Гневно дул ветер, стучался кулаками в окно, так что старая деревянная рама лишь покорно постанывала. Еще лаяли псы - гулко и зло.
Алексеич, лежа в кровати, старался не двигаться, чтобы не спугнуть пригревшееся на нем тепло. Ведь стоило только двинуть пальцем, чуточку повернуться, и тут же с ножом в зубах подбирался холод, грозящий выпустить мерзлую кровь. Подтянув под горло одеяло, Алексеич пытался заснуть, но собаки лаяли слишком громко, слишком сильная затаилась в теле боль, скручивающая все члены, не дающая ни на миг позабыть старость.
-Кормил же их сегодня... пальцы еще облизывали, лицемеры!
Алексеич мысленно ворчал. Ну, как тут заснешь? А он же старался им помочь, черный пес с обрубленным хвостом даже дал себя погладить. Алексеич окрестил его Оборотнем за матерый вид и небывалой желтизны глаза. Мокрая шерсть пахла дурно и неприятно, но напоминала о детстве, так что хотелось зарыться в нее носом и гладить-гладить пса, чувствуя себя мальчишкой.
А ведь им холодно. Комочки снега, прилипшие к шерсти, колют и ранят. На морозе, а сейчас не меньше минус двадцати, исчезает всякое чувство сытости, так что нечего кичиться тем, что хорошо накормил их сегодня. И лают же аккурат под его окном! Словно зовут к себе на улицу, чтобы Алексеич понял, что же такое настоящий холод. Завтра, честное слово, пойдет и накормит их. Ну не взять ему в комнатку трех здоровущих псов! Самому уход да забота нужны, ведь живет одиночкой, а тут еще за собаками придется ходить. Завтра... На этом наконец-то заснул. Лунный свет озарял всклокоченные седые волосы, нервный кадык, старческую впалость щек, он высвечивал убогую полуподвальную комнату с тощими стебельками алоэ на подоконнике, такую же тесную и бедную, как подряхлевший от времени шкаф.
Утро выдалось серым: такого цвета бывает дешевый чай, чуть разбавленный молоком. Нехотя умывшись, Алексеич завтракал. Уже давно водные процедуры приносили ему ощутимые неудобства. Руки дрожали, так что бриться было небезопасно, да и видеть свое голое тело не в радость. Неприятно, когда зеркало глядит на тебя стариком с иссеченным морщинами лицом, с желтой, словно куриной кожей. Таким ли он был? Что уж и говорить. В молодости невозможно представить, что однажды станешь столь бессильным и некрасивым.
-Доброго дня, Михаил Алексеевич! Как здоровье-то? Сердце не шалит?
Толстая, как стог сена, соседка засекла Алексеича, когда он вышел из дому, собираясь наведаться в магазин.
- Добрый, Маргарита. Спасибо!
Алексеич поморщился. Говорливая баба не отпустит быстро. Сейчас вцепится, подобно питбулю, и никуда не денешься, не посылать же ее.
-Слышали, Михаил Алексеевич, как собаки всю ночь выли? Отстреливать надо! Я вот и бумагу подготовила, подписи жильцов собрать надо и звонить в Управление по социальной защите населения!
Глаза, как пуговицы на рубашке, круглые и мутные. Ведь девочкой ее еще помнит. Бегала Маргаритка с куклой по двору, личико такое конопатое было и глазенки умные. И куда это все подевалось? А наверное, любила теплых щеночков, собачку у мамы просила...
-Михаил Алексеевич! Вы себя нормально чувствуете? Так что с подписями-то делать будем?
-Сердце схватило... Нет, нет, помогать не надо! Я вот пройдусь тихонько, и пройдет все.
-Ну, вы осторожнее...
Отвязалась. С такой даже говорить в тягость. Вот бы всех таких, как она...
Алексеич не знал, что бы сделал с такими, ведь даже послать к черту не может. Отчего-то стал старым и проснулась в нем какая-то детская робость. Жалостливым сделался.
Самый близкий к дому магазин "Орбита" - большой, блестящий, богатый. Злости Алексеич не испытывал из-за того, что мало может позволить себе купить здесь. Раньше же мог, а когда жена умерла, то просто хотеть что-либо такого перестал. Одному лакомиться? Скучное дело! А детей не было у них с Машей. Любил ее крепко, до сих пор помнится особый Машин запах, привычки. Как волосы расчесывала или фильм комментировала. Вот умора была, нахохлится, как чижик, и давай ругать негодяев-подлецов. Смешная, но добрая. Разве его Маше пришло бы в голову собак отстреливать? Да она к себе домой бы их всех взяла! Может быть, он из-за Маши так и жалеет теперь животных...
