Это было тихое живописное место в самом сердце Британии, безлюдный песчаный берег узкой, как нить, реки, быстро несущей вдаль свои тёмные воды. Их лёгкий шорох о лежащие на дне камни оставался единственным звуком, нарушавшим безграничную власть тишины. Это было умиротворённое место, где каждая крупица земли и каждый листок на деревьях были пропитаны покоем, сладким ароматом свободы и первозданной природной гармонии. Этой иллюзии не нарушала даже дюжина пёстрых цыганских вардос, украшенных разноцветными лентами, которыми беспорядочно играл лёгкий прохладный ветер, маленькими подковами и ярко-расписанными лаком грис-грис. Неожиданно чей-то тёмный, кажущийся в призрачном свете Ганы полупрозрачным, силуэт, как тень, скользнул мимо повозок и спящих перед ними собак и лошадей. Он беззвучно прокрался к самой большой вардо, стоящей в самом центре изумрудной прибрежной лужайки, и осторожно постучал в дверь. Внутри повозки послышались шорох и приглушённые до шёпота голоса, мужской и женский, а через несколько мгновений её дверцу открыл высокий, с блестящими, как у ворона, чёрными глазами цыган, держащий в руках керосиновую лампу. Её дрожащий тусклый свет упал на того, кто среди ночи стучался в цыганскую вардо: это была маленькая девочка-смуглянка в длинном цветастом платье и с растрепавшимися чернильными кудрями. Она часто дышала, её огромные глаза были широко распахнуты и казались горящими, как две ярких звезды в ночном небе.
- Ляля! - удивлённо воскликнул цыган и, вздрогнув так, будто испугался собственного голоса, произнёс уже едва слышным шёпотом. - Почему ты не спишь? Что-то случилось?
- Баро! - свистящим шёпотом отозвалась девочка и даже подпрыгнула от переполнявшей её радости. - Баро, Найджел-мал авелло!...
- Найджел-мал авелло?! - восхищённо вскрикнул цыган и, рассмеявшись, схватил девочку за руки и покружил её над землёй. - Так что же мы до сих пор здесь стоим?! Ведь надо же скорее встречать нашего друга! Ляля, беги к ромалам, скажи это каждому, пусть прямо сейчас и выходят!
И Ляля со всех ног бросилась к другим вардос, едва барон успел опустить её на землю. Быстро вернувшись обратно в свою повозку, он принялся с удовольствием напевать себе под нос "Кон авелло?", приглаживая растрепавшиеся после сна чёрные волосы и надевая на голову свою любимую шляпу.
- Я тоже рада, что Найджел приехал в эти края, - раздался холодный женский голос за спиной цыгана. - Он твой сводный брат, и к тому же вы уже очень давно не видели друг друга. Но для чего же поднимать такой шум посреди ночи? Да и сам Найджел мог бы объявиться здесь и утром: мы бы всё равно никуда бы не исчезли с этого места.
Молодая высокая женщина, кутаясь в накинутый на плечи шерстяной платок, окидывала мужа строгим колким взглядом, в котором не было заметно ни радости, ни почтения к семье супруга - ничего, кроме раздражения. Едва услышав раздавшиеся неподалёку от вардо голоса, она недовольно посмотрела в оконце повозки и сказала:
- Сейчас станут играть на гитарах и петь... но, слава Богу, они пока хотя бы не разбудили своей вознёй Эльмайру.
Цыган отвернулся от маленького зеркала, прочно прикреплённого к деревянной стенке повозки, и холодно ответил:
- Эльмайру всё равно нужно разбудить. Мы распрощались с моим сводным братом спустя несколько дней после нашей, Виллемина, свадьбы. Он никогда не видел свою племянницу. А ведь ей уже восемь лет.
Виллемина нахмурилась и сурово поджала губы, но не проронила ни слова и даже не взглянула вслед выходящему из вардо мужу.
II
Было уже раннее утро, когда утихли громкие песни и сладостные мелодии гитар, когда два пёстрых цыганских табора окончили празднование своего воссоединения и долгожданной встречи двух сводных братьев Теллиос - Найджела и Джошуа. На востоке ясно алели лучи зари; цыгане, блеснув цветастыми одеждами, скрылись в своих вардос и над речными берегами вновь повисла плотная завеса тишины. Лишь двое братьев Теллиос по-прежнему сидели на сложенных вокруг пепелища, оставшегося после костра, брёвнах, разговаривали между собой и негромко посмеивались, вспоминая прошлое и гадая о будущем.
- Я, конечно, надеялся нагнать вас вчера ещё засветло, - говорил Найджел, старший из сводных братьев Теллиос, удивительно похожий на него, с такими же чёрными и сверкающими, как у ворона, глазами, - но переправа через реку отняла у нас слишком много времени, и мы не успели добраться до твоего табора до наступления темноты... конечно, нужно было бы спокойно переночевать, а наутро объявить о своём прибытии. Но знаешь, я сразу понял, что всё равно не смогу уснуть до самого рассвета... мы ведь так давно не виделись, брат...
- Да, брат, - кивнул ему Джошуа. - Мы не виделись почти девять лет. Я очень рад тебя видеть.
- И я очень рад, Джошуа. Я был счастлив наконец-то увидеть свою племянницу...
Его голос внезапно надломился, начав звучать всё тише и тише, а потом окончательно смолкнув. Ему вспомнилось красивое смуглое лицо его восьмилетней племянницы Эльмайры, на котором неестественно выделялись миндалевидные глаза ярко-изумрудного цвета; их колкий неприязненный взгляд, переполняемый гордостью, излучал холодный свет, как далёкая звезда в ночном зимнем небе. Когда Эльмайре представили её дядю, она, так же, как и её мать, презрительно поджала губы, изображая натянутую улыбку, и с видимым неудовольствием поклонилась. Девочка была поразительно красива, но во всём её облике ясно ощущалось что-то неприязненное, выделявшееся, как
безобразное чернильное пятно на белоснежном листе бумаги.
- Д-да, - нерешительно добавил Найджел, поняв, вероятно, что брат может уличить его в неискренности. - Она очень милая девочка... я был рад её наконец-то увидеть. И рад повидаться с Виллеминой...
Он вновь, как-то оробев, умолк и опустил голову, устремив взгляд в землю под своими ногами. Но на этот раз Джошуа, и сам всё прекрасно понимая, только тяжело вздохнул и дружески хлопнул брата по плечу.
- Я понимаю, брат, - безрадостно отозвался Джошуа, - но прошу тебя: не сердись на Виллемину. Я знаю, тебе могло показаться, что она... она во многом ошибается... что она балует Эльмайру, потому что она наша единственная дочь... но поверь, её тоже можно понять...
Найджел, прищурив свои вороньи глаза, настороженно оглядел своего брата и спросил:
- Можно понять что, Джошуа? У вас что-то случилось? В вашей семье?
- Да, Найджел... ты же знаешь... в цыганских семьях не принято иметь только одного ребёнка... мы говорим: чем больше в семье детей, тем больше в ней счастья... и Виллемина тоже так думала. Когда родилась Эльмайра, мы оба были абсолютно счастливы... теперь у нас есть чудесная здоровая дочка... мы праздновали её рождение всем табором. Но потом мы решили, что у Эльмайры должны быть братья и сёстры... но второй ребёнок Виллемины родился мёртвым, Найджел...
- Что?! - недоумённо воскликнул Найджел. - Но как же так...
- Наша шувани ничего не смогла сделать, чтобы помочь Виллемине... потом она объяснила нам, что ребёнок... мальчик... был абсолютно здоров, и с ним всё должно было быть хорошо... но он родился мёртвым. Виллемина долго была безутешна... потом же мы молили Бога, чтобы Он не оставлял нас... и дал нам ещё один шанс. Но Он будто и не услышал нас. Виллемина была в городе, когда у неё начались схватки... кто-то из горожан сразу же вызвал врачей, и Виллемину отвезли в больницу... я поехал туда сразу же, как только узнал об этом, но даже самые лучшие врачи в городе ничего не смогли мне объяснить. Третий ребёнок тоже родился мёртвым. После этого Виллемина сказала мне, что больше не может смотреть на то, как её дети рождаются бездыханными... сказала, что теперь она хочет только заботиться о нашей дочери и беречь её, чтобы Господь помог ей спасти хотя бы её.
