- Хочешь, я сделаю тебе топор? - спросил старик. Он был сгорблен, грязен и гадок, он стоял, опершись на палку, которую даже при большом желании нельзя было счесть посохом, и спутанные космы торчали из-под серого капюшона драной хламиды, падали на лицо, еще больше подчеркивая борозды морщин и пергаментность потемневшей кожи. Он был неправильно, невозможно страшен.
- Мне не нужен топор.
- Нужен. Только ты этого еще не знаешь.
- А то ты...
Отвечавший ему был молод. Молод и смешон. А еще он был чужаком.
- Ты ведь хочешь топор, мальчик? Настоящий, боевой топор? - наклонился к нему старик. Близко, слишком близко, чтобы можно было увидеть что-то, кроме его лица. И глаз. Ярко-желтых, будто отлитых из янтаря.
- Я... - в серых, с оттенком синевы глазах мальчишки горели недоверие, страх, растерянность и злость. - У меня все равно нет денег, - выдохнул он аргумент, который считал непреодолимым в таких вот спорах.
- Это не важно, - выпрямился старик. - Приходи.
- Куда?
- Сюда. Куда же еще? Через неделю, на рассвете. Ты должен успеть.
- Я приду.
- Ты должен успеть, - повторил старик. - Когда взойдет солнце, топор должен быть в твоих руках. Понял?
- А почему?
- Раз спрашиваешь, значит, понял, - неожиданно усмехнулся старик, и бросив не прощанье: - через неделю, - развернулся и пошел - быстро, легко, резко впечатывая босые ступни в темный камень мостовой. И мальчишка не решился его окликнуть. Хоть и собирался.
- Странная история. Но хорошая. А что было потом?
- Потом... Когда я пришел, на мостовой сидел труп. А в руках у него был топор.
- Этот?
- Этот.
- И ты, конечно, долго думал, но потом все-таки взял?
- Нет, я просто взял. Очень уж неправильной казалась столь великолепная вещь на коленях у коченеющего нищего.
- Угу, ты тогда прям так и подумал! - в голосе послышалась насмешка.
- Нет, это я сейчас думаю, что тогда в голову пришло что-то в этом роде. А вообще... не все ли равно? Мне кажется, вопрос не принципиальный.
- Я думала, он был магом, этот твой старик.
- Я тоже так сначала подумал. Но нет. Он был всего лишь мастером. И то - когда-то, очень и очень давно.
На лицо потихоньку пробиралась улыбка, полунасмешливая, полу... Казался себе сейчас сказочником, развлекающим скучающих барышень. Даже тон подобрал соответствующий - немного доверчивый, немного пафосный. Кажется, так легче всего прятать правду. Ведь кому придет в голову, что история героя могла начаться именно так? Не с любви до гроба, не с мести за родителей или, еще лучше, за сгоревшую деревню, ведь все так любят бедных сельских мальчиков, наивных и несчастных, неспособных в связи с явной нехваткой даже намеков на образование разглядеть в показной участливости насмешку... Или, на худой конец, мага, демона, друга-убийцы там, неприятия высокой душой низкой морали общества и возвышенных поисков идеала в искренней и самоотверженной преданности если не Богу, то правителю...
Грустно. Грустно и скучно. Но рука почти случайно (ключевое слово - почти) касается топорища. И я улыбаюсь.
- И тебе не жаль?
- Старика?
- Нет, того, что все так получилось.
Ох уж эти каноны! Как же, как же... Герой прекрасен, силен, добр душой и несчастен. А еще он, конечно же, не хотел. Это все бяки всякие вешают на шею мечи, проблемы, деньги, земли и принцесс, а ты только плачь и отбивайся... Не то чтобы, правда, кто-то пытался осчастливить лично меня последними двумя пунктами, но ведь каноны - они и есть каноны.
- Нет, - улыбаюсь я. Она умна, горда и - смешна. Ее знания, и ведь не маленькие, к слову сказать, знания, граничат с нелепостью. Но она умеет думать и понимать. И может, только поэтому я рассказываю ей свою нелепую историю. А еще...
- Как ты думаешь, он придет?