-Мужчина! Ну, вы будете отовариваться или нет?! Сами не работаете, так другим не мешайте, а то встали тут!
Вишневые губки, за ними ряд острых зубов. И вообще на рыбу похожа, подумал Алексеич и развеселился. Подумаешь, задумался дед, ему по возрасту положено это.
-Буду. Не шумите.
Две булки хлеба, тушенка, перловка и чай. Теперь домой варить обед всей дружной компании. Самому себе Алексеич готовил редко, слишком уж хлопотно было. Чуть пройдешься по улице, вложив в это все силы, и домой, чтобы заползти на кровать и лежать, стараясь не слушать причитания и жалобы тела.
Сейчас же Алексеич заставил себя похозяйничать. Наскоро промыл крупу, долго мучился с консервной банкой, прежде чем сумел открыть. Потом чуть не уплавил кашу, задремав за столом. Когда же все было готово, такая усталость накатила, что охватило искушение никуда не идти. Поесть сытной каши, сделать себе сладкого чая и сидеть в уголке, слушая время. Так бы и поступил, если бы не вспомнил, как было совестно ночью, да как накануне черный пес подставлял шею под его руку...
В молодости бы в два счета дошел, а теперь, знай, ковыляй все полчаса. В руках еще груз - собачий обед, почти армейский - перловка с тушенкой. Странно. Вот живут они не так уж и близко, а гавкать ночью прямиком под окна приходят. - Подлецы,- думал Алексеич и по-ребячьи улыбался.
Два молодых пса стрелой вылетели на свист, подметают уже хвостами сапоги, обниматься лезут. И не скажешь, что ждали, а ведь признали его. Только вот где Оборотень? Ребятки уже дергают пакет из рук, порыкивают. Алексеич растерялся, если сейчас кормить начнет, то Оборотню ничего не останется, а он ведь, по сути, к нему и шел. Как же так? Вдруг кто-то прислонился к ноге, потерся об нее. Обернувшись, Алексеич увидел Оборотня. Тот словно постарел за ночь, видимо, холод дожал. Трясется весь и глаза больные-больные, одно слово - бездомные. Они ничего не просят, просто заглядывают в душу своей душой, говоря, что с удовольствием остались бы там навсегда.
-Вот. Приятного аппетита, молодцы. Ешьте и не лайте больше по ночам. Договорились?
Алексеич разделил все на три части и довольно улыбаясь, собрался было идти домой. Зябко было в его ношеном-переношеном пальто. Однако раздавшееся за спиной рычание остановило.
Оборотня оттеснили в сторону, дав оскалом понять, чтобы даже не прикасался к пище. Старый, битый не раз пес спорить не стал, а сел в сторонке, остановив взгляд на Алексеиче.
- За что мне такое?.. Да не могу я взять тебя! Видишь, я тоже стар и слаб. Куда я тебя возьму? Понимаешь, старик, мне тяжело заставить себя-то двигаться, а тут с тобой еще возиться придется. Сам я мало ем, а тебя кормить нужно будет, выгуливать, убирать за тобой! Не могу я.
Внезапно Алексеич понял, как бессмысленны его оправдания. Не нужны они были, пес все понимал и ничего не просил. Но, Господи, как он смотрел! Так смотрела на него Маша, когда поняла, что скоро умрет. Со страхом, ведь одной уходить придется, а что там впереди, никто не знает. С жалостью, что его оставляет. Не себя жалела, а его... Вот и Оборотень тоже его жалел, не себя.
- Пойдем уж домой, старик. Холодно нынче. Идем.
Пес на трех лапах подковылял к Алексеичу. Видимо, недаром собаки лаяли ночью, была драка за первенство, которую Оборотень проиграл.
-Идем.
Молодые собаки, доев обед, двинулись за ними, но Алексеич громко прикрикнул на них, даже кулак показал для острастки. Слишком молодыми они были и потому злыми.
Ведя домой пса, Алексеич представлял, как они смотрятся со стороны. Два старика, с трудом переставляющие ноги, зимняя пустая улица и голое небо...
Первым делом Алексеич накормил пса. Надо было и вымыть его, но сил на это совсем не осталось. Потом как-нибудь.
-Поспим, брат? Ложись здесь,- показал на коврик, и погладил улегшегося Оборотня по голове.
Вид у обоих был заморенным. Алексеич тихо сел на кровать, откинул назад сначала туловище, затем вытянул ноги, приняв более или менее удобное для сна положение.
Пока двигаешься, кажется, что все еще ничего, но стоит перестать шевелиться, как медленно начинаешь обращаться в лед. И нет от этого спасения, укройся хоть десятком одеял.