Едва Джошуа успел произнести последние слова, оба брата Теллиос, грустно переглянувшись, опустили головы.
- Прости, брат, - тяжело вздохнул Найджел. - Я не мог даже и представить себе такое...
Джошуа, слабо улыбнувшись, кивнул.
- Да всё в порядке, Найджел. Знаешь, сегодня такой прекрасный день: мы не виделись почти девять лет и наконец встретились снова. Давай не будем говорить об этом... ведь у нас с тобой есть замечательные дети... у меня есть Эльмайра, у тебя есть Джулиан и Тамилла...
Он ласково усмехнулся и подумал о своих племянниках: Джулиана он помнил ещё полуторагодовалым ребёнком, непоседливым, резвым, с ясными лазурными глазами и чёрными блестящими волосами. Теперь, спустя столько времени, Джулиан вырос статным красивым мальчиком, выглядившим взрослее и крепче своих лет. Он был всё так же беспокоен, стремителен, молниеносен в мыслях и движениях - это было всё, что оставалось в нём от того ласкового ребёнка, которым он был в тот день, когда Джошуа видел его в последний раз. Сегодня же он отчётливо помнил об этом мальчике только одно: его навязчивый громкий голос, которым он, подбегая то к одному таборному цыгану, то к другому, напевал похвалы своему вороному коню по кличке Сабор, подаренному ему отцом... и ещё то, какую неприязнь, граничащую с полным отвращением, излучали взгляды Джулиана и Эльмайры, брошенные ими друг на друга: дыханье ненависти и жестокого, непримиримого соперничества стало мгновенно слышно между двумя детьми, но Джошуа не терял надежды на то, что мальчик и девочка смогут принять друг друга и навсегда заключить перемирие. Тамиллу, младшую дочь Найджела, его брат видел впервые; девочке едва исполнилось семь лет. Она мягко улыбнулась, когда её представили двоюродной сестре и её родителям, почтенно поклонилась и почти сразу ушла, сев в углу поодаль от остального табора и начав плести из мягкой соломы "кукурузную малышку". Она не была так же красива, как Эльмайра, но её мягкость и покорность заставляли всех цыган табора тянуться к ней, как к свету, ласкающему и дающему тепло, а не ослепляющему.
- У тебя действительно прекрасные дети, - подтвердил Джошуа с улыбкой. - Тамилла просто прелестна: она похожа на маленького ангела... а Джулиан теперь вырос и скоро станет настоящим мужчиной. Жаль, что твоя милая Асия недолго смогла радоваться, воспитывая их...
- Да, - грустно вздохнул Найджел. - Но мы не всесильны и мы не боги... иногда мы просто ничего не можем сделать, когда смерть зовёт нас за собою...
Он умолк, начертив тонким прутиком на земле нечитаемые знаки, потом же внезапно спросил:
- А помнишь, когда Джулиан только родился на свет, ты пообещал нашим таборам, что твоя старшая дочь непременно будет сговорена с ним?
- Помню, - кивнул Джошуа. - И я не отказываюсь от своих слов. Джулиан и Эльмайра будут сговорены. И я уверен, что наши таборы непременно встретятся здесь, именно в этом самом месте, чтобы отпраздновать их свадьбу... через восемь лет, когда моей дочери исполнится шестнадцать, а твоему сыну - восемнадцать. Две наших семьи должны наконец стать одной, должны стать единым целым.
- Та йеллса Дуввель, - с улыбкой сказал Найджел, и братья Теллиос, расцарапав друг другу ладони, скрепили свой сговор кровавым цыганским рукопожатием.
III
Было около полудня, когда оба пёстрых цыганских табора, ставших прошлой ночью одной большой семьёй, переправились через реку и, решив запастись провизией и лекарственными травами, остановились в густом лесу. Там царили прохлада и свежесть, а ветви старых исполинских деревьев переплелись между собой и так пышно поросли молодой зеленью, что почти не пропускали солнечных лучей, и на большой круглой поляне, где теперь стояли вардос, было темно, как поздним вечером.
- Все ушли собирать травы и ягоды. Почему ты одна сидишь здесь, словно тебе это и не нужно?
Тамилла Теллиос, удобно расположившаяся между выступающих из-под земли корней гигантского дуба, вздрогнула, услышав прямо за собой холодный презрительный голос, и оглянулась. Рядом, всего в нескольких шагах от неё, стояла малолетняя ракли в ослепительно ярком длинном платье, но, несмотря на юный возраст, взгляд девочки холодно пылал гордынью и ощущением абсолютного собственного превосходства.
- Здравствуй, Эльмайра, - мягко ответила Тамилла, стараясь не смотреть кузине в глаза. - Я вовсе не отлыниваю от работы: просто я успела собрать и ягоды, и травы ещё до полудня, когда мы только добрались до леса... а ты? Ты тоже их собрала или пойдёшь сейчас?
Эльмайра надменно фыркнула и, так ничего и не ответив, опустилась на землю рядом с Тамиллой и вновь резко произнесла:
- Ну и что же тогда ты тут делаешь?
- Плету "кукурузную малышку".
Теперь Эльмайра наконец-то смогла разглядеть в руках двоюродной сестры пучок соломы, из которого она ловкими быстрыми движениями пальцев плела маленькую куклу.
- Хочешь, я тебе её подарю? - спросила Тамилла, улыбаясь. - Я плела такие игрушки всем детям в нашем таборе...
Её и без того тихий голос умолк прежде, чем она успела договорить: ослепительно красивое лицо Эльмайры исказила такая гримаса отвращения, будто бы Тамилла только что предложила ей выпить воды из поганого болота или смрадной сточной канавы.
- П-прости... я не думала, что тебя это обидит, - растерянно пробормотала Тамилла. - Если ты не хочешь, я не стану...
Взгляд Эльмайры, пристальный и остекленевший, вдруг метнулся вниз, прямо в руки её младшей сестры, и спустя всего миг Тамилла, оборвав саму себя на полуслове, вдруг взвизгнула от боли: острые прутья соломы ранили её пальцы, оставили на них кровоточащие ранки и сами обагрились кровью. Эльмайра поджала губы, наигранно скрывая холодную усмешку, и поднялась с земли, бросив последний презрительный взгляд на Тамиллу.
- Эй, ты! - внезапно раздался грубый оклик за её спиной. - Мне плевать, что отец клялся сговорить нас: если ты посмеешь обидеть мою сестру...
Джулиан в мгновение ока появился перед Эльмайрой, словно вырос из-под земли, но она, будто уже успев привыкнуть к молниеносности всех его движений, не вздрогнула и не попятилась назад; в ответ на его яростный, горящий бесноватыми огнями взгляд девочка лишь покосилась на него с тем же нескрываемым отвращением.
- Не смей мне угрожать, - бросила Эльмайра. - Тебе лучше ни на секунду не забывать, чья это земля и кто на ней хозяин, а кто - приблудная йюккел.
- ЧТО?! - воскликнул мальчик, широко распахнув глаза и задыхаясь от изумления, но ещё не понимая до конца смысла её слов и отказываясь верить собственным ушам.
- Тише, не надо ссориться, - Тамилла решительно встала между мальчиком и девочкой и осторожно отстранила их дальше друг от друга. - Джулиан, скажи, с чего ты взял, что Эльмайра обижает меня? Это глупости, мы с ней просто разговаривали...
- Чёрта с два, - грубо перебил сестру Джулиан. - Вы не просто разговаривали, Тамилла, иначе почему у тебя все руки в крови?
- Потому, что я плела кукол, - невозмутимо ответила девочка, - и случайно поранилась о соломенные прутья. Эльмайра тут не при чём. Поэтому не надо этой ругани.
Джулиан метнул в сторону Эльмайры ненавистный колкий взгляд и, досадно сплюнув, собирался уходить, когда его остановил огласивший поляну стук лошадиных копыт.
- Сабор вернулся! - весело воскликнул он, разом забыв об Эльмайре. - Сабор! Ав, ми мал!...
На поляну, легко пробивая себе путь через туго переплетённые ветви кустарников, стремительно выбежал прекрасный вороной конь. Замедлив шаг, он приблизился к Джулиану и лизнул мальчика, любовно гладящего и трепавшего его гриву, в щёку длинным тёмным языком.
