- Мы, наверное, сегодня позже придем, - кричит Лена в сторону приемной.
- Ладно, ладно, - доносится оттуда чуть грубоватый женский голос. - Я простыню под столешницей оставила, там...
- Да-да, я нашла! Спасибо.
Лена оборачивается, ища кого-то глазами. Взгляд ее останавливается на юноше, любопытно заглядывающем под скамью.
- Сема! Ты идешь?
- Я шарик потерял, - говорит тот, вставая на четвереньки и опуская голову почти к самому полу, - Шарик...
Лена глубоко вздыхает. На лице ее на секунду мелькает негодование, но оно быстро сменяется ласковой улыбкой и теплым блеском в глазах. Она подходит ближе и тоже заглядывает под скамью.
- Ты его точно здесь уронил? - спрашивает она.
- Да. Он сначала подпрыгнул так в сторону, а потом туда покатился и пропал, - Семен водит рукой по воздуху, чтобы нагляднее объяснить, как именно все произошло. Он придает этому большое значение и говорит серьезно, потому что свято верит - Лена обязательно найдет.
Большая щель в полу у самой стены, образовавшаяся между двумя досками, подсказывает решение несложной загадки.
- Пойдем, Сем. Мы купим тебе новый, - говорит она, беря своего подопечного за руку.
- А старый? - не успокаивается тот, но послушно встает.
- Мы опоздаем, если будем дальше его искать. Он, наверное, укатился очень далеко, - объясняет Лена.
- Куда?
- Не знаю.
Семен готов задавать еще много вопросов на эту тему, ответы на которые в действительности его не слишком-то интересуют, но вовремя вспоминает, что его провожатой не нравится, когда её много спрашивают.
Они идут по длинному коридору, стены наполовину побелены, наполовину окрашены в зеленый. Семен идет так быстро, как может. Во время ходьбы он сгибает ноги в коленях заметно сильнее, чем это делают остальные люди. Его нижняя губа с правого края слегка налезает на верхнюю.
У Лены звонит телефон. Она говорит спокойно, говорит, что что-то придется отменить. В ответ из динамика доносится раздраженный мужской голос. Его обладателю явно не нравится то, что он слышит. Лена продолжает выглядеть невозмутимой, но то, как ее пальцы теребят ручку пакета, в котором она несет простыню, выдает внутреннее напряжение. Она не дает ему выхода, потому что знает, как чутко Семен подмечает всякую перемену в ее голосе, и как болезненно на это реагирует. Наконец, она вешает трубку, стараясь не думать о том, что разговор не окончен, и неприятное продолжение уже ждет ее на работе.
Когда они выходят на улицу, Лена останавливается. Она дает привыкнуть Семену к шуму машин и большому скоплению людей. Она давно ходит с ним в клинику, и, держа его за руку, чувствует, что пока рано двигаться дальше. Примерно через минуту Лена так же чувствует, что Семен более или менее успокоился и готов продолжать путь. Шагая по тротуару к остановке, она молится, чтобы ничего не произошло.
Троллейбус подъезжает довольно скоро. Лена помогает подняться Семену внутрь, они становятся ближе к углу. Она с беспокойством поглядывает на шумную группу молодых людей на средней площадке и старается закрыть собой Сему, чтобы те не увидели его лица. Но они возбужденно о чем-то беседуют между собой и, кажется, не обращают внимания на слабоумного пассажира.
Лена опускает голову и напряженно о чем-то думает. Потом смотрит на Семена. Тот уставился в окно и наблюдает за проезжающими машинами и людьми на тротуарах. Его взгляд, пронизанный каким-то вялым любопытством, нигде не задерживается слишком долго. Ленины же глаза не выражают ничего, кроме грусти.
Спустя около получаса они сходят с троллейбуса. Идут до конца квартала, проходят мимо длинного здания банка, сворачивают на аллею.
- Деревья, - говорит Сема.
- Деревья... - подтверждает Лена. - Слышишь, как птички радуются?
- Птички, - ровным голосом повторяет Семен.
Они, наконец, добираются до клиники, и Лена, минуя очередь, тут же направляется к регистратуре. Возмущаются немногие, большинство таращат глаза на Семена, который, не стесняясь, отвечает им тем же. Лена протягивает справку.
- Нам к Волкову Евгению Александровичу, - говорит она.
- Да помню я... - бурчит в ответ женщина, выдавая Лене целую папку бумаг.
