Откуда-то из глубин памяти постепенно, веха за вехой, всплыла дорога, которая привела меня к желтому двухэтажному дому и дальше до обшарпанной когда-то белой двери. Подсознательно я чувствовал, что могу укрыться только за ней - все равно идти было больше некуда. Разбежавшись, я навалился плечом на дверь, но та не поддалась. Немного постояв под ней, я почесал в затылке, развернулся и пошел наугад. Вдруг сбоку промелькнула белая тень, и бородатый санитар в рваном халате свалил меня с ног и вдавил своим жирным брюхом в асфальт. Усевшись верхом на груди, он долго и с наслаждением бил меня по лицу огромными волосатыми кулаками, приговаривая: - Сбежать хотел, жмурик? Что, не нравится в ящике, падла? От Захара еще никто не убегал. Я и не таких как ты обламывал, падла.
Я знал, что скоро меня снова уколют, после чего я надолго впаду в скотское состояние, из которого так и не успел выбраться. А потому мне было наплевать и на соленый привкус крови во рту и на рев сатанинского санитара. Хотелось только поскорее забыться тяжелым мучительным сном.
Она была глубокой как бездна, прекрасной как кошка и непостижимой как истина. Мы встречались глубокой ночью, я целовал ее прохладные губы и бархатный пушок над ними, а она смотрела на отблески звезд в черных лужах и вдыхала густой аромат сирени.
Ее звали Маша, Машенька. Она носила простые ситцевые платья в цветочек, ее короткие волосы были мягкими и воздушными как летний сон, а большие влажные глаза обычно устремлялись в несуществующую даль. Но когда она, словно Венера, вступала на берег из пенных волн своего воображения, то начинала трепетно изучать каждую черту моего лица, изумляясь и цокая языком, когда ей открывалось что-то новое. Я боготворил эти мгновения, имя которым было Счастье.
Она говорила языком Цветаевой и верила в сны. Ее сны были снами ребенка: чистыми и светлыми, полными цветов, пения птиц и бесконечной тоски по звездам. Я тихо внимал каждому ее слову и иногда забегал вперед, чтобы разогнать тьму, когда замечал в ее глазах зарождающийся страх перед глухой стеной мрака. Я любил ее тем глубоким чувством, которое переполняет сердце и застилает разум, не оставляя места для любых других чувств и помыслов. Все мои дни были наполнены переживанием вновь и вновь каждого мимолетного прикосновения к ее юному трепетному телу, каждого нежного взгляда, брошенного в полуобороте лица, каждого поцелуя.
Когда мы босиком вступали во влажное туманное утро, немного утомленные, но бесконечно счастливые, то я провожал ее до пропахшего лекарствами дома. Тихая няня молча открывала нам дверь и сопровождала Машеньку до палаты, мелко семеня за ней со связкой громадных ключей в руке.
Машенька была больна, давно и тяжело. Болезнь вселилась в ее мозг еще в детстве и истощала впечатлительную натуру страхами и приступами глубокой меланхолии, во время которых Маша часами лежала на кровати и смотрела в потолок, тихо разговаривая с бесконечной чередой образов, которые складывались в ее воображении из лабиринта неровностей и шероховатостей потолка.
Я был уверен, что бесконечная тоска и безысходность, навсегда поселившиеся в больнице, питали того червя, который медленно разрушал ее мозг, и мечтал увезти ее туда, где мы могли бы быть счастливы тем простым человеческим счастьем, которое приходит вместе с любовью.
Однажды под ветвями плакучей ивы я сказал Машеньке, что хочу купить дом в деревне и увезти ее из больницы. Она улыбнулась, луч надежды озарил прекрасные черты, и она поплыла в мои объятья. Нежность так переполнила мое сердце, что я заплакал. В тот же день я уехал искать наш будущий рай, и мы расстались на месяц.
- Машка, слышь? Тут к тебе этот псих ломится. Месяц не было, я думала, он уже того, окочурился. Ишь как ломится, а казался из интилегентных. Пускать?
- Клавка из параноидального сказала, что у него было обострение и его посадили в ящик на уколы. Не, не пускай, а то люди смеются, что с шизом гуляла. Жалко просто было. Я через полчаса с Захаром встречаюсь, у меня с ним, похоже, ро-ман, лав стори, - сказала Мария Семенюк, закладывая в автоклав новую порцию больничного белья, и расхохоталась: - Подменишь?
- Подменю, чего уж там. Ох, и счастливая ты, Маня! Захар-то видный мужчина, сурьезный.