|
Меня зовут Джек. Джек Лондон. Родители были с юмором.
Такое случайное "неслучайное" совпадение так-таки сыграло со мной шутку: неиссыхающую тягу к писательству. Воспитанный на литературе Джека Лондона, был я юношей романтичным, - с легкостью на подъем к всевозможным приключениям. Исколесил все восточное побережье, особенно нигде не задерживаясь. Подрабатывал статьями для газет и журналов, а когда и просто грузчиком в порту, - выносливость молодости позволяла. Иногда случалось выходить в море разнорабочим, что мне особенно нравилось, тогда писал небольшие морские заметки в духе Хеменгуэя или приключеские рассказы с Лондонским налетом романтизма. Платили за это мало, но на жизнь хватало. Писал быстро - как ветер, еще не понимая, что не стоит без приложения ума играть на словах, как на "трень-брень-гитарке". Легковесность читалась в написанном, также легко забывалась, сразу же. Но однажды наступил перелом, после которого легкость к письму у меня сильно потяжелела.
Представился случай посетить остров на Гаваях, - с целью ознакомиться с материалами о лепрозории, существовавшем там более двух веков, и написать очерк о нем для крохотного благотворительного журнала. Можно себе представить мое состояние: счастья - полные штаны! Лондонский Малокай я знал наизусть, в этом духе и писать собирался, но получилось все не так, как мне представлялось.
Где-то я подхватил тропическую лихорадку, возможно еще в порту - сборище миграций со всего света. Мы были уже в пути, когда я слег. Горячка разметала мои мысли по таким темным коридорам подсознания, что я совсем перестал отделять реальность от вымысла. Подготовленная в мозгу информация о лепрозории стала обрастать фантазийными картинами, о которых я и знать не мог, но они были настолько живыми и сочными, что будоражили мое сознание до дрожи. В какой-то момент я провалился во временную пропасть и стал полностью отожествлять себя с героем своего рассказа.
В трюме, битком набитом людьми, было душно и смрадно. От испарений тел, скученных в тесном пространстве, фонарь едва не гас - воняло страшно. Шум волн не перекрывал несмолкающие стоны. Кто-то плакал навзрыд над умершей девушкой, кто-то кричал от боли. Я старался держаться от больных подальше, насколько это было возможно. Мой приятель по несчастью, также по ошибке брошенный на корабль, все время молился вслух, что многих раздражало: здесь уже мало кто верил в существование "высшей божественной справедливости".
К острову шхуна подошла ночью. Рассвета ждать не стали - капитан опасался отлива - побросали "груз" в воду и ушли на полных парусах. Плыть к месту своей "тюрьмы" предстояло около двух миль. Для здоровых - пустяк, а для прокаженных - мука. Билл, мой нечаянный приятель по несчастью, плыл рядом, не прекращая молиться. Иногда он захлебывался словами, погружаясь под воду. Тогда я нырял, хватал за волосы и тянул наверх. К побережной отмели, в невероятно запутанную густую заросль мангровых корней, доплыли далеко не все. Дышали тяжело, но этой свободе радовались, еще не осознавая опасности этого места. Вода постепенно стала уходить, обнажая корни. Измученные голодом люди, не получавшие пищи несколько дней, отдирали присосавшихся к корням улиток и пожирали скользкую снедь с небывалой жадностью.
Тем временем разом рассвело, как это всегда бывает в экваториальных странах.
Погрузившиеся по самые уши в жижу, кишащую крабами, дрожащие от страха, умирающие от голода, промерзшие до мозга костей, измотанные долгой дорогой больные, - ложились на корни, чтобы набраться сил. С отходом воды крабы зашевелились активнее. Пораженные проказой человеческие конечности, были для них самым желанным лакомством. Я видел, как быстро они расправляются с прокаженным, лежащим рядом на корнях: он уже не сопротивлялся, а на руках его мгновенно обнажались кости от мяса. Вода, и до того мутная, стала багровой от крови. Тут я почувствовал на своей груди цепкую клешню и жуткий, душераздирающий крик разорвал мое беспамятство...
Очнулся в своей каюте - мокрый от ужаса. Надо мной склонился корабельный врач. Успокоил, напоил каким-то отваром.
Постепенно я пришел в себя, но озноб от кошмара не проходил. Врач остался со мной, выслушал, не перебивая, горячечный рассказ о моем путешествии по коридорам времени. Когда я выговорился - кивнул понимающе:
- Это у тебя в мозгу подогрелась подготовленная информация о прокаженных и "сыворотка правды" вызвала передозировку горячечной чувственности, - он посмотрел долгим взглядом на размеренность волн за иллюминатором, и кивнул опять, - людей заставляли вплавь добираться до своей тюрьмы, даже пару лодок для переправы выделить не могли! Так и было. Да. И самое главное, в такой изоляции не было нужды. Не обязательно рвать все связи и превращать больного человека в изгоя. Ну, времена были тёмные, я думаю, с точностью не знали, как может возбудитель передаваться.
