Аннотация: "Швейцария, Женева, 27 октября 1553 года. Девять часов утра. Мигель Сервет, юрист, врач, философ, молился. Для этого ему не нужны были иконы. Да и где их взять в темнице..."
Швейцария, Женева, 27 октября 1553 года. Девять часов утра. Мигель Сервет, юрист, врач, философ, молился. Для этого ему не нужны были иконы. Да и где их взять в темнице.
Молитва получалась сбивчивой, теряла силу и становилась лишь скоплением звуков. Святые слова не несли успокоения измученной душе, не могли отогнать тёмных мыслей, хищными когтями стискивающих сердце, которое изнутри прожигали несбывшиеся надежды. Больше он не питал иллюзий. Глупец, дурачина, как же можно было так ошибаться в Кальвине...
Дважды судьба ударила Сервета наотмашь, прежде чем он понял свои ошибки. Первый раз - в кафедральном соборе. Мигель приехал в город, чтобы увидеть живьём своего оппонента, наивно считая их спор о вере чисто теоретическим. Но гнев властителя Женевы, выраженный в его давнем письме, ещё не миновал. Для этого человека спор о вере не был отделён от жизни. Во время проповеди Кальвин почувствовал на себе пристальный взгляд человека у дальней колонны. На миг запнувшись, он продолжил говорить перед прихожанами, передавая им огонь своего религиозного экстаза. А после проповеди подозрительного незнакомца арестовали. Стоило лучше помнить, что именно по доносу Кальвина Мигель Сервет уже попадал в этом году в руки инквизиции во Вьенне. Тогда ему удалось спастись, но в этот раз его враг постарался не выпустить птичку.
Второй раз судьба ударила Мигеля при оглашении приговора. Долгие недели заключения он одурманивал себя иллюзиями, будто уже давно убедил судей в истинности своих тезисов. О, Кальвин прекрасно знал, как ломает человека долгое заключение, этот умный политик отнюдь не спешил нанести последний удар, ожидая полной победы над упрямцем. Наконец в камеру спустились секретари Совета с начертанным на жёстком пергаменте решением, согласно которому богохульника надлежало казнить уже на следующий день: "Мы приговорили тебя, Мигель Сервет, вести в цепях к площади Шампель и сжечь заживо, пока тело твоё не превратится в пепел, а вместе с тобой как рукопись твоей книги, так и напечатанную книгу; так должен ты закончить свои дни, чтобы дать предостерегающий пример всем другим, кто решится на такое же преступление". Сила духа оставила узника, он стоял молчаливый и неподвижный, как громом поражён - иначе и не скажешь. Затем вдруг начал стонать, жаловаться, плакать, на родном испанском языке с ужасом повторять одну и ту же мольбу: "Misericordias!"
Пришедшие вместе с законниками проповедники уже праздновали победу, считая, что окончательно сломлен гордый еретик. Но стоило им коснуться не жизни его, а идей, требуя отречения от своих тезисов, как снова обрёл уверенность этот приговорённый к смерти. Мгновение - и взгляд снова стал твёрдым. "Можете судить меня, подвергать мучениям, сжигать, рвать тело на части, но земной приговор никогда не решит, прав человек в божеских вопросах или не прав. Убить - не значит убедить".
А теперь вот оно - утро казни. И слова застревают в шершавом горле, только губы беззвучно шевелятся.
Дверь открылась, лязгнув железом.
- Ну здравствуй, Мигель.
- Кальвин, - усмехнулся Сервет, присаживаясь на жёсткую койку.
Трудно было не узнать это лицо, которое хотелось назвать - лик, его сухие, иссушенные аскетизмом черты, злые безжалостные глаза, презрительно сомкнутые губы. Даже давно изорвавшийся камзол Сервета выглядел роскошным рядом с простыми чёрными одеждами Кальвина. Впрочем, вся Женева теперь такова - серая, чёрная или коричневая, забывшая песни, танцы и веселье.
- Ты же отказался со мной встретиться.
- Но потом всё же решил тебя посетить. Без широкой огласки, - ответил Кальвин. - Послушать, как ты будешь просить о помиловании.
- Я хотел встретиться не для того, чтобы просить пощады. Я хотел лишь примириться с тобой перед смертью.
Кальвин резко взмахнул рукой.
- О каком примирении между нами может идти речь? - спросил он у неподвижно сидящего Сервета. - Наш спор окончен. Костёр поставит точку.
- Я предполагал такой ответ... Наверное ты смеёшься над тем, как я был глуп, отправившись прямо к тебе в руки, так ведь?
- Сказать по правде, я пришёл сюда потому, что не понимаю этого поступка, - хмуро ответил Кальвин. - Долго не мог поверить, что мне так улыбнулась удача, искал разгадку, строил схемы... а дело было лишь в твоей наивности...
Мигель не ответил. Он сидел, откинув голову, нащупав затылком удобную впадину между камнями стены, и неотрывно глядел на своего противника. Броситься бы на него сейчас, задушить - да только прекрасно знает Кальвин, что не одолеет его голодный, больной узник, оттого и пришёл без охраны.
Кальвин сначала тоже смотрел в глаза врага, потом опустил голову и задумался. Взгляд его потух.
- Скажи, хотел бы ты поменяться со мной местами? - внезапно спросил самый могущественный человек Женевы.
Сервет не ответил.
- Или ты бы не уничтожил меня, будь сила на твоей стороне?
Узник опять промолчал. Он уже и не смотрел на Кальвина, а видел свою жизнь, все годы странствий, горе потерь и радость открытий. Внутри себя он вдруг особенно сильно ощутил желание жить, такое пронзительное сейчас, когда приговор Совета отрезал от него чувство лежащей впереди долгой дороги, поставил точку - вот, здесь и кончится твой поиск, Мигель Сервет, и перед смертью ты вспомнишь только то, что успел накопить за свои 42 года, больше - ничего. Вот только желание жить существовало где-то вдалеке, словно стиснутый в кулаке разума инстинкт самосохранения, бессильный перед волей человека, ставящего верность своим идеям выше жизни. Кальвин следил за тем, как меняется лицо Сервета, как расслабляется оно, а в уголках рта наливается спокойствием улыбка.
- Чему ты улыбаешься? - спросил он.
Сервет рассмеялся:
- Мне вдруг подумалось: мы своей жизнью доказываем свои теории. Я - реализовал свободу выбора и приехал к тебе. Ты ― поступил, как было предопределено, и сожжёшь меня. И каждый будет верить в те тезисы, что утверждал, до самого конца... Мы похожи, Жак.
- Видно, не о чем нам больше говорить, - сказал Кальвин. - Прощай. Наш спор окончен.
Он уже повернулся к двери, когда Сервет ему ответил:
- Меня сожгут, но это лишь эпизод. Мы продолжим нашу дискуссию в вечности.
***
Кальвин на казни не присутствовал. Он предпочёл остаться дома, в своём рабочем кабинете.
В одиннадцать часов дня Сервета вывели из тюрьмы, зачитали приговор и торжественно препроводили на место казни. Цепями он был привязан к столбу, на голову ему надели позорный венец страданий - венок из зелени, осыпанной серой, а между живым телом и жёстко врезавшимся в него железом палачи втиснули книгу и ту рукопись, которую Сервет некогда sub sigillo secreti послал Кальвину, чтобы иметь от него братское мнение о ней.