Антонов Коля : другие произведения.

Тексты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

(семикнижье)

1

ОСТАНОВКИ

Юле Раз.

  
   У кого крошки изо рта валятся, тот скоро умрёт.
   Спи, Сашенька, не реветь! Спать, Сашенька, не реветь!
В двери ломится медведь.
Лют и страшен этот зверь!
Он ломает нашу дверь.

Спи, Сашенька, ни гу-гу! Спать, Сашенька, ни гу-гу!
Вон ещё несёт Ягу!
С толстой палкою, клюкой. С толстой палкою-клюкой
Аж-ин страшно мне самой!

Спи, Сашенька не реветь! Спать, Сашенька, молодец!
Под полом лежит мертвец!
У него-не как у нас,
Две дыры за место глаз.
  
   Поздней осенью я решил уехать. На ночном вокзале было непривычно пусто. Пахло все так же, как и много лет назад, когда я впервые приехал в Город - запах поездов, странствий, надежд. Теперь уже неосуществимых никогда. Поезд стоял на первой платформе, и редкие фонари лениво качали выпуклыми тусклыми глазами под ветром и дождём. Пока я шёл вдоль омертвелого состава к своему вагону, дождь превратился в снег первый снег... колючий и нежный, как рот ребёнка, едва наполненный пригоршней белого пляжного песка. Двери вагона были ещё закрыты, и я курил в кулак моля о том, чтобы оказаться в купе одному. Ведь если не сбываются надежды, то, может, хоть сказки сбудутся. Ну, или одна.
   Комната. Сыро и холодно, это даже не ощущение шкуры, а ощущение видимого. Много комнатных растений и живых цветов. С потолка свешивается серпантин новогоднего дождя, повсюду бумажные фонарики, маленькие ёлочные игрушки. Вечер. За окном слышно, как иногда проезжает трамвай. За стеной надсадно кашляют, а потом тихий смех.
  
   Безумные дни. Хотя почему безумные? Обычная после праздничная неразбериха. Кто-то продолжает праздновать. А я? Я, как обычно, "не по-детски" грущу. Сегодня не вклиниваюсь ни во что. Голова предательски отказывается работать - нет, не с похмелья! Скорее оттого, что последние два дня я провела в полном одиночестве. Тупо смотрела телевизор, либо просто валялась в полудрёме на диванчике. Искристые идеи, как не пыталась их в себе вызвать, отказывались посещать мою некогда ясную голову. А сейчас? Что я делаю сейчас? Вновь безответственно трачу своё драгоценное время. От нечего делать... просто сидя дома одна и глядя на виолончель.
   Виолончелистка - худая, высокая, красивая. Она сидит в тесной комнатке на диване, курит и рассматривает подушечки пальцев на левой руке. На ней зелёный свитер, серые джинсы и тёплые носки. Звонит мобильный телефон. Виолончелистка читает сообщение. Ещё звонок. Читает. Звонок. Читает. Отшвыривает от себя мобильный в сторону. Поднимается, подходит к стоящей в открытом кофре виолончели, вынимает инструмент. Тушит сигарету. Достаёт смычок, трубочку канифоли и тряпочку, подкручивает, протирает, трогает колки, прислушивается, печально улыбаясь, смотрит на сползшую резинку подставки. Замирает, вздохнула, выдох начался, и двинула смычком от фа...Пододвигает ногой маленькую табуретку, прикручивает шпиль - проводит смычком по струнам. Опять прислушивается... Сыро... Звонит телефон - мелодия отличается тональностью, но, впрочем, узнаваемо, другая. Виолончелистка играет, не обращая внимания на звонок, который то смолкает, то снова звучит. Доиграв, она убирает виолончель в кофр. В обратном порядке: сначала смычок ослаблен, потом канифольный бочонок с тряпочкой в кармашек, а... Ставит кофр в угол. Открывает шкаф, вынимает чёрные джинсы, чёрный свитер, чёрные колготки, чёрный бюстгальтер. Переодевается. Звонок телефона. Виолончелистка берёт телефон: "Да..." Долго слушает, не дослушав, выключает: "Достал..."
   Виолончелистка надевает ботинки, короткую дублёнку, берёт сумку, выключает свет, выходит. На стене горят зелёным светом цифры часов: часы 21:00.
  
   В тот день, совершенно замечательный своей морозной солнечностью, когда сердце невольно сжимается от окружающей красоты белого, когда внутри звучат колокольчики, а из глаз катится слеза счастья, в большой квартире на улице Мистичурина было тихо. В дальней комнате, забравшись с ногами на стол, стоящий напротив трёхстворчатого окна, уткнувшись лицом в ладони, сидел мальчик лет шести 6. Худенькие плечи его слега подрагивали, а на столешнице поблёскивали капли влаги. Так вечер переходит в ночь, а ночь светлеет, на улице появляются дворники и собачники. Так и мы часто просыпаемся не от того, что выспались, а от того, что кто-то будит. Лучше всего, если будить будет кто-то родной, близкий. Хотя и это не значит ничего. Особенно если просыпаешься не по своей воле, когда сны, смешанные с реальностью, на поверку оказываются просто продолжением яви.
   Мальчик поднял голову и посмотрел в окно, там сквозь раскачивающиеся ветки деревьев, чертящих свой вечно-меняющийся колдовской рисунок, виднелась уходящая вдаль россыпь домов, редкие запятые прохожих и прямая стрела уличного фонаря с прикреплённой табличкой автобусной остановки. Шоркнула дверь, он прищурил глаза и увидел отражение вошедшего в комнату ребенка, мальчика лет 5. Тот постоял в нерешительности, осторожно прикрыл за собой дверь, потом прошёл через комнату к другому окну, упёрся руками о в подоконник и выглянул на улицу.
   Когда смотришь в это окно, то видишь лишь маленький край двора, натянутую верёвку, на которой постоянно сушится бельё - и летом, и осенью, и зимой, и даже весной. В левом углу поворот асфальтированной дорожки с кустарником. В правом углу - часть гаража и соседний дом, ограждение из сетки и крытая беседка, в на которой днём восседают бабушки, а по вечерам собираются молодёжные компании - они пьют пиво, курят, громко разговаривают, преувеличенно размашисто машут руками и смеются по любому поводу.
   Затем мальчик спрыгнул на пол и подошёл к столу, залез на него через стул и сел рядом с тем, кто так и не шевельнулся. Глянул в окно, потом заметил капли влаги на столешнице и только после этого посмотрел старшему брату в глаза. Мальчики сидели на столе, скрестив ноги, неуловимо похожие и совершенно разные, светловолосые, худенькие, смотрели молча друг другу в глаза, а за окном в это время начал падать снег. Старший мальчик вынул из кармана смятый листок бумаги, развернул его и начал читать вслух. Он читал медленно, но без ошибок, как самый прилежный ученик или обычный талантливый ребёнок.
   "Сашенька с Днём рождения тебя сынуля! Я очень по тебе скучаю, но главное слушайся Бабушку и Дедушку! Всегда люби и оберегай Маму! Помогай им во всём и береги Вову. Не обижай его и не мучай Глеба, ему тоже не всегда легко с тобой. Ну, я думаю ты мальчик умный и поймёшь всё правильно... Надеюсь увидимся и я смогу тебе объяснить, почему мы теперь живём в разных местах... А пока тебе в подарок сказка."
   Мальчик сделал паузу, а затем продолжил:
   "В одном маленьком московском дворике жила-была ледышка. Когда-то она была частью самой огромной сосульки, свисавшей под водосточной трубой. День за днем, ночь за ночью она росла и однажды, отколовшись от сосульки, стала самостоятельной ледышкой. По ночам, когда дети и взрослые расходились по своим уютным квартиркам, маленький дворик оживал. Изящные сосульки танцевали с веселыми снежинками под хрустальный перезвон зимних мелодий. Вальяжные сугробы делились друг с другом новостями, кривобокие снеговики внутри ледяной крепости играли камешками в шахматы. Освещенный каток искрился снежной пылью, и мелкие ледышки катались по ровной глади, выписывая пируэты, а ближайшие деревья восторженно хрустели ветками особенно удавшимся и красивым па фигурного состязания. Но как только во дворе появлялся человек, снежное веселье замирало в ожидании, как замирает пленка проектора, остановленного на секунду. А надо сказать, что в этом дворе жили два брата, одного звали Жажа, а второго - Боба. Были они капризными, неугомонными и часто плакали. Более капризным и плаксивым снежные обитатели двора считали Жажу. Он был хитрым, жадным, часто обижал брата, особенно когда родители этого не видели. Кидался тяжелыми снежками, ломал крепости, которые стоил Боба, ставил подножки на катке, толкал в сугробы, отбирал варежки и закапывал их в снег - в общем, всячески хулиганил. Снежный двор видел все это, но никак не мог защитить Бобу от старшего брата. А больше всех жалела Бобу ставшая недавно Самостоятельной ледышка, которая недавно сама была маленькой и как никто понимала мальчика.
   Однажды днем, улучив момент, когда рядом никого не было, Самостоятельная ледышка сказала Бобе, что они могут дружить. Мальчик обрадовался - у него во дворе появился настоящий друг, к тому же не просто друг, а волшебный, необычный - Ледышка, которая умеет разговаривать тонким звенящим голоском! И, когда родителя позвали братьев домой, Боба не смог расстаться со своим новым другом. Пронеся Ледышку в дом в кармане, Боба спрятал ее в холодильник. Бедная ледышка! Всю ночь ей пришлось спасаться от нападок замороженных продуктов и атак злобной наледи. Но утром, когда Боба достал ее из ставшего камерой пыток холодильника, она не успела рассказать своему другу о ночном кошмаре. Потому что Жажа увидел Ледышку у своего брата и отобрал ее! Боба заплакал так, как не плакал даже тогда, когда Жажа отнимал последнюю конфету... Прибежали родители, которые никак не могли понять, что произошло, а когда Боба сквозь рыдания сумел им объяснить - они забрали Ледышку у Жажы. Боба бегом отнес ее на улицу и спрятал. Тем же вечером, когда дети и взрослые разошлись по своим вечерним делам, Боба сделал из ледышки прозрачную Звездочку, самую прекрасную из всех, каких только можно представить. Он повесил ее на нарядную пушистую елку, стоящую во дворе и святящуюся по ночам разноцветными электрическими огоньками, даря ощущение праздника. И с тех пор только Боба мог видеть, как веселится снежный двор, и слышать все, о чем поют и разговаривают его обитатели.
   Когда же Боба вырос и его стали называть Владимиром, то он выбрал для себя работу дворника и каждую зиму собирал ледышки, делал из них хрупкие фигурки и украшал ими елку. Он заливал каток, а вокруг лепил крепости и снеговиков. Когда же снега было особенно много, Боба создавал фигуры сказочных, волшебных, но всегда добрых персонажей. И все дети в этом маленьком дворе были веселы и счастливы, а взрослые обязательно улыбались, попадая в этот двор. Даже Жажа, которого все теперь звали Александром, стал добрее и иногда помогал своему младшему брату украшать двор. "
  
   Кто скоро засыпает, тот недолго проживёт.
   Баю - баю - баюшки,
Да прискакали заюшки,
Люли - люли - люлюшки,
Да прилетели гулюшки.
Стали гули гулевать,
Да стал мой милый засыпать.
  
