Аноним : другие произведения.

Парикрама: обход вокруг чего-нибудь с ритуальными целями.
Значение слов, набранных курсивом, можно посмотреть в примечаниях.

Когда мизантроп убеждается в бессмысленности существования, он сдает свою квартиру внаем и уезжает в Индию. Бхаратаварша, как ее называют сами индусы, не знает полутонов: вернувшийся из Индии человек на вопрос "ну, как там?" никогда не пожмет плечами, не скажет "нормально", потому что все люди делятся на тех, кто любит Индию, и тех, кто ненавидит ее. Чай с молоком и огненные специи, гуттаперчевые йоги и заклинатели змей, уродливые хиджры и прекрасные девадаси, священные слоны и коровы... Не мудрено, что Роберт Горн чувствовал воспаление надкостницы от всех этих восточных сладостей, меня же преследовали вездесущая вонь, жара, насекомые, тучами взлетающие с гниющих отбросов, и люди, чертова куча людей, которые не оставляли меня в покое ни днем, ни ночью. Попрошайки выворачивали мои карманы, жуликоватые торговцы пытались меня обсчитать, флегматичные индийские полицейские, которые обычно не обращают внимания на иностранцев, интересовались легальностью моего пребывания. Ты, которая всегда чувствовала себя здесь как дома, подсмеивалась надо мной, утверждая, что в моих отношениях с Индией есть что-то кармическое. Да, я не любил Индию. Поэтому-то я и приехал сюда.

Рена хе я ней рена хе? Транскрибировал с хинди, чтобы не звучало слишком банально. В ночь после твоих похорон я составил этот вопрос и, убедившись в том, что он не имеет двусмысленных решений, задал его темноте за закрытыми глазами. Темнота ответила однозначно и без обиняков, но, черт возьми, как же трудно перестать быть тому, кто уже есть! Даже боги, ищущие небытия, с трудом протискивают свои огромные усталые тела сквозь прорехи в существовании, чего уж говорить о нас, смертных или, вернее сказать, бессмертных, поскольку и жизнь, и смерть представляют собой эвфемизм, за которым скрывается бессмысленное вращение в пустоте. В этом я убедился, попытавшись покончить с собой. Произошедшее поразило меня своей простотой и не лишенной приятности мыслью, что я обвел всех вокруг пальца, но оказалось, что я обвел вокруг пальца себя самого. Где я был, и что я там видел, вам пока знать не положено. Скажу только, что жизнь и смерть не похожи на путешествие из пункта А в пункт Б. Существование подобно путешествию вдоль экватора: двигаясь по направлению к смерти, ты совершишь оборот, обойдешь, так сказать, вокруг пальца и вернешься к исходной точке, сгибающийся под грузом вещей, которые успел накопить за эоны лет, - ошибки и заблуждения, бессмысленные достижения и победы, глупые принципы, никому не нужный жизненный опыт, боль, страдание и смерть любимых тобой людей - и все это лишь для того, чтобы понять: жизнь - дерьмо. Оригинальная мысль, не правда ли? Теперь я убедился в том, что и смерть имеет тот же вкус, цвет и форму.