- Придет, - соглашаюсь я, тихо умиляясь ее интонациям, ее размеренной речи, голосу, поставленному так, чтобы можно было говорить и говорить... Голосу, рассчитанному на толпу. Вот только здесь и сейчас есть только я. Увы. И поэтому такое поведение смешно. Но я молчу. - Куда ж он денется?
- Куда-нибудь, - тихо отвечает она. - Ведь есть же все же... Ведь не только мы... И... и... Но ты продолжай, герой. Мне действительно интересно.
И я продолжаю.
- Я взял топор вовремя. Я успел. Когда лучи солнца коснулись лезвия, оно лежало на моих ладонях. Оно стало - моим. Это потом мне объяснили, что именно то немудреное действие и было главным. Ведь такие вещи перенимают душу и свойства хозяина, принимают вместе с лучами солнца первого дня с их сотворения, и останься такая игрушка на коленях старика... Ладно, чего уж там. Я не знаю, что было бы. И, пожалуй, даже не хочу особо думать. Не люблю бояться. Особенно задним числом.
- Почему?
- Потому что не люблю, и все тут. Жить мешает.
- Нет, почему - солнце и руки? Ведь старик не был магом, а на качества стали...
- Ты меня не слушала, - покачал я головой. - Старик был мастером. Странно, что ты не знаешь о таких.
- Постой. Ты говоришь... Ты говоришь о проклятых мастерах?
- О них самых, - улыбаюсь я.
- Понятно. Понятненько. По... А что умеет твой топор?
- То же, что и все топоры, - смеюсь я. - Просто этот - мой. А еще он хороший.
- Кто б сомневался, - усмехается она и замолкает. - Слушай. Он идет?
Замолкаю. Слушаю. Всерьез, сосредоточенно. Я это умею.
- Нет, - говорю наконец. - Это просто ветер. Птицы и ветер.
- Правда? - как-то неожиданно доверчиво спрашивает она.
- Знаю, - отмахивается она и пытается пошутить: - Если доживем...
Первый монстр был не завтра и даже не через неделю. Потом. В совсем далеком потом. За топор меня, конечно, обругали. Были уверены, что если не украл, так выцыганил. Но искать хозяина не стали. Зато брат, подрабатывавший где-то в казармах грязнорабочим, показал пару-тройку подсмотренных приемов. А еще пытались рубить моим топором дрова, но дело почему-то не пошло, чему я до сих пор не могу нарадоваться, и "бесполезную железяку" оставили в полном моем владении, с тем только, чтоб ничего ею не сломал и не испортил. Ну, мы с братом и развлекались - от души. Самое смешное, что получалось. Его потом даже взяли в гвардию. Счастья было... А гордости... И начали пускать меня - по блату, смеясь, покровительствуя. Им было приятно. Мне - нужно. Не знаю, были ли они хорошими учителями. Кто-то, конечно же, да. Большинство... оно большинство и есть. Но у меня получалось. Это, плюс к брату, действительно хорошему человеку, сделало меня почти любимцем полка. Почти - потому что приложи я хоть каплю усилий, так бы оно и было. Но я просто приходил, учился и уходил. Может быть потому, что в душе - и это осталось до сих пор - есть непреодолимая грань между простым смертным и учителем. Учителем, который стоит на пол дороги к небесам, как бы мало или много он не знал. Учителем, с которым нельзя сравняться, нельзя даже пытаться быть равным. Собственно говоря, это портило мои отношения со многими учителями, которые рано или поздно, но приходили к идее сделать из меня друга, не понимая, что друг это друг, а учитель это учитель, и смешивать... Ладно, не стоит отвлекаться. Эти воины был моими учителями. Они думали, что потом я приду к ним, как брат, и стану одним из, и стану... А я ушел. Просто, однажды, не прощаясь. После какой-то очередной глупой ссоры. Как всегда - с топором. Собирался побродить где-то пару дней и вернуться, будто бы простив их, будто бы сделав этим милость... Но дорога очаровала, захватила и закрутила. И понесла. И были там друзья и враги, и чудовища самых всяких видов и форм, и... да, грязь и боль тоже были, об этом нельзя забивать. Но... мне понравилось. Меня затянуло. И возвращение было бы преступлением - перед собой. Потому что таким - мне уже нельзя возвращаться. И кажется, этого они так и не простили.