- Ну что, друг, прокатишь меня по лесу? - шутливо спросил Джулиан, и конь, коротко заржав, покорно склонился перед своим хозяином, ожидая, пока тот не оседлает его. Но настроение животного изменилось в один миг - как только Эльмайра сделала маленький шаг в его сторону. Конь стал беспокойно пятиться, будто не слыша криков Джулиана и не чувствуя, как мальчик, пытаясь усмирить животное, тянет его за гриву, а потом резко поднялся на дыбы и заржал, угрожая ударить Эльмайру тяжёлыми, как камни, копытами.
- Не смей приближаться к Сабору! - вскричал Джулиан, пытаясь отвести коня назад, дальше от усмехающейся Эльмайры. - Мой конь ненавидит тебя! Мой конь...
- Да твоего коня накормить бы дохлыми крысами, - ужасающе спокойно ответила девочка и прищурила глаза, словно пытаясь загипнотизировать взволнованное животное.
Джулиан вздрогнул, словно его самого, как лошадь, ударил кнутом жестокий погонщик, и замер с открытым ртом, так и не сумев произнести ни слова в ответ Эльмайре...
***
Два цыганских табора похоронили Сабора в лесу следующим утром; могила лошади находилась в самом центре круглой зелёной поляны, пропитанной пряными ароматами трав. Над ней возвышался деревянный крест, сложенный из двух перевязанных палок, на котором Джулиан старательно выцарапал своим чоори прощальную эпитафию: "Сабор, лучший друг на земле". После коротких тихих похорон мальчика никто не видел целый день: едва успев вбить в землю над могилой коня крест, Джулиан закрыл на ключ дверь своей вардо и оставался там взаперти до самого вечера. Он покинул свой добровольный плен лишь после того, как сумерки мягким синим покрывалом опустились на землю и прохладный воздух наполнился запахом костров: цыгане поминали умершее животное, как близкого дорогого друга. Они переговаривались между собой вполголоса и негромко играли, перебирая струны, на гитарах, но, когда Джулиан подошёл к ним, над лесной поляной воцарилась тишина. Никто из таборных цыган не решался обратиться к мальчику первым, но взгляд каждого из них был устремлён в его побледневшее от плача лицо.
- Джулиан, - наконец решившись нарушить молчание, тихо сказал Найджел. - Сынок, хорошо, что ты пришёл к нам. Садись у костра... давай поговорим о твоём друге. Давай помянем Сабора... иди сюда...
- Нет! - неожиданно резко перебил отца мальчик, и его глаза ярко вспыхнули диковатыми огнями. - Нет. Это неправда: Сабор не умер, папа. Его убили. И я знаю, кто это сделал!...
Недоумённо переглядываясь, цыгане начали быстро и почти беззвучно нашёптывать что-то друг другу, пока властный голос барона, произнёсший всего одно слово, не заставил их всех мгновенно умолкнуть.
- С чего ты это взял? - вновь обратился Найджел к сыну.
- Я это точно знаю, - повторил мальчик. - Моего коня хотели отравить, и для этого в его ведро с водой бросили труп больной крысы...
- Джулиан, - мягко попытался возразить Джошуа, - ты ошибаешься: эта крыса сама туда забралась, чтобы напиться воды, а упав в ведро, не смогла выбраться и утонула...
- Нет, дядя, - непреклонно отвечал Джулиан. - Один человек вчера угрожал мне, что убьёт Сабора. Он сказал, что накормит его дохлыми крысами, и он сделал это, потому что я не поверил ему. Из-за этого мой конь погиб... но я клянусь отомстить за его убийство.
- Подожди, Джулиан, подожди, - вновь остановил его Джошуа. - Ты говоришь, тебе угрожали... кто это был? Ты знаешь этого человека?
- Конечно, знаю, - холодно усмехнувшись, сказал мальчик. - И вы тоже его прекрасно знаете. Это была ваша дочь, Эльмайра.
- Что?! - изумлённо воскликнула Виллемина и мгновенно поднялась со своего места. - Да как ты смеешь?! Как ты смеешь обвинять мою дочь?!..
- Тише, Виллемина, подожди...
- Нет уж, я не собираюсь ждать!
Она задыхалась от ярости и смотрела на Джулиана так, словно мечтала испепелить его своим взглядом.
- Гадкий глупый мальчишка, ты хотя бы понимаешь, какие у тебя должны быть основания, чтобы обвинять в чём-то другого человека?!
- У меня есть эти основания, тётя, - невозмутимо отвечал Джулиан. - Где сейчас ваша Эльмайра? Скажите мне! Я знаю, что она ещё не спит...
- Положим, что так, - грубо отозвалась Виллемина. - А для чего она тебе нужна?
- Я должен поговорить с ней...
- Не о чем тебе с ней разговаривать!
- Виллемина!
Раздражённый оклик мужа заставил цыганку немного присмиреть и стыдливо опустить голову, но в её душе по-прежнему клокотала ярость.
- Я не собираюсь делать ей ничего плохого, - продолжил Джулиан, - потому что я не такой подлец, как она. Я хочу только поговорить с ней... чтобы придя к вам, она сама во всём призналась и попросила у меня прощения. И если она это сделает, тогда я постараюсь её простить и забыть о том, что она сделала, ради наших семей, которые хотят объединиться...
- Что за дурацкий спектакль, - с отвращением пробормотала Виллемина, но её слова оказались заглушены одобрительными возгласами цыган и громким голосом Джошуа:
- Это справедливый и благородный поступок. Если Эльмайра действительно виновата, то она должна быть наказана, но ты прав, Джулиан, оставляя ей возможность раскаяться и попросить у тебя прощения. Так должен поступать каждый мужчина.
- Да, если только этот благородный рыцарь говорит правду, а не лжёт нам в лицо, - презрительно бросила Виллемина и с вызовом взглянула на мужа.
- Что ты имеешь в виду? - с подозрением спросил Джошуа.
Торжествующе усмехнувшись, женщина резко обернулась к Джулиану и, крепко сжав пальцами плечи ребёнка, строго и нарочито громко произнесла:
- Если ты действительно говоришь нам правду, мук лес си: я тоже хочу, чтобы всё было по справедливости. Но если ты что-то задумал, а сейчас пытаешься нас обмануть... словом, запомни, Джулиан: если с Эльмайрой хоть что-нибудь случится... если ты хоть пальцем её тронешь... обещаю, я осыплю всю твою семью проклятиями, которые вы никогда не сможете снять. А вы все, ромалы, будьте свидетелями: я согласна держать своё слово. А ты согласен, Джулиан?
- Согласен, - ответил ей Джулиан, не задумываясь ни на мгновение. - А теперь скажите мне, где Эльмайра?
IV
Эльмайра неподвижно сидела на самом берегу быстроводной реки, серебрящейся под луной, когда царившую вокруг тишину внезапно разорвал разъярённый полудетский крик.
- Эльмайра! - оглушительно прокричал Джулиан, оказавшись всего в нескольких шагах от девочки. - Это всё ты! Я знаю, что это сделала ты! Если бы не ты, с Сабором ничего бы не случилось!...
Эльмайра смерила его своим обычным презрительным взглядом и, не сказав ни слова, вновь отвернулась к искрящейся воде.
- Отвечай! - ещё яростнее воскликнул мальчик. - Это ты убила Сабора! Ты угрожала мне, что ты убьёшь моего коня! Признайся!...
- Зачем мне всё это? - равнодушно бросила Эльмайра, искоса глядя на Джулиана. - Зачем мне нужно убивать твоего коня?
- Ты угрожала мне, что накормишь его дохлыми крысами!
- А ты угрожал разорвать кровный сговор наших родителей. Но ты этого не сделал и никогда не сделаешь, как бы сильно тебе этого не хотелось. Так почему же ты решил, что я непременно должна была сдержать своё слово?
- Потому что именно труп заразной крысы я нашёл в ведре, из которого пил Сабор, когда увидел, что он мёртв. И потому, что, кроме тебя, этого больше никто бы не сделал. Сабора все любили - все, кроме тебя. Ты одна его ненавидела.