- Решили, наверное, что через письма и вещи тоже можно заразиться? Не только через прикосновение?
- Прикол в том, что на самом деле она заразна для весьма небольшого процента людей. Самое ужасное в проказе: ее вид, который рождает страх. Да еще блядские священники объявили ее наказанием господа. И если ты думаешь, что тогда чего-то не знали, то ты ошибаешься. Каждый врач, занимающийся проказой, имел информацию - через китайцев, например, там проказа тысячу лет обитает. Страх широких необразованных слоев населения плюс религиозные гонения. И правительство решило изолировать, а точнее, по началу, буквально убивать прокаженных, вместо того, чтобы разобраться в вопросе. Это ведь намного легче, чем решить эту проблему в корне.
Он говорил со мной, чтобы я успокоился. Мне и правда стало легче, но страшно было закрыть глаза и очутиться в этой зловонной клоаке снова...
Через пару дней я уже стоял на ногах - отвар помог, или молодой организм сам справился. Все-таки болезнь великий стимулятор! Даже в быстротечном виде она способна глобально разжечь пламя фантазии и загасить его мгновенно в отдельно взятом коридоре подсознания, как только болезнь уходит. О пережитой жути я уже не вспоминал, пока меня не высадили на длиннющем - более мили - пирсе. Я шел к острову, по бокам густая зеленая жижа отмели, в которую я старался не смотреть, но, постепенно, ужасы пережитого кошмара опять заселили мысли. И когда в воде что-то булькнуло - нервы не выдержали и я побежал.
На пирсе ни души. Справа - с десяток привязанных лодок да ветхий сарайчик на берегу - единственное, что говорило об обитаемости. Остров встретил меня с суровым молчанием, унылым пейзажем с редкой подсушенной растительностью, и полным отсутствием жизни. Даже собак не было видно. Единственная дорога вела вглубь острова, и я отправился в путь.
Скоро навстречу мне попался старик верхом на муле. Спросил, поздоровавшись, как мне найти кого-нибудь выжившего из лепрозория. Он неопределенно махнул рукой куда-то вверх, даже не ответив на приветствие. Тогда я и увидел на горе что-то вроде крепости, заросшей настолько, что я не приметил ее с берега.
Еще через какое-то время я опять встретил человека на муле. Этот был более коммуникабелен, даже предложил проводить, усадив рядом. Пока мы поднимались к лепрозорию, он кое-что успел рассказать: про священника, что добровольно прибыл помогать больным; про то, как он сам заболел и впоследствии умер. Про монашек, что вслед за ним стали прибывать на остров.
Когда подъехали к крепостной стене, я увидел человека наверху - он смотрел на нас, прикрывшись ладошкой от солнца.
- Тебе к нему, - сказал человек, остановив мула. Когда я спешился, он, даже не попрощавшись, быстро засеменил назад, вниз по дороге. На повороте обернулся и кивнул, толи мне, толи тому, что наверху.
Стены производили удручающее впечатление. Пока я поднимался по стертым временем ступеням, увидел изрытые отверстиями скальные наросты, по которым сновали ящерки. Присмотревшись, понял, что это человеческие черепа. Когда я осознал увиденное - остановился.
- Сезонные ливни размыли, - спокойным без эмоций голосом сказал человек сверху, - хоронили неглубоко, сил не было капать...
Он стоял уже совсем рядом, на верхней площадке лестницы. Я протянул ему руку для рукопожатия, нимало не подумав, инстинктивно, как делал тысячи раз в жизни. Его глаза странно сверкнули, после секундного замешательства он ответил рукопожатием, крепким и неуверенным одновременно. Ладонь была жёсткая как доска, пара пальцев на руке отсутствовали. Он явно был рад рукопожатию. Представился Ником Брайтом. По пути к дому - рассказал.
Его история началась, когда ему было шестнадцать и его оправили на остров с диагнозом проказы. Через пару месяцев выяснилось, что проказы у него нет, это ошибка, надо выпускать... К несчастью, амнистия пришла слишком поздно для него, он таки заразился проказой - в колонии. Там он и прожил всю свою жизнь. Потом случилось чудо - он вылечился, но, увы, возвращаться было некуда, вылечившиеся прокажённые оставались доживать в колонии. Священник был ему как родной отец. Разносторонне образованный, он всему научил Ника, но... сам не выжил, заболев.
