Речной простор красился разноцветными отблесками хризантем праздничного салюта, что полыхал в вечернем небе. Город отмечал очередную годовщину своего основания. Год от года масштаб мероприятия приобретал всё больший размах, внося в него какую-нибудь новинку. Неизменной оставалась дискотека для молодёжи на террасах набережной. Броско одетая толпа яростно, самозабвенно топтала асфальт, бетонные плиты и ступени, что ломали береговую линию. В толпе, вливаясь друг в друга, формировались стайки или рассыпались на мелкие сообщества. Знаешь ли кого из танцующих, не знаешь - всё едино. Компанейский человек в таком собрании объединяет вокруг себя веселящихся, стеснительный, раскрепостившись, примыкает к ним. В салютном и прожекторном мерцании не видно краски смущения, неловкости телодвижения, все выглядят резкими, угловатыми, что сближает неумёх и мастеров.
В один из кружков, что скорее имитировал танец, нежели танцевал, ворвалась худощавая фигура, энергично двигавшая всеми частями тела. Кружилась, по-птичьи расправляя руки, замысловато выделывала коленца ногами, туловище, замерев на секунду, извивалось то так, то сяк, то сяк, то так. И при этом молодой человек с мушкетёрскими чертами в виде ниспадающего до плеч волоса и небольшой клиновидной бородки сумел партнёрски пообщаться чуть ли не с каждым. Его заряженность на веселье, пластичность и выразительность, призывные хлопки в ладоши в конечном итоге завели компаньонов. От лени не осталось и следа: завертелись, как волчки, поймали музыку и не отпускали уже. Азарт проснулся, желание щегольнуть оригинальностью, собственной трактовкой известных па... Кличи понеслись из глоток, свист, бодрящие крики... Всех завихрило, всех понесло течение пляски...
Вместе с подружками по институту Инга откаблучивала под ритмы эстрады и радовалась салюту, осеннему теплу, приливу энтузиазма и поэтому, когда забойную сменила плавная мелодия, с готовностью откликнулась на приглашение "мушкетёра". Сразу почувствовала опытного партнёра: тот уверенно и ловко повёл по волнам медленного танца. После медленные движения снова сменились быстрыми, затем - замедлились, и так раз за разом. Наплясалась, умаялась. Кавалер, почувствовав её усталость, выдвинул из вихляющей толпы и повёл по аллее...
Музыка растекалась над рекой, улетала далеко-далеко, растворялась в пространстве и настраивала на неспешность. Дорожка, по которой шли, погружалась в плотный сумрак, и, странное дело, хоть любила танцевать, не хотела возвращаться к ору усилителей, вспышкам цветомузыки и гвалту толпы. Подкатилась умиротворённость, спокойствие влилось в душу. Хотелось идти неторопливо куда-нибудь далеко, видеть живую лунную стёжку, золотившуюся в тихой воде. Дойдя до одной из скамеечек, опустились на неё и молча взирали на абрисы деревьев, на затейливую геометрию темневших многоэтажек с россыпью огоньков в окнах. Над городом, над рекой висела луна, расплёскивала молочный поток, чудодейственно влияющий на сердца. Никто не в силах понять и растолковать этого влияния. Возможно, рассеянное свечение, размывая черты лиц, придаёт им загадочную мягкость и настраивает на волну, что заставляет биться сердца в унисон. Посидели. Помолчали. Повернув голову к Инге, спутник тихо, с чувством начал читать стихотворение с народно-есенинскими нотками. Не запомнила тогда слова, но запомнила, как душа наполнялась светом, как в детстве, когда слушала сказки или колыбельные из уст мамы... Прозвучавшие проникновенно строчки в один миг наводнили сердце девушки доверием, и она поняла, что рядом находится человек, не умеющий кривить душой, обманывать и притворяться. Поэтому приняла приглашение Игоря прогуляться. Кружили аллеями и дорожками, улицами и переулками, встречаясь с парами молодых людей, державшихся за руки, обнимающихся, целующихся. Со стороны провожатого ни разу не последовало страстного движения, иногда - при переходе улицы, при преодолении ступенек - просто, бережно, без рисовки подставлял ей свою ладонь или локоть. Чувствовала жилистую худощавость с угадывающейся за ней силой и ловкостью. Отпуская спутницу на ровных местах, выпрыгивал на бордюр или, шагая рядом, читал и читал стихи. Звучали Пушкин, Есенин, Асадов, Тютчев, Рождественский, Блок, Лермонтов и Политов - новое для Инги имя, с чьего стихотворения начался этот поэтический вечер...