- А ты разве умеешь заглядывать в души людей? Или ты настолько глуп, что до сих пор веришь, будто все и всегда говорят тебе только правду?
Её холодное безразличие будоражило и бесило Джулиана: он едва не задыхался и с трудом мог понимать смысл произносимых им же самим слов. Но всё то, что говорила Эльмайра, врезалось в его память, насквозь вонзалось в мозг и сознание, как тысячи раскалённых игл.
- Ну, конечно, - наигранно продолжала девочка, поднявшись на ноги и подойдя вплотную к Джулиану, - разве твой болван-папочка мог научить тебя чему-то другому? Тебя и твою безмозглую сестрёнку? Он ведь так гордо называет себя братом моего отца, но кто он такой на самом деле? Приблудная безродная йюккел, которая однажды приползла в наш табор на коленях и стала умолять нас о помощи... и мой дед, к сожалению, оказался слишком добрым и принял эту дворнягу, впустил её в свой дом... но этого никогда не должно было произойти: вам здесь не место, понятно? Это наша земля, и мы сделаем всё, чтобы вы убрались отсюда как можно скорее и больше никогда не посмели вновь здесь появиться... выродки.
Всё, что произошло в следующее мгновение, навсегда исчезло из памяти мальчика: он не помнил ни полностью овладевшего им бешенства, затуманившего рассудок, ни собственного молниеносного движения, резкого, сильного и почти неуловимого для человеческого глаза. Сознание вернулось к нему, лишь когда над берегом реки раздался оглушительный женский крик, истошные рыдания и полный отчаяния вопль:
- ЭЛЬМА-А-АЙ-Р-Р-А!...
Первым, что вновь смог разглядеть Джулиан, было яркое цыганское платье, расшитое блестящими в лунном свете монетами: это было самое красивое платье из всех, что когда-либо видел мальчик, блуждая по Великобритании все десять лет своей жизни и встречая сотни раклис и юввелс со всех концов земли. Табор Найджела Теллиоса был беден во все годы своих странствий по стране: там таких красивых платьев не носила ни одна цыганка. Оно принадлежало женщине из другой цыганской семьи - Виллемине Теллиос. И едва успев осознать, что именно Виллемина и стала свидетельницей этого разговора, Джулиан в страхе попятился назад, понимая, что совершил непоправимую ошибку... и спустя ещё миг он увидел перед собой Эльмайру Теллиос. Она неподвижно лежала на тёмной земле, неестественно раскинув украшенные кольцами и браслетами руки, около огромного серого валуна, а под её головой серебрилась в свете Ганы кровь.
- Ублюдок! - рыдая, оглушительно кричала Виллемина, прижимая бездыханное тело девочки к себе и теребя её за руку. - Ублюдок и убийца!... убийца!... будь ты проклят! Будь ты проклят!... будьте прокляты вы все, грязные дворняги!...
Сквозь её плач вскоре стали прорезаться возбуждённые голоса цыган, окликивавших друг друга и быстро бегущих к берегу реки, но Виллемина не видела и не слышала ничего и никого:
- Ублюдок!... грязный выродок!... ты убил мою дочь! Ты убил мою единственную дочь, мою Эльмайру!... я клянусь, я отомщу тебе за это, тебе и всему твоему табору!... я расскажу об этом самому Люциферу, и Он испепелит вас, Он убьёт вас всех, уничтожит вас!...
***
Вечер, тишину которого неистово нарушили многоголосые рыдания и крики, успел смениться ночью, разлившей по земле своё холодное призрачное серебро, когда оба табора, бывшие ещё несколько часов назад единым, как плоть и кровь, целым, теперь стояли друг напротив друга по разные стороны от одного ярко пылающего костра. Они устремляли друг на друга бесноватые, полные ненависти, взгляды и, казалось, готовы были разорвать друг друга на куски, но никто из этой пёстрой многолюдной толпы не решался произнести ни слова первым, веря в силу и смелость, полученные баронами в дар от цыганского Бога.
- Я слышал, - наконец произнёс Найджел, глядя на беспорядочно танцующие языки пламени, - как твои цыгане говорили, что Эльмайра жива... что она очнулась и пришла в сознание...
- Даже если и так, - отрезал Джошуа, ненавистно ударив носком сапога в самое сердце костра и подняв в ночное небо столп оранжевых искр. - Ни тебя, ни кого-то ещё из твоей проклятой семьи это больше не касается.
- Мы одна семья, Джошуа...
- НЕТ! Мы больше не одна семья! И больше я не позволю тебе называть себя братом! Я проклинаю тебя, Найджел... отныне я ненавижу тебя всем сердцем. Ты не Теллиос... ты никогда не был достоин этой фамилии... я был единственным настоящим Теллиосом, плотью от плоти, а ты... ты никто.
Цыгане по одну из сторон от костра, бросая яростные взгляды на Джошуа, стали шёпотом переговариваться меж собою, пока резкий жест барона не заглушил все их голоса. Найджел печально смотрел на брата, тщетно пытаясь сделать всё, что только под силу человеку, лишь бы не разжигать войны между членами одной семьи.
- Послушай, - тяжело вздохнул он, - я понимаю, ты разгневан... и Виллемина тоже не могла понимать, что говорит дурное...
- Виллемина прекрасно понимала, что говорит дурное, - оборвал его Джошуа. - Она сейчас повторяет то же самое, слово в слово, помогая шувани лечить нашу дочь.
Найджел уныло опустил голову и после долгого молчания спросил:
- Так как она?...
- Она выздоровеет, - холодно ответил Джошуа. - С ней всё будет хорошо...
- Слава Господу! - обрадованно воскликнул Найджел. - А я боялся, что произошло непоправимое...
- Да. Произошло непоправимое. Я рассказал тебе историю своей семьи в надежде, что ты сможешь понять, как дорога нам Эльмайра, но я ошибся... тебе, я вижу, всё равно, какими вырастут твои дети и что вообще будет с ними дальше... но прости, мы с Виллеминой не такие, как ты. Мы любим нашу дочь.
- И я люблю своих детей!...
- Не лги! Их, быть может, любила только Асия, но Асия давно умерла, и твои дети не знают ни любви, ни ценности правды!
- О чём ты говоришь?!
- Ты знаешь, о чём я говорю! Вы все это знаете, вы все были свидетелями! Мы ведь предупреждали и тебя, и весь твой табор: мы изгоним вас с нашей земли, если твой сын хоть пальцем дотронется до Эльмайры! И этот безродный паршивец сказал, что всё понял, а сам едва не разбил нашей дочери голову!...
- Перестань, Джошуа! Ты не знаешь, как всё было на самом деле! Это просто случайность!...
- Это не случайность! Виллемина видела, как он ударил её! Он не мог не видеть того огромного камня, не мог не понимать, что она упадёт на него и погибнет! И он всё сделал нарочно, потому что он хотел, чтобы наша дочь погибла.
- Как ты можешь так говорить?! Джулиан твой племянник!
- Он мне никто! В нём нет ни капли крови Теллиосов, иначе он не прятался бы сейчас в твоей вардо, а вышел бы сюда и признался бы в своём преступлении!
- Он напуган, Джошуа, неужели ты не понимаешь, что он сам в ужасе от того, что произошло?!
- Ну, конечно, он напуган... когда тебе было десять лет, Найджел, ты тоже прятался от любой опасности, бежал, поджав хвост, как трусливая дворняга, хотя ты был самым старшим ребёнком в нашей семье и должен был служить для нас образцом силы и храбрости! Но ты никогда не мог этого делать. А теперь ты довёл своих цыган до нищеты и опять вернулся ко мне, чтобы я спас тебя... и я бы это сделал, потому что я был дураком и считал себя одним из Теллиосов... но твой сын открыл мне глаза: теперь я вижу, кто ты на самом деле. И я приказываю тебе убираться прочь с нашей земли со всем своим табором туда, откуда вы и пришли. У тебя остаётся последний шанс сделать так, чтобы никто из твоей семьи не проливал бы кровь. Но если завтра утром ваши вардос по-прежнему останутся здесь... клянусь, я жестоко отомщу тебе за то, что твой сын едва не лишил меня моей Эльмайры. Больше мне нечего тебе сказать, Найджел. Убирайся вон, пока ещё не слишком поздно.