   Объявили посадку, и я толкнул дверь вагона. Надеясь на "авось". Сработало - и дверь открылась внутрь, чернея провалом зева. Я был первым пассажиром в этом вагоне. В моем купе на столе стояла минеральная вода, лежала пачка печенья и толстая газет и журналов - почему-то за прошлый год. До отправления поезда оставалось ещё двадцать минут. Ждать не то же самое, что возвращаться. Возвращающийся счастливее ждущего - у него предчувствие встречи - а у ждущего, может, уже не хватило сил и встречающего ждёт просто записка ...
   Записка на столе хуже всего - и руки опускаются, мёрзнут и дрожат, и в голове бухает колокол - НИЧЕГО, НИЧЕГО, НИЧЕГО уже нельзя сделать.... Именно так потом из возвращения превращаешься в превращение, и так бесконечно... словно и не жил. И только тогда начинаешь понимать - "Всё что было - было".
   Комната. Утро. Стук в дверь. Возня там, за дверью.
   - Эй! Открывай!
   Снова стук.
   Привет, мой мальчик. Прилетели хорошо. Здесь всё странно. Скучаю и люблю. На месте оказалось всё по-другому. Живём на квартире в Чинжу, под Пуссаном. Напиши мне. Целую.
   Виолончелистка приподнимает голову над подушкой, на щеке полоска от складки наволочки. Словно поднимаемая за ниточки невидимым кукловодом, садится на край диванчика. За Виолончелисткой виднеется мужская спина. Стук... Затем дверь несколько раз пнули.
   - Хорош спать!
   Мужчина слегка поворачивает голову в сторону двери.
   - Тссс...
   Мужчина поворачивается обратно.
   Виолончелистка натягивает зелёный свитер на голое тело, подтягивает ноги к себе, берёт две сигареты, подкуривает, протягивает их обе, не оборачиваясь, мужчине. Он садится за спиной Виолончелистки. В коридоре раздаются удаляющиеся шаги.
   - Есть хочешь?
   - Это кто был?
   - Муж.
   - И куда он пошёл?
   - За ключами на вахту.
   - Шутишь?
   - Нет.
   Мужчина быстро встаёт. Торопливо одевается. Виолончелистка со спокойным интересом наблюдает за ним.
   - Значит, не хочешь.
   - Что?
   - Ничего.
   - Ты пошутила?
   - Подожди немного и узнаешь.
   - Ненормальная. Ладно, я пошёл. Сегодня увидимся вечером?
   - Может быть.
   Мужчина осторожно открывает дверь, выглядывает, затем быстро выходит. Виолончелистка тушит вторую сигарету, включает музыкальный центр. "Renguin cafu orchestra". Улыбается.
   Поднимается, включает электрический чайник, берёт полотенце, шампунь и выходит. Музыка громче, её перекрывает другой звук, звук воды в душе, засасываемой в слив. Из темноты доносится голос. Из сказанного лишь часть можно разобрать лишь часть.
   "Ты лежишь на спине в темноте...Ты появился на свет 14 сентября...Ты помнишь таким, как ты есть..."
   Уже слышно прерывистое дыхание. Голос, словно терзающий чьи-то нервы. Он звучит на протяжении всей жизни, лишь изредка прорываются разборчивые фразы...
   Мальчик держит руку матери, и они сворачивают на шоссе. Шагов через сто поворот с дороги, и начинается долгий подъём по направлению к дому. Идут молча, окружённые неподвижным воздухом лета. Уже поздно. Ещё шагов через сто, над гребнем леса, показывается солнце.
   Мальчик смотрит на синее небо, потом заглядывает в материнское лицо и спрашивает: Не дальше ли оно гораздо на самом деле, чем, кажется?
   Мать молчит. Через несколько шагов, мальчик снова заглядывает в лицо матери и спрашивает: "Не кажется ли оно гораздо ближе, чем на самом деле?"
   Мать отшвырнула руку ребенка и резко оборвала: "Отстань!"
   Голос: "Для поддержки компании нужна определённая умственная деятельность. И вовсе не обязательно блистать. Даже, чем меньше блистать - тем лучше. До известной степени".
   Принимал роды доктор с косматыми, седыми усами и затравленным взглядом. Отец срезу после завтрака отправился в горы, захватив с собой оленину и бутерброды с яйцом. А теперь он лакомился ими, глядя на море из-под прикрытия огромной скалы. В сумерках отец входит в дом с чёрного хода. Столкнулся с горничной.
   - Ну?
   - Ещё нет.
   Тогда отец с гримасой отвращения бросается в стоящий в глубине сада сарай. Хлопнул дверцей автомобиля, и забрался на водительское сиденье. Отец, было, отправился снова к морю, но машину его догнала горничная и в свете луны крикнула на все окрестности: "Кончилось!"
   Тощий старик тащится по узкой просёлочной дороге. Единственные звуки в тишине - его шаги. Вот старик запнулся у края канавы и, остановившись, зашептал: "Теперь уже по два шага на метр. Столько-то, начиная с зари, прибавить к вчерашним... Позавчерашним... Прошлогодним.... Запрошлогодним... Совсем из других времён, а в общем, таких же. Огромная сумма в милях. В десятках миль. Земной шар можно обвить сколько раз?" Рядом останавливается отец.
   Голос: "Да, я помню..."
   Старая нищенка топчется у большой садовой калитки. Почти слепая. Хозяйка сада слегка не в себе. Мальчик подъезжает на крошечном велосипеде. Слезает. Впускает нищенку.
   - Спаси тебя господи, милок.
   Голос слабеет.
   Высоко над морем. Внизу запрокинутое лицо отца.
   Он кричит: "Прыгай! Ну, не бойся!"
   Из воды, стоя в одежде, машут руками мать, отец, доктор, нищенка, хозяйка дома, мальчик.
   Голос: "Ты был когда-то. Тебя не было никогда. Ты когда-нибудь был? О, никогда не быть! Снова будь".
   Ладонь. Линии этой ладони. Медленно загибающиеся пальцы, или раскрывающиеся, если были сжаты. Линии ладони старого человека. Глаз, заполняющий всё пространство. Медленно опускается пелена. Поднимается. Сплошной зрачок. Вытаращен. Застлан. Оголён. Снова застлан. Опять оголён.
   Голос: "Ну, а если бы он всё-таки заговорил? Хоть еле слышно. Как бы это оживило общение! Ты когда-нибудь снова заговоришь. Да, я помню. Это был я. Это я тогда был".
   Мальчик один в саду. Мать на кухне готовит угощение: чай, бутерброды. Мальчик подглядывает из-за куста, наблюдая, как идёт мамина подруга. Маленькая, тощая, скучная.
   Мать: "Он играет в саду".
   Мальчик взбирается на самую верхушку огромной пихты. Отдыхает. Прислушивается. И - вниз... огромные ветки, иглы... Минуту мальчик лежит ничком. И - снова на дерево.
   Голос: "И - ничего. Нет. Увы. Ничего. Дрожь смутного света, последние судороги. Бессильные потуги ума. Обречённые потуги..."
   Школьный класс. За последней партой - мальчик. Из окна на него смотрит отец в пальто, когда-то зелёном, с низу до верху задубевшем от грязи и старости. Ботинки в тон. Больше одежды не видно. Вечер. Учитель диктует: "Где-то на дороге от А до Я. Или, скажем для реализма, на милой старой просёлочной дороге, неизвестно где. На давно непроезжей дороге от А до Я. У края канавы, свесив голову и считая, сколько раз уже пошло обвить земной шар..."
   Слева от канавы горы. Впереди - выгон. Справа, чуть позади, стоял отец.
   Голос в темноте: "Чей это голос спрашивает? Кто спрашивает: Чей голос спрашивает? И отвечает: чей-то, не важно, голос того, кто всё это воображает. Кто спрашивает, в конце концов: Кто спрашивает? И, в конце концов, даёт приведённый выше ответ? Пауза. Если это не иной голос. Которого нигде не найти. И негде искать. Самый непознаваемый. Безымянный. Распоследнее лицо. Я. Ш-ш-ш... не надо о нём..."
   Свет без солнца, без облаков. Мальчик взбирается по склону к своему тайнику, на склоне, среди дрока. Над морем высятся горы.
   Дохлая крыса.
   На мокром деревянном полу лежат ноги. Они соединены вместе. Пошевелилась левая. Чуть приподнялась и опустилась правая. Левая легла на правую. Через пятнадцать секунд правая легла на левую. Ещё через пятнадцать секунд ноги вернулись в первоначальное положение. Теперь уже видно руки. Правая сжимается и разжимается. Левая отгоняет муху.
   Отец сажает ёжика в картонную коробку, которую и ставит в пустую кроличью клетку. Подсвеченная снизу дверь. К косяку прислонился мальчик в отцовском зелёном пальто. Ног не видно, полы пальто на снегу. Лёгкий стук неплотно закрытой двери.
   В беседке сидит старик и листает журнал. Рядом мальчик болтает ногами. Старик хмыкает. Мальчик, подражая ему, тоже хмыкает. Некоторое время молчит, затем старик снова хмыкает, а мальчик прижимается лицом к плечу старика и закрывает глаза. За стеклом окна стоит красивая девушка. Она замечает мальчика и улыбается. Мальчик с закрытыми глазами тоже улыбается. Голая мужская нога от бедра до пальцев. За ней виднеется женская нога в чёрном капроновом чулке. Улыбающиеся накрашенные губы через вуаль. Красивая обнажённая женская грудь. Мальчик переводит взгляд на живот и чуть касается его пальцами. Мальчик открывает глаза и поднимает лицо от плеча красивой девушки, та печально улыбается. У каждого рука тянется к паху другого.
   Голос в темноте: "Но ведь ещё есть другой. О котором ни-ни. Создающий химеры, чтобы умерить химерами собственное небытие. Ш-ш-ш... не надо о нём." Пауза, и снова в ужасе: "Не надо!"
   Запрокинутое лицо красивой девушки с закрытыми глазами. Мать открывает клетку и достаёт коробку с ёжиком. С любопытством пытается заглянуть внутрь и в ужасе роняет коробку. Серая каша, вонь, нервы.
   Отец качает колыбель. Отступает, чтобы ребенка увидела мать. Та что-то бормочет новорожденному, невыразительно, без малейшего признака любви.
   Красивая девушка лежит на спине под осиной, уткнув подбородок в ладони. Поворачивает к нам голову. Длинная чёрная прядь свешивается на лицо.
   Девушка шепчет: "Послушай-ка листья..."
   Шуршат падающие листья. Они постепенно покрывают девушку, падая сначала медленно, а потом сплошным. Там, где лежала девушка, теперь только куча листьев.
   В темноте кто-то ползает по полу. Падает. Снова ползает. Падает. Звенит разбитый фужер.
   Отец собирает листья в кучи, и мальчик поджигает их. Дым.
   Голос матери из-за дыма: " Господи, да откуда же ещё чужой запах? Откуда так мерзко потягивает?"
   Накрытый к ужину стол. Никого нет. По полу пробегает крыса.
   Берег. Вечер. Угасающий свет. Мать стоит спиной к морю. Шум моря - единственный звук. Стихает, когда медленно отползают волны, нарастает, когда они оно снова накатывают на берег. Мать опирается на большое бревно. Ладони на толстой складке коры. Чуть дальше виднеются полы зелёного пальто, края ботинок, увязших в песке до верху. Тень бревна на песке, только его, пока не исчезнет. Беззвёздная, безлунная ночь.
   Голос в темноте: "Твои глаза смотрят на часы. Но вместо того, что бы определить ночной час, они провожают секундную стрелку, которую то догоняет, то обгоняет тень от падающего света лампы. Лампа освещает часы. На 60 секунд и на 30 секунд тень скрыта под стрелкой. От 60 секунд до 30 секунд тень обгоняет стрелку, причём расстояние увеличивается до максимума на 15 секунд и далее опять сходит к нулю на 30 секунд. Когда тень отстаёт от стрелки, расстояние увеличивается до максимума на 45 секунд и оттуда снова уменьшается до нуля на 60 секунд. Лампа чуть наклоняется. Тень исчезает под стрелкой на 50 секунд и на 20 секунд. Через некоторое время всё темнеет."
   Через окно светит низкое солнце, и перебрасывает через весь пол тень: чью-то и непогашенной лампы. И разных других предметов. На деревянном полу разбитый фужер в луже красного вина. На постели, скукожившись, сидит, покрывшись с головой простынею, мальчик. Звук разбитого фужера. Простынь медленно сползает, руки ребенка опускаются на колени. Поднимается голова. Начинают распрямляться ноги. Откидывается корпус. Мальчик ложится на спину и закрывает глаза.
   Голос в темноте: "С каждым напрасным словом ближе к последнему слову. И насколько же лучше наконец-то потерянный труд. И молчание.... И ты - как всегда..."
  
   Яркие индивидуальности не выносят громкие звуки.
   Баю-баюшки-баю,
Мою милую лю-лю,
В няньки я к себе взяла
Ветра, солнце и орла.
Улетел орел домой,
Солнце скрылось под горой,
После ветер трех ночей
Вернулся к матушке своей.
Ветра спрашивала мать:
Где изволил пропадать?
Волны на море гонял,
Золоты звезды считал?
Я на море волн не гонял,
Золотых звезд не считал,
Малых деточек улюлюкивал!
   Когда сидишь один в вагоне, то кажется, что это сон. Непривычно тихо и пусто. Если закрыть глаза, то сразу впадаешь в тёплую дремоту, мелькают обрывки прошлого, перемешанные с отрывками из книг и фильмов, неуловимые звуки далёкой виолончели вызывают слёзы и сжимают сердце, губы начинают дрожать и не хватает воздуха. Судорожно вздыхаешь и открываешь глаза, пытаясь понять, где ты? Там, в вязкости мучений и сладких нег или в реальности пустого купе с тусклым светом ночника.
   По окну стекают капли от растаявших снежинок. Звучит голос по вокзалу о начале посадки... и, успокоившись, снова прикрываешь веки и склоняя голову. И опять накатывает мелодичный гул, и прошлое тянет тебя к себе настырно и нежно, как тянет к гибели тело ушедшей жены, которую любишь и помнишь даже спустя долгое время, как помнишь и первые всплески любви.
   В комнату заглядывает молодой парень, в руках у него пакеты, он заходит, оглядывает пустую комнату.
   На столе две рюмки, пепельница, тарелка с нарезанным сыром и колбасой, солёные огурцы и банка варенья, на чайной ложке мёд и бумажный флажок мужских трусов. Парень садится на стул возле окна.
   Только что прочитала твоё письмо. Теперь аж руки дрожат - разволновалась. Пиши мне чаще. Здесь всё оказалось не совсем так, как нам говорили, но где наша не бывала! Трудно, но ко всему привыкаешь. На третий день я уже ем с помощью палочек. Есть и приятные моменты, но как представлю, что это будет продолжаться почти девять месяцев, становится грустно. Я тебя люблю мой мальчик.
   Коротко пискнул мобильный телефон. Парень берёт трубку, нажимает кнопки, читает. Кладёт телефон на место. Встаёт, прибирает на столе и вынимает из пакета апельсины, виноград, бутылку шампанского, бутылку водки, апельсиновый сок, копчёную курицу. Курицу ставит в микроволновую печь, нажимает кнопку старта, не замечая, что СВЧ не работает. Снимает с себя куртку, приглаживает волосы, присаживается за стол, придвигает пепельницу на расстояние вытянутой руки. Смотрит на окурки. Поднимается, вытряхивает пепельницу в мусорный мешок возле двери. Снова мобильный телефон. Парень приоткрывает дверь, прислушивается, закрывает дверь, берёт телефон, читает. Кладёт мобильник на место, садится за стол, закуривает.
   В комнату входит Виолончелистка, волосы у неё мокрые. Она смотрит на Парня, кивает ему головой, вешает полотенце на обогреватель. Выключается чайник. Кивает на микроволновку.
   - Она не работает. Чай будешь?
   - Не только...
   - Я так сопьюсь.
   - Да ладно тебе.
   - Сколько времени?
   - Два, без десяти.
   - Я бы чего-нибудь съела, наверное.
   Смотрит на микроволновку.
   - Твоё любимое блюдо.
   - Курица?
   - А кто это был? - Парень смотрит на пепельницу.
   - Для тебя это имеет значение?
   - Нет.
   - Тогда зачем спрашиваешь?
   - А как же муж?
   - Раньше ты об этом не спрашивал.
   - Раньше было раньше.
   - Я не хочу...
   - А о чём хочешь?
   - Мне нужно заниматься.
   - Уйти?
   - Хочешь?
   - Зачем ты так?
   - Давай лучше выпьем.
   - Что ты за человек?
   - Я не человек.
   Парень открывает водку, наливает в две рюмки. Достаёт курицу, разламывает её на две части и кладёт на тарелки. Виолончелистка натягивает серые джинсы, тёплые носки и садиться за стол.
   - Давай сегодня напьёмся?
   - А как же муж?
   - Ты его не любишь.
   - С чего ты взял?
   - Если бы любила, ты бы ему не изменяла.
   - Ну что ж, давай напьёмся.
   Чокаются.
   - За Новый Год!
   - Ты понял?
   - Я, осколок.
   - Я проморгалась. За Новый.
   В то время мы снимали дачу на станции со странным названием "Красная школа". У меня были слабые лёгкие, и жить в городе было не возможно, а и потому родители снимали дачи, я не все их помню, но эту не забуду никогда. Пустые раскачивания верёвочных качелей, натянутых между сосен. Кора, шелушено пахнущая смолой, превращалась в кораблики по весне, когда стаявший снег, накопившись в полуовраге, прорывал кучу прелых листьев и устремлялся в речушку под странным названием Лета.
   Это казалось вечным и удивляло, что любимые прошлолетние сандалии уже были тесны и натирали кровавые мозоли, которые нужно было прикрывать подорожником, содрав пергаментик шкурки поврежденной кожи, но предварительно поплевав на него и пописав. Любимое развлечение в полузимней одежде.
   Дотерпев до прохода смоляной лодочки к пруду, выскочить на ещё крепкий лёд, лечь лицом вниз и дышать, пока не станет видно мутную воду под кварцевой матовостью застывшей воды. И там, уже. Позже. Поднявшись, оглядываться окрест в надежде, что на том, противоположном берегу, там, где находились другие дачи, встретится отдалённый всплеск краплака шапочки девочки по имени Лена.
   Именно в эту полузимнию весну моя старшая сестра решила меня воспитывать в мужестве. Предварительно выпытав из меня историю нашей тяжкой двухлетней любви с Леной, она сказала, что мужество - это именно то, что может покорить сердце любимой. Она сказал, я сделал.
   Я до сих пор благодарю того человека, который пожертвовал своей жизнью ради меня, даже не подозревая об этом. Попав под электричку и тем самым заставив моего отца вернуться домой. Отца, увидавшего молчаливую точку - это я тонул в огромном зеркале посреди Леты. Отец поймал меня, погрузившегося в безвоздушность речки уже почти до самого дня, он выхватил меня, и, прижав к своему форменному офицерскому мундиру, помчался к дому, молча и остервенело, как, наверно, раньше он мчался на всех врагов народа. Я почти не чувствовал его, только шептал: "Лето, Лета, Лена", и что-то горячее капало на мою мёрзлую щёку, то ли капли пота, то ли слёзы отца.
   И уже позже, закутанный в шали матери, поджариваемый горчичниками и огнём камина, я грезил. И грёзы были, как плавные взмахи крыльев улетающих прочь снегирей - стремящихся к холодным и бескрайне белым далям, к которым теперь и уношусь я, уже спустя почти полвека.
   Сестру наказали тем, что она была лишена вечерних прогулок. Хотя она-то и была больше всех испугана. И даже умирая, когда я сжимал её высохшую руку, она шептала: "Прости за Лету..." А мне слышалось: "за Лену..."
   Да и то это всё такое полусонное, спитое, как чай, и выветрившееся, как запах из старой забытой пивной бутылки с остатками губной помады, которую я до сих пор храню. Их много, осколков и кусков прошлого, которые я перебираю по вечерам, под запах сигарет "Ява" и под звуки рассыхающегося дерева дачи, уже готовой рухнуть, но ещё молодящейся от того, что я жив.
   Не сумерки крылатых страниц снов, полуяви быта, сходного с разделом пайки и чернил на питание, и не питие держат меня тут, а нечто подобное тому, что я как-то увидел сломленную ветвь вишни на улице - случаем пробыв в городе, и проходя мимо, так же мимо подумав, но вспомнив о ней, на следующий год, когда проходя чужим двором, так же заметив склоненную к гильотинической земле ветвь - Зелёную и цветущую.
   Ах.... Это всё лишь понимание того, что ничего путного за свой век, отпущенный мне, я не совершил, кроме осеменения барышень и чернил на бумаге, а теперь уже на строк на мониторе....
   Отчего же снежные взмахи соснововедных ветвей мне ближе, чем электрический сон компактдисконосителей или им подобных; почему шелест исписанных в полубреду детских тетрадей в клеточку мне роднее замаха убежавшего на керогазе молока? Или стук мёрзлой земли о дерево - это обязательно закопанная в глинозём в далёком городке мама?
   Чуждо и глухо на даче среди роскоши снега, когда рядом только полу дряхлый пёс - некогда доберман, с течением времени все более напоминающий ротвейлера из-за количества складок и тупости морды; и оставшийся последним осколком выпавшего зуба. Ранящего язык воспоминания того, ещё первого пса...
   Ах.... Эти странные игры астматических букв перекуренных табачных листьев и опорожнённых рюмок друзей, чьи отпечатки я тщетно пытался сохранить не только в памяти, но и складывая хрусталь и стекло их в чемоданы, и, когда этих чемоданов с разнокалиберными рюмками накопился целый чулан, я их вынул, расставил рюмки на столе, и наполнил... Мне допить из них осталось лишь чуть-чуть...
  
