"Путь к спасению не ведёт ни вправо, ни влево; он ведёт к твоему собственному сердцу, и только там есть Бог, и только там есть мир"
Гессе
***
- О чём ты думаешь сейчас?
Тонкое чёрно-синее покрывало ночной тьмы разрывали прозрачные лучи лунного света, заливающего блаженно спящий город жидким серебром; желанной прохла-ды не принёс даже заход Солнца, и воздух по-прежнему был наполнен зноем и удушливым пряным ароматом распустившихся цветов. Этой ночью Олегу испол-нился двадцать один год. Он понимал мистическую тайну этого числа, обожеств-ляя его и считая его знамением, которое должно было положить начало его новой жизни. Гордый своей причастностью к этому сокровенному знанию и как будто вдохновлённый им, он гордо смотрел на город сверху вниз, как император на раба, из настежь распахнутого окна пустой тёмной квартиры на шестнадцатом этаже. Услышав вопрос, Олег долго молчал, медля с ответом и не отрывая глаз от своей собеседницы. Он словно любовался ею, её длинными чернильными кудрями, ог-ромными глазами, белоснежной кожей, и каждый из бесчисленных отблесков та-инственного лунного свечения лишь преумножал её красоту. Как и он сам, юная девушка была почти обнажена: её упругую грудь едва прикрывала лишь чёрная шёлковая материя, а на высоких плечах ещё были заметны поблёскивающие капли пота. Они стояли друг против друга, ближе, чем на расстоянии одного шага, и по-прежнему тяжело и прерывисто дышали, сохраняя внутри тел оставшиеся от ог-ромного пламени горящие искры, но не соприкасаясь даже кончиками пальцев, словно боясь обжечься.
- Я думаю о людях, - тихо отозвался Олег и взял её за руку; рука была холодной, словно он зажимал пальцами кусок льда. Это было именно то, что он помнил о ней лучше всего: её руки всегда были холодными.
- О людях? - переспросила она скорее с любопытством, чем с неприязнью.
- Да. Люди удивительны.
- Удивительны...
Она пожала плечами и мягко улыбнулась, как взрослый человек улыбается ребёнку, сказавшему что-то смешное и нелепое.
- Удивительны своей слепотой и глупостью, - внезапно произнёс юноша неес-тественно сухим и холодным голосом и, казалось, даже вздрогнул от нарас-тающих в нём отвращения и ненавистью. - Кем они называют себя? Венцом мироздания, не так ли? Самым совершенным творением природы. Властелина-ми всей безграничной Вселенной... но за что? За то, что они, как жалкие мура-вьи, построили для себя эти каменные муравейники? За то, что они отравили воздух в своих же городах, воду в своих же колодцах, землю под своими же но-гами? За то, что они залили мир собственной кровью? Это безрассудство. И пусть они сколько угодно говорят о Боге, о святости, о покорности и смирен-ности, о добродетелях... я знаю, что ни один хищный зверь никогда не сможет быть таким же жестоким, таким же бессмысленно жестоким, как люди. Человек есть самое грязное, самое тупое, самое агрессивное и самое бесполезное жи-вотное на планете... этот проклятый Homo Sapience...
Его собеседница улыбнулась своим собственным мыслям и почти равнодушно, не заражённая ни единой крупицей его безумного болезненного возбуждения, возра-зила:
- Но ведь ты знаешь, что не все люди такие, какими ты их представляешь... кто-то из них стоит на ступени выше всех остальных. Кто-то из них всё ещё пони-мает, что рождён Человеком и не имеет права обращаться в животное. Кто-то может произнести это вслух. И заставить других жадно вслушиваться в каждое свое слово. Такие люди ещё есть, Олег. Есть я. Есть ты.
- Я и ты? - безрадостно усмехнулся юноша и провёл ладонью по её волосам, сверкающим так, словно меж их локонами проносилось электричество. - Разве мы действительно люди? Мы изгои, мы отвергнуты и презираемы людьми, зна-чит, мы уже не люди... Мирра.
Он впервые обратился к ней по имени, и его звучание как будто испугало его своей отрывистой резкостью. Олег никогда не чувствовал в нём этой резкости ранее и никогда не замечал её после, но в тот момент и с ним, и, наверное, с Миррою тоже - с ними обоими - произошло что-то необъяснимое. Что-то похожее на вспышку молнии, на миг озарившую друг для друга их истинные лица, сорвавшую с них маски и вуали.
- Быть может, именно отвергнутые людьми изгои и есть люди в самом высоком значении этого слова? В самом главном значении.
