Ровно в шесть вечера тридцатого октября, кажется, прошлого года из подъезда номер четыре дома шестьдесят, что на Карамазовской, вышел учащийся профессионального технического училища Федя Достоевский. Подросток находился в приподнятом настроении - вечер обещал сплошные радости, и даже серый петербургский дождь не мог испортить его, как ни старался.
Первым делом Федя направился к торговой палатке, расположенной неподалеку от дома. Обождав, пока местный опустившийся интеллигент по чудной фамилии Мармеладов возьмет себе на опохмел бутылочку портвейна за тридцать три, которую сами дворовые алкаши именовали "вином", и батон белого нарезного, Достоевский подошел к заветному окошку и протянул продавщице измятую купюру:
- "Четверку" дай.
Полная продавщица, укутанная в пестрый платок, окинула Федю недовольным взглядом и, чуть помедлив, протянула подростку холодную, покрытую мелкими капельками бутылку слабоалкогольного напитка. Презрев сдачу в количестве четырех рублей, Достоевский лихо подцепил крышку зажигалкой и с наслаждением поглядел в черную бездну горлышка, открывшуюся ему. Было бы преувеличением сказать, что в этот момент в голове Феди промелькнула череда образов и видений, породивших мысли достойные этой пугающей бездны. Нет, ничего такого не произошло. Федя просто предвкусил грядущее, видевшееся ему в осеннем полумраке в облике приземленном, но, в то же время, - и более чем возвышенном, чтобы быть опошленным и преданным забвению: бутылка в руке, преодолевая толщи воздушных масс и опровергая закон притяжения, словно несомая невидимыми крыльями добрых ангелов, касалась его пересохших губ.
Не совладав с собой, Достоевский немедленно воплотил ведение в жизнь, доказав, в очередной раз, что нет ничего невозможного, а кто-то там, сверху, действительно думает о страждущих.
Утолив жажду, а вместе с ней и многая печали, Федя почувствовал себя право имеющим. И чувство это наполнило таким величием и крутизной, что не долго думая, он подошел к алкоголику Мармеладову и со всей дури вмазал ему с ноги, от чего ослабленное спиртами тело несчастного отлетело метра на два, больно ударившись о стену торговой палатки.
Комментировать данное действие Достоевский счел ниже своего достоинства. Развернувшись, он уверенной походкой пошел прочь. К тому же, ему уже было пора появиться в кафе "Бедные люди", где его дожидался одногруппник по ПТУ Коля Некрасов, с которым они договорились о встрече накануне.
В кафе Федя вошел королем - позитивные эмоции переполняли все его существо. Ну, или почти все - какая-то часть существа все же требовала алкогольной добавки. Осмотрев присутствующих, Достоевский, наконец, заметил товарища, сидевшего за дальним столиком прямо под портретом какого-то бородатого мужика с болезненными глазами и впавшими щеками.
- Здорова, Колян! - поприветствовал на ходу друга Федя.
Отстоем Федю величали с пятого класса школы, уменьшив таким образом и слегка преобразовав его фамилию. Феде нравилось.
Усевшись за пластмассовый столик, усыпанный крошками и заляпанный липкими пятнами непонятного происхождения. Достоевский откинулся на спинку стула и закурил. Докурив, он обратился к молчавшему до этого и глядевшего в одну точку Некрасову:
- Чё делать-то будем?
- Даммн... - выдавил из себя нечленораздельно Некрасов и пожал плечами.
Достоевский снова закурил. Забычковав вторую сигарету, Федя решил, что надо все таки еще выпить. Некрасов был не против. Кликнув официантку Соньку, с которой каждый из друзей уже успел ни раз поблудить в этой жизни, Колян бескомпромиссно потребовал принести две бутылки пива.
Выпили. Федя выудил из пачки третью сигарету. Некрасов опять вперся пустым взглядом в пространство и, будто, о чем-то задумался.
- Ну чё? - Достоевскому стало лениво, а плоть некстати возжелала Соньку.
- Да не чё. - Отозвался Некрасов, выдвинув, таки, предложение: - Может, в игровой зал пойдем? На автоматах поиграем?
- Ништяк, - взбодрился Достоевский. - Это маза, в натуре.
Игровой зал "Игрок" находился прямо за углом. Друзья неплохо знали менеджера зала - Леху Астлея, по кличке Леха Отлей.
Игроков было много -почти все автоматы оказались заняты. Пощарив глазами, Достоевский отыскал в толпе Отлея и замахал ему рукой, поправляя шапку так, чтобы было видно уши, а прореженная челка была видна во всей своей красе. Дело в том, что Федя давно восхищался Лехой, который считался на районе реальным пацаном и, вообще, был типа модным и продвинутым.
И в этот удивительный вечер Отлей был на высоте по части прикида: стильный полубокс, глаза скрыты темными очками-личиками, спортивная кофта, джинсы потертые и обалденные остроносые лакированные туфли.
У Достоевского перехватило дыхание и сперло в зобу.
- Здорова, пацанчики! - Отлей по очереди поздоровался с Федей и Колей, пожав им руки и чуть приобняв. - Чё? Тема поиграть?
- Типа того, - кивнул Некрасов - Чё-то торкнуло.
- Ну, прикольно. Вон автомат свободный. - Леха указал на "однорукого бандита". - Кстати, козырной, без базара. Лавэ хавает по- пацански , без подстав.
Благодарно заулыбавшись, Достоевский не в сила оторвать глаз от кумира, проводил Отлея взглядом, да так бы и продолжал тупить, стоя на одном месте, если бы Некрасов не потащил его за рукав к автомату.
Друзья начали играть. Достоевскому везло. Автомат реально оказался что надо - давал выигрывать. Через полчаса Федя насытился игрой и пересчитал жетоны - на деньги он не попал, все отбил. Так, пару сотен потерял.
И снова волна радости накрыла Достоевского. Дух его свободно парил в сосуде подкаченного тела, выписывая такие пируэты, что Федино сознание не поспевало отслеживать их.
- Пойдем бухнем, - предложил Некрасов.- Лавандосы-то есть...
- Без базара, - покорно согласился Достоевский, давно уже чувствовавший потребность в новой дозе.
Но внезапно он с тревогой заметил, что радость его, позитив душевный, начинает куда испаряться. На выходе из зала настроение Достоевского испортилось окончательно. Он понял в чем дело: лавэ он взял у матери, как обычно, и обещал много не тратить. А тут уже два пива, автоматы...
- У тебя бабки есть? - угрюмо поинтересовался Федя у Некрасова, заранее зная ответ. Денег у Коляна никогда не было. У него брат сидел за то, что по пьяни какую-то бабку на своей девятке насмерть сбил, так все деньги мать-уборщица на зону отправляла, чтобы сын там откупался и оставался на приемлемой социальной позиции в тамошней иерархии.
- Не-а... - для порядка все же ответил Некрасов.
- Ладно, - махнул рукой Достоевский. - На мои побухаем.
- Отстой, ну ты чего паришься? - забеспокоился Колян, который, откровенно говоря, был парнем душевным и отзывчивым. - Давай лоха какого-нибудь разведем на бабки, мобилу там или плеер позаимствуем.
Сказав это, Некрасов зашелся смехом, от которого Достоевскому полегчало, а через пару минут отпустило окончательно. Действительно, проблема-то плевая - сейчас найдут какого-нибудь урода, пару раз в табло дадут и все! И жизнь снова заиграла всеми своими красками, открываясь такими фантастическими горизонтами, что у Достоевского закружилась голова от волнения.
Лох появился сам. Во истину, пути господни не исповедимы.... В тот вечер бог отвернулся от тихого идиота Мышкина, возвращавшегося домой из поликлиники. Хилое его тельце колыхалось под порывами ветра, а ручки-веточки судорожно хватались за стволы деревьев, в неловкой попытке сохранить равновесие и не позволить убогой фигуре распластаться на мокром и грязном асфальте.
Достоевский с Некрасовым действовали по давно отработанной схеме: один обогнал жертву, другой пристроился сзади. Резко остановившись и обернувшись, Федя позволил обреченному врезаться в свой мощный корпус. Испугавшись, Мышкин рефлекторно отскочил назад. Но тут же напоролся на Некрасова, на устах которого играла нехорошая улыбка.
- Конечная, дядя, - оскалился Колян. - Кошелек давай или придется нам зайти в ближайший двор...
Мышкин почему-то Некрасову отвечать не стал, а повернулся к Достоевскому и робко молвил, повысив тональность лишь на последнем слове:
- Нет, с человеком так нельзя поступать!
- Чё? - не въехал Федя. - Чё ты гонишь?
- Да что же вы, наконец, опять выходите из себя, господа! Ведь, наконец, мы совершенно не будем понимать друг друга! - прошептал идиот, но прошептал с таким накалом, на таком нерве, что Достоевскому стало не по себе.
- Слышь... короче... - опешил Федя.
Но короче не получилось. Мышкин выпучил глаза и таращась на Достоевского лихорадочно затараторил, жадно облизывая капли дождя с пухлых губ своих:
- Я знаю, что мне лучше сидеть и молчать. Когда я упрусь и замолчу, то даже очень благоразумным кажусь, и к тому же обдумываю. Но теперь мне лучше говорить. Я потому заговорил, что вы так прекрасно на меня глядите; у вас прекрасное лицо! Я вчера Аглае Ивановне слово дал, что весь вечер буду молчать.
Федя окончательно, что называется, потерял нить повествования. Он посмотрел на Некрасова, но тот лишь глупо улыбался. Тут Мышкин внезапно обернулся к Коляну и, схватив его за грудки, требовательно спросил:
- А ты, бога забывший, что о нем думаешь? - Идиот кивнул в сторону Достоевского, сверкнув глазами, в которых отразился жидкий свет уличного фонаря, а вместе с ним и вся Вселенная, заключенная в один ампер мощности этого чахлого свечения.
- Я-то?... - попятился назад Некрасов. - Я-то? А чего тут думать-то? Новый Гоголь, типа, явился! Надо, это, к Белинскому идти....
Сказал и побежал со всех ног сквозь дождь в черноту петербургской ночи. Достоевский недоуменно посмотрел на Мышкина и тихим голосом спросил:
- Куда это он?...
- К Белинскому, наверное, - с некоторым сомнением в голосе ответил идиот. - Да и вам уже пора, милый человек, торопиться.
- А мне-то куда? - Достоевского охватил такой ужас, что он моментально вспотел и перекрестился.
Эту картину Федор Достоевский перенести был уже не в силах. Унимая дрожь в коленках, на полусогнутых, он попытался уйти, но вместо этого повалился на землю и пустил ртом пену.
Идиот Мышкин недовольно хмыкнул и побрел прочь, гундося себе под нос:
- А еще меня по поликлиникам таскаться заставляют!...