- Ты хорошо рассказываешь, герой. Только вот как-то уж очень неправильно. Первая сказка мне понравилась больше.
- Может быть, - задумчиво согласился я.
- Почему ты врешь мне? Ведь это уже не имеет никакого значения, толку и смысла. Ни если мы умрем сегодня, ни если выживем. Я не буду петь о тебе. Я обещаю. И... ведь ты же сам предложил разговор...
- Ты очень боишься смерти, да?
- Я? - зябко повела она плечами. - С чего ты взял?
- Не нужно. Не стоит.
- Это... будет глупо, - выдохнула она.
- Глупо... глупого в этом мире слишком много. Но не думаю, что мы умрем, - черт, я же никогда, никогда не умел ни утешать, ни обнадеживать! - И знаешь почему? Потому что то, что нам предстоит - это подвиг. Один из моих учителей сказал когда-то невероятно умную вещь (хоть, собственно, не думаю, что он ее осознавал). Он сказал: "Да, я не спорю, этот человек герой. Но ведь сделал же кто-то ошибку, из-за которой понадобился его подвиг". Ошибку. В этом вся суть. Потому что в нормально отлаженной и функционирующей жизни подвигу нет места. Сама возможность его зачахнет еще на подходе, раздавленная массой законов, традиций, установок и этики. А я умею пользоваться чужими ошибками. Я герой, но я не дурак.
- Дурак, - тихо сказала она. - Разве можно жить только чужими ошибками?
- Не только, - покачал я головой и отвернулся. Утешил, что говориться. Вселил веру в победу, завтрашний день и себя, любимого...
- Хочешь, я расскажу тебе свою историю? - осторожно, будто бы извиняясь, спросила она.
- Хочу, - ответил я, и ответил, кажется, честно. - Только ты уже не успеешь. Он идет.
Она рывком поднялась на ноги, обернулась вокруг и - ничего не увидела, как и ожидалось. Сторожко присела возле костра - на корточки, подгребая поближе груду приготовленных заранее веток, нащупывая рукой рукоять ножа. И я - вздохнул глубоко, будто на прощанье, схватил поудобнее топор и встал, ловя лезвием красные отблески костра и до боли вслушиваясь в шаги.
А в голове крутилось только одно: глупо, глупо, глупо, глупо! Глупо так умереть...
Он идет. Ну и пусть себе идет, нам не нужен...
Он идет. И рука спокойно, почти нежно сжимает топорище.
Он идет, идет, идет...
А ведь не мальчик же, были такие драки, о которых и сейчас как вспомнишь, так вздрогнешь. Вот, например, костяной дракон. Тварь мордатая, скелетина ходячая. Как описывали - не поверил, думал, драколич там, или просто виверна. Да мало ли что с пьяных глаз покажется! Да вот и сидел, трезвый, аж противно, любовался. И все думал, че ж он, падло, до сих пор не рассыпался, если там ни одного хрящика, не то что мышцы там какой нет. Только были ему все подобные размышления... Стоял, красовался. Смотри мол, любуйся! Оглобля белокостая... И еще лапкой так кокетливо шевелил, чтоб груды костей на грудах сокровищ лучше видны были. Кости, небось, шибко умных красавцев, типа меня. А сокровища... Да на кой ляд они тебе сдались, радость ты моя костяная? Ни съесть, ни благо купить, ни даже девицу соблазнить! Нет, еще и издевается! Мало того, что на виду встал, так еще и коситься, мол, хорошо ли тебе, добер молодец, видно, как монетки на черепах поблескивают? Хорошо, бабушка, хорошо, милая... Ах, чтоб тебя так переэдак!
И тоже ж думал - не выберусь. Потому как что ты ему сделаешь, если сплошные кости, да и те толщиной в руку, а рука у меня не маленькая... А на меня он так поглядывал опосля того, как я ему хвост камнем прищемил. Хорошо так, возле самой задницы. И что? Встал себе преспокойно, толкнул камень, показал мне, что шатается, что он его потом отвалит и хвост назад заберет. И стоял теперь... Тока я его все равно забил. Скелет скелетом, но стоять же на чем-то надо, опоры нужны. Вот я ему камушком сначала одну лапу заднюю сломал, потом другую, потом долго бегал, круги наматывал, потому что ползать мой друг тоже был не дурак, быстрее, чем у нас некоторые бегали... И чего это я каждый раз, когда вспоминаю что-то подобное, пытаюсь сделать из него анекдот? Страшно было. Больно. Он мне ногу чуть не откусил (в отместку, наверное). Да и потом, когда кости ему поштучно ломал, замаялся. А в итоге - вечно неизменная схема кощея, то есть в цепи - и к стене. До следующего шибко жалостливого Ивана-Дурака...