Уже засыпая, окоченелый, как подмерзший кочан капусты, Алексеич почувствовал тепло, кто-то прильнул к нему горячим боком и, положив голову на грудь, засопел.
-Маша... тихо разлепились губы. Через некоторое время он уже спал.
А потом пришла ночь, укрывшая одеялом доброго сна как человека, так и прильнувшую к нему собаку.
Утро началось хорошо. Проснувшись, Алексеич долго не вставал, поглаживая за ухо пса, который, примостив голову ему на грудь, по-собачьи задорно улыбался, показывая язык.
Солнечный свет расчертил дорожку из золотой пыли, прилег на спине у Оборотня, проскакал по комнате, а потом внезапно растворился в глазах Алексеича, ставших веселыми и живыми.
Алексеич все-таки сумел искупать Оборотня. Дело это оказалось несложным, умный пес не сопротивлялся. Потом пили молоко на кухне и Алексеич
рассказывал, как мечтал в детстве о соседской собаке.
- Знаешь, друг, она была такой славной. Подойдешь к ней, и она тут же лапу тебе дает. И улыбалась всегда. Дворняжкой была, как ты. А у нас в доме жил бульдог. Вечно слюнявый и ленивый. Даже как звали, не помню, то ли Бароном, то ли Майком. А вот соседскую собачку Кнопкой звали. Гляди-ка, помню еще!
Так день и пробежал. Старик что-то рассказывал, а пес слушал, довольно виляя хвостом.
Алексеич впервые за очень долгое время ложился спать, радуясь, что утром проснется.
Однако проснулся не утром, а глубоко за полночь. Стояла темная тишина, разрываемая время от времени диким, каким-то чертовским лаем. Жутко было. Оборотень, прижавшись к спине Алексеича, дрожал и еле слышно поскуливал.
-Ну-ну, не бойся, старик. Пусть себе угрожают. Мы с тобой никого не пустим сюда.
Алексеич знал точно, словно ему это перевели, что молодые собаки пришли к его окнам сегодня не просто так, что они грозятся, провывая хульные собачьи ругательства.
-Завидуют они и злятся. Пускай тешатся силой, пока молодые.
Сказав это, Алексеич обхватил пса руками, и зарылся лицом в его шерсть. И долго еще длилась ночь, которая не позволила им, слушающим злобный вой, сомкнуть глаз.
Вдвоем с утра читали газету. Алексеич водил лупой по строкам и зачитывал Оборотню новости, который внимательно слушал.
-Стало быть, кризис в стране, брат. Как думаешь серьезно это?
Оборотень в ответ лишь зевнул.
-Вот и я думаю, что нет. Нам-то чего бояться. Хуже, чем есть, не будет. Главное, чтобы войны не было.
Раздался звонок в дверь. Пес встрепенулся, оскалился. Алексеич мягко потрепал его по голове и пошел открывать.
На пороге стояла Ольга Аркадьевна, соседка со второго этажа. Сухонькая и очень болтливая старушка.
-Миш, я по делу. Пустишь к себе?
Спрашивая, она уже разувалась... И зачем позволения просила?.. Алексеич каждый раз удивлялся этой ее манере.
-В общем, мне, Михаил, деньги нужны!..
Она трагически сморщилась, головой так печально покивала.
-Идти мне не к кому, дашь до пенсии тысячу?
Хорошо, что в кошелек после этого вопроса не полезла, усмехнулся Алексеич.
-Не могу, Оль. Оборотень, иди сюда!
Пес гордо процокал из комнаты на кухню, откликаясь на зов.
-Вот, смотри. Сосед мой новый. Нам двоим тоже как-то дотянуть до пенсии нужно. Извини.
Ольга Аркадьевна, привыкшая одалживаться у Алексеича, покраснела от злости, даже щеки затряслись.
-Ну, Михаил... собаку заводить в нашем возрасте - непозволительно! Не ожидала я от тебя.
Чуть не испепелив его взглядом, ушла, хлопнув дверью, а Алексеич еще долго недоумевал, что же он такого непозволительного сделал.
Через некоторое время - пса-то надо выгуливать - вышел с Оборотнем на улицу. На лавочке у подъезда все еще красная Ольга Аркадьевна что-то активно рассказывала Нине Павловне, другой соседке. Они обе говорили так быстро, что вместе со словами вылетали брызги слюны. Алексеич ухватил фразу: "Нужно на собрании жильцов вопрос поднимать! Развел тут антисанитарию, детишки кругом малые, а он грязного пса во двор привел".
