К тому времени уже года два, а то и более, не виделся я с Иваном Тимофеевичем Рублёвым. Несколько раз снимал, было, трубку телефона, даже начинал набирать начальные цифры его номера, но...
Нет, асу Великой Отечественной, сделавшему на И-16 свой первый из 208 боевых вылетов 22 июня 1941 года в 4 часа 50 минут, и сбившему в этом бою первый вражеский Ю-88, просто так, без особого на то случая, звонить не станешь. Уж слишком он не обычен. Хотя бы тем, что по-настоящему и полноценным военным лётчиком назвать его на тот ранний час июньского воскресенья было нельзя: в то лето под Белостоком курсант Рублёв лишь проходил лётную практику в 124-м авиаполку. А вот следующей подробности не знали тогда даже в вездесущих кадрах лётного училища: полных лет от рождения этому герою первых минут войны было всего 16. В своё время отец уговорил сельского попа на Брянщине исправить метрики одному из своих сыновей (общим числом девять!) с 1924 на 1922 год - так Ваня рвался в школу!
Рваться вперёд - это вообще его стиль. В грохоте первых разрывов авиабомб он рванёт в бой, не дожидаясь приказа. Вслед за младшими лейтенантами Кокаревым и Папаниным (сыном знаменитого полярника). Все трое сбили по "Юнкерсу", да только оба лейтенанта в 41-м и погибли, хотя и не в этом бою. Рублёва сбили в этот же день, но выживет вчерашний мальчишка, хотя судьба ещё много раз будет пытаться всучить ему "чёрную метку".
Сегодня здоровья генералу пожелать, конечно, можно. Однако моя правая ладонь до сих пор не забыла стальную хватку его рукопожатья. А, оказавшись как-то вместе на одном застолье, с изумлением отметил, что у него по окончании не только "ни в одном глазу", но мы ещё и "на посошок" при расставании в какую-то "кафешку" по пути зашли. Так что, оправдывать своё молчание занятостью я не буду и пытаться: очень даже живо представляю себе, что могу услышать в ответ, да и стыдно, наконец, перед таким человеком. С юбилеем Победы я его обязательно поздравлю. А эти воспоминания, пусть станут ему небольшим подарком.
Мой рассказ не будет пересказом его боевой биографии: о семнадцати сбитых самолётах фашистов, о шести ранениях и одной контузии, о войне в Корее, об участии в параде Победы на Красной площади в 1945 году. Он и сам, в своих автобиографичных книгах, сделал это вполне как заправский писатель. Но то, о чём он рассказал мне в последнюю встречу, этого в тех книгах нет, к сожалению. В его изложении история эта прозвучала бы, скорее всего, более грамотно. Но я постараюсь.
- ...Только ты смотри, Татьяне Петровне об этом ни словом. Ты знаешь, она мне устроит...
Месяц назад на одном из заседаний ветеранов войны, по его окончании подошёл к Ивану Тимофеевичу один из участников от Московской области. Положив на генеральские погоны руки, с хитрованской усмешкой посмотрел в глаза.
- Что, не узнаёшь, Иван Тимофеевич? А самолёт кто тебе в первые месяцы войны к полётам готовил, товарищ лейтенант, не можешь вспомнить?
Будто пелена упала с глаз Рублёва:
- Петька! Изменился как! Разве узнать?! Столько лет прошло, мне-то вон, уже 82-й пошёл. Да как же ты меня признал? Где сейчас? Как?...
- Да и не признал бы, если б не лётная форма. И то, более четырёх часов приглядывался. Только когда ты в конце выступил, понял - командир, лейтенант!
Вопросам, эмоциям - конца не было. Тем более, что местный буфет помог и со 100 граммами "фронтовых". На очереди были и следующие, когда бывший фронтовой техник вдруг хлопнул Ивана Тимофеевича по колену:
- Да что мы с тобой здесь сели - поехали ко мне! У меня свой дом в посёлке. Жена на стол соберёт, сядем по-людски... У меня машина с водителем. Я ж теперь начальник станции дельтопланеристов, молодым летать помогаю, машина по чину положена. Она тебя и домой доставит, раз твоя Татьяна Петровна болеет. Жалко заночевать не можешь, баньку бы истопили.
