Диле нравилась осень. Пусть холодало, становилось ветрено, день укорачивался, но осень была очень красива.
И уже пятый год, начиная с конца сентября, каждое утро Диля выходила на работу на час раньше. Доезжала на метро, зажатая в толпе хмурых горожан, до половины дороги, и оттуда шла пешком по широким улицам и переулкам, постоянно выбирая новые маршруты. Никто не обращал внимания на худенькую девушку в бежевом тренче, которая не торопясь брела, нахохолившись, как маленькая птичка. В карих глазах Дили отражался мир: жёлто-красные, чуть подёрнутые холодом и от того скрученные на концах, листья клёна, почти не пожелтевшие, но опавшие листья берёзы, липы, ольхи. И множество других, названия которых девушка не знала.
Пять лет она живёт в этом огромном городе, сменила несколько работ, но ни на секунду не возникло у неё ощущения, что её приняли. Люди, не город. Город принял её сразу, распахнув широкие душные объятия, когда она, в разгар июля, приехала на поезде из своего крошечного городка в столицу. Город принял, потому что и она мгновенно полюбила его, остановившись у первой же вокзальной колонны, и погладив её шершавую пыльную поверхность своей крошечной смуглой ладошкой.
Таких девочек как Диля в большом городе было очень много. Тысячами приезжали они, оставляя свои деревни и посёлки, в надежде не на лучшую жизнь, нет. Таких наивных уже не было. В надежде на то, что город неосторожно, перепутав или забыв что-то, обронит, потеряет, забудет забрать своё. А они не упустят. Жадно схватят, сожмут и никогда никому не расскажут, где подстерегли удачу.
И сегодня Диля шла, всё в том же светлом тренче, засунув руки в карманы и поёживаясь от моросящего дождика. По параллельной улице мчались машины, отчаянно сигналя, когда какой-то смелый водитель осмеливался подрезать и обогнать четырёхколёсного соседа. А на пешеходной улице не было почти никого. Те редкие прохожие, которых встречала Диля, неодобрительно глядя на девушку, торопились по куда-то, пригибаясь под зонтами. Одинокий голубь ходил вокруг лужи, пытаясь достать оттуда намокший кусок плесневого хлеба. Где-то справа, в колючем кусте почти облетевшего барбариса, чирикали распушившиеся воробьи. Сердце Дили было переполнено этим осенним утром. Она впитала всё: как солнечный луч робко скользнул по крыше проезжавшего трамвая, откликнувшись на искры, которые тот рассыпал, звонко промчавшись мимо; и ещё ленивую сонную, почти рассветную тишину возле дома в спальном районе, где она снимала комнату; и продрогшее, низко нависшее над землёй небо, сквозь которое продирался самолёт, то и дело выныривая из клочковатых туч; и ещё одинокий и полуспущенный золотой шар в форме буквы "О", прибившийся в водосточной трубе. Вчера он явно был важной составляющей какого-то празднества, а сегодня угрюмо осел у сливной трубы на уровне Дилиных коленок. Девушка легко подхватила его за шуршащую верёвочку и повлекла за собой. Выпущу над рекой, подумала она, определившись с дорогой.
Странное, должно быть, зрелище: утренняя осенняя улица, залитая дождём. И по ней идёт совершенно промокшая девушка, волоча золотистое "О". Так думала о себе Диля. И шла дальше и дальше, постепенно распрямляя плечи и переходя на лёгкий пружинящий шаг.
За 5 лет она полностью заполнила впечатлениями каждую клеточку мозга и теперь не было ничего проще, чем вымыть их оттуда, вместе с шариком пролетев над холодной рекой.