   Мозговой тип дыхания - указывает на близкий конец.
   День растает, ночь настанет,
И придет в наш дом
Еле слышными шагами
Дрема - добрый гном.
Он вокруг раскинет полог
Звездно-голубой,
И рассыплет пестрый ворох
Сказок над тобой.
Сказки слушая украдкой,
Замурлычет кот.
До рассвета от кроватки
Дрема не уйдет.
   Комната, обклеенная афишами от пола до потолка - вместо обоев. Вместо зеркала - гримировальный столик, старинный, из тёмного дерева, большой. Такие же древние шкаф и кровать. Стол, покрытый скатертью, горящая лампа, раскрытая книга и очки. В углу напольные часы.
   На стуле, возле окна, курит Женщина лет сорока-пяти 45. На руке видна полупрозрачная голубизна наколки "Лето". Она стоит с выпрямленной спиной и пускает дым в форточку, стряхивая пепел в небольшую серебряную пепельницу. На подоконнике стоит стеклянная фигурка маленькой девочки - одна рука поднята вверх, а вторая откинута вбок и назад. Женщина тушит окурок. Часы бьют 7 раз. Слышно, как где-то далеко прокричал электрический поезд.
   Комната. На столе горит большая свечка. Вечер. Виолончелистка играет на флейте, пытается, не получается, раз за разом играет один и тот же мотив.... Ю. Доцауэр сочинение N 69
   Мой мальчик! Я скучаю и думаю о тебе. Пиши мне, пожалуйста. Твои слова поддерживают, они мне очень нужны. Скучаю по твоим рукам и губам, по кранику. По тому, как ты смотришь на меня. Я пока не могу писать много, вот когда стану печатать побыстрее....Хотя я же глупая и пишу всё время глупости. Правда, всё произошло странно. Ты неведомо откуда появился и полностью изменил мою жизнь, которую я теперь не представляю без тебя. Ты мне нужен! Я тебя очень нежно целую. Краник целую ещё нежнее. Пиши. Твоя Кореянка.
   - Ну да. Сей этюд предназначен для совершенствования техники левой руки. Развивает беглость пальцев на основе различных форм движения, смене позиций. Двойные ноты, аккорды, полифония, использование ставки, трель, тремоло, флежолеты.
   - У тебя хорошая память.
   - Это не единственное моё хорошее качество.
   - У нас есть ещё что-нибудь выпить?
   - Нет. Сходить?
   - Как хочешь.
   - Что с тобой происходит?
   - Ничего. Не обращай внимания, я просто хочу выпить. Так ты сходишь?
   - Что взять?
   - Возьми водки и шоколадку.
   - Ладно, я мигом. Ты только никуда не уходи.
   - Мне некуда идти.
   Парень поднимается. Обнимает сидящую Виолончелистку, целует её в губы. Надевает куртку. Выходит. Пискнул мобильный. Виолончелистка встаёт, кладёт виолончель на табуретку, берёт мобильный. Читает. Пишет ответ. Кладёт мобильный на стол. Плачет. За окном прогромыхал трамвай. Виолончелистка встаёт, открывает балкон. Ветер развевает тюлевую занавеску. Виолончелистка возвращается в комнату, берёт с полки свадебную фотографию, смотрит. Телефонный звонок.
   - Да. Привет. Спасибо. Нормально. А ты как? Не знаю. Да, скорее всего в начале марта. Визу в Москве делать надо будет. Не волнуйся. Хорошо, вышлю. Сколько? Хорошо пришлю. Ты вообще без копейки? Зачем тогда тратишься на смс? Не кричи. Я же сказала, нормально. Я тоже тебя люблю. Пока.
   В комнату возвращается Парень. Застает окончание телефонного разговора.
   - Всё взял. Муж?
   - Муж.
   - И как он тебя оставил одну?
   - Он поехал деньги зарабатывать.
   - И как?
   - Меня нельзя оставлять на долго одну.
   - Я бы тебя не оставил.
   - У тебя же есть девушка.
   - Есть.
   - Тогда что ты ко мне ходишь?
   - Тебе неприятно?
   - Я всё равно не буду с тобой спать.
   - Глупая ты.
   - Знаю. Мне это постоянно муж говорит.
   - Я не о том.
   - А я о том.
   Стук в дверь.
   - Да.
   В комнату входит Девушка. Ей не больше двадцати лет. Она дорого и со вкусом одета. В руках у неё ключи от автомобиля с брелоком сигнализации и пакет.
   - Привет.
   - Здравствуй. Я не помешала?
   - Привет. Раздевайся.
   - А я торт принесла.
   - Нда.
   - Ты за рулём?
   Девушка кивает головой.
   - А я думала ты дома.
   - Ты опять?
   - Я бы, наверное, водки выпила.
   - Лучше чай.
   - Я же просил. Хватит за мной следить.
   - Я не следила.
   - Перестаньте. - Виолончелистка берёт чайник и выходит с ним.
   - Я знала, что ты к ней пойдёшь.
   - Мы просто друзья.
   - Я вижу. - Кивает головой на небрежно застланную постель.
   - Не говори глупости.
   - Если ты не любишь меня, так и скажи.
   - Она замужем.
   - Ну и что?
   - Ничего.
   Парень вынимает из пакета водку, шоколадку. Снимает куртку. Девушка тоже снимает шубу, вынимает из пакета торт, коньяк и коробку дорогих конфет, две пачки сигарет, складывает всё на столе рядом с водкой и шоколадкой. Возвращается Виолончелистка. Она ставит чайник. Садятся за стол. Парень разливает водку.
   - Ну?
   - За нас!
   - За вас!
   - За нас!
   Пьют. Звонит телефон. Парень вынимает свой мобильник.
   - Да. Что? Хорошо. Не волнуйся. Я сказал, сейчас буду. Всё.
   - Что случилось? - Девушка с тревогой заглядывает ему в глаза.
   - У отца инфаркт. Дай ключи.
   - Я с тобой.
   - Не надо. Давай.
   Девушка протягивает ключи. Парень берёт куртку, забирает ключи и убегает. Короткая пауза.
   - Ты спала с ним?
   - Нет.
   - Ты же замужем.
   - И что?
   - Как можно?
   - Мы просто друзья.
   - Честно?
   - Он тебя любит, просто... Впрочем, не важно.
   - Нет, ты договаривай.
   - Выпьем?
   - Выпьем.
   Виолончелистка разливает водку.
   - Ты такая красивая. За тебя.
   Пьют. Звонит мобильный. Виолончелистка берёт трубку: "Да. Здравствуй. Не ждала. Что? Шутишь? Нет, хочу. Когда? Я через неделю домой еду, сына проведать. Что? Дней через пять. Хорошо. Только обязательно позвони, когда возьмёшь билет. Ну, раз обещала - будет. Ничего не надо. Да договорюсь. На сколько? Думаю что не дорого. Конечно хватит. Об этом при встрече поговорим. Спасибо. Пока".
   - Сколько времени?
   - Рано ещё.
   - Я пойду.
   - Куда?
   - Домой.
   - Да ладно, сиди, тачку поймаешь и спокойно доедешь. Ты документы на вахте оставляла?
   - Нет.
   - Можешь у меня остаться, если что.
   - Если что - что?
   - Ничего. Ну, пьём?
   - Пьём!
   Виолончелистка встаёт, закрывает дверь на ключ, подходит к музыкальному центру.
   - Чичас я те суперскую музыку поставлю! "Madar".
   Маленькая Стеклянная Девочка стояла высоко на полке. Она была дорогой и красивой, и на всех смотрела свысока. Она так нравилась себе, что даже всплакивала иногда, от умиления. А уж когда её осторожно, в редкие торжественные моменты, снимали с полки и показывали восторженным гостям - тут уж ее гладкое прозрачное тело переливалось разноцветными искрами.
   "Я похожа на алмаз" - думала Стеклянная Девочка, и её крохотное сердечко замирало от восторга.
   А надо сказать, что в этом доме жили ещё другие красивые и замечательные вещи, и чуть ли не каждую неделю их становилось всё больше и больше. И всё это потому, что Хозяином и этого дома, и этих замечательных вещей, и даже Стеклянной девочки был известный Коллекционер. Он любил красивые и обворожительные вещи и, тщательно подбирая, создавал свою коллекцию из стекла и фарфора. Собирал он, в основном, только фигурки, чаще всего одиночные, и никаких парных фигурок, или даже жанровых сценок, у него не было. Всё это происходило от того, что Коллекционер жил один.
   Как-то поздним вечером, когда уже почти все фигурки уже проснулись - они оживали только ночью - раздались знакомые шаги Коллекционера. Это было неожиданно, потому что в это время Хозяин стеклянных фигурок обычно сидел в другой комнате у камина, читал книгу, курил трубку и попивал зелёный чай.
   Фигурки едва успели замереть, как открылась дверь и зашёл Коллекционер. Он был в пальто, шарфе и шапке, и на плечах его ещё сверкали снежинки. Подойдя к полке, на которой царствовала Стеклянная Девочка, Хозяин бережно достал фигурку и поставил на стол. Полюбовался, погрел руки своим дыханием и только после этого осторожно достал из внутреннего кармана коробочку. Открыл её и... вынул еще одну Стеклянную Девочку. Поставив фигурки рядом, он любовно переводил свой взгляд с одной на другую, и, непонятно от чего, вздыхал, шмыгал носом и даже немного прослезился. Единственное, но принципиальное отличие между фигурками было одно - они зеркально отражали друг друга. У одной, той, что только что принесли, вверх была поднятой левая ручка, а у Стеклянной Девочки с полки - правая. И так во всём. Даже складочки прелестных платьиц были - зеркальны. Коллекционер ещё раз шмыгнул носом, убрал коробочку в карман и поставил Стеклянных девочек на полку лицом друг к другу. У двери он обернулся, улыбнулся им, выключил свет и вышел, осторожно прикрыв за собой высокую дверь.
   Две Стеклянные Девочки смотрели друг на друга во все глаза. Если первая была, скорее, ошарашена тем, что есть ещё такая же, как она, то вторая, Новенькая, никак не могла вспомнить, где она видела своё отражение. Ведь совсем недавно она еще стояла за витражной панелью в магазине, где продавали самые изысканные и старинные вещи. В этом магазине, надо вам сказать, среди других изделий из фарфора и стекла она не пользовалась особенной популярностью, и всё потому, что была небольшого роста и прозрачной. Девочка даже страдала от такого не внимания, и от этого ей становилось грустно, и она незаметно плакала, сокрушаясь о том, что появилась на свет такой невзрачной.
   Постепенно, привыкая к тому, что всю свою долгую жизнь ей придётся провести в одиночестве, она начала разговаривать сама с собой. От этого её считали неуравновешенной и странной. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания и окончательно отгородиться от насмешек, Девочка стала фантазировать. Оказалось это так забавно и приятно, что она перестала говорить сама с собой и предалась мечтам. И в этих мечтах она увидела свою сестрёнку. Смутная радость, промелькнула и исчезла, как облачко. И с тех пор Девочка стала представлять себе свою сестрёнку, добавляя в образ все новые детали. А ведь не зря говорят, что самые светлые мечты, чаще всего, сбываются.
   "Вот и сбылась моя мечта, у меня появилась сестрёнка", - Девочка вздохнула и улыбнулась Маленькой Стеклянной Девочке.
  