- Пойдем, - обращается Лена уже к Семену, подводя его к автомату с бахилами.
Она протягивает ему пятирублевую монету, улыбается и говорит:
- Засунь сюда и прокрути.
Водя пальцем, Лена показывает, куда нужно совать монету и что именно и в какую сторону крутить. С глупой улыбкой, медленными и неуверенными движениями Семен совершает все необходимые действия, и маленький контейнер с бахилами падает на кафельный пол.
- Вот тебе и шарик, - говорит Лена.
Они поднимаются на четвертый этаж. У Семы нелады с лестницами, и Лене приходится ему помогать. Тот сосредоточенно глядит под ноги. Его шаги не выглядят вымученными, скорее излишне аккуратными. На каждую следующую ступень он сначала ставит правую ногу, потом левую. Лена смотрит на часы - она уже должна быть на работе.
Она открывает дверь, расписывается в журнале.
- Лена, вам строгий выговор из-за очередного опоздания, - говорит ей вахтенная, протягивая бумагу.
- Ну пожалуйста, я ведь все объясняла, я...
- Это не по моей инициативе, это сверху, - прерывает та поток оправданий, вытянув для наглядности указательный палец в соответствующем ее словам направлении.
Лена вздыхает, берет листок, складывает и кладет в карман. Она поднимается к себе в офис и падает в кресло. Открывает первую папку, но только пробегает глазами по заголовку, как тут же закрывает обратно. Откидывает голову и, глядя в потолок, крутится в кресле в разные стороны. Мысли ее пробегают по отрывочным сценам из ближайшего прошлого. Потом снова открывает папку, находит на главном листе номер телефона и звонит по нему.
- Здравствуйте, это Елена Викторовна. Я звоню на счет договора от пятого марта этого года. Я звонила вам на прошлой неделе, помните?
- Да-да, помню, конечно.
- Дело в том, что пакет документов к заказу опять не соответствует контрольному списку.
- Лена, мы же договорились больше не обсуждать этот вопрос с вами. Вы навели справки по комплектации?
- Нет... Но по отчетам стоит...
- Господи, Лена, да они при распаковке что угодно могут там написать! Вы не можете соединить меня с руководителем отдела?
- Я бы с радостью, но он сейчас занят, и вряд ли...
- Пусть позвонит, когда освободится.
В трубке слышатся гудки, которые в ее работе порой значат куда больше слов. Лена откладывает папку и берет следующую. Набирает номер.
- Здравствуйте, это Елена Викторовна. Я звоню на счет комплекта специальных крепежей модели Мес... Мессл...
- Мессенджерлистком, - подсказывают ей.
- Да. Извините, а я сейчас говорю с Павлом Игуменко? - спрашивает она, делая в фамилии ударение на "у".
- Игуменко, - поправляют ее, делая ударение на "е". - Да, это я.
У собеседника раздраженный голос.
- В отчете написано, что корпус одного из экземпляров треснут...
- Вынимать надо было аккуратней, - перебивают ее.
- Простите, но тут написано, что он уже был такой...
- Тогда обращайтесь к перевозчику.
- Вы не могли бы навести справки по приему комплектующих и по упаковке?
- Извините, ничем не могу помочь.
Снова гудки. Лена набирает первый номер.
- Он освободился? - сразу слышится в трубке.
- Нет, я хотела попросить вас...
- Позвоните, когда освободится.
И опять гудки. Лена глубоко вздыхает, беря в руки третью папку.
Она выходит и направляется к остановке. Из-за нервного напряжения ее дыхание немного прерывисто. Лена думает о работе, о том, что за весь день она почти не продвинулась. Ее беспокоит вопрос о возможном скором увольнении.
Небо затянуто сплошной серой пеленой. Ветер не постоянный - то чуть дунет, то его совсем нет. На асфальте красуется новое признание в любви. Лена никогда не понимала, в какое время их успевают писать. Она думает, что, наверное, влюбленные запечатлевают свои чувства таким образом в ночное время, нервно озираясь по сторонам в поисках возможных свидетелей. Интересно, ловили когда-нибудь таких сентиментальных вредителей общественного имущества прямо на месте преступления?
В троллейбусе мало народу, но она не садится, потому что знает - если сядет, то может уснуть. Устало облокотив голову о поручень, Лена обводит глазами тех немногих, что разделяют с ней дорогу. Но думает не о них. Ее мысли занимает Саша, с которым она должна сегодня позаниматься. По начатому ими курсу остается еще одиннадцать занятий. Они пока не пропускали ни одного, и, если все пойдет хорошо, Саша скоро сможет самостоятельно делать целую кучу разных вещей. Его моторика уже значительно улучшилась, и кто знает, какие результаты их еще ждут?