Это было первое мгновение разожжённой между семьёй Теллиос войны - войны, продлившейся ровно восемь лет.
V
Это было всё то же умиротворённое живописное побережье, над которым восемь лет назад впервые повеяли ветры войны, беспощадной кровавой битвы людей с людьми, братьев с братьями, остановить которую не могли ни время, ни расстояния, ни тем более слова. Цыганские кланы, словно молнии, разносили по Британии тревожную весть о раздоре в семье Теллиос, и многие из скитающихся по стране цыган, отыскав или встретив случайно Найджела и Джошуа, изо всех сил пытались примирить их, но всё было напрасно:
братья Теллиос, подобно одержимым, передавали им искры от того безумного пламени, и верные старые друзья становились заклятыми врагами, вставали по разные стороны от разожжённого костра - точно так же, как два табора Теллиосов, как две части расколотого пополам единого целого.
***
- После всего того, что ты сделал, тебе хватило смелости снова вернуться на нашу землю... не могу поверить, что ты оказался таким негодяем.
Найджел Теллиос, сидящий на берегу быстрой полноводной реки далеко от виднеющихся из-за изумрудной древесной листвы вардос, оглянулся. Перед ним стоял его сводный брат Джошуа, когда-то готовый, не задумываясь, отдать за него свою жизнь, а теперь смотрящий на него с нескрываемым презрением, и осыпающий его грязными оскорблениями в полный голос.
- Я не сделал тебе ничего дурного, - отозвался Найджел. - А эта земля никогда не была твоей: она принадлежит всем цыганам Британии, и ты это знаешь, Джошуа.
- Я знаю только одно: восемь лет назад из-за тебя и твоего проклятого выродка я едва не потерял мою единственную дочь. Этого ни я, ни Виллемина, ни кто-то ещё из семьи Теллиос никогда тебе не простит. Эльмайра была права: ты действительно всего лишь приблудная йюккел. Я сожалею о том, что отказывался верить ей раньше.
Найджел тяжело вздохнул.
- Ты можешь называть меня грязной дворнягой, если это всё, что тебе остаётся. Я не стану этого делать, хотя из-за того безумия, что вместо тебя управляет твоим табором, я тоже едва не потерял свою дочь.
- О чём это ты говоришь?
- Две недели назад, когда мы только вошли в эти земли, Тамилла рассказала мне о том, что она давно влюблена в одного из твоих цыган. Его звали Реймонд Сайнос. Она умоляла меня принять его в наш табор, но я отказал ей. После этого она сбежала вместе с ним? вдвоём они бродили по окрестностям без денег и без еды целых четырнадцать дней. Я не мог даже представить себе, что Тамилла способна на побег. Я просил Джулиана найти её, но он сказал, что отныне у него больше нет сестры, потому что он не хочет называть своей сестрой предательницу. Тамилла вернулась вчера вечером. Она снова просила меня принять Реймонда в табор, и я снова ей отказал, потому что это значило бы продолжение войны, а я вернулся сюда для того, чтобы её окончить.
- Сайнос никогда не должен был возвращаться, - отрезал Джошуа. - Я не знал, что он хочет жениться на твоей дочери... но раз так, лучше бы он сбежал из табора к какой-нибудь гойи: быть может, я бы его простил, теперь же - ни за что. Но сейчас мне плевать на этого Сайноса, как, впрочем, и на твою Тамиллу. Я хочу знать, зачем ты на самом деле сюда вернулся.
- Я ведь тебе уже сказал: чтобы прекратить эту междоусобицу...
- Не смей мне лгать!
- Я говорю тебе правду! Ты, верно, уже забыл о нашем уговоре, Джошуа...
- О каком ещё уговоре?
- О том, что мы заключили здесь на крови ровно восемь лет назад! О том, что мы клялись вернуться сюда, когда моему сыну исполнится восемнадцать, а твоей дочери - шестнадцать, чтобы отпраздновать здесь их свадьбу, ЗДЕСЬ, именно в этом месте! Или ты осмелишься нарушить кровный уговор?!
Джошуа Теллиос молчал, не сводя глаз со сводного брата и глубоко прерывисто дыша.
- Ну, отвечай же, Теллиос! - раздражённо крикнул Найджел, заставив брата вздрогнуть.
- Запомни, - свистящим шёпотом яростно произнёс Джошуа, - я никогда не заключал с тобой никаких уговоров. Но я готов дать тебе ещё один день на раздумье: пощади своих цыган и убирайся отсюда немедленно. И вот единственная клятва, которую я тебе приношу: ты пожалеешь, если не сделаешь этого.
В последний раз презрительно оглядев брата, цыган ушёл, так и не дождавшись ответа.
***
Едва успев вернуться обратно в табор, Найджел Теллиос услышал оглушительные крики и увидел цыганских раклис и детей, беспорядочно метавшихся по изумрудной поляне. Он напрасно пытался остановить хотя бы кого-то из них, напрасно пытался узнать, что какое несчастье произошло на этот раз: никто не замечал его, словно его и не было рядом с ними. В этой панике прошло несколько долгих напряжённых минут, прежде чем Найджел наконец-то смог понять, что же нарушило мирный покой цыганского табора: неподалёку от большой цветастой вардо, направив друг на друга сверкающие в свете солнца чоорис, стояли Джулиан Теллиос и Реймонд Сайнос, а между ними, тщетно пытаясь остановить этот раздор, рыдала Тамилла.
- В чём дело?! - воскликнул Найджел, понимая, что ему всё равно уже не нужен ответ на этот вопрос. - Немедленно остановитесь! Прекратите! Я приказываю вам прекратить это сейчас же!
Окинув Найджела раздражёнными яростными взглядами, Джулиан и Реймонд нехотя убрали чоорис за пояса и замерли, будто внезапно окаменев.
- Папа, - сдавленно всхлипнула Тамилла и прижалась к Реймонду, в страхе попятившись от брата. - Папочка, слава Богу, ты наконец-то пришёл... пожалуйста, папа, я умоляю тебя, сделай так, чтобы Джулиан оставил нас в покое, мы ведь не сделали ему ничего плохого...
- Вы сделали самое плохое, что только могли сделать! - вскрикнул Джулиан, резко оборвав речь сестры. - Ты предательница, ты братаешься с нашим врагом! Воистину, лучше бы ты сбежала из нашего табора вместе с гойо!...
Найджел вздрогнул и судорожно втянул прохладный воздух, больно уколовший его изнутри тонкими иглами: слова Джулиана пугающе напомнили ему о последнем разговоре с братом, так ненавистно обвинявшим его в той трагедии, что едва не разразилась в семье Теллиос.
- Замолчи! - взбешенно прокричал Найджел, заставив Джулиана вздрогнуть, как от удара кнутом. - Замолчи и никогда больше не смей так говорить! Тамилла твоя сестра!...
- У меня больше нет никакой сестры! - невозмутимо бросил Джулиан и, резко выхватив из-за пояса блестящей инкрустацией кинжал, взмахнул им в сторону Реймонда. - Моя сестра никогда бы не посмела предать честь нашей семьи, удрав, как трусливая йюккел, вместе с этим подонком!
- Джулиан!...
- Нет, отец, выслушай меня! Я скажу тебе всё, что хочу сказать! Если ты можешь выносить такой позор, то мне просто стыдно за тебя! Сайнос не смеет переступать границы нашей земли, не смеет приходить сюда и обращаться к нашей семье! Мы никогда не должны были позволять ему...
Но Джулиан так и не успел договорить до конца: резкий, со свистом разрезавший воздух, удар отца оборвал его на полуслове, заставив Тамиллу вскрикнуть от неожиданности. Растирая ладонью щёку, мгновенно опухшую и раскрасневшуюся, юноша окинул отца быстрым разъярённым взглядом, но не издал больше ни единого звука.
- Так что здесь всё-таки произошло? - с трудом сдерживая негодование, продолжал Найджел. - Что он здесь делает, Тамилла?
- Он пришёл сюда ради меня, - отвечала девушка. - Я попросила его придти.
- Для чего?
- Для того, чтобы поговорить с тобой, папа, - её до этого звучавший твёрдо голос мгновенно потерял эту уверенность и опустился почти до шёпота, но Тамилла по-прежнему не сводила с отца глаз. - Ещё один раз. Мы надеялись, что ты наконец-то сможешь понять...