Летний вечер ещё даже не собирался заявлять о своих правах, до небольшого подмосковного городка езды было от силы часа полтора, если сейчас и двинуться, да и "фронтовая" доза приступила к коварному десантированию в кровеносную систему...
- Поехали! - Иван Тимофеевич тоже хлопнул приятеля по колену. - Чтоб боевые друзья, да просто так разошлись?! Только - ещё по полтиннику, на дорожку.
Помните, как дурака за водкой посылали? Эта назидательная история не про наших фронтовиков. Конечно, взяли с запасом, как и начатую. Ну, и разных бутербродов, без закуски только алконавты пьют.
В расчётное время не уложились совсем немного, но дороги как раз хватило, чтобы окончательно следы первой поллитры уничтожить. В этом они были единодушны, зачем женщине нервы трепать: нет бутылки, значит, и не пил никто, разве что чуть-чуть.
Уже на подъезде к городку, фронтовой друг попросил водителя:
- Не, к дому успеем. Давай подвезём моего боевого товарища к базе, я ему вышку покажу. А то когда потом сумею доказать, что как я его самолёт готовил качественно бить фашистов, так и пацанов теперь качественно готовлю.
Вышка в действительности оказалась каркасом из труб сложной конфигурации. На расстоянии напоминала букву "Г", с удлинённой верхней перекладиной наклонённой градусов под сорок пять, окончание которой было плавно загнуто вверх на манер трамплина для лыжников.
Вблизи эта "Г" оказалось довольно высоким сооружением, метров пятидесяти, не меньше. Если учесть, что стояла конструкция на холме, с одного края которого проходила глубокая лощина, то расстояние от перекладины, до земли в лощине было вполне приличным: сто, а то и более, метров. Вокруг вертикальной стойки наверх шла винтовая лестница, придающая всему сооружению эдакий космический вид. Вот только на самом верху эстетику портил какой-то короб - не короб, сарай - не сарай.
Все эти расстояния, как и особенности постройки, натренированный глаз Ивана Тимофеевича определил сразу.
- Да у тебя тут прямо Байконур, - с восхищением сказал он, подходя к вышке. - А на верх пригласишь?
- Хорошо тебе, ты как был в войну худым, так таким и остался. А я, вот - за 100 ка гэ перевалило. Я-то, теперь редко туда подымаюсь, начальник, всё же. Ну, да ради дорогого гостя, растрясу немного пузо. Заодно и "самолёт" наш покажу.
Увиденное наверху удивило бы кого угодно. Прямоугольное строение на деревянном настиле платформы оказалось просторным, квадратных метров двадцати. Загадочный "сарай" из листового металла, оставляя почти полуметровый проход вокруг себя, стоял по центру, передним краем нависая над началом перекладины "Г", сваренной из обычных водопроводных труб. Из-под "сарая", строго по середине перекладины до самого конца "Г", тянулись две блестящие направляющие.
- А слышь, Иван. - Уничтоженный "вещдок" на Петре явно сказывался сильнее. Он тяжело сел на верхнюю ступень лестницы, оттирая пот со лба и перемогая одышку, пока его бывший командир свешивался во все стороны через поручни настила. - Пока сюда подымались, почему-то вспомнилось, как мотор твоего "ишачка" запускался: сначала редко так - трах-трах-трах-трах, а потом как запоёт... Вот любил я голос двигателя слушать! А здесь... - нет, Ваня, по мне, так скучновато. Нет ощущения техники, силы! Эх, водки нет: сейчас бы прямо здесь по рюмашке. За нашу победу! За твой первый сбитый "Юнкерс"! За то, что когда тебя в этот же день сбили, мы все думали, погиб, а потом оказалось, живой.
- Да, Петро, было дело. А водки-то надо было наверх взять - да подсказать некому. Ну, так ты покажешь свой "самолёт" или как? А то, пора и за стол.
- Щас, Ваня. Щас, Иван Тимофеевич. Щас, товарищ генерал, я тебе всё и покажу, и расскажу.
