Чудная весенняя пора, когда деревья и кусты покрываются нежной, прозрачной зеленью, когда косые лучи заходящего солнца утепляют не только цвета природы, но и души людей, настраивает на лирический лад. Или на воспоминания.
Во двор нашей пятиэтажки вышли жильцы. Умостились на ступеньках и на парапетах, на скамеечке, которую изловчился приткнуть меж двух деревьев дядя Саша Шацкий. Всегда слегка навеселе, улыбался соседям, сидя на корточках у подъезда. Любил так сидеть, курить, щуриться, шутковать и, выслушивая ответы, приговаривать: "Ну артисты, ну артисты..." Вот и сейчас с непременной улыбкой и сигаретой, загнанной в правую половинку рта, прислушивался к разговору женщин, оседлавших "его" скамейку.
Из парадной вырулил Пашура - Пашка Урунов, небольшого роста мужичок, обладатель ярко-оранжевого "Москвича". Автомобиль большей частью стоял во дворе, а не ездил. Часто торчащие из-под машины ноги служили объектом насмешек, на которые хозяин, впрочем, никогда не обижался.
Урунов, как шофёрскую баранку, держал огромную миску. Подойдя к старой стволистой акации, вытащил из посудины увесистого леща, шмякнул на заранее заготовленную доску и начал чистить огромным ножом. Все замерли, невольно повернув головы в сторону Пашуры, с хрустом сдиравшего чешую. Та, блеснув на солнышке, разлеталась в разные стороны, прилипая к рукам, голой груди и даже лицу потрошителя.
Ангелина Васильевна, полноватая женщина в старомодных, с мощными линзами очках, заговорила:
- Знаете, а я рыбу не ем.
- Почему? - спросила Олеся. Её большие глаза внимательным взглядом банковского сотрудника упёрлись в лицо собеседницы.
- Давно это было. Жили мы тогда в городе*. И прямо должна сказать - бедствовали. Я в то время заболела, долго лежала в больнице. Вышла оттуда, а дома - шаром покати. Муженёк мой, вот уж поистине "пьяница проклятый", мало того, что о ребятишках не заботился - пропил всё, что можно было пропить. И исчез, как обычно во время запоя. Всегда шатался чёрт знает где неделями. Возвращался домой опухший, грязный, с глазами, что, не выдержав пьянки, начинали косить в разные стороны. С порога падал на колени, ревел ревмя, полз ко мне, просил прощения и клялся-божился, что это в последний раз. Ну, думаю, вернёшься - выгоню. Катись на все четыре стороны! Меня не пожалел - ни разу в больнице не навестил - ладно, но детей, детей голодными оставил... Сироты, настоящие сироты при живых родителях.
- Выгнала? - уточнила Тамара Яковлевна, вечно чем-то озабоченная женщина, комендант общежития, где жили девчонки, учащиеся нашего ПУ.
- Выгнала, - спокойно ответила Васильевна и продолжила:
- Пошла на работу. Что туда еле ноги тяну, что оттуда. Иду, слёзы душат - ни сил, ни здоровья, ни денег нет. Когда ещё зарплату получу... а есть-то надо каждый день. И каждый день думка в голове: "Чем же детей кормить?"
Так было и в тот день. Бреду с фабрики, в ушах шум от швейных машинок, поясницу ломит - ну хоть ложись и помирай... Посидела на стульчике в прихожей, отошла вроде бы и - на кухню. Из остатков всякой всячины надумала хоть пустой супчик сварить. Открыла холодильник, а там - большая кастрюля с икрой. До самых краёв икра. Не знаю почему, рванула дверцу морозилки - она рыбой забита... Я так и рухнула на табуретку... Откуда такое богатство? Радоваться вроде бы надо, а у меня тоска камнем на душу легла... Еле дождалась ребятишек, шаставших по улице. Старший с порога закричал: "Ма, ты дома?" Вбежал на кухню, увидел, что я там, клацнул дверкой холодильника, поставил передо мной на стол кастрюлю, а сам сияет от счастья:
- Видала? Классно, да, ма? Себе на еду оставим, а остальное продадим. И купим тебе красивое платье. Однотонное. Да, ма?
- Почему однотонное?- спросила Ангелина Васильевна и сама же ответила на свой вопрос:
- По бедности приходилось шить из разноцветных лоскутков, и как-то призналась мальчишкам, что мечтаю об однотонном платье. Вот старший и загорелся этой идеей. А я спросила у него: "Откуда икра и рыба, сынок?" Тихо так спросила, а у самой всё внутри колотится от какого-то беспокойства и даже страха.
- Это мы с Колькой... Ну, вместе с ним на рыбалку ездили...
- Браконьерили, значит, - говорю.
Колька, сосед наш, известный браконьер. Уж его и штрафовали, и в тюрьме сидел, а ему всё нипочём. "Деньги,- заявлял,- все мои неудобства и конфликты с властью компенсируют". "Ты ж губитель природы. Изверг. Браконьер и спекулянт", - не раз выговаривала соседу. А он рот фиксатый щерит: "Ничего ты, тётка, не смыслишь в жизни. От неё надо брать всё. И даже больше. Живём в одного, так почему же я должен трястись перед каждой травинкой-былинкой да нюни распускать над всякой рыбёшкой? Человек - царь природы, вот пусть она и трепещет перед ним, как шестёрка перед паханом на зоне".
- Значит, браконьерили, сынок?- повторяю.
- Мам, ну мы же хотели как лучше... ты болеешь... Продадим икру, витаминов тебе купим. И платье. А, ма?
Обняла я его, прижала крепко к себе, погладила по голове.
- Представляешь, - говорю,- сколько вы жизней погубили, ведь каждая икринка - будущая рыба, маленькая, беззащитная... Так и ей не дали родиться. Разве можно, спасая одних, губить при этом других?
Сын опустил голову и молчал. Молчал и когда взяла со стола кастрюлю, отнесла в туалет и вывалила икру в унитаз...
Вернулась на кухню, позвала младшего. Вручила сыновьям ножи, и втроём принялись резать рыбу на мелкие кусочки. Мальчики уже догадались, что и рыбу ждёт участь икры. Слёзы у них капали на ручонки, но ни один ни слова не проронил. У меня и у самой в горле ком стоял...
Попили мы после нашей совместной работы чаю с сухарями, успокоились.
- Дорогие мои сыночки,- сказала я,- спасибо за доброту и заботу, но прошу: никогда, никогда не браконьерьте. Не хочу за вас дрожать, не хочу стыдиться ваших поступков. Я вас очень и очень люблю, но если ещё принесёте икру - сама сдам в милицию. Вы меня любите, любите и других, и не делайте худого никому: ни людям, ни природе. Как бы ни было плохо и трудно, нельзя, совершая преступление, оправдывать его обстоятельствами. Вы ж у меня мужчины, защитники. Богатыри, а не соловьи-разбойники. Правда?
- Угу,- улыбнулся старший.
Ангелина Васильевна умолкла и задумчиво смотрела куда-то вдаль, словно вглядывалась в прошлое...
- А потом что было?- поинтересовалась Олеся.
- Ничего. Жили. И выжили. Мальчики выросли. Старший сын с первой получки купил мне однотонное платье. Бирюзового цвета. Я его только по праздникам надевала.
А рыбу с тех пор не ем.
Никто не заметил, как под разговор скрылся в подъезде Пашура.
Из форточки его кухни вскоре потянуло жареным лещом...