- Читаешь? - Солдат заглянул Арту чрез плечо. - Ну вот, почти к самому интересному подбираешься.
- Я уж понял, - ответил Арт, переворачивая страницу.
- Ну, ладно. Не буду тебе мешать. - Солдат хлопнул Арта по плечу и пошел прочь.
Арт с облегчением вздохнул. Теперь он ждал последнего решающего разговора, на котором ему предстоит узнать, какой план по внедрению его в окружение "ядерщиков" разработан руководством Сопротивления. Отчего-то этот момент хотелось оттянуть как можно дольше - сейчас ему удалось достичь хоть какого-то душевного равновесия, когда можно посидеть в Катькиной комнатушке и спокойно почитать. Не сказать, что чтение было из развлекательных, но каждая строчка, написанная Иваном Краевым, придавала Арту еще одну капельку уверенности в своих силах.
"Дневник Ивана Краева
21 марта 1984 года
Эту запись мне удалось сделать спустя неделю после всего случившегося. Я сижу в бомбоубежище, которое находится под зданием школы, построенной еще в пятидесятые годы. Да, они наивные ждали этого ада тогда, все заготовили. И если бы знали те люди, как я им сейчас благодарен. И не я один, а все те, кто сейчас находится здесь рядом со мной. Нас около пятидесяти человек. Есть целые семьи. Есть и одиночки, вроде меня. Причем таких больше. Мы не были в момент Удара (а именно так мы между собой называем все произошедшее) обременены мыслями и сомнениями, которые обычно возникают, если думать начинают две, а то и три головы. Мы приняли решение и спаслись. Но сколько людей осталось там? Об этом пока даже не хочется думать.
Как только я услышал сигнал "атомной тревоги", я тут же выскочил из дома. К моему удивлению никакого столпотворения или паники на улицах не было - люди, видимо, надеялись, что все обойдется. Не обошлось. Все мысли мои были заняты мыслями о семье - только бы у них хватило соображения укрыться... Но куда? Осознание этого просто парализовало мое сознание. Какие же мы были дураки! Я своими руками обрек свою семью на гибель! Где они в деревне укроются от волны? В погребе?...
Казня себя и ощущая полную беспомощность, я бежал по улице, а в ушах гудела сирена, которая без остановки посылала в обреченное пространство вечернего города сигнал о скорой гибели всего живого.
На школу я набрел случайно. Просто добежал до здания, которое чисто внешне показалось мне наиболее крепким - вокруг были сплошные панельные пятиэтажки. И я не просчитался. Впереди меня ковылял старик, который, как я понял, направлялся туда же.
- Думаете, там можно будет... в случае чего? - крикнул я ему.
- Я в этой школе в пятидесятых учителем работал, - ответил он. - У нас по гражданской обороне занятия каждую неделю были. Там есть бомбоубежище.
Мы вошли в здание школы и обнаружили там еще около двадцати человек. Некоторые были с тюками и чемоданами - готовились к худшему заранее. Почему-то подумалось, что, наверняка, все вокруг лишь посмеивались над этими людьми, когда они собирали вещи....
- Все вниз, - скомандовал старик, который неплохо ориентировался в здании.
Все толпой мы бросились вниз по лестнице, которая вела в подвал. И здесь нас ждал неприятный сюрприз - тяжелая металлическая дверь оказалась насмерть закрыта, если вообще не припаяна к такому же внушительному коробу.
- Кто-нибудь из учителей есть? - выкрикнул старик.
Никто не ответил - стало ясно, что нет, учителей этой школы среди нас нет. Но, зато, оказалось несколько учеников. Один из них, Степан, парень лет четырнадцати хулиганского вида, внезапно заявил, что знает, где могут храниться ключи - они, мол, с пацанами, ни раз шастали по учительской, да и в кабинете директора бывали в его отсутствие. Нам ничего не оставалось делать, кроме как поверить ему. Наши жизни оказались в руках подростка, который мог ошибаться. А эта ошибка стоила бы всем нам жизни.
Я вызвался идти вместе со Степаном - вдвоем сподручнее. Мы, перепрыгивая через несколько ступенек, влетели на третий этаж, где располагалась учительская. На стене действительно висела полка, на которой лежали ключи от кабинетов. Но ни один из них даже отдаленно не походил на тот ключ, который был нужен нам. Все ключи были маленькие, стандартные, в то время, как замок железной двери был явно куда более мудреным.
Оставался последний шанс- кабинет директора. Мы уже собирались бежать туда, но внезапно меня осенило.
- Где у вас кабинет "Гражданской обороны"?
- На пятом. - Степан, похоже, ловил все на лету. - Давайте скорее.
Ключ мы нашли в одном из ящиков учительского стола. Он единственный был закрыт на ключ, но это уже не могло нас остановить - стол мы буквально разорвали на куски. Из кабинета мы заодно прихватили пару противогазов, а так же старенький автомат, который в виде макета висел на стене под стеклом.
Первый взрыв мы услышали, когда я вставил ключ в замок и, что было сил, крутанул его. Все вздрогнули. Дверь поддалась, и мы со Степаном потянули ее на себя - с трудом, еле-еле, она открылась.
- Скорее! - крикнул я, и толпа хлынула в темень бомбоубежища.
Я зашел последним и изнутри закрыл дверь, моля всех богов сразу, чтобы за годы она не деформировалась, и между ней и коробом не образовалось хотя бы малейших щелей.
И здесь раздался гул. Он нарастал с каждой секундой. Все притихли и сгруппировались - незнакомые люди жались друг к другу, испуганно глядя вверх, где под потолком тускло горела лампа.
Следующее, что мы почувствовали - тряску. Нас буквально всех трясло. Единственное, чем я сейчас могу это сравнить - поезд в туннеле метро. Да, очень похоже.
- Вот и все.... - сказал кто-то.
Но, по-моему, в тот момент мало кто понял смысл этих слов. Все переглядывались, испуганно перешептываясь. У всех был только один вопрос: что случилось? Верить в худшее никто не хотел. Да, признаюсь, и я еще на что-то надеялся, хотя понимал, что эта детская надежда уже ни к чему. Замигала лампочка, и погас свет. Мы оказались в полной темноте. Вот теперь людям стало по - настоящему страшно. Послышались первые рыдания, которые затем сопровождали нас первые два-три дня. Большинство женщин были в глубоком шоке. Да некоторые и сейчас - боюсь, что сознание их уже навсегда потеряло свою ясность.
Через час, прошедший в полном оцепенении, мы поняли, что живы. По всем правилам (это некоторые из нас помнили еще со школы), если бы радиация проникла в наше убежище, то все мы давно были бы уже на том свете. Значит, двери все-таки выдержали.
Старик, которого завали Игнат, вызвался быть старшим в нашей группе. Оказалось, что у него с собой были свечи. Когда они зажглись, я, приглядевшись, понял, что не такой уж он и старый - лет пятьдесят. Просто в суматохе показалось, да и ранняя седина Игната сбивала с толку.
Краем глаза я заметил, что кроме свечей и разных вещей в сумке Игната лежат кисти, карандаши, какая-то особенная бумага... Я-то далек от искусства, куда мне. Но когда с людей спал первый испуг и некоторые более менее пришли в себя, я с удивлением узнал, что сижу в одном подвале с самим Игнатом Красновым - гениальным художником, чьи картины весят (вернее, висели) в лучших музеях страны.... Краснов всегда славился своей экстравагантностью - это все хорошо знали. Да многие и в лицо его не знали. Он мог бы пользоваться всеми благами и привилегиями, но вместо этого жил чуть ли не отшельником. В молодости он действительно работал учителем изящных искусств в обычной районной школе, что было просто непостижимо! Такие люди, способные творить, жили не хуже самых высокопоставленных лиц. Но он выбрал другой путь.
Наличие гения в нашем подвале сказалось на общей атмосфере. Лидерство Игната все признали безоговорочно. Видимо, что-то есть такое в людях - они думают, что если человек был тогда великим, там, наверху, то и здесь в подвале он сотворит что-то невероятное, какое-то чудо...
Но за прошедшую неделю чуда не произошло. Мы изучили все бомбоубежище. Оно достаточно обширное и вместительное, но нам приходится экономить свечи. Мы нашли две двери, помимо той, через которую вошли. Что за ними - никто не знает. Открывать их пока опасаемся.
На наше счастье, в убежище оказались сухие пайки, которые, похоже, лежат здесь еще с пятидесятых. Печенье, ставшее каменным, сахар, консервы, срок годности которых истек уже много лет назад. Но надо что-то есть - и мы едим их.
Думаю, запасов, при жесткой экономии, нам хватит еще на неделю-полторы. А потом надо будет что-то думать. Игнат, как я понял, изо всех других, больше всего доверяет почему-то мне. Хотя, если не брать в расчет женщин и детей, то из тех тринадцати мужиков, что находятся в бомбоубежище, я действительно наиболее подходящая кандидатура. И это не пустая бравада. Во-первых, я из Москвы, я это резко повысило мой авторитет среди присутствующих, поставив почти на одну планку с Игнатом. А, во-вторых, и это, конечно, куда важнее, в моральном плане я держусь куда лучше остальных. Я не знаю в чем причина. Никогда бы не подумал, что я настолько хладнокровный. Может, просто до этого в моей жизни не было таких экстремальных ситуаций, и я просто не мог проверить себя?...
Но что-то случилось. Что-то изменилось во мне. Прошлого словно не было. Не было Москвы, не было работы, не было Маши, Павлика, родителей - ничего. Я как-то легко смирился с мыслью, что все это было лишь странным сном, который затянулся и затянул в круговорот меня. А теперь я проснулся. И вот она - реальность. И ничего не может быть реальнее этого бомбоубежища, этих испуганных людей, большей части из которых, скорее всего, в ближайшем будущем придется умереть.
Эти мысли пугают меня. Я пытаюсь думать по старому, но у меня ничего не выходит. Прошлого нет. Есть настоящее. И будущее. И в наличие последнего я, сам не знаю почему, твердо уверен. Как и Игнат. Нас только двое таких в этом темном холодном помещении. И я уверен, что мы выживем.
Сейчас я прекращу запись. Свечка и так уже совсем маленькая. Ловлю на себе заинтересованные взгляды Игната - ему, похоже, интересно, что я тут крапаю в тетрадке огрызком карандаша. Но и он ловит свет от моей свечи. Сам сидит с листом бумаги и рисует. Остальные разбрелись по углам, и, похоже, уже похоронили себя заживо. Только вот Степан еще бродит как неприкаянный туда - сюда - хорошо держится пацан, не сдается. Что-то мне подсказывает, что он тоже все сдюжит. Да и Игнату он нравится. Игнат, вообще, как я понял из коротких бесед с ним, считает, что то, что в обществе принято воспринимать как отклонение - на самом деле норма. А потому он и симпатизирует Степану - хулигану, шпане, оторве.
Все. Гашу свечу. Остальное после. И сейчас я уверен, что "после" будет".