Отдуваясь и кряхтя, Петр достал из глубокого кармана штанов ключ и отпер металлическую дверь:
- Заходи.
Иван Тимофеевич вошёл, и... - внутри круто наклонясь, раскинув белые крылья, сидела большая белая бабочка. В полутьме иллюзия была полной. Но Пётр откинул наружу створки широких ворот, и при освещении иллюзия пропала, хотя действительность была не менее красивой. Дельтоплан, острым носом вниз, лежал на отполированных до блеска рельсах, и, казалось, дунь на него, и он приподнимется в воздухе. За открывшимися воротами глазам открылась панорама убегающих резко вниз направляющих, заканчивающихся вдруг, неожиданно, и оттого как бы парящих над пропастью долины и всеми окрестными полями и дальними массивами лесов.
Как заядлый автомобилист - старые водители меня поймут - признаюсь: при виде красивой, новой для меня автомашины, первая мысль - порулить бы! Ну и, разве мог старый лётчик, увидев вблизи такой диковинный "самолёт", не захотеть посидеть за его штурвалом?
- Петя, а где ж тут место для лётчика? По телевизору видел - они висят где-то внизу под крылом. А,... а тут как же цепляться, он жешь на полу плотно лежит. И как под него подлезают?
- Насмешил, командир! - Пётр громко хохотнул. - Внизу висят - это позавчерашний день. Сейчас пилот летает с удобствами. Не в смысле туалета, а вот, смотри. Вот на этот лежак ложишься грудью, руки держатся за перекладину, ею рулят, меняя угол атаки крыла руками и корпусом. Ноги упираются в эти упоры. Никаких пристёгиваний: пилот занимает изготовку, инструктор давит ногой на эту педаль в полу, задерживающая дельтоплан скоба уходит в низ, и - трах-трах-трах-трах, мотор заработал, дельтоплан с пилотом под собственной тяжестью заскользили вниз, а потом - фью-ю-ить, мотор запел, и дельтоплан, вот как бумажный голубь, запускается в воздух. Всё очень просто.
- Слушай, Петь, а дай я примерюсь. Интересно, у меня получилось бы? Я уже сколько - лет, наверное, пятьдесят за штурвал не садился. Как думаешь, вот прямо сейчас - смог бы, без подготовки?
- Давай подержу фуражку, командир. Да для тебя это просто детский сад, Ваня. Ты бы видел, какие пацаны здесь летают. А ты - боевой офицер! Ты всю войну пролетал! Фрицев бил! И чтобы на этом куске капрона не пролететь? При твоём-то опыте! Ну-ка, давай: ложись, хватайся руками, ногами упрись. Трах-трах-трах-трах! Запел мотор! Пошёл, Ваня!
Нога Петра с силой утапливает педаль в пол. Дельтоплан, сразу набирая ход, скользит вниз. Крик Рублёва - "Не надо, Петя-я-я-я!" - замирает где-то внизу. В сарайчике, покачиваясь от неожиданности, остаётся один только начальник вышки, с недоумением осмысливая дело ноги своей.
Крик - он вырвался у Ивана Тимофеевича неосознанно. Но, устремляясь в пропасть и судорожно вцепившись руками в какую-то поперечину, успел подумать: "Да что ж он сделал, придурок! Всё, конец, разобьюсь!". А в следующий момент, в конце направляющих, его мягко подбросило вверх, и... Он не упал, он полетел!
Появившаяся секунду назад паника моментально исчезла, а знакомое ощущение полёта пришло спокойно, даже буднично. Алкоголь? Да он и думать о нём забыл. Скорее всего, такое количество адреналина оказалось сильнее.
Удивительно, но система управления этим неказистым, казалось бы, "самолётом", работала очень легко. Он слегка изменил положение корпуса, переместил центр тяжести чуть в сторону - аппарат послушно заскользил вбок. Принял другую позу, и почувствовал, как поймал идущий снизу восходящий поток воздуха, аппарат начал плавно набирать высоту.