- Смогу понять что? - перебил её отец.
- То, что я и ваша дочь любим друг друга, - неожиданно твёрдо ответил ему Реймонд. - Почему вы отказываетесь в это верить? Ведь наши семьи столько лет были дружны, и ничто не могло разрушить нашу дружбу. А сейчас из-за этой глупой вражды вы сами делаете вашу дочь несчастной...
- Замолчи и ты, Сайнос, - грубо ответил юноше Найджел. - Мне лучше знать, что делает мою дочь несчастной. В этом виноват ты, а не вражда между нашими кланами.
- Верно, отец, - отрезал Джулиан. - Спроси свою нерадивую дочь, зачем этот мерзавец пришёл сюда. Он хочет, чтобы ты принял его в наш табор, в нашу семью, чтобы ты позволил ему жениться на Тамилле...
- Да! - воскликнула Тамилла, снова начав плакать. - Потому что я люблю его, папа! И если ты откажешься принять Реймонда в наш табор, я вновь убегу вместе с ним и больше никогда сюда не вернусь!..
- Твоя воля, Тамилла, - наигранно ответил Джулиан, подойдя вплотную к сестре и обняв её за плечи. - Беги, куда хочешь: ты таборная цыганка, ты вольна уйти, но это будет дорога в один конец. Поэтому подумай как следует, прежде чем сделать это: Реймонд не ангел и не святой мученик. Ты ведь знаешь о его прошлом: Сайносы были убиты кем-то из гойос, которых они пытались обворовать, ведь так? А Джошуа Теллиос воспитывал его, как родного сына: он ведь всегда так мечтал о сыне, но дурное чрево Виллемины-Крысиной-Дочери даровало ему одну лишь Эльмайру... Теллиос растил его девятнадцать лет, и вот теперь, ради какой-то ракли, Реймонд готов так легко расстаться со своей семьёй? Отчего же ты решила, что однажды он так же легко не покинет и тебя?
- Как ты смеешь так говорить?! - не дожидаясь ответа Тамиллы, негодующе крикнул Реймонд. - "Ради какой-то ракли"?! Ради той ракли, которую я люблю всем сердцем уже много лет! Мне жаль тебя, если ты не понимаешь, что это значит!...
- Да это не тебе меня жалеть, Сайнос, а мне тебя!...
- Джулиан прав, - неожиданно твёрдо отозвался Найджел, подойдя к сыну и положив руку на его плечо. - Реймонд пытается обмануть тебя, Тамилла, и ты не должна ему верить: предатель всегда останется предателем.
- Нет, папа, подожди!...
- Ты слышала, что я сказал. Для Реймонда закрыты все дороги в наш табор. Это всё.
Джулиан не сдержал злорадствующей усмешки и, холодно прищурившись, покосился на Реймонда. Тамилла, тщетно пытаясь сдержать слёзы, низко опустила голову, ещё крепче прижимаясь к своему пирамно, но Найджел, не глядя на дочь, уверенным жестом приказывал Реймонду уходить.
- Хорошо, - наконец кивнул юноша. - Слово баро - это закон, который никто не смеет преступать. Но мы с Тамиллой просим вас о последнем одолжении: позвольте нам попрощаться. И после этого... клянусь, никто из вас больше никогда меня не увидит. Я уйду из этих краёв, потому что табор Джошуа-мала тоже не примет меня обратно.
- Не много ли чести для тебя, дворняга? - пренебрежительно, сморщив нос, бросил Джулиан.
- Не смей так говорить, - возразил сыну Найджел. - Грех отказывать в прощании навсегда. У вас будет немного времени. Уходите в свою вардо и скажите друг другу всё, что ещё не успели сказать, потому что второго шанса у вас никогда не будет.
- Я тоже тебя люблю, дочка, - кивнул ей отец. - А сейчас идите: я сказал, что у вас будет немного времени.
И, крепко взявшись за руки, Тамилла и Реймонд, покорно опустив головы, скрылись в пёстрой цыганской вардо, всё ещё чувствуя устремлённый им в спины злорадно-торжествующий взгляд Джулиана Теллиоса.
VI
Вечер, наполненный весенней прохладой и окрашенный сумерками в тёмно-синий, в нестественной тишине опустился на Британию. Это был первый за все те восемь лет день, когда два цыганских табора вновь были вместе, стояли рядом друг перед другом, не разделённые никем и ничем, кроме огромного, ярко-пылающего костра. Но это был не тот костёр, собираясь вокруг которого, цыгане играли на гитарах, танцевали, распевали свои песни и гадали на картах. Это был погребальный костёр, разожжённый сегодня обоими братьями Теллиос и жадно ожидающий того мгновения, когда ему будут преданы два стройных юных тела в цветастых одеждах. Ещё несколько часов назад и Тамилла Теллиос, и Реймонд Сайнос были живы и могли ясно чувствовать и запретную обречённую любовь, и печаль, и острую боль, переполнявшие их горячие сердца, но теперь же они оба неподвижно лежали, касаясь друг друга твёрдыми посиневшими руками, перед диким огнём, оплакиваемые обоими таборами. Найджел Сайнос нашёл их, истекающими кровью и сжимающими уже мёртвыми онемевшими пальцами отдающие багровыми отблесками чоорис, вонзённые в их груди, когда изменить что-то было уже невозможно.
- Она сама во всём виновата! - громко кричал тогда Джулиан, но его голос раздавался словно через плотную занавесу. - Она заслужила свою смерть!... она всегда была грешницей, и самоубийство - это тоже страшный грех! Они будут вместе страдать в Преисподней, целую вечность!...
И Найджел не сразу смог осознать, что Джулиан, ужасающий своей злобой и одержимостью, говорил правду, осуждая сестру по законам своей христианской веры. Теперь же, когда всё стало предельно ясно и так же ужасающе этой ясностью, цыгане молчали, и в который раз никто из них не мог решиться нарушить эту угнетающую тишину, прерываюмую лишь потрескиванием огня, в чьих неровно падающих отблесках серебрились слёзы на лицах мужчин, женщин и детей.
- Нас разделяет сейчас только этот костёр, - наконец произнёс Джошуа Теллиос; он сразу почувствовал на себе негодующие взгляды Виллемины и Эльмайры, единственных цыганок его табора, кто не проронил ни единой слезинки о покойных, но как можно более твёрдым голосом продолжал, - погребальный костёр, которому сегодня мы должны предать тела наших детей, Тамиллы Теллиос и Реймонда Сайноса. Великий Дуввель знал за много лет, сколько ошибок я совершу и как страшно буду грешить, потому и не дал мне родного сына... но ведь Он милостив, Он подарил мне того, кто был для меня так же близок, как родной сын, но я не смог уберечь его... не смог потому, что ослеп, потому что эта проклятая вражда ослепила меня. Я не знаю и не знал более страшного греха, чем отречение от своей семьи, от своего рода... и я больше не смею просить прощения у тебя, брат... пусть меня простит только Бог.
- В этом несчастье виноваты мы все, - ответил ему Найджел под бессловесные проклятия сына, стоящего перед ним и ненавистно прожигающего взглядом цыганский табор младшего из братьев Теллиосов, - и все мы когда-нибудь будем расплачиваться за нашу слепоту перед Господом, потому что мы совершили зло, непростительное зло. Но мы должны попытаться заслужить это прощение, должны сделать всё, чтобы прозреть снова. Эта война должна быть прекращена. Никто больше не должен умереть. Скажи мне, брат, ты помнишь о нашей кровной клятве? Ты помнишь о том, что наши дети были сговорены?
- Помню, Найджел. И эта клятва никогда не будет нарушена. Завтра вечером твой сын и моя дочь будут обручены.
- ЧТО?!
Но изумлённый возглас Виллемины растворился без остатка в одобрительных возгласах цыган обоих таборов. Братья Теллиос скрепили своё согласие рукопожатием ещё один раз, не обратив внимания на переполняемые ненавистью взгляды, которые бросили друг на друга через танцующее пламя сговоренные жених и невеста - Джулиан и Эльмайра Теллиос.
***
Спустя ещё полтора часа цыгане обоих таборов погасили умирающий погребальный костёр и скрылись в своих разноцветных вардос, вполголоса говоря о предстоящей в следующий день свадьбе; это была первая ночь за те долгие восемь лет, что кланы двух братьев вели беспощадную и бессмысленную борьбу друг против друга.
- Не могу поверить, что ты действительно решился на это, - раздражённо бросила Виллемина, крепко прижимая к себе Эльмайру, будто не желая отдавать мужу свою дочь. - Это безумие! Ты не имел на это никакого права! Это предательство!...
- Это вовсе не предательство, Виллемина, - резко оборвал её Джошуа. - Это исполнение клятвы, заключённой на крови. Эту клятву нельзя нарушать. Сговор наших детей должен был закончиться их обручением - именно это и произойдёт завтра.
- Этот безродный выродок - не пара нашей дочери! Эльмайра ненавидит его! Она никогда не станет женой Джулиана...
- Нет, станет! - оглушительно выкрикнул Джошуа, ударив кулаком в стену, отчего укреплённое на ней круглое зеркало рухнуло на деревянный пол и разбилось в мелкие осколки. Одновременно вздрогнув, Эльмайра и Виллемина смерили цыгана яростными презрительными взглядами, но не проронили ни единого слова, и Джошуа повторил:
- Завтра Эльмайра станет женой Джулиана. Она сделает это, что бы ни произошло, для этого, чтобы эта война была прекращена. Навсегда.
***
Медленно наступившая ночь спрятала под своей беспросветной чёрной пеленой и раздор во второй из семей Теллиос, разгоревшийся между отцом и сыном. Найджел, как и его младший брат Джошуа, был уверен в своей правоте, и ни мольбы, ни угрозы Джулиана не могли заставить его изменить принятое решение. Напрасно юноша кричал о том, что не потерпит предательства, не простит Теллиосам всех их грязных оскорблений и никогда не согласится соединиться в брачном союзе с Эльмайрой: между ним и его отцом словно выросла высокая каменная стена, и ни одно из слов Джулиана не могло прорваться сквозь неё. Найджел, отдав сыну яростный приказ готовиться поутру к свадьбе, оставил его одного и оглушительно громко захлопнул за собою деревянную дверь вардо. Джулиан почти не спал той ночью; мучительно-тяжёлому, поражающему своей реальностью кошмару удалось овладеть им всего на несколько минут, задолго до рассвета. Юноше снилось, что он вышел из своей вардо, услышав шорох травы и хруст ломающихся засохших веток, что он увидел в дюжине шагов от себя чёрный силуэт, скрывающийся за деревьями от серебристого света Ганы, и что он, ни о чём не раздумывая, молниеносным движением бросил в него свой чоори, пронзив им грудь едва успевшего сдавленно вскрикнуть от боли бродяги.
VII
Беззвучное серое утро медленно, словно нехотя, приходило взамен тающей ночи, принося с собой по-осеннему холодные порывистые ветры, трепавшие разноцветные ленты таборных вардос. Джулиан, не сомкнувший глаз до рассвета, неподвижно смотрел в окно, которое едва заметно окрашивали в тусклый розовый цвет первые лучи Херне, и ещё долго, до самого полудня, не мог подняться с лежанки: тупая ноющая боль вырвала все силы из его стройного молодого тела. Юноша, как в странном забытье, слышал голос отца, стучащего в дверь вардо, но не мог разобрать ни единого слова, будто отец не говорил ни на одном из человеческих языков. Наконец, когда тяжёлое медное солнце поднялось в зенит, Джулиан, едва держась на несгибающихся ватных ногах, вышел из своей вардо и, с трудом делая каждый шаг, двинулся к разожжённому в центре поляны костру. Сидящие вокруг него цыгане, как и прежде, из обоих таборов, о чём-то переговаривались, но, едва юноша успел приблизиться к костру, их и без того негромко звучащие голоса стихли полностью, а горящие от возбуждения взгляды устремились в тёмную землю. Юноша долго и пристально всматривался в каждого из них, словно пытаясь узнать в ком-то своего заклятого врага, но не произносил ни единого слова; казалось, он вновь начинал погружаться в глубокий тяжёлый сон, но резкий толчок в плечо, внезапной болью разнёсшийся по всему телу, заставил его вернуться в реальность.
- Прости, Джулиан, - раздался за его спиной дрожащий от возбуждения девичий голос, Джулиан, обернувшись, узнал в его обладательнице одну из цыганок своего табора; она держала в руках пышный букет полевых цветов и несколько разноцветных шёлковых лент.
- Тебе следует быть внимательнее, Ляля, - грубо бросил Джулиан, презрительно покосившись на украшения в руках цыганки.
- Я знаю, - наигранно отозвалась Ляля, и её острые чёрные глаза холодно прищурились. - Но я просто торопилась: мы помогаем Эльмайре готовиться к свадьбе.
- Какой благородный поступок, - неприязненно усмехнулся юноша. - Проведи меня к её вардо, Лянка: я должен кое-что сказать своей... невесте.
- Скажешь всё, что захочешь, потом, - возразила ему Ляля, - после свадебной церемонии. У тебя будет для этого предостаточно времени: впереди всё же целая ночь... с твоей невестой... прекрасной Эльмайрой...
Она с трудом смогла выговорить последние слова, едва сдерживая холодный смех, и Джулиан, лишь мельком взглянув в её глаза, не смог не заметить в них мрачный абсолютный триумф, однако прежде, чем он успел спросить её, в чём дело, Ляля твёрдой поступью поспешила к вардо, не скрывая своего торжества.
***
Было уже около полуночи, когда сгустившуюся вокруг лесной поляны тьму разорвали своими ярко-оранжевыми языками десятки пылающих костров, сложенных в одно огромное огненное кольцо. Внутри его, образовав второй круг, подобно зрачку в глазном яблоке, стояли, держа в руках сорванные цветы и яркие ленты, цыгане обоих таборов, члены обеих семей Теллиос, которые должны были, спустя всего несколько минут, навсегда соединиться. Джулиан, окидывая холодным ненавидящим взглядом эту толпу, крепко сжимал пальцами вынутую из правого уха золотую серьгу, даже не пытаясь смириться с тем, что теперь она будет принадлежать Эльмайре. Найджел Теллиос, глядя прямо в сердце ярко-горящего костра, снова и снова обращался к Тамилле с мольбами о прощении; после больного серого утра наступивший вечер умиротворял своим покоем и гармонией, и Найджел заставлял себя увидеть в этом благоволении природы знак того, что дочь услышала его. Тихий, но по-прежнему переполняемый злобой голос Джулиана, яростно бросающего проклятия, раздался неожиданно близко от Найджела, и цыган, вздрогнув, наконец отвернулся от завораживающего своим танцем огня и принялся искать взглядом будущую невестку, но ни самой Эльмайры, ни её родителей так и не было видно. Лёгкое, почти беспричинное беспокойство вдруг смогло так полно завладеть Найджелом, что лишило его сил даже на то, чтобы заставить сына взмолиться Богу о прощении за его грязную брань в священный день. Он взволнованно сжал руки в замок и бегло оглядел лица таборных цыган; многие из них, перебирая пальцами ленты и почти беззвучно перешёптываясь, с опаской косились на одну из ярко-украшенных вардос, но стоящие возле повозки подруги невесты казались лишь счастливо ожидавшими начала праздника и беззаботно улыбались. Наконец деревянная дверь вардо открылась, и кто-то, открывший её, заставил одним резким жестом войти всех девушек внутрь, а после, спустя около минуты, они вышли оттуда вновь вместе с Виллеминой и Джошуа Теллиосами, родителями невесты, согласно всем старым, как мир, обычаям... но двое шедших вслед за ними юношей неожиданно открыли взглядам всех таборных цыган расцвеченный яркими длинными лентами гроб, водружённый на их плечи подобно христианскому кресту. Они пронесли его к самому центру огненного кольца, окруженные абсолютной тишиной, - казалось, в те мгновения даже костры остановили свой танец и заглушили треск, - и поставили его на землю, прямо перед окаменевшем от страха и изумлении женихом. Гроб был открыт, и в неровно падающих рыжеватых отблесках Джошуа мог ясно увидеть мёртвое, но словно ставшее от этого ещё ослепительнее красивым лицо своей невесты, Эльмайры Теллиос, сжимающей побелевшими, увенчанными дюжиной колец пальцами букет цветов и одетой в яркое длинное платье. Его глубокий вырез, обнажавший высокую упругую грудь девушки, открывал десяткам обезумевшим от ужаса взглядам кроваво-красный шрам над сердцем, оставленный цыганским чоори; это было первое мгновение, когда Джулиан наконец-то осмелился понять, что совершённое им ночное убийство было реальностью, а не кошмарным сном.