Голос Мирры будто вновь заставил реальность возвратиться к своей абсолютной власти, и Олег почти возненавидел её за это. Он был странно уверен, что Мирра не просто не понимает, а не хочет его понять и откровенно насмехается над ним.
- Догадываюсь, что ты пытаешься мне доказать, - отвечал Олег. - Ты намекаешь на себя. Да, я знаю, чем ты занималась, чтобы выжить в этом мире одной, ос-тавленной всеми и лишённой всего. Я знаю, какой силой ты обладаешь. Но её можно сравнить с силой хамелеона, умеющего менять цвет своей кожи. Или с силой змеи, умеющей гипнотизировать жертву своим немигающим взглядом. Этот город знал тебя, Мирра: кто-то в нём восхищался тобой, все остальные боялись тебя. И неважно, за чем они скрывали это: под любой из масок можно было разглядеть их ужас перед тобой. Они боялись тебя потому, что не пони-мали, кто ты и откуда берёт начало твоя сила. К тебе приходили, как верующие к Мессии, в надежде на благословение и на помощь, а вместо этого попадали в ловушку. Скольких из них ты уничтожила своей силой, по собственной воле или против неё? А ведь ты говоришь, что люди - это те, кто был отвергнут людьми. Они тоже были среди тех изгоев, Мирра, и ты убивала себе подобных. Значит, ты не человек...
- Да, верно, - спокойно, словно речь шла о чем-то обыденном, подтвердила де-вушка. - Ты прав, Олег. Я не буду с тобой спорить. Ты действительно знаешь, почему я ненавижу людей: они лишили меня всего с первых же лет жизни - жизни, о которой я никогда их не молила, которую они решились даровать мне сами. Они выбросили меня, как их мерзкие грязные дети выбрасывают на мусорные свалки те игрушки, которые уже наскучили им. Потом они отвергли меня ещё раз, начав унижать и оскорблять меня, чтобы скрыть страх передо мной. Я знаю, что Библия учит нас прощению, и, может быть, я смогла бы их простить... если бы хоть один из них когда-нибудь прочитал для меня Биб-лию. Но довольно обо мне. Сейчас нужно говорить о тебе.
- Обо мне? - резко переспросил юноша. - Что обо мне говорить? Кто я такой, чтобы обо мне говорить? Великий философ? Гениальный врач? Экстраорди-нарная личность? Экстрасенс? Ясновидящий? Я всего лишь тень, Мирра.
- Для меня не имеет значения, - улыбнулась девушка, - кто ты: великий философ или всего лишь тень. Я просто хочу узнать, что заставило тебя так люто возне-навидеть всё человечество.
- Зачем тебе это нужно? - нарочито равнодушно бросил Олег, хотя его собесед-ница мгновенно разглядела неестественную напряжённость, уже граничащую со страхом, за этим равнодушием. - Почему ты вдруг хочешь узнать...
- Потому, - внезапно оборвала его Мирра, - что эта ненависть - единственное, что нас связывает. Кроме неё, у нас нет больше ничего общего.
Юноша умолк и низко опустил голову, словно пытаясь защититься от её пронзи-тельного холодного взгляда; с самой первой секунды он боялся её взгляда ещё сильнее, чем слов, - так, как животные боятся пожара. Мирра не могла этого не знать: никто из людей не осмелился бы смотреть ей в глаза, не понимая даже, ка-кой именно силой она обладает.
- Нет, - сдавленным шёпотом произнёс Олег. - Н-нет, Мир-ра... пожалуйста... оставь меня... не истязай меня... ты же знаешь, я не могу защититься от тебя!...
Острая жгучая боль молниеносно пронзила всё его тело, судорожно сжавшееся в комок, и как будто расколола на несколько частей его череп. Олег зажмурил глаза и крепко сжал пальцами виски, но он чувствовал, что недавняя близость, сделав их единым целым, всё же не сделала их одинаково сильными, и действительно не мог защититься от Мирры, которая, подобно змее, снова проникала в его мозг. Она устраивала эту игру не один раз и неизменно выходила из неё победительницей, какая бы цель - по-настоящему необходимая помощь или просто желание позаба-виться - ни стояла перед нею. Она могла ворваться в любой момент, не обмол-вившись об этом ни единым словом, могла затуманить сознание самыми извра-щёнными мыслями, видениями, маниями и фобиями, каждый раз принося своей жертве или неописуемое наслаждение, или неописуемый ужас. Но больше всего Олега тревожило то, как часто и охотно Мирра насмехалась над ним, говоря, что он сам открывает перед нею двери в своё сознание. Такие насмешки она неизмен-но любила сводить к одному и тому же: тот, кто не умеет защищать собственные разум и память, обречён на скорую смерть. Олег отчаянно пытался противостоять её вторжению, но это было почти невозможно: ему не удавалось даже замедлить её на пути к абсолютной победе, ни тогда, ни сейчас.