Герой? Герой.
Одна беда таких вот воспоминаний, что прожиты они уже, а тут все еще...
Он идет. Точнее, почти пришел, потому что шаги услышала уже и сказочница. Дернулась. Страшно - это правильно. Будешь хорошо бояться, будешь и дальше сказки рассказывать. Если повезет. А сейчас... Еще чуть-чуть, еще немного...
- Какого черта, дети мои? - спросил хриплый голос из темноты. До судорог знакомый голос. И топор в напряженной руке опустился.
- Бросал бы ты свои шутки, отче, - хрипло выговорил я. - А то ведь нарвешься ж на стрелу однажды.
- Так не все ж у нас герои вроде тебя, - улыбнулся гость и так и вошел в круг света - сначала улыбка, потом ее хозяин, невысокий и в меру упитанный, чем-то похожий на колобка, только ужасно взрослого и мудрого. Такой, пожалуй, любую лису до смерти заговорит. Или еще чего выкинет. - К тому же, я знал, что у тебя стрел не бывает. Ибо паршивый из тебя лучник, сын мой, - самодовольно усмехается он.
- Ну и что? У нее вон могли оказаться. А что паршивый лучник, так человек без недостатков превращается в ходячее оскорбление чувств ближнего своего. А героям такого не прощают. Сам знаешь, герой и мертвец...
- Были, есть и будут синонимами! - радостно ухмыляется он. - Да, жуть как мудры были гревние дреки...
- Древние греки, - не удержавшись, исправляет его сказочница.
- Сам знаю, - сурово смотрит на нее отче. - Гревние дреки - они гревние дреки и есть.
И столько в этих словах, в позе и интонации, с какой они были сказаны, неприступного достоинства и гордости от значимости собственных знаний, что сказочница невольно улыбается, изо все сил, впрочем, стараясь эту улыбку спрятать. Зря. Для того оно, собственно, и было сказано. Отче умеет быть смешным - когда нужно. Вот уж у кого можно было бы поучиться и утешать, и ободрять, да только... Мне в такие игры не играть. Рожей не вышел.
- Ты зря пришел, отче, - говорю я.
- Это почему же? - внимательно смотрит он, как всегда, немного рисуясь.
- Потому что он идет, - осторожно говорит сказочница, боясь обидеть или испугать нашего неожиданного сотоварища.
- Всего-то? - улыбается отче. - Вот его видишь? - не особо вежливо тычет он в меня пальцем. - Он и не таких бивал. Так что ложись-ка ты, дочь моя, спать, и дай серьезному дяде герою честно выполнить свой гражданский долг, избавив и мир, и нас от очередного чудовища.
- Правда? - я удостаиваюсь оценивающего взгляда, в котором сквозит неожиданная готовность поверить. Вот бы так уметь...
- А то, - довольно кивает отче и спокойно садится у костра, разворачивает сумку и достает оттуда вино, хлеб, мясо, сыр. Жует спокойно, довольно. - Ах, присоединяйтесь же, дети мои! Неужели тебе до сих пор нужно приглашение? - это уже мне.
Мотаю головой, присаживаюсь. Лень, жизнерадостность и самоуверенность отче делают свое дело - сказочница расслабляется, начинает потихоньку дремать.
- Сколько же ты не спала, дочь моя? - сочувственно спрашивает отче, укутывая ее плащом и укладывая на одеяло, заблаговременно положенное поближе к костру. - Суток трое, правда ведь? Нет, так нельзя. Прекрасные дамы должны отдыхать и благоденствовать, а не загонять себя до смерти. И пусть только эта твоя бяка сюда сунется! Мы ее... То есть он, вот он ее! Видишь, ручищи-то какие? А топор? Бедная, бедная бяка! Спи же, дочь моя. Спи...
