Анкудинов Кирилл Николаевич : другие произведения.

Кавказский пленник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пьеса драматурга из Адыгеи Кирилла Анкудинова представляет собой инсценировку известного рассказа Л.Н. Толстого "Кавказский пленник". Впрочем, она является самостоятельным авторским произведением по мотивам толстовского рассказа.
  Кавказский пленник
  
  
  Пьеса в двух актах по мотивам рассказа Льва Николаевича Толстого
  "Кавказский пленник"
  
  
  
  
  
  Действующие лица:
  
  
  Поручики 3-го Лабинского полка:
  
  Иван Жилин.
  Жорж Костылин.
  
  Полковник, их начальник.
  
  Жители аула:
  
  Абдул-Мурат.
  Софият, мать Абдул-Мурата.
  Дина, дочь Абдул-Мурата.
  Кази-Магомед, сосед Абдул-Мурата.
  Азамат, сын Кази-Магомеда.
  Хамзат-Хаджи, беспокойный старик.
  Эйты, раб.
  
  Аммалат-Бек, гость из Дагестана, наиб Шамиля.
  
  В последнем действии:
  
  Дина во взрослом возрасте.
  Азамат во взрослом возрасте.
  
  Голос сверху (от автора).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Первый акт
  
  Первое действие
  
   Затемнение. Звучит старинная русская народная песня.
  
  
  Не одна-то ли, да одна,
  Ай, во поле дороженька,
  Во поле дороженька.
  
  Не одна- то ли дороженька,
  Ай, дорожка пролегала,
  Она пролегала.
  
  Эх, частым ельничком дорожка зарастала,
  Ай, дорожка зарастала,
  Она зарастала.
  
  Молодым-то ли, да горьким,
  Ай, горьким осинничком
  Её заломало.
  
  Как по той ли по дороженьке
  Ай, по той ли по дорожке
  Нельзя ни проехать,
  Ой, да ни проехать, да ни пройти...
  
   Включается свет.
  Голос сверху: Служили на Кавказе два офицера-поручика - один Жилин, да другой Костылин.
  
   Действие происходит летом 1850-го года в походном штабе 3-го Лабинского полка, размещённом в одной из станиц на Лабинской линии.
   Так вышло, что почти вся пьеса будет разворачиваться в избах - казачьих, аульских, питерских. Все избы похожи. Они могут быть показаны единым теневым изображением избы. Место действия знаменуется теневым силуэтом сзади. Сейчас действие происходит в казачьей станице; сзади виден абрис станичной православной церквушки с крестом наверху.
  
  
  
  
   За столом на стуле сидит Полковник. Это усатый мужчина лет 50 в походной форме. Он разглядывает карту.
   Внезапно входит Костылин. Он молод (ему не старше 30 лет) и толст (для своего возраста чересчур толст). Это офицер с неестественно длинными щегольски закрученными усами и постоянно обиженным лицом. Несмотря на то, что на его мундир нацеплены аксельбанты, газыри и иные неуставные штучки, мундир выглядит мятым и грязным; и сидит он на Костылине плохо, мешковато.
  
  Костылин (недовольно): Ну, что ещё такого?
  Полковник (тихо зверея): Господин поручик, потрудитесь доложиться как положено. Вы не на базаре. Тут армия, да ещё и боевая обстановка.
  Костылин: Фу-ты, ну-ты. Армия... Дыра дырой.
  Полковник: Поручик Костылин, вы решительно удивляете меня. Два месяца в полку, до того в гвардии служили, а ни обращаться к вышестоящим чинам, ни содержать в исправности форму не научились. Вот, поглядите, пятно на боку, зато причиндалов-то понацепляли. И на лошади ездить неспособны. Вам самую смирную кобылу дали, вы и на ней валяетесь, как мешок с...
  Костылин: С чем?
  Полковник: С картошкой, вот с чем. Брали бы пример с поручика Жилина. Вот наездник отменный!
  Костылин (недовольно): Сдался вам этот Жилин.
  Полковник: Я вызвал вас, чтобы сообщить вам приказ. Поручик Костылин, завтра вы выдвигаетесь к Лабинскому мосту для сопровождения рубки леса.
  Костылин (испуганно и крайне недовольно): А почему я?
  Полковник: Приказы не обсуждаются.
  Костылин: Мне никак нельзя. Я единственный сын у матери. И ещё... сон мне этой ночью приснился... нехороший.
  Полковник: Вас убили? На войне иногда убивают.
  Костылин: Нет. Ещё хуже.
  Полковник: Что может быть хуже смерти?
  Костылин: Мне приснилось, что меня горцы в плен взяли.
  Полковник: Ну, это пустое. У Лабинского моста горцы никогда не разбойничают. И притом вы поедете не один, а с пятью десятками штыков. Рубить лес не придётся - на то солдаты и казаки. Станете сидеть в тени да прохлаждаться...
  Костылин: Я болен! У меня с детства сердце с пороком.
  Полковник: Так ступайте к лекарю. Он послушает вас и, коли услышит шумы в сердце, так даст освобождение.
  Костылин: Не даст. Лекарь меня ненавидит.
  Полковник: Вот так штука! За что же?
  Костылин: За то, что я - потомок боярина Костылина, а он - плебей коротконогий. Всякий раз после осмотра молвит мне: "Всё здорово, как корова". Разве можно меня, меня, сына княгини Персиановой, именовать коровой?! Вызвал бы его на дуэль, будь он благородным.
  Полковник: Ваше счастье, что он не благородный. Вы ведь в мишень и с пяти саженей не попадаете.
  Костылин: Вот. И со зрением у меня плохо. Болен я везде. Сами подтвердили.
  Полковник (умоляюще): Ну, поймите же: некого мне сопровождающим брать. Все офицеры и унтеры либо больны, либо ранены, либо в караул идут. Был штабс-капитан Беклемишев, и тот вчера скоротечно заболел, простудился. И унтер Ткаченко в горячке лежит. По уставу положено, чтоб на рубку леса сопровождали не меньше двух офицеров и одного унтера, а я даю одного офицера или унтера...
  Костылин: Своего любимчика Жилина пошлите. Он здоров, как конь.
  Полковник: И вам не совестно, поручик Костылин? Жилин только что с караула вернулся.
  Костылин: И что?
  Полковник: Надо же ему отдохнуть.
  Костылин: Ничего ему не сделается. А у меня нога со вчерашнего дня тянет. И в голове эти самые... рюматизмы.
  Полковник: Как-как?!
  Костылин: Рю-ма-тиз-мы.
  Полковник: Оно и верно. Очень уж вы любите к рюмке прикладываться, вот у вас и рюматизмы... каждый день. Берите пример с поручика Жилина. В рот спиртного не берёт.
  Костылин: Зато солдат с казаками спаивает.
  Полковник: Ну, в нашей службе без хлебного вина нельзя. Кстати, жалуются на вас нижние чины. Обижаете вы их... то крепким словцом по матушке, а то и кулаком в рыло.
  Костылин: Я - сын княгини Персиановой! Нижние чины обязаны меня слушаться! А ваш Жилин - и не дворянин вовсе.
  Полковник: Как не дворянин? У него поместье имеется. А не важничает. Каждые сутки то в карауле, то на рубке леса. А вы второй месяц в полку - и ни разу, ни разу в нарядах не побывали! Всё ногти полируете, да глупые усы фабрите...
  Костылин (рассердился): Ах, так! А вы знаете, что ваш протеже Жилин сношается?!
  Полковник: С кем он сношается?
  Костылин: С врагами Престола и Отечества он сношается! С государственными преступниками он сношается!
  Полковник: Что за чушь?!
  Костылин: И не чушь? Слыхали ль вы о заговоре Буташевича-Петрашевского?
  Полковник: Ничего не слыхал.
  Костылин: По этому делу один писака... Достоевский... на каторгу угодил.
  Полковник: Не читал.
  Костылин: И правильно... скверный писака. Так вот, наш душка-Жилин письменно сношается с одним из заговорщиков.
  Полковник: С кем же?
  Костылин: Фамилию запамятовал. Она... как дерево.
  Полковник: Дуб? Тополь? Ясень? Клён?
  Костылин: Не то... как заграничное дерево.
  Полковник: Олива? Лимон? Померанец?
  Костылин: Не то... как африканское дерево.
  Полковник: Баобаб, что ли?
  Костылин: Опять не то.
  Полковник: Что вы за дичь несёте, поручик? Жилин сношается с африканским деревом...
  Костылин: И не дичь! Вовсе не дичь! Я сейчас вам это докажу! (вытаскивает из кармана помятый листок, читает вслух) Привет тебе, дружище Ванька! Наконец-то отыскал твой адрес, шлю тебе весточку. Помотало меня колесо Фортуны так, что я нашёл себя выплывшим у Одессы. Служу поручиком в Литовском егерском полку, и тому рад. Стишки не пишу: с сорок седьмого года ни единой строчки не сотворил, не до того мне. А ты, как я узнал, пошёл по стезе Лермонтова с Марлинским. Надеюсь встретить тебя героем Кавказа, грозой горцев, удальцом с огненными взорами, с газырями, с большим кинжалом, с ушами Аммалат-бека в походной сумке. Не забывай старого друга, пиши. Твой Сашка Пальм". Вот же та фамилия, которая как дерево - Пальм!
  Полковник (сурово): Поручик Костылин, где вы взяли это письмо?! Украли?!
  Костылин (испуганно): Ни боже мой. Мне его сам Жилин отдал.
  Полковник: А вы его разглашаете. Стыдно.
  Костылин: Я разглашаю, потому что ревную о Престоле и Отечестве.
  Полковник (успокаивающе): Ну, какая тут крамола. Нешто этот Пальм каторжник?
  Костылин: Нет.
  Полковник: Так в чём дело? Офицер шлёт письмо товарищу...
  Костылин: А я объясню, в чём дело. Этот Пальм стоял на эшафоте... за умысел против государя. А теперь он кропает цидулки в боевой полк... Господин полковник, надеюсь, вам известно, что моя maman накоротке с военным министром, что в её салон особы императорской крови вхожи, не говоря о простых генералах. Прознает она, с какими пальмами и померанцами ваш драгоценный подчинённый якшается... ручаюсь, что после того в свете никто вам руки не подаст.
  Полковник: К свету я равнодушен... (пауза) Ваша взяла. Ищите Жилина, да приводите его ко мне. Пойдёт он на рубку леса... (брезгливо) за вас, поручик.
  (Костылин радостно убегает).
  Полковник (говорит вслух, как бы обращаясь к себе с досадой): И прислали же эдакое чудо на нашу шею! Его maman - любовница военного министра. Столетний старик польстился на пятидесятилетнюю крашеную старуху. А я теперь - сдувай пылинки с её сынули, с этого борова... куда б его сплавить?
  (слышен стук)
  Войдите.
   Входит Жилин. Он одного возраста с Костылиным. Жилин не выше среднего роста, сухощав. Движется ловко и уверенно, но есть в его жестах осторожность - не от робости, а от нежелания выпячивать себя. И мундир у него чистый и без украшений, и усы - нормального размера. Видно, что Жилину нравится быть обыкновенным.
  Жилин (козыряя и вытягиваясь во фрунт): Господин полковник, поручик третьего Лабинского полка Жилин...
  Полковник: Вольно. Как служба?
  Жилин: Не жалуюсь.
  Полковник: А некоторые жалуются. Братец ты мой, будь добр, не оставляй где попало свою переписку. А то (делая ударение на слове) некоторые... Он тебя нашёл?
  Жилин: Кто? Я... по личному делу.
  Полковник: Не обращай внимания. Что у тебя за дело?
  Жилин (немного конфузясь): У меня дело... такое... прислала мне мать из дому письмо (вытаскивает из кармана листок и читает вслух) "Сынок дорогой. Стара я уж стала, хочется мне перед смертью повидать тебя. Приезжай ко мне проститься, похорони, а там с богом поезжай опять на службу. А я тебе и невесту приискала: и умная, и хорошая, и именье есть. Полюбится тебе, может, и женишься, и совсем останешься".
  Полковник: Какой разговор... отпуск дам, сию же секунду... а если женишься или ещё что, походатайствую о полной отставке.
  Жилин: Но... может быть...
  Полковник: Никаких "может быть". Я знаю, как нам без тебя будет тяжело... но это не твоя забота. В сию же секунду езжай! Каким путём поедешь?
  Жилин: Я степью к Урупу. Там станиц много. Возьму курс на Спокойную, потом на Отрадную, затем на Попутную, а там и Бескрайняя близко, а там и Прочный Окоп, а там и Ставрополь-батюшка...
  Полковник: В степи горцы озоруют. Может, по Лабе, горами?
  Жилин: В горах горцев больше. А в степи их издалека видно. Ничего, доеду.
  Полковник: Дать тебе солдатиков десяток, или казачков?
  Жилин: Нет, не надо. К чему лотошить людей в жару ради такого пустого дела? А если горцев повстречаю... при мне ружьё, при мне мой нож... Не сподлецую.
   Входит Костылин.
  Костылин: Его нигде нет (внезапно видит Жилина). Да вот же он!
  Полковник: Значит так, поручик Костылин. Поручик Жилин с сегодняшнего дня уходит в отпуск. У него мать при смерти.
  Жилин (порывается возразить): Ну не...
  Полковник (жёстко): При смерти. Поручик Жилин сию же секунду, я повторяю, сию же секунду возьмёт расчёт и поедет домой.
  Жилин: Господин полковник. Позвольте с солдатами попрощаться, поставить им водки четыре ведра, чтобы вспоминали добрым словом.
  Полковник: Позволяю. Но затем сразу же, сразу же в путь! (Костылину) А вам, поручик Костылин, обидно, что водку выпьют без вас? Теперь вам так и так завтра придётся на рубку ехать - судьба подгадала. Останьтесь со мной, я вам дам указания на завтрашний день (Жилину) Сию же секунду!
  
   Декорация изменилась: тень избы и церквушки исчезла, зато ближе к заднику сцены выдвинулся сплошной вертикальный щит жёлтого или зелёного цвета. Он высотой по пояс человеческого роста. За щитом - Жилин; перед ним - голова игрушечной лошадки. Жилин слегка покачивается - создаётся впечатление, что он едет по степи на коне. За спиной у Жилина ружьё. Сзади появляется Костылин. Он тоже "едет на коне", но раскачивается сильнее и движется быстрее. Его раскачка создаёт впечатление неумелости - он ниже, чем Жилин склоняется на "лошадиную голову". Костылин без ружья. Он "нагоняет" Жилина.
  
  Жилин (обернувшись): Егор, поздравляю: ты впервые научил свою кобылу скакать галопом.
  Костылин (он нагнал Жилина и едет с ним почти рядом): Иван, у меня к тебе просьба.
  Жилин: Я весь внимание.
  Костылин: Слыхал я, что у тебя табак особенный. Не будь жадиной, поделись.
  Жилин: Табак как табак. Ничего особенного (снимает с пояса кисет, открывает его; Костылин вытаскивает из кармана щегольскую табакерку; Жилин берёт большую щепоть табака и ссыпает её в табакерку).
  Костылин: Я провожу тебя до Спокойной.
  Жилин: Ехал бы ты назад... (пауза). Ты ведь не просто так ко мне подкатил.
  Костылин: Твоя правда. Не просто так. Есть у меня просьбишка.
  Жилин: Слушаю.
  Костылин: Будь братом, заночуй в Спокойной; а наутро съезди к Лабинскому мосту на рубку леса вместо меня...
  Жилин: Нет.
  Костылин: Ну, умоляю! Тебе же ничего не стоит! А мне сон нехороший приснился, будто бы меня горцы в плен взяли. Мне нельзя в плен. Я единственный сын у матери.
  Жилин: Я тоже.
  Костылин: Ну почему, почему ты отказываешь товарищу в таком пустяке?!
  Жилин: Начальник приказал мне не задерживаться.
  Костылин: Плюнь ты разок на его приказ. Никто же не увидит.
  Жилин: Солдаты с казаками увидят. И доложат полковнику.
  Костылин: Ну а тебе-то что? Ты же домой едешь...
  Жилин: Я приказы начальства выполняю.
  Костылин: Злой ты человек. Жестокий и бессердечный. Как нерусский (вспомнив). Правда, что у тебя имение в Нижегородской губернии?
  Жилин: Правда. Нижегородская губерния, Арзамасский уезд, имение Кулебово.
  Костылин: Какие в Нижегородской губернии дворяне? Там одни татары. И ты - татарин. Жилин - что за фамилия? От мясной жилы - даже слышать противно. Разве русского дворянина назовут этакой бараньей фамилией? Видать, твой дед-татарин купил именьице... ёлочки точёные.
  Жилин: Ну а тебе-то что?
  Костылин: А мне за Россию обидно. Скупает имения всякая нерусь...
  Жилин: Ну, будь я татарин, что б изменилось с того?
  Костылин (торжествующе): Ага, сам признался! (пауза) То ли дело - я! Моя фамилия с шестнадцатого века известна. Был боярин Костылин опричником у Ивана Грозного. Крамолушку выводил, царских врагов пытал, Великий Новгород зажёг и спалил дотла.
  Жилин: Тут нечем гордиться.
  Костылин: Это вам, татарам, нечем гордиться. А я - русский аристократ, слуга Престолу и Отечеству в десяти поколениях, патриот, просвещённый консерватор, гвардеец. Гвардия погибает, но не сдаётся! (вспоминает) Привольно же мне служилось в питерской гвардии. Смотрами и прочей муштрой меня, поверишь ли, ни разу не допекали. Ночевал я в матушкином особняке на Морской, обедал - у Донона. В казармы заходил только чтоб жжёнки с ребятами нажраться, в картишки перекинуться, да француженку-модистку привести с амурной целью (мечтательно). Знал бы ты, как питерские француженки амурятся, ёлочки точёные. С немками - никакого сравнения. Немки, берты с миннами - пехтуре армейской, а нам, благородной гвардии, только француженки (внезапно). Я и сюда угодил из-за карт и из-за женщины. И не из-за простой женщины, а из-за святой.
  Жилин: О, это интересно. Расскажи.
  Костылин: Было так: играл я с ребятами-гвардейцами в штосс. А не шла мне карта в тот день, ну совсем не шла. Поставил я на кон сто тыщ - и проигрался вчистую. Мне денег не жалко... но обидно мне стало, так обидно. Вернулся я домой, помолился на ночь и уснул. И в ту же ночь приснилась мне святая угодница. Подошла она, да и говорит: "Не отдавай долг! Отдашь долг - свершишь страшный грех против меня и против Господа нашего Христа! Хулу на Христа наведёшь!".
  Жилин: А ты что?
  Костылин: А я - человек верующий, православный (внезапно) Верую в Господа нашего Иисуса Христа... едино... (запутался) единокровного и единоутробного в трёх личинах...
  Жилин: И что? Заплатил долг?
  Костылин: Нет. На подвиг пошёл. А начальство меня выкинуло из гвардии и зашвырнуло сюда. В твою дыру. Вот и претерпеваю за веру...
  Жилин: Начальство тебя спасло. Спрятало. Ребята-гвардейцы тебя бы подсвечниками прибили.
  Костылин (потрясённо): Меня?! Сына княгини Персиановой?!
  Жилин: Карточный долг - это святое.
  Костылин (горделиво): У меня - другие святыни!
  Жилин: И какая тебе святая угодница приснилась?
  Костылин: Жанна д"Арк, Дева Орлеанская.
  Жилин: Но это же католическая святая.
  Костылин: Ты сейчас сам подтвердил, что вера у тебя фальшивая, татарская (пауза) Господь и Его святые помогают всем без различия.
  Жилин (улыбаясь): Ты - осьмое чудо света. Ах, Егорка ты, Егорка...
  Костылин (обиженно): Не называй меня так! Я тебе не мужик какой. Я - Жорж.
  Жилин: Жорж - пузатый морж.
  Костылин: Не хочу быть моржом!
  Жилин: Тогда будешь Егоркой. Ах, Егорка ты, Егорка... комолая ты холмогорка.
  Костылин: Снова ты меня обидел.
  Жилин: Ничуть. "Холмогорка" - это "молодчина". Так у нас в Нижегородской губернии говорят.
  Костылин: А "комолая"?
  Жилин: "Комолая" - это "славная".
  Костылин: ЗдОрово, ёлочки точёные! (вдруг). Слушай, а вдруг горцы! Дай-ка мне своё ружьё?
  Жилин: Оно мне самому нужно. Где твоё?
  Костылин: Забыл я взять...
  Жилин: Тогда езжай назад.
  Костылин: Мы же далеко проехали. Ну как поеду я назад... а на обратном пути горцы.
  Жилин: Доберёмся до Спокойной, там я дам тебе ружьё. Возле Урупа горцы редко шалят.
  Костылин: Но я поеду назад сейчас. Мне надо на завтрашнюю рубку леса не опоздать. Из-за тебя же завтра буду мучаться...
  Жилин (потеряв терпение): На тебе ружьё, только отстань! (снимает ружьё и передаёт его Костылину).
  Костылин: Спасибо, брат! (пауза) Слушай, а, может, ты всё же заночуешь, в Спокойной? А завтра поедешь на рубку вместо меня?
  Жилин: Нет.
  (внезапно Жилин меняется в лице).
  Тихо! Горцы!
  Костылин (перепугано): Где?
  Жилин: Там. Видишь точки?
  (на заднике появляются маленькие тени)
  Костылин: Ну, они сейчас узнают гвардию. Гвардия погибает, но не сдаётся (вскидывает ружьё в сторону теней и нажимает на спуск; слышен гром выстрела).
  Жилин (стонет от досады): Что ты наделал, болван?!
  Костылин: Что?!
  Жилин: А то, что они, может, нас бы не заметили. А ты их привлёк.
  (тени увеличиваются)
  Они скачут к нам.
  Костылин (беспомощно): И что теперь делать?
  Жилин: Сражаться. Ты первый раз в переделке?
  Костылин: Да.
  Жилин: Ну, у тебя ружьё. А у меня - нож (вытаскивает нож). Авось не пропадём.
  Костылин: Не пропадём... гвардия погибает, но не сдаётся...
  (тени увеличиваются сильнее - они превращаются в силуэты всадников)
  Жилин: Молись своему богу двуутробному, чтоб сон не вышел в руку!
  Костылин (он панически перепуган): А-аа-ааа!!! Мама!!! (поворачивает коня назад и бешено ускакивает назад).
  Жилин: Куда ты?!... Впрочем, всё к лучшему. Отобьюсь один.
  (тени всадников нарастают; вот они рядом; Жилин делает выпады ножом)
  Подходите, собаки! Ближе! Всем дам отведать ножа! А-аа, испугались!
  (одна тень материализуется: из-за кулисы на Жилина прыгает рыжебородый человек в горской одежде; это Кази-Магомед. Оба валятся за щит).
  Долгое затемнение.
  
   В темноте звучит адыгская музыка без слов.
   Включается свет. Теневой силуэт избы. Но сзади - абрис не церкви, а минарета с мусульманским месяцем. Это значит, что действие уже происходит в горском ауле.
   На сцене - Жилин и Эйты. Эйты - мужчина неопределённо немолодого возраста, высокий, плечистый и сильный (но не толстый). Он всегда гол по пояс. Эйты очень смугл. На его торсе и лице шрамы от ударов. Держится Эйты уверенно, но готов испугаться. Эйты заколачивает колодки Жилину.
  Жилин: Ты кто?
  Эйты: Хыр... хыр... хыр фыр... мм... му...ммм (бормочет что-то непонятное).
  Жилин: Немой ты, что ли?
   Входят Кази-Магомед, хозяин дома Абдул-Мурат и Костылин в колодках. Абдул-Мурату и Кази-Магомету около сорока лет. Они похожи, только Абдул-Мурат - черноволосый, и борода у него чёрная, а его сосед Кази-Магомед - рыжеволосый, и борода у него рыжая.
  Жилин (увидел Костылина, подходит к нему): И тебя тоже?
  Костылин: Ружьё не выстрелило. И лошадь вдруг стала.
  Жилин: Эх, надо было тебе согласиться на рубку ехать...
  Абдул (к Кази): Ну что тебе ещё, сосед? Мы же договорились обо всём. Этот пленник (указывает на Костылина) мой, потому что я его изловил. Так? А за этого пленника (указывает на Жилина) я дал тебе двести рублей, и теперь этот пленник - тоже мой. Отдай мне назад двести рублей, и тогда этот пленник будет твой.
  Кази: Как я могу отдать двести рублей? Для меня это богатство. Ты богатый, а я - бедный. Твоя жена умерла родами, а у меня враги убили жену и старшего сына, двух рабов зарезали, хозяйство разорили, дом сожгли, я только-только вновь отстроился. Вдвоём мы живём с Азаматом малолетним, никто нам, бедным, не поможет.
  Абдул: Ну вот, тебе - двести рублей, а мне - пленник. Всё как положено.
  Кази: А вдруг за моего... за твоего пленника большой выкуп дадут...
  Абдул: В народе так говорят: где подарок, там не отдарок. А где покупка, там не откупка. Что я тебе подарил, то твоё; а что я купил за деньги, то моё.
  Кази: Ну, можно, я хоть погляжу на пленников?
  Абдул: Гляди.
   Входит Софият. Это статная старуха приблизительно шестидесяти лет. Ходит она медленно, опираясь на посох. Речь Софият одновременно властная, добродушная и слегка насмешливая.
  (К Софият): Нан, зачем ты вышла?
  Софият: Хочу на русских пленников посмотреть.
  Абдул: Нан, делёжка добычи - это мужское дело.
  Софият: Сынок, я уже так стара, что это и моё дело. А ты боишься, что соблазнят меня, старуху, эти молодые мужчины. Не соблазнят уже.
  Абдул: Начну с толстого (Костылину) Как твоё имя?
  Костылин: Жорж.
  Софият: Ва-аллахи, какое смешное имя! Назову так свою корову, лучше доиться будет.
  Абдул: Сколько сможешь отписать выкупа? Четыре тысячи рублей твои родные заплатят?
  Костылин: Я сын княгини Персиановой. Я богат. Могу дать больше.
  Софият: Ай, какая жирная коровушка тебе досталась, сынок! Дои её, дои!
  Абдул: Пять тысяч рублей сможешь?
  Костылин: Запросто.
  Абдул: А шесть тысяч?
  Софият: Сынок, надо меру знать. Негоже оставлять людей без штанов.
  Абдул: Пять тысяч рублей, решено. Садись и пиши письмо домой. Где твой дом?
  Костылин: Санкт-Петербург, Морская двадцать пять, дом княгини Персиановой Ольги Сергеевны.
  Абдул: Вот туда и напишешь.
   Костылин садится за стол и пишет.
  Написал? (Кази-Магомеду). Держи это письмо. Дай его Азамату, пускай он завтра сбегает к старой Аксинье, что живёт у Лабинского моста, и передаст. А она поедет на ярмарку в станицу, там и вручит почтарю.
  Жилин: Не надо завтра к Лабинскому мосту! Поймают! (вдруг переводит взгляд на Костылина и ловит догадку). Не поймают. Пусть идёт.
  Абдул (Жилину): Что-то ты замышляешь... смотри у меня. Как твоё имя?
  Жилин: Иван.
  Абдул: Сколько сможешь отписать выкупа?
  Жилин: Пятьсот рублей, и ни копейкой больше.
  Абдул: Что?! Пятьсот рублей?
  Жилин: Моя мать небогатая, больше не соберёт.
  Абдул: Это значит, что я получу за тебя триста рублей. Не нужен мне такой пленник (Кази-Магомеду) Забирай его, сосед.
  Софият: Ай, сынок, не отдавай соседу пленника, ведь триста это больше, чем двести. Лучше уступи толстяка.
  Кази: Воистину мудрая у тебя мать, сосед. Её устами говорит Аллах.
  Абдул: Нан, я тебя не понимаю. Триста больше, чем двести, это так. Но ведь пять тысяч - это больше, чем вместе триста и двести в десять раз.
  Софият: Придёт время, сынок, выдавать нашу внучку Дину замуж, ты ведь не выдашь её за бедняка, ты выдашь её за самого богатого жениха аула. А когда соседу заплатят выкуп на пять тысяч, тогда его сын Азамат станет самым богатым женихом аула. Так?
  Абдул: Так.
  Софият: С детства наша красавица с Азаматом рядом. Видать, так на небе решено, чтоб они были вместе. Славно же, коль суженый жених богат.
  Кази: Но... если я получу выкуп на пять тысяч, тогда мой Азамат станет самым богатым женихом аула, а твоя Дина будет не самой богатой невестой аула. Не выдам я Азамата за твою Дину, незачем мне родниться с беднотой.
  Абдул (потеряв терпение): Нечего тут судить, оба пленника - мои. Один, потому что я изловил его, а второй, потому что я купил его. Вот моё слово.
  Кази: А я с ним не согласен.
  Абдул: Правду в народе говорят: рыжий да красный никогда ни с кем не согласный.
  Кази: В народе много чего говорят. А мудрец сказал: рыжая собака лает, а чёрная змея не лает, а тихо в пятку кусает (поднимает указательный палец вверх и изрекает с величайшим почтением): Ы! Мудрость!
  Абдул: Это какой же мудрец изрёк такое?
  Кази: Это великий кабардинец Казаноко изрёк, да будет долгой его память.
  Абдул: Это где ж Казаноко мог видеть лающую змею? (пауза). Я знаю наизусть все тысяча девятьсот двадцать семь изречений мудрого Казаноко; никогда не говорил Казаноко такую нелепицу. Это ты сам придумал.
  Кази: Не всякому уму под силу понять бесконечную мудрость Казаноко. Баран нашёл Коран, час в него глядел, ничего не уразумел, страницы съел, обложкой подавился и околел...
  Абдул: Ты намекаешь, что баран - это я?!
  Кази: Этого никто не говорил.
  Абдул: А кто баран?
  Кази: Баран, соседушка - это баран.
  Абдул: Тоже скажешь, что Казаноко придумал?
  Кази: Нет, это я придумал.
  Абдул: Оно и видно. А великий Казаноко сказал: лучше малая барашка, чем большая таракашка (поднимает указательный палец вверх) Ы! Мудрость! И нечего приписывать мудрейшему Казаноко собственные домыслы.
  Софият: Мужчины, зачем тревожить Казаноко в таком простом деле?
  Кази: Как в простом?!
  Софият: В самом простом. В простейшем. Проще кукурузной лепёшки.
  Абдул: Ну, рассуди ты нас, нан, коли дело видится тебе простым.
  Софият: И рассужу (указывает на Костылина) Этот пленник - твой, сынок, потому что ты его изловил (указывает на Жилина) А этот пленник - твой, потому что его изловил сосед, а ты купил его у соседа за двести рублей.
  Абдул: Всё так.
  Софият: Так дождись выкупа, сынок, а когда выкуп придёт, отдай соседу двести рублей за то, что тот изловил пленника.
  Кази: Ай, какая умная женщина!
  Абдул: Ничего не понимаю... я отдал соседу за пленника двести рублей. Он мой. За него придёт выкупа пятьсот рублей. Я отдам соседу ещё двести рублей и верну пленника урусам. Получается, что я выручу за него лишь сто рублей. Такую цену ни одному урусскому пленнику не дают. Даже безумный Хамзат-Хаджи купил своего хилого заморыша, который умер у него через месяц, за сто пятьдесят рублей. За сто пятьдесят, а не за сто. Нан, мы разорим себя, если будем получать выкуп по сотне за пленника.
  Софият: Бывает так, что жирная корова даёт мало молока, а тощая корова - много молока. Послушай меня, не отдавай Ивана.
  Абдул: Да будет так. Амен (Жилину) Садись писать письмо. Где твой дом?
  Жилин: Нижнебродская губерния.
  Костылин: Нижегородская...
  Жилин: Нижнебродская.
  Абдул: Не обманываешь ты меня, Иван? Я слыхал о Нижегородской губернии, а о Нижнебродской губернии ничего не слыхал.
  Жилин: Она в Сибири... Нижнебродская губерния, Арзуманский уезд, имение Дулебово...
  Костылин: Кулебово.
  Жилин: Дулебово. Исаевой Марии Фёдоровне (садится и пишет письмо).
  Абдул (берёт письмо и передаёт его Кази): Это письмо Азамат пусть тоже завтра отнесёт Аксинье (к Эйты) Эй, ты! Отведи этих двоих в глиняную яму, да перед сном покорми их.
  Кази (Абдул-Мурату): Но я так и не понял: выдашь ли ты свою Дину за моего Азамата?
  Абдул: Выдам. Когда у тебя будет четыреста рублей.
  Кази: Ты успокоил меня, сосед. Недаром ведь сказал мудрец: доброе соседство - лучшая отрада (поднимает вверх указательный палец). Ы! Мудрость!
  Затемнение.
  
  Высвечивается место внизу под сценой.
  Это - глиняная яма с соломой на полу. Там сидят Жилин и Костылин в колодках.
  Костылин (Жилину): Что ты наплёл, ёлочки точёные? Нижнебродская губерния, Арзуманский уезд, имение Дулебово. Твоё письмо никуда не придёт.
  Жилин: Всё верно, никуда не придёт. А мне и надо, чтоб оно никуда не пришло.
  Костылин: Но тогда за тебя не заплатят выкуп.
  Жилин: Мне и надо, чтобы за меня не платили выкуп. Моя мать больна. Она и ста рублей не соберёт. Дулю собаки получат от Ивана Жилина, а не выкуп.
  Костылин: Почему же ты не сказал о том?
  Жилин: Чтоб меня эти собаки тут же убили бы?
  Костылин: Но ведь они всё равно прознают, что ты им солгал.
  Жилин: А мы до того сбежим.
  Костылин: Сбежим?
  Жилин: Да, сбежим.
  Костылин: Это не опасно?
  Жилин: Опасно. Но ты не сбегай, если хочешь. Оставайся. Ведь за тебя выкуп заплатят (оглядывается). Тут глина. Это хорошо.
  Костылин: Что ж хорошего? Уляпаемся.
  Жилин: Во-первых, сбежать легче. Был бы песок, ввек бы не выбрались. А во-вторых, я стану из той глины игрушки лепить - птичек да собачек, да на огне их обжигать. Дерева тут нет, и мой нож отобрали; так ведь кресало со мной, и соломы для огня предостаточно. Налеплю кукол.
  Костылин: Наилучшее занятие для русского дворянина...
  Жилин: Не могу я без дела сидеть.
  Костылин: Ты сожжёшь себя и меня.
  Жилин: Не сожгу. Я аккуратно.
  Костылин: Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось.
  Жилин: И тут в наличии дети. Вон они, наверху (показывает рукой наверх).
   Сверху в Жилина летит камень. Жилин уворачивается.
  Костылин (иронически): Хорошие дети...
   Свет внизу гаснет. Высвечивается площадка наверху (на сцене).
   На ней стоят Дина и Азамат. Они одеты в национальную одежду, у рыжеволосого Азамата за поясом небольшой кинжал, Дина - с косами. Азамат и Дина одного возраста (около десяти лет), но Дина кажется взрослее (может быть, потому что она более рассудительная и знающая).
  Дина (Азамату): Зачем ты кинул камень? Ты мог испортить имущество моего отца.
  Азамат: Ну, я же не в толстяка, я в другого.
  Дина: Второй пленник - тоже имущество моего отца.
  Азамат: Имущество, ха-ха. Вы за него ничего не получите. Он вас обманул, всё наврал. Так сказал мне мой отец.
  Дина: И вовсе не наврал.
  Азамат: Наврал. А в толстяка я кидать камни не буду. За него пришлют пять тысяч, ты станешь богатой невестой, и я на тебе женюсь.
  Дина: А если я не соглашусь выходить за тебя?
  Азамат: Да кто тебя станет спрашивать?
  Дина: Мою бабушку сватал молодой племянник самогО шамхала дагестанского. А она ему отказала. Потому что не любила его. Она вышла замуж за моего дедушку Аслана, хотя он был старше её на тридцать дет.
  Азамат: Ты тоже выйдешь замуж за сорокалетнего козла бородатого?
  Дина: Захочу - и выйду.
  Азамат: Дина, скажи мне, что ты пошутила.
  Дина: Пошутила я. А ты шуток не понимаешь, чудак. Мы же клялись быть всегда вместе...
  Азамат: То-то... а этого уруса я убью. После того как казаки убили мою нану и моего брата, я на Коране поклялся, что убью казака. Все казаки - мои кровные враги. Кроме старой Аксиньи - она вкусными пирожками угощает...
  Дина: Какой ты ещё...
  Азамат: Какой?
  Дина: Маленький, вот какой. Разве те, кто в яме, казаки?
  Азамат: А кто же? Казаки.
  Дина: Это не казаки. Это офицеры.
  Азамат: Офицеры? А кто это?
  Дина: Офицеры - это как у нас князья.
  Азамат: Кто такие князья?
  Дина: Это люди, которые другими людьми правят, потому что их деды родились раньше. В нашем ауле когда-то тоже были князья. Но мы их прогнали. И с тех пор мужчины нашего аула носят бороды - в залог того, что наш народ вольный и не подчиняется никому, кроме Аллаха. У тебя тоже будет борода. Рыжая-рыжая.
  Азамат: Почему рыжая?
  Дина: Потому что у твоего отца рыжая борода. И он рыжий, и ты рыжий.
  Азамат: Не хочу рыжую бороду! Хочу бороду чёрную, как у Пророка Магомеда!
  Дина (звонко смеётся): Борода тебя спросит, какой ей вырасти.
  Азамат: Не хочу о бороде. Хочу о князьях. Если мы их прогнали, значит, их больше нет нигде?
  Дина: Они есть в северных аулах. Там в каждом ауле старший князь - пши. Все ему подчиняются. А у него малые князья - уорки. Простые люди, вроде нас, платят дань пши и его уоркам. И работают на них. Им тяжко живётся.
  Азамат: Вот дураки - люди из северных аулов! Почему они не соберутся да не прогонят пшу?
  Дина: Потому что им не позволят турки. У них есть свой пши - султан. И англичане будут недовольны - у англичан есть княгиня по имени Виктория. И даже урусам это не понравится - у урусов тоже пши, его зовут Царь Николай Глупый. Он глупый, потому что с нами воюет. А турки с англичанами помогают северным аулам. Если в северных аулах прогонят пши, тогда турки испугаются, что у них народ тоже прогонит султана, а англичане испугаются, что их народ прогонит княгиню Викторию; тогда турки с англичанами не станут помогать северным аулам, и эти аулы захватит злой Николай.
  Азамат: Выходит, что все народы терпят своих пшей? Кроме нашего народа.
  Дина: Есть ещё братья-шапсуги, они живут у моря. Они тоже прогнали своих князей. Но они слишком любят турок с англичанами; те им князья.
  Азамат: ЗдОрово! Значит, мы живём в самом справедливом ауле на свете! У нас все свободные... ну, кроме рабов... рабы не считаются... а те двое...
  Дина: Они - уорки Николая. Толстяк - знатный урусский уорк...
  Азамат: А знаешь, почему я ещё не убью толстяка? Выкуп - это ясно; но я бы его и в лесу, и в поле не стал бы убивать.
  Дина: Почему?
  Азамат: Потому что его неинтересно убивать. Мужчина должен выбирать себе достойного врага. Хорош тот враг, который как волк. Тот... второй, как волк. И я его убью. Ночью заберусь в яму и (достаёт из ножен кинжал) зарежу.
  Дина: Но это же взрослый сильный мужчина. А вдруг не ты его зарежешь, а он тебя убьёт?
  Азамат (удивлённо): Меня-то за что?
   Свет вверху гаснет. Снова высвечивается яма с Жилиным и Костылиным.
  Костылин (Жилину): А что ты там назвал какую-то Исаеву?
  Жилин: Это девичья фамилия моей матери. Лень было придумывать другую фамилию, да и не шло ничего в башку.
  Костылин: Так я и знал.
  Жилин: Что?
  Костылин: Фамилия-то нерусская.
  Жилин: А какая?
  Костылин: Сам знаешь. Ликуй, Исайя.
  Жилин: Хватит чушь болтать. Пора спать.
  Костылин: Я не могу спать, если меня не покормили.
   Сверху в яму спускается лестница. По ней вниз сходит Эйты. Одной рукой он держится за перекладины, другой рукой придерживает горшок и кувшин.
  Эйты (садится к пленникам, снимает крышку с горшка): Хыр... хыр... фыр.
  Жилин: Вот и еда (берёт в руки кувшин, пьёт из него). И вода.
  Костылин: Малый, как тебя зовут?
  Эйты: Хыр... фыр.
  Костылин: Я, между прочим, к тебе обращаюсь. Эй, ты!
  Эйты (обрадован чему-то, несмело): Эйты! Эйты! Эйты!
  Костылин: Сдаётся мне, что он меня дразнит.
  Жилин (подходит к Эйты, тычет пальцем себе в грудь): Иван (указывает пальцем в грудь Эйты) А ты?
  Эйты: Аты... эйты! Эйты! Эйты!
  Костылин: Бесполезно. Этот гурон - слабоумный.
   Эйты бормочет что-то невразумительное, потом меняет тон бормотанья, бормочет тоже неясное, но иначе.
  Жилин (прислушавшись): Постой! Сейчас он сказал чеченское слово... а вот заговорил по-лезгински, а вот по-осетински, а теперь по-кабардински...
  Костылин: Поздравляю. Нас будет обслуживать идиот-полиглот. Что толку в том, если он русского языка не знает, ёлочки точёные?
  Жилин: Я буду переводчиком.
  Костылин: А ты что знаешь из его языков?
  Жилин: Ну... пару слов.
   Эйты поднимается по лестнице вверх, потом забирает лестницу и уходит, унося лестницу с собой.
  Костылин (суёт палец в горшок, вытаскивает его и облизывает): Это что ещё такое?! Я эту дрянь в рот не возьму. Русский аристократ, сын княгини Персиановой, потомок боярина Костылина брезглив. Он не станет жрать что попало!
  Жилин: Что там?
  Костылин: Кукурузная каша, и притом жидкая. Мерзость!
  Жилин (вытаскивает из-за пояса ложку): А нам, татарам, всё равно (ест ложкой из горшка с удовольствием).
  Затемнение.
  
  Голос сверху: И была ночь, и настало утро следующего дня.
   Яма высвечена. В яме - Жилин с Костылиным. Они без колодок. К стенке ямы прислонена лестница - по ней можно подняться наверх.
  Жилин (проснулся): Ой, что это!
  Костылин (проснулся): Лестница!
  Жилин: А ты ничего ещё не заметил?
  Костылин: Что?
  Жилин: На тебе и на мне нет колодок. И горшок с едой новый.
  Костылин (суёт палец в горшок). Он полон. И снова та же дрянь. Вероятно, этот гурон ночью спустился, поменял горшки, снял колодки. И оставил лестницу, растяпа. Мы можем сбежать. Гип-гип, ура!
  Жилин: Погоди, постой. Это может быть ловушкой. И не сбегает никто днём - в ауле людей полно, заметят. Дождёмся ночи, и вот тогда...
  Костылин (глядя в горшок): Я сутки ничего не ел. Ничего не попишешь, придётся жрать эту бурду (пауза; глядит на Жилина). И ты сейчас станешь хладнокровно лицезреть, как русский аристократ, сын княгини Персиановой будет кормиться из ладоней, словно собака?
  Жилин: Ты насчёт ложки? Дам я тебе её (даёт ложку Костылину, тот принимается жадно есть). А я, пожалуй, поднимусь, расставлю свои игрушки у края ямы (поднимается по лестнице вверх и расставляет игрушки на сцене, потом спускается вниз).
  (Костылину) И мне оставь каши.
  Костылин: Всё своё ты съел вчера.
   Появляется Дина. Она замечает игрушки.
  Жилин (поднимается по лестнице к Дине): Это я сделал.
  Дина (берёт в руки глиняную птичку): Это птичка?
  Жилин: Да, птичка. Как ты. Птичка-невеличка.
  Дина (звонко смеётся и подпрыгивает от радости). Птичка-невеличка! Птичка-невеличка! А какая это птица?
  Жилин: Сорока.
  Дина: Нет, не хочу. Сорока - плохая птица.
  Жилин: Ну тогда... (задумывается). Не синичка, не воробей, не скворец - я длинный хвост вылепил. Это кукушка! Ку-ку, ку-ку, ку-ку...
  Дина: Кукушка! А можно, я её возьму?
  Жилин: Бери.
  Дина: Сколько заплатить?
  Жилин: Нисколько. Я дарю. Можешь взять ещё.
  Дина (ликуя): Тогда я возьму эту собачку! И эту овечку! А это что? (берёт в руки куклу).
  Жилин: А это - кукла.
  Дина (недоумённо): Кук-ла? В нашем ауле никогда такого не было...
  Жилин: Это маленькая девочка из глины. Возьми её. Будешь нянчить... (пауза). Как зовут тебя, кукушечка?
  Дина: Дина.
  Жилин: Салам алейкум, Дина. А меня зовут Иван.
  Дина: Алейкум ассалам, Иван... А, можно, я заберу домой куклу... и собачку... и овечку... и кук... куклу?
  Жилин: Бери, что хочешь. Только всё не забирай, оставь другим детям.
  Дина: Здесь нет других детей.
  Жилин: Как нет? А мальчик, с которым ты была вчера?
  Дина: Это Азамат. Он не станет играть.
  Жилин: Мальчики тоже играют. Вылеплю я ему джигита на коне - с бородой, с саблей...
  Дина: Он не будет играть. У него маму и старшего брата убили... твои.
  Жилин: Ну, коль не захочет, то...
   Дина убегает с игрушками. Жилин спускается по лестнице вниз.
  Костылин: И чего ты пытаешься добиться этим?
  Жилин: Ничего.
   На сцене появляется Софият.
  Костылин: Старая ведьма пришла.
   Софият манит пальцем Жилина. Жилин поднимается к ней по лестнице. Софият рассматривает игрушки.
  Софият: Здравствуй, Иван.
  Жилин: Салам алейкум.
  Софият: Меня зовут Софият. Это ты сделал?
  Жилин: Я.
  Софият: И славно. Пускай моя внучка поиграет. У нас это запрещено, харам. Но за харамом никто не следит, кроме нашего эфенди да одержимого Хамзата. Эфенди болен, он ко мне не придёт, а Хамзата я сама не пущу. Хоть и трудно мне с ним будет справиться. Болею я. Ноги стали плохо ходить. И опухаю. Пришла пора старой Софият собираться к Аллаху.
  Жилин (вглядываясь в Софият): Что вы такое говорите? В вашем лесу растёт трава... гусиный глаз? Должна расти.
  Софият: Знаю гусиный глаз.
  Жилин: Она сейчас ягоды выпускает. Ягоды не трогайте, они ядовитые. Нарвите листьев, только осторожно, они тоже ядовитые. Залейте их водой и держите двадцать дней. На двадцатый день начинайте пить по капле воду - в первый день выпейте две капли, во второй - три. Как дойдёте до тридцатого дня и выпьете тридцать и одну каплю, вылечитесь. Ещё сорок лет проживёте.
  Софият: Ты лекарь?
  Жилин: Нет. Но приходится знать всякое.
  Софият: Ай, умная у тебя голова! Жаль, что дураку досталась (укоризненно) Зачем дал себя поймать? (пауза; Софият вытаскивает круглые карманные часы). Посмотри, что у меня (передаёт часы Жилину).
  Жилин: Часы.
  Софият: Они что-то не ходят.
  Жилин: Я погляжу. Похоже, тут анкерный механизм барахлит...
  Софият: Не знаю я таких слов, Иван. Если можно исправить, исправь. Я потом к тебе Дину пришлю за часами.
   Жилин берёт часы и спускается вниз.
  Костылин (Жилину): Что ей от тебя надо.
  Жилин: Да вот, часы исправить.
  Костылин: Был ты кукольником, а теперь заделался часовщиком. Как Бомарше.
   Жилин склоняется над часами, берёт из-за пояса шило, разбирает часы. Костылин вдруг взбирается по лестнице и бежит к Софият.
  Вот что, старая... у меня к тебе дело... конфиденциальное. Нас не должны слышать ничьи уши.
  Софият: Ничьих ушей тут и нет.
   Костылин берёт Софият за локоть и отводит её в сторону.
  Костылин: Старая, ты же должна понимать, что в сообществе пленников существуют некоторые... так сказать, имманентные градации... в отношении их иерархического статуса.
  Софият: Ничего не поняла.
  Костылин: Пленник пленнику рознь, старая. Есть пленные солдаты, а есть и персоны высокого происхождения...
  Софият: У солдат не бывает кальсон.
  Костылин: Maman, не притворяйся глухой... Я имею в виду, что я - сын княгини Персиановой, русский аристократ. И мои условия содержания, скажем так...это моветон... но оставим мою генеалогию. Я принесу твоей семье пять тысяч! Пять тысяч! Я озолочу её. И с учётом этого... меня следует холить и лелеять. Именно так... холить и лелеять. Кормить человеческой едой, а не этой дурандой. И содержать меня в человеческом помещении, а не в волчьем логовище с армейским бурбоном, который и не дворянин вовсе, зато распоряжается моей провизией и моей свободой. А вы знаете, что он вас дурит? Вы от него ничего не получите. Он дал вам неверный адрес. Нет никакой Нижнебродской губернии, нет Арзуманского уезда, нет имения Дулебово. Есть Нижегородская губерния, Арзамасский уезд, имение Кулебово. Ку..., а не Ду... Наведи справки, старуха - всё узнаешь. Впрочем, и из Кулебово тебе ничего не светит, мон шер. Иван беден, как нижегородская мышь. Вот так-то, ёлочки точёные.
  Софият: Я знаю, что Иван обманул.
  Костылин: Тогда какого чёрта ты не осуществляешь санкции?! Он и сбежать собирается, между прочим. Ну, допустим, тебе пристала охота содержать в доме личного часовщика, так сказать, маленького Бомарше... но я-то. Меня надо холить и лелеять! Кормить надо!
  Софият (после паузы): У нас так говорят: если корова пухлая да жадная, жрёт, а ей всё мало, то такая корова плохая, больная. Не будет от неё ни молока, ни телят. Даже на мясо не пустить, только забить, да под землёй схоронить, чтоб людей не заразить.
  Костылин: Ты о чём, мон шер?! Какая корова, какие телята?
  Софият: Я сказала то, что сказала, и не скажу ни слова больше.
  Костылин: Свихнулась, старая ведьма (спускается по лестнице вниз).
  Софият: Так меня ещё никто не называл (уходит).
  Костылин (Жилину): Старуха с ума спрыгнула. Бредит что-то о больной корове, о телятах.
  Жилин: Она вполне умна.
  Костылин: Тебе всякий умён.
   Через некоторую паузу появляется Дина. Она несёт в руках свёрток. Дина зовёт Жилина. Жилин поднимается по лестнице.
  Жилин: Салам.
  Дина: Салам, Иван. Посмотри, что я тебе принесла... (разворачивает свёрток, вытаскивает из него кусок адыгейского сыра).
  Жилин (берёт сыр и ест): О! Это вкусно!
  Дина: В нашем ауле делают самый вкусный сыр на свете.
  Жилин: Воистину так. Даже не заметил, как всё съел.
  Дина: А ещё... (вытаскивает адыгейскую круглую лепёшку).
  Жилин: Что это?
  Дина: Это щелям.
  Жилин: Салам-салам, щелям-щелям.
  Дина (звонко смеётся, подпрыгивает и хлопает в ладоши): Салам-салам, щелям-щелям!
  Жилин: Какой он красивый! Как солнышко.
  Дина: В нашем ауле пекут самые лучшие щелямы.
  Жилин: Ой, а часы-то я оставил внизу. Давай спустимся, кукушечка, и я тебе их передам. Заодно с товарищем познакомлю.
   Жилин и Дина спускаются вниз.
  Знакомься, Дина; это Жорж. Знакомься, Жорж, это Дина.
   Костылин безучастен. Жилин передаёт часы Дине.
  Часы вновь работают... как часы.
   Дина смеётся и хлопает в ладоши.
  Красавица ты... Дахэ... Дахэ.
  Дина (испугалась): Ты знаешь наш язык?
  Жилин: Ну, пару слов... Ты ведь тоже знаешь наш язык.
  Дина: В вашем ауле все знают ваш язык. Бабушка говорит, что вы сильнее нас, что вы нас победите и что вы станете нашими хозяевами, а мы вам будем служить, поэтому всем нам надо знать ваш язык.
  Жилин (он стал серьёзен): Послушай меня, кукушечка. Это очень важно. Аллах сделал всех людей равными. Мы, вы, турки, чеченцы, французы - все равны пред ликом Аллаха. Никто никому не должен служить, потому что все люди одинаковы.
  Дина (возмущённо): Выходит, что я одинакова с Эйты?!
  Жилин: Выходит так, кукушечка.
  Дина: Быть того не может! Я, дочь самого справедливого, самого лучшего на свете народа, прогнавшего князей, должна уравняться с безродным рабом, который не помнит своё имя!
  Жилин: Это так, как бы тебе ни было горько. Он - твой брат.
  Дина (топает в гневе ногой): Это неправда! (взбирается по лестнице и убегает).
  Костылин (Жилину): Я всегда догадывался, что ты - либерал зловредный.
  Жилин: Чем тебе либералы-то досадили?
  Костылин: Либералы - враги Престолу и Отечеству и поют с голоса англичан. Так говорят.
  Жилин: Кто так говорит?
  Костылин: Все так говорят.
  Жилин: Кто все?
  Костылин: Так говорит патриот Фаддей Булгарин.
  Жилин: Плюнь ему в лицо. Он дурак и подлец. Он в двенадцатом году против нас с французами шёл... а теперь учит нас, как нам Родину любить. Уж лучше быть либералом, чем таким патриотом (задумался). Хотя быть либералом - в том тоже немного хорошего.
  Костылин: Однако проповедовать либеральные идеи детёнышам туземцев... до такого и сам капитан Кук не додумался.
  Жилин: Потому его съели.
  Костылин: Кстати, о еде. Кажется, ты раздобыл боевые трофеи...
  Жилин (разворачивает свёрток, вытаскивает три щеляма): Поделим по-братски. Один тебе, другой - мне. А третий разломим пополам.
  Костылин: Зачем мы будем мучить этот несчастный туземный бисквит? Он сухой и ломкий, он весь искрошится.
  Жилин: А как ты предлагаешь?
  Костылин: Дай ты его мне весь. Как брату.
  Жилин (передаёт второй щелям Костылину): Пусть будет так (берёт в руки свой щелям).
  Костылин: Послушай, а может, мы твой бисквит... поделим по-братски?
  Жилин: Шалишь, холмогорка комолая (вспомнив). Ещё был сыр.
  Костылин: Где же он?
  Жилин: Я его съел. Ну, прости меня. Очень уж он вкусный был.
  Костылин (обиженно): Не брат ты мне. Ты сухой и чёрствый, как этот злосчастный туземный хлебец.
  Жилин: Раз хлеб тебе чёрствый, дай его мне.
  Костылин: Не дам!
   Сверху по лестнице спускается Эйты с горшком и кувшином, оставляет их внизу, потом поднимается наверх, вытаскивает и уносит лестницу.
  Жилин: Вот мы лишились лёгкого пути к свободе.
  Костылин (берёт в руки горшок): А ты лишил меня сыра, за то я лишаю тебя этой мерзкой бурды. Сам же мне будешь благодарен (открывает горшок; пауза). Ложку! Я жду.
  Жилин (шутливо): Сию же секунду, ваше превосходительство (даёт ложку Костылину). Ваш рабочий инструмент, милорд.
  Затемнение.
  
  Голос сверху: И была ночь, и настало утро следующего дня.
   Яма высвечена. К стенке ямы вновь прислонена лестница. Жилин и Костылин просыпаются.
  Жилин: Лестница...
  Костылин: Это уже на тенденцию похоже. И горшок каши опять новый и полный. Чудеса.
  Жилин: На, бери ложку (даёт ложку Костылину).
  Костылин: А ты?
  Жилин: А я потерплю.
   Наверху вдалеке от ямы появляются Абдул-Мурат и Кази-Магомед. Они продолжают беседу на повышенных тонах.
  Кази: А я говорю, что ты должен на день уступить мне Ивана! У меня сломалась сапетка.
  Абдул: Бери Ивана хоть на пять дней. Только заплати двадцать рублей.
  Кази: Но ведь он твоей матери часы починил бесплатно.
  Абдул: Потому что мы его хозяева, а ты ему не хозяин. Я могу распоряжаться собственным имуществом, как хочу.
  Кази: Но поймал его я...
  Абдул: Сосед, я думал, что этот вопрос решён. Ты поймал пленника, я заплатил за него тебе двести рублей, мы договорились, что этот пленник - мой. Что не так?
  Кази: Но ты бы мог уступить его мне на день бесплатно... как сосед, как друг. Мы же друзья...
  Абдул: Может быть, тебе по-дружески отдать все яйца от моих кур? За всё надо платить, сосед. За твою трухлявую сапетку я положил малейшую цену - двадцать рублей. Всё равно никакая починка ей уже не поможет.
  Кази: Вот ты какой коварный! Как барс. Не зря сказал мудрец: страшен барс не длиной, а шириной (поднимает указательный палец вверх). Ы! Мудрость!
  Абдул: Знаю я, какой мудрец это сказал. Таким мудрецам цена наоборот; они сами должны приплачивать людям за свои мудрости, чтоб их не поколотили.
  Кази: Слова мудреца - глубокая пещера.
  Абдул: Про то сказано: глупец в пещеру входит, а мудрый из пещеры выходит (поднимает палец вверх). Ы! Мудрость!
  Кази: Кто глупец? Это я глупец?
  Абдул: Глупец, соседушка, это глупец.
  Кази: Э-э... ты меня не обманешь. Ты оскорбил меня смертельно, обозвал глупцом. Я что тебе, мальчик, е-во-вой?! Отныне мы не друзья. Мы враги. И я не выдам своего джигита Азамата за твою задаваку Дину.
  Абдул: Что?! Моя красавица - задавака?
  Кази: Задавака. И ломака.
  Абдул: Это я не выдам свою лесную лань, свою скромницу, свою чудесницу-рукодельницу за твоего бешеного сынка.
  Кази: Что? Мой умница, моя гордость, мой сын - бешеный?
  Абдул: Как есть бешеный. Весь в отца.
   Абдул-Мурат и Кази-Магомед уходят.
   Через некоторое время появляется Дина. Она подходит к яме. Жилин поднимается по лестнице к Дине.
  Дина (Жилину): Посмотри, я тебе принесла сыру. И четыре щеляма. И немного вяленого мяса. Хватит тебе и твоему Коржу (смеётся). Смешное у него имя. Ха-ха.
  Жилин: Кукушечка, ты где-то учишься?
  Дина: Негде мне учиться. Хотели эфенди со старым Хамзатом мусульманскую школу, медресе, устроить в нашем ауле... но эфенди заболел, еле ходит. А один Хамзат не сможет... его джинн мучает, половину ума отнял. Меня бабушка учит - рассказывает, что на свете происходит и как люди в разных странах живут. Я знаю, что в Турции правит султан, у вас - Николай, а в Англии - Виктория. Бабушка говорит, что Англия - самая богатая и сильная страна, потому что ей управляет женщина. А мы - самый свободный народ - нами управляет только Аллах, и больше никто.
   Решительно появляется Хамзат-Хаджи. Это старик лет семидесяти с аккуратно подстриженной седой бородой. Он всегда с посохом и в круглой высокой шапке, отороченной мехом - такие шапки носят эфенди или люди, совершившие хадж в Мекку. Хамзат-Хаджи не злой (мы убедимся в том позже), но нервный и вспыльчивый. Сейчас он на грани исступления - трясётся от гнева и сердито размахивает посохом.
  Хамзат (кричит): Харам! Харам! Харам! Ни одному смертному не позволено делать людей или животных! На то есть Аллах. Состязаться с Аллахом - гневить Аллаха! Так говорит Пророк Мухаммед и священная книга Коран. Этот урус - шайтан! Он губит людские души! Харам!
   Хамзат-Хаджи в гневе колотит посохом по глиняным игрушкам, разбивая их. Жилин быстро спускается по лестнице вниз. Хамзат-Хаджи кидает в него камень. Жилин уворачивается. Хамзат-Хаджи берёт за руку Дину. Она плачет. Хамзат-Хаджи уходит, уводя с собой Дину.
  Жилин: Да-а. Буйного нрава старичок.
   Появляется Азамат. Он тоже разгневан.
  Азамат (Жилину): Эй ты, шакал.
  Жилин: Здесь нет шакалов.
  Азамат: Тебе говорю, поднимись.
   Жилин поднимается по лестнице к Азамату. Азамат пытается ударить Жилина кулаком в лицо. Жилин уклоняется.
  Люди говорят, ты вчера завлекал Дину...
  Жилин: Я с ней разговаривал.
  Азамат: Ещё раз увижу тебя с Диной - убью!
  Жилин: Она что, твоя?
  Азамат: Да, она моя! Моя! Моя! Я не позволю урусам завлекать её к себе! Я зарежу всякого мужчину, кто лишь посмотрит на мою Дину!
   Жилин поспешно спускается. Азамат мечет в него камни. Жилин уворачивается.
  Я убил бы тебя и так... а теперь убью тебя точно. Не смей приближаться к моей Дине! (кидает камень в Жилина. Жилин уворачивается).
   Появляется Кази-Магомед. Он тоже не сказать, чтобы спокоен.
  Кази (Азамату): Вот ты где... а ну, домой!
   Азамат уходит.
  (Жилину): И-эх! Зачем ты тут у нас такой... бесполезный? Даже сапетку мне забесплатно починить не сможешь (с досады кидает камень в Жилина. Жилин уворачивается).
   Кази-Магомед уходит. Появляется Абдул-Мурат.
  Абдул (Жилину): Что смотришь? Одни несчастья от тебя, Иван. Из-за тебя я поссорился с лучшим другом. А виноват в том ты (кидает камень в Жилина, замечает оставленную лестницу). А это что? Непорядок (громко кричит) Эй, ты!
   Появляется Эйты.
  Что это? (указывает на лестницу).
   Эйты молчит. Абдул-Мурат размахивается и влепляет Эйты оплеуху, затем берёт лестницу и уходит, унося её с собой.
  Эйты: Хыр... хыр... фыр (берёт в руки камень, затем бросает его в Жилина и уходит).
   Жилин увернулся от всех камней, но от этого, последнего - не смог. Камень Эйты угодил ему в голову. Повезло ещё, что Эйты бросил его несильно. Но Жилину больно всё равно.
  Костылин (Жилину): Что, пророк Исайя, закидали тебя камнями?
  Жилин (прижимая руку к ушибленному месту на голове): Да уж.
   Провозглашать я стал любви
   И правды чистые ученья:
   В меня все ближние мои
   Бросали бешено каменья.
  Костылин: Что это?
  Жилин: Это Лермонтов.
  Костылин (беззлобно): Пьяница и хам твой Лермонтов. Дразнил всех, вот и получил своё. Правильно сказал государь император: собаке - собачья смерть.
  Жилин (в тихом бешенстве): Да пошёл твой государь император!... Лермонтов - гений! Ге-ний!!!
  Костылин: Так уж и гений?
  Жилин: Вот, послушай, что он написал (читает наизусть с мУкой и болью):
   Дубовый листок оторвался от ветки родимой
   И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
   Засох и увял он от холода, зноя и горя
   И вот, наконец, докатился до Чёрного моря.
  (Костылину) Скажи, дубовый листок - это кто?!
  Костылин: Ну... не знаю.
  Жилин: Это сам Лермонтов! Это - я! Я - дубовый листок!
  Костылин: Но не я.
  Жилин: Там появится ещё персонаж...
   У Чёрного моря чинара стоит молодая;
   С ней шепчется ветер, зелёные ветви лаская;
   На ветках зелёных качаются райские птицы;
   Поют они песни про славу морской царь-девицы.
  Чинара - это что?
  Костылин: Турция какая-нибудь...
  Жилин: Сам ты Турция. Вот дальше...
   И странник прижался у корня чинары высокой;
   Приюта на время он молвит с тоскою глубокой,
   И так говорит он: "Я бедный листочек дубовый,
   До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
  
   Один и без цели по свету ношуся давно я,
   Засох и без тени, увял я без сна и покоя.
   Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
   Немало я знаю рассказов мудрёных и чудных".
  
   "На что мне тебя? - отвечает младая чинара, -
   Ты пылен и жёлт, - и сынам моим свежим не пара.
   Ты много видал - да к чему мне твои небылицы?
   Мой слух утомили давно уж и райские птицы.
  
   Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
   Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;
   По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
   И корни мои умывает холодное море.
  Ну, что это такое - эта чинара?!
  Костылин: Наверное, Персия...
  Жилин: Дурак ты. Какая Персия? Где Чёрное море, а где Персия? Где Лермонтов, а где Персия с Турцией. Он же здесь воевал, в этих краях. Что это - чинара? Отвечай!
  Костылин: Не знаю.
  Жилин: Чинара - это горцы, это люди, среди которых мы живём. Это - наш хозяин, и это рыжий мужик... и эта девочка... и этот мальчик... и эта старуха... и этот безумный старик! Они живут здесь... на просторе... и пусть живут... а мы пришли к ним! Зачем пришли? Что вы им можем дать? Зачём мы воюем с ними?! Это не наша война, не наша, не наша!!!! (рыдает и бьётся в судорогах отчаянья). Зачем мы здесь? Зачем?!
  Костылин (наконец-то у него появилась возможность восторжествовать над Жилиным, и он тихо торжествует): Вот до чего тебя довели либеральные идеи. В тебя камешек кинули, а ты уж готов лизать сапоги туземцам. Стыдно, поручик Жилин. Возьми себя в руки. Что ты раскис... как тряпка... как баба? Ты - российский офицер, ты - русский дворянин. Ты - носитель европейской цивилизации... ты должен демонстрировать пример... этим... что такое Европа и европеец. Мы форпосты Европы... Поручик Жилин, я приказываю вам собраться! (пауза) А я тебе два туземных хлебца оставил... всё по-братски.
   Жилин лежит ничком и рыдает, закрыв лицо руками.
   Высвечивается сцена наверху. Там Софият и Дина.
  Дина: Бабушка, что такое сегодня случилось с дядей Хамзатом? Я его сегодня утром встретила, он увидел меня - и весь затрясся. Потом пришёл к яме, все игрушки Ивана перебил, кричал, меня чуть не ударил...
  Софият: Внученька, а ты ему ничего утром не сказала лишнего?
  Дина: Ничего... только поздоровалась. Сказала: "Салам, дядя Хамзат" - и дала ему щелям (вспомнив). Я ещё сказала: "Салам, вот тебе щелям". А он как оттолкнёт мою руку... весь почернел от злости... и убежал.
  Софият: Что же ты, внученька наделала.
  Дина: Что?
  Софият: Разве ты не знаешь, что джинн мучает несчастного дядю Хамзата такими словами? Когда дядя Хамзат бродит по кладбищу, он бормочет. А слышала ли ты, какие слова он бормочет?
  Дина: Нет.
  Софият: Он повторяет: "салам-щелям", вот так его джинн крутит (пауза). Но ты можешь поправить всё.
  Дина: Как?
  Софият: Иди к дяде Хамзату и скажи ему, что русский пленник Иван - это кунак Пушкину.
  Дина: Кто такой Пушкин?
  Софият: Один урус... после твоих слов дядя Хамзат успокоится. Он придёт к Ивану и извинится перед ним за свою несдержанность.
  Дина: Так и сделаю (уходит).
   Софият остаётся одна и стоит на сцене. Тем временем общее освещение слабеет почти до мрака. Это значит, что наступила ночь. За сценой слышен топот копыт. Он прекращается, и на сцену выходит Аммалат-Бек. Он немолод (старше пятидесяти лет), но выглядит молодцевато - стройный, подтянутый, быстрый в движениях. Этот человек не похож ни на русских мужчин, ни на жителей аула. Его одежда - кавказская, но не такая, как у аульчан. Аульские мужчины ходят по аулу без оружия (исключение - Азамат, но он мальчик, и его кинжал - полудетский), а у Аммалат-Бека с одного бока сабля в ножнах, с другого - плеть, за поясом - ружьё. И он так гордо говорит со всеми и так надменно держится, что бесспорный чужак среди этих, в общем, не столь гордых людей.
  Аммалат (Софият): Ну, здравствуй, невестушка.
  Софият (спокойно): Здравствуй. Была невеста, да вышла вся. Это ты - всё ещё завидный жених Годами седой муж, силой и удалью - юноша.
  Аммалат: Ты тоже хоть куда. Примешь гостя?
  Софият: Гость - лучшая отрада, огорчить гостя - вечный позор, так говорят в нашем народе. Заходи в дом, живи, сколько твоему сердцу угодно. Не обидим ничем.
  Аммалат: Воистину, речи твоих уст - мёд Аллаха.
  Софият: Где мёд, там и яд.
  Аммалат: Вот как? Какой яд ты приготовила мне?
  Софият: Ты ведь приехал сюда не для того, чтоб жениться на старой вдове...
  Аммалат: Почему бы и нет?
  Софият: Не смеши Аллаха. Годы иссушили меня, я стала дуплистой чинарой, какому мужчине я такая нужна? (пауза). Ты явился в наш аул с другим, тайным замыслом. Если я неправа, назови меня глупой женщиной.
  Аммалат: Ты умная женщина, ты самая умная женщина на свете. Ты верно поняла мой замысел. Я пришёл к вам с поручением от славного Магомед-Амина и от грозного Шамиля.
  Софият: Что ж славный Магомет-Амин сам к нам не едет, что же он прячется за спинами северных князей, что ж высылает своим братьям пса?
  Аммалат: Псы сидят на цепи, а у славного Магомед-Амина, да продлит Аллах его дни, есть другие важные дела в северных аулах.
  Софият: Говори. Какое поручение он тебе дал?
  Аммалат: Ты слыхала, что грозный Шамиль объявил всем русским газават? Ему нужны мужчины для битвы.
  Софият: Худое дело затеял Шамиль.
  Аммалат: Но вы же воюете с казаками.
  Софият: Мы воюем не с казаками. Казачка Аксинья - моя лучшая подруга. Мы воюем с глупым царём Николаем за свою землю и за свою свободу, за то, чтобы наших мужей и наших сыновей Николай не отправил воевать в Австрию, не заставлял убивать венгров, которые нам ничего плохого не сделали. Но твой Шамиль - не лучше Николая. У нас говорят так: что усатый шайтан, что бородатый шайтан - всё шайтан.
  Аммалат (в гневе): Кого ты шайтаном назвала, женщина?! (выхватывает плеть и замахивается).
  Софият (спокойно): Останови руку, гость, иначе будет поздно (пауза). Да, мы чтим гостей. Но первее мы почитаем старость. Если с моей головы по воле твоей руки упадёт хоть волос, тебе не жить. Воистину, это так.
  Аммалат: Прости меня.
  Софият: Моё слово твёрдо. Я скажу всем мужчинам нашего аула, чтобы они не шли к Шамилю. Если кто пойдёт за тобой - на то его воля.
  Аммалат: Я услышал твои слова. Если кто пойдёт за мной - на то моя сила (пауза). Я знаю, что в твоём доме есть два русских пленника.
  Софият: На что они тебе?
  Аммалат: Я заберу их за плату. Они станут ездить по аулам и призывать горских мужчин на газават.
  Софият: Е-во-вой, чуднЫе времена настали! Шамиль с урусами воюет и урусов на урусов зовёт. Скоро кошки замычат, а коровы замяучат.
  Аммалат: Что поделать, Магомед-Амину и в северных аулах люди не дают ни одного воина.
  Софият: Ай, бедный Магомед-Амин... видать, и у брюхастых князей из северных аулов глаза открылись.
  Аммалат: Не твоего ума помыслы князей!... не идут к нам ваши мужчины - держат их за штаны то жёны, то князья. А если за газават будут шуметь и ратовать русские джигиты... да ещё и офицеры... да ещё и знатного рода...
  Софият: Не буду твоему бессмысленному делу мешать. Урусские пленники - не моя забота. Говори с ними сам. Один из них не пойдёт за тобой.
  Аммалат: Почему?
  Софият: Волк он. Не служат волки псам.
  Аммалат: И не таких волков укрощал.
  Софият: А этого - не укротишь.
  Аммалат: Поглядим... а второй?
  Софият: Тот сам к тебе придёт. Только не ласкай, не трогай его. Корова это - ласкучая, лизучая, липучая, да больная, чумная, вся в язвах и в парше. От чумных коров беды - так у нас говорят. Поведёшься ты с той усатой коровой, да от неё тоже очумеешь.
  Аммалат: Сам пойму, с кем мне водиться, а с кем не водиться (пауза). Ну, веди гостя в дом. Надеюсь, что твой сын будет рад гостю не так, как ты.
  Софият: Хорош тот дом, в котором все рады гостю одинаково.
   Софият и Аммалат уходят.
   Затемнение.
  
  Голос сверху: И была ночь, и настало утро следующего дня.
   Яма высвечена. К стенке ямы вновь прислонена лестница. Жилин и Костылин просыпаются.
  Жилин: Лестница...
  Костылин: И полный горшок каши. Эти чудеса начинают надоедать.
  Жилин: Это старуха.
  Костылин: Что старуха?
  Жилин: Хочет, чтобы мы днём к ней поднимались.
   Появляется Хамзат-Хаджи. В отличие от вчерашнего дня, он настроен миролюбиво и не собирается громить посохом глиняные игрушки, которые Жилин вновь налепил и расставил вокруг ямы.
  Хамзат: Ты опять за своё.
  Жилин (поднимаясь по лестнице, Хамзату): Нет харама на мои забавы. Ты, дедушка, Коран недостаточно знаешь.
  Хамзат (вспыхивает): Это я-то Коран плохо знаю?!
  Жилин: Что сказано во второй суре, с тридцать первого аята по тридцать четвёртый аят? "Аллах научил Адама всевозможным именам, а затем сказал ангелам: "Назовите мне эти имена". Ангелы ответили: "Мы знаем только то, чему научил нас Ты". Аллах сказал: "Адам, поведай ангелам имена!". Адам поведал ангелам имена. Тогда Аллах сказал ангелам: "Падите ниц пред Адамом!". И пали ангелы ниц пред Адамом, один только Иблис возгордился и отказался падать ниц". Так?
  Хамзат: Так.
  Жилин: А теперь скажи, как я могу состязаться с Аллахом? Разве мои глиняные собаки лают? Разве мои овцы блеют? Как я смогу сотворить живую собаку или овцу? Я не смогу сотворить даже блоху. Я могу только припомнить имена собак, овец и людей. Эти игрушки - и есть их имена. А тот, кто не хочет преклониться пред моей точной памятью и моими умелыми руками, тот служит Иблису. Ибо сказано в сто шестьдесят девятом аяте той же суры: "Не наговаривайте на Аллаха то, чего вы не знаете".
  Хамзат (потрясённо): Ты ведаешь Коран?
  Жилин: С чего б мне не ведать Коран? Эта Книга дана всем людям.
  Хамзат: Но ты же христианин.
  Жилин: Да, я христианин. С чего б христианину не ведать Коран?
  Хамзат: Переходи в нашу веру. Станешь у нас эфенди; а то наш эфенди болен тяжко.
  Жилин: Я останусь верен Христу.
  Хамзат: Мы почитаем пророка Ису.
  Жилин: Я останусь верен Христу - Сыну Божьему.
  Хамзат: Э-ээ, что за сказки?! Разве смертный может быть сыном Бога? Какая нелепость!
  Жилин: Верую, потому что нелепо.
  Хамзат: Никогда не слышал такой нескладицы. Как можно верить в нелепость? Ты умный... но упрямый... как осёл... (пауза). Правда, что твоим кунаком был Пушкин?
  Жилин: Я с ним не был знаком. Он - кунак моему сердцу.
  Хамзат: Ну хоть сердцу... помоги мне.
  Жилин: Что такое?
  Хамзат: Беда мне пришла через Пушкина.
  Жилин: Какая беда?
  Хамзат: А вот послушай. В прошлом году в нашем ауле нечестивцы делили добычу. Попался один ваш, урус... худой, слабый, видно, что не жилец. Всё кашлял. У него на носу были стёкла.
  Жилин: Очки.
  Хамзат: Его поймали в лесу возле Тульской.
  Жилин: Постой. В прошлом году там пропал станичный учитель. Пошёл за грибами и не вернулся. Его звали Николай... Николай (вспоминает). Николай Недрин. В семинарии ему такую фамилию дали.
  Хамзат: Я согрешил, купил его себе за малую цену. Но его б зарезали, чтоб не кормить зря - очень уж он слабым был, ни на какую работу не способным. А мне не нужна работа, я не крестьянин, я - хаджи. Мне нужны слова. Говорил он мне свои слова, потом помер, да упокоит его, бедолагу, Аллах. И рассказал он мне, что был у вас великий певец, а-си Пушкин, "мой родной Пушкин", если по-нашему. Все урусы его любили и почитали, а злой чужеземец его убил. Умер мой говоритель слов, а на следующий день приснился мне Пушкин. Такой, как о нём было сказано: весь чёрный, курчавый, волосы на щеках. Я ему: "Салам, а-си Пушкин!". А он мне: "Не будет покоя твоей душе, пока к своему саламу не подберёшь созвучие. А коли подберёшь созвучие, так станешь мной в своём народе, все тебя будут славить, как меня". Я проснулся, стал искать созвучие. Но на беду в моём языке "саламу" созвучен только "щелям", будь он неладен!
  Жилин: Щелям тоже можно воспеть. Он как солнышко.
  Хамзат: Да провались он, этот щелям! Разве пристало в песне воспевать глупую еду? Петь подобает о высоком.
  Жилин: Не обязательно.
  Хамзат: И с того дня нет мне покоя. Хожу и ищу созвучие.
  Жилин: У нас говорят "рифму".
  Хамзат: Её, пифму. Говорю "салам", а мне на ум лезет один щелям. Салам - щелям, салам - щелям! Тьфу!
  Жилин: Ну, это просто... рифма к слову "салам" - "харам".
  Хамзат: Как-как?
  Жилин: Салам - харам.
   Хамзат-Хаджи потрясён так, что чуть не прыгает от радости.
  Ай, молодец! Ай, умная голова! В самОй Мекке не встречал таких умных голов! Салам - харам! (принимает позу и декламирует "с выражением")
   Салам, мои братья, салам, салам!
   Аллах объявляет невежеству харам!
  Нас ослепило невежество. Какие же мы слепцы. Мы забыли, как ходить в мечеть. По названию мы мусульмане, но в душе давно отступники. Мы пашем лишь края своих душ, а сами бахвалимся злом и чванством. Наши легенды о горделивых всадниках - это напоминания о воровстве и убийствах. Нас с колыбели учат жить в грехах. Седые отцы твердят нам: "Было дурное время, все боялись князей, равняли их с эфенди и хаджи, пресмыкались пред князьями в их домах, а тех, кто не мог заплатить князьям, привязывали к дереву, били, отнимали у них последнее. Очень тяжело тогда было жить бедным людям". Некоторые отцы гордятся теми временами. Отчего же они не говорят другие слова, такие, например: "Мы сильны, мы богаты зерном и деньгами, мы поделимся с братьями и перехитрим врагов, но не станем делать врага из соседа; если же он скажет невпопад, мы вежливо его поправим"? Нет, так наши отцы нам не скажут. Мардж! Давайте проснёмся! Долго спящий - всё равно, что мёртвый. Хватит нам слыть дураками! Мы должны построить в нашем ауле медресе, чтоб все познали неведомое. А если продолжим спать, тогда мы недостойны собственного имени. Тогда мы станем не похожи ни на что на свете. Мы будем ловить скудную рыбу, питаться ей, растеряем мужчин, станем рабами для соседей; и народы скажут о нас - вы глупее всех. Вот о чём плачет моё сердце, вот что вещает мой карандаш, оседлавший бумагу. Не судите меня строго, братья, е-ой-ей.
  Жилин: Красиво. И небесполезно. Но где же рифмы?
  Хамзат: Пифмы? На моём языке они есть.
  Жилин: А давай я переведу твоё стихотворение...
  Хамзат: Это как?
  Жилин: Сделаю его складным. А так оно верлибр.
  Хамзат: Э-э... зачем ругаешь мою песню?
  Жилин: Верлибр - французское слово. Означает "свободный стих". Так сейчас пишет один молодой француз... Бодлер.
  Хамзат: Не надо твоих бодлеров. Мне и Пушкина хватило.
  Жилин: Тогда переведу. Садись и запиши на бумаге то, что ты сказал.
  Хамзат: На русском?
  Жилин: На русском.
  Хамзат: А переведёшь на какой язык?
  Жилин: На русский.
  Хамзат: Е-о-ей, где смысл? Ты выведешь меня из дома, чтоб ввести в дом.
  Жилин: Твоё стихотворение перестанет быть верлибром. Подберу и рифмы, и строй, и лад.
  Хамзат: И я не буду бодлером?
  Жилин: Не будешь.
  Хамзат: Тогда переводи (вытаскивает из кармана лист бумаги и карандаш, пишет, потом передаёт лист Жилину и уходит).
   Жилин спускается вниз.
  Жилин (Костылину): Представляешь, этот старик... оказывается, он - поэт. Он пишет стихи.
  Костылин: А ты?
  Жилин: А я их буду переводить.
  Костылин: Ставки растут. Начинал ты как гончар-игрушечник. Потом заделался часовщиком. Теперь ты Жуковский. Поздравляю, это благородное ремесло. Вот только Жуковский переводил поэтов. А ты будешь переводить туземных козлов. Потому ты не Жуковский, а Козловский.
  Жилин: А разве Жуковский переводил жуков?
   Появляется Эйты. Он подходит к краю ямы. Эйты уже выучил некоторые слова на русском языке.
  Эйты (Жилину): Иван, Иван!
  Жилин (поднимается по лестнице): Что такое?
  Эйты: Тебя зовёт... гость.
   Жилин иЭйты уходят.
   Затемнение.
   За заднике - тень избы с минаретом. Это означает, что мы видим происходящее в доме Абдул-Мурата (в гостевом помещении его дома). За столом сидит Аммалат-Бек. Эйты вводит Жилина и уходит.
  Аммалат (встаёт, Жилину): Здравствуй, мой брат! Здравствуй, кунак!
  Жилин (несмело): Здравствуй.
  Аммалат: Ты догадался, кто перед тобой?
  Жилин: Да.
  Аммалат (патетично): Вот стоишь ты передо мной - русский офицер, мой враг. Я нашёл силу назвать тебя своим братом. Ты - мой брат. И я стою перед тобой, русским офицером. Я, Аммалат-Бек, гроза урусов, погибель царских солдат, ужас казаков, перерезатель глоток, двойной предатель, клятвопреступник, коварный убийца благодетеля, исчадье ада. Найдёшь ли ты силу назвать своим братом меня?
  Жилин: Все люди - братья.
  Аммалат: Я не обо всех. Чёрный Аммалат-Бек называет тебя братом, он подаёт тебе руку. Пожмёшь ли ты его руку, обагрённую кровью твоего воинства, назовёшь ли ты его своим братом?
  Жилин: Что такого? (пожимает руку Аммалат-Бека). Ты мой брат (пауза). Только опасно с тобой брататься. Одного своего русского брата ты убил.
  Аммалат: Кто старое помянет, тому глаз вон. Так у вас говорят?
  Жилин: А кто забудет, тому оба. Так у нас говорят.
  Аммалат: Как тебе живётся здесь?
  Жилин: Не жалуюсь. Бывало хуже.
  Аммалат: А я вижу, что тебе здесь плохо. Эти навозные жуки, эти скоты... не понимают, что перед ними - не солдат какой-нибудь, а дворянин, что дворянина негоже держать в вонючей яме и кормить отбросами.
  Жилин: Ну, не отбросами.
  Аммалат: Мой кунак, мой брат! Сию же секунду ты будешь жить в лучшей комнате этого дома, питаться вкусной едой!
  Жилин: Оно неплохо... и моему товарищу тоже...
  Аммалат: Какой товарищ, зачем товарищ? Мне товарищ не нужен. Мне нужен ты.
  Жилин: Я нужен тебе? Так говори, зачем я тебе нужен.
  Аммалат: Мой брат, мой кунак, окажи мне одну маленькую, совсем ничтожную услугу... как брат...я здесь от имени Шамиля.
  Жилин: Убивать своих я не стану.
  Аммалат: Как ты мог подумать, что я предложу тебе такую низость! Ты мой брат! Я ценю тебя, я уважаю тебя. Тебя все любят и уважают, Иван Жилин, поручик третьего лабинского полка, помещик из Нижегородской губернии; все говорят о нём: вот он, славный Жилин - пулям не кланяется, солдат жалеет. Ты честен, и тебе подобает дело по твоей честности.
  Жилин: Какое же?
  Аммалат (доверительно): Нелегко мне, брат. Эти навозные жуки перестали доверять мне. Никто не хочет идти к Шамилю. Они не верят мне, они поверят русскому офицеру, тебе. Брат, съезди в пять аулов, поговори с их мужчинами, подвигни их на газават. Я дам тебе лучшего коня, дам мундир... твой, русский. А, хочешь, я произведу тебя в капитаны... или в майоры? А потом... можешь ехать с нами на восток к Шамилю, а можешь.... хоть обратно в полк... никто о твоей услуге там не узнает... хоть домой в своё имение. Слово благородного таркинского дворянина, племянника шамхала! Я дам тебе свободу.
  Жилин: Свободу не дают. Свобода или есть, или её нет.
  Аммалат: Как ты умён, мой брат! (пауза). Так как... да или нет?
  Жилин: Нет.
  Аммалат: Почему?
  Жилин: Коли ты назвал меня братом, окажу тебе любую услугу. Только не эту. Уволь.
  Аммалат: Почему же?
  Жилин: Ты хочешь, чтобы я подбивал мужчин, чтобы они шли убивать и хватать моих...
  Аммалат: А они сейчас не убивают и не хватают твоих?...ты у кого в плену?
  Жилин: Твоя правда. А моё - слово. Нет.
  Аммалат: Ва-а, ты любишь своего царя, пучеглазого Николая!
  Жилин: Я его ненавижу. Он едва не расстрелял моего лучшего друга.
  Аммалат: А-а, я понял. Ты любишь эту войну. Ты находишь, что эта война - по твоей руке, по тебе.
  Жилин: Нет. Это не моя война. Лучше бы её не было вообще.
  Аммалат: Так в чём же дело?
  Жилин: Понимаешь... есть мужчины... и есть войны. Война - это плохо. Но так получилось, что мужчинам суждено идти на свою войну... и тебе... и мне. А если мужчина будет выбирать войну себе... он не мужчина вовсе.
  Аммалат (после паузы): Ты смелый...
  Жилин: Ну что, убьёшь меня?
  Аммалат: Как я могу поднять руку на брата?! Я постараюсь его убедить... я знаю, что ты любишь свободу... говоришь, мол, все люди равны и свободны.
  Жилин: Положим...
  Аммалат: А сам никакой свободы не ведаешь. В России только один свободный человек - Александр Герцен, да и тот за границей. Правда ли, что царь послал убийц за границу отравить его?
  Жилин: Не знаю... маловероятно.
  Аммалат: Ты за то, чтоб не было рабов... а сам владеешь рабами. Помещик ведь. Рабовладелец.
  Жилин: У меня только сто душ...
  Аммалат: И все твои.... ай, молодец!
  Жилин: Я их никогда не обижал...
  Аммалат: Раб, которого хозяева не обижают - всё равно раб.
  Жилин: Я и косил вместе со своими мужиками, и пахал с ними.
  Аммалат: Не лги себе. Ты отпахал и пошёл в имение спать на шёлковых простынях. А мужики твои - в грязные избы идут.
  Жилин: Почему в грязные?
  Аммалат: Пускай не в грязные. Всё не на шёлковые простыни.
  Жилин: Снова твоя правда.
  Аммалат: Всегда моя правда. А ты будешь болтать о свободе, да о равенстве. Нет в России свободы. И не будет.
  Жилин: Почему ж не будет?
  Аммалат: Кто её вам даст? Николай?
  Жилин: Этот не даст. Но у Николая сын-наследник Александр... говорят, он порядочный. И воспитывают его хорошие люди.
  Аммалат: Ждите свою свободу от доброго царя... сто лет. А я погляжу на вас... (пауза). Знаешь, почему я полковника Верховского убил?
  Жилин: Почему?
  Аммалат: Я понимал, что свершаю страшное зло, что стреляю во второго отца, в больше, чем отца.... Но не мог я жить среди вас... даже лучшие из вас... как Верховский... или господа, или рабы, а верней - те и другие сразу. А я люблю вольность. Запросила моя гордая душа свободу... и полетел я орлом в горы, где вольность. Злосчастный Верховский встал на моём пути... я не хотел... прости меня, брат за братскую кровь.
  Жилин: Бог простит.
  Аммалат: Ты согласен с тем, что у вас свободы сейчас нет?
  Жилин: Пожалуй, да. Но она будет.
  Аммалат: Потом - это потом. А сейчас она есть?
  Жилин: Сейчас нет.
  Аммалат: А у нас - свобода. В стане Шамиля нет дворян, нет мужиков, нет рабов, нет лезгин, чеченцев, кабардинцев, русских - все равны пред Аллахом, всем слава за добрые дела, всем кара за грехи. Будь ты древнего рода, будь ты последний землепашец, украл - отрубят руку, согрешил с чужой женой - закидают камнями, струсил - отрубят голову. Вот равенство. Вот свобода. А твоя свобода - пустота. Твоя свобода - твоё право жалеть рабов и держать рабов на цепи (пауза). Скажешь мне да?
  Жилин: Нет.
  Аммалат: Почему?
  Жилин: Не верю я твоей свободе.
  Аммалат: Но это же нелепо!
  Жилин: Потому и не верю, что нелепо. Когда не нелепо, тогда не верят или не не верят; тогда знают.
  Аммалат: Я понял. Всё дело в твоей вере. Но я тебя не заставляю сменить веру. Есть у нас поляк, Теофил Лапиньский... на словах принял Ислам, а сам католические иконы таскает, тайно им молится. Пускай. Он нам нужен. И ты нам нужен. Окажи услугу - и дальше молись своему доброму богу.
  Жилин: Доброму?
  Аммалат: Самому доброму в мире. Ваш бог - бог исключений и поблажек. На его знамени написано "если нельзя, но очень уж хочется, тогда можно". Нельзя смертному быть божьим сыном, но коли хочется, тогда можно. Нельзя ближнего держать в цепях, но если хочется, отчего б не подержать... и отчего б не покричать, как ужасны рабские цепи. Вот и я в знак доверия к тебе сделаю тебе поблажку. Молись своему богу. Пособи нам разочек - и молись всю жизнь. Она у тебя будет долгой. Всё успеешь отмолить.
  Жилин: Нет. Я не поеду в аулы звать мужчин к Шамилю.
  Аммалат (потеряв терпение): Зачем ты упрямишься?! Ради чего?!
  Жилин: Из гордости.
  Аммалат: Какой гордости?
  Жилин: Понимаешь, кунак... я знаю, как правильно. И я решил для себя... если всё вокруг меня неправильно... и если все будут делать неправильно... и если весь мир станет неправильным... я буду делать так, как правильно. И буду гордиться тем, что я не таков, как весь мир.
  Аммалат: Так ступай в свою яму и ужрись своей правильностью!
  Жилин: Спасибо, брат, что ты меня отпустил.
  Аммалат: Мог бы не отпустить... но покуда ты упрямишься, твоя свобода - не моё дело. Оно - дело твоих хозяев, а я тебе не хозяин. Но ты ещё можешь вспомнить меня... в любое время... иди.
  Жилин: Спасибо тебе за всё... мой не хозяин (уходит).
  Аммалат (оставшись один): И раба для него звать не буду. Сам себе раб, сам своим ходом к своей яме дойдёт.
   Затемнение. Высвечивается яма. В яме - Жилин и Костылин.
  Костылин (Жилину): Что за гость тебя звал?
  Жилин: Аммалат-Бек.
  Костылин: Не может быть! В ауле Аммалат-Бек!
  Жилин: Он самый
  Костылин: И чего он хотел от тебя?
  Жилин: Чтобы я поехал в соседние аулы звать тамошних мужчин к Шамилю на газават.
  Костылин: Что он предлагал за это?
  Жилин: Для начала - улучшение моих... наших условий проживания и вкусную еду.
  Костылин: А ты что?
  Жилин (беззаботно): Отказался, конечно.
  Костылин (вскакивает в гневе и начинает нервно ходить): Ну и дурак! Какой же ты дурак! Осёл! Свет не видел такого осла, такого вахлака! У тебя нет собственного достоинства - ни капли! Ты не дворянин! Дворянин не станет сидеть в этой яме, дворянин не будет жрать эти объедки! Ты вообще не европеец! Ты чукча! Тебе б чум с гнилой олениной - и ты будешь доволен.
  Жилин (он тоже взволновался): Постой!
  Костылин (заводя себя): Аристократ, племянник Таркинского шамхала, европеец предложил тебе сделку... как благородному... а ты... ты! (поднимается по лестнице). Сиди здесь, дурак!
  Жилин: Куда ты?
  Костылин: К Аммалат-Беку. Исправлять твою глупость.
  Жилин: Но ты же предаёшь!
  Костылин: Я спасаю себя... и тебя. Аммалат-Бек сто раз переходил на чужую сторону. А мне нельзя? Да я рядом с ним - белый голубь (поднимается по лестнице и ступает на сцену).
  Жилин: Стой! Стой! (лезет по лестнице вслед за Костылиным).
   Костылин ударом ноги опрокидывает лестницу вниз. Жилин падает в яму.
   Затемнение.
   Вновь на заднике тень избы с минаретом. Аммалат-Бек сидит за столом. Поспешно входит Костылин.
  Костылин: Поклон тебе, великий Аммалат-Бек, посланник величайшего в мире Шамиля, да святится его имя! (низко кланяется).
  Аммалат (немного удивлён): Ты кто?
  Костылин: Я аристократ древнейшего рода Жорж Костылин. Я ждал этого дня. Я вижу себя скачущим на арабском коне с саблей в руках под зелёным знаменем Пророка. Жорж-Мюрид - вот имя, достойное меня. Возьми меня в стан воинов Пророка, о почтеннейший Аммалат-Бек, ветвь всеславнейших шамхалов Тарки. Я не подведу тебя...
  Аммалат: Но ты же русский.
  Костылин: Кто русский? Я русский? А знаешь ли ты фамилию моей матери?
  Аммалат: Не знаю.
  Костылин: Княгиня Персианова. Пер-си-а-но-ва.
  Аммалат: И что это должно значить?
  Костылин: То, что я из персов. Я перс. Да не простой перс. Моя мать принадлежит шахскому роду Сефардов!
  Аммалат (поправляя): Сефевидов.
  Костылин: В моих жилах течёт кровь благородных Сифилидов! Я воин. Я стрелок. Я попадаю в цель на сто вёрст. А какой я наездник! Я держусь в седле, как лучший джигит. Шамиль будет гордиться мной... я на арабском вороном коне... с саблей... под зелёным знаменем (хрипло кричит): Аллах акбар! Газават виват! Урус капут!
  Аммалат: Ну да, ну да...
  Костылин: Только не бери к себе этого вахлака... Ивана. Он в цель с пяти саженей не попадёт. Ему дали самую смирную кобылу, он и на ней валяется как мешок с...
  Аммалат: С чем?
  Костылин: Как мешок с картошкой, вот с чем. Неудивительно: он вообще не дворянин. Он татарин.
  Аммалат: В стане Шамиля немало татар. Они храбрые воины.
  Костылин: И татарин-то он фальшивый. Он - пророк Исайя.
  Аммалат: Кто?
  Костылин: Его maman, она из этих... из обрезанных.
  Аммалат: Я тоже из обрезанных. Могу показать.
  Костылин: Как?
  Аммалат: Легко. А разве ты не знал, что каждый магометанин заключает договор с Аллахом, и залогом этому договору - священное обрезание?
  Костылин: Не знал.
  Аммалат: И ты тоже станешь обрезанным, если действительно хочешь воевать под зелёным знаменем Пророка.
  Костылин: А это... больно?
  Аммалат (издеваясь): Ужасно больно. Три дня ты будешь лежать, корчась от нечеловеческих мук, а следующие пять дней истекать кровью. И только на девятый день тебя примут в Ислам. Воин Аллаха не может быть трусом.
  Костылин: А это обязательно?
  Аммалат: Обязательно.
  Костылин: А можно стать воином Аллаха... без этого?
  Аммалат: Нельзя никак. Это основа нашей веры (пауза). Ну что, ты по-прежнему хочешь стать джигитом Шамиля?
  Костылин: Я подумаю.
  Аммалат: Подумай. А сейчас ступай прочь, не мешай мне.
  Костылин: Я придумал! А что, если я буду не воином Шамиля, а шпионом Шамиля?
  Аммалат: Это как?
  Костылин: Я буду жить среди урусов... и передавать урусские тайны Шамилю. Для этого ведь обрезАться не нужно... даже наоборот. Чтоб не выдать себя, надо быть... как я... нормальным. То есть, ненормальным.
  Аммалат: Я подумаю.
  Костылин: И думать не надо! Знаешь ли ты, кто моя maman? Она у нашего... у не нашего... военного министра метресса.
  Аммалат: Не понимаю.
  Костылин: Ну амурится она с ним. Особы императорской крови вхожи в её салон, не говоря уж о простых генералах. Всякая бумага, каждая тайна, которая ляжет на стол к министру, через три дня будет известна Шамилю. Благодаря мне. Из меня выйдет гениальный шпион. Ну как, согласен?
  Аммалат: Я подумаю.
  Костылин: Чего думать, зачем думать?
  Аммалат: Я пока не знаю, каков ты как шпион. Подтверди как-нибудь свои таланты. Как подтвердишь, приходи ко мне. А теперь - ступай.
  Костылин: А я могу подтвердить своё реноме прямо сейчас!
  Аммалат: Так подтверди.
  Костылин: Сию секунду (достаёт из кармана письмо, читает вслух): "Привет тебе, дружище Ванька! Наконец-то отыскал твой адрес, шлю тебе весточку. Помотало меня колесо Фортуны так, что я нашёл себя выплывшим у Одессы. Служу... в Литовском... генеральском полку"... ну, дальше, не интересно, там о стишках... вот самое важное: "надеюсь встретить тебя героем Кавказа, грозой горцев, удальцом с огненными взорами, с газырями, с большим кинжалом, с ушами Аммалат-Бека в походной сумке. Не забывай старого друга, пиши. Твой Сашка Пальм". Вот так-то, Аммалат-Бек. Доверишься Ивану - останешься без ушей. Чик - и всё.
  Аммалат (берёт в руки письмо): Откуда у тебя это письмо?
  Костылин: У прирождённых шпионов бывают секреты.
  Аммалат (перечитывая): С ушами Аммалат-Бека в походной сумке...
  Костылин: Именно. С твоими ушами (пауза). Ну что, гожусь я в шпионы?
  Аммалат: Годишься.
  Костылин: А это значит, меня надо перевести в одну из комнат дома и накормить.
  Аммалат: Завтра всё сделаю.
  Костылин: Почему завтра? Я хочу сегодня.
  Аммалат: Ну, пошпионь ещё одну ночь за своим другом.
  Костылин: Он мне не друг. Он враг Аллаха. Он против газавата... а ты гарантируешь мне дом и стол с завтрашнего дня?
  Аммалат: Слово благородного таркинского дворянина.
  Костылин (обрадовался неимоверно, напевает на мотив какой-то французской шансонетки):
   Газават, газават,
   Преотличный маскарад.
   Газават, газават,
   Ты милее всех наград.
   Газават, газават,
   Ты как сладкий виноград.
   Как я рад, как я рад
   Поспешить на газават.
  А Ванька пускай в яме парится... чукча, ёлочки точёные...
  Аммалат: Постой ещё. У меня к тебе вопрос.
  Костылин: Рад ответить.
  Аммалат: У вас в ауле есть враги?
  Костылин: У меня нет врагов. Я умею ладить.
  Аммалат: Не у тебя. У Ивана.
  Костылин: У него все враги. Первый враг - Азамат.
  Аммалат: Кто такой?
  Костылин: Мальчишка, сын соседа. Иван водится с девчонкой Диной, а Азамат ревнует его к Дине. Кидается камнями в Ивана, орёт - "я тебя убью".
  Аммалат: Сколько лет Азамату?
  Костылин: Десять, примерно.
  Аммалат (обрадовано): Это же прекрасно, что десять!
  Костылин (наугад поддакивая): Да. Наилучший возраст.
  Аммалат: Ступай обратно и шпионь за Иваном. А я тебя награжу.
  Костылин: Рад стараться, ваше... ваше... (уходит, у порога кричит, вскидывая руку вверх): Да здравствует Шамиль!
   Аммалат-Бек некоторое время стоит один. Освещение слабеет, это означает, что наступил вечер.
  Аммалат (громко кричит): Эй, ты!
   Появляется Эйты.
  Я тебя видел... Ты был рабом в доме шамхала Таркинского.
  Эйты (робко): Может быть... я не помню.
  Аммалат: Всё ты помнишь. Ты был нашим рабом. Следовательно, ты мой раб.
  Эйты (очень несмело): Я - раб своего хозяина.
  Аммалат: А я - гость твоего хозяина. А хозяин по вашим законам - раб своего гостя. Значит, всё равно ты мой раб (пауза). Выполни одно дельце...
  Эйты: Какое?
  Аммалат: Один из пленников твоего хозяина, Иван, послан урусами, чтобы убить меня.
  Эйты: Но это неправда.
  Аммалат: Это правда (читает вслух письмо). "Надеюсь встретить тебя героем Кавказа с ушами Аммалат-Бека в походной сумке...". Возможно, это неправда.... Скорее всего, это неправда. Но даже если так... Иван - мой враг. Он не понимает этого до конца. Но он мой враг. Он не хочет быть моим врагом. Но он мой враг. Он отдал бы всё, чтоб не быть моим врагом. Но он мой враг. Пока он здесь, я не буду иметь удачи. У меня нет врагов, потому что все мои враги мертвы. Иван будет мёртв. Тот, кто стал моим врагом, будет мёртв (пауза). Сегодня удачная ночь.
  Эйты: Почему?
  Аммалат: Аул даёт в гостевом доме, в хачещ, пир в мою честь. Эти зверьки полагают, что если накормят меня, то я от них отстану (пауза). Всё мужское население аула будет на пиру... всё женское - тоже... женщины станут пособлять мужчинам. Весь аул увидит меня этой ночью... а мне надо, чтобы меня этой ночью видели.
  Эйты: Почему?
  Аммалат: Потому что в домах останутся одни пленники, рабы и мальчишки. Потому что сегодня ночью ты пойдёшь и убьёшь Ивана (вытаскивает из ниши полудетский кинжал Азамата и передаёт его Эйты). Вот этим кинжалом. А потом прибежишь в хачещ и скажешь, что своими глазами видел, как Азамат убил Ивана, но не успел догнать мальчишку.
  Эйты (после паузы, несмело): Я не буду делать это. Я не твой раб.
  Аммалат: Будешь.
  Эйты: Почему?
  Аммалат: Потому что я здесь не один. В лесу прячется мой уздень. Это он выкрал кинжал. Если к нынешнему утру в яме не будет два трупа... второго, толстяка, ты тоже убьёшь, мне свидетели не нужны... так вот, если не будет два трупа... то следующим утром там найдут три трупа. Ты догадался, чей труп будет третьим? (пауза). Догадался. Твой. Мой уздень убьёт тебя вместе с пленниками. А ведь тебе охота жить?
  Эйты: Да.
  Аммалат: То-то... если сегодня не убьёшь ты, завтра убьют тебя. Не хотелось бы мне этого, даже тень подозрения не должна упасть на моего слугу, то есть на меня. Но коли ты в эту ночь струсишь, тогда придётся действовать узденю. Он умеет убивать. И не вздумай бежать - ты знаешь, как у вас поступают с беглыми рабами. Ты сделаешь это?
  Эйты (очень тихо): Да.
  Аммалат: Не слышу. Громче.
  Эйты (громче): Да.
  Аммалат: Ну и молодец (пауза). Вот что ещё... обо всём этом не должны знать... Абдул-Мурат, само собой... и его старая змея... и мальчишка, и его отец... и все аульчане... все мужчины аула и все женщины. Клянись мне именем Аллаха, что не скажешь никому...
  Эйты (в ужасе): Я не буду клясться. Аллах запретил клятвы.
  Аммалат (гневно): Что?!! Грязный раб перечит мне?! (выхватывает плеть и яростно хлещет Эйты - раз, ещё раз и ещё раз).
  Эйты (закрываясь руками): Ай!!! Ой!! Как больно! Я поклянусь... поклянусь... не бей меня!...
  Аммалат: Повторяй за мной. Именем всемогущего Аллаха...
  Эйты: Именем всемогущего Аллаха...
  Аммалат: Я клянусь...
  Эйты: Я клянусь...
  Аммалат: В том, что о тайне...
  Эйты: В том, что о тайне...
  Аммалат: Смерти пленников...
  Эйты: Смерти пленников...
  Аммалат: О том, что их велел убить я, Аммалат-Бек...
  Эйты: О том, что их велел убить я, Аммалат-Бек...
  Аммалат: Не узнает ни один мужчина любого возраста...
  Эйты: Не узнает ни один мужчина любого возраста...
  Аммалат: И ни одна женщина старше пятнадцати лет...
  Эйты: И ни одна женщина старше пятнадцати лет...
  Аммалат: Если же я разглашу эту тайну мужчине любого возраста или женщине старше пятнадцати лет...
  Эйты: Если же я разглашу эту тайну мужчине любого возраста или женщине старше пятнадцати лет...
  Аммалат: Да покарает меня вечным позором и смертью рука Аллаха.
  Эйты: Да покарает меня вечным позором и смертью рука Аллаха.
  Аммалат: Амен.
  Эйты: Амен.
  Аммалат: Всё. Теперь уходи. Клясться в том, что ты сегодня убьёшь двух пленников, я тебя не заставляю. Аллах дал всем свободу. Ты волен этой ночью сделать так, как угодно твоей душе. Но будет лучше, если ты сделаешь так, как угодно моей душе.
   Эйты молча уходит.
  (оставшись один, перечитывает письмо) "С ушами Аммалат-Бека в походной сумке". Не видать тебе, Иван, следующего утра, как моих ушей. Так у вас говорят? (решительно) Кавказский пленник будет мёртв.
  
  Конец первого действия
  
  
  Второе действие
  
  
   Высвечивается сцена. Навстречу друг другу идут Дина и Эйты. Эйты еле бредёт, у него потерянное лицо. Видно, что ему тяжело.
  Дина: Эй, ты. Что с тобой?
  Эйты: Ничего.
  Дина: Что ты такой грустный?
  Эйты: Я не грустный.
  Дина: А я вижу, что грустный. Я твоя хозяйка, и когда мой раб грустит, я должна знать, отчего он грустит.
  Эйты: Скоро в наш аул придёт смерть... сегодня ночью... или завтра.
  Дина: Кого-то убьют?
  Эйты: Если завтра, тогда меня тоже убьют. И ты будешь грустить.
  Дина: Ничего не понимаю... объясни толком.
  Эйты: Не могу. Я поклялся перед Аллахом, что никто не узнает эту тайну.
  Дина: Я твоя хозяйка. Ты должен рассказать мне всё.
  Эйты: Меня заставили принять клятву, что рука Аллаха покарает вечным позором и смертью, если я выдам тайну... мужчине любого возраста или женщине старше пятнадцати лет.
  Дина: Глупый раб! Я ведь - не мужчина. И мне меньше пятнадцати лет.
  Эйты: Правда?
  Дина: А то ты не знаешь... скорее выкладывай свою тайну! А то я рассержусь.
  Эйты: Наш гость приказал мне ночью убить Ивана и второго пленника. Если я этого не сделаю сегодня, тогда его слуга завтра убьёт и пленников, и меня.
  Дина: А ты?
  Эйты: Я не знаю, как быть... гость дал мне кинжал Азамата... чтобы я заколол тех двоих его кинжалом... и сказал, что это сделал Азамат...
  Дина (гневно): Ну-ка... отдай мне кинжал! Дай, я сказала!
  Эйты (неуверенно): А может...
  Дина: Никаких может! Сейчас же дай кинжал!
   Эйты робко передаёт кинжал Дине.
  Вот так-то... иди в дом и сиди там! А я предупрежу пленников и помогу им убежать.
  Эйты: Но... это нельзя...
  Дина: Ты хочешь жить?
  Эйты: Хочу.
  Дина: Тогда делай то, что я тебе сказала.
   Высвечивается яма. В яме Жилин и Костылин. Жилин отвернулся от Костылина.
  Костылин: Это, в конце концов, не вежливо, не благородно, и неразумно - не разговаривать со мной лишь за то, что я зашёл в дом.
   Жилин молчит.
  Ну, покрутился я по дому. Никого не встретил и вернулся назад.
  Жилин: Твоё счастье, что ты никого не встретил.
   Вдруг сверху в яму спускается лестница. По ней вниз лезет Дина.
  Это что ещё такое?
  Дина: Иван, беда! Аммалат-Бек послал раба, чтобы тот сегодня ночью зарезал тебя! Отец с бабушкой сейчас далеко, в другом конце аула, они тебе не помогут... беги!
  Жилин: Ох, Дина... а как же ты?
  Дина: Со мной ничего не будет. Беги!
  Костылин (торжествующе Жилину): Что я тебе говорил? Ты отказал Аммалат-Беку, наверное, ещё и нагрубил ему. И вот - итог. Так сказать, вот злонравия достойные плоды.
  Дина (Костылину): Тебя тоже убьют.
  Костылин (потрясённо): Не может быть?!
  Дина: Убьют.
  Костылин (мгновенно меняется в лице и начинает заискивать перед Жилиным): Прости меня! Братец, голубчик, век тебя не забуду... возьми меня с собой. Я единственный сын у матери!
  Жилин: Я тоже (пауза). Ступай в побег без меня.
  Костылин: Но я не знаю здешней местности.
  Жилин: Я тоже.
  Костылин: Ты всё знаешь, ты всё умеешь. Умоляю, возьми меня! Ну возь-ми-и!! (падает на колени пред Жилиным и ползает, визжа) Возьми-и-и!!!
  Жилин (брезгливо): Ладно, возьму. Тоже ведь тварь божья.
  Костылин (вмиг повеселев): Спасибо, брат!
   Жилин и Костылин поднимаются по лестнице и уходят. Вслед за ними поднимается Дина. Она вытягивает лестницу и уходит с ней.
   Затемнение.
   Темно. Ни теневых абрисов, ни предметов. Слабый свет чуть высвечивает Жилина и Костылина. Босой Жилин поспешно и уверенно идёт, Костылин едва плетётся за ним, хромает, отдувается.
  Зачем ты идёшь так быстро? Я не успеваю за тобой. Иди медленнее!
  Жилин (сейчас все слова он говорит подчёркнуто тихо, но чётко): Надо идти быстро. За нами погоня.
  Костылин: Какая погоня? Где она? Я не слышу.
  Жилин: Она должна быть.
  Костылин: Всё ты врёшь. Горцы дрыхнут после пира. Они обнаружат наш побег только утром.
  Жилин: Не суди их по себе.
  Костылин: Ты придумал погоню, чтобы досаждать мне... (громко). Не могу я дальше идти! Сапоги все ноги стёрли!
  Жилин: Скинь их с ноги. Иди босиком, как я. Будет легче.
  Костылин (долго и отдуваясь снимает сапоги, делает несколько шагов босиком и вскрикивает): Ой!
  Жилин: Что такое?!
  Костылин: Нога на камень попала! Без сапог, пожалуй, ещё хуже.
  Жилин: Надевай сапоги... холмогорка ты комолая.
  Костылин (снова надел сапоги): Долго ещё идти?
  Жилин: Мы только вышли, двадцати вёрст ещё не прошли.
  Костылин (стонет): О-о-о!
  Жилин: Всё зависит от того, как мы пойдём - по горам или по степи. Если по горам, то выйдем к нашему полку. Это около двух тысяч вёрст!
  Костылин: Две тысячи вёрст! Невозможно! Я все ноги собью по ущельям да по буеракам. Пойдём по степи.
  Жилин: А если по степи, то выйдем к Прочному Окопу. Это в пять раз длиннее... десять тысяч вёрст будет.
  Костылин: Нет, лучше по горам.
  Жилин: Пойдём по горам.
  Костылин: Ну вот, опять... куда ты побежал?! Я не могу так быстро... у меня сердце с пороком... и рюматизмы в голове... и зрение слабое.
  Жилин: Жить захочешь - пойдёшь быстро.
  Костылин: Ты нарочно меня так мучаешь... за то, что я потомок боярина Костылина. Нет никакой погони!
  Жилин (прислушался): Тише!
  Костылин: Что такое?
  Жилин: Слышишь, ветви трещат.
  Костылин (задрожал от страха): Ай! Погоня!
  Жилин: Не похоже не погоню
   Треск всё сильнее.
  Вот он.
  Костылин: Кто?
  Жилин: Олень. Погляди, какой красавец.
  Костылин: Ничего не вижу. Ну его, к чёрту, этого оленя.
  Жилин: Тут оленей полно. И кабаны водятся, и медведи, и барсы.
  Костылин: Какой ужас! (пауза). Не дойду я до дома, не дойду, останусь лежать здесь в горах. Брат мой, прошу тебя...
  Жилин: Что такое?
  Костылин: Когда моя душа покинет тело, запомни место, где упокоятся мои останки... а потом... поезжай в Петербург, найди там мою мать, чтобы она приехала сюда и перезахоронила мой прах. Я желаю быть погребённым в родовом склепе Костылиных... и чтоб на моём надгробии было бы начертано: "Гвардия погибает, но не сдаётся!".
  Жилин (зло): Лучше "покойся милый прах до радостного утра".
  Костылин: Пора делать привал.
  Жилин: Какой привал?! Погоня же!
  Костылин: Не морочь мне голову со своей погоней. Погоня - это мираж, химера, фантом твоего мозга.
  Жилин: Ну и устраивай себе привал. А я пойду дальше.
  Костылин: Ты бросаешь на произвол судьбы брата?! Никогда не прощу тебе! Останусь здесь и ни сделаю ни шага! Пускай меня едят медведи и барсы!
  Жилин: Что же мне с тобой делать, холмогорка ты комолая?
  Костылин (плетясь за Жилиным): Иди. А я дождусь смерти (громко вскрикивает): Ай!
  Жилин: Что с тобой?
  Костылин: Я ногу сломал! Ай-ай-ой! Не пойду никуда!
  Жилин: Ну, что ты говоришь глупости? Ты не сломал ногу, ты даже не вывихнул её, а разве что потянул. Если б ты сломал ногу, ты б не стоял.
  Костылин: А я и не буду стоять (демонстративно ложится).
  Жилин: Это что ещё такое?
  Костылин: Я не сдвинусь с места. Я сломал ногу.
  Жилин: Вставай, дурак!
  Костылин: Не встану. Я покалеченный. Возьми меня и неси на себе.
  Жилин: Ещё чего. Иди или оставайся тут.
  Костылин: Меня тут убьют... а я - единственный сын у матери.
  Жилин (он старается говорить тихо, но взбешён; и это по его речи заметно): Слушай... если тебе не дорога моя жизнь, то подумай о своей! Ты можешь хотя бы ради своего спасения... перестать кривляться?!
  Костылин: Я не кривляюсь. Я веду себя, как подобает русскому дворянину!
  Жилин (опускается к Костылину и начинает бешено трясти его): Вставай!
  Костылин (кричит): Ой, больно! Ой, нога!
  Жилин: Не кричи! Нас услышат!
  Костылин: А с чего ты указываешь мне, кричать или нет? Я - индивид свободный. Когда мне больно, я кричу. И ни один бурбон мне не указ (кричит во всё горло): Ой, больно! Ой, нога сломана!
  Жилин (в отчаянии): Тебя ж убьют, холмогорка ты комолая...
  Костылин (удовлетворённо): Вот... ты меня хвалишь...
  Жилин (он взорвался; он почти в истерике, однако выплёскивает яростные речи тихо, полушёпотом): Я тебе тогда соврал... холмогорка комолая - это знаешь что?! Это корова безрогая! Тупая, жирная, гадкая корова! Коровища, которая жрёт, да гадит! Раскорячилась, и никому от неё никакой пользы, одни только заботы да беды! Говядина ты боярская! Мужиков с топорами бы на твою бошку, Стеньку Разина, Емельку Пугачёва б на тебя! Встать, сволочь! Встать! (сидит, трясёт лежащего у него на коленях Костылина и уже не кричит, а тихо плачет). Ну, встань же ты, бестолочь! Встань и иди!
  Костылин: Не встану. Назло не встану. Гвардия погибает, но не сдаётся.
   Появляется Кази-Магомед. Он с ружьём.
  Кази: Нашёл! Я нашёл первым! (кричит). Сюда! Они здесь!
   Выходят Абдул-Мурат, Аммалат-Бек и Азамат. У них ружья.
  Костылин (слабым голосом): Глядите все, смотрите, как русского аристократа, сына княгини Персиановой топчет распоясавшийся хам! Это он подбил меня... (закрывает глаза и роняет голову на колени Жилина).
  Аммалат: Вот и всё.
   Затемнение.
   И снова тень избы с минаретом. Это означает, что действие происходит в доме Абдул-Мурата. Собралось немало людей. Лицом к остальным расположен Аммалат-Бек - он как трибун перед толпой. На него глядят Абдул-Мурат, Кази-Магомед, Софият; сзади жмётся Эйты. Сбоку стоят Жилин и Костылин. Они не связаны, на них нет колодок, но видно, что им сейчас нелегко.
  Аммалат: Вы должны выслушать меня.
  Кази: А чего слушать? Всё ясно.
  Аммалат: Ясно в отношении одного из пленников (указывает на Костылина). Этот пленник принадлежит своему хозяину.
  Кази: Мне.
  Абдул: Нет, мне.
  Кази: Но я его поймал.
  Абдул: А я его поймал раньше. Как сказал мудрец Казаноко, первое слово дороже второго (поднимает указательный палец вверх). Ы! Мудрость.
  Аммалат (громко): Тише вы! Молчите! (обычным тоном) Мне недосуг разбираться, кому из вас принадлежит этот пленник. Сами договоритесь. Что касается второго пленника (указывает на Жилина)...
  Кази: Он мой дважды. Я поймал его и в первый раз, и во второй раз.
  Абдул: Но я тебе заплатил за него двести рублей.
  Кази: Сто рублей за первый раз и сто рублей за второй раз. Казаноко изрёк...
  Аммалат (громко): Тихо! Второй пленник совершил злоумышление на мою жизнь. Он собирался убить меня по приказу генерала урусского царя Николая, и он был специально подослан к вам для того. Потому этот пленник должен быть отдан мне как мой кровник и как шпион Николая.
   В толпе ропот.
  Но я уважаю ваш народ и возлагаю решение на ваш честный суд. Если доказательства, которые я сейчас предоставлю вам, убедят вас, вы отдадите пленника мне. Если вы сочтёте их неубедительными, пленник ваш. Я прочту письмо, которое было послано этому человеку от царского генерала (вытаскивает письмо и вслух читает его). "Привет тебе, дружище Ванька! Наконец-то отыскал твой адрес, шлю тебе весточку. Помотало меня колесо Фортуны так, что я нашёл себя выплывшим у Одессы. Служу в Литовском..." генеральском "...полку, и тому рад". Дальше подробности, не относящиеся к делу. Вот тут! "Надеюсь встретить тебя героем Кавказа, грозой горцев, удальцом с огненными взорами, с газырями, с большим кинжалом, с ушами Аммалат-Бека в походной сумке. Не забывай старого друга, пиши. Твой..." генерал "Сашка Пальм". Надеюсь, теперь всё понятно.
   В толпе ропот.
  Софият: Ай, какой молодец. Письмо нашёл. А я нашла в походной сумке другое письмо. На твоё письмо - моё письмо, ты согласен на это?
  Аммалат (нехотя): Согласен.
  Софият (вытаскивает из кармана письмо и читает его вслух): "Сынок дорогой. Стара я уж стала, хочется мне перед смертью повидать тебя. Приезжай ко мне проститься, похорони, а там с богом поезжай опять на службу. А я тебе и невесту приискала: и умная, и хорошая, и имение есть. Полюбится тебе, может, и женишься, и совсем останешься" (всем) Понимаете, что это значит?
  Аммалат: Что?
  Софият: А то, что этот мужчина ехал от нас в другую сторону, к нане да к невесте. Тоже ведь человек... нана у него, больна она. Что попался, сам виноват, нечего было ворон считать... но он шёл от войны... мы бы его больше и не увидали (вытаскивает бумагу). А вот тому подтверждение - его отпускная бумага (Абдул-Мурату): Сынок, в какую сторону он ехал?
  Абдул: К Отрадной... от нас.
  Кази: Он потом вернётся сюда... может быть.
  Софият: Какой глупец... от матери да от сладкой невесты возвратится на чужую ему войну?
  Абдул: Но он стрелял в нас.
  Софият: Сынок, а он ли стрелял в тебя? Может, стрелял другой?
  Абдул: Не понимаю.
  Софият: Сынок (указывает на Костылина): Ты поймал этого?
  Абдул: Да.
  Софият: Он был с ружьём?
  Абдул: Да.
  Софият (к Кази-Магомеду, указывает на Жилина): А ты, сосед, поймал этого?
  Кази: Да.
  Софият: Теперь скажи, было ли у него ружьё?
  Кази: Нет. Не было. Был только нож.
  Софият: Как же он мог выстрелить без ружья?
  Кази: Но он размахивал ножом.
  Софият: Соседушка, и заяц лапами размахивает, коли на него налетит орёл.
  Аммалат: Хватит путать людей! Твоё письмо... оно не считается. Вот моё письмо (потрясает листком)... "нашёл себя выплывшим у Одессы. Служу...".
  Софият (Аммалату): Знаешь ли ты, где Одесса?
  Аммалат: Знаю.
  Софият: А я не знаю. Мне известно только, что она далеко отсюда (пауза). Как мог тот Сашка в далёкой Одессе знать, что ты приедешь в наш аул?
  Аммалат: Он мог знать всё. У него есть шпионы среди слуг Магомед-Амина.
  Софият: Е-во-вой, какие шпионы?
  Аммалат: Генеральские шпионы. Это генерал... немец... как генерал Засс.
   В толпе ропот.
  Софият: Сдаётся мне, что ты прочитал не всё письмо. Дай-ка его мне. Дай (пытается выхватить письмо у Аммалат-Бека).
  Аммалат (угрюмо): Что надо, то и прочитал (нехотя передаёт письмо Софият).
  Софият (читает письмо вслух): "Служу поручиком...". Поручиком! Это значит, что письмо писал такой же мальчишка, как эти (указывает на Жилина и Костылина). Каких шпионов мог послать мальчишка?
  Аммалат: Он не поручик. Он служит в генеральском полку, значит он генерал.
  Софият: Ва-аллахи, где видано, чтобы из генералов собирали полки? (читает письмо): "...поручиком в Литовском егерском полку". Аллах затмил тебе глаза за то, что ты застрелил русского полковника.
  Аммалат: А тебе жалко врага...
  Софият: Не то плохо, что ты убил русского полковника, а то плохо, что ты со спины убил кунака. Вот ты и позабыл жизнь урусов... В егерском полку он служит, а не в генеральском. "Егерь" - это как у нас "охотник". Мирному делу учат мальчишек в той Одессе - на оленей да на фазанов охотиться.
  Аммалат: Но уши...
  Софият: Что уши? Шутят мальчишки...
  Аммалат: Моими ушами шутить нельзя.
  Софият: А головой генерала Засса шутить можно.
  Аммалат: Что?
  Софият: Ну, представь, что тебе Шамиль написал письмо со словами "надеюсь встретить тебя воином Пророка с головой генерала Засса за седлом". Это же не значит, что ты должен непременно скакать к генералу Зассу за его головой.
  Аммалат: Для Шамиля это значит именно то.
  Софият: Знаешь, почему я за тебя замуж не вышла? (пауза) За то, что в ваших краях шутить не умеют.
  Абдул: Всё понятно. Иван не собирался тебя убивать. Отдавай его мне!
  Кази: Нет, мне!
  Абдул: Но я за него заплатил.
  Кази: А я его поймал два раза...
  Аммалат (он уже не командно кричит, а орёт в гневе): Молчать!!!!
   Толпа пугается.
  Земляные кроты, как вы не поймёте, что в подлунном мире есть не только ваши куры, овцы, шутки, сапетки и монетки? Есть Аллах всемогущий... и есть вера в Аллаха. Кто верит в сапетки да в индюшек, тот не верит в Аллаха. Молчать, когда звучит глас Аллаха и воинов, верящих в Аллаха!!!
  Абдул (растерянно): Вот как... Аллаху неугодны индюшки. А что ты лопаешь в моём дому? Не индюшек ли?
  Аммалат (подходит к Жилину): Ты оправдан, кунак. Ты честный воин. Я жалею, что мы расстаёмся. Мне будет тебя не хватать. Ты прирождённый Воин Пророка (пауза). Так докажи пред моим лицом и пред ликом Аллаха, что ты настоящий воин.
  Абдул: Как это?
  Аммалат (указывая на Костылина): Этот человек обманул меня. Он сказал мне, что ты послан царём меня убить. А я ему поверил. Прости меня, брат, прости меня, кунак.
  Жилин: Бог простит.
  Аммалат: Этот человек... он не человек... он - тварь, проклятая Аллахом, свинья. Он тебя предал... и не раз... он тебя обесчестил. Бесчестье воину подобает смыть.
  Жилин: Чем?
  Аммалат: Кровью.
  Жилин: По вашей вере.
  Аммалат: Нет никакой твоей веры. Есть Аллах. И есть людьё, пытающееся обмануть Аллаха, выдумывая себе добрых идолов (пауза). Вот моя сабля (указывает на саблю в ножнах у пояса). Она испила кровь многих врагов. Сейчас я дам тебе эту саблю, и мы причастимся, мы станем кровными братьями (пауза). Убей свинью.
  Костылин (лепечет): Меня нельзя... я единственный сын у матери.
  Аммалат: Убей свинью - и я подарю тебе свободу. Пойдёшь, куда хочешь. Ни один волос не упадёт с твоей головы. Это тебе говорю я, благородный племянник шамхала Таркинского.
  Абдул: Э-э, гость. Так не пойдёт. Ты не имеешь права убивать или отпускать на волю того, кто чужое имущество. Пленник - моё имущество.
  Кази: Нет, моё.
  Аммалат (истерически орёт): Молча-а-ать!!! Это не ваше дело. Это дело двух воинов и Аллаха (Жилину). Убей свинью... будешь свободен.
  Жилин (спокойно): А если нет?
  Аммалат: Кунак, все люди бывают или скотами, или воинами. О скотах речь не идёт. А воин - он воин, он не может быть воином наполовину. Родившийся воином должен быть воином целиком. Если родившийся воином не целиком воин, он не имеет права жить. Если ты побоишься убить свинью или если ты пожалеешь свинью... или если ты не убьёшь свинью по каким-то другим причинам... (пауза) тогда я этой же саблей прикончу тебя. Твой выбор, брат.
  Абдул (не выдерживая): Как ты смеешь предлагать человеку такой выбор?!
  Кази: Ты шайтан!
  Аммалат (кричит ещё истеричнее): Молч-а-ать!!! (спокойно). Я смею. Потому что моя вера в Аллаха тверда, как алмаз. А ваша вера - как ваш овечий сыр. Закройте рты пред Аллахом.
  Костылин (лепечет): А я?
  Аммалат: Что ты:
  Костылин: Если он не убьёт меня... и если ты убьёшь его... ты убьёшь меня?
  Аммалат (брезгливо): Кому ты нужен?
  Костылин (чуть воодушевился и шепчет Жилину): Нет смерти почётней, чем отдать свою жизнь за други своя. Я единственный сын у матери.
  Аммалат: Все молчите! Наступила секунда Аллаха. Говорить имеет право только смертный, стоящий пред Аллахом. Я произнесу "раз, два, три" - и он скажет слово. Он скажет "да" или "нет". Если он скажет "да", он выберет свободу. Если он скажет "нет" он выберет смерть. Если он будет молчать, он скажет "нет" (пауза). Раз (пауза). Два (пауза). Три (долгая пауза). Говори!
   Жилин (он очень взволнован, но сначала говорит тихо и чётко, а потом начнёт распаляться): Помнишь, ты соблазнял меня своей свободой? А я ей не поверил. Я не знал, почему не верил, но моё сердце сказало мне, что верить тебе нельзя. Теперь я воочию вижу, какова твоя свобода.
  Аммалат: Пустые речи тебя не спасут. Да или нет?
  Жилин (яростно): Да, чёрт побери! Да! Дай мне клинок! Я никогда не держал в руках саблю, я не гвардеец, я - армия... моё оружие - ружьё да нож. Но я вижу: этот клинок заточен под мою руку. Ты сказал, что твоя сабля испила кровь врагов? Я клянусь: как только ты дашь мне клинок, в тот же миг он изопьёт кровь врага! Он найдёт его горло! (Жилина трясёт от бешенства). А давай мне клинок! А давай!! А давай!!!
  Софият (Аммалату спокойно): Если ты не трус, дай саблю пленнику.
   Аммалат в гневе рвёт саблю из ножен, вытаскивает её наполовину, но вдруг спохватывается. Он влагает саблю снова в ножны.
  Аммалат (сохраняя гордость): Никто не будет убит. Я проверял пленника. Он возвращается хозяину. Расходитесь. Дело кончено.
  Софият (язвительно): Нет, мой сладкий... дело не кончено. У тебя было письмо - а у меня было другое письмо. У тебя сабля - а у меня кинжал.
  Аммалат: Какой кинжал?
  Софият: Вот этот (вытаскивает из-под одежды и демонстрирует всем кинжал Азамата).
   В толпе ропот.
  (Кази-Магомеду) Сосед, скажи, чей это кинжал?
  Кази: Это кинжал моего сына, Азамата.
  Софият: Эй, ты! Выйди к нам.
   Вперёд выходит Эйты, до того державшийся сзади.
  Эй, раб. Скажи всем: откуда у меня этот кинжал?
  Эйты: Его передал я.
  Софият: А кто дал кинжал тебе?
  Эйты: Его дал мне этот человек (указывает на Аммалат-Бека).
  Софият: А как кинжал Азамата попал к этому человеку?
  Эйты: Его украл уздень этого человека. Он прячется в лесу.
   Громкий ропот толпы.
  Софият: Эй, ты, ступай на своё место.
   Эйты возвращается назад.
  Остальное раб не скажет. Он верит в клятвы и связан клятвой пред Аллахом. Не выпытывайте правду у него. Выпытайте правду у меня: я не клялась. Может, не скажу никому... а, может, скажу всем (Аммалату) если ты, гость, загостишься в нашем ауле на лишний час, весь аул узнает, какое дело ты пытался совершить у нас.
  Кази (разгневанно): Отвечай, что ты замышлял сделать с моим сыном?!
  Абдул (встревожено): По нашим законам гость не должен прятать слугу в лесу. Ты оскорбил меня как хозяина. В доме хозяина гость - повелитель. Я не смею сделать тебе зло. Но, как сказал мудрец Казаноко, гость должен сам понять, когда станет в тягость для хозяев. Аммалат-Бек, ты умён. Думаю, что ты уже всё понял... гость ты наш вечный. Не заставляй меня повторяться
  Софият (подходит к Аммалат-Беку): А помнишь, тридцать лет назад ты предложил мне сердце? Я отказала тебе. Знаешь, почему? Да потому что и тогда сердца у тебя не было, что я бы взяла? Ты видишь себя охотником, а всех прочих дичью для своей охоты. Ты и меня сделал бы цесаркой... пускай в золотой клетке, но в клетке. А я не цесарка, я не могу жить в клетке (пауза). Теперь сам побудь лесной дичью да подумай, каково это.
  Аммалат (сердито): Я уйду, если такова ваша воля. Но сначала задам кунаку последний вопрос (подходит к Жилину). Брат, скажи, ты сбежал, потому что узнал это... ну, о кинжале? Или ты ничего не знал?
  Жилин: Какой кинжал? (громко во всеуслышание) Я сбежал, потому что проведал, что в доме никого не будет. Ни о каком кинжале я не знал. И я снова убегу от вас при первой возможности.
  Абдул: Е-во-вой, какой коварный и дерзкий пленник!
  Аммалат: Я получил ответ от тебя (отходит от Жилина и обращается ко всем). Я ухожу. В первый раз я ухожу из аула, и за мной не идёт ни один воин Аллаха. На то воля Аллаха. Пленники пусть останутся у вас. Ждите от них выкупа сто лет. От одного пленника не дождётесь ничего, а другой - сам ничего не стоит. Вы глупцы. Вас всех убьют (уходит).
   Слышен удаляющийся топот копыт.
  Софият (громко): Поехал спасать свои уши.
   Смеются все, включая Жилина. Не смеётся только Костылин. Всё это время он как бы в прострации.
  Абдул (после паузы): Но как коварны русские пленники!
  Кази: Узнали, что ты уйдёшь из дома, и сбежали.
  Абдул: Мои пленники.
  Кази: Нет, мои пленники.
  Абдул (вдруг): Наши пленники.
  Кази: Ты прав, сосед. Наши пленники.
  Абдул: Наши общие пленники.
  Кази: Прости меня, сосед. Зачем нам ссориться из-за пленников?
  Абдул: Мы теперь не враги? Мы друзья?
  Кази: Мы друзья.
  Абдул: Мы друзья навеки?
  Кази: Навеки.
  Абдул: И ты выдашь своего отважного джигита Азамата за мою Дину?
  Кази: Я выдам своего Азамата за твою красавицу Дину.
  Абдул: Сосед, твои слова - как сладость.
  Кази: Всегда сладко говорить добрые слова другу.
  Абдул: А что мы будем делать с нашими общими пленниками? Из ямы они сбегут. Кто-то всё время забывает лестницу в яме.
  Кази: Это делает твой ленивый раб. Накажи его.
  Абдул: Мне его не хочется наказывать. Я прощаю его.
  Кази: Сосед, у тебя есть сарай. Надёжный сарай. Он закрывается на три двери. Каждая дверь - на крепком замке. А ключи от замков - у тебя. У тебя и у твоих домашних. Посади пленников в сарай.
  Абдул: Как ты вовремя вспомнил о том сарае, мой мудрый сосед. Мы посадим наших пленников в мой сарай.
  Кази: В сарай за три замка.
  Абдул: Первую дверь мы закроем самым крепким замком. А ключ от того замка мы не дадим даже рабу.
  Кази: Не дадим даже рабу. Он ленивый и забывчивый.
  Абдул: А между первой дверью и второй дверью мы оставим раба. Пускай сторожит пленников.
  Кази: Пускай сторожит.
  Абдул: А ключ от второй двери пусть будет лишь у меня, у моих домашних и у раба. Еду для пленников будем отдавать рабу через окно.
  Кази: Через окно.
  Абдул: А между второй дверью и между третьей дверью мы пустим твоего пса. Как его зовут? Уляшин?
  Кази: Тот пёс, что рождён от волка и пастушьей собаки? Уляшин. Ох, и злой же пёс. Только твой раб с ним справится, станет сажать его на цепь.
  Абдул: А третью дверь мы не будем закрывать на ключ. Мы её запрём лишь на щеколду. Зачем закрывать ту дверь на ключ? Отворят пленники щеколду, выйдут, а там - Уляшин.
  Кази: Он их никуда не пустит.
  Абдул: Не пустит. И наши пленники не убегут.
  Кази: Наши общие пленники никуда не убегут.
  Абдул: Ибо, как сказал Казаноко, мудрец держит пленника за тремя замками, а глупец - за двумя.
   Абдул-Мурат и Кази-Магомед дружно поднимают вверх указательные пальцы и хором произносят:
  Ы! Мудрость!
  Костылин (вдруг осознал, что его жизни больше ничего не угрожает): Я спасён! Я буду жить! Ах! (падает в обморок от переизбытка чувств).
   Затемнение.
  
  Голос сверху: И были ночи. И прошло несколько дней. И наступило утро.
   Тень минарета едва видна, и теневые полоски не заднике немного иные. Это значит, что действие происходит в сарае. Там пребывают Жилин и Костылин. Жилин вырезает ножом что-то из деревяшки; Костылин лежит без дела.
  Костылин (зевая): О-о, тоска какая! Какая скука!
  Жилин: А мне не скучно... ножик мне вернули. И не в глине сидим. И кормёжка неплохая.
  Костылин: Насчёт последнего я бы поспорил.
  Жилин: Тебе индюшек подавай? Мясом кормят - и то славно (пауза). Зато не сбежишь отсюда.
  Костылин: Да уж (пауза). Слушай, а тогда... ты бы меня впрямь убил?
  Жилин: Кому ты нужен, корова безрогая? Я тогда бы впрямь убил... другого.
  Костылин: И тебе не жалко убить живого человека?
  Жилин: Я - боевой офицер.
   На заднике появляется тень большой собаки.
  Костылин: Наш цербер проснулся.
  Жилин: Покормлю я его, пожалуй.
  Костылин: Только харчи переводишь на этого барбоса. Самим не хватает.
   Жилин уходит за кулису. Видна его тень и слышен его голос.
  Жилин (за кулисой): Ешь, Уляшин, ешь. Хороший пёс, хороший... умный... я тебя покормлю... и ты нас трогать не станешь. Надо со всеми добром... лаской... а не как царь Николай с народами мира (возвращается на сцену).
  Костылин: Ты меня решительно удивляешь. Сначала ты читал либеральные прописи ребёнку. Теперь учишь либерализму собаку. Скоро начнёшь разговаривать с тараканами (пауза). Вот что делают трудные обстоятельства с недостаточно подготовленным индивидом. Я, например, ни за что не стану общаться с собаками, рабами и прочей живностью. Потому что я в своём уме и потому что я - европеец. Форпост цивилизации, ёлочки точёные. Не забывай, что мы - единственные европейцы в данном локусе. Мы должны подавать пример туземцам.
   Слышен скрип отворяемой двери. Потом видна тень высокого человека. Человек сажает на цепь собаку. Это Эйты. Он входит.
  Эйты (с акцентом): Здравствуйте (он научился говорить по-русски; когда Эйты спокоен, он говорит почти без акцента, когда волнуется, акцент ощущается).
  Жилин: Здравствуй... как там тебя зовут.
  Эйты (садится рядом с Жилиным): Я не знаю, как меня зовут. Я не знаю, кто я. Меня украли в пять лет... лезгины... или чеченцы... я не помню. С того дня я - вечный раб. Меня продавали и покупали все народы. Я был рабом... у ингушей, у талышей, у аварцев, у балкарцев, у калмыков, у кумыков, у лезгин, у грузин, у осетин, у кабардин... у кабардинцев, у абазинцев, у даргинцев, у камукинцев, у чечерейцев, у бесленейцев, у горных еврейцев, у абхазов, у эндазов. Я прошёл весь Кавказ, я видел оба кавказских моря - далёкое зелёное море и близкое синее море. "Эйты" - мне имя. Я знаю, как звучит "эй, ты" по-ингушски, по-талышски, по-аварски, по-балкарски, по калмыкски, по-кумыкски, по-лезгински, по-грузински, по-осетински, по-кабардински, по-даргински, по-камукински, по-чечерейски, по-бесленейски, по-еврейски, по-абхазски, по-эндазски... а теперь и по-русски (громко произносит). Эй, ты! Эй, ты!... Я забыл лишь один язык - свой язык. Как не забыть родной язык, когда все тебя бьют?
  Жилин: Ну, давай ещё попробуем...
  Костылин: Зачем ты тратишь силы на это животное?
  Эйты (Костылину, с сильным акцентом): Я понимаю русскую речь. Сам ты животное!
  Костылин (Жилину): И ты вот безучастно внимаешь тому, как русского аристократа, сына княгини Персиановой оскорбляет дикарь?!
  Эйты (Костылину с сильным акцентом): Сам ты дикарь!
  Жилин (Костылину): Терпи уж (Эйты). Ты говоришь, что в твоём родном краю была степь... и река, двоящаяся на две реки, и два высоких холма... и два дуба на каждом холме... и две каменные крепости за каждым холмом?
  Эйты: Да... всё было двом... двем... двым...
  Жилин: Двойным (пауза). Похоже на Степную Карабашламию (задумчиво). Никогда не был там, из карабашламского языка знаю лишь одно слово... но чем чёрт не шутит... попробую (громко и гортанно произносит). Фыфыхыр!
   Эйты (он потрясён): Фыфыхыр! Это моё родное слово! Его мне говорила моя мать! Фыфыхыр... это... это солнце!
  Жилин: Всё сходится. Карабашламы - язычники, они поклоняются солнцу (Костылину, тоном лектора). Степные карабашламы - маленький народ, проживающий в калмыцкой степи недалеко от дельты Волги. Карабашламский язык относится к тюркской ветви, но он не похож ни на один из тюркских языков Кавказа, и, как ни странно, ближе всего этот язык к наречию бессарабских гагаузов. Историки считают карабашламов остатками древней цивилизации, располагавшейся...
  Костылин (перебивает): Ненужные познания.
  Эйты (радостно носится, прыгает и повторяет): Фыфыхыр! Фыфыхыр! Фыфыхыр!
  Костылин (Жилину): Кажется, ты свёл этого несчастного гурона с ума. Вот оно - пагубное влияние либеральной мысли.
   Слышен скрип отворяемой двери, потом лай собаки.
  Голос Дины: Уляшин, не бросайся на дядю Хамзата!
   Входят Дина и Хамзат-Хаджи.
  Костылин (недовольно): И стихоплёт явился. Весь Бедлам в сборе.
  Хамзат (Жилину, торжественно): Салам тебе, о, кунак русского А-Си Пушкина от нерусского Ха-Ха Пушкина далёких чёрных гор! Хамзат, сын Хусейна приветствует в двух лицах кунака русского кунака Пушкина и своего русского кунака в собственном лице второго Пушкина.
  Костылин: Бедный старик. В таких летах свихнулся.
  Жилин (Хамзату): Привет.
  Хамзат: Как поживает моя песня?
  Жилин: Отлично поживает. Я её перевёл.
  Хамзат: Давай, пой её.
  Жилин: Охотно (громко и "с выражением" декламирует).
   Мы в мечеть не ходим, слепцами бродим.
   Мусульмане мы как будто вроде -
   Но давно кафиры душой.
   Лишь краюшку души полегоньку вспашем.
   Мы бахвалимся россказнями о нашем...
  Хамзат: Ай, как хорошо!
  Жилин: Безрассудстве, чванстве и зле.
  Хамзат: Э-э, где здесь пифма? У тебя получился вырбыр.
  Жилин: Свободный стих?
  Хамзат: К шайтану такую свободу!
  Жилин: Это не свободный стих. Это белый стих. Рифмы нет, но склад есть. А свободный стих - это когда ни рифмы, ни склада.
  Хамзат: Белый пускай будет. Белый цвет - цвет чистоты помыслов. А вырбыра я не потерплю.
  Жилин (продолжает декламировать):
   Мы внимаем диким и злым деяньям
   Горделивых всадников. Наши сказанья -
   Летопись воровства.
   Нас в пороке учат жить с колыбели.
   Знаний мы боимся, живём еле-еле
   Нам твердят седые отцы:
  
   "Было время злое, было бед премного,
   Все внимали князю, забыв про Бога,
   Все равняли князя с хаджи.
   Лизоблюдили дружно в княжьем доме,
   Отнимали у бедных и сирых всё, кроме
   Человечьей бессмертной души.
  Хамзат: Пифма есть. Теперь песня не белая.
  Жилин: Не белая.
  Хамзат: А это что такое: "кроме" в конце. Так можно?
  Жилин: Можно. Это называется "анжамбеман".
  Хамзат: На жабе баран?
  Жилин: Это тоже французское слово. Так у нас, в Нижнебродской губернии, все так пишут (продолжает декламировать).
   В дом чужой врывались, ломая двери,
   В образованность не желали верить,
   Ибо верили лишь в князей.
   Непокорного вязали к древу,
   Избивали, давая дорогу гневу -
   Было тяжко жить беднякам".
  
   Принимая за благо те годы злые,
   "Как вернуть нам времена былые?" -
   Воздыхают наши отцы.
   Но, увы, не слышится речь иная:
   "Мы зерном богаты от урожая,
   И деньгами для общественных нужд -
  
   Мы богатством нашим поделимся с братом,
   Мы умом управимся с супостатом,
   Коль пойдёт он на нас войной.
   Ну а скажет ли что сосед недостойно -
   Мы простим его и ответим спокойно -
   Мол, неправ он (а правы мы).
  
   Если будем жить, как нам подобает,
   То богатство каждый из нас познает" -
   Так отцы нам не скажут, нет.
   Мардж! Давайте проснёмся всё же.
   Долго спящий и нищий - одно и то же.
   Хватит нам дураками слыть!
  
   Медресе отстроим, как пристало людям,
   Всё, что нам неведомо - раздобудем...
   Ну а если продолжим спать -
   Вскоре быть адыгами перестанем,
   В реках скудную рыбу ловить мы станем,
   Будут нас, как зверей, имать.
  Хамзат: Э-э... что такое "имать"?
  Жилин: Это такое слово старинное. Значит "ловить".
  Хамзат: Не надо мне старых слов. Я хочу, чтобы меня все понимали. Пускай будет "ловить".
  Жилин: Тогда строфа останется без рифмы.
  Хамзат: Пускай без пифмы. Она будет белой.
  Жилин: Как угодно (продолжает декламировать):
   Будем смесью енота и бегемота.
  Хамзат: Э-э... что такое "бегемота"?
  Жилин: Бегемот. Это такой африканский зверь.
  Хамзат: Где я, а где Африка?
  Жилин: Это переводческая вольность.
  Хамзат: На один раз разрешаю. Пускай будет "бегемота".
  Жилин (продолжает декламировать):
   Не сможем владеть ни одной работой,
   Попадём к соседу в рабы.
   Настоящих мужчин совсем растеряем;
   Все народы скажут нам: "Не знаем
   Никого, кто хуже, чем вы".
  
   На молчанье ваше моё сердце плачет, е-ой-ей.
   Карандаш мой понял, что это значит, е-ой-ей.
   В чернила прыгнул, оседлал бумагу,
   Начертал всю эту длинную сагу.
   Не судите его, е-о-ей .
  Хамзат: А это что за слово?
  Жилин: Какое?
  Хамзат: "Сага".
  Жилин: Это песня в Исландии.
  Хамзат: А что такое "Исландия"?
  Жилин: Это такой остров далеко на севере, в Северном море.
  Хамзат: Е-ви-вой, где я, а где Северное море? Эту вольность я не потерплю. Исправляй.
  Жилин: Ладно. Пусть будет "начертал всю эту длинную шнягу".
  Хамзат: Что такое "шняга"?
  Жилин: Это... это красивая песня.
  Хамзат (удовлетворённо): Вот теперь я согласен (пауза). Ай, как ты меня перевёл! Ай, какая славная песня получилась! И белая, и не белая. Главное, что не вырбыр (пауза). Ты эту песню споёшь, когда вернёшься в Уруссию?
  Жилин: Спою.
  Хамзат: И скажешь всем в Уруссии о том, что в Чёрных Горах живёт кунак А-Си Пушкину, который написал эту песню?
  Жилин: Скажу (пауза). Только вернусь ли я когда-нибудь в свою Урусию? Выкупа нет... ни на меня... ни на него (показывает рукой на Костылина). Говорят, что если выкуп не придёт, нас продадут в соседний аул...
  Хамзат: Е-ви-вой, не слушай досужие сплетни! Никто тебя не продаст. А если кто захочет продать, я вступлюсь за тебя. Скажу, что в нашем ауле должен быть урусский переводчик. Ни в каком ауле его нет, а в нашем ауле он есть. Это ведь дахэ?
  Жилин (соглашается): Дахэ.
  Дина: Иван, что ты делаешь? Это мне?
  Жилин: Тебе. Это человечек из дерева.
  Дина: Человечек?
  Жилин: Да, человечек. В твоём доме есть нитки?
  Дина: Есть.
  Жилин: Завтра принеси их мне. Я прикреплю человечка на нитки, и он будет ходить.
  Дина (хлопает в ладоши от радости): Ходить! Какое чудо!
  Жилин: А когда я вернусь в Урусию, ты будешь глядеть на этого человечка и вспоминать дядю Ивана. Глина хрупка, все твои глиняные игрушки разобьются. А деревянный человечек останется с тобою навсегда. Ты вырастешь, а он будет как память о дяде Иване...
  Хамзат: И, всё-таки, это харам. Форма - это не имя. Имя - это имя, а форма - это форма. Аллах сказал Адаму земные имена, но как он мог сказать Адаму формы? Ведь форму словами не скажешь.
  Жилин: Аллах всемогущ. Он мог говорить с Адамом не словами.
  Хамзат: Е-ви-вой! Как можно говорить не словами? Разве мы можем говорить не словами?
  Жилин: Мы не можем. А Аллах - сможет.
  Костылин (недовольно): Вот только спора исламских богословов мне не хватало.
  Хамзат: Мы уходим.
   Хамзат и Дина уходят.
  Костылин (Жилину): Кому всё это нужно?
  Жилин: Что?
  Костылин: Все твои труды, ёлочки точёные. Их никто не оценит.
  Жилин: Это нужно мне, корова ты...
  Костылин: Опять ты меня оскорбляешь. Какая я тебе корова?
  Жилин: Безрогая. Но породистая. Утешайся этим.
  Костылин: Твоё счастье, что я сейчас неважно чувствую себя. А то бы вызвал тебя на дуэль...
   Затемнение.
  
  Голос сверху: И были ночи. И прошло несколько дней. И наступило утро.
   Снова сарай с Жилиным и Костылиным. Жилин бреется ножом. Костылин лежит, обессиленный. Видно, что он опустился и ослаб: щетина на щеках, говорит дрожащим голосом.
  Костылин: Зачем это?
  Жилин: Что?
  Костылин: Бритьё?
  Жилин: Мы же форпост цивилизации.
  Костылин: Всё без толку. Не дождёмся мы выкупа (пауза). Мне сегодня ночью нехороший сон приснился.
  Жилин: Какой?
  Костылин: Приснилось, что меня продали в другой аул. И что там меня избили.
  Жилин: А я?
  Костылин: Что ты?
  Жилин: Где был в твоём сне я?
  Костылин: Тебя в моём сне не было.
   Слышен скрип отворяемой двери.
  Голос Дины: Хороший Уляшин, хороший. Глупый раб не посадил тебя на цепь, дрыхнет. Я тебя посажу на цепь.
  Костылин (Жилину): Твоя невеста пришла, встречай.
   Входит Дина.
  Жилин: Салам, Дина. А я для тебя свою работу доделал (показывает Дине деревянную марионетку). Вот. Человечек. Сейчас я научу тебя, как его водить на нитках...
  Дина: Не надо. Я сама научусь (берёт в руки марионетку). Спасибо тебе.
  Жилин: Не стоит благодарности.
  Дина (внезапно): Иван, иди.
  Жилин: Куда?
  Дина: Иди домой.
  Жилин: К твоему отцу?
  Дина (немного раздражаясь): Нет! Иди домой... к своей нане.
  Жилин: Как я отсюда уйду? Я заперт на два замка. И пёс. И раб...
  Дина: Глупый ты. А мои ключи на что? У меня ключи от дверей, я открою двери. Пса я посадила на цепь. Да он и не залает на нас. А раб - спит.
  Жилин: Но сейчас день. Меня заметят.
  Дина: Сарай возле леса. Здесь никто не ходит. Выйди - и беги в лес.
  Жилин: Но тебя же накажут.
  Дина: Не накажут. Все в доме знают, что выкупа от тебя не будет. А если и накажут... я взрослая.
  Жилин (после паузы) Спасибо тебе, Дина...
  Дина: Когда я помогла тебе бежать в первый раз, мне было жалко тебя. Но тогда было жальче моего Азамата. Я не хотела, чтобы его считали убийцей... тебя мне тоже было жалко... ведь тебя б убили. Сейчас я за тебя не боюсь. Просто я решила, что ты нужнее своей нане... чем мне, отцу и бабушке...
  Жилин: Это так, Дина.
  Дина (указывая на Костылина): А этот... Корж... пойдёт с тобой?
  Жилин: Не Корж, а Жорж (Костылину). Пойдёшь?
  Костылин (слабым голосом): Куда я пойду? Мне и поворотиться нет сил. Я болею. Авось, дождусь-таки выкупа от матери. А если нет... то мне отсюда не выйти. Видать, судьба мне такая (пауза). Гвардия погибает, но не... (не договаривает, роняет лицо в ладони и плачет).
  Жилин: Ну, твоё дело. Покойся, милый прах до радостного утра.
  Дина (Жилину): А я тебе в дорогу еды принесла. И сыру, и мяса вяленого. И вот этого (показывает Жилину щелям).
  Жилин: Ой! Салям-салям, щелям-щелям!
  Дина (смеётся): Салям-салям, щелям-щелям!
   (Дина передаёт еду Жилину. Жилин и Дина открывают первую дверь).
  Жилин: Прощай, аул. Прощай, Уляшин. До свиданья, Егор.
   (Вдруг следующая дверь открывается. Из неё выходит Эйты).
  Эйты: Я вспомнил своё имя! Меня зовут МалИк.
  Дина (испугалась и расстроилась): Ой!
  Жилин: Молодец, что вспомнил. Хорошее имя. По-нашему это значит "маленький". Но ты ведь не маленький.
  Эйты: Что ты делаешь?
  Жилин: Ухожу я.
  Эйты: Куда?
  Жилин: Домой. К урусам. Насовсем. Отпустишь?
   Эйты молчит.
  Ну, прощай, Малик.
   Жилин и Дина уходят. Эйты садится рядом с Костылиным.
  Костылин: А я - остаюсь. За меня... за меня заплатят (плачет).
   Появляется Софият.
  Эйты: Госпожа, я виноват! Пленник Иван ушёл... а я... я... позволил уйти.
  Софият: Я знаю. Я всё видела. Ты не виноват. Ты сделал, как надо. Я тебя награжу за это.
  Эйты: Правда?
  Софият: Правда... он ведь не сам ушёл? Его выпустила моя внучка. А я всё ждала, когда она поймёт, что негоже вольному человеку быть в неволе... Сегодня моя Дина стала взрослой. Я так рада за неё.
  Эйты: А я сегодня вспомнил своё имя. Меня зовут МалИк.
  Софият: По-арабски "мАлика" - это "ангел".
  Эйты: А по-нашему "МалИк" - это "царь".
  Софият: Какое у тебя грозное имя (пауза). Ну, если вспомнил имя, значит ты уже не раб. Погоди, я уговорю сына, и мы введём тебя к нам, к свободным людям. Найдём тебе жену... чем не жена рябая вдова Гошнав? Да, она не красавица, но ведь ей тоже нужен мужчина. Выйдешь за Гошнав?
  Эйты: Как ты добра ко мне, моя госпожа!
  Софият: Отвыкай от этого. Я тебе уже не госпожа. Я тебе сестра. Госпожа я этому (указывает на Костылина). Он теперь будет вместо тебя (пауза). Хотя из него и раба не выйдет. Дурная порода.
   Затемнение.
  
   И снова мы видим тот сплошной вертикальный щит (жёлтого или зелёного цвета), который был в начале пьесы. За щитом идёт Жилин. Он так устал, что шатается, но упрямо движется вперёд.
  Жилин (утирая пот со лба): Мать моя, Богородица! Помоги мне дойти до станицы! Помоги дойти! Помоги!
   Появляется далёкий абрис купола православной церкви.
  Ну, вот и станица!
   С противоположной стороны возникают три тёмных точки.
  Горцы! Матерь Божия, сделай так, чтобы они меня не заметили!
   Точки увеличиваются.
  Заметили! (стонет от досады) Как обидно! Весь путь прошёл, осталось всего ничего!... Матерь Божия, сделай так, чтобы я добежал до своих! (из последних сил бежит к куполу).
   Точки ещё увеличиваются. Одна из точек материализуется в Кази-Магомеда, "скачущего" на "лошади". Расстояние между Кази-Магомедом и Жилиным сокращается.
  Кази: Врёшь, не уйдёшь! Ты - мой!
  Жилин (тихо кричит, стонет криком): Братцы! Выручай! Братцы!!! Братцы!!! Братцы!!!
   Расстояние между Кази-Магомедом и Жилиным снова сокращается. Две тени увеличиваются. Со стороны купола выходит Полковник с ружьём. Он прицеливается в Кази-Магомеда. Громко звучит выстрел. Кази-Магомед заваливается на голову "лошади" и падает вместе с "лошадью" за щит. Тени поворачиваются в противоположную сторону и начинают уменьшаться. Жилин подбегает к Полковнику и обнимает его.
  Полковник (переводя дух): Повезло тебе. Ещё б пять секунд и тебя бы схватил... этот рыжий. Я его уложил... наповал!
  Жилин (что-то вспоминает, задумывается): Рыжий?
  Полковник: Да, рыжий. Пущай лежит. Ночью...эти подберут его (пауза). Что с тобой случилось? Рассказывай!
  Жилин: Взяли в плен меня горцы. И Костылина тоже. Я бежал... два раза. В первый раз вместе с Костылиным. Нас нашли и вернули. Во второй раз бежал один. Костылин не смог. Он болен.
  Полковник (после паузы): Твою же мать! Вот ведь как бывает!
  Жилин: Надо написать письмо в Петербург... в дом Костылина. Он ждёт выкупа, а выкупа всё нет.
  Полковник: Вестимо, нет. Его maman поссорилась со своим министром. Теперь сидит на мели, кукует (пауза). Ступай в лазарет!
  Жилин: Какой лазарет?! Я здоров, как бык! А моя мамка, может... (пауза). Я отлежу ночку тут - и домой (вспоминает и хлопает себя по лбу). Да ведь мой отпускной документ остался там, в ауле!
  Полковник: Нашёл, о чём тужить. Новый отпишу тебе в сию же секунду. А ты лежи, лежи. Отдыхай. Завтра двинешься в путь. Я теперь не повторю ту глупость, не отпущу тебя одного. Полусотню дам в сопровождение.
  Жилин: Ну, полусотню так полусотню. С солдатнёй ехать веселее (пауза). А о Костылине надо не позабыть... ему там несладко.
   Долгое затемнение. Нужно, чтобы зрители не расходились - пьеса не закончилась, впереди ещё одно действие. В темноте звучит песня.
  
  Не одна-то ли, да одна,
  Ай, во поле дороженька,
  Во поле дороженька.
  
  Не одна-то ли, дороженька,
  Ай, дорожка пролегала,
  Она пролегала.
  
  Эх, частым ельничком дорожка зарастала,
  Ай, дорожка зарастала,
  Она зарастала.
  
  И на ту дорожку нам ступить,
  Ай, на дорожку ту ступить,
  Нам всем ступить.
  
  И по дорожке той-то нам ходить,
  Ай, по дорожке той ходить,
  Нам всем ходить.
  
   Включается свет.
   Голос сверху: Прошло одиннадцать лет.
  
   Это действие происходит в Петербурге. На заднике - абрис Исаакиевского собора. Впрочем, перед нами та же изба - её теневой силуэт тот же. Обстановка скудная - в избе стол, четыре стула, вешалка для одежды. Везде расставлены игрушки из дерева и глины, сапоги и башмаки, часы разного вида. Действие происходит в феврале 1861-го года (на дворе - зима). На одном из стульев сидит Жилин. Он отпустил бороду и выглядит уставшим и угрюмым (хотя ему сейчас слегка за сорок лет). Одет Жилин не по-барски: в портки и в мещанскую поддёвку (и на вешалке висит потёртая чуйка). На голове Жилина картуз. Действие происходит в закрытом помещении: возможно, Жилин в картузе, потому что тут холодно. В одной руке Жилина молоток, в другой - сапожная набойка и сапог. Во рту Жилин держит гвозди.
   Слышен стук в дверь.
  Жилин (вытаскивая гвозди изо рта): Открыто. Входите.
   Входит Полковник в шубе, с бутылкой красного вина и журналом в одной руке и с палкой-тростью в другой руке. Бутылку и журнал он помещает на стол, шубу снимает и вешает на вешалку. Одет Полковник в штатский костюм-тройку. На голове у него меховая шапка, которую он снимает и кладёт на вешалку. Полковник постарел, но его слегка молодит то, что теперь он гладко выбрит - никаких усов. Колено одной его ноги не сгибается - оттого и трость.
  Полковник: Насилу тебя нашёл, чёрт ты полосатый! В Бармалеев переулок забрался! Ну, чертяка!
   Жилин встаёт и радостно обнимается с Полковником.
  Как погляжу, несладко тебе тут живётся. Сам себе сапоги справляешь.
  Жилин: Не себе. На заработок чужой сапог тачаю.
  Полковник (удивлённо): Как так?
  Жилин: Нет больше дворянина и землевладельца Ивана Жилина. Есть сапожных, игрушечных и часовых дел мастер питерский кустарь Ванька Жилин. Дворянского происхождения, но это неважно. А ты как?
  Полковник: С августа пятьдесят пятого года по ранению списан в отставку в чине полковника, за что спасибо французской пуле, нашедшей моё колено на Мамаевом кургане. Хвала лекарям, спасли ногу. С тех пор живу на Крестовском острове с супругой (пауза). А ты как в сапожники записался?
  Жилин: Продал я задёшево имение мужичкам. На вырученные деньги купил домик в столице, в тихом переулке. Не плАчу, не ною. Хлеб есть, кров есть.
  Полковник: Ну, ты и чудак.
  Жилин: А чего такого? Со дня на день государь мужицкую свободу объявит. Что останется моему брату-помещику? Наш уездный предводитель дворянства... он не пропадёт, он десять месяцев в году проводит в Париже, устроится, если что, гарсоном в парижском ресторане. А вот мой сосед... у того репутация "идеального хозяина"... новейшие веялки из Германии выписал, мужикам спуску не даёт и сам косит... но ведь его "идеальность" на даровом труде построена... думаю, одна ему дорога впереди - на паперть. А я вот заранее смекнул. Сапоги ведь всем нужны.
  Полковник: Так твои мужики теперь передерутся за землю.
  Жилин: Не передерутся. Я продал свою землицу бурмистру Архипу. Он честный старик - про него все на селе молвят: наш Архипка по Божьему закону живёт, Бога боится, но и своего не упустит - хозяйственный дедуля (пауза). Я так подумал: какое решение по землице не принял бы - всё одно будут недовольные. А так... нехай Архипку ругают, а о барине добрая память в деревне останется. И здесь, в Бармалейке, все меня боготворят.
  Полковник: Я тебя понял. Ты хочешь быть хорошим для всех.
  Жилин (почесав затылок): Не без того (пауза). К чему мне земля? Человеку нужно три аршина земли, чтоб закопаться да гробовой крышкой прикрыться. А доброе слово - оно и бесу приятно.
  Полковник: Ну что, выпьем за встречу?
  Жилин: Я почти не пью.
  Полковник: Я тоже. Супруга не дозволяет, говорит: "У тебя - печень". Но за встречу ведь можно?
  Жилин: Можно.
  Полковник: Особливо если бордо. Я разлюбил шампанское. Им пускай молодёжь балуется (пауза). Сколько лет мы не виделись? Почитай, все одиннадцать.
  Жилин: Десять с половиной.
  Полковник: С того дня как ты ушёл в отпуск, мы и не видались. Ты же из отпуска написал прошение об отставке.
  Жилин: Да.
  Полковник: Я тогда подумал, что ты женился.
  Жилин: Не вышло у меня с женитьбой.
  Полковник: Я сейчас вспомнил... вас тогда с Костылиным горцы в плен взяли...
  Жилин: Слышно ли чего о Костылине? Он жив?
  Полковник: Ты меня удивляешь. Живее всех живых. И его мамаша жива и у всего великосветского Питера на слуху. Разве ты не знал?
  Жилин: Я далёк от высшего света.
  Полковник: Представь себе, она завела нового любовника - железнодорожного магната, австрийского выходца. Барон фон... фамилию забыл... на Ша начинается... вспомнил! Барон Якоб фон Швайненвальд. На баронские капиталы балы закатывает старуха.
  Жилин: А что сынок? Он же у горцев в плену остался.
  Полковник: Выкупили его через четыре месяца после твоего побега. Трижды продавали горцы Костылина - нигде он не пришёлся ко двору. Вернули аж из Абхазии с поломанными руками-ногами. Исцелился. Теперь - генерал. Да такой важный... как индюк, на всех кричит. И толстый... толще себя тогдашнего в три раза.
  Жилин: В три раза? Я не могу это представить.
  Полковник: Это нельзя представить; это можно только увидеть.
   Жилин и Полковник смеются.
  Жилин: Ну... холмогорка комолая...
  Полковник: Теперь у Костылина прорезался публицистический дар. Якшается с Катковым, печатается в "Русском вестнике".
  Жилин: Кто такой Катков?
  Полковник: Ты, брат, сказанул! Не знать, кто такой Катков...
  Жилин: Я не читаю газет.
  Полковник: "Русский вестник" - это журнал.
  Жилин: И журналов не читаю. Пишут пустое... о пустяках. Я читаю четыре Евангелия, Ветхий Завет, Коран... в публичной библиотеке надыбал книгу Конфуция, ох, и славная книга!... сейчас нацеливаюсь на индусов.
  Полковник: Ты и Чернышевского не знаешь?
  Жилин (простодушно): Чернышевский? Это портной из соседнего переулка?
  Полковник (смеясь): Эх, бросить бы всё, да съехать в Бармалеев переулок! Да жена не позволит (пауза, берёт в руки журнал). Я только что купил новый нумер "Русского вестника", ещё не заглядывал туда. Наш Костылин там наверняка (открывает журнал). Так и есть! Генерал Егор Костылин. Статья "Свобода и Кавказская война". Ну-ка, что он накропал... (читает вслух). "Непростительно простодушны или сознательно враждебны интересам российского общества те господа, которые провозглашают некую умозрительную свободу, единую для всех народов вне зависимости от расовых особенностей этих народов. Как боевой генерал, окрещённый пулями Балаклавы и бомбами Севастополя..." (в гневе швыряет журнал на стол). Где он пули с бомбами видал?! Он на безопасной Северной стороне всю войну пропьянствовал! Ребята про него говорили так: "Есть генералы от кавалерии, есть генералы от инфантерии, а Жорж Костылин - генерал от шампании". И ладно б только пил; так ведь командовать войсками норовил, прилепа поросячья! (успокаивается, вновь берёт в руки журнал, читает вслух). "Есть расы, находящиеся в низших фазисах. Было бы нелепостью внедрять институты цивилизованного сообщества среди зулусов или готтентотов. Россия как сочлен европейского концерта идёт к свободе, но тем очевиднее её цивилизаторская миссия на Кавказе. Британия гарантирует стабильность народам Индии; Российская же Империя обязана осуществить эту цель в отношении Кавказа. Интересы русской нации возвещают нам: Кавказская война должна закончиться приведением к покорности или полным уничтожением всех мятежных народов Северного Кавказа".
  Жилин (гневно вскакивает со стула): Свинья! Неблагодарная свинья! (более спокойным тоном). Лучше бы его тогда, в плену, убили.
  Полковник: Ну, ты, брат, хватил...
  Жилин: Понимаешь, мы в ответе за тех, с кем воюем (вдруг машинально поднимает вверх указательный палец) Ы! Мудрость!
  Полковник: Что-то ты завернул не туда... я тебя не понимаю.
  Жилин: Если мы объявляем войну народам, которые слабее нас, то мы берём на себя ответственность за их жизнь! Даже англичане это осознали!
  Полковник: Как погляжу, чужие тебе дороже своих. Русских мужиков ты отдаёшь богобоязненному выжиге, а горцев - готов лелеять и холить. Нет, хоть Жоржик и свинтус, но тут я на его стороне. Надо отстаивать своё.
  Жилин: Своё в том, чтобы свои своим умом разобрались бы со своими. А чужие могут растеряться. Им следует помочь.
  Полковник: Космополит ты, братец (пауза). Подлец Костылин... после возвращения в наш полк пустил слушок... что ты в плену... дал наибу Аммалат-Беку согласие дружить с Шамилем. А тут ещё... наши казаки поймали какого-то мюрида... а тот сказал, что Аммалат-бек хвалил тебя. Ну, с Аммалата-Бека не спросишь: он к тому сроку был уж год мёртв. Я не сомневаюсь в тебе, но... твоя отставка была дана так скоро из-за тех слухов. Вернулся бы к нам - попал бы под разбирательство.
  Жилин: Эти слухи дошли и до нашего уезда. Из-за них моя невеста отказала мне... и уездное дворянство объявило обструкцию. Но я не пал духом... мне вполне хватило общества простых мужиков.
  Полковник: Так-то, брат. Невозможно быть хорошим для всех (пауза). А эту подлую усатую поросятину я при встрече измолочу этой палкой... клянусь!
  Жилин: Не стоит труда. Костылины наверху, пока наш мир неправильно устроен. Не мне его исправлять, и на костылинский хлеб я не зарюсь.
  Полковник: Но ты не горюй. Ты ж ещё молодой. Какие твои годы? Женишься. К тебе, кстати, сегодня юная барышня шла.
  Жилин: Какая барышня?
  Полковник: Красавица. И скромница. Взошла уж на крыльцо... только протянула руку к твоей двери... а тут я. Она как спрыгнет с крыльца - и за угол. Вся зарделась...
  Жилин: В мой дом ходят мещанские дочки. Я им кукол делаю. И иногда купчиха какая зайдёт...
  Полковник: Она была одета не как мещанка или купчиха, а как барышня. Хоть на рыбьем меху - а шубка... и муфточка. Я дворяночек чую... у них вкус... вот ещё странно... та барышня была лицом... словно нерусская. Я бы сказал, что она черкешенка.
  Жилин: Откуда в Бармалеевом переулке черкешенки?
   Слышны шаги на крыльце.
  Полковник: Ну вот, твоя черкешенка вернулась.
   И тут врывается яростный повзрослевший Азамат с ружьём, нацеленным на Жилина. Он превратился в лихого широкоплечего молодца. Одет Азамат в крестьянский тулуп. Он без шапки, гладко выбрит; его рыжие волосы острижены "под горшок". Всем своим обликом Азамат напоминает русского деревенского парня, приехавшего в Питер на отхожие промыслы; единственное, что выдаёт его нездешнесть - смуглое лицо.
  Жилин (чуть удивившись, но всё же спокойно): Азамат, это ты?
  Полковник: Вот как бывает: ждали черкешенку, а пришёл черкес.
  Азамат: Это я! И я тебя сейчас убью! Смерть к тебе пришла! Молись, Иван!
  Полковник: Молодой человек, зачем же так?
  Азамат (Полковнику): Молчи, русский старик! А то я и тебя застрелю тоже! Ивану ты уже не поможешь!
  Жилин (Азамату): Разве я тебе сделал что-то плохое?
  Азамат: Ты погубил всю мою жизнь!
  Жилин: Неужели?
  Азамат: Когда казаки убили мать и брата, я поклялся на Коране, что отомщу, что убью русского и расплачусь кровью за пролитую кровь. И вот я увидел тебя в той яме, поглядел в твои волчьи глаза, и твои глаза сказали моему сердцу, что мой кровник - это ты. Аллах отдал тебя в мои руки.
  Полковник: Парень, таким высокопарным слогом изъясняются воры, когда хотят ограбить кого-то. Ты решил обнести этот дом? Но тогда тебе придётся застрелить не только его хозяина, но и меня.
  Азамат: И застрелю, если не замолчишь!
  Жилин: Но я никого не убил.
  Азамат: Ты хуже, чем убил! Казаки и солдаты стреляют в тела, а ты убиваешь наши души подлыми речами о свободе.
  Жилин: Чем тебе свобода-то не угодила?
  Азамат (истерически): Я ненавижу это слово! Нет свободы! Нет нигде - ни у нас, ни у вас, ни в Америке! Это ловушка шайтана! Шайтан выдумал свободу, чтобы губить людские души!
  Жилин: Но...
  Азамат (кричит): Молчи! Дай сказать мне! Как красиво мы жили б, если бы не ты... я бы женился на Дине, у нас уже были бы дети. Но в наш аул пришёл ты со своей шайтанской свободой!
  Жилин: Я не приходил к вам. Это вы похитили меня.
  Азамат: Не всё ли равно? Лучше бы тебя не было вообще! Ты развратил нас мечтами о свободе!
  Жилин: Как?
  Азамат: А знаешь, что было после того как моя бедная Дина отпустила тебя... ради твоей бесплодной свободы?
  Жилин: Что?
  Азамат: К нам пришли беда и смерть... и отныне не покидают нас. А свободе всё мало... Несытая Железная Волчица-Свобода требует новых жертв.
  Жилин: Расскажи мне, кто стал жертвой.
  Азамат: Первая жертва - мой отец. Он заметил тебя в степи у станицы, поехал за тобой - и его застрелили вы, русские. Так я стал сиротой. Меня осиротила твоя свобода.
  Жилин: Твой отец умер потому, что захотел владеть мною. Человек не может владеть другими людьми. Два раза Аллах посылал ему знаки, два раза он отводил меня от него. Но твой отец не внял Аллаху; в третий раз он погиб.
  Азамат: Но если бы Дина не выпустила бы тебя, мой отец был бы жив. Значит, во всём виновата свобода. И ты!
  Полковник: Я припоминаю, как тогда уложил... рыжего.
  Азамат (нацеливает ружьё на Полковника): Ты убил моего отца?!
  Жилин (Полковнику): Ты путаешь. Ты промахнулся. А рыжего уложил унтер Ткаченко, царствие ему небесное.
  Азамат (снова нацелил ружьё на Жилина): Сосед Абдул-Мурат, когда узнал, что его друг погиб из-за недосмотра раба Эйты, так разгневался на него, что засёк его плетью насмерть. И это - вторая жертва твоей свободы.
  Жилин: Жаль раба. Он был не Эйты. Его звали Малик. Он вспомнил своё имя. Он умер не рабом. Благодаря свободе.
  Азамат: Пустые слова (пауза). Дина стала защищать раба. Она призналась отцу, что отпустила тебя. Тогда Абдул-Мурат сказал, что проклянёт её и выгонит из дома. Старая Софият так разволновалась за внучку, что слегла. Месяц она лежала в постели, да так и не встала. Умерла. И это - третья жертва твоей шайтаньей свободы.
  Жилин: Как жалко! Славная была старуха.
  Азамат: Не жалей того, кого убил. Абдул-Мурат любил мать. Он был потрясён её смертью и осуществил своё проклятье. Он выгнал Дину из дома. С того дня я её не видел. Абдул-Мурат остался один, он женился на вдове Гошнав. Тот, кто знаком с её лицом, признает Абдул-Мурата тоже жертвой.
  Жилин: В ауле её называли доброй женщиной. Может быть, Абдул-Мурат и Гошнав полюбили друг друга? Какая ж тут жертва?
  Азамат: Четвёртая жертва - моя бедная Дина. Моя ласточка, моя лебедица, моя лань... она погибла... из-за тебя!
  Жилин: Откуда ты знаешь, что она погибла? Ты же её не видел с того дня, как она покинула аул.
  Азамат: Она не могла не погибнуть. Даже если она жива телом, её честь и её душа убиты.
  Жилин: Почему ты так решил?
  Азамат: Я ушёл за Диной... искать её, мою голубку. За эти десять лет я обошёл всю Уруссию - от Варшавы до Магадана. Кем я только не был. Батраком был. Рыбаком был. Бурлаком был. Ямщиком был. Сибирским золотоискателем был.
  Полковник: Да ты, парень, теперь русский.
  Азамат (истерически): Не зови меня так, старик! Я не урус! У меня есть память! Я расправлюсь с кровником и вернусь в свой аул - сражаться за дело своего народа!... Я не желаю быть урусом! Я навидался того, как вы живёте. Плохо вы живёте. Нет у вас ни счастья, ни свободы! Свободы нет нигде, а у вас нет ничего! Только рабство и разврат.
  Жилин: Но, может быть, Дина...
  Азамат: Не смей трепать поганым языком имя моей любви! Она погибла! Она среди мёртвых... телом или душой! Я бывал в страшных сибирских притонах! Я видел, как там гибнут даже русские девушки, когда они одиноки. А Дина? Что её может ждать? Только жёлтый билет! Моя Дина - четвёртая жертва твоей свободы! И эта жертва окупается лишь кровью!
  Полковник: А пятая жертва - это ты, парень. До того ты сам себя жалеешь да оплакиваешь - смотреть противно.
  Азамат: Сейчас я застрелю твоего дружка - и тебе уже будет не противно (кричит Жилину) Встать!
   Жилин встаёт.
  Твой срок на земле окончен! Я убиваю тебя... за мать и брата... за свою клятву на Коране... за отца... за раба... за старую Софият... за Дину... за мою Дину... за синичку, которую ты со своей дурацкой свободой превратил в развратную кукушку... Я убью свободу... её не будет... и я возвращусь в аул... и всё станет как прежде! Как прежде! Сдохни, шакал!
  Полковник: Парень, парень! Не балуй!
  Азамат: Раз! (Жилину) Дрожишь? Страшно умирать?
  Жилин (спокойно): Ничуть.
  Азамат: Скажу "два и три" - и тебя не станет! И твоей свободы не станет.
  Жилин: Свобода будет всегда.
  Азамат: Хватит болтать! Два! Стреляю!
   Азамат держит Жилина под ружьём почти в упор. Его палец тянется к спусковому крючку. Секунда - и прогремит выстрел...
   Но тут врывается Дина. Она в шубе и шапке. В одной руке у неё газета, в другой - муфта. Дина бежит к Азамату и бьёт его рукой в муфте снизу.
   Гремит выстрел. Полковник падает со стула.
  Азамат (потрясённо): Дина?!!!!
  Жилин (Азамату): Что ты наделал, щенок?! Ты хотел убить меня, а убил...
  Полковник (лёжа на полу): Я жив. Заряд ушёл в потолок. Это я со страху сверзился. А ведь был боевым полковником, рубакой. Эх, старость не радость (всем). Что стоите? Поднимите старика. Я не встану сам... нога.
   Жилин берёт за руку Полковника, поднимает его. Полковник встёт.
  (Азамату и Дине). Молодые люди, в этом доме не принято сидеть в верхней одежде. Разоблачайтесь. А ружьишко отдайте мне (вырывает ружьё из рук Азамата). Вот так будет безопаснее.
   Азамат снимает тулуп и вешает его на вешалку. Он - в крестьянской рубахе, подпоясанной ремешком. Вслед за ним Дина снимает муфту, шубу и шапку, оставляет всё это на вешалке. Дина - в платье, одноцветном и целомудренном (длинные рукава, воротник под горло), но оно не без изящного кокетства скромностью. Выросшая Дина (ей сейчас около двадцати лет) красива особой, строгой красотой. Она напоминает юную учительницу.
  Дина (Азамату, укоризненно): Каким был рыжим дурачком, таким и остался. Хорошо ещё, что я не ушла за тем мальчишкой далеко. Твои красные волосы приметила краем глаза... и успела. А то бы ты натворил дел... дурачок мой...
  Полковник: Ну, вот и та самая барышня...
  Жилин: Дина, это ты?
  Дина: Я, дядя Иван. Доказательство (вытаскивает из кармана деревянного человечка) вот. Я пронесла твой дар сквозь годы. Спасибо тебе за него.
  Азамат: Ты не погибла?
  Дина: А с чего мне гибнуть? Когда отец проклял меня, я уехала с бабкой Аксиньей на телеге в Екатеринодар. Там устроилась у купца няней.
  Азамат: Няней?
  Дина: Что такого? У того купца было семь детей, мал мала меньше. А ребятишкам-то малым охотнее быть с девочкой, чем с чужой тёткой. Какие сказки я для них сочиняла! Отслужила в доме купца пять лет. Когда выросла, когда мне стало служить... нескромно, взяла от хозяина жалованье, да и двинула в Питер. Ох, и трудно мне было там первый год. Спасибо бабушке Софият... она приучила меня к шитью. Я устроилась белошвейкой.
  Азамат и Полковник (разом удивлённо): Белошвейкой!
  Дина: Не всем же по золоту шить. Я стала лучшей белошвейкой Питера. И выжила. Везде можно выжить, если есть голова на плечах и работящие руки. А сейчас легче. Русские девчонки-швеи объединились, и я с ними Мы открыли ателье, живём вместе в доме при нём. Это называется "коммуна".
  Азамат: Какое смешное слово.
  Полковник: Сдаётся мне, что в следующем веке это слово не будет смешным.
  Дина: В нашу коммуну молодой, но известный писатель приходил. Он обещал, что вставит нас в роман. Это сам Чернышевский.
  Полковник (вздыхает): И в Бармалеевом переулке не укрыться от него!
  Дина: Но всё это не главное. Главное, Азамат, что я сохранила для тебя девичью честь! (пауза) Знаешь, как это было нелегко. В Екатеринодаре меня хозяин опекал, не давал в обиду... а в белошвейках было совсем худо... но я вынесла всё. Моё сердце твердило мне: "Мой суженый, мой рыжий сокол, мой глупый Азамат рядом. Он ищет меня. И он найдёт меня непременно". А сердце не скажет зря. К сердцу надо прислушиваться.
  Полковник: Если в своей речи сердцами этак бросается молодец, значит, он собрался выкрасть у меня кошель. А если красная девица? Что это значит?
  Дина: Это значит, что она - горянка.
  Азамат: Аллах нас свёл, моя милая Дина! Отныне мы не расстанемся. Ты поедешь со мной... и мы будем сражаться за дело нашего народа!
  Дина: Никуда я не поеду. Я теперь курсистка. Окончу курс - стану учительницей. Вот тогда и вернусь в аул. Буду учить аульских ребятишек русскому языку.
  Азамат: Ты посмеешь учить наших детей языку врага... с которым мы воюем?!
  Дина: Война не вечна. Она закончится. И тогда нашим детям придётся учить русский язык.
  Азамат: Поступай, как знаешь. А я сейчас же еду на Кавказ к братьям!
  Дина (насмешливо): Азамат, а где твоя борода?
  Азамат: Что?
  Дина: Где твоя борода? Ты побрился? Не возьмут тебя к себе наши воюющие братья. Скажут: "Урус гололицый, ступай, откуда пришёл" (насмешливым тоном Дина напоминает свою бабушку).
  Азамат (растерянно): И что мне теперь делать?
  Дина: Учиться. Вот что тебе надо делать. Я учусь - и ты учись. Поступай в университет студентом.
  Полковник: Но позвольте, как он поступит в университет? Он же гимназию не окончил.
  Азамат: Глупый ты, старик. Я дружу с сибирскими мазуриками. Они мне такие документы справят, что по ним я буду десять гимназий окончившим. Я ведь и теперь по пачпорту крестьянин Ярославской губернии Степан Петров.
  Полковник: Вот такие ныне петровы пошли...
  Азамат: Я хочу быть... как зовут учёного, который пишет о прошлом?
  Дина: Его зовут "историк".
  Азамат: Вот. Стану историком. Буду писать о прошлом нашего народа, о его бедах и скорбях, о его крови и слезах.
  Дина (насмешливо): Становись лучше инженером. А то Лабинский мост обрушился, некому его отстроить. Ну как весь народ уйдёт в историки, а инженерные работы мы оставим урусам. Найдут урусы нефть под нашим аулом, да и продадут её американцам. Нам ничего не достанется.
  Азамат: Нет. Я желаю быть историком.
  Дина: Как хочешь. Ты знаком с сибирскими мазуриками, а я знакома с профессорами. Они тебя подучат так, чтобы ты поступил на историческое отделение. Костомаров, Ключевский, Пыпин, Соловьёв, другой Соловьёв... но он не историк, он философ... все были у меня. Всех я обшивала. Белошвейки всем нужны.
  Жилин (задумчиво): Странное дело: сапожники тоже всем нужны. А ко мне ещё ни один профессор не заглянул. Наверное, я плохой сапожник.
  Дина: Всё решено: я уже учусь на женских курсах. А ты, мой сокол, будешь учиться в университете. Когда мы окончим учиться, вернёмся в аул. Там нас наш эфенди соединит в браке. К тому времени и война закончится.
  Азамат: Долго ждать придётся.
  Дина: Мы искали друг друга десять лет. Мы нашли друг друга. Чего нам стоит потерпеть пару годов (пауза). А мне пришло письмо от отца. Успел-таки он передать его Аксинье до того как Лабинский мост рухнул.
  Азамат: Прочитай!
  Дина: Сейчас (достаёт из кармана письмо, читает вслух): Милая моя доченька. Я слышал, что у тебя всё наладилось. Вот и прекрасно! Знаешь ли ты, как я ругал себя за свою несдержанность? Пророк Магомед называет гнев самым страшным грехом. Воистину это так. Я погубил гневом родную мать. Не будет мне прощенья за это. Но ты тоже виновата. Если бы ты подождала три дня, ты дождалась бы моего прощенья. А ты ушла от меня. Вся в свою бабушку - та тоже в молодости была нетерпеливой. В нашем ауле перемены. Видел бы ты старого Хамзата. Он прославился на весь Кавказ. Ездит по аулам и поёт песни. Слава помутила его ум: он требует, чтобы все его называли "народный певец" и "Ресул-Хамзат-Хаджи". Где видано, чтобы людей звали тройными именами? Но песни он пишет хорошие. Особенно мне по сердцу его песня о белых журавлях. Там поётся о том, что наши джигиты не ушли в чёрную землю, а стали белыми журавлями; и от этого нам так грустно слышать журавлиные клики, а стаи журавлей напоминают мне, что я, певец, тоже когда-то присоединюсь к ним и буду окликать с небес тех, кого оставил в подлунном свете".
  Жилин: Какая славная песня! Прямо сейчас захотелось её перевести. За такой талант пускай он будет "Ресул-Хамзат". Жалко, что ли?
  Дина: Тут и о тебе есть, дядя Иван (продолжает читать вслух). "Когда найдёшь Ивана, сообщи ему слова песни. Пускай переведёт. Я часто вспоминаю Ивана. Достойный он человек. Если бы ты не отпустила его, был бы вечным гостем моего дома. Наверное, ты слышала, что я женился на вдове Гошнав. Живём душа в душу. Я почти здоров. Мне так хочется повидать тебя, моя кукушечка. В наш аул приезжал гость из Дагестана, но не Аммалат-Бек. Тот погиб девять лет назад. Это был другой гость. Он желает, чтобы весь наш аул уехал в Турцию. Некоторые из аульских мужчин собрались переезжать, другие хотят остаться здесь, а я всё думаю, ехать мне или нет. Но без тебя, моя птичка, я, конечно, никуда не уеду. Приезжай домой. Твой отец заждался тебя". В Турцию, значит?! И жалко мне отца, и охота его повидать... а не вернусь, пока война не закончится. Сам виноват, старый дурень. В Турцию захотел. Жди теперь доченьку...
  Азамат: Что плохого в Турции? Страна как страна.
  Дина: А то, что все дураки туда собираются. Тебя я ни в какую Турцию не пущу. Будешь в Питере. Так решил Аллах (бросает взгляд на газету, с которой пришла). А что в "Ведомостях" пишут? Я утром шла сюда (Полковнику). А тут вы. Думаю, мужчины о своём станут толковать. Подожду часок. И вдруг навстречу мне мальчишка-торговец идёт с "Ведомостями". Кричит о каком-то важном документе, напечатанном в газете. Я купила нумер "Ведомостей" (Азамату). И явился ты. Я про газету и забыла...
  Жилин: Я не читаю газет.
  Дина (строго): И напрасно.
   Дина берёт в руки газету, раскрывает её и вдруг начинает от радости хлопать в ладоши. Видно, что она похожа не только на свою бабушку, но и на себя в детстве.
  (вне себя от радости): Ура!!! Свобода!!! Свобода!!! Запомните сегодняшний день! Девятнадцатого февраля тысяча восемьсот шестьдесят первого года. Этот день войдёт в историю!
   Жилин берёт у Дины газету.
  Жилин (читает вслух): "Божию милостью мы, Александр Второй... божиим провидением и священным законом престолонаследия... вникая в положение званий и состояний... открывался путь к произволу... мы начали сие дело... мы решились дать сему делу исполнительное движение". Столько ненужных слов! А, вот оно... "крепостные люди получат в своё время полные права свободных сельских обывателей". Там дальше ... про временнообязанных.
  Дина: Всё равно свобода! Виват свободе!
  Полковник: Обоюдоострая, я бы сказал, свобода (внезапно). Господа и дамы! А что у нас до сих пор бутылка непочатая? Непорядок.
  Жилин: Я сейчас заварю чай... если кому-то из сидящих за столом (смотрит на Азамата и Дину) закон Магомеда запрещает пить вино.
  Дина: Да ладно. В Питере живём.
  Азамат: А я - из Магадана явился.
  Полковник: По закону Магадана... полагается выпить. Парень, разливай!
   Азамат открывает бутылку и разливает вино по бокалам.
  Жилин (берёт бокал и встаёт): Давайте, я произнесу тост... хоть я здесь не самый старший.
  Полковник: Валяй. Мне всё равно ничего на ум не идёт.
  Жилин: Я хотел, чтобы мы выпили... за свободу. Что, Аммалат-Бек, выкусил? Моя взяла? Пришла к нам свободушка! Пришла! И получше твоей наша свобода будет. Она выйдет горькой всем... и брату-помещику, и крестьянам. Кто-то разорится, кто-то пойдёт в города на фабрики... а там солоно. Но разве свобода - это сладкие пироги? Свобода - это горький хлеб. Свобода - это не праздник с фейерверками. Свобода - камнедробилка. Я видел, как работает камнедробилка. По ленте идут камни - разные: большие, маленькие, средние, чёрные, белые, красные. А на выходе все становятся одного размера. Но ведь они остаются собой: был красный камень, и выпадает камушек красным. Он не перестаёт быть собой. Гранит остаётся гранитом, а кварц - кварцем. Вот и мы все... за эти годы мы изменились. Некоторые из нас выстрадали счастье, некоторых оно ждёт впереди. Или не ждёт. Но все мы остались самими собой. Взять хоть меня. Когда-то я был офицером и помещиком. Теперь я не офицер и не помещик. Я сапожник. Но я остался самим собой. Если завтра я, положим, уеду в Америку и стану американцем, я всё равно останусь самим собой. И все мы... дворяне, крестьяне, русские, абадзехи, малороссы, татары, православные, мусульмане... все мы идём в свободу. Глупо бунтовать против камнедробилки. Надо понимать, в какое место узора ты ляжешь, когда ты станешь маленьким камушком в мозаике мира. Мудрец попадает в то место мозаики, в какое он собирался попасть. И это - свобода (Азамату). Нельзя хулить свободу! Я не скажу ни слова против свободы. Я доверяю свободе. Я люблю свободу! Выпьем за свободу! Стоя!
  Все: За свободу! За свободу! (встают и поднимают бокалы).
   Слышен звон бокалов.
  
  
  Конец пьесы.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"