Пыльный и шумный Дели, плодородный Пенджаб, альпийские луга Навгаона и болота Западной Бенгалии, лесистая Ориса и далее на юг, где коричневатую воду Бенгальского залива сменяет лазурная аравийская. Уже около года я болтался по Индии: перебирался из города в город, из штата в штат, не замечая того, что неосознанно двигаюсь по часовой стрелке. Я загорел до черноты, отрастил бороду и дважды переболел дизентерией; я потерял ноутбук и просрочил въездную визу; я научился бегло чирикать на хинди и даже окал на бенгальский манер, но все это ни на шаг не приблизило меня к цели моего путешествия. Этот мир ограничен лишь нашим воображением, но для того, чтобы что-то найти, нужно знать, как выглядит то, что ты ищешь. Попробуйте себе представить то, чего нет. Представили? Вот в этом-то и проблема. За неимением лучшего я обратился к религии, перепробовав по ходу своего движенья множество конфессий и духовных практик. Христианство никогда не привлекало меня: я не искал жизни вечной на стерильных, до хруста накрахмаленных небесах, скорее, наоборот. На всякий случай заглянул в Ченнай, где пару тысячелетий назад такой же неверующий, как я, крестил индийских язычников. Нет, не мое. Буддийская нирвана как будто выглядела более обещающей, но уже скоро выяснилось, что йогический сон без сновидений, пусть и длящийся бесконечно долго, не избавляет от похмелья неизбежного пробуждения. От отчаянья я пустился во все тяжкие индуизма: разъезжал вместе с разудалыми ганапатами по Махараштре, на пути в Канчипурам распевал мантры в компании восторженных поклонников господа Вишну, помогал шиваитам ухаживать за нерукотворным лингамом в Кедарнатхе и даже как-то раз попытался прибиться к джайнским отшельникам, одетым лишь в четыре стороны света, но те прогнали меня и правильно сделали. По утрам я постился; в полдень сидел, обливаясь потом, на солнцепеке между четырех костров; в сумерки, больше похожие на потемнение рассудка, стоял на голове, пытаясь разбудить кундалини, свернувшуюся калачиком где-то в районе моей простаты, а однажды ночью одна безбашенная йогиня, черная, как головешка, и страстная, как огонь, обучила меня практике пяти запретных вещей. Увы, ее старания были напрасны: моя любовь давно стала золой, и ни одна волшебница с эликсиром из драгоценных камней, никакая алхимия тантры не могли снова превратить ее в золото - так я, во всяком случае, думал, пока не познакомился... Впрочем, об этом позже.

"Индия, моя душа". Музыка из этого кинофильма преследовала меня на протяжении всего путешествия. И действительно: временами мне казалось, что душа - главный источник финансового существования этой страны. Многочисленные садху, бабаджи, свами и гуру, которые являются таким же обязательным элементом индийского ландшафта, как мусорные кучи и коровьи лепешки, с радостью позволят вам утолить духовную жажду из источника их мудрости, если, конечно, у вас есть деньги. Вот один из них, длинноволосый и бородатый мужчина в аккуратных белых трусиках стоит на одной ноге у входа в магазин писчебумажных товаров, и люди бросают мелочь в его пластиковое ведерко с логотипом местного ашрама. Поодаль еще один бородач в шафрановой рубашке уговаривает двух долговязых скандинавок слиться в экстазе с космическим сознанием. Астральная йога? Спасибо, нет. Тантрический секс? Тоже не хотите!? Ну тогда хотя бы загляните в магазин моего двоюродного брата, это тут, совсем рядом, где вам сделают большую скидку на волшебный амулет, который поможет вам открыть третий глаз. Дикша? Просветление? Нирвана? Нет проблем! Удовлетворяем любые духовные нужды без регистрации и СМС. Сами индусы называют таких журавлями. Отличное сравнение! Стоящий неподвижно журавль кажется погруженным в медитацию, подобно йогину, а на самом деле все его внимание приковано к глупой лягушке, беспечно греющейся на листе кувшинки. До сих пор не могу понять, как это я доверился одному из них! То ли в самом деле во всем этом было что-то кармическое, то ли отвращение, которое я испытывал к миру, Индии и самому себе, стало настолько сильным, что я был готов поверить любому, кто пообещал бы мне указать дорогу на вершину горы, где в меня наконец-то ударит молния, но факт оставался фактом: я совсем не удивился, когда где-то на окраине Боривали меня вдруг окликнули по имени.

В отличие от колоритных индийских садху, этот чудаковатый старичок с непроизносимым именем и лицом прощелыги не ходил голым по улицам, не мазался пеплом из пережженного коровьего навоза и не умел силой мысли сшибить ворону с дерева. Он носил белый костюм в полоску. Он курил. Он ел мясо! Он любил выпить и не пропускал ни одной юбки, но куда бы он ни шел, за ним на почтительном расстоянии следовала многочисленная толпа его поклонников обоего пола. Воспользуюсь записями одного из них, угрюмого долговязого юнца, который взял на себя добровольные обязанности секретаря и биографа, чтобы составить впечатление о человеке, чью руку я брезгливо стряхнул, приняв его за очередного попрошайку, когда тот потянул меня за рукав.