Если по началу сказочница пыталась еще вставить слово, хотя бы то, что никакая она не благородная, то потом оставила это неблагодарное дело ввиду полной невозможности его осуществления. А потом - потом таки уснула. Болтовня отче оказалась хорошей колыбельной. Еще лучшей оттого, что уставшей девушке и вправду очень хотелось быть убаюканной. А отче, убедившись в не наигранности ее сна, посмотрел на меня строго и печально и сказал только одно:
- А ведь нарвался же ты, сын мой.
- Зачем ты пришел?
- В гости, - улыбнулся он. - И, наверное, помочь. Ты ведь знаешь, как я привязываюсь к детям вроде тебя.
- Отче-отче... Что я буду делать, и с тобой, и с ней, когда он придет?
- Ты же знаешь, что я никогда не был обузой.
- Знаю, - соглашаюсь я. И не говорю, насколько жутко мне стало от того, что он пришел пытаться меня защитить - и помочь или умереть рядом. Нет, нужно срочно вспомнить какой-то анекдот. Типа драки с костяным драконом. Потому что чем дальше, тем тяжелее становиться на душе. Еще немного такого рода информации - и меня можно будет приходить брать голыми руками, тепленького и безобидного...
- Расскажи, что ты знаешь о нем, - прошу я. Если уж запугивать себя, то по полной программе. Тем более, что отче наверняка знает что-то полезное.
- О нем... - задумчиво повторяет отче и улыбается. - Ничего. Как и ты. Как и все. Может, потому-то я и пришел, Демна.
Он вошел спокойно, почти равнодушно окинув взглядом нас: меня, спящую сказочницу, лениво развалившегося на земле отче.
- Ш-шш, - улыбнулся одними губами. - Не будем ее будить.
Я согласно кивнул - и ударил, с полуприседа, сверкающим лезвием топора - по ногам. Я попал, я видел, что попал, на стали осталась кровь, но он... он только скривился и покачал головой. И сделал шаг.
Топор сердито заворчал в ладони. Не нравились ему такие игры, ох как не... Сверкающее лезвие описало полукруг сиреневой полосой, на миг зависшей в воздухе. Сирень - это смесь крови, стали и ветра, это смесь... Топор разрубил его грудь. Должен был. Он прошел по. Он прошел сквозь. Но... ему было все равно. Он сделал шаг... И ноги, чудом дремучего инстинкта уносящие в сторону, и рука, выхватывающая головню из костра, головню, которая тут же летит ему в лицо, но без толку, без толку, без...
О Господи, что же еще... огонь и железо, огонь... Котелок вместе с бурлящим в нем варевом летит туда же, летит в него. Но ему все равно, все равно, все... Только изящная, тонкая рука поднимается для удара, но я успеваю, я уворачиваюсь, успеваю раз, другой, а потом... Свет и тьма... боль и бред... тьма и свет... это бред... это бред...
- Герой... - дрожащие руки касались лица. - Герой! - касались шеи. Они искали кровь, они искали жизнь.
- Не боись, - грубовато прохрипел кто-то на границе слуха. - Ибо зело живуч герой наш... Слышь меня? Живуч ты. Зело. И только попробуй, только...
Что-то мокрое и холодное ложится на шипящую змею, притаившуюся в груди. Оно приносит боль. Оно приносит...
- Где он?! - кричу я. Мне так кажется.
- Что? - опускается чье-то ухо к моим губам.
- Он... где он? Где?
- Он ушел.
- Что?
- Он ушел.
- Нет. Не лги мне! Нет. Он не мог, он не мог уйти!
Неужели... Неужели это все? Немного крови, немного боли? Ладно, много, много! И того, и другого - много. Но... но ведь... Он не мог ... он...
Точило коснулось лезвия топора - легко, почти нежно. Даже скрежет камня о железо не резал уши. Наверное, мне его не хватало. Наверное...
- Как ты, сын мой? - грузно опустился рядом отче.
- Все хорошо, - улыбнулся я. И не солгал.
Кажется, но ждал другого ответа. Собирался посочувствовать, поутешать немножко. У него это хорошо получается. Но... Сидел, молчал. То, с чем пришел, казалось ненужным, а просто встать и уйти...