Стало светать, когда подошли к её дому. И только здесь заметила, что стихорассказчик заметно косит. Глаза в обрамлении длинных, истинно девичьих ресниц, смотрели на неё и на мир каждый по-своему: один прямо, а второй куда-то в сторону... Сначала смутилась, а потом внутренне усмехнулась: недостаток напоминал актёра Крамарова, а того невозможно вспоминать без улыбки...
Договорились встретиться следующим вечером. И встретились. И чем больше узнавала Игоря, тем больше проникалась симпатией к нему. Он нисколько не комплексовал из-за недостатка, подшучивал, уверяя, что кругозор его шире, чем у остальных. Инга на первых порах тушевалась, появляясь в обществе, но затем игнорировала недоумённые взгляды, потому что знала: недолгое общение с её кавалером втягивает под обаяние и остроумие, и из-под них не хочется вырываться. Бывая на вечеринках в дружеских компаниях, радостно наблюдала за хохочущими парнями и девушками, словно примагниченными к Игорьку. Не раз подружки, улучив момент, с нескрываемым восхищением отзывались о нём, завершая тирады вопросом: "И где ты умудрилась отловить такого?" - "Какого "такого"?" - "Да замечательного! И весёлый, и симпатичный, и юморной!" - "Сам поймался..."
Её отсутствие вечерами и перемена настроения не укрылись от родителей. Обычно дочь редко выходила в свет. Нельзя сказать, что была домоседкой, но чтобы ежевечерне отлучалась из дому - такого не наблюдалось. Как не наблюдалась и постоянная улыбка вместе с приподнятым настроением.
Однажды за ужином родитель, майор десантных войск, внимательно и даже ревностно относившийся к окружению дочери, усмехнулся в усы и спросил:
- Зачастила ты что-то на прогулки. Видать, ухажёр появился? А?
Она крепко смутилась. Зацепила ложечкой о сахарницу и просыпала сладкий песок на стол. Пытаясь салфеткой сгрести рассыпанное, задела и чашку с чаем. Тот выплеснулся через край и закоричневел лужицей...
- Отец, перестань, - укорила мама.
- А что такого я сказал?
- Потом поговорите.
- Потом она убежит.
Инга действительно убежала.
И снова бродили по вечернему городу, наведывались в парки, в скверы, разгуливали вдоль Волги, считали ступеньки набережной, грелись в кафешке...
Спустя какое-то время мама, оставшись наедине с ней, осторожно спросила:
- Может, покажешь своего парня? Кто он?
- Хороший человек, ма.
- Дай Бог. Тебе нравится - это самое главное. Давай-ка приглашай его в воскресенье на ужин.
- Хорошо.
В тот выходной Инга волновалась и переживала. Сильно волнуются, идя на первое свидание. Какое это было по счёту - не помнила. Считала всегда минуты, что оставались до встречи. Но встречи проходили вне стен дома, а здесь... Как воспримут Игоря родители? Что скажут? Хотя, если честно, неважно, она поняла тем вечером, что полюбила поджарого, спокойного человека с мягким голосом, внимательного к бытовым и жизненным мелочам. Он замечал то, мимо чего проходили другие. И давал явлению, предмету или людям необычную характеристику. Часто шуточную, но никогда обидную. Ни разу не слышала едкое или язвительное замечание. Иногда могли проскользнуть снисходительные нотки, но звучали они как-то прощающе. И все от характеристик становились светлее или просто немного нелепыми. Своеобразные чудики, на которых так и надо смотреть. И прощать им их недостатки в поведении ли, в умении говорить или одеваться. Раз чудики, значит, чудесные, ведь корень-то у этих слов общий: чудо. Весь мир - чудо, и люди в нём - тоже. Ну, не понимают иногда друг друга, но всё равно - чудо, чудики. Игорь и сам чудик хотя бы потому, что необычно смотрит на окружение. И видит больше положительных сторон, чем отрицательных. Отсюда, наверное, его страсть к стихам. Как-то поразил тем, что, прогуливаясь по заснеженному парку, полностью прочитал "Евгения Онегина". От первой до последней строчки! Инга попыталась вспомнить письмо Татьяны, сбилась раз, другой... Засмеялась и попросила продекламировать Игоря. Тот прочёл, и оно прозвучало по-новому для неё. Даже сердце забилось взволнованно, словно сама признавалась в высоких чувствах...