-Смотрите, дамочки, чтобы челюсти не выскочили, а то, шамкая, друг друга понять не сможете, - Алексеич отвесил им полупоклон.
-Идем, Оборотень, а то оплевали тут все, еще лапой наступишь...
Внутри все кипело от злой радости, что не промолчал. Вопрос они поднимут!.. А из-за чего? Ясное дело...потому что в долг не дал.
В спину Алексеича неслись ругательства и угрозы. Дескать, найдут и на него управу. Всегда с дрянцой был, вот и вылезло.
Когда возвращались домой, на лавке никого уже не было. Однако вечером в дверь снова позвонили. Пришел здоровущий мужик, муж той самой Маргаритки.
- Здравствуй, Михаил Александрович,- начал было он.
-Алексеевич.
-Что? Ах да, Алексеевич. Извини, старик. Я тут вот по какому делу. Собаку ты какую-то не такую завел. Неправильно это.
Вроде не толстый, а весь как тесто дрожжевое. И губы мясистые. Кажется, что ткни его иголкой, и он лопнет. Неприятный тип.
-В смысле не такую? Я не слышал, чтобы закон ввели, разрешая одних собак брать домой, а других нет.
-Ты грамотный, смотрю, старче. Законы знаешь. Я тебя не хочу обижать. Ты сам посуди, собака бродячая, не привитая, может, бешеная?
-Не бешеный он, - проворчал Алексеич.
-А мне откуда знать? Вдруг он мою жену покусает? Конечно, я тебе по закону - он сделал паузу - не могу ничего сделать. Но если ты не избавишься от собаки, то я отправлю ее.
Внутри у Алексеича все задрожало, запрыгало, задергалось. Словно давно позабытые силы начали просыпаться.
-Пошел отсюда. И не смей больше звонить сюда, иначе собаку на тебя спущу. Оборотень, дай голос!
Понятливый пес зарычал, выражая готовность перейти к более решительным действиям.
-Ну, дед, я тебе это припомню,- пригрозил Маргаритин муж и ушел, хлопнув дверью. - Ей-то бедной за что? Второй раз за день хлопают,- разозлился Алексеич.
-Ты, главное, друг, не бойся. Я тебя никому не отдам. Пусть только попробуют нам с тобой помешать хорошо жить,- ворчал он, поглаживая пса.
Ночью опять приходили собаки под окна. И лай их был еще ненавистнее. Наверное, так смеются в аду демоны перед тем, как начать глумиться над грешниками.
Дня два прошли относительно спокойно, на улицу лишний раз не высовывались. Алексеич, правда, хорохорился перед Оборотнем, что ему все ни по чем.
Можно было бы долго так мирно жить, если бы за продуктами ходить не приходилось.
-Жди меня здесь, Оборотень, никуда не уходи. Понял? - учил Алексеич пса, оставляя его неподалеку от магазина. - Я скоро вернусь.
Однако не удалось быстро управиться, в очередь попал. Изнервничался весь, словно чувствовал что-то недоброе. Когда, наконец, вышел из магазина, то Оборотня, конечно, нигде не было. Алексеич долго искал и звал его.
Дом словно опустел, собачьи волоски, приставшие к одеялу, запах... Алексеич не мог выразить словами, чем стал для него Оборотень. От суеверных языческих мыслей не мог удержаться. Вдруг душа Маши живет в теле этого пса? Если так, то он опять отпустил ее в одиночку...
Все было таким пустым и безмолвным. Только сейчас Алексеич смог осознать, как же был несчастен и одинок раньше. С трудом заставил себя заснуть, сложно было отвлечься от безрадостной мысли, что придется проснуться утром и начать все сначала.
Ночью его разбудил не привычный уже вой, а плач. Тонко, обиженно, как ребенок или старик, плакала собака. Оборотень - проскочила мысль, там Оборотень.
Алексеич так быстро, как только мог, выскочил на улицу. В пижаме и тапочках, стоя на снегу, щурился в темноту, пока, тихо скуля, не откололся кусочек ночи к его ногам.
Мокрый от крови, истерзанный, но живой. Алексеич взвалил его на себя. Четыре ступеньки крыльца ... - Ты только дыши, брат...девять ступеней лестницы...- Ни мои, ни твои не дадут нам спокойно жить... Больше не будем выходить...
Алексеич опустил Оборотня на кровать и лег рядом. Сил не было, ничего не было, словно прожил жизнь за час. - Будем отдыхать. Ты меня слышишь, Брат? - продышал Мишка так тихо, что его никто не услышал. - Может быть, мы проснемся уже в новом дне... Спи, а я уже...