"Свами имел обыкновение приходить к колодцу. Он вставал на край и разглядывал свое отражение в воде. Он разговаривал с собой. Он рассказывал себе истории. Он расчесывал бороду ногтями. Он смеялся. Он опускал в колодец свою святую руку. А иногда он садился на край колодца и свешивал вниз свои святые ноги. Он забавлялся так, а потом уходил". Или вот еще: "Свами вышел через восточные ворота. Поравнявшись с храмом Парашурама, возле его северо-восточной части он громко пукнул. И сказал свами: "Умри, задница, умри! Ты почему шумишь?" И он шлепнул себя по заднице и засмеялся, а потом ушел".

Вот с каким замечательным человеком свели меня таинственные дороги кармы.

Георг Кантор сказал: "Множество есть многое, мыслимое нами как единое". Мой нечаянный учитель утверждал то же самое, если, конечно, очистить его рассуждения от эзотерической патоки и острых индийских специй: именно бесконечное множество взаимосвязанных вещей и явлений и составляет ту единую, герметично непроницаемую ткань существования, в которую мы все завернуты, как продукты в пищевую пленку. Хранить вечно. Но что если свести множество к единице? Быть может, вернувшись к источнику, из которого происходят все мыслимые множества, и мне удастся перебраться на ту сторону бытия? Идея выглядела заманчиво, но возможно ли это? Да, утверждал Кака Шри (так я буду называть его дальше), многие выходили в боги так же просто, как другие выходят во двор по малой нужде. Прочие были не так удачливы: позже я видел одного такого - он был похож на человека, из которого вынули скелет, и его лицо с оттопыренной губой идиота выражало лишь тупую усталость. Но все равно я был готов рискнуть: за небольшую услугу Кака Шри обещал свести меня с единицей лицом к лицу.

"Варанаси старше истории, старше традиции, старше, чем легенды, и выглядит вдвое старше, чем всё это вместе взятое", - так сказал Марк Твен о городе, который я всегда старался обходить стороной: скученность, вонь и толчея достигают тут своего предела, но Индия - страна неисповедимых путей: здесь ты попадаешь не туда, куда хочешь сам, а туда, куда тебе нужно. Тем же вечером я, Кака Шри и секретарь вылетели "Кингфишером" на восток. Естественно, за мой счет.

Всякий город представляет собой сборище пока еще живых мертвецов, но в Варанаси видишь это особенно ясно. Ежедневно тысячи стариков, больных и увечных устремляются сюда чтобы умереть: считается, что смерть в этом святом месте открывает усопшему дорогу в рай. Прямо на берегу Ганги оборудованы шмашаны, крематории под открытым небом, где ежедневно сотни мертвых тел предаются огню. Имеется, впрочем, и современный крематорий, оборудованный по последнему слову техники, но популярностью он не пользуется: несмотря на дороговизну (ритуальная церемония и сожжение на костре обходятся в 2-3 тысячи долларов), люди по-прежнему предпочитают дрова. Впрочем, некоторых мертвецов бросают в реку безо всякой кремации: раздувшиеся от гнилостных газов тела монахов, беременных женщин, больных лепрой или просто безвестных нищебродов, а также трупы животных десятками плавают тут же у набережной, на которой горят костры, бродят коровы, собаки поедают падаль и высятся кучи зловонного мусора, в котором маленькие черные свиньи и дети ищут себе пропитание. Здесь же люди моются, стирают белье и пьют воду, от которой, я слышал, дохнут даже гангские крокодилы. Эти места как магнит притягивают к себе многочисленных йогов, аскетов и садху, но даже среди них выделяются люди, больше похожие на разбойников, чем на святых. К ним-то Кака Шри и направил свои лотосовые стопы.