Когда в прихожей послышался звонок, живо взглянула на маму и пошла открывать дверь.
- Подержи, пожалуйста, - попросил вошедший, протягивая огромный торт в прозрачной упаковке и пакет. Не спеша разделся. Провёл расчёской по локонам, приобнял Ингу, поцеловал и двинулся вслед за ней в комнаты. Из-за стола поднялась мама, Игорь подошёл к ней, изящно приложился к руке.
- Это Вам, - вытащил букет из пакета. Затем из него же достал бордовую орхидею, протянул Инге. Судя по тому, как напряжение на лице родительницы сменилось улыбкой, дочь поняла, что гость сделал верный шаг не только купив цветы, но и угадав с их гаммой. Мама не любила ярких, насыщенных тонов, и поэтому с удовольствием приняла сдержанную расцветку светлых лилий с причудливым расплывом прожилок.
Уселись за стол, заговорили на отвлечённые темы. Скрипнула балконная дверь, вошёл отец. Внимательно, с прищуром, посмотрел на Игоря. От Инги не скрылась ироничная, даже пренебрежительная, усмешка. Резко подошёл, резко протянул руку, упёрся взглядом в глаза Игоря, представился. Стремительно развернулся, подвинул стул, уселся и категорично изрёк: "Начнём!". Родитель больше слушал, нежели вступал в разговор, но, наливая очередную порцию выпивки, снова с прищуром спросил:
- Служил?
- Нет.
- Почему?
- Учился.
- Ясно.
- У нас военная кафедра была. Сборы проходили.
- Кафедра... Это - мура. Отмазка. Каждый мужик обязан на брюхе с полной выкладкой поползать, с ней же не один марш-бросок совершить. Если не пороху, так портянок понюхать.
- Отец! Ну не за столом же!
- А где же ещё? Вот если бы ты всю жизнь на манекенах практиковалась, а к людям и не подходила - хороший бы из тебя медик получился?
- Сравнил...
- Да, сравнил. Мужчина должен отслужить, закалку пройти. В армии его многому научат, что потом, на гражданке, пригодится. Для меня лично не служивший - ущербный человек.
- Перестань, ей-Богу...
- Молчу-молчу. Но остаюсь при своём мнении.
Далее разговор потёк в спокойном русле, хотя скованность чувствовалась весь вечер.
После уходя Игоря, перемывая посуду на кухне, Инга обиженно спросила:
-Ма, чего папка завёлся?
- Не знаю, какая муха его укусила. Игорь - парень вроде неплохой. Только вот...
- Раскосый?
- Меня больше смущает другое... Не слишком ли ты молода для него? Сколько ему?
- Тридцать.
- Ну вот, на девять лет старше тебя.
- Меня это не смущает. Зато он музыку любит, стихи. Причём не зациклен на чём-то одном. Есть такие, которые сдвинуты на "металле" и больше ничего не признают. А Игорёк, например, знает состав "ролингов" или "дипов", репертуар, содержание их композиций. И наши группы знает: "Арию", "Наутилус"... И народные песни поёт, и казачьи. Представляешь?
- С трудом.
- И поговорить с ним можно на разные темы. Мне в учёбе помогает. Объясняет так забавно, но доходчиво - сразу всё понимаешь. Говорю, учителем тебе быть. Смеётся, мол, не моё это, каждый должен заниматься своим делом: врачи - лечить, портные - шить, а он будет конструировать.
- А что конструирует?
- Технику какую-то. Особо не рассказывает. Что-то с тягачами связано.
Инга не знала, что кавалер её работал в конструкторском бюро, где проектировали военную технику. Да и зачем ей вникать в какие-то железки, когда возлюбленный окружал блестящей поэзией, захватывающими рассказами о многих уголках Родины, где часто бывал в командировках. Зачем ей технические выкладки, если мир сквозь призму его взгляда отгранивал неожиданными ракурсами с отражением новых и новых видов...
