Аннотация: Зарисовка на тему поэмы Н.В. Гоголя. Дань памяти классику! Обновлено 07.04.15.
Вольное Продолжение повести о капитане Копейкине.
'...Итак, куда делся Копейкин, неизвестно; но не прошло, можете
представить себе, двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка
разбойников, а атаман-то этой шайки был, судырь мой, не кто другой..."
Повесть о капитане Копейкине.
Бессмертная поэма 'Мёртвые души' Н.В. Гоголя.
- А вот теперь самое время! Я и обскажу вам продолжение той самой истории, что начал давече да меня перебили!-оживился почтмейстер, хотя никто из тех, кто здесь присутствовал и не думал его об этом просить.
- Вот ведь какая досадная штука с этим самым капитаном вышла! То бишь с Копейкиным! В Соединённых-то Штатах жизнь его не задалась, как вы помните, да и не был он там, собственно, никогда! Мордой не вышел-с!
- Ну?-разинув рты от удивления, придвинулись к нему другие чиновники, заскрипев ножками стульев.
- Я думаю, что и вам, судырь ты мой, интересен будет мой рассказ, -обратился почтмейстер не мало не замечая всех остальных и обращаясь исключительно через головы к одному лишь плотному господину в углу комнаты, что сидел одиноко за спинами чиновного сословия, сгорбившись и нахохлившись, как какой-нибудь важный индюк, казалось что-то обдумывая про себя и сосредоточенно шевеля пухлыми губами.
Этот чиновник тотчас встрепенулся, как только дело коснулось до него и довольно бодро на предложение почтмейстера оглядел общество, поворотился, как петух на насесте, удостоверившись, что все судари до единого на него уставились и ждут. Виновато улыбнувшись, оборотился к рассказчику, теперь уже привстав всем корпусом на тяжёлых ногах, не забыв предварительно придвинуть также свой довольно-таки массивный стул позади других, значит, поближе к кружку самых наилюбопытных. В довершении, поскольку ему ничего не оставалось, изрёк. - И мне интересно будет услышать!
-Так вот! - встав в полный рост и важно выгнув спину, как распускает иной радужный хвост павлин, завлекая самку, почтмейстер стал продолжать, тщательно подбирая слова, но в то же самое время, чувствуя свою значимость в этот момент невероятную и непременно основанную на том, что все взоры общества прикованы только к нему, чего он собственно и добивался.
Нетерпение длилось недолго. Вскоре в дальнейшем удовлетворено в полной мере.
- А письмо-то, оказалось, им не с Америки было писано, а из-под Рязани. И хоть и государь его там простил и даже создал надлежащий комитет, а Копейкина всё одно распознали сами же местные крестьяне и сдуру повязали да доставили в жандармерию, хотя он их и не трогал, как только с беглыми солдатами у того было совершенно покончено и шайка распущена. Копейкин распрощался и поимел капиталец, но не достаточный для безбедной жизни и поэтому перебивался кое-как на краю захудалой деревеньки, как инвалидный. Я сейчас не мог бы сказать вам её название достоверно.
- Как же это? Как же это так может быть, господин почтмейстер? - изумились чиновники.
- А вот как! Дела его поначалу шли в гору. С каждой такой поездки за оброком и пошлиной, каждый из его товарищей получал приличнейший кушик, чуть ли там не десятую долю от всего отсчитывал. На которую, доложу я вам, очень легко и самому сделаться помещиком. Себе же брал меньше всех, так что ни у кого не было претензий к его атаманству.
Говорят, случилась тут одна обиженная бабешка, так он и ею, судырь ты мой, не побрезговал. Пришпилил к своей ватаге. Приблизил, как родную. К себе взял. Пожалел сиротку. Пока она с конюхом Власием из соседней деревни не сбежала. Забрюхатела и понесла там робёночка. Вот ведь какая холера пошла!
Словом, всё шло хорошо. Процветало, произрастало и цвело, пока...
Народу не набралось пропасть. Обиженных, больных, калечных.