Оказалось, что этот обладатель полосатого костюма и расплывчатых принципов широко известен в узких кругах. Разбойники приветствовали его как своего учителя: они простирались перед ним и целовали его вымазанные коровьим пометом сандалии, а зеваки глазели на нас, но старались держаться на расстоянии. Агхори заслуженно пользуются дурной славой. "Бесстрашные люди", как они сами себя называют, ведут себя соответствующе, т.е. могут ни с того ни с сего обложить вас матом или наброситься с кулаками. Как я уже говорил, выглядят они устрашающе: одеваются в черное, натирают тело пеплом кремационных костров и пользуются человеческим черепом вместо посуды. Местные не любят и боятся агхори: не делая различия между живым и мертвым, чистым и нечистым, добром и злом, они едят человеческое мясо и практикуют абхичару, черную магию. Слышали о шат-карме? Возможно. Вот только хатха-йога не имеет к ней отношения. Считается, что человек, достигший успеха в шести магических практиках, может подчинять, лишать дара речи, обездвиживать, изгонять и даже убивать своих врагов силой слова или, наоборот, оживлять мертвых.

В настоящее время агхори процветают. В отличие от англичан, которые внесли их в список "преступных каст" и всячески преследовали, индийские власти смотрят на них сквозь пальцы: религиозное разнообразие является краеугольным камнем устойчивости индийского общества. Целыми днями "бесстрашные люди" болтаются без дела по берегу Ганги, задирают прохожих, открыто курят гашиш, а по ночам медитируют, сидя верхом на трупах, и даже занимаются с ними ритуальным сексом, хотя последнее, я думаю, скорее следует отнести к их скверной репутации, чем к реальному положению дел: агхори соблюдают строгий целибат, а некоторые из них даже стягивают свои гениталии цепью, тем самым приводя их в негодность. Я не без ехидства указал на этот факт своему учителю, припомнив армию его поклонниц. Да, ответил тот, не изменившись в лице, даже у тех, кто нарушает все социальные табу, имеются правила, но дживанмукта вроде него может позволить себе не соблюдать даже их. Этот ответ заставил меня задуматься. Дживанмукта, освобожденный при жизни, тот, кто может в любой момент простым усилием воли покончить со всем этим. Почему он этого не делает? Я бы на его месте... "Я не хочу быть сахаром, - усмехнувшись, сказал Кака Шри, как будто прочитав мои мысли, - я хочу его есть". Кажется, он собирался добавить что-то еще, но в этот момент какой-то дикарь, растолкав толпу, с радостным воем бросился ему в ноги. "Руководитель местной общины, - указывая на него бровями, вполголоса пояснил секретарь, - и, между прочим, бывший губернатор штата Гоа". Кака Шри приказал ему подняться и отозвал в сторонку для приватной беседы.

Окна третьесортной гостинички, в которой мы поселились, выходили на реку, но удобства находились на улице, а вода в умывальнике в последний раз текла во времена сатья-юги. Впрочем, это не имело значения, потому что мне запретили мыться. Зубную щетку и дезодорант тоже пришлось выбросить в мусорное ведро, так что уже скоро я вонял, как лишенный христианского погребения содомит. Еще Кака Шри лишил меня сна и кормил объедками, что можно было стерпеть, но когда в моей бороде завелись насекомые, я не выдержал. "Какого хера?" - спросил я мерзкого старикашку, и в тот же миг его хитрая рожа приняла выражение приторной сладости. "Прислушайся к своему сердцу, - заговорил он нараспев, набожно закатив глаза. - Откройся ему, как цветок открывается навстречу солнцу, доверься, как невеста доверяется жениху..." "Господи, меня сейчас стошнит", - подумал я, и Кака Шри рассмеялся, как будто снова прочитав мои мысли. "Вот именно, - сказал он, - тошнота. Она-то и привела тебя ко мне. Я знаю, чего ты хочешь, но трудно, очень трудно остановить однажды запущенное человеческое сердце. Люди Запада сравнивают его с насосом, но на самом деле оно похоже на неисправный сливной бачок: чем сильнее напор текущей сквозь него жизни, тем больше из него выливается, что, в свою очередь, ведет к усилению напора. Содержимое потока не имеет значения: добро или зло, любовь или ненависть - какая разница, если все они поддерживают порочный круг, который и называется существованием. Но почини бачок - и поток остановится". Кака Шри даже подмигнул, как будто все, что он говорил, было какой-то шуткой. "Отвращение - вот чем наполнена пустота твоего личного сливного бачка, - резюмировал он, - и клянусь тантрой: я починю его, чтобы мы оба могли достичь своих целей". "Мы оба", какая прелесть! Но, немного поразмыслив, я пришел к выводу, что меня это вполне устраивает, и задал Кака Шри последний вопрос, перед тем как передать в его распоряжение свои тело и душу. "Как вы угадали мое имя? - спросил я его, - Тогда, в Боривали?" "Оно было написано на бейджике твоего рюкзака", - ухмыляясь, ответил он.