С того вечера Игорь изредка наведывался в гости. Терпеливо ждал, когда девушка прихорошится перед походом в театр или в кино. Вёл беседы с хозяйкой, потому что глава семейства демонстративно уходил в другую комнату или подолгу курил на балконе.
В один из вечеров, когда за провожатым закрылась дверь, а Инга метнулась к окну, чтобы помахать рукой, майор спросил:
- И чего ты нашла в этом интеллигентике патлатом? Волосы - как у бабы, и глаза смотрят - не пойми куда...
- Папа...
- Чего папаешь? Ну вправду, доця, открой очи - глянь на лыцаря своего... убожество какое-то. Да и старый. Говорила "парень", а это мужик. Мужик косоглазый.
- Ты его совсем не знаешь! Не во внешности же заключается истинная красота человека!
- Угу. В совокупности. В человеке всё должно быть прекрасно: и тело, и одежда... И лицо, - поднял указательный палец, делая ударение.
- У него красивое лицо...
- Краше не бывает...
- Мне нравится.
- А мне нет! - сухо, даже зло ответил отец. - Не для него я тебя растил и готовил. Не для него! В общем, так, дочь, давай как-то на нет своди с ним отношения.
- И не подумаю.
- Тогда подумаю я.
В следующий приход Игоря гвардии десантник, выкроив минуту, когда женщины отлучились на кухню, предложил:
- Пойдём, женишок, покурим.
Гость, хоть и не увлекался табаком, отозвался на приглашение. Майор на балконе глубоко затянулся, глянул на весеннее серое небо. Сделав ещё пару-тройку глотков сигаретного дыма, произнёс тихо:
- Кончай, паря, эту историю.
- Какую историю?
- С Ингой. Я буду прям по-армейски: сворачивай роман. Староват для неё, мягко говоря. Ну ладно, это ты сейчас в мужской силе, а пройдёт десяток-другой лет, и - сдуешься. Да и красотой не блещешь. В общем, завязывай.
- Но разве красотой силён мужчина?
- Бросай философствовать. Сказал, заканчивай, значит, заканчивай. И баста! Я ясно выражаюсь? Ну не нравишься ты мне! Не-е нра-авишься.
- Так вы меня практически не знаете.
- И знать не хочу! Мне достаточно того, что ты косой!
- Разве это главное в жизни человека и в семье? Я-то думал, что главное - симпатия, взаимное уважение, а не какой-нибудь незначительный дефект. Много ведь примеров, когда внешне ладные люди живут друг с другом со-овсем не ладно, потому что не понимают один одного и, самое страшное, не хотят понимать. И наоборот, вроде неказистые, но душой красивые, сердцами открыты к диалогу, к окружающим. И всякого рода физические недостатки меркнут перед душевной широтой, кругозором, любовью.
- Что ты будешь делать, а?! Хоть кол на голове теши! Тебе дана команда "Кругом!"? Выполняй. Узнаю, что продолжаешь морочить голову Инге - пеняй на себя.
Игорь попытался что-то возразить, но был бесцеремонно развернут к двери:
- Пошли. Бабы заждались. И улыбочку-то на морду надень.
Усаживаясь за стол, хозяин нарочито весело хлопнул в ладоши, воскликнул:
- Давай-ка, Игорёк, вдарим по коньячку. За хорошую погоду, за дела праведные. За понимание.
Мать с дочерью переглянулись, но к тосту присоединились.
После ужина Инга полувопросительно, полуутвердительно произнесла: "Мы погуляем".
- Валяйте, - согласился глава семейства.
На улице девушка спросила:
- О чём это вы шушукались на балконе?
- О жизни, о любви. Неплохой мужик твой отец. Прямой, открытый.
- Бывает иногда грубоват. Но работа такая. Зато меня, знаешь, как любит!
- Догадался.
- Он сначала расстроился, что девчонка родилась, а потом, когда я подросла, сказал: "Да и к лучшему. Буду спокоен, что тебе не грозят никакие Афганы и Чечни. Внуков мне нарожаешь, буду с ними кувыркаться, а они облепят меня со всех сторон и станут за усы дёргать. Вот это будет настоящая старость. Счастливая".
И засмеялась.
Игорь обнял её, повернул к себе лицом, поцеловал лоб, глаза, затем прильнул к губам так, что у Инги перехватило дыхание, а сердце забилось громко и часто.