- Всегда хотел спросить, что же умеет делать твой топор, - сказал он вдруг.
- То же, что и все топоры.
- Не верю, - усмехнулся он.
- А зря, - ответил я.
- Но ведь его делал...
- Да, ты прав. Смотри, - подвинул я лезвие так, чтобы ему лучше было видно гравировку, нанесенную ближе к обуху. Маленькую такую, до чертиков похожую на клеймо мастера. Вот только... Там был рисунок, стилизованный настолько, что никто так и не смог понять, что же там, собственно, изображено. Да, зубы, лапы. Однажды мне даже показалось, что я нашел глаз, но повторить подвиг так и не удалось. А еще там была надпись. Всего-то пять букв.
- Молодец, - прокомментировал я. - Хорошо читаешь.
- Он знал? - глухо, судорожно спросил отче.
- В том-то и смех.
- То есть да?
- То есть нет.
- Но... но как же тогда?
- Он был мастером, - говорю я.
- Он был проклятым, - хмуриться отче. - Не смешивай понятия.
- Я знаю разницу, отче, - морщусь я. - Не придирайся.
- Так значит... - во внимательных глазах (на которые редко кто обращал внимание, занятый лицезрением того, что нельзя не заметить - массивного брюшка, одутловатых щек, роскошной бороды) светилось участие, но в значительно большей степени жгучее любопытство исследователя, замешанное на самоуверенности священнослужителя, не привыкшего не получать ответов на свои вопросы. - Топор - это жизнь? Дар? Сила? Судьба?
"Знал бы ты, сколько раз я спрашивал у себя то же самое", - подумал я. И молча улыбнулся в ответ. А потом поднял точило и бережно коснулся сиреневатого лезвия. Знаю, такой стали... но у каждого есть свои недостатки.
- Отче, ты ведь знаешь все, правда? - тихо сказал я.
- Конечно нет, - улыбнулся он - совсем как я недавно.
- Скажи мне, почему он - не убил?
- Наверное, ты ему понравился, - ухмыльнулся отче.
- Не юродствуй, - покачал головой я.
- Не задавай бессмысленных вопросов.
- Прости, отче. Просто... мне нужно, нужно знать.
- Да, наверное. Быть может. Но тут тебе помощник только один.
- Он? - тихо сказал я.
- А то, - неожиданно грустно ответил отче.
Я забыл сказать сказочнице спасибо. Это странное умение для сказительницы - лечить раны. Но я не спрашивал, где и как... Я видел на ее руках кровь. Много крови, старой, почти ржавой. Не знаю, убивала ли она кого-нибудь или нет, но на ее руках умирали. И не однажды. И где-то, как-то, сквозь пелену боли и бреда я вдруг увидел, что она - прекрасна, что она... Маленькая, хрупкая девушка лет где-то около двадцати, с мягкой волной каштановых волос и смеющимися светло-карими глазами. И руками - в крови.
Она говорила, что быть героем не так уж и плохо, что уровень самовосстановления у меня тот еще, что... Чепуха. Чепуху она говорила. Я знал, что живу по непонятной прихоти его - и невероятному умению ее рук. А кровь... К этому привыкаешь. Тем более, с такой работой.
- Хочешь, я расскажу тебе сказку?
- Хочу!
Это так просто, это так странно... Она не может не рассказывать, для нее это - почти больно. Как будто бурлящая смесь сказок и песен грозит захлестнуть, задушить - или так и остаться несказанной. Почему-то именно этого она боится чуть ли не больше всего. Так, словно если эти сказанья умрут в ней, они перестанут существовать и для всех остальных. Но она не рассказывает, только собирается, начинает и обрывает себя на полуслове. Наверное, вспоминает, что я не ребенок. Боится обидеть. Но мне интересно, а она не верит. Молодая и глупая. Это потом, с последними всполохами жизни к ним, похожим на безумных ведьм, на великих жриц, приходит то легендарное умения читать чужие души как свою, а пока... Но так даже лучше. Ее, старую и мудрую, я себе не представляю. И, пожалуй, это было бы даже невыносимо.
- Какую сказку ты расскажешь сегодня? - дразню ее я.