   Качество времени - мера траты жизненных сил в определённый промежуток времени (например: прожить один день как год).
   Ветер горы облетает, баю-бай,
Над горами солнце тает, баю-бай,
Листья шепчутся устало, баю-бай,
Гулко яблоко упало, баю-бай,
Подломился стебель мяты, баю-бай,
Желтым яблоком примятый, баю-бай,
Месяц солнце провожает, баю бай,
По цветам один гуляет, баю-бай.
  
   Уже полчаса как покинул Город, в котором я умер. За окном темнеет, а в купе пусто, я включил ноутбук и выбрал фильм.
   Комната. Девушка и Виолончелистка лежат на диване. Девушка обняла Виолончелистку и прижалась к её груди. Виолончелистка гладит Девушку по волосам.
   Радость моя, мой мальчик! Не переживай за меня. Просто в ночь с 15 на 16 мы вообще не спали. В 9 вечера поехали в Сеул на ночной шопинг, поскольку сегодня мы уезжаем на неделю в другой город с концертами. Из Сеула сегодня вернулись только в 8 утра. В 21.15 мы в офисе, и через полчаса поедем. Не знаю, смогу ли завтра тебе позвонить Моя радость, пожалуйста, не волнуйся так за меня! По поводу твоего приезда: приехать лучше летом, а сейчас не вовремя. К сожалению, я не диктую свои условия. Скучаю по тебе очень-очень. Береги себя!
   - Я не думала, что это так приятно.
   - Тебе понравилось?
   - Я теперь лесбиянка?
   - Конечно.
   - А как же твой муж?
   - А как твой парень?
   - Получилось, что я ему изменила?
   - Получилось.
   - Я хочу выпить.
   Девушка поднимается и, голая, подходит к столу.
   - Тебе налить?
   - Да.
   Виолончелистка встаёт, и тоже голая, садится за стол. Закуривает. Девушка хихикает. Молча пьют.
   - Оденься, замёрзнешь.
   Виолончелистка встаёт, подходит к шкафу, вынимает серый свитер, протягивает его девушке. На себя Виолончелистка надевает зелёный свитер.
   - Как странно ты его надеваешь.
   - Мне так удобно.
   - Я тоже хочу попробовать. Покажи ещё раз.
   - В другой раз. Давай есть торт.
  
   Старый, жёлтый китаец с жидкой косичкой, крутит ручку шарманки и улыбается, когда в шапку-ушанку падают монеты и купюры. Спустя некоторое время Китаец заходит в лавку антиквара. Из неприметной дверцы появляется Абрам Штоц.
   - Гамарджоба.
   - Гамарджоба.
   - Рогоро хар?
   - Ара мишавс.
   Ставит шарманку. Прицепляет к ней ценник. Вынимает из-за пазухи тряпицу, разворачивает, достаёт деньги, отсчитывает. Отдаёт Абраму Штоцу. Штоц пересчитывает деньги, что-то записывает в тетрадку и отсчитывает несколько купюр, возвращает их китайцу, вздыхает, выходит из-за стойки, и выглядывает на улицу. Прочищает нос в мелко идущий снег. Закрывает дверь. Переворачивает табличку, на ней написано "Closed". Возвращается за стойку, достаёт из-под прилавка две чудесной работы чудесные рюмки. Наполняет их тёмно-вишнёвой жидкостью из огромного, зелёного стекла, бутыля. Молча чокаются, переглядываются, выпивают, смакуя. Китаец протягивает купюру и идёт к выходу.
   Из-за поворота выруливает сверкающий от влаги чёрный, довоенного образца, "опель". Неслышно прокатывается вдоль витрин и останавливается напротив антикварной лавки, чуть наезжая ет шинами на тротуар. Шофер - офицер в немецкой форме - выходит из автомобиля, открывает дверь, раскрывает зонт и помогает выбраться с заднего сидения полной женщине в огромной шляпе, с закрытым вуалью лицом... Китаец удивлённо оглядывается на Штоца. Штоц смотрит через стеклянную дверь на улицу. Видит машину. Выходит из-за стойки и открывает дверь.
   Женщина: "Шпрехен зи дойч?"
   - Найн. Нихт ферштейн.
   - Варум?
   Абрам Штоц недоумённо смотрит на китайца. Китаец непонимающе пожимает плечами и выходит на улицу под мелкий, моросящий снег.
   Снег только что закончился. Под навесом несколько стульев, поставленных на стол... Кафе закрывается. Открытая терраса под навесом. За одним из столиков сидит последний посетитель - старик китаец. На столике перед ним чашка с кофе, бутылка тёмно-зелёного стекла и папка с торчащими из неё грязно-белыми листами. Китаец что-то напевает, какую-то старую грузинскую колыбельную, и осторожно дорисовывает карандашом портрет девочки на фоне прибывающего поезда и машущей из окна женщины ой. А из-за стойки, в глубине кафе, смотрит на улицу белобрысый мальчуган в круглых очках с сильной диоптрией. Из кафе выглядывает хозяин - добродушный толстяк Хосе. Он протирает поверхность стойки и смотрит на китайца.
   Мальчик закрывает книгу, зевает, и поднимается по скрипучей лестнице. Заходит в свою комнату. Раздевается. Ложится поверх одеяла и вновь раскрывает книгу - репродукции Дюрера. Из окна комнаты мальчика видно огибающий гору поезд. Белёсые клубы дума уносит в сторону.
   Купе поезда. Когда поезд слега притормаживает на повороте, из окна купе видны на возвышенности три девичьи фигурки, которые застыли в "античных позах". Девочки, скосив глаза, следят за исчезающим поездом. После того, как он скрылся, девочки "отмерли".
   1-я Девочка: "Завтра центральной фигурой буду я".
   2-я Девочка: "Нечестно так. Мы же решили, что будем каждый раз разыгрывать, кто будет центральной фигурой".
   3-я Девочка: "Побежали, мы уже опаздываем".
   Девочки торопливо снимают с себя импровизационные туники, дешёвый стеклярус, гребни, накладные волосы. Складывают всё в сундучок, в котором полно всевозможных тряпочек и украшений, ставят его в яму возле ракитового куста и накрывают сундучок листом дёрна. Убегают.
   Китаец, подслеповато щурясь, смотрит на приближающийся поезд. Лязгают буфера, скрипят тормоза, и скоро вагоны экспресса стали. Клубится пар, почти все окна вагонов темные, затянутые шторами. Из вагонов никто не выходит. Звонит колокол. Вагоны вздрагивают и начинают движение. Вскоре последние огни мигают длинным мазком и исчезают. Старик смотрит в противоположную сторону. Дежурный по вокзалу, в чуть великоватой форме, подходит к китайцу. Останавливается рядом, закуривает.
   - Гамарджоба.
   - Гамарджоба.
   - Рогоро хар?
   - Ара пэри.
   Дежурный протягивает китайцу серебряный портсигар. Китаец берёт папиросу. Закуривает. Они молча курят в свете жёлтого фонаря на краю ночной платформы.
   Ранее утро. По узким улочкам двигается женщина в тёмном платье. Она толкает перед собой тележку. Иногда женщина она останавливается, и тишину нарушает её мелодичный голос: "Мо-ло-о-о-ко-о-о...Ке-е-е-фи-и-ир..." На одном из поворотов улочки виден проезжающий "опель".
   Легкий утренний туман. К берегу приближается пловец. Выбирается на берег, делает несколько приседаний, снимает шапочку, и приглаживает волосы, поворачивается к нам. Это Абрам Штоц. Растирается полотенцем, быстро одевается. Берёт прислонённый к валуну велосипед, выкатывает его на дорожку и уезжает, накручивая педали, исчезнув в тумане. Слегка скрипит седушка.
   Теперь уже понятно, что за Абрамом Штоцем наблюдают из чёрного "опеля", скрытого невысокими порослями акации. Немецкий офицер опускает бинокль, поднимает стекло, и оборачивается к сидящей на заднем сиденье женщине. Что-то ей говорит. Женщина кивает головой, и машина трогается с места. Уже возле самого городка "опель" обгоняет раскрасневшегося Абрама Штоца, прибавляет скорость и теряется в узких улочках.
   Хосе выглядывает из своей комнаты, тихо проходит к комнате мальчика. Заглядывает. Мальчик спит. Хосе прикрывает дверь, возвращается в свою комнату, и через несколько секунд оттуда выскальзывает женская фигура в тёмном платье. Она проходит через чёрный ход. Выходит во двор, берёт тележку, уходит по узким улочкам. Иногда она останавливается и выкрикивает на распев: "Мо-ло-о-о-ко-о-о... Ке-е-е-фи-и-ир..."
   Мальчик закрывает окно. Садится за стол, вынимает листок, на котором нарисованы молочница и отец. Подрисовывает молочнице рога и хвост.
   Штоц опаздывает. Он мчится по пустым улицам, чуть притормаживает на поворотах. На одном из поворотов он не рассчитывает скорость, скользит покрышками по мокрому асфальту. Вылетает на тротуар и врезается в тележку молочницы. Опрокидывает тележку, женщина падает, и на асфальт льётся молочная река. Женщина испугано кричит. Штоц поднимается, извиняется, помогает подняться женщине, протягивает ей несколько купюр. Виновато улыбается и уезжает на вихляющем "восьмёркой" велосипеде.
   Китаец открывает ставни. Смотрит на улицу. Далеко, в конце переулка мелькает велосипедист. Китаец оборачивается, оглядывает комнату. Пустую, с протёртой циновкой в углу, пожелтевшей фотографической карточкой на стене, рядом с отрывным календарём. Подходит к нему, отрывает листок с обведённой красной тушью цифрой. Следующая цифра так же обведена красным.
   Центральная площадь городка. Церковь с канализационной решёткой перед входом. Постепенно площадь заполняется горожанами, в основном это женщины, они в длинных чёрных платьях. Некоторые женщины с детьми. Мужчин мало, поэтому огромная фигура Хосе выделяется особенно живописно. Он только что шёл по улице с сыном, который, воспользовавшись тем, что отец разговорился с какой-то женщиной, внезапно куда-то исчез. Хосе улыбается и щурится на солнце, проскользнувшее сквозь крыши домов.
   Мальчик уверенно спускается в подвал. Проходит длинными коридорами и открывает дверь, обитую тяжёлыми железными листами. Темно. Слышится журчание воды. Мальчик поднимается по вбитым в стены скобам, и замирает, смотрит вверх, сквозь прутья канализационного люка.
   Мелькают ноги. Под подолами виднеется белоснежное женское бельё. Мальчик хихикает в ладошку и поправляет сползающие очки.
   Чёрный "опель" никак не может одолеть крутой подъём. Добирается до самой вершины и медленно соскальзывает вниз. Набирает обороты и снова устремляется вверх. Наверху стоит Женщина с прикрытым вуалью лицом. Она даже не смотрит в сторону машины. Внезапно у неё начинается приступ кашля. Она откидывает вуаль. Прижимает ко рту платок. Теперь видно её лицо. Она изменилась, но её можно узнать - это она на фотографической карточке, висевшей на стене в комнате китайца. Женщина отнимает платок от губ, и спокойно смотрит на красное пятно на нём.
   Старик китаец поднимается по крутому подъёму, по которому совсем недавно пытался подняться чёрный "опель". Преодолев подъём, старик подходит к серому особняку. Останавливается, оглядывается и видит огибающий гору, чёрный авто. Поворачивается к обвитой зеленью калитке и открывает её.
   Огромный светлый вестибюль. Где-то в глубине угадывается, мраморная лестница. К старику подходит монахиня. Что-то шепчет старику на ухо. Лицо старика меняется.
   В углу пустого зала ожидания дежурный по вокзалу играет на рояле. На пустой платформе старик китаец со свёрнутой циновкой под мышкой. Ожидает прибытие поезда.
   Панорама по платформе. Скамейки. Фонари. Колокол. Рельсы. Дорога с промелькнувшим велосипедистом. Появившийся дым от паровоза медленно подползающего. Деревья. Вокзал. Касса с табличкой "Closed".
  
  
   Многие раненые перед смертью зевают.
   Бай-бай, бай-бай,
Поди, бука, на сарай,
Поди, бука, на сарай,
Коням сена надавай.
Кони сена не едят,
Все на буку глядят,
Баю-баюшки, бай-бай!
Поди, бука, на сарай,
Мою детку не пугай!
Я за веником схожу,
Тебя, бука, прогоню,
Поди, бука, куда хошь,
Мою детку не тревожь.
  
   Мимо приоткрытой двери купе ходили пассажиры, озабоченные и весёлые, юноши и барышни, счастливые и умирающие, красивые и опустошённые, все со своим грузом пошлого, тайной неведомого будущего и смутным "сейчас". Так пьяница шарит в кармане в тщетном стремлении отыскать не хватающий на бутылку рубль, так дети, строя в песке города, видят иное. Так наши фантазии переплетаются с услышанными историями, так осень растворяется в зиме, а та, колдуя, обостряет запахи.
   Для меня первый запах - это запах эпидемии, которая разыгралась в детских садиках нашего городка, где начинал служить мой отец. Первый запах - кислый хлеб, смоченный в уксусе и запах жара потного, от того, что он капает на почесночную корочку. Не болел только я.
   Я облизывал железные предметы на улице, оставляя прилипнувшими на морозе куски языка, и, после уже, когда я встретился с логопедом, он качал головой, глядя на мой изъязвленный язык, заглядывал моей матери в глаза, прикасался рукой прозрачной и извращённой к её шерстяному колену... И я настырно произносил "Л" вместо "Р", несмотря на все ухищрения металлических предметов, засунутых мне в рот, и скороговорок, которых я не мог произнести от того, что не понимал их смысл.
   И туда же запах металла во рту, уже позже отражённый, во время, когда я пытался выпасти денег при помощи медных пуль и скобок в челюсти от их слома.
   Ах... Спасает только удивительный запах носок, которые пахнут остро и пряно, а вот недавно они перестали пахнуть, и я понял, что я уж не сильный. Сила - это активный запах...так, и мои барышни пахли пряно и разно, и даже закрыв глаза я вспомнил... Как раз едя в метро, слепнувший от снега Кара-Дага нашёл по запаху свою барышню, к которой не подошёл, а только прищурив глаза, наблюдал, как она тёрла край уха об его жесткость небритой щеки. Хотя тогда не было на это моды. Забыл это был мой друг... Который умер от рака.
   Раннее утро. Пустая комната. Открывается дверь, и входят Виолончелистка и Мужчина лет 40. В руках у них сумки и пакеты. Раздеваются. Мужчина вынимает из пакетов закуски, сок, фрукты, из рюкзака две бутылки водки. Виолончелистка достаёт из сумки банку с огурцами, банку с грибами и остатки домашних пирожков.
   - Я сейчас накрою.
   - Где тут у вас душ?
   - Пойдём, я покажу.
   - Ты хоть рада, что я приехал?
   -Рада, разве не заметно?
   - Не особенно.
   - Это просто я с дороги притомилась, сегодня всю ночь не спала.
   - И сегодня вряд ли получится. Ну, пошли? Показывай...
   Я за тебя начинаю очень сильно переживать! Родненький, пожалуйста, береги себя, не тоскуй так сильно! Я очень хорошо знаю, что такое ждать. Легче, когда сама куда-нибудь уезжаешь. Гораздо тяжелее ждать на месте. Жизнь словно останавливается. Ничего не хочется, никого не хочется видеть.... Это жуткое состояние, и всё же, прошу тебя, береги себя! Ты боишься, что наша встреча может стать для меня всего лишь приятным воспоминанием - это не так!!! Сейчас на расстоянии, я понимаю, как сильно ты мне нужен, как страстно я желаю нормальной, человеческой жизни. Хочу семью, которая не была бы раскидана по всему миру, как сейчас. Иногда я думаю о своей жизни, и она представляется мне совершенно никчёмной.... Миленький мой мальчик! Так много хочется тебе сказать, но не нахожу слов.... Наверное, когда мы встретимся, я вновь буду много молчать.... Я не умею писать. Если бы у меня было побольше времени, я бы, наверное, сочинила тебе длинное-предлинное письмо, но сейчас мы не в Чинджу, и я не знаю, когда получится залезть в инет в следующий раз. Вот и сейчас вырвала полчасика в местном офисе....
   Я тоже постоянно думаю о тебе и сильно скучаю. Но, слава Богу, зачастую мне скучать некогда, а то я тоже бы начала постепенно терять башню. А сходить с ума - большая роскошь! Я не могу себе этого позволить. Не расстраивай себя попусту, у нас всё получится.
Я тебя нежно-нежно целую. Краник целую...
   Очень хочу, чтобы ты дождался меня. Вспомни, ты сам говорил, что я как будто в армии. А представь, как матери ждут своих сыновей. Я помню, как сильно тосковала по сыну, когда уехала в Город, как считала дни, а потом эта боль действительно притупилась, и это страшно, это меня сильно пугает. Я не хочу такое снова испытать. Нежность моя, я о тебе думаю
  
Виолончелистка возвращается, раскладывает закуску по тарелкам, ставит всё на пол, на доску, переодевается. Возвращается Мужчина, вешает полотенце на обогреватель. Открывает банки.
   - Я сейчас... - Берёт из шкафа полотенце, выходит.
   Мужчина закуривает, оглядывается, рассматривает фотографии на полке, ставит бутылки с водкой поближе к балкону. Кидает на пол свёрнутое одеяло и подушки, садится, скрестив ноги, закуривает, смотрит на дверь. Звонит мобильный телефон.
   - Да. Нормально. Будет время, позвоню. Всё. Отбой.
   Мужчина открывает водку, наливает. Возвращается Виолончелистка, она вешает своё полотенце рядом с полотенцем Мужчины, присаживается на пол.
   - Ну, за приезд!
   - За приезд!
   Пьют.
   - Какая же ты всё-таки красивая, я даже не подозревал.
   - Ты же видел фотографии.
   - Это не то. А чего ты начала дёргаться, когда я на вокзале тебя коханул?
   - Я смутилась.
   - Тебе было неприятно?
   - Приятно. Просто я к тебе ещё не привыкла.
   - Мы в ответе за тех, кого опустили. По печени?
   - По печени.
   Мужчина разливает. Чокаются.
   - За Шевелёву!
   - А это кто?
   - Не важно.
   - За Шевелёву.
   Пьют.
   - Может музон какой поставить?
   - А ты что любишь?
   - Джорджа Уинстона.
   - Я такого не знаю.
   - А ещё музыкант.
   - Всего знать не возможно.
   - Тогда ставь на своё усмотрение.
   Виолончелистка протягивает руку к музыкальному центру. Включает. "AL Di Meola" World Sinfonia.
   Старая провинциальная библиотека. Утро. Серый, больше похожий на туман свет вползает сквозь запылённые окна. Растекается, погружая бесконечные стеллажи в свою призрачность и зыбкость. На столе, возле окна, стоят стакан с ложкой и фигурка маленькой стеклянной девочки. Ложка начинает слегка вибрировать - звук нарастает вместе с шумом приближающегося поезда, и фигурка стеклянной девочки, словно ожив, слегка двигается. Когда звук достигает максимального звучания, в дверной замок вставляется ключ. Три поворота и щелчок.
   В комнату заходит Женщина лет сорока, она стряхивает капли дождя с зонта, складывает его и проходит к окну. Смотрит на стекло и какое-то время следит за стекающими каплями. Открывает форточку. Уходит за стеллажи, успевая провести рукой по корешкам книг, едва касаясь их пальцами, словно что-то наигрывая на струнах.
   Одни любят звук виолончели, иные - апельсины, другие ходить на похороны, а кому-то нравится смотреть, как гуляют дети. Каждому из нас чего-то не хватает. У меня не хватает чая, у соседа чашки, у соседки сахара, но мы можем объединиться. А этого не происходит, потому что мы не знаем друг о друге. Всегда у кого-то незнакомого есть что-то, о чём мы не знаем, но ищем. И чаще всего поиски бесплодны. Так бесплоден поиск смысла жизни. Его просто нет. В юности кажется, что всё понятно и хочется просто повзрослеть, стать самостоятельным. А когда им становишься, оказывается, что это не так. Что самостоятельность сродни обречённости - словно плывёшь в ванне - вода, течение - а вокруг борта. Что у каждого свой стиль плавания. Что кто-то просто не умеет плавать. Что кто-то боится воды. А кто-то пьёт её по утрам, когда жажда, когда жарко, когда плохо, или хорошо - зависит от ситуации. И при этом все врут. Врут не специально - по необходимости. О которой даже не задумываются. О которой не думают. О которой, даже один на один, не всегда признаешься. Но всё равно - кто-то любит апельсины больше, чем рульку или прикосновение к тени любимого человека в виде посещения социальной сети.
  
   Проскания - видение будущего.
   Спи, сыночек мой, усни,
Люли, люшеньки, люли.
Скоро ноченька пройдет,
Красно солнышко взойдет.
Свежи росушки падут,
В поле цветушки взрастут,
Сад весенний расцветет,
Вольна пташка запоет.
Люли, люшеньки, люли,
Ты, сыночек, крепко спи.
  
   Постепенно в вагоне все угомонились. Я всё, как и ранее, был в купе один. Застелил постель, переоделся, достал пошлую и сексуальную варёную курицу, её нерождённых детей, сваренных вкрутую, картофель, хлеб, бутылку водки. Закрыл дверь на замок и попробовал открыть окно в слабой надежде, что его ни запечатали на зиму. Окно открылось. "Ява" - неизменная подружка.
   Зачем и куда я еду? Для чего сорвался, отключил телефон, никому не сообщил о своём отъезде? Хотя кому сообщать? На работу? Приятелям? Это всё осталось там, за границей платформы номер один. На вокзале. На том маленьком, полузабытом людьми вокзальчике, откуда я шагнул к счастью, оказавшемуся самым жестоким и гибельным. А ведь любое счастье заканчивается, а терзания, сомнения, вопросы, попытки понять - что произошло, почему и зачем - останутся до того момента, пока я не выйду на своей конечной станции. До неё совсем недалеко - всего несколько часов пути, несколько часов, в которые уместилась вся моя жизнь.
   Вечер. Горят свечки. Мужчина и Виолончелистка сидят на полу, облокотившись спинами о диван. Мужчина сворачивает самокрутку, отдаёт её Виолончелистке. Курят.
   Отправила письмо и решила посмотреть твой новый почтовый ящик - моё письмо уже там! Доставлено мгновенно. Значит твоя почта, которую ты шибко хвалил, совсем никуда не годится. Я сейчас так обрадовалась, что с письмом всё ладненько. Миленький, нежный мой, ещё раз повторюсь, не терзай себя так, ну побереги ты себя хоть чуть-чуть. Ну всё, мне пора. Обнимаю тебя, мысленно прижимаюсь к тебе и замираю...
   - Слушай, может мне лучше не ходит в гостиницу? Давай я останусь у тебя? Я ведь не оставлял документы на вахте.
   - Оставайся. Ты когда обратно?
   - Билет на первое. А тебе когда на работу?
   - Второго.
   - Ты хорошая. Спасибо что ты есть.
   - Я обычная.
   - Ага. Расскажешь о своём муже?
   - Он хороший человек, просто не умеет устраиваться в жизни. Он уже два месяца в Ленинграде.
   - Я бы от такой барышни никуда не уехал. И что он там делает?
   - Пытается устроиться на работу.
   - А в Городе, что, у него не было работы?
   - Была, да сплыла.
   - Ты его любишь?
   - Уже нет.
   - Почему уже?
   - Долго объяснять.
   - Ты ему изменяла?
   - Было.
   - Он знает?
   - Нет.
   - А зачем ты это делала?
   - Меня нельзя оставлять долго одну. Да и в последнее время мы с ним практически не спали.
   - А со мной будешь актироваться?
   - Да.
   - У меня никогда не было ещё ничего с барышнями, которые замужем.
   - А ты жёнам изменял?
   - Нет.
   - У тебя такой замечательный голос.
   - Он не такой, как по телефону?
   - В жизни он звучит ещё лучше.
   - Тогда выпьем?
   - Выпьем. Я в последнее время часто пью.
   - Мне с тобой хорошо.
   - Мне тоже. Ты так понимаешь меня. У тебя всё просто, ясно, ты словно читаешь мои мысли.
   - А зачем усложнять?
   - У меня всё так запутано. Муж в Ленинграде. Сын у родителей. Я в Городе. Денег нет.
   - Ты мне нравишься.
   - Ты мне тоже.
   - Можно я поцелую твою ладошку?
   - Можно.
   Мужчина целует ладошки Виолончелистки.
   -Мне никто не целовал ладошки.
   Мужчина снимает с ног Виолончелистки носки, целует ей пальчики, ступни ног, и смотрит девушке в лицо. Виолончелистка вздрагивает.
   - Тебе неприятно?
   - Приятно. Просто мне никто не целовал ноги.
   - Даже муж?
   - Даже муж.
   Мужчина надевает носки на ноги Виолончелистки. Разливает водку.
   - Последняя бутылка. Который час?
   - Одиннадцать.
   - Может, сходим в магазин ещё за нектаром?
   - Тебя не пустят обратно.
   - Не будет наглостью попросить тогда сходить тебя? Тут же рядом.
   - Хорошо.
   Виолончелистка встаёт, быстро переодевается.
   - Ты вкусная.
   - Это шампунь.
   - Только не ходи долго. Мне тебя не хватает.
   - Я быстро. Что взять?
   - Возьми две водки, сок и что-нибудь на своё усмотрение.
   Мужчина протягивает Виолончелистке бумажник.
   - Я пока диван разберу. Бельё где?
   - В шкафу. Не скучай. Я быстро.
   Уходит. Мужчина отодвигает стоящие на доске закуски, вытряхивает из пепельницы окурки. Разбирает диван. Достаёт бельё. Стелет. Звонит мобильный телефон. Мужчина вынимает из кармана джинсов два мобильника, оба молчат. Оглядывается и замечает мобильник Виолончелистки. Мужчина кивает головой, берёт рюкзак, достаёт из него чёрную майку с надписью на спине ФСБ, чёрные шорты, чёрные носки, переодевается. Натягивает вязанную чёрную шапочку. Подходит к дивану, нюхает бельё. Садится. Закуривает.
   Вокзал. Окрестности. Бесконечные поля. Уходящие за горизонт деревянные столбы с проводами. Через поле приближается мужчина, он катит рядом с собой велосипед со спущенной камерой. К багажнику прикреплён укрытый тряпкой ящик. На мужчине выцветшая форменная тужурка железнодорожника, светлые брюки, засаленная фуражка. У одного из столбов он внезапно останавливается, хватается за сердце и оседает, скользя рукой вдоль столба. С трудом вынимает пузырёк с валидолом. Пытается открыть. Пузырёк, открытый, выпадает, и в талую воду высыпаются белые таблетки. Мужчина нашаривает одну и кладёт её под язык.
   Панорама по вокзальчику. В кадре, на платформе, появляется мужчина с велосипедом. Проходит мимо колокола, тихонько трогает его, прислушивается к мелодичному звону. Смотрит вдаль. Хлопает оконная рама. Мужчина хлопает себя по щеке - убил комара. Внимательно рассматривает его со всех сторон. Достаёт из кармана жестяную коробочку и кладёт туда трупик. Жестяная коробочка. В ней лежит несколько мёртвых насекомых.
   - Роскошный, просто роскошный...
   Хлопает оконная рама.
   Мужчина заводит велосипед в здание вокзальчика. Возвращается и прикрывает раму.
   Сквозь стекло проплывает лягушка. Ещё одна, ещё. Все совершенно разные. Мужчина сидит у полураскрытого окна.
   Разглядывает цветной атлас с препарированными лягушками.
   - Посмотрим...
   Сверяет по атласу свои заметки, сделанные в тетрадке.
   Хриплый голос за окном: "Эй! Препаратор! Живой?"
   - Заходи.
   - Да ну.... Ну, чо, опять не было твоего поезда?
   - Да.
   - Что "да"?
   - Нет.
   - И не будет...
   - Молчи уж. Давай, заходи, я сходил.
   Звонит телефон. Мужчина берёт трубку.
   - Фу...фу... да, я...нет, всё нормально...не было...хорошо... Отключились...
   Хриплый голос за окном: "Да кому ты нужен? Пятнадцать лет тут торчишь... хлеб проедаешь..."
   В окно заструился табачный дым.
   - Перестань дымить.
   График. На графике числа, перечёркнутые крестиком. Много крестиков. Хлопает оконная рама. Вспыхивает огонёк сигареты.
   Натюрморт. Огромный стол завален всевозможными медицинскими инструментами. Заспиртованные лягушки. Шахматная доска. Книги. Тетради. Стакан в подстаканнике. Склянки. Фрагмент разделанной лягушки под микроскопом.
   Хриплый голос за окном: "И не жалко тебе их? Да. Совсем с головой разошёлся..."
   - Ладно, пошли...
   В свете луны двигаются два велосипедиста. Слышно кваканье лягушек. Один из велосипедистов останавливается, отвязывает от рамы сачок и идёт к болотцу. Второй велосипедист машет прощально рукой и уезжает.
   В банке, подсвеченной лампой, плавают лягушки. Мужчина сидит за столом. Ест варёную в "мундире" картошку и рассматривает плавающих перед ним в банке лягушек.
   Ночь. Платформа. Дежурный фонарь.
   Операция по вскрытию лягушки. Совсем далеко послышался шум приближающего поезда. Мужчина прислушивается. Вскакивает. Хватается за сердце и, сделав несколько шагов по направлению к двери, падает. Смахивает аквариум с лягушками. Аквариум падает, разбивается. По всей комнате прыгают десятки лягушек. На столе агонизирует препарированная лягушка. Шум поезда нарастает. Затемнение.
   Хриплый голос за окном: "Живой?"
   Мужчина открывает глаза.
   - Эй!..
   - Что, а? Что это было? Дай закурить. - С трудом поднимается с пола.
   - Ты же бросил...
   - Дай...
   Прикуривает от протянутой через окно папиросы. Курит.
   - Я сейчас, подожди.
   Мужчина вынимает из-под кровати кинопроектор. Включает. Кадры фильма "Прибытие поезда".
   Мужчина сидит у зеркала и сбривает бороду. Платформа. Хлопает окно.
   Хриплый голос за окном: "Так я пойду?"
   - Иди.
   Мужчина с силой захлопывает окно. Стекло разбивается и режет руку. Мужчина смотрит на капли крови.
   Мужчина спрыгивает с платформы и уходит по путям. Осколки стекла на полу, капли крови, окурок, лежащая вверх ладонью рука. В темноте мимо вокзальчика проносится поезд. Шум. Поезд проезжает и видно сидящего в свете дежурного фонаря Мужчину в парадной железнодорожной форме. Издалека доносится телефонный звонок.
  
   Афеня - развозчик икон.
   За окошком топ да топ, а потом пыхтение,
Это ночка нам несет свои сновидения.
Баю-бай, баю-бай.
Пельмешки спят в кастрюльке.
Баю-бай, баю-бай.
А мой сыночек в люльке.
Зажигает звёздочки месяц озорной.
Ночке помогает, он уже большой.
Светит звёздочка всю ночку
Неба ласкового дочка.
Баю-бай. Баю-бай.
   Супчик спит в кастрюльке,
   Юаю-бай. Баю-бай.
А мой сына в люльке.
Облака бегут вдали,
Играют в догонялочки.
Чтоб не проснулись малыши,
Обули мягки тапочки.
Баю-бай. Баю-бай.
Пельмешки спят в кастрюльке.
Баю-бай.баю-бай.
А мой Коля в люльке.
  
   Я забыл отключить второй телефон - он то и звонит, этот номер знают только несколько людей, точнее, барышень. Барышень из прошлого, барышень, которые... На дисплее имя. Имя, которое я мучительно стараюсь забыть и не могу, имя, которое выжжено у меня на теле, имя матери моих детей. Я наливаю водки и пью, телефон звонит, точнее, играет мелодия, мелодия прошлого, которое скорее всего и стало причиной моей сегодняшней поездки. Но я отвечать не буду. Мелодия смолкает, гаснет экран и в голове раздается щелчок, послышался скрип тумблеров, шелест бобины и журчание плёнки.
   Комната прибрана. День. На диване спят Мужчина и Виолончелистка. Открывается дверь, в комнату заглядывает Парень. Удивлённо смотрит. Закрывает дверь. Виолончелистка просыпается от звука скрипнувшей двери.
   Только отправила второе письмо, как выяснилось, что наше вечернее выступление на Опен Парти отменяется. Вот так мы и живём, зачастую не зная, что мы будем делать через пару часов, и где можем оказаться. Зато сейчас у меня есть ещё время что-нибудь тебе сказать, написать.... Мне действительно легче чем тебе, всё-таки вокруг много нового, необычного и порой весьма занимательного, словно на другой планете оказалась. Но вот когда ложусь спать, на меня накатывает, как например сегодня ночью. Приехали мы где-то в час ночи, название этого города и не выговорить, пока устроились и тд.. Девочки уже спали, а я лежала и слушала как льёт дождь, думала о тебе, вновь и вновь перечитывала твоё письмо, которое успела вчера распечатать в офисе. Беспокоюсь за тебя. Жуть! В Москве снег, мне сейчас сложно это себе представить, здесь плюс десять, а на солнце, днём, ещё теплее. Но тем грустнее представляю себе, как ты сидишь в комнате, где всегда холодно, а за окном, ко всему прочему, ещё и снег идёт.
   Целовала бы тебя сейчас, согрела бы тебя своим телом! Так хочется опять смотреть на тебя, чувствовать на себе твой взгляд, от которого внутри волнение наступает. Чувствовать, как ты вздрагиваешь, или ёжишься, когда провожу рукой или губами по твоей спине, шее, по ёжику твоих коротких волос....
   Миленький, не теряй внутри радость, любовь не должна такую боль приносить, хоть и в разлуке. У меня сейчас тихая радость внутри, опять появилась, думаю о тебе и тепло внутри становится. Ласки твои вспоминаю, руки твои, всегда тёплые. Ты красивый.
   Мужчина просыпается от движения Виолончелистки.
   - Ты чего?
   - Кто-то заходил в комнату.
   - Тебе показалось.
   - Нет, не показалось.
   - Муж?
   - Не пугай меня.
   - А что было бы, если бы он заглянул?
   - Он убил бы меня.
   - Он такой страшный? Будешь курить?
   - Буду. Он жутко ревнивый.
   - А он тебе не изменяет? Если ревнивый, то зачем тебя оставил одну?
   - Нет, я думаю, он мне не изменяет. Я же говорила, он поехал зарабатывать деньги.
   Мужчина поднимается и голым проходит к столу, прикуривает две сигареты, протягивает их Виолончелистке.
   - Выпьем?
   - С утра?
   - Ага.
   Мужчина наливает в рюмки водку, делает бутерброды, кладёт их на тарелку, возвращается на диван, садится спиной к Виолончелистке. Она прижимается к нему.
   - Ты такой хороший.
   - Я обычный.
   - Мне давно не было так хорошо.
   - Мне всё равно лучше.
   - Тебе было приятно со мной?
   - Ты так и не получила удовольствия, даже за пять раз.
   - Я его редко получаю, но это не важно. Мне было настолько приятно, что я чуть не потеряла сознание.
   - Ну, за сознание!
   Пьёт. Виолончелистка целует мужчину в затылок и тоже пьёт.
   - Продолжим алкоголизм?
   - Господи, мне так хорошо с тобой, мой мальчик дорогой! Конечно, продолжим. А потом ты будешь меня целовать?
   - И не один день, моя милая девочка, не один день. Вот только схожу в туалет. Надеюсь, я тебя не скомпрометирую перед соседями своим появлением?
   - Не поверишь, в нашем блоке живут одни девочки.
   - Да? И как быть?
   - Сейчас я посмотрю, есть ли кто в коридоре. Заодно зайду в душ.
   - Можно я с тобой?
   - Я стесняюсь.
   - Актироваться ты со мной не стесняешься?
   - Актироваться - нет. - Смеётся. - Ты так смешно называешь это.
   - У меня много терминов, которые заменяют вульгарное выражение "Заниматься любовью". Ну, так что, идёшь в разведку?
   - Иду.
   Виолончелистка встаёт, надевает странным образом на себя зелёный свитер. Берёт полотенце, шампунь, выглядывает в коридор. Кивает головой Мужчине, и они выходят.
   Звучит музыка - песня о песчаной буре, в которой заблудился ребёнок и только благодаря звёздам он сумел найти колодец с водой....На этой песне появляется изображение Мужчины, который с четырехмесячным ребёнком на руках качается на качели. За ним виднеется старый деревянный дом, чуть дальше, если приподнять голову - когда он взлетает на высшую точку - видно далеко-далеко поезд. Когда опускается вниз, то видно лицо спящего ребёнка. Песня заканчивается и тогда видно, что женщина отнимает от груди спящего ребёнка, она чуть откидывается на льняных простынях.
   Крупно с соска вытекают капли молока. Женщина и ребёнок спят.
   Голос за кадром: "Первые месяцы было не так тяжело, стало тяжело позже, когда выпал снег, убежала собака, и телефон перестал звонить".
   Мужчина пытается починить телефонный провод. На веранду забегает мальчик лет восьми.
   - Папа, папа пошли, я тебе что-то покажу.
   - Что?
   - Пошли.
   - Видишь, я занят?
   - Ты всегда занят...
   - Ну, пошли, покажи, что там...
   Грудничок крутит головой, вращает глазами, чмокает губами и гримасничает. Женщина смотрит в окно, на землю падают первые хлопья снега.
   Мужчина с мальчиком стоят, задрав головы вверх, и смотрят, как падает снег.
   - Ну?
   - Хорошо.
   - Я же тебе говорил.
   - Прости, я просто был занят.
   - Папа, почему ты всегда занят?
   - Наверное, потому что я люблю тебя.
   - Я не понимаю.
   - Просто мне нужно зарабатывать деньги.
   - А без денег нельзя?
   - Можно, но еду дают за деньги.
   - Ты всегда так говоришь, перед тем как уехать.
   - Да, послезавтра я уеду.
   - А как же я?
   - Я вернусь через два дня.
   - Опять Сашка со мной?
   - Ты его брат.
   - А мама правда не вернётся?
   Я же...
   Над затерянным среди соснового леса домом накопились тучи и прянули снегом. Женщина потрогала лоб у ребёнка. Напряглась. Посмотрела в тусклом свете заходящего солнца на лицо спящего грудничка.
   Далёкий голос: "Юля..."
   Женщина вскочила, заметалась по комнате, присела на край кровати, прижала ребёнка к груди. Ребёнок проснулся и улыбнулся.
   - Слышишь? Папка приехал...
   Костёр, в него падают кем-то брошенная старая кукла из папье-маше, старинные ёлочные игрушки, открытки, пожелтевшие письма, обрывки фотографических карточек, справки, газетные вырезки, всё это помешивается палкой, искры, вспыхи, красные всполохи с синевой...
   Прислонившись головой к гобелену с надписью БЕРЛИН, сидит Женщина, глаза её закрыты. Стекает слеза, Женщина говорит, подслеповато щуря глаза, в конце монолога она шмыгает носом и надевает очки...
   - И зачем я согласилась? Ведь я знала, знала, что ты врёшь. Дурочка. Нужно было тогда уйти, ведь я знала, чем всё закончится, но осталась, почему? Наверное, просто хотелось хоть кому-то поверить, А тут ты, - Смеётся.- Знаешь, я даже из вагона не хотела выходить, такой ты страшный мне показался, я так испугалась. Помнишь, я самая последняя вышла из вагона?
   Промежуточная станция. Останавливается поезд, на перроне никого нет, кроме мужчины. Восьмой 8 вагон - из него никто не выходит, мужчина откидывает папиросу. Наконец он ловит взглядом появившуюся на ступеньке ногу. Спускается пассажирка...
   Женщина смотрит в сторону.
   - У тебя был такой голос, когда ты позвонил. Что мне оставалось делать? Я и сейчас тебя назову... Миленький...Только что с того? Ты...А знаешь, я так удивилась, когда ты порвал билет обратный.
   Крупно: падают на пол клочки картонные.
   Мальчик: " Это я всё знаю".
   Плачет ребёнок. Мальчик поднимается с деревянных ступеней веранды.
   - Я посмотрю, - проходит мимо Мужчины, на плече которого видно ожоги от притушенных сигарет. На пороге мальчик оглядывается, поднимает левую руку ко лбу, трёт его и видно на его худеньком запястье коросты от прижогов...
   - Ты хочешь помЭдр?
   - Я их ненавижу.
   - Раньше ты их любила.
   - Раньше это когда я ждала девочку?
   - Это когда Мы ждали, но родился сын. - Смех.- Потом ещё один, потом...
   - А потом?
   В рюмку наливается вода... Рука забирает рюмку, исчезает, потом пустая рюмка на столе. Стол деревянный, вид из окна снежный, на столешнице рюмка, бутылка водки, колбаса, папиросы, пепельница, белая фасоль и хлеб, а рядом надкусанное вареное яйцо с горсткой соли и кусочком сала.
   Женская нога, женская, от мизинца до паха - медленно двигается к концу рука - левая.
   - Я левша.
   - Разве это важно?
   - Да.
   - Почему?
   - Левши трагичнее.
   - Жаль.
   - То, что я левша?
   - То, что трагичнее... мне всегда тебя было мало.
   - Я молчал.
   - Только когда не пил.
   - Теперь я пью воду.
   - Но наливаешь воду в бутылку из-под водки?
   - Так я обманываю свой мозг.
   - Так ты обманываешь себя.
   Девочка лет четырнадцати 14 выходит на перрон, рядом с ней долговязый парень в широких холщовых штанах и рваной майке.
   - Ну вот.
   - Ты что?
   - Я сказала, что мы приехали.
   - Куда?
   - Знаешь что, возвращайся обратно.
   - Да?
   - Да.
   - Нет.
   Парень подходит к ограждению и мочится.
   - Должен же я увидать твоих дедов с бабкой, без которых ты не можешь даже просто мне пенисиульничнуть.
   - Я тебе говорила... они небогатые.
   - Хм, а я те говорил у мя предки ...
   - Я не хочу твоих денег, квартиры и машины.
   Парень, зверея:
   - А что, что ты хочешь??? Что тебе ещё сделать?
   - Мой дедушка каждый день, когда не было бабушки с ним, прижигал себя сигаретой...
   - Н-да...Я не курю...
   - Тебе не понять.
   -Ну.. .куда двигаться дальше? Здесь дирижабли летают? - Смеётся.
   - Пешком пару кило.
   - Я так и знал...
   Седой старик и седая старуха сидят возле покосившегося деревянного крыльца и смотрят на древнюю стиральную машину, "Сибирь" с отжимом ручным, к ней протянут витой провод удлинителя.
   - Ты думаешь, они приедут?
   - Я думаю, что тебе нужно прекратить столько курить.
   Стиралка останавливается.
   - Сломалась - ты должна мне сама знаешь что.
   Старуха поднимается.
   - Поласкай, пойду настрою.
   Старик вынимает соединение, выкладывает бельё в таз, включает насос, оглядывается, что-то делает, и машинка заработала снова, только тише, а за спиной доносится звук настраиваемой виолончели...
   Мальчик смотрит на то, как Мужчина тушит об свою руку папиросу.
   - Это же больно?
   - Больно - это когда нет твоей мамы рядом.
   - Завтра опять на станцию?
   - Можешь не ходить, у тебя же каникулы, или хочешь, отправлю тебя в СЫКТЫВКАР?
   - Нет.
   - Почему ты хороший для других и плох со мной?
   - Потому что ты не мой родной отец.
   - А это что меняет что-то?
   - Да.
   - Что?
   - Я не твой сын...
   - Нуннунунуну.
   Женщина играет на виолончели. Ноги прохожих, в футляр летит мелочь...
   - Неужели ты всё это помнишь?
   - Не всё, но помню.
   Женщина лежит на кровати, раздетая.
   - Разденешься?
   - Да.
   Мужчина открывает дверь балкона стоит голый, мимо дома проезжает трамвай.
   - Мне холодно.
   - Ненавижу лето.
   - Не люблю зиму.
   Мужчина прилёг рядом с женщиной и тронул её плоский живот левой ладонью.
   Та же ладонь скользит сверху вниз.
   - Мне завтра в больницу.
   - Может сейчас?
   - Нет завтра, всё в сумке, только не волнуйся...
   Двухэтажный роддом, заброшенный и отекший. На втором этаже с цифрой 7 появляется тень, потом исчезает и показывается с кульком в руках, внизу...Женщина держит в руках свёрток с ребёнком и никак не может увидеть выражение лица стоявшего под мокрым снегом мужчины. Мужчина утирает лицо от мокрого снега вместе с слезами...
   Пьяный Мужчина кричит: "Я ненавижу тебя..."
   Ребёнок закрывает глаза. Мальчик плачет. Девушка вздрагивает.
   - Ты когда вернёшься?
   - Не знаю... через 5 - 9 дней, в зависимости от сложности...
   Мужчина оглядывается на дом. На тропинке, среди сосновых деревьев, стоит мальчик с коляской, в коляске ребенок, чуть позади расплывчатая женская тень перед глазами передергиваемый затвор пистолета, Мужчина двинулся вперед. За ним по тропинке бегут стаффорд, доберман и кавказская овчарка, а чуть в стороне, словно явившаяся из кошмарного сна, двигалась, прихрамывая Пуся-мастиффа, ей запрещено было появляться на глаза - вот картина, после которой это произошло.
   Тропика. Едет почтальон на мотороллере, а на пути перед ним лежит труп собаки, весом кило под сорок. Он её чуть ли не руках переносит в сторону. Потом метров через двести труп добермана, тоже кило под тридцать, потом стаффорд - кило под пятьдесят и кавказец под шестьдесят - и всех он оттаскивает в сторону, и когда приезжает к калитке, то видит, что все эти четыре собаки сидят возле открытой двери...
   - Почтальон привёз телеграмму...ты знаешь, которую.
   - Папа, ну у нас-то нет собак.
   - Ты просто их не видишь, они умерли, да, но благодаря им ты жив...
   - Это поэтому ты иногда воешь?
   - Я вою по твоей матери.
   - А почему потом у тебя не было женщин?
   - Почему не было? Было, просто я не хотел что бы они...ну ты понимаешь?
   Грудничок просыпается, поворачивается к женской спине, царапает пальцами и шепчет, гуля "МаМа"...
   Спина поворачивается - Мужчина. Ага я...
   - Ты всё это выдумал?
   Звучит монгольская песня о человеке, который искал место, где тень исчезает после заката, и глотал исчезающий луч, думая о том, что он принесёт своей невесте солнце, но когда он вернулся, то узнал, что его невеста умерла в темнице, где не было даже лучика солнца...которое он выпивал...
   На землю падал снег. На дом, на дорогу. На бредущих девочку с мальчиком, на костёр, на руки стариков, сжавшиеся, на виолончель, на могильные кресты, которые ровняли бульдозеры. На рабочих, которые закуривали, на мальчика, который, выйдя из машины, закуривает и говорит: "Здесь похоронены несостоявшиеся родственники..."
   Часы. Календарь. Собаки. Снег. Мужчина. Новорожденный. Перекрёстки городов, лица, мельтешня. И тусклый свет телека. Точнее кинопроектора, который крутится вручную.
   Ты знаешь, что я тебя люблю? Ты знаешь, что я тебя любила? Ты знаешь, что...Ты...
  
   "Опрокинутая высота" - это когда достиг вершины ужасного.
   Баю-бай, баю-бай,
И у ночи будет край.
А покуда детвора
Спит в кроватках до утра.
Спит корова, спит бычок,
В огороде спит жучок.
И котенок рядом с кошкой
Спит за печкою в лукошке.
На лужайке спит трава,
На деревьях спит листва,
Спит осока у реки,
Спят сомы и окуньки.
Баю-бай, крадется Дрема,
Он разносит сны по дому.
И к тебе пришел, Малыш,
Ты уже так сладко спишь.
  
   Когда просыпаешься в поезде, то мысли скачут как очумелые, ещё сонные, но уже под светом окружающей реальности. Пытаешься вспомнить исчезающий дым снов и затягиваешься первой сигаретой, механически наводя порядок на столе. Представляешь путь к туалету, журчание воды, вкус зубной пасты и лязг сцепления в тамбуре, где в холоде куришь вторую сигарету, и мысли холодеют, и стынут ноги в тапочках, и тело покрывается мурашками.
   Комната. На столе горит свечка. Виолончелистка сидит голой в углу и играет на виолончели. Мужчина сидит на диване и плачет. Курит, незаметно пытается стереть слёзы.
   Сегодня ещё постараюсь тебе позвонить, но не знаю, как получится. Место, где живём, типа пансионата, в комнате окно во всю стену. Вид безумно красивый, горы, холмы в тумане утром. Но плохо то, что мы на окраине города. В город только на машине можно выбраться, а телефон в номере только внутренний. Сейчас пойду разузнавать, как можно позвонить, хотя тебя ещё, наверное, нет дома. Не грусти. Зато сегодня я тебе много-много написала. Будет что почитать и не грустить.
   Мысленно прикасаюсь к твоим губам.
   Виолончелистка перестала играть.
   - Ты плачешь?
   - Прости.
   - За что?
   - Я делаю тебе больно.
   Виолончелистка встаёт, убирает виолончель в кофр, подходит к Мужчине, садится перед ним на колени, обнимает, кладёт голову на его скрещенные ноги. Мужчина гладит Виолончелистку по голове.
   - Глупенький. Мне так хорошо. Я уже второй день нахожусь в какой-то прострации от твоей нежности, от твоих прикосновений, от твоего запаха, от твоих рассказов. Мне очень хорошо с тобой. Не плачь, мальчик мой.
   - Прости. Не знаю, что со мной. Я не ждал, что мне будет такое наслаждение с тобой. Мне так легко с тобой, как не было уже несколько лет. Я привязался к тебе. Это так приятно. Но ведь у тебя есть муж.
   - Не думай о нём.
   - Ты разведёшься с ним?
   - Да.
   - Из-за меня?
   - И из-за тебя тоже, я уже не смогу с ним быть после того, как встретила тебя. У нас и так всё шло к разрыву.
   - Я был последней каплей?
   - Ты моя радость. Может, выпьем?
   - Я с тобой хочу жить.
   - Так не бывает.
   - Как?
   - Мы знакомы всего два дня.
   - Я тебе же звонил из Москвы.
   - Да, но я не видела тебя, не чувствовала, не знала что ты такой замечательный.
   - Ты лучше, чем я. Тебя не пугает разница в возрасте?
   - Моему мужу 42.
   - Он старше меня на четыре года.
   - Возраст для меня не важен.
   - А то, что я ниже тебя ростом?
   - Это прикольно. У меня ещё не было ни одного мужчины, который был бы ниже меня. А ещё я люблю носить высокие каблуки.
   - Все мои жёны были выше меня, кроме последней.
   - Здорово.
   Мужчина улыбается чему-то. Он осторожно перекладывает голову Виолончелистки со своих ног на подушку, встаёт, берёт бутылку, тарелку с бутербродами, сигареты и возвращается на диван. Виолончелистка забирается под одеяло.
   - Холодно?
   - Я постоянно мёрзну. А тебе не холодно так сидеть?
   - Нет. Я же сибиряк.
   - А я северянка, но все равно, мёрзну. Обними меня.
   Мужчина забирается под одеяло, обнимает Виолончелистку.
   - Я тебя никому не отдам.
   Пищит мобильный телефон. Виолончелистка берёт его, читает сообщение. Мужчина садится, наливает водку себе и Виолончелистке. Пьют. Мужчина снова наливает, пьёт не чокаясь. Снова мобильный. Виолончелистка читает смс. Как только она кладёт телефон, он снова пищит. Она читает.
   - Муж?
   - Да.
   - Почему он не звонит?
   - Не знаю. Я ему говорила. Чем писать столько сообщений, лучше бы позвонил.
   - Ты расскажешь ему о нас?
   - Да. Только не сейчас.
   - А когда?
   - Перед отъездом в Корею.
   - Куда?
   - Мне пришёл вызов из Южной Кореи, халтурные концерты. Платят прилично, жить будем в отеле, а по вечерам играть в ресторане.
   - Ты мне ничего не говорила об этом.
   - Вызов пришёл недавно. Я думала, что может ещё ничего не будет. Но уже подобрали состав, и я в начале марта улечу.
   - А как же я?
   - Я же вернусь.
   - И на сколько?
   - На девять месяцев.
   - На сколько???
   - Каждые три месяца я буду прилетать в Москву, продлевать визу.
   Мужчина наливает водку, пьёт, ещё наливает. Пьёт. Наливает в третий раз уже в две рюмки. Протягивает рюмку Виолончелистке.
   - Я буду тебя ждать.
   - Я вернусь к тебе.
   - И разведёшься с мужем?
   - Разведусь.
   - И будешь жить со мной?
   - Буду.
   - А родишь мне ребёнка?
   - Да, я хочу от тебя детей.
   - У меня будут близнецы.
   - Это будет замечательно. Но я думаю, будет два мальчика, и мы назовём их в честь наших отцов.
   - А твоего сына ты разрешишь мне усыновить?
   - Да.
   - А ты сейчас можешь забеременеть?
   - Нет. У меня спираль стоит.
   - Я пробью её.
   - Ты хороший.
   - Как раз к приезду и родишь.
   Вот если нет соотношения между возможностью и желаемым.... Это как что? Когда не можешь быть тем, кем казался раньше, а это не соответствует тому, что есть на самом деле. И есть ли оно на самом деле? Вот раньше...когда...Хотя не важно, не значимо, чем взрослее становишься, тем быстрее все мечты начинают обретать пресловутую условность реальности, в которой я не хочу быть, но приходится.. Странно (я употребляю слово странно как синоним ИНТЕРЕСНО), так вот, барышни...они значили что-то, точнее значили многое как подтверждение нужности самому себе, но со временем они стали настолько второстепенны, что это и не важно, но без них как прога без дров...инсталлировал, а не работает ...
   День. Комната с потёками на стенах. В комнате три больших окна прямо, и одно сбоку. Стены, когда-то отштукатуренные, теперь все в потёках. Поэтому их цвет не определить. Справа огромный дубовый шкаф, прямо рядом с дверью. Ещё в комнате есть железная кровать с набалдашниками. Больше ничего. Освещение самое тусклое - окна давно не мыли, и они покрыты пылью и грязью, между окон серая бумага с остатками новогодней мишуры. А другого света в комнате нет. В деревянной лохани сидит истощённый старик с непомерно большим носом и абсолютно лысым черепом. Несколько пожилых женщин в фартуках и с засученными рукавами моют его. Молча. Остервенело. Поворачивая из стороны в сторону, словно куклу. Пар. Вода. Мыльная пена.
   Столовая - такая же неряшливая комната. Скудная обстановка. Большой стол покрыт сероватой от времени скатертью. Несколько резных стульев. Два огромных резных буфета. Почерневших от времени. В дальнем углу комнаты на полу металлический таз, в который капает с потолка вода. В комнату заглядывает Александр - сын старика. Это сразу становится понятно, как только он поворачивается к нам - у него такой же большой нос и почти нет растительности на голове. Александр оглядывается и стремительно подходит к ближнему буфету. Вынимает из кармана жилета крючок и просовывает его в замочную скважину. Щёлкает замок. Александр достаёт прозрачный бутыль, рюмку. Наливает. Выпивает. И так несколько раз. Ставит на место. Закрывает дверцу и так же не слышно выходит из столовой.
   День. Детская комната. Две железные кроватки. Два письменных секретера. Два стула. Два шкафчика. Всё симметрично. И соответственно два ребёнка. Мальчики 5-6 лет в тёмных рубашках, с зачёсанными назад волосами. Стоят за секретерами и записывают урок, который им читает на французском строгая учительница в пенсне. Она ходит от стены к стене, не глядя на мальчиков. Осторожно стряхивает пепел с папиросы в ручную пепельницу.
   Учительница: "Цель воспитания вообще, и учения в особенности, есть образование для добродетели. Воспитание образует для добродетели. Первое. Пробуждением, развитием и сбережением добрых качеств, данных природою. Действуя на ум и сердце и заставляя их действовать. Второе. Образованием из этих качеств характера нравственного. Обращая добро в привычку, и подкрепляя привычку правилами разума, воспламенением сердца и силой религии. Третье. Предохранением от зла. Устраняя всё вредное, что может ослабить естественную склонность к добру. И содержа душу, сколько возможно, в спасительной неприкосновенности ко злу. На сегодня всё" И вышла.
   Мальчики переглядываются и облегчённо улыбаются. Один из них достаёт из ящика толстую книгу и раскрывает на заложенной странице. Мальчики хихикают, разглядывая анатомический атлас в разделе "женские половые органы".
   День. Комната учительницы. Шкаф. Кровать. Письменный стол. Стул. На этажерке стоит граммофон. Возле двери умывальная раковина с фарфоровым кувшином и тазом. Две маленькие стеклянные фигурки девочек - балеринок на этажерке с книжками. Учительница открывает шкаф. Достаёт из-под сложенного кипой белья металлический ящик. Садится за стол. Открывает ящик. Зажигает миниатюрную спиртовку. Наливает из кувшина воду в металлический ящик. Вынимает из футляра шприц. Кипятит его. Наполняет из ампулы. Закатывает рукав. Перетягивает руку. Делает укол в вену. Поднимается, заводит граммофон. Раздаются первые звуки виолончели. Садится за стол - спиной к двери. Закрывает глаза.
   День. Умывальная комната. Одна из пожилых служанок подтирает тряпкой воду на выложенном кафелем полу. Больше в комнате никого нет. Слышатся удаляющиеся шаги. Служанка что-то напевает, тоскливое и бесконечное. Заглядывает Александр. Он в лёгком подпитии.
   - Эй...
   Служанка поднимает голову и радостно улыбается.
   - Александр!
   - Сегодня ночью, как обычно.
   Подходит к служанке, обнимает её, нежно целует.
   День. Комната с потёками на стенах. Старика подводят к кровати. Он осторожно присаживается. И так же осторожно ложится. Служанки укрывают его тёплым одеялом, поправляют подушки, помогают устроиться. Старик поворачивает голову к окну. Одна из служанок что-то шепчет на ухо старику, тот согласно кивает, и служанка торопливо выходит из комнаты. Вскоре и остальные служанки покидают комнату. Старик остаётся один в полутьме. Смотрит в окно. Где-то капает вода. Входит служанка и подаёт старику рюмку. Старик выпивает.
   Служанка пододвигает стул ближе к кровати старика, садится, раскрывает книгу, начинает читать: "Если только повернуться, то можно заметить тень прошедшего. Если не оборачиваться, то можно упасть..."
   День. Комната Александра. В комнате одно окно. Стол. Стул. Кровать. Свет с трудом пробивается через маленькое окно, расположенное под самым потолком. Александр сидит за столом. Перед ним шкалик и рюмка. В руках Александр держит фотографическую карточку, на которой изображена молодая красивая дама возле фонтана в окружении трёх мальчиков. Александр целует карточку и неожиданно из его глаз текут слёзы.
   День. Столовая. За столом сидят братья-погодки, те, что сидели на столе и читали письмо от покинувшего их отца, чем то неуловимо похожи на этих... Два пустых прибора на столе. Одна из служанок роняет нож. Он падает на пол, все вздрагивают и смотрят на него. Открывается дверь, в столовую вводят старика, усаживают во главу стола. Бьют часы. С последним ударом в столовую заходит Александр. У него красные глаза, раскрасневшийся нос, пятна на лице. Старик сердито хмыкает на служанку. Служанка пятится, отрицательно качает головой.
   Старик: "Александру сегодня накрыть у себя" Александр кивает и выходит из столовой...
   Вечер. Комната служанок. Три служанки собираются лечь спать. Теперь их можно рассмотреть поподробнее. Первая служанка - та, что флиртовала с Александром, стоит у зеркала и внимательно разглядывает своё лицо. Иногда подносит к лицу руку, разглаживает морщины возле глаз. Ей лет 45. Она всё ещё привлекательна последней, увядающей красотой. Подкрашивает губы и ресницы. Вторая служанка, недавно читавшая старику, уже давно состарилась. Она покашливает, сидя на кровати и расчёсывая длинную седую косу. Третья, уронившая в столовой нож, совсем молодая, ей чуть больше двадцати. Заметно, что в дом она попала недавно: пугается малейшего шороха, втягивает голову и готова в любой момент расплакаться. Она стоит у окна и водит пальцем по стеклу.
   1-я Служанка: " Мария, перестань, этот звук вызывает мурашки.... Фу..."
   2-я Служанка: "А мне нравится. Мария, скажите, зачем вы читаете ему, если он всё равно ничего не слышит?"
   1-я Служанка: "Это правило, понимаешь? Так заведено. От этого нельзя отступать, иначе всё рухнет".
   Мария: "Что именно?"
   2-я Служанка: "Всё. Вся наша жизнь. Весь наш уклад".
   1-я Служанка: "Она не поймёт".
   Вечер. Комната учительницы. Учительница курит. Шипит игла граммофона.
   Вечер. Комната мальчиков. В комнату заглядывает старик: "Спокойной ночи. Спокойной ночи". Старик уходит. Один из мальчиков поднимается и подходит к двери. Чуть приоткрывает её, выглядывает. Видно удаляющегося по коридору старика. Закрывает дверь. Задвигает щеколду. Забирается к брату под одеяло.
   - Сегодня твоя очередь быть девочкой.
   Комната Александра. Вечер. Александр стоит у окна. В одной руке у него виолончель и смычок, в другой бутылка. Александр подносит бутылку ко рту, но она пуста. Чертыхнувшись, Александр обессилено садится на стул и опускает голову на грудь. Бутылка выпадает из рук. Входит Старик. Александр поднимает голову.
   - Вы никогда не любили меня папа. Почему? А впрочем, это не важно. Лучше послушайте, что я тут сочинил.
   Играет на виолончели. Старик склонил голову. Прислушивается. Прислонился спиной к косяку и покачивает рукой с зажатой в ней электрической лампочкой.
   Александр, увлечённый игрой, не замечает как Старик, сказав "Спокойной ночи...", вышел.
   Александр закончил играть. Проводит рукой по выступившей на лбу испарине. Смотрит на закатившуюся под кровать бутылку.
   Александр: "Черт... Черт... Черт..."
   Входит 1-я Служанка: "Тише..."
   - Принесла?
   - Обними меня.
   - Дай мне сюда её!
   - Поцелуй меня.
   Александр неловко целует её, обнимает, стараясь выхватить бутылку, которую служанка прячет за спиной. Борются. Александру удаётся схватить бутылку, и, толкнув служанку, выхватывает её из рук. Служанка падает. Плачет.
   - Я тебе не нужна.
   Александр одним глотком осушает половину содержимого бутылки.
   - Ты только используешь меня, что бы я таскала тебе это пойло. Ты не любишь меня! Ты обманываешь меня! Ты совсем, совсем меня не любишь...!
   Александр смотрит на её лицо. Потекла тушь. Размазалась помада. Александр хохочет.
   - Нет. Я очень тебя люблю. Очень.
   Бьёт её наотмашь.
   Вечер. Умывальная комната. В деревянной лохани сидит Мария. Она набирает ковшом воду и опрокидывает себе на голову. Снова набирает. Снова опрокидывает. Часть воды выливается на пол и мочит приготовленную простынь.
   Вечер. Коридор. Старик отходит от глазка, в который подглядывал за Марией. Идёт по коридору, слегка постукивая лампочкой по стене.
   Вечер. Комната с потёками на стенах. В кровати Старика, под одеялом, лежит 2-я Служанка. Входит Старик.
   - Нагрела?
   2-я Служанка поднимается с кровати, помогает Старику улечься. Уходит.
   Старик: "Ведьма..."
  
   "Курок" - человек исполняющий смертный приговор.
   Баю- баюшки-баю,
Не ложися на краю,
А то О, то серенький волчок
Твою маму заберёт.
Ты пойдешь маму искать,
Да по улице плакать.
Баю-баю-баю- бай,
Поскорее засыпай.
Завтра, будет новый день,
Весёлый, славный день.
Баю-байки, засыпай,
В снах своих ты утопай.
Баю-баю- баю-бай,
Поскорее засыпай, засыпай, засыпай.
  
   Поезд останавливается. Я накидываю куртку и выхожу на платформу. Проводница косо глянула на меня, буркнув, что стоим 10 минут. Мне что с того? Я приближаюсь к своей цели, к тому месту то место, откуда я хочу оттолкнуться и успеть выполнить задуманное. И начать нужно с него, с момента, откуда началось моё стремительное падение, мой исчезающий звук виолончели, мои дымные бессонные ночи и долгое молчание. Мои нищета и скудность, и моя болезнь. И что с того, что в очередной раз удалось выкрутиться? Урвать у жизни малую толику времени? Ту пустячную, уже неважную величину, которая управляла мной долгое время. Да и многими из нас продолжает управлять. Все эти машины, дачи, квартиры, вещи, ненужные безделушки и торопливые ласки, слова любви и ложь измен, страсти, чаяния, надежды, что переплетаются в нас, душат, а нам кажется, что мы живём. И я так жил до вчерашнего вечера. И я затмевал мозг деньгами, муками от сознания, что от меня ушла жена и забрала детей, от её измен и пьяных похотливых слов её и от признаний в содеянном. Всё это такая ерунда, мишура, которую отодвинув которую в сторону, вдруг осознаёшь, что за всем этим карнавалом нас ждёт только одно - тёмная пропасть. Исчезновение. А уж если тебе сообщают, что жить осталось совсем мало... И ты точно знаешь, когда умрёшь, то что всё остальное? Можно прожить жизнь и никогда не прыгнуть с парашютом. Можно прожить день и ни разу не проснуться. Можно прожить месяц и не выходить из комнаты. Можно жить час одному и не знать об этом. Знания мучают. Стоит только узнать про себя что-то не то, и сразу всё меняется. При условии, что человек создан для изменения. А если он вращается - он этого не видит, не замечает, не знает. А может, не хочет того. Ни знать, ни ведать, ни чуять. Чуют слабые. Сильные - замечают. Но только то, что им удобно замечать. Это они только Раз вращаются - во второй раз они не вернутся. Да и зачем? У каждого существуют слабости. У каждого существуют сильности. У каждого существует ещё что-то, о чём молчат. Так молчат об измене. Так молчат о пустоте. Так молчат о брошенных детях и мёртвых родителях. Так молчат о войне. Мира нет и не будет. Зато всегда можно вернуться. Но только один раз, потому что второй раз это будет не раз вращение, а два вращение. И от этого кружится голова. А тот, кто раз вернулся - то есть ушёл он, и во второй раз уйдёт, и в третий...но уже не вернётся. Так и живут рядом раз вращенцы и не возвращенцы, и сталкиваются друг с другом. И липнут. И врут и пытаются хотя бы раз вернуться.
   Утро. Комната с переставленной мебелью. На диване сидит Мужчина, в руках у него половая тряпка. Мужчина оглядывает обстановку. Поднимается. Кладёт тряпку у порога. Берёт литровую банку, писает в неё и ставит в угол. Ложится на диван, закуривает, включает телевизор.
   Мой нежный мальчик! Так рада твоим письмам. Но сегодня не могу писать тебе много. Уже поздно и офис скоро закроют. У меня всё хорошо. Немножко устала. Пиши мне. Я тебя нежно-нежно целую.
   Звонок телефона. Мужчина берёт трубку.
   - Да...Нет, всё нормально, мы скоро уезжаем на съёмки, да нормально всё, мне, скорее всего, придётся задержаться тут. Как Фёдор? Мне никто не звонил?... У тебя то, что нового?...Ясно...Ладно, не траться, не теряй меня.
   Мужчина споласкивает руки над тазом. Расставляет на столе тарелки, открывает банку с огурцами, берёт на балконе колбасу, сыр, все режет, раскладывает. Ножницами стрижёт на тарелки зелень. Включает электрический чайник. Смотрит на часы. Садится за стол, открывает книгу, закуривает. Открывается дверь, заходит Виолончелистка. Мужчина поднимается из-за стола, снимает с Виолончелистки ботинки, подаёт тапочки. Снимает с неё полушубок, подаёт висящий на электрическом масляном обогреватели свитер. Вынимает из-под стола бутылку водки, берёт две рюмки с полки, наливает. Виолончелистка устало садится за стол. Мужчина сворачивает ей самокрутку. Курят.
   - Ты сделал перестановку?
   - Нравится?
   - Я давно хотела её сделать.
   - Ты чем расстроена?
   - Ты же сегодня уезжаешь...
   - Отдохнёшь от меня.
   - Я не устала от тебя, я привыкла к тебе, мне хорошо с тобой.
   - Ага, узник замка Иф.
   - Ну, хочешь, я не буду закрывать дверь? Хотя, уже не важно.
   - Почему?
   - Ты же возвращаешься домой.
   - У меня нет дома.
   - Тебе нужно на работу.
   - У меня сейчас нет работы, я вольный художник.
   - Ты столько для меня сделал.
   - Счёт пришлю позже.
   Виолончелистка поднимается, подходит к Мужчине, прижимает его голову к своему животу.
   - Мальчик мой. Я потолстела?
   - Я похудел?
   - Я давно столько всего не ела, меня давно никто так не ждал, не снимал обувь, не кормил, не любил.
   - Я тебе нужен?
   - Да.
   - Зачем?
   - Мне с тобой легко. Ты озвучил мои мечты.
   - Я хочу, что бы ты была счастлива со мной.
   - Я в начале марта буду в Москве, визы там всякие...Ты будешь меня ждать?
   - Буду.
   - Выпьем?
   - За Шевелёву!
   - За Шевелёву!
   Мужчина достаёт из джинсов портмоне, вынимает билет, рвёт его.
   - Я никуда ни еду.
   - Сумасшедший!
   - Потерпишь меня ещё чуть-чуть?
   - Хоть всю жизнь.
   - Я люблю, когда долго.
   Конец прошлого столетия. Подзабудем шум, замедлим мелькание транспорта, вспомним, как выглядят лошади.
   Вечер. Окна затемнены, но они светятся или нижним углом, или слабой полоской между задернутыми портьерами. Небо не имеет красноватого оттенка, звезды всегда есть. Газовые фонари свет дают фиолетовый. Возле газового фонаря остановился молодой человек в шинели гимназической, оглянувшись по сторонам, он вынимает из-за ворота шинели небольшую книжечку в темном кожаном переплете.
   "Фиолетовый - Образован слиянием активного красного и успокаивающейся синью. Н.Кузанский назвал его - гармонией противодействия. В Америке и Европе фиолетовый цвет - цвет, отвергаемый как неприятие особенно интеллектуальных продвинутых людей и людей искусства. Этнологи, проводившие исследования среди нетронутых культур Центральной Бразилии и Африки установили, что фиолетовый цвет является у них самым главным. Он же является продолжателем детей..." - хихикает - "...до наступления половой зрелости. По-видимому, фиолетовый цвет символизирует присущую человеку ментальность и внушаемость, потребность в поддержании опоры. В этом - счастье выбора - отрицание фиолетового цвета выступает своеобразным индикатором психологической и половой зрелости".- Прячет книгу и отступает в тень, уступая место пожилой даме, которую поддерживает за локоть высокий человек в длинном сