стала в ней что-то искать... Перевернула, вытряхнула всё на стол. Пудра, помада, какие-то мелочи... Из горки всякой ерунды Нина выудила серый смятый клочок, расправила его... Размытые следы от шариковой ручки... только две цифры еле видны. Да, в понедельник, три дня назад - всего три дня! - она попала под ливень. Побежала и сумочка раскрылась... Нина с отчаянием вглядывалась в бумажку... Вот и всё. Но ведь и тогда для нее было "всё". Зачем же лежала в сумке эта записка? Чтобы не думать о ней, но "знать", что есть где-то мужчина с синими как море глазами и пшеничными волосами, и она может, всё-таки может в любой час поднять трубку и... Уже не может. Хотя теперь на тумбочке стоит телефон. Дождь всё смыл. Природа рассудила за нее. Всего три дня назад всё могло решиться иначе. Но как знать, что бы он еще принес ей, этот мужчина. Может быть, спасибо надо сказать дождю? Или проклясть его? Может быть, этот дождь спас ее от горя, от обмана, от измен? Кто это может знать. Но как же хочется позвонить...
***
На днях я покупала газету с выставленного на улицу стенда возле магазинчика и увидела немолодую пару, ее я узнала сразу, а мужчину видела впервые. Он был высок и представителен собой, только почти лыс, лишь короткий редкий ежик пепельно-седых волос обрамлял виски и макушку. Мужчина подошел и тоже протянул руку к полке за газетой. Я заметила на кисти маленький синий якорек... Но вы можете мне не поверить, сказала же она, что я много выдумываю.