- Какую? Дай подумать. Можно про... нет, это не годиться, слишком просто, слишком скучно. Или... не рассказывать же тебе про героев, в самом-то деле! Подожди, я сейчас... - руки ее тянуться к суме, но останавливаются на пол дороги. - Не смейся, герой, - тихо говорит она.
- Я не смеюсь. Почему бы тебе не поверить? Просто для разнообразия?
Но она только молчит и качает головой, и смотря на нее, я забываю, кто из нас не прав.
- Герой? - отче внимательно смотрит на меня. Даже, я бы сказал, чересчур внимательно. Что-то есть в его взгляде не то, нехорошее. - Ты как, герой?
- Живой, - улыбаюсь я. Если надвигающуюся гадость не замечать, может, она не случиться? - Пока.
- Нет, я , то есть... С топором пойдешь?
- На кого? - да, замечай - не замечай... - Зачем тебе мой топор, отче?
- Герой, Демна, я...
Он не говорит "сын мой". Потому что детям нельзя лгать. А еще их нельзя предавать. И посылать на смерть. Что из трех? Да какая разница! Я не... ну вот. Таки начинаю превращаться в неведому зверушку под названием канонический герой. Я уже не хочу. Осталось только заплакать и начать отбиваться...
- Надо это, понимаешь?
Я понимаю. И это, и то, что мало ли кому что надо. А еще - что все, зацепило. Пойду.
- Что понимать-то? - тихо спросил я. - И... кого убивать, отче?
- Ты как скажешь, - вдруг растеряно и даже как-то опустошенно вдохнул он, будто воин, приготовившийся в затяжной осаде - и заставший город с распахнутыми настежь воротами. - Да и не убивать-то надо, а...
- Прибивать? - подал голос я. - Или добивать?
- Сын мой! - рыкнул отче, сразу становясь привычно сердитым. - Не доводи!.. А вообще нечисть тут завелась. Даже не нечисть, а так, просто...
Перед глазами выросла и засверкала улыбчивая рожица костяного дракона.
- Нежить? - спросил я.
- Нежить, - ответил он.
- Ты знаешь, сколько толку тут от меня и от моего топора?
- Я один не смогу, - тихо ответил отче. - А так...
- Пока я буду пытаться выжить, ты наколдуешь...
- Приблизительно так. Идешь?
- Что за вопрос? Конечно, иду.
- Куда кто идет? - спросила сказочница, подходя к нам.
- В село, на всенощную, - почти не соврал отче. - Хочу взять героя на службу. Ему... может быть полезно.
Я постарался не прокомментировать это предположение.
- А меня возьмете?
- Читать молитвы над покойником трое суток?
Сколько-сколько, отче?
- А... нет, наверное. Я и так... сами разберетесь, - решила сказочница.
Нет, ну до чего же это все грустно! Хотя... интересно, определенно интересно. Я думал, что мы придем на кладбище. Но отче пришел к церкви.
- Оскверненная благодать их всегда притягивает, - тихо сказал он, и в голосе послышались не злость и не грусть - слезы. Странно. Очень странно. Я не спросил, почему. Как всегда. И, быть может, зря.
- Молись, герой.
- Отче, я...
- А ты все равно молись.
Ну, я и начал...
- Как дела, как отмолились? - радостно встретила нас сказочница.
Меня хватило только на то, чтобы буркнуть нечто нечленораздельное и распластаться прямо на земле - зато рядом с костром.
- Что так быстро?
Если б не так устал, точно взвыл бы. Быстро...
- О, дочь моя, - блаженно потянулся отче к еще теплому супу, не взирая на то, что помещался он в тарелке сказочницы. - Мы не быстро, мы вовремя!
- Да уж, - покачала она головой на сей акт вопиющей прихватизации, и налила себе еще. Демонстративно - в тарелку отче, и столь же демонстративно - больше. - А ты? - коснулась ее рука моего плеча.
- А ему не надо, - сказал отче. - Получил уже...
- Грр-р! - взвыл я, пиная отче ногой, и дико выкрутившись, ловя его тарелку и банально выпивая содержимое. Да уж, тоже мне, переходящее знамя...
- Ай, молодец! - хлопнул в ладоши отче. - Подло напасть и ограбить смиренного служителя...
От второго удара он таки увернулся. Наверное, потому что ждал. За то получил по носу от сказочницы. Эффект неожиданности, однако...