- Съезжу в командировку, а потом приду к твоим родителям. От порога паду на колени и не встану до тех пор, пока не благословят. Ты как на это смотришь?
- Положительно.
- И осуществим мы тогда отцовскую мечту, нарожаем кучу детей, и пусть они ему усы выщипывают.
После того вечера время закружило обеих сплошной занятостью: у неё началась сессия, у него - предкомандировочные хлопоты.
Майор тоже готовился к отъезду. На Кавказ. Настроение у него было мрачноватое. Дочь, как он понял, не вняла совету и встречалась с волосатиком. Тот, в свою очередь, так же пренебрёг предостережением и продолжал обхаживать кровинушку.
Вечером накануне отъезда гвардейца занесло в какое-то кафе. Усевшись за столик в дальнем углу, заказал водки и незамысловатую закуску. Выпив стопку, нюхнул сигарету, закурил, выдохнул дым. Синеватое облачко затейливо расплывалось перед глазами, внося сумбур в мысли. Налил вторую. Резко запрокинув голову, проглотил содержимое и уставился в одну точку... "Что за хренотень получается? Я её лелеял, воспитывал, думал, повзрослеет, замуж выйдет. За толкового парня, а не за какого-то косоглазого хлюпика. Чего она в нём нашла? Бородка козлиная да патлы. В армию его... вмиг бы волосёнки отчекрыжили... Видно же, за душой ни шиша, кроме стишков да речей заумных. Наверное, и молоток-то не знает, с какой стороны брать... Хотя... Я же действительно его не знаю. Может, и умеет гвозди вбивать. Да какая разница: умеет-не умеет. Не нравится он мне! Ещё и линию свою гнёт. Сказал, кончай девке мозги пудрить, так нет, если не во фронт, то фланговым манёвром всё равно лезет туда, куда не просят. Вот осёл упрямый!"
Налил рюмку в третий раз, выпил и снова не закусил. Выпитое будоражило мысли, разогревало фантазию. А если он, поганец, её соблазнит... Или у них уже было... Этот сможет уболтать, особенно таких наивных, как Инга... Уродится внук весь в зятя - косой. А если внучка? Пиши - пропала! Ну какая может быть жизнь у косоглазой девчонки?! Да никакая. Или в монастырь, или в колодец. Вот паршивец. Только о себе и печётся, думал, словно всё нарисованное воспалённым сознанием обрело реальные черты. Гад! Нет уж, не дождёшься от меня моей девочки. Ни перед чем не остановлюсь, не отдам я её тебе. Не отдам!
Встал из-за стола, где остались пустой графин и нетронутая закуска.
Вышел на улицу. Резкий порыв ветра пахнул в лицо, но не остудил разгорячённую голову, напротив, словно раздул кострище. Переполняла злость, близкая к ненависти, готов был растоптать, раздавить тварь, покусившуюся на дочь его. С разгорающейся яростью в груди направился куда глаза глядят. Шагал по каким-то улицам и проулкам, остановился, не понимая, где находится. Заплутал. И спросить не у кого. Из-за ближайшего угла улочки торопливо вынырнула долговязая фигура и направилась прямо к нему. Было открыл рот, чтобы спросить, куда попал, как вдруг сообразил: да это же Игорь. Ага, на ловца и зверь бежит!
- Стоять!
Прохожий остановился, изумлённо взглянул на встречного.
- И куда мы так торопимся? - спросил офицер. - Уж не к Инге ли?
- Здравствуйте, - растерянно произнёс "мушкетёр".
- Я спрашиваю: куда несёшься?
- Домой. Завтра в командировку, надо вещи сложить.
- Слушай, свалил бы ты куда-нибудь в вечную командировку, чтобы глаза не застил.
- Да нет, недельки через две-три собираюсь вернуться и к вам в гости заглянуть.
- Чего?! К нам? В гости?!
- Ну да.
- Я ж русским языком сказал, чтобы забыл дорогу к нашей квартире и Ингу выкинул из головы.
- Не могу.
- Что значит "не могу"?
- Это значит, что я её люблю, - улыбнулся собеседник.
У десантника перехватило дыхание от услышанного. Сжались кулаки, потемнело в глазах.
- Ты понимаешь, о чём говоришь... ты...
- Понимаю.
- Ни хрена не понимаешь, урод! Это я её люблю! Инга - моя дочь. Моя! Моя!
То кричал уже не майор, а сатана, который сидит в каждом из нас и визжит от радости при виде того, как человек теряет над собой контроль и впадает во все тяжкие... Он ещё что-то орал и матерился, пока не дошло, что перед ним никто не стоит. Игорь лежал на мостовой. Стоп. Стоп-стоп! Почему лежит? Опустошение вмиг овладело десантником, что-то щёлкнуло в сознании и оттуда выплыли своеобразные кадры его действий. Словно со стороны увидел, как совершает точный, профессиональный удар, не единожды наносившийся в рукопашных... Боже, неужели посмел приложить свои навыки против безоружного? Не может быть! Однако пред ним лежит неподвижный человек, и рядом никого нет. Значит... Опустился на одно колено, коснулся двумя пальцами сонной артерии. Чёрт, чёрт! Идиот безмозглый. Зыркнул по улице и бросился к телефону-автомату.
- Скорая? Срочно приезжайте, человек без сознания, видимо, его побили крепко.
Осмотрев окрестности, назвал улицу, точные ориентиры местонахождения пострадавшего.
Когда вблизи завизжала сирена " скорой помощи", спрятался в тень подворотни и не уходил до тех пор, пока не убедился, что Игоря забрали...
Грядущим утром самолёт уносил его вместе с товарищами в чеченские горы. Там, сражаясь с отрядами бандформирований, лез в безнадёжные схватки, поражая сослуживцев не присущими ему ранее безрассудством и отчаянием...
- Михалыч, ты прям озверел от безделья в городе. Рвёшь всех, как Тузик грелку. На звезду Героя метишь? Или поспорил с кем, что всех "духов" изведёшь?
Отмалчивался, махал рукой, дескать, отвали, братва. Его жёг стыд, рвала, как волк загнанную дичь, совесть. Бесконечно возвращался к тому постыдному вечеру, склонял себя на все лады за срыв. Никогда, ни при каких обстоятельствах не позволял терять голову, всегда контролировал ситуацию в боевой обстановке, не говоря о цивильной жизни. Контролировал и принимал правильные решения. А тут... Как с цепи сорвался. И нашёл на ком оторваться...
Как-то почтальон протянул ему конверт. Письмо. От дочери. Обычно общались по телефону, а здесь письмо... С чего бы? Вскрыл. Прочитал - и лицо посерело. Инга сообщала о смерти Игоря. Его, очевидно, избили хулиганы, и он умер в реанимации, не приходя в сознание. Ссутулившись, долго сидел на армейской кровати, зажимая руки коленями. Ночью, во сне, ему неоднократно являлся несостоявшийся зять с тихой, даже виноватой улыбкой...
На следующий день отряд, преследуя сепаратистов, теснил их в узкое ущелье. Те огрызались с яростью обречённых, но пятились именно в то место, где и намечалась ликвидация банды. Когда, казалось, ловушка вот-вот захлопнется, из штаба последовал приказ об отходе.
- Вы охренели там, что ли?! - орал в трубку рации гвардеец. - Если отступим - мы их упустим. Нам осталось дожать всего-то ничего
- "Ястреб", не бухти, выполняй приказ.
- Да нельзя поворачивать! Разбегутся, сволочи, к едрене фене!
- "Ястреб", тут у меня люди из Москвы. Они отдали приказ. Ты им нужен, герой. Выполняй! Мне с ними спорить не с руки и лишние заморочки не нужны. Ясно? Как говорится жираф большой - ему видней. Срочно возвращайся на базу.
Матерясь по чём зря, десантник выполнил штабной приказ. Отряд разжал клещи, покатился в обратную дорогу. И на "обратке" попал в засаду. Явно обученные боевики, умело маскируясь в зелёнке, грамотно вели огонь, цинично отстреливали его бойцов. Вновь вышел на связь со штабом, крыл матом за придурочный приказ и требовал на подмогу "вертушки". Из центра попросили не впадать в панику, продержаться немного, потому что москвичи решили облететь окрестности, пофотографировать горы и себя "в боевой обстановке". Обозвав всех идиотами, майор лихорадочно прикидывал, как уменьшить потери, как сберечь ребятишек. Судя по рельефу местности, шансы есть, но они невелики, да и боезапас придётся экономить... Внезапно противник прекратил стрельбу и в рации послышался хрипловатый голос: "Здорово, Батя! Это я - Шайтан". Михалыч нервно дёрнул головой, не сообразил сразу даже, что ответить. Шайтан... Они вместе в Афгане не раз попадали в переделки, не раз выбирались живыми из передряг, из которых, казалось, выхода нет. Отчаянный, смелый, дерзкий, но расчётливый был Шамиль Баханаев - Шайтан. Однажды в афганских горах вот так же нарвались на засаду, из отряда выжили только он и Шамиль. Пёр тогда боевого друга-чеченца на горбу не один километр и допёр до своих позиций. Отправили Баханаева в Союз, и затерялись там следы побратима... И вот встретились. И где? И как?
- Привет, Шайтан. Живой, значит?
- Аллах пока милостив.
- Как же это тебя занесло в бандитские ряды?
- В ряды защитников истинной веры...
- Встречался я с этими защитниками... Головорезы. Разве вера должна защищаться автоматом? Я думал, словом, убеждением...
- Давай не будем дискутировать, командир. Каждому предначертан свой путь к пониманию веры, к её постулатам...
- Не будем. Что ты хочешь от меня, Шайтан?
- Ничего. Я не знал, что это твой отряд. В общем, уходи с миром. Постараюсь не пересекаться с тобой на одной тропе. Я помню, как ты меня тащил по горам, помню. Прощай, Михалыч.
- Прощай, Шамиль.
... Злой сверх всякой меры, десантник шагал к штабной палатке.
Хмуро доложил о прибытии, с неприязнью оглядел столичных гостей. Те смеялись, шутили, переговаривались, не обращая на него внимания. От их ухоженных лиц, от новёхоньких форм с колодками наград становилось тошно. Через какое-то время один из москвичей обратился к комдиву: "Где твой герой, Александрыч?" - "Да вон, стоит у входа".
- Ну, чего скромничаешь, воитель? - широко улыбаясь, спросил один из полковников, подошёл и хлопнул панибратски по плечу. Тщательно выбрит, свеж, пах дорогим парфюмом, и он явно был доволен собой. Эти лоск, самодовольство совсем не располагали к себе, и Михайлович раздражённо спросил:
- Кто отдал приказ отступать?
- Не мурзись, майор, - всё так же улыбаясь, продолжил офицер, - на войне, как на войне. Есть приказы наступать, есть и отступать.
Обернулся, взял предусмотрительно налитые коньяком стаканы:
- Зато ты сейчас в тишине, живой. Давай выпьем за таких, как ты, браток.
Опрокинул стакан, зажевал лимоном и хмыкнул:
- Я отдал приказ. Уж сильно захотелось глянуть на бравого ратника, о котором и в центре знают. Мне ждать, видишь ли, недосуг: надо срочно вылетать обратно. Дела, брат... Важнейшие государственные дела.
- У меня из-за твоего приказа бойцы полегли. Мальчишки.
- Что ж поделаешь, потери неизбежны. На то они и солдаты, чтобы погибать,- спокойно ответил собеседник, с удовольствием обсасывая лимонную дольку.
- Ну и сука ты, полковник. Твоя дурацкая прихоть стоила нескольких жизней.
- Чего? Ты как разговариваешь со старшим по званию?! - сменил тон высокий гость. - Да я тебя...
- Пошёл ты! - крутнулся к выходу воин.
- Стоять! - московский посланец схватил бунтаря за плечо и развернул к себе. Лучше бы он этого не делал. Мощный удар в челюсть опрокинул его на стол. Звякнули жалобно стаканы с бутылками. Майор презрительно сплюнул и вышел на улицу...
На следующий день нарушителя дисциплины вызвал комдив.
- М-да, погорячился ты, явно погорячился... Полковник после твоего ухода визжал, как резаный, требовал ареста, грозил судом, дисбатом. В Москву звонил. Хорошо, тебя командующий знает, вы ж с ним в Афгане не один пуд соли съели. Пообещал разобраться по всей строгости закона. А потом, когда "вояки" улетели, звякнул мне. Говорит, мол, так и так, необходимо решать вопрос кардинально, у этой шавки бо-ольшие связи наверху. Как ни жалко, но чтобы замять дело, придётся другу нашему писать рапорт об отставке. Принять её - всё, что могу при данной ситуации. Зато без следствия и суда. Так что пиши рапорт, Михалыч.