Тропа вела через кладбище за часовней. Остановились у могильного камня под раскидистым вязом. Я догадался, чье это захоронение, стоял молча, - не мешая его мысленному диалогу с учителем. По тому, как вздрагивают его пальцы, перебиравшие истончившиеся от долгой жизни с многочисленными стирками полы рубахи, видно было, что волнуется. Мое неожиданное появление его всколыхнуло, понятно - вряд ли кто-то приезжал сюда специально для знакомства с изгоем.
Лица я его не видел - он стоял спиной. Плечи и руки выдавали его крайне возбужденное состояние, однако молитву Николас прочитал без запинки, ровно, только в конце голос дрогнул. Амен вышел на выдохе с всхлипом, и Ник, как бы извиняясь, махнул искалеченной рукой и скоро зашагал в сторону дома. Я последовал за ним, пытаясь сказать что-то утешительное вдогонку. Выходило нескладно и нелепо. Но он кивнул, давая понять, что принимает мое соболезнование.
Дом был небольшим и ветхим, но чисто прибранным и даже уютным. Прямо с террасы - вход в светлую, с тремя окнами, комнату. Напротив входной двери - стеллаж, полки которого плотно уставленные книгами и тетрадями, на корешках: аккуратным ровным почерком были написаны заглавия. Я поразился широчайшему диапазону тем. Философия и астрономия, биология и зоология, история и география различались по цвету обложек. Вытащив одну тетрадь, я пролистал ее до конца, удивившись аккуратности записей, в которых иногда импульсивно впрыскивались наброски рисунков карандашом, очень чувственно и мастерски выполненных. Пояснения к ним были емкими. Иногда, другим размашистым подчерком давались аннотации. Я догадался, что это были ученические тетради.
- Он был необычайно образован, - как бы поясняя, опять повторил Ник, - многого еще не понимая, я старался записывать все, что он говорил.
- Хорошие рисунки! - похвалил я, - Вы могли бы работать в издательстве. Хотите, я познакомлю вас с нужными людьми, я со многими работал.
От этих слов лицо его передернулось, видно было, что ему трудно сдерживать эмоции, но ответил он спокойно и тихо:
- Вряд ли это возможно... - и быстро сменил тему, рассказывая о достоинствах своего учителя, демонстрируя конспекты с рисунками.
Когда уже сидели за столом на террасе его маленького дома, я тоже рассказал о своем болезненном кошмаре. Слушал внимательно не перебивая. С момента поедания крабами конечностей - он поднял беспалую руку, давая понять - достаточно.
Помолчали.
- Проказа была проклятием прошлого, - начал говорить Ник, и я включил диктофон, - заразная болезнь с социальной стигмой божьего наказания, медленная мучительная смерть в обществе таких же отверженных, ибо общество и семья немедленно изгоняли заболевшего человека... Нельзя винить людей, они панически боялись заразиться. Даже чума считалась лучшей участью, если вы можете себе это представить.
Проказу завезли вместе с китайскими рабочими, она перекинулась на гавайцев и распространилась как лесной пожар. Традиционно большие семьи полинезийцев способствовали этому, лечения не было, единственный выход - изоляция больных. Заболевший человек терял все права гражданина и переводился в строгую изоляцию, ожидая судно на вывоз. Все контакты с семьёй обрывались немедленно и навсегда. Такое затмение общественного разума... Затмение человеческой истории... сколько их было?..
...
На следующий день я простился с Ником Брайтом, опять пожал ему руку и услышал, что мои два рукопожатия стали номер семь и восемь в его жизни! И он тут же поторопился заверить меня в своём полном излечении...
Я опять повторил свое предложение ехать со мной.
- Незачем больше ограничивать себя рамками заточения, мир широк - море возможностей для его знаний и таланта.
Он отрицательно покачал головой и попрощался:
- Я не буду провожать, хорошо? Спасибо вам!
...
До пирса я добрался скоро, дорога вниз - легкая. Мысли мои были все о нем, о его нелегкой судьбе. "Почему он не хочет воспользоваться шансом: жить полноценно?.. Конечно, я не мог полностью осознать всего, через что прошел Ник, но сердцем жалел и хотел помочь искренно.
Корабль должен был забрать меня на обратном пути. Он уже был виден на горизонте, но мои глаза смотрели в другую сторону: на дорогу между скал - наверх. Остров был по-прежнему безмолвным, остро чувствовалось отчуждение тишины, которую уже не раз нарушил призывный гудок с корабля - меня звали на сходни. И когда я уже коснулся трапа, оглянувшись на остров в который уже раз, то увидел быстро бегущего человека по пыльной тропе.
Сердце взволнованно забилось, он?..
| |