- За что?! Меня - за что?
- За подлое ограбление, - сладко улыбнулась сказочница, напоминая, чья изначально это была тарелка. - И за помехи, чинимые в заслуженном отдыхе усталому герою.
- Это ему-то? А службу кто вел? И отпевал, и молился, и...
- Чего не знаю, того не знаю, - улыбнулась сказочница. - Но нечисть точно не ты убивал.
- Ах ты ж... - восторженно отозвался отче. - А я и не заметил.
- А потому что нечего было замечать, - сказала сказочница. - Я издалека только. Послушала.
- А как же сказание? - подал голос я, не очень-то и доверяя ее "издалека".
- Мне и звукового оформления хватит! - рассмеялась она. - И, к тому же, не буду мучаться, совмещая рифмы, правдоподобность и реальные события. Ибо волшебное слово "может" избавляет нас от мерзкого греха лжи. Не правда ли, отче?
- Тока дай почитать. А там и отвечу.
- Тебе? Да ни в жисть! Такого направишь, что от правды еще дальше сказание уйдет.
- А спеть? - попросил я.
- Когда будет что - спою, обязательно. Кстати, чем ты уложил Неспящего? Умертвия там, упыри - это понятно, а тут...
- Откуда знаешь? - опешил я.
- По голосу, - как-то слишком честно посмотрела на меня сказочница мягко-карими, будто светящимися изнутри глазами. И тут не поверил ей уже не только отче. - Ладно, будет топором. Должен же ты им хоть что-то делать?
- А обещал ведь кто-то не петь о...
- А я петь и не буду. Только рассказывать.
- Ууу! - только и смог оценить идею я.
- Жанр легенды - он знаешь, какой интересный?
- Уйди, - тихо взвыл я. - Уйди и дай мне спокойно умереть. И не слушать этого... этого...
- Да погоди ты судить, - почти обиделась сказочница. - Ведь не слышал же еще! Может, оно... может, оно тебе понравится?
- Отче, - чуть не плача сказал я. - Убери ее отсюда.
Тот сочувственно посмотрел на меня, повернулся к сказочнице и выдал:
- Ему понравиться. Это я тебе точно говорю.
Но тычок под ребра он таки получил. Встал, покачал головой.
- Нет, никакого почтения к старшим, да и к священному сану тоже. Так и запиши.
Усталость была зверская, но я все же попытался подняться. Ничего, конечно, не получилось, но...
- Пойдем, милая, - продолжал отче, обращаясь к сказочнице. Знал, гад, что раз я до него не дотянусь... - Дадим великому герою мирно почить...
- Пусть уж просто отдохнет, - милостиво согласилась сказочница. Хоть одна добрая душа... - История с церковью и Неспящим слишком убога, чтобы быть причиной смерти столь великого героя. - Да, погорячился я с добротой, однако. - Он хоть не ранен?
- Да что ему станется, - отмахнулся Отче. - Нет, ты видала? Будто дитя малое, право слово...
- Отче, его не в дети, его в ангелы зачислять надо.
- Не надо! Хватит с меня героя, - поспешно сказал я, но никто, кажется, не услышал.
- За какие такие подвиги? - в очередной раз попался святой отец.
- За великий подвиг терпения, - нежно улыбнулась сказочница. - Я б тебя, отче, давно убила.
- Ох, дети... Не понимаете вы истинной доброты...
Но ушли они не на долго. Первой вернулась сказочница, сунула в руку чашку чая, села рядом - на колени. И какое-то время так сосредоточено смотрела на меня, что стало неприятно и неловко.
- А знаешь, герой, в тебя можно влюбиться, - тихо сказала она, закончив осмотр. Я чуть не подавился чаем от такого уведомления.
- Д-да?
- Да, - кивнула она. - Но любить нельзя.
- Это еще почему?
- А ты не даешь. И в этом вся беда. Потому что сам ты умеешь только любить. Друга, брата, родителя, учителя... женщину. Только любить, не влюбляясь, не играя в страсть или дружбу. У тебя ведь нет друзей, правда?
- Как это нет? - обиделся я. - Да вот же! Ну, не здесь, ладно... да ты хоть на того же отче посмотри!