Не откладывая дела в долгий ящик, Кака Шри взялся меня учить. В одном из моих рассказов учитель передал благодать ученику, поцеловав его, а этот святой человек плюнул мне в лицо, после чего объявил, что инициация закончена, и теперь меня зовут Равидас. "Раб солнца", ну и дела! Позже у меня будет возможность посетить могилу одноименного поэта-санта, жившего в 14-м веке. Достойный, должно быть, был человек: боролся против кастового неравенства, ходил голый по улицам и умер как настоящий поэт со стихами на устах. Перевожу по памяти: "Что золота кусок? Дерьма кусок. Теперь обоих положи в носок, сунь руку внутрь и сожми покрепче. Ну что, почуял разницу, дружок?"

Дикша является важной частью ритуала передачи учения, но я, честно говоря, не чувствовал ничего особенного, если не считать того, что меня снова разобрал жестокий понос. Кака Шри, тем не менее, остался очень доволен: он пребывал в отличном расположении духа и весело шутил, глядя на то, как я сижу орлом над выгребной ямой. Теперь-то я понимаю, что ушлый старик пошел на хитрость, когда, покопавшись в моем гороскопе, он сообщил, что людям, чье натальное созвездие поражает Сатурн, для достижения освобождения рекомендуется есть собственные экскременты. Ну, или медитировать на трупе. Разумеется, я категорически отказался от первого, и тогда, лицемерно вздохнув, Кака Шри заявил, что выбора у нас нет, и отправил бедолагу-секретаря на поиски второго.

Шававада - наука, берущая свое начало в глубоком прошлом. Бонские шаманы использовали трупы людей и животных задолго до того, как лотосостопый появился на свет, да и сами буддисты, особенно тантрического толка, не брезгуют ими в своих духовных практиках. Пустоши, свалки, кладбища и покинутые людьми дома. "Устрашающая энергетика этих мест обостряет чувства, - утверждал Кака Шри, - и вообще, как говорят буддисты, "созерцание разлагающегося трупа благотворно для того, кто испытывает влечение к красивым формам". Учитель вообще подсмеивался над буддистами. Мне объяснили, как правильно расположить труп относительно сторон света, как приготовить сиденье, и что делать, если тот станет вести себя буйно. "Сбей мертвеца с ног, - советовал Кака Шри, - и откуси ему язык до того, как он наложит на тебя проклятье и тем самым подчинит своей воле".

Первый понедельник темной половины месяца - самое благоприятное время для того, чтобы отправиться в дорогу, ведущую неизвестно куда. Кака Шри вышел меня проводить. Он благословил меня, и уже в глубоких сумерках невозмутимый лодочник переправил меня на южный берег реки, где параллельно городу тянулась длинная песчаная отмель. На одном из небольших островков, круглом и голом, как иезуитская лысина, меня уже поджидали двое. Полумертвый от страха секретарь ужасно обрадовался моему появлению, а мертвецу, которого он купил у агхори, было на меня наплевать. "Рыбак, 28 лет, утонул сегодня утром, запутавшись в неводе", - быстро познакомил нас секретарь и поспешил удалиться. Скоро кормовой огонь лодки растворился в темноте, и на меня навалилась влажная и душная ночь. Ну что же, начнем, пожалуй.

Первым делом связав мертвецу руки за спиной, я уложил его головой на юг, умастил сандаловой пастой и предложил ему цветы, рис и деньги, к которым тот не выразил ни малейшего интереса. Я разделся догола и, еле сдерживая рвотные позывы, натер себя с головы до ног мелким сыпучим пеплом, которым меня снабдил Кака Шри (кто это был, мужчина или женщина?), после чего уселся рыбаку на грудь, произнося приличествующие случаю мантры. "Извини, приятель", - добавил я уже от себя, когда что-то забулькало у него внутри. Трудно сказать, сколько времени я просидел в таком положении, пытаясь сосредоточиться. Может час, а может и больше. Труп вел себя смирно и приятно холодил ягодицы. Пилили насекомые. Квакали лягушки. Дышала сыростью невидимая в темноте река. В конце концов, мне стало скучно, и, запрокинув голову, я стал смотреть в небо в попытке рассмотреть звезды, что было непросто, если принять к сведению мою близорукость. "Видишь Алиот? - наставляла ты меня накануне свадьбы, и мне приходилось надеть очки. - Это самая яркая звезда в созвездии Большой Медведицы. А теперь посмотри левее: рядом с ней находится Арундхати, символ супружеской верности". Где-то ты сейчас, звезда моя? В каких обретаешься областях по ту сторону времени и пространства? Неожиданно я взглянул на себя твоими глазами. Голый человек верхом на голом трупе, бессмысленно пялящийся в темноту. Отвращение к себе самому стало настолько невыносимым, что я уже был готов последовать примеру моего утопленника, как вдруг почувствовал... Мне очень трудно адекватно описать то, что я почувствовал, потому что чувства, которые я испытал, в отличие от слов, которыми можно было их выразить, как будто бы приобрели дополнительное измерение. Представьте себе изумление, ужас, восторг жителя двухмерного мира, вдруг обнаружившего, что круг - это не объект, а тень объекта, который называется шар. Эта удивительная "шарообразность" происходящего тогда воспринималась мной совершенно естественно, а сейчас, когда я пытаюсь придать ей прямоугольную форму литературного текста, передо мной встают неразрешимые трудности. Определение кладет предел, слово затемняет смысл, но я все-таки попробую это сделать, пусть даже описанное мною будет также похоже на правду, как мертвый сучок похож на притворяющуюся сучком живую гусеницу.

Как я уже говорил, было темно, но значение слова "темнота" одновременно исчерпывалось определением соответствующей словарной статьи, и в то же время являлось бледной тенью его истинного значения. То, что было простым отсутствием света, вдруг приобрело глубину, длительность, направление и силу, от которой у меня по спине побежали мурашки и волосы встали дыбом. Темнота пребывала в покое и целенаправленно двигалась, - бледнела в одном месте и сгущалась в другом, постепенно принимая положение, внешний, человеческий смысл которого можно было описать как фигуру, состоявшую из двух перекрещенных треугольников, в самом центре которой неподвижно, словно пламя свечи в безветренной комнате, стояло мое сознание. Имелся также и внутренний смысл, но он был пока недоступен моему пониманию. Боялся ли я? Не знаю. Мои чувства пребывали в каком-то экстатическом возбуждении: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус, будто собранные в одной точке, стали единым целом, но органы чувств не имели отношения к этому состоянию, которому я так и не смог дать определение. "Видья" - так позже назовет его учитель. И действительно, видение. Видение с закрытыми глазами - вот на что это было похоже больше всего. Но что же я видел? Всё. Весь мир, самого себя, Кака-Шри, сидевшего на спускавшихся к реке ступеньках, черную собаку, которая спала, положив голову ему на колени; содрогаясь от ужаса и восторга, я видел, как не имеющая формы темнота принимает антропоморфную форму.

Мой язык слишком слаб, чтобы описать увиденное, и поэтому я лучше процитирую одного из безвестных садху, которому много лет назад удалось лучше, чем мне, выразить ее красоту.

"Как прекрасна четверорукая богиня, восседающая на троне из лесных трав, как сверкают три ее глаза, подобные молниям! Ее распущенные волосы украшены цветами кадамба, а тяжелая и упругая грудь - гирляндой из семян гунджи. Покрытое легкой испариной лицо богини выражает упоение, а голубоватая кожа сияет, как небо в солнечный день. Она восхитительна! Она держит в двух руках череп и меч, а еще двумя делает жесты дарования милостей и неустрашимости. Два зеленых попугая слева и справа разговаривают с ней, а люди приносят ей в дар остатки пищи".