Лена старается не думать о собственной жизни. Каждый раз, когда она позволяет этому происходить, то начинает жалеть себя. Она считает отвратительным, когда человек, имеющий абсолютно все средства для удовлетворения своих физических и духовных нужд, начинает себя жалеть, чувствуя несчастным и всеми покинутым. Она давно заметила, что люди часто просто упиваются собственным горем, когда, притаившись в каком-нибудь тихом углу в одиночестве, размышляют о своих трудностях, преувеличивая их, и даже придумывая новые, которые якобы имеют место. Очень часто она замечала такое среди мужчин, особенно среди тех, кто все время, в словах и манерах, пытается произвести впечатление сильного и самоуверенного человека. А таковы почти все мужчины...
Однако сейчас вялое течение ее мыслей идет не по этому руслу. Ее настоящее расположение далеко от осуждения каких-то естественных людских привычек. Она просто устала, хочет скорее все сделать, вернуться домой и лечь спать.
И тут происходит чудо, которое иногда с ней случается. Внутри нее словно восходит солнце, свет которого пробивается сквозь все ее существо, раскрывая мир с другой, лучшей стороны. И люди вокруг делаются словно милыми сердцу друзьями. Она переводит взгляд на их лица, и, плача, задается вопросом: как можно не любить их? По щекам ее сбегают слезы счастья. Она отворачивается к окну, чтобы не было видно другим. Негодование в ней становится благодарностью, раздражение - любовью, телесная усталость почти не ощущается за вдруг проснувшейся бодростью духа. Обиды, только-только угнетавшие ее, кажутся мелкими и придуманными. Лена плачет от светлой радости, которой не может, да и не пытается найти объяснения.
В больницу она входит приободренная, не такой понурой походкой, как каких-то полчаса назад.
- Не опоздала на ужин? - спрашивает тут же первую попавшуюся сестру.
- Там должно было оставаться. Валя же знает, что вы придете, - отвечают ей.
- Спасибо, - улыбается в ответ Лена и проходит дальше.
В столовой она с умилением смотрит на большую тарелку, одиноко оставленную на крайнем столике. Тут же два кусочка хлеба, чай и домашняя булочка. Глубокое чувство благодарности, с которым Лена принимается за еду, позволяет ей не обращать внимания на то, что рис давно остыл, а хлеб не первой свежести. Сейчас ей все кажется вкусным.
После трапезы она направляется в палату к Александру.
- Привет, - говорит она мальчику лет двенадцати.
Тот смотрит на нее улыбающимися глазами.
- Готов заниматься?
Саша молча отодвигается в сторону. Он сидит на полу. Он очень редко разговаривает. Лена только раза два слышала, как он говорит. В первый раз это было "не хочу", второй - "сегодня очень жарко".
- Так, что тут у нас... - бормочет Лена, заглядывая в блокнот. - Квадратики? Значит, рисуем сегодня квадратики.
Саша встает и открывает тумбочку. У него это выходит неловко, и когда он пытается взяться за маленькую ручку, то несильно ударяется о столешницу.
- Не спеши, Саш. Давай я сама достану, хорошо?
Но мальчик не хочет. Он загораживает тумбу спиной, и, наконец, открывает дверцу. Достает оттуда тетрадь с ручкой, которую несколько раз перед этим роняет на пол. Саша протягивает это добро Лене. Тетрадь сильно измята, потому что он каждый раз берет ее, мягко говоря, не так, как нужно. Лена проглаживает тетрадь ладонью, чтобы выпрямить измятые листы, но это не оказывает должного эффекта, и она начинает отгибать их в другую сторону.
- Садись вот здесь, - говорит она, опускаясь на пол и поправляя ковер рядом с собой.
- Обведи их, чтобы было лучше видно, - говорит она.
Около полминуты уходит у него на то, чтобы правильно взять ручку. Потом он наклоняется, и только собирается приступить к заданию, как та предательски кривится в его пальцах. Помогая себе второй рукой, Саша снова берет ее, как следует. Он опускается над тетрадью и с напряженным лицом пытается попасть на линию, но промахивается. Он начинает вести ручкой примерно в сантиметре от правой стороны квадрата. Он ведет линию зигзагообразно, потому что каждый раз, желая приблизиться к образцу, берет в сторону больше, чем нужно. Через десять минут на месте квадратов появляются квадратообразные звездочки.
- Молодец, очень красиво, - хвалит его Лена, забирает тетрадь и рисует там новые квадраты, раза в полтора больше прежних.
Саша улыбается ей, но не из довольства перед удачно проделанной работой, а из желания сделать Лене приятно. Он заторможенный, но не слабоумный, и понимает, что получилось у него не так хорошо, как она говорит. Но Лена очень симпатизирует ему, и он почти верит ей.
- Так, давай теперь эти...
Саша снова принимается за работу. Лене поначалу кажется, что у него получается немного лучше, но скоро она убеждается в поспешности таких выводов. Она терпеливо наблюдает за тем, как он трудится. Впереди их ждут треугольники.
- Знаю, нагло с моей стороны просить вас об этом, но вы бы не могли принимать Сему минут на двадцать пораньше? - спрашивает Лена, стараясь не придавать голосу никаких жалобных нот.
Чтобы не говорить открыто "с какой стати?" Евгений Александрович наморщивает лоб и делает удивленные глаза.
- Просто я опаздываю на работу и... - поясняет Лена, но запинается, не видя больше аргументов в свою пользу.
- Извините, но это не мое дело. Мой рабочий день начинается в восемь. Режим работы висит на двери. Можете туда заглянуть, если не верите.
- Ясно... - тихо проговаривает она, и разворачивается к двери, - Проходи, Сем.
Выйдя на улицу, Лена собирается позвонить в больницу и сказать, что больше не сможет водить Семена по утрам к врачу, но тут же передумывает. Ведь больше никто его туда не поведет. Тем, на кого возложена эта обязанность, хватает и других хлопот, а другим, чье время и возможности не столь ограничены, на это наплевать. Лена тяжело вздыхает, голосуя маршрутке. Ну что ей теперь делать?
До обеда день у нее проходит относительно спокойно. Она занята распечаткой и заполнением различных бумаг, и ей не приходится пока никому звонить и ничего выяснять. Перед началом работы она так все организовывает, что ей даже почти не нужно думать. Только сменять перед глазами образцы и некоторые данные, проставлять имена и фамилии, ставить печать, да складывать все по местам. После часа работы руки ее начинают двигаться сами собой, а сознание полностью отделяется, и Лена задумывается о чем-то совершенно постороннем.
Она думает о Константине, своем давнем друге, с которым когда-то хотела связать жизнь. Около двух лет назад Костя говорил ей, что может через знакомых очень дешево достать пару туристических путевок в Мадрид за счет какой-то акции. Сказал даже, что оплатит сам. По его словам это должно было стать сказочным путешествием, растянувшимся аж на целый месяц. Когда Лена сказала, что им на работе не дают столь длительных отпусков, он и вовсе предложил ей уволиться. Обещал найти новую, не такую напряженную и гораздо лучше оплачиваемую работу. Говорил даже, что у него уже есть на примете пара замечательных мест. Кульминационной частью этого диалога стало его заявление о том, что путешествие станет началом новой жизни для них обоих, особенно для Лены, когда она откажется от всех связывающих ее пут и просто даст ему свое согласие. Она чувствовала тогда - да и кто бы на ее месте не почувствовал? - соглашаясь на его предложение отправиться в это путешествие, она дает согласие на нечто большее. И это не только совместная жизнь, брак и семья, мысль о которых довольно явственно закладывалась между строк. Лена понимала, что если поддастся искушению и скажет заветное "да" (и как же велик был соблазн именно так и сказать!), то навсегда оставит свою настоящую жизнь. Самое главное - она оставит тех, кто так нуждается в ее помощи в больнице. Но она отказалась от предложения Константина.
Лена откладывает ручку и трет уставшие глаза. Она знает, что первопричина их с Костей разногласий состояла в том, что она не могла одновременно и помогать в больнице, и встречаться с ним. И она бы сказала себе тогда, что ее ждет выбор одного из двух взаимоисключающих решений, если бы не чувствовала, что выбор этот был сделан уже задолго до его сознательного осмысления, и последствия его недвусмысленно говорят о том, в чью пользу. На часах время обеда.
Лена встает, накидывает легкую куртку и отправляется в книжный магазин, что через дорогу. Там она сразу идет к нужному разделу, опускает глаза на стеллаж, расположенный примерно на уровне живота, и берет крайнюю правую книгу. Находит тринадцатую главу, второй урок. Быстро пробегается глазами, потом читает несколько раз, чтобы лучше запомнить. Закрывает глаза и, едва шевеля губами, повторяет. После выходит из магазина, достает блокнот, и, используя ближайшую стену в качестве опоры, в течение минут пяти делает какие-то записи. Это дешевле, чем покупать. Методическая литература в последнее время стала совсем дорогой.
По окончании рабочего дня Лена, как всегда, отправляется в больницу. В окнах троллейбуса движется привычная картина сменяющих друг друга коробок зданий. "Как много машин, - думает она, когда они останавливаются на светофоре. - Неужели людям нужно так много машин?" Она прислушивается к музыке, едва слышной из наушников стоящего рядом парня. Пытается узнать песню. Сейчас многие молодые люди слушают совершенно одно и то же. Но ей скоро пора выходить и она проходит к двери. Когда троллейбус останавливается, Лена замечает, что створка двери, приходящаяся на ее сторону, открывается медленней, чем другая. Ей кажется, что она всегда встает со стороны той створки, которая открывается медленнее.
Сегодня Лена идет в больницу главным образом для того, чтобы посмотреть, выполняет ли Саша задание с квадратами. Она не говорила ему, чтобы он пробовал их рисовать самостоятельно, но если это окажется так, то им нужно будет выполнить дополнительные упражнения. Это предусмотрено методикой курса.
В столовой все столики пусты. "Видимо, у Вали сегодня не было на это времени", - думает Лена, подразумевая, конечно, ту еду, которую та обычно оставляла для нее. Лена достает из сумочки яблоко, решив хоть немного утолить голод им. Она проходит в палату к Саше. У него одиночная палата, потому что для него очень важно иметь личное пространство. В те дни, когда ему приходилось находиться в общих палатах, рассчитанных на четыре или шесть человек, у него начинал развиваться невроз. Когда Лена входит, он встает и обнимает ее. Как всегда, молча. Он протягивает руку к яблоку и смотрит на Лену просительными глазами. Та, конечно, отдает фрукт мальчику. Саша возвращается к своим игрушкам.
Лена открывает тумбу и смотрит тетрадь. Измятая просто до невообразимой степени она изрисована квадратами. Пролистывая страницу за страницей, Лена пытается увидеть каждый следующий рисунок более аккуратным, чем предыдущий. Но все они кажутся ей одинаковыми. Тогда она сравнивает самые первые рисунки с последними. Прогресс, безусловно, имеется, но не такой, какой можно было бы ожидать после такого объема труда. Зная скорость, с которой Саша выводит каждый квадрат, Лена даже представить боится, сколько ушло у него времени, чтобы закончить целую тетрадь. А ведь они начали только вчера. Она смотрит на мальчика и, не в силах сдержать слез, тихонько шмыгает. Саша оборачивается к ней. Он замечает слезы. Он подходит к Лене, садится рядом, и какое-то время они сидят обнявшись. Лена прижимает мальчика к себе и целует его в макушку. По прошествии около пяти минут она замечает, что мальчик уснул. Она встает с постели, аккуратно его укладывает и выходит из палаты, тихо прикрывая за собой дверь.
Через сорок минут она уже дома, готовит суп. Лена живет одна, в однокомнатной квартире, которую снимает уже года четыре. Владелица квартиры, набожная старушка, берет с нее чисто символическую сумму в полторы тысячи рублей. Помешивая жарящиеся морковь с луком, Лена вспоминает о том, что обещала родителям приехать к ним на эти выходные. Она рассчитывает вернуться к полудню воскресения, чтобы успеть постирать вещи у Саши, потому что весь этот день стиральная машинка будет свободна.
- О-о, - протягивает отец, открывая дверь. - Кто к нам приехал... Чего-то я плохо вижу, но это, кажется, наша маленькая Леночка?
- Пап, мне двадцать шесть, - улыбается Лена.
- Ох, какие мы тут все взрослые. Ну-ка иди-ка ко мне.
Он обнимает дочь и берет ее сумку.
- Нормально доехала?
- Да маршрутка какая-то прям вся скрипучая была.
- С рисунком таким на двери, да? Девушка такая нарисована.
- Ну что-то было нарисовано, я не посмотрела.
- Это Коля все на своей колымаге, мать его. Пока не убьет кого-нибудь, не отремонтирует. Зэк проклятый.
- А мне водитель, наоборот, хорошим таким показался.
- Ну это ты зря так...
Лена проходит внутрь. Здесь стоит совершенно особенный домашний запах. В каждом доме он свой. Лена проходит на кухню. Мать уже спешит ей навстречу с радостным визгом.
- Леночка моя. Бог мой, бледная какая... А щечки-то совсем запали... - хлопочет она. - Раздевайся, раздевайся, не стой, как столб. Сейчас пироги будут.
Лена раздевается и начинает помогать маме. После короткого чаепития отец уходит по каким-то делам и возвращается только через несколько часов.
Вечером, собравшись в зале тесным семейным кругом, они обсуждают и планируют Ленину жизнь. После мать рассказывает о родственниках, о том, что на следующей неделе должна приехать сестра. Отец перебивает ее, говоря, что она уже всю неделю только об этом и трещит. Разговор снова возвращается к решению проблем, которыми, согласно родительскому мнению, обременена их дочь. Лена пытается увести его в сторону, но отец продолжает задавать слишком прямые вопросы, чтобы можно было отвечать на них уклончиво. Скоро оно спрашивает:
- Ты все еще ходишь в больницу?
- Ну... Заглядываю иногда, а что? - отвечает Лена, ей ужасно не хочется об этом говорить.
- Ну и зачем тебе это надо? - продолжает отец. - Совсем себя угробить хочешь?
- Пап, давай не будем об этом говорить, - просит Лена.
- Нет, давай поговорим.
- Игорь! Ну что ты пристал? - вмешивается мать. - Видишь, она устала. Не за твоими замечаниями сюда приехала.
Тот неодобрительно цокает языком и включает телевизор. Лена видит, что он еще вернется к этому разговору, поэтому на следующий день решает уехать с самого утра. Но, проснувшись уже к половине восьмого, прежде чем уйти, начинает прибираться. Она надеется, что отец не станет ковырять ее любимую мозоль, пока она занята уборкой. Так и случается. Лена уезжает только к обеду.
Она смотрит на деревья вдоль трассы. В одно время она каждый день ездила этим маршрутом. Туда и обратно. На дорогу уходило ужасно много времени. Это сильно ее удручало тогда. "Как будто мое время было настолько ценно, чтобы его так беречь", - думает она.
Ей почему-то не нравится этот день. Она не знает, что именно делает его таким неприятным, но точно знает, что хочет, чтобы быстрее наступило завтра. Лена начинает сомневаться, что выбрала правильный путь в жизни. Как ей сейчас хочется от всего отказаться. Хочется просто бултыхаться в море собственного легкомыслия, и не думать о том, что, может быть, произойдет завтра. Или не произойдет... Ходить в кино, в бассейны, наслаждаться свободой. Самой мучительной ей представляется мысль о том, что все это так легко досягаемо, настолько доступно... Только протяни руку и возьми.
Приехав домой, Лена едва перекусывает и торопится в больницу. Она вдруг вспоминает, что после пяти там сегодня должен быть главврач. И лучше бы успеть все сделать до этого времени. Дорога занимает у нее чуть больше двадцати минут. Она быстро поднимается в отделение, собирает грязные Сашины вещи в его палате, и идет в уборочную. По пути ей встречается дежурная сестра.
- Слышали, сегодня одного с Альцгеймером привезут? - говорит она.
- Нет, не слышала... Скоро?
- После шести кажется.
Загружая вещи в барабан, Лена рассуждает вслух:
- Альцгеймер, Альцгеймер... Кажется, это когда быстро все забывают...
Она вспоминает, что видела какую-то книгу про эту болезнь. Кажется, она стояла в разделе уцененной литературы. Лена выставляет ускоренный режим, ставит шестьсот оборотов в минуту, и запускает стирку.
Она задумывается о том, какой ее жизнь может показаться стороннему наблюдателю. Что он сможет увидеть, как это рассудит? Разве поймет он, какие чувства толкают ее на этот труд, какие тревоги терзают ее сердце, какие заботы волнуют ее? Разве вместительно ему будет принять, что отдавая свою жизнь доброму делу, она нисколько об этом не жалеет? Сможет ли согласиться с тем, что счастлив не тот, кто любим, а тот, кто любит? Поверит ли, что слезы, которые порой появляются на ее лице в самых неожиданных, и совершенно не располагающих к тому моментах - слезы доброй радости и любви к людям?