Аркадий Райкин по поводу этой ситуации, наверное, с полным основанием мог бы сказать свою знаменитую реплику: "Как говорили древние греки - Айн унд айнцих, фир унд фирцих! Что в переводе на русский язык означает - Талант не пропьёшь!". По поводу пития, это, конечно, не к Ивану Тимофеевичу. Это - шутка. А вот талант, или, в нашем случае - опыт, он действительно сказался.
Рублёв слегка развернул аппарат в сторону вышки, и увидел далеко внизу своего боевого товарища и водителя машины. Они отчаянно размахивали руками и что-то кричали ему. Но эта суета генералу, в полной парадной форме, только без фуражки, распластанному под белым стреловидным крылом и неспешно парящему в небе, стала уже неинтересна. Весь многолетний навык опытного лётчика проснулся в нём, и насладиться им напоследок, он собирался сполна.
Тишина вокруг... - она так поразила его! Только шуршание ветра в растяжках и крыле дельтоплана. Всегда полёт у него ассоциировался с рёвом мотора, с перегрузками, с горизонтом как в калейдоскопе: небо-земля, земля-небо, всё вперемешку, и всё через стекло кабины. А тут - простор вокруг, прямо под ним! Он отлично слышал все звуки с земли. Ослабленные расстоянием, они шли со всех сторон. Он сказал что-то негромко - и услышал свой голос! Ему вдруг захотелось петь. "Ридна мати моя, ты ночей ни доспала...". Почему эту песню? Он не знал, просто запел. А вдруг внизу слышат? Он замолчал, да и всё равно дальше слов не помнил. Но радость не покидала. И он понимал её источник. Молодость! Ему сейчас было никак не более тридцати, он очень явственно чувствовал это. Разом сбросить со своих плеч лет шестьдесят - это дорогого стоит!
Ощущение полёта было, конечно, совсем иным, чем при управлении боевым самолётом, но принцип оставался тем же. Только сейчас держаться в восходящих потоках оказалось значительно легче. Он чувствовал их всем своим телом, и если нечаянно и выходил из одного, тут же находил другой. И всё поднимался, и поднимался вверх.
Наконец, ощутив не усталость, нет, но полную умиротворённость, решил - пора снижаться. Надо сесть, успокоить этих дурачков, напрасно беспокоившихся за него. И поблагодарить Петра за чудесный экскурс в молодость, длиной минут в пятнадцать, двадцать. Хотя, конечно, стоило бы и физиономию начистить, за такие шутки.
Посадку он сделал прямо у вышки. Мягко, совершенно погасив скорость. Правда, не догадался в самый последний момент снять с упоров ноги и встать на них, из-за чего сел на "брюхо", и своё тоже, слегка испачкав форменные штаны. Но встал на ноги с просветлённым лицом, молча подошёл к ошеломлённым мужикам и обнял каждого поочерёдно. А потом они поехали допивать водку.
...И все же я позвонил Ивану Тимофеевичу до юбилея Победы. Встретились у метро "Беларусская", обнялись. Под гражданской курткой просматривались генеральские лацканы пиджака. Рукопожатие всё такое же - тиски. Но, бросилось в глаза, сдаёт ветеран.
- За лекарствами еду, мундир так, на всякий случай надел, - заметив мой взгляд, смущённо пояснил он. - Татьяна Петровна-то - на Востряковском кладбище, один я теперь. Сын, заслуженный архитектор на Украине, недавно помер. Одиночество, оно, знаешь, в нашем возрасте тяжело переносится.
- А помните, как вы на дельтоплане? Я написал об этом, хочу вам показать.
- О-о! - Его глаза разом помолодели. - Ты не забыл?! Давай, давай, дома почитаю. Да, это праздник души был. Хотя, конечно, по-разному могло повернуться. Но я ж ведь лётчик! По правде, я ж к Петрухе ещё ездил, с ночёвкой и банькой - и опять летал! Пацаны смотрели - ты б видел, как радовались!
Он торопился по важному для него делу, и мы вскорости распрощались. Он пошёл к троллейбусу: бодрой, слегка суетной походкой старого человека, генеральские лампасы мельтешат из-под цивильной куртки. Один из Героев Великой Отечественной...
- Смотри! - Обернулся. - Не пропадай теперь на долго!