"Хорошо, хорошо", - кивал Кака Шри, слушая рассказ о моих ночных приключениях, но еще больше его обрадовало кольцо, выпрошенное мной у богини по его наущению, которое он тут же и надел, страшно довольный. Кольцо и кольцо, ничего особенного. Оно мало чем отличалось бы от обручального кольца стандартных размеров, если бы не его необыкновенная тяжесть. Секретарь смотрел на него с нескрываемой завистью: кажется, при помощи этого кольца можно было привлекать лиц противоположного пола. "Даже апсары, небесные танцовщицы, - говорил он, - покрытые жемчужной испариной страсти, позволив одеждам упасть, склоняются перед обладателем такого кольца и просят исполнить его волю". Это был очень романтичный секретарь.

Позже, слоняясь по Варанаси, я набрел на небольшой храм, чьим объектом поклонения было изображение синекожей девушки с двумя попугаями, и местный священник в обмен на небольшое пожертвование с удовольствием рассказал мне ее историю. Одержимая ритуальной чистотой богиня в силу проклятья обрела рождение среди неприкасаемых. Для того чтобы снискать ее милость, не нужны омовения и посты, скорее наоборот: она предпочитает объедки и благосклонна к тем, кто никогда не пользуется дезодорантом. Считается, что паломник обязательно должен посетить ее храм, иначе его путешествие в Варанаси не будет считаться законченным. Я поделился с богиней своей жевательной резинкой, но до конца моего путешествия было еще далеко.

Наконец-то разрешив мне выспаться и помыться, Кака Шри пообещал мне еще более увлекательное рандеву. "Ты же писатель? - подмигнул он мне. - Та, с кем тебе предстоит встретиться на этот раз, любит писателей". И действительно, сердитая богиня в сари цвета куркумы схватила меня за язык и так приложила палицей по лбу, что я неделю не мог говорить. Дальше - больше. Я - вегетарианец, но мне пришлось съесть ворону, чтобы старуха со скверным характером и отвислой грудью благословила меня; самообезглавливающая богиня заодно обезглавила и меня самого - уже рассвело, а я все еще искал свою голову в камышах; совсем юная девушка, почти девочка, прекрасная, как сама любовь, была так мила, что... Нет, вам знать об этом не нужно. С каждым разом инструкции, которыми меня снабжал Кака Шри, становились все замысловатее, покойники - беспокойнее, а кольца - все тяжелее, так что ему пришлось приложить усилия, чтобы поднять руку и помахать мне на прощанье растопыренной пятерней в последний раз.

Погода портилась, чужой восточный город светился в темноте, как мираж, между туч скользила коричневая, похожая на надкушенное яблоко, луна. Кажется, все это действовало возбуждающе на дорожного рабочего, которого несколько часов назад переехало бетономешалкой: он ворочался, пытался встать на четвереньки и, вероятно, обложил бы меня матом, если бы я по совету Кака Шри предварительно не разжег небольшой ритуальный костер у него во рту. Кажется, вокруг происходило что-то еще, но я уже не замечал ничего, погрузившись в транс.

Тело мое - запечатанная бутылка, брошенная в море. Душа моя - записка, адресованная тебе, любовь моя. Смотри в оба, слушай в три, обнимай в четыре, покуда есть еще кого обнимать. Просыпайся в пять и занимайся любовью. Не останавливайся, не вникай ни во что, люби, люби, люби просто так, без причин, без выводов, без доказательств, потому что стоит только остановиться... Кажется, я стал уже забывать, что произойдет в этом случае, но это забвение обещало такую муку, что в конце концом мне надоело торопить его и заискивать перед ним. Мое сердце, свободное даже от отвращения, было пусто, и ночь поспешила заполнить собой эту пустоту. В то время как снаружи накрапывал дождь, звенела мошкара и река несла свои воды в сторону океана, внутри меня частное растворялось в общем, различия во всем обнаруживали свою тождественность всему, области, величины и значения замыкались окружностью, которая, в свою очередь, стягивалась в точку. Причины и следствия больше не отличались друг от друга, самые простые вещи раскрывали смысл бесконечно сложных вещей, который заключался в том, что во всем этом никакого смысла не было. Так мне сначала показалось, но в этот момент темнота наконец-то повернулась ко мне лицом, и я узнал в ней самого себя.

Единица - многозначное слово. Единица - целое число, содержащее в себе все мыслимые множества и в то же время отличающаяся от них, как числительное "один" отличается от описываемой им цифры. Единица - мнимое число, которое нам только мнится. Как она выглядела? Человеческий ум любые абстракции норовит представить в виде себе подобных, а это значит, что всякий может найти ее портрет в интернете - черная кожа, растрепанные волосы, кровь, стекающая с языка, ожерелье из человеческих черепов, - портрет, который был так же похож на нее саму, как правда на правдоподобие. Однажды я уже пытался ее описать: "Темнота была по-настоящему тёмной, но в то же время заключала в себе свет всех возможных источников света: жар солнца, мерцание светлячка-люцифера, тяжело летящего сквозь темноту ночи, словно заблудившаяся в небе звезда, бессмертное сияние разума".

Я ошибся.

У единицы кошачьи глаза, и в их вертикальных зрачках я видел лишь беспросветный мрак. Бесконечное одиночество в полной темноте - вот на что похоже выражение ее лица, всегда обращенного в сторону потустороннего, как снятая и повернутая к стене картина, и я смотрел глазами темноты и говорил ее голосом. Усталые стоны тяжело рожающей женщины; первый крик новорожденного; плач девушки над выпавшим из гнезда птенцом и ее же предсмертный лепет, когда что-то пошло не так; захлебывающиеся рыдания красноносого вдовца; последний хрип старика; визг, карканье и клекот некрофагов; многомиллиардный вой и стенания жителей далекой планеты, которых заживо пожирала космическая чума, - вот голос, которым я говорил с миром. Я видел разбегавшиеся вселенные, холодные, красные, гигантские трупы некогда живых и горячих звезд, безжизненные каменные шары, вращавшиеся в черной пустоте, а на их потрескавшейся поверхности - мириады мертвецов, - вот что я видел, всматриваясь в самого себя. Смрад погребальных костров был моим дыханием, метафизические страдания были моей физической болью, жизнь, утекавшая у меня сквозь пальцы, была жизнью этого мира. Все, что можно сказать, было сказано; все, что можно было утратить, - утрачено. Наконец-то я был один в буквальном смысле этого слова, но даже одиночество требовало уточнения. "Существительное, неодушевлённое, средний род" - уточнил я его, и в тот же миг мне стал понятен внутренний смысл происходящего, который до этого ускользал от меня - немыслимого, непостижимого, довольствующегося самим собой ослепительно сияющего нуля.

Кака Шри выполнил свое обещание, но кое-что предусмотреть он не мог. Ничто не мешало мне сделать последний шаг навстречу самому себе, чтобы навсегда упокоиться в вожделенном ноумене, когда я вдруг вспомнил слова учителя насчет сахара. Я вспомнил, потому что слова "смерть" и "память" не случайно являются однокоренными; вспомнил, потому что сам был памятью и смертью; не мог не вспомнить, потому что только это и стоит вспоминать, несмотря ни на что: ветер с Невы, разбавленное облаками солнце, сладость первого поцелуя, тающее в скулах предчувствие вечности, которую, всем единицам назло, мы проведем вдвоем.

Рассвет застал меня, шагающего под проливным дождем в сторону переправы. Прости, Кака Шри, я не собираюсь расставаться с тем, что мне подарила темнота. А ты потерпи еще немного, любовь моя. Скоро мы будем вместе.

П.С.: Намасте, Бхарата-мата.


Примечания:

Роберт Горн - персонаж романа В.Набокова "Камера обскура".
Такой же неверующий и далее - Св. Фома.
Дикша - обряд посвящения.
Боривали - пригород Мумбая.
Он вставал на край и далее - И. Глушкова, Из индийской корзины. Исторические интерпретации. Москва, Восточная литература РАН, 2003, с. 39.
Кака Шри - (санскр.) дядюшка.
Агхори - индуистская аскетическая религиозная секта.
Шат-карма - (санскр.) буквально "6 действий".
Видья - внеконцептуальное знание.
Смерть и память - на санскрите соответственно "мритью" и "смрити".
Намасте, Бхарата-мата - (хинд.) Спасибо тебе, мать Индия.