- Ты хочешь, чтобы я жалела тебя? - он больше не мог её видеть, только слышал её голос. - Но ведь ты сам сказал, что я животное, как же я могу тебя жалеть? Думаешь, зайчиха кормит чужих зайчат из жалости к ним? Она делает это только для себя, чтобы молоко не воспалилось в её железах!...
- Мирра... пожалуйста... не надо... никто не должен этого знать... никто!...
- Ты знаешь правду обо мне, а я не могу узнать правду о тебе? Где же справедли-вость?
Он рухнул бы на колени, если бы вовремя не успел опереться ладонями о широ-кий подоконник и каким-то чудом удержаться на ногах: её давление становилось невыносимо мощным.
- Но это другое... Мирра... я... я люблю тебя... мне очень... больн-но... если ты хочешь помочь мне... пожалуйста... отпусти меня... я не хочу... к этому возвращаться... опять...
- Я тоже люблю тебя, - её голос звучал мирно и нежно, но сила, с которой она врывалась в его память, разрывая её по листам, как книгу, лишь увеличивалась. - Мне тоже очень больно. И я действительно хочу тебе помочь. Только, в от-личие от тебя, я знаю точно, как это сделать. Ты говоришь, что не хочешь к этому возвращаться, но это неправильно. Запомни, Олег: от чего бы ты ни пы-тался спастись, всегда нужно возвращаться к своему сердцу и к своей памяти, которые всё для тебя сохранят. Все остальные пути ложные, и ты заблудишься, если начнёшь следовать по ним.
- Нет... пожалуйста... я умоляю тебя... не приближайся... не приближайся!...
Но было уже слишком поздно. Олег обессиленно упал на холодный скользкий пол, прямо к ногам Мирры, как провинившийся слуга, и почувствовал, как глубоко она смогла проникнуть в его сознание. Между ними оставались только воспомина-ния, когда-то спрятанные под замком в самом сердце, а теперь всецело подвласт-ные Мирре, видевшей их так же ясно, как и Олег. Казалось, эти пёстрые бессвязные обрывки, хаотично запечатлевшие лица, места, предметы, дни, ничуть не удивляли её, будучи именно такими, какими она их представляла:
Тёмная спальня, где стены украшены бессмысленными чёрно-белыми картинами, а воздух пропитан терпким приторным ароматом свечей. Там трудно дышать, но туда хочется войти вновь и запереть дверь на ключ.
Пылающее июльское солнце освещает своими лучами золочённые крест и купола городской православной церкви так ярко, что, кажется, один взгляд на их сияние может ослепить навсегда. Он крепко сжимает её холодную руку и спешно уводит прочь. "Здесь нет правды. Они придумали все эти религии только для того, чтобы победить свой страх перед смертью, но они не победили, а проиграли. И церковь, и Бог, и Сатана, все лишь плоды их воспалённого мозга, возродили в них ещё ты-сячи других страхов", - говорит ей он, и она, молча соглашаясь, кивает. Он знает, что их ненависть одинаково сильна.