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас, - и, глядя, как подчинённый строчит по бумаге, добавил:
- Я и сам таким "тактикам" по сусалам с удовольствием съездил бы... Из-за них и бойцов теряем, и командиры уходят...
Расстались по-армейски сдержанно.
И покатилась у отставника гражданская жизнь. Но покатилась не так, как хотелось и мечталось. Всё что-то не срасталось и не склеивалось. Глядя на резко повзрослевшую дочь, ставшую малоулыбчивой, сосредоточенной и серьёзной, томился тоской смертной. И вина постоянно грызла. Десятки раз возвращался к прошлому и к тому вечеру, когда оборвал чужую жизнь. Не хотел этого, ну не хотел! А вон паскудство какое вышло... Каждого солдата берёг и, бывало, чуть не плакал, когда кто-то из них погибал. В обиду никому не давал, защищал от несправедливости. А сам такую несправедливость допустил... сорвался. Сорвался! Почему? Долго не хотел признаваться себе, что то была ревность, родительская, но ревность. Она оказалась страшной и безжалостной. До того безжалостной, что перешагнул черту, которую нельзя было пересекать. Оградил, называется, дочь. Сидит теперь дома. Одна. И нет былого блеска, задора в её взгляде. И в том он виноват.
Всё чаще по ночам приходили к нему бойцы, оставшиеся навсегда в чужих афганских горах и в родных, но враждебных кавказских. Сидели ребята вокруг костра, пили чай, рассказывали что-то весёлое, потому что заливались от смеха. Всякий раз пытался расслышать, разобрать слова, но те хоть и звучали громко, но гулко и совершенно невнятно... И постоянно среди солдат появлялся Игорь, и они, подвигаясь, впускали его в свой круг...
Майор стал сдавать. Поседел, постарел, можно сказать, одряхлел...
... Лёжа в палате, смотрел в окно, где за переплётом рамы сверкала крестом больничная церквушка. Над нею высилось современное стеклянное здание соседнего корпуса с бликами восходящего зимнего солнца. Рождался новый день, где в круговороте жизни будет место человеческим радостям и печалям.
Сегодня придёт Инга. И сегодня...
Она действительно пришла. С мороза румяная, улыбнулась:
- О, да ты сегодня прекрасно выглядишь: побрился, помолодел прямо.
- "Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"... - пропел в ответ.
- Ну и правильно, а то ты что-то раскис в последнее время. Впереди весна, так что поднимай боевой флаг.
- Есть.
Поговорили о том о сём, и в возникшей паузе отец произнёс:
- Доця, хочу кое-что сказать тебе...
- Говори.
Глубоко вздохнул:
- Инга, ты же знаешь, как я тебя люблю. Готов жизнь отдать, лишь бы тебе было хорошо.
- Знаю, папа.
- Я старался оградить тебя от всех и вся для твоего же, как считал, счастья. Но не учитывал того, что собственное счастье ты должна искать сама и сама же, без посторонней помощи, пробовать его. И, нравится мне, не нравится, обязан был уважать твой выбор. Во всём. В том числе и в выборе мужчины. Я смирился с твоим местом учёбы, а вот с Игорем...
Дочь вскинула голову, хотела что-то сказать, но родитель решительно возразил:
- Молчи. С Игорем беда вышла. Настоящая. Я настолько воспротивился, что потерял разум. Перед последней командировкой в Чечню мы случайно встретились. Я хотел побеседовать с ним... предупредить, что ли... Отговорить от встреч с тобой. На все мои слова он отвечал тихо, спокойно. И постоянно улыбался. Эта улыбка просто бесила меня! Я не хотел того, что случилось, и не помню, как всё произошло. Помутнение какое-то накрыло, и в помутнении ударил его... Я потом вызвал "скорую" и ушёл оттуда... Я не хотел его убивать...
- Что ты говоришь, папа?!
- Правду.
Девушка порывисто встала, развернулась, зацепила тумбочку, где лежал принесённый ею пакет. Ринулась из палаты. Из пакета оранжевыми мячиками покатились по полу апельсины. Один шустро побежал вслед за Ингой, но на полпути от тумбочки до полуоткрытой двери замедлил ход, остановился, качнулся и замер, словно в раздумье...