- Моя дочь пришла ко мне этой ночью, - неожиданно раздавшийся голос Джошуа Теллиоса прозвучал как гром среди ясного неба, - истекая кровью, страдая от этой раны... но перед смертью, братья-ромалы, она успела рассказать мне всю правду. Сегодня Эльмайра должна была стать женой Джулиана Теллиоса, и в прошлый вечер она вместе со своими подругами сделали талисманы-хранители любви и счастья в семье. Но моджо станет оберегать своего хозяина, только если тот прольёт на него свою кровь под светом Ганы. Мандис ратти кате'те манди пирамни - и вы все знаете это. Эльмайра пошла к вардо своего жениха, чтобы освятить этот талисман вместе с ним... но он, должно быть, знал об этом заранее и держал свой чоори наготове. Вот моджо моей дочери, братья-ромалы, если вдруг кто-то из вас откажется верить мне на слово..
И всё в той же мёртвой тишине Джошуа Теллиос положил спрятанный в ярко-красный шёлковый путси круглый белоснежный камень, на котором уже были аккуратно вырезаны острым кинжалом сердца, звёзды и лики Ганы.
- Н-нет, - запинаясь, пробормотал Джулиан и попытался сделать едва заметный шаг назад, но колкие, как иглы, взгляды цыган остановили его. - Нет... это... этого не может быть... это неправда... вы лжёте!...
Джошуа Теллиос заговорил вновь, так, будто и не слышал ни единого слова юноши:
- Ты не мог не знать, что в ночь перед свадьбой цыганки наших таборов приходят к своим женихам, чтобы в свете Луны вдвоём освятить свои моджос, Джулиан. И ты не мог не узнать в пришедшей к тебе девушке Эльмайру, не мог принять её за воровку, потому что Гана сияла ярко, и ты видел всё. Я знаю, ты будешь оправдываться, говорить, что убил свою невесту случайно, но видит Бог, это не так и ты всегда желал её смерти - и сейчас, и восемь лет назад, когда ты столкнул её на камни из-за своей старой паршивой клячи, которой давно уже пора было издохнуть...
- Нет, нет, клянусь! - неистово кричал Джулиан, но его слова растворялись в дыму костров. - Клянусь, я не хотел её убивать, я не желал ей смерти НИКОГДА, вы слышите? Кто-нибудь слышит меня?!... да, я ненавидел её, но я не хотел, чтобы она умерла!...
- Хотел, - твёрдо отозвался Джошуа, - я знаю, ты всегда хотел, чтобы Эльмайра умерла. Мы с Виллеминой были убиты горем... но оно не смогло ослепить нас. Ваша свадьба должна была помирить два цыганских табора, объединить наши семьи и навсегда прекратить эту проклятую междоусобицу... из-за тебя она когда-то началась, Джулиан, и из-за тебя же она грозит вновь унести чьи-то невинные жизни. Ни ты, ни все твои грехи не стоили смертей твоей сестры Тамиллы и Реймонда Сайноса, не стоили смерти Эльмайры и не будут стоить смерти кому-то ещё. Поэтому мы с Виллеминой, как родители невесты, даём тебе своё благословение и согласие на брак с нашей дочерью Эльмайрой Теллиос. Теперь слово за тобой и твоим отцом.
- ЧТО?! - изумлённо, на одном выдохе, произнёс Джулиан и, широко распахнув глаза, умоляюще обратился к отцу. - Папа... папа, скажи им, что это бред... что это невозможно... папа, останови это безумие, пожалуйста! Ведь ты же не позволишь им так со мной поступить?!... папа, умоляю тебя, не молчи, ответь же!...
Но Найджел Теллиос долго не решался нарушить вновь воцарившуюся тишину и поднять устремлённый в землю взгляд. Когда же он, наконец высоко подняв голову и тупо уставившись на мёртвое белое лицо красавицы-невестки, заговорил, его голос звучал категорически твёрдо, тоном, не терпящим никаких возражений:
- Я сам настоял на том, чтобы наша кровная клятва не была нарушена. Сговор есть сговор. Подойди к своей жене, Джулиан, и поцелуй её.
Стоявшая возле гроба невесты Ляля неожиданно судорожно вздрогнула, а потом разразилась истеричным, неестественно громким, хохотом, и вслед за ней, отчего-то так же безумно расхохотались Виллемина Теллиос и едва ли не все цыгане обоих таборов; они хлопали в ладоши и с трудом пытались прокричать что-то через сдавленный смех. Кто-то из подруг невесты, едва держась на ногах от переполняющего их диковатого возбуждения, швырнули что-то в костры, отчего ярко-алое пламя вздрогнуло и взмыло в прохладный ночной воздух высоким столпом. Джулиан, окаменев от ужаса, глядел расширенными стеклянными глазами на свою невесту, по-прежнему сжимавшую мёртвыми пальцами букет лесных цветов и безмолвно ожидавшую его первого поцелуя, и на секунду ему показалось даже, что её изуродованная окровавленным шрамом грудь поднялась от вздоха, а плотно сомкнутые синеватые веки вздрогнули. Юноша бросился прочь, оттолкнув стоящих на его пути цыган, но их зловещий истерический смех вновь раздался за его спиной, когда он, затаив дыхание, едва успел остановиться перед пылающей огненной стеной. Все пути назад, дальше от проклятой Эльмайры Теллиос, были отрезаны, и Джулиан, с трудом сохраняя сознание, смутно чувствовал, как жизнь вырывается из его тела, как птица из своей клетки. Внезапно чьи-то сильные горячие руки до боли сжали его плечи и с силой толкнули его прямо к гробу. Песни и отдельные слова, истерично выкрикиваемые цыганами, сливались теперь в один оглушающий, разрывающий барабанные перепонки звук, который, как раскалённая игла, проникал в самый мозг и больно ранил его, искажая, обезображивая реальность; с того мгновения Джулиан уже почти не мог осознавать, что он делает: тело не слушалось его, вместо умоляющих о пощаде возгласов с его губ срывался лишь свистящий шёпот, и глаза словно были закрыты беспросветной тяжёлой пеленой... он подошёл к гробу своей невесты, положил на её левую грудь свою золотую серьгу вместе с подвешенной к красной ленте монетой и склонился к её губам, иссохшим и будто покрывшимся толстой ледяной коркой; зажмурив глаза и осторожно взяв бездыханную Эльмайру за холодную твёрдую руку, Джулиан в первый раз поцеловал свою невесту и прикоснулся к её телу, источавшему тяжёлый пряный аромат трав-афродизиаков. Кто-то, незаметно подкравшись к нему сзади, давил ему в спину несколько истязающе-долгих минут, заставляя Джулиана целовать губы невесты снова и снова, а потом сразу трое крепких смуглых цыган схватили его под локти и насильно затолкали его внутрь цветастой вардо, внесли туда же и гроб, а потом крепко заперли дверь на засов и бросили сквозь узкую щель белоснежный шёлковый платок.
***
Когда наутро подруги невесты остановились перед вардо, её дверь была прочно заперта изнутри, и сильные руки их отцов с нечеловеческим трудом смогли открыть её. Повозка была пуста и выглядела так, словно в ней никто никогда не жил и не путешествовал; ярко-украшенный гроб невесты по-прежнему стоял в самом её центре, плотно закрытый деревянной крышкой, но в нём покоилось другое тело взамен бесследно исчезнувшего тела Эльмайры: не обезображенное и не изувеченное ни единой раной тело Джулиана Теллиоса, бездыханное и уже успевшее похолодеть и окаменеть. С него была сорвана почти вся одежда, и на обнажённой груди юноши багрово-красными буквами было написано одно слово - "Й Ю К К Е Л".