Пёстрый цирковой шатёр... её голос, её руки, её испепеляющие, стирающие в по-рошок своим взглядом глаза... какое-то странное чувство тревоги, приближаю-щейся опасности, которое овладевает им, когда он видит её представление в самый первый раз. Он хочет убежать, но не может, потому что его что-то останавливает. Он пытается сопротивляться, но быстро проигрывает эту битву. Время то останав-ливается, то мчится вперёд так быстро, что часы кажутся секундами... он не знает, как долго он стоит перед сценой, смотрит на эту волшебницу и слушает её... ему очень страшно. Боль становится почти физической, почти ощутимой. Он снова пытается уйти и снова остаётся неподвижно стоять на одном месте, понимая те-перь, что это она не позволяла ему покидать своё представление. "Я буду молиться за тебя", - он почти услышал эти слова, безмолвно произнесённые ею, и почти увидел её улыбку. Но внезапно что-то размытое, видимое словно за пеленой, и всё равно ослепляющее, сжигающее подобно огню, резко ворвалось в их сознания. Они оба простонали от боли и ещё крепче сжали виски, зажмурившись, как от вспышки яркого света. Постепенно скозь это сияние стали проявляться, как на фо-тографической плёнке, очертания предметов. Крохотная комната, больше похожая на чулан или убогую каморку под лестницей, заваленная грязным рваным тряпьём, сломанной мебелью и дешёвыми книгами. Посередине этой комнаты стояло не-сколько тёмных безликих силуэтов: они окружали и крепко сжимали, заламывая за спину, руки хрупкой тонкой фигурке, почти на две головы ниже их ростом, долж-но быть, ребёнку. Воздух был отравлен отвратительным, удушливым запахом, зло-вонной смесью сильных запахов спиртного и пота. "Помогите!" - истерично вы-крикнул ребёнок, и кто-то из окружающих его мужчин сразу же заткнул ему рот кляпом из какой-то грязной шерстяной материи: её ворс больно царапал язык и от него першило в горле. Ребёнок начинал задыхаться, с трудом пытаясь выдавить из себя хотя бы один звук. Мужчины оглушительно громко и грубо хохотали над ним; кто-то из них взял обронённую на пол стеклянную бутылку и, не раздумывая, уда-рил ею ребёнка по голове. Сила удара казалась сокрушительной, но мальчик ка-ким-то чудом сохранил сознание. Его ударили ещё несколько раз - кулаками, ко-ленями и носками сапог по лицу, животу и спине, пока он, едва дыша и истекая кровью, не упал на пол, к самым ногам своих палачей. Мужчины вновь расхохота-лись и стали громко о чём-то говорить, но их слова были бессвязны и невнятны, будто они пытались говорить на всех языках мира одновременно... а потом, слов-но договорившись о чём-то, кто-то из них грубо подхватил ребёнка под плечи и бросил его на грязную низкую лежанку, остальные же, не переставая холодно ус-мехаться и что-то бормотать, начали срывать с его хрупкого слабого тела одежду...
- НЕ-Е-ЕТ! - оглушительно прокричал Олег и, рывком поднявшись с пола, крепко вцепился во что-то мягкое и холодное обеими руками. - Нет, нет, нет! Я не позволю тебе на это смотреть! Я никому не позволю на это смотреть! Нико-му! НИКОМУ! НИКОМУ!... вы все грязные ублюдки, вы не понимаете, что вы делаете! Я ненавижу вас! Я НЕНАВИЖУ ВАС!...
Он кричал так громко, что не слышал сдавленного хрипа и не чувствовал слабых ударов по своим рукам до тех пор, пока один из них наконец не достиг значитель-ной силы и не оставил на его теле открытую кровоточащую рану. Машинально разжав пальцы, Олег с отвращением отбросил от себя то, что ещё секунду назад так крепко держал в своих руках, как в тисках, и почти сразу же услышал глубокий судорожный вздох и треск разбиваемого стекла. Странное осознание того, что ему грозит смертельная опасность, внезапно подчинило его себе и словно вскипятило его кровь. Олег, потеряв рассудок, перестав ощущать пространство, время и даже физическую боль, начал наносить удар за ударом какой-то невидимой цели, якобы лежащей на полу перед ним, пораненной сотнями осколков, в глубокой кровавой луже. Он делал это, почти не осознавая, не контролируя ни своё тело, ни тем более сознание. Это могло бы длиться вечно. Наконец юноша, уже замахнувшись для очередного удара, оступился и в полном изнеможении рухнул на пол, не в силах сохранить равновесие. Первым, что почувствовал Олег, была боль: боль от удара о твёрдый кафель, боль от того, что острые стёкла вонзились глубоко под кожу. Вслед за болью пришла короткая нелепая радость от того, что восприятие верну-лось, от того, что он вновь может подчинить своей воле разум, память и сознание, но эту радость оборвал панический ледяной ужас: Олег увидел Мирру, прежде, чем даже успел окликнуть её по имени. Она неподвижно лежала на залитом кровью багровом кафеле, неестественно изогнувшись, как змея, и раскинув руки; бесчис-ленное множество ещё кровоточащих ран и гематом темнело на её белоснежном теле. Мирра была мертва, но её широко распахнутые глаза, серебрящиеся в свете луны, были живы и по-прежнему устремляли свой холодный колкий взгляд прямо на Олега. Этот взгляд медленно, капля за каплей, высасывал жизнь из его тела, и юноша не смог решиться даже опустить покойнице веки.
***
- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный! - чистые детские голоса церковного хора вдохновенно исполняли для всех прихожан Ангельскую песнь.
- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный! - вторили им тихие го-лоса крестящихся и зажигающих свечи верующих.
- Да будут благословенны человеческий род и матерь его Тьма! - внезапный ог-лушительный возглас заставил и детский хор, и всех читающих молитвы при-хожан вздрогнуть и не без страха оглянуться назад. - Ибо деяния Господа ва-шего и падшего ангела Люцифера - ничто по сравнению с деяниями людей.
Мертвенно-бледный, в изорванной одежде, юноша был изнемождён и обессилен так, что не мог стоять, не опираясь о тяжёлые деревянные двери церкви или рас-писные стены. На его лбу выступали капли холодного пота, глаза были затянуты кровавыми сетками, а болезненно ослабевшее тело судорожно дрожало, словно от лихорадки. Юноша прикрывал лицо руками, защищаясь от солнечного света, проникавшего в церковь сквозь витражи и падающего на иконы и распятия. Моло-дой черноволосый священник, крепче сжав покоившийся на своей груди золочён-ный крест, стал шёпотом читать "Отче Наш", и внезапно нарушивший ход утрен-ней службы пришелец медленно, хромая и спотыкаясь, направился прямо к нему, незаметно вытащив что-то из кармана своей одежды и спрятав за спиной.
- Святой отец, - пробормотал юноша, и тонкая струйка тёмная кровь показалась меж его иссохших губ. - Прошло уже три дня... я ни разу не выходил из той комнаты, где она... я ничего не ел и ничего не пил... я закрыл все зеркала и все окна чёрным... я молился о ней... клянусь... я обмыл её тело и причесал ей волосы... ведь я всё сделал правильно? Скажите, что я всё сделал правильно...
- Да, но вы сделали не всё, - несмело отозвался священник, начиная понимать, о чём именно спрашивал его пришелец. - Вы должны были придти в церковь. Чтобы поставить свечу за упокой её души. Вы должны были пригласить свя-щенника для отпевания...
- И вы думаете, это помогло бы? - усмехнулся юноша. - Нет, отче, это безнадёж-но. Она... она бессмертна, понимаете? Потому что она демон. Нет! Она что-то более ужасное, чем демон... демоны боятся церквей... и крестов, и молитв, и святой воды... и даже одного имени Божьего... а она ничего не боится. По-смотрите: эта рана не закрывается уже три дня...
Он поднёс к лицу священника левую руку, туго перевязанную у локтя: ткань была насквозь пропитана кровью. Юноша небрежно разорвал перевязку и обнажил ра-ну, кровоточащую так, словно под кожей лопнули артерии, открытую, со рваными краями, вокруг которых уже желтел гной. Священник перекрестился и попятился назад, поднеся свой крест к самому лицу и пытаясь прикрыться им, как щитом.
- Ваш крест не защитит вас сегодня, - сказал Олег. - Она не боится его. А на то, чтобы отпеть все её грехи, никакому священнику не хватило бы жизни. Знаете, отче... я оставил её там, за запертой на ключ дверью, но я не верю, что она до сих пор там... она сейчас здесь, рядом с нами... стоит где-то среди ваших при-хожан с чёрным платком на голове и снова пытается истязать меня... может быть, для того, чтобы помочь, а может быть, просто в отместку... какая теперь разница? И то, и другое похоже на ад.
- Вам следует причаститься...
- Нет, не следует. Это звериный обычай: есть плоть и пить кровь. Это только умножит её силы. Она говорила мне, что единственный правильный путь к спасению всегда ведёт к сердцу, к памяти, к душе... к сознанию... к разуму... она владеет моим сознанием и моим разумом... она точит мой мозг, святой отец, и никакие молитвы не изгонят её, никакие экзорцисты... только я сам. Я должен выгнать её прочь из своего сознания, из своей головы...
Он обернулся к толпе прихожан, онемевших от ужаса и изумления, и крикнул, словно зная точно, что Мирра в чёрном платке стоит где-то среди них:
- Ты слышишь меня? Убирайся прочь из моей головы!...
И, едва успев закончить говорить, он выхватил из-за спины короткий остро зато-ченный кол, как те, какими распинали на кресте Иисуса, и одним молниеносным движением, со сверхчеловеческой силой, внезапно наполнившей его тело, вбил этот кол точно в свой висок и в следующий миг замертво рухнул на пол. Церковь наполнили крики ужаса, смешивающиеся в один нарастающий гул, и обрывочные возгласы молитв и имени Божиего, за которыми никто не заметил и не смог бы заметить хрупкой и белоснежной, как фарфоровая статуэтка, прихожанки в чёрном платке, лёгкими шагами направлявшейся к выходу из церкви и тянувшей кровавый след за подолом своего платья.