А там уж, как в театре, все роли раздали. Кто с удавкой, кто с топором, а кто и на стреме. Даже споры завелись, относительно того, кому какую роль исполнять.
Людей тьма. Так что, не понятно, кто кому подчиняется и какой субординации придерживаться.
Но с любым делом требуется обращаться непременно к капитану Копейкину, так как всякий знает, что атаман всей этой вольницы он.
К Копейкину уж Еремей в адьютанты напросился. У того один глаз, как у Кутузова Михайла Илларионыча. За это самое его Копейкин теперь зовёт фельдмаршалом.
Не успели оглянуться, и при нём уже целая свита крутится.
Денег пропасть. Гербовой бумаги ящик. Пиши, куда хошь. Прошения там или жалобы какие. Бумага всё стерпит. Да только одним-то налётом не ограничились. Да и другим не ограничились. А где второй там и третий, а за ним и четвёртый в хвосте плетётся.
И там понимаете себе, он уж на боку какую-то турецкую саблю пристроил и чуть ли не халат по плечу раздобыл персидского покроя с самого султана снятый. Словом, наян эдакий получился, хоть прямо бери холст и кисти, чтобы портрет малевать. Второй Буанапарт! Готов приступить к повторной осаде Тулона. Только наш Копейкин не думал отступать. Затея им завладела всем с потрохами. А потому продолжал упорно приумножать победы, забывая, что война для него давно закончилась.
А после всякого удачного дела существует стариннейший русский обычай - отмечать. Сначала, конечно, наш Копейкин подобных гуляний сторонился и отнекивался. Словом, не принимал никакого участия, как и водится полководцу. Но очень скоро и его суровое обиженное сердце дрогнуло, сударь мой. Начал он помаленьку прикладываться. И, так сказать, пристрастился вместе со всеми к питию горькому.
Тут -то и пригодилась эта змея подколодная, порази её бог, Степанида. Дьявол в юбке. Сиротка, которую он сам же пригрел на своей груди.
Завелась, как моль. Завелась, как проказа. Червоточинка в здоровом грибе.
Приголубил Копейкин эту фронтовую подругу, понимаешь ли нет. Завёл с нею шашни. Только она баба умная, сама-то кровь с молоком, а видит калеку, а на неё, понимаете, молодые смотрят. Как же тут устоять перед эдаким соблазном!
И в каком-нибудь очередном пьяном угаре, когда денег набралось довольно, а в лесу их потратить, сами понимаете, некуда, разве что привязать к хвосту белки да гонять её по ветвям дерев.
А наш Копейкин, душа ревнивая, заметил и спьяну-то возьми и сболтни, где, мол, всё лежит. А при мне, мол, ничего нет, окромя портков.
Узнала баба Степанида у капитана на радостях про тайничок, так кому надо тут же и разболтала. Наиболее буйным. А те возьми да откопай и вскрой сундук фомкой и были таковы.
Эти его же товарищи беглые солдаты, что клялись Копейкину в верности, не жалея живота, взяли да растащили, улучшив момент, всё, что ни есть в тайнике, о нахождении коего догадывались, и утекли все до одного в неизвестном направлении. Так что ни о какой такой Америке, больше и мыслей никаких у Копейкина бы долго возникнуть не могло.
Как только остальные узнали. Крик такой поднялся, хоть святых вон выноси. Все спьяну кинулись наутёк, кто в чём был, кляня на чём свет и себя и Копейкина. О погоне и помышлять не стали. Думали, шпионы завелись из тайной канцелярии его императорского величества.
Хотел на радостях свой старый мундир в костёр кинуть. Ан нет, думает, не пришло время. Неизвестно, что ещё произойдёт. Сложил и убрал, чтоб потом ближе достать. Значит, взять. Как в воду глядел.
Воинство разбежалось. Погоревал малость. Скинул халат заморский, вытащил мундирчик, что припас, одел и в деревню подался.
Эдакий Ахиллес (Одиссей горемычный) да только вместо пяты весь он из одного сплошного слабого места состоит. Такая оказия, судырь мой.
Поселился капитан Копейкин тогда скромно и одиноко в какой-то там деревне с длинным названием, чуть ли не в три буквы алфавита, в полуразвалившейся ветхой от времени избёнке с тем, что на себе было. А на себе у него тогда ничего не случилось, кроме узелка с медяками в штопанном кармане мундирышки, в том, что отправляли его с жандармом на место жительства. Хорошо, что ещё не пал жертвою, а то и ножичком бы могли напоследок. Поселился он, значит, и ждёт. Чего ждать, спрашивается. Каких таких вестей и откудова? Сам не знает. Но хоть и мужикам вреда не делал никакого, а стал сторониться. Узнают его местные. Это всё равно, доложу вам, что белая ворона. Да как же не узнать безногого и безрукого. Он, мол, и руководитель шайки, что благополучно совершила не один наезд и распалась третьеводни от любительства к чрезмерной выпивке и пагубного употребления энтих самых горячительных напитков. Они уж там чуть ли не под каждым кустом, понимаете, рассовали колбасы и кабаки завели. Так что всякий мужичок знал, куда ему следует идтить, чтобы отыскать беглых солдат. То есть, под каким лучше кустом там заглянуть и на какое такое дерево именно взлезть.
Думает Копейкин, надо и мне. Точно так же, как беглые солдаты. Давай бог ноги! Только одна-то нога, сами можете себе представить, у него сплошная деревяшка. А на ней, трюх-трюх, далеко-то не уйти.
Наш-то Копейкин это уже другой Копейкин. Совершенно другой. Это не тот капитан Копейкин, который всходил на бастионы и штурмовал города сломя голову, что размахивал шашкой наголо, а затем взялся разбойничать по рязанским-то лесам со всей широтой обиженного русского характера. А может быть, характер его в тот самый миг переменился до неузнаваемости! Как подменили! Совсем другой человек стал! Бывало, скажет между делом, по мне лучше грудь в крестах, чем голова в кустах! И айда в налёт! Ан не вышло! Длинные руки оказались у жандармов! Но, опять же, если бы не медвежья услуга самих деревенских мужиков и не роспуск прежде времени беглых солдат, так совсем не известно, чем бы и всё дело кончилось. Этакую армию собрал, что и на Москву мог пустить. Этакие барыши в руках держивал, что иному чиновнику не в жизнь таких не видать! Не тот Копейкин стал, что слова рубил и сёк в государственной канцелярии, что говорил прямо, не выбирая выражений в растянутые физиогномии, надувших щёки военных сановников и чиновников, что их козьи бороды тряслись так, словно руки у иного асессора при виде какого-нибудь пехотного генерала или действительного тайного советника, садящегося в бричку. Наш Копейкин это трагическая неосторожность автора сего писания! Этот раб божий, куда более многострадальнее Иова вышел. Сам-то он, видите ли, без руки и без ноги пребывал после тех всех дел вышеупомянутых, которые нам уже известны стали, был препровождён жандармом до места и вдруг скрывался исключительно для разбоя. О чём впоследствии доложено было во все наивысшие инстанции. Ну вот! Копейкин поразбойничал... этого 'добра' набралось у него в послужном списке с достатком. Навёл он, значит, шороху среди местных жителей окрест лежащих деревень и сёл. Возвёл Содом и Гоморру в рязанских лесах. Воскресил в памяти старцев неизгладимые воспоминания о древних вакханалиях прошлых веков, вычитанных ими же из древних писаний. Воскресил пугачёвщину! Не к ночи будь помянуто. Из всех этих скитаний совсем не одна бы трагедия какого-нибудь заезжего Шекспиришки или Шиллеришки вышла в духе трагической пиесы с каким-нибудь эдаким завитком в виде принца датского во главе, ни больше ни меньше, Хамлетом. Поверьте мне, насыщеннее по красочности, по сочности и колоритности, с выпуклостью персонажей, с яркостью красок, во многие разы превосходит созданное полотно, все ранее известные. Легко легло бы в основу скрижалей всемирной истории в живые памятники, если бы об том деле вдруг ненароком не разнюхали бы и не узнали бумагомаратели! Что способны испепелить и уничтожить всякое великое дело на корню в один раз одним росчерком гусиного пера!
Делать нечего! Поскитался этот Копейкин, таким манером, долгое время по дорогам с котомками да попугал жителей и селян прошлыми разбойничьими победами, как только лишился всей своей грозной братии единомышленничков.
В один миг, осознав степень своей никчёмности и ничтожности перед силами природы, ударившись в бега в полнейшем одиночестве, как и начинал свои мытарства. Все сокровища мира, ставшие камнем преткновения и жертвою интриг, убийств и воровства, утеряны и пропали безо всякого следа. Лишь малая толика, угодившая в потрёпанный карман страстотерпца из изъятой казны, помимо ворованного и та не уцелела. Не скажу, что капитан отвёл душеньку от нечестным трудом заработанного. Тем искупил свою вину и стал чист перед совестью и законом, совсем напротив. И даже эта толика стала ему сущим наказанием, как какая-нибудь косточка вставшая поперёк горла. Никому не отомстил, только приумножил несчастных. Дальше той самой деревни уйти не смог. Да опять же и наголодался пропасть. Грешным делом промотался до последнего медяка.
А в то же время брал не больше того, что требовал ежедневно желудок, чтоб содержать его в сытости. Лишь себе на прокормление. Избрав непременной целью наказать законные власти и насолить своему отечеству в лице чиновников, но никак не простой народ и не всемилостивейшего государя. И по первости, надо сказать, ему это удавалось.
Сыскал он средства сам, как того ему советовал генерал-аншеф. И если бы не так скоро отказался бы от преступной сей деятельности и не предательство его корыстолюбивых товарищей, то верно мог бы стать фигурою более значимой, чем сейчас из себя представлял. Жалкие остатки того громоподобного Копейкина, отправленного домой через рязанские леса, затаившего злобу и способ отмщения! - заключил почтмейстер и шумно выдохнув дабы перевести дух, потребовал, принести ему, прежде чем он пустится продолжать, рюмочку красненького винца.
На такое безобидное желание никто из присутствующих не смел ему возражать. Один из чиновников даже улучшив момент, громко высморкался в батистовый платок. Так что почтенная публика в большом помешательстве вынуждена была прекратить всякие разговоры и отсесть на некоторое расстояние от этого почтенного мужа с бакенбардами обладателя музыкального носа.
Как только почтмейстер выпил вина, лицо его раскраснелось. Щёки приобрели яркий цвет и запылали, а в глазах появился блеск. Он гордо по орлинному вскинул голову, огляделся по сторонам и взялся за историю капитана с другого конца с новыми силами, которые было уже стали его покидать.
- Да только расплата сама пришла к нему в логово! Когда он и сам, казалось, был рад такому исходу. Да хоть бы что-нибудь случилось!
На ту беду подвернулся деревенский мужик Пётр.
Ехал я, говорит мужик, сейчас с возом сена на моей Пеструшке. Вижу, говорит, впереди меня по дороге ковыляет без ноги и без руки калека.
Между тем всю эту историю рассказывает он ни какому-нибудь постороннему, а самому что ни на есть ответственному лицу, в лице самого старосты, судырь ты мой.
- А! А это не тот калека, что с обозами-то к нам хаживал?- спрашивает щурясь староста Лукич.
- Ага. Он самый и есть.
- Так вот, ты, Петруша,- говорит староста,- сделай мне такое одолжение и милость, голубчик! Хитростью излови мне его и прямиком к жандарму Пал Егорычу приведите. Оченно он им интересуется со вчерашнего вечера.
Сказано сделано. Не успел уйти и десяти верст, как был схвачен средь бела дня под белы рученьки и к старосте, а потом прямиком к Пал Егорычу на допрос.
А у Пал Егорыча не забалуешь. Строгий муж. Голова седая. Чина высокого. Роста замечательного с двухаршинными ручищами. Один кулак, что чугунок.
- Ты, говорит ему Пал Егорыч. - Кто таков?
- Копейкин я. Капитан, - не сморгнув глазом, отвечает Копейкин, ни мало не смущаясь.
- Так ты, говорит, - Воровство чинил? Казну государя царя грабил?
А Копейкину-то нашему и отпираться поздно. У Пал Егорыча на столе государственная бумага лежит. Прислан приказ, где высшим повелением приказывается сообразно закону приступить к строжайшему разысканию известного бунтовщика и даже дан подробнейший перечень примет самого главного из них и наиопасного. Словом, всех, кто соответствует этим приметам приказано без разбору тотчас хватать. Надо ли говорить, чьи приметы указаны в сём документе?
Капитана моего все уж и без энтих примет давно узнали. По его характернейшему отсутствию рабочих членов и явному наличию калечества тела.
- Вы, Пал Егорыч, - говорит Копейкин, - верно, всё говорите! Да только я денег-то из казны себе не брал.
- Как не брал? - густые брови Пал Егорыча полезли вверх.
- Кабы я, говорит, себе брал, то ездил бы теперь на золочённых каретах, а вовсе не хлебными бы крохами питался, как птаха небесная.
И действительно, видит жандарм стоит перед ним такой инвалид.
Лицо у того худое впалое. Щёки и подбородок, сами понимаете, обросли бородой. Цирюльников в лесу не завёл. А на ту пору капитану, можете себе вообразить, как раз стукнуло всего-то лишь тридцать пять лет отроду.
Вместо одной ноги грубо обтёсанная деревяшка, да и вторая нога не в хрустальный башмачок обута, а в стоптанный лапоть. Вместо рабочей правой руки пустой рукав пристёгнут к груди грязного, потрёпанного временем, выцветшего на солнце, мундиришки.
И точно человек этот вроде не врёт. А дело то уж запущено. На полном ходу. Набирает обороты, как колесо. Завертелось, как мельница. Шестерёнки механизма закрутились, знаете! Так что эти раскрученные жернова ему одному никак не под силу остановить. При всём желании. Перемелют-с. А коней на переправе не меняют! Видит он, что сделать для капитана Копейкина ничего не сможет. Человек-то этот по всем приметам совпадает. И отпустить с глаз долой тоже никак. Кроме, как отправить того за казённый счёт до Петербурга.
Почесал Пал Егорыч затылок и понял, что делать ничего не будет. С одной стороны, конечно, жалко по человечности, но виду не показывает, а с другой стороны генерал-аншеф и отставка раньше времени светит вместо ордена, а того хуже и суд за пособничество врагу отечества.
Только Копейкину-то моему, судари, какой уж от этого прок?!! Никакого! Доложу я вам!
Так Пал Егорыч последние распоряжения сделал. Всё одно, не он так кто- то другой обязательно воспользуется. Да просил строго настрого приготовляться приглядывать за прохвостом, а вдруг выкинет чего. А чего выкинуть может, толком как-то не объяснил. Забыл, наверное. Сказал только напоследок наставительно, так по-отечески, предупредив служилых.
- Собирайтесь! Везёте безногого и безрукого! Будьте внимательнее, пока везёте. Мол, может быть уже какой-то другой с руками и ногами очутится.
Те и боялись. Всю дорогу приглядывали за Копейкиным, а вдруг чего. Недостающие части тела, о которых настойчиво сетовал им исправник, дескать, как-нибудь ненароком у того образуются и вырастут, что естественно выходило за всякие рамки простого понимания, не подтвердили ожидания.
Поэтому надзирателю приходилось следить не столько и не только за задержанным, но за обозом. Кабы чего не пропустить мимо глаз из выкинутого.
А также, что у того в единственной руке зажато. А у Копейкина, смешно сказать, в одном кармане блоха на аркане, а в другом кармане вошь на цепи, за последние дни окромя понюшки табака ничего не водилось.
Понял тогда и Копейкин, трясясь на колдобинах, как он жестоко ошибался. Правды искать здесь бесполезно. Приуныл. Только скрипит зубами и торопит развязку событий.
Я, говорит, по глупости сам сыскал средства и хотел правды. И забирал себе чуть не сотую часть от всего. В то время, когда мог бы и много больше.
Как мы видим, проатаманствовал наш Копейкин совсем недолго и совсем неудачно, но в скорейшем-то времени нежданно-негаданно изловлен был вновь и уже при более плачевных обстоятельствах, когда и защитить-то себя уже практически не мог никаким из вышеперечисленных способов, очутился в три дня наш судырь в телеге по дороге на Петербург. Казалось, на всём белом свете поворотить время вспять уже нет никаких природных и божественных сил вкупе с потусторонними! И чуть не тем же самым дюжим жандармом, у которого руки эдаким манером устроены за место крюков, был впихнут и доставлен в то же самое присутственное место под охраной, куда впервые поступал с прошением о монаршей милости, где всего шесть месяцев назад в нерешительности топтался у порога. Доставлен да сдан опять к его высокопревосходительству. Как говорится, с рук на руки. Нате, пожалуйте! Но под большим конвоем. Его высокопревосходительство аж побагровел, как увидел Копейкина. 'Ах, это ты, грубиян!', говорит. Ажо искры из глаз мечет, будто сома целиком проглотил.
- Я, говорит, его узнал! Заковать, так, мол, и так, мерзавца Копейкина, в кандалы на веки вечные. И только из великого милосердия оставить в живых, к его прежним заслугам. О каковых я стал уже позабывать! Пусть знает, что каков бы ни был человек, а государственные мужи обо всём помнить должны и могут исполнять свои обязанности до конца. Военный человек и сам не может знать о своих заслугах перед отечеством, прежде чем пока ему сам государь не напомнит об этом.
А прокурор тем временем длиннейший перечень провин зачитывает ему.
-Нет уж! Нет уж! - бормочет капитан прокурору: Это всё поклёпы, ваше высокопревосходительство. Я уж ни каким образом непричастен к таким делам. Оговорили меня злые люди! Что хошь делай! Долго я вас тут слушал, господа! В некотором роде, - говорит: Я участвовал в войне... в кумпании двенадцатого года. Даже, бывало, жизнью, - говорит: жертвовал. Случалось и не однажды кровь проливать. Относительно меня никаких распоряжений не было. Хрестом был награждён. Я, - говорит, - Имею звание. Я, - говорит: Капитан русской армии! И ни за что не постыжусь и перед самим государём слово правды молвить! Да хоть бы случилось и перед самим господом богом! Да хоть бы и перед чёртом!
И словом, случайно сказанным, вылетевшим из уст, так некстати, вдруг подавился, закашлялся и поперхнулся. Все это видели, как капитан начал беспрестанно креститься, тою самой рукой, что под мышкой зажат костыль.
-Что же по вашему? - вскричал не выдержав судья и прокурор в одно время: Его высокопревосходительству...ство не правду изволят говорить? Да как ты смеешь, червь, врать?
-Да потому и смею, так как сам разумею, - дерзко отвечал капитан Копейкин.
И в тот же вечер был раб божий капитан, судырь ты мой, перевезён и посажен в Петропавловскую крепость под жандармский караул, как политический арестант. А трактовка в предписании стояла следующая. Се есть политический узник, не имеющий ни руки ни ноги, но задумавший учинить государственный переворот, путём противления законным властям. И представить-то себе и вообразить-то масштаб таковых перфлуэнций в какой-нибудь отдельно взятой стране невозможно, а тут сама Россия-матушка! Где наш капитан, а где столица? Одна копейка и сто рублей! Ягодка и арбуз! Вишенка какая-нибудь мелюзговая и тыквища!
Видать переводятся потихохоньку на русской земле благородные и честные люди, а всем заправляют плуты и мошенники высшей марки!