Давид
Я давно по отрогам скалистым блуждаю один,
Только козы пастушеский сон мой минутный тревожат:
"Разве нас охранять не велел тебе наш господин?"
По камням, по былинкам сбредаются в кучки и гложут
Лиловатых колючек клочки на нетучной земле.
Мое счастье - лежать под оливковой тенью зеленой,
И гудеть в свой тростник - это редкость на нашей земле,
Я добыл его осенью сам, когда прячется зной раскаленный,
На реке себе дудочку срезал, наполненной вновь.
В жарком мареве мне открываются сверху долины;
Созерцание их - это, верно, и значит "любовь".
И внизу, под собой, я полет наблюдаю стрижиный,
А меж скал ненароком мне моря кусочек блеснет -
Там, где тает зеленый и синий отлив голубиный.
Притомившись, у ног моих стадо мое прикорнет -
И тогда я мечтаю спуститься тропинкою длинной
К этим домикам чуть желтоватым, обмазанным глиной,
Где на дымной жаровенке кто-то лепешки печет.
Нынче светятся ясным сиянием очерки скал,
И уже миновали мы нежную область олив.
Здесь все выше и чище, как будто покров кто-то снял
И морщины на лике суровом и ясном открыл.
Только слышен повсюду жестяных кузнечиков треск,
Словно солнца каленые капли о камни звенят,
И повсюду небес нескончаемый пламенный блеск,
И по колкому камню копыта так тонко стучат.
Он явился мне ясно и воду из камня исторг
Там, где раньше пылавший источник исчез этим летом,
И огнистой водою меня напоил, и исток
Озарился его нескончаемым пламенным светом.
Я на землю у ног его бросился и целовал
Край одежды и камни у царственных легких сандалий,
Но он поднял меня, и я руки его осязал,
И рыдания смуглые плечи мои сотрясали.
Над землею мы вместе стояли, и он показал
Мне далекие страны в сияющей дымке тумана,
Виноградные лозы и реки, что вьются меж скал,
В желтоватой долине теряясь, и нежные раны
Каменистых оврагов, засыпанных бурей песчаной,
И зияющих пропастей сизый неровный оскал.
Он открыл мне глаза - и я видел меж пламенных птиц,
Как рука его верно их быстрый полет направляла -
И как птица свое голубое крыло расправляла,
Совершая движенье, подобное взмаху ресниц.
И я видел зверей в переливчатых солнечных бликах,
Как их мышцы играли, и как они были легки,
И как стаями полнилось небо, а в реках великих
И под зыбью зеленой морскою шли рыб косяки.
Он со мной говорил, и я каждое слово запомнил:
"Увенчают короною черные лозы кудрей,
Ты наполнишь рабами и слугами каменоломни,
И воздвигнешь дворцы, освещая их славой своей".
И ответил я тихо: "Покорен я воле твоей,
Но мне дороги эти отроги, и скал созерцанье,
Дорог ветер ночной, что витает средь узких полей,
Когда с гор мы спускаемся в звездном неровном мерцанье.
Я всего лишь пастух - мне неведомы души людей,
И мила мне свирель, а не громких кимвалов бряцанье".
"О мой царственный мальчик! Ты выше венчанных царей!
-он ответил . - Пускай же отныне до срока
Ты гуляешь средь скал, на свирели играя своей,
И минует до времени участь царя и пророка
Мальчик стройный, тебя. Промолчи же о ней.
Не обмолвись ни словом о встрече сияющей нашей".
О, журчанье источника, холод искристой воды!
Вечереет, и синее небо спускается ниже.
Дробный топот копыт словно крупные бусинки нижет,
Видно темные горы, а воздух - прозрачней слюды.
Никому не скажу я о встрече чудесной своей -
О свирель моя, ты лишь Его славословь...
Бледной дымкой подернулись грани долин и морей.
Созерцание их - это, верно, и значит "любовь".
24 января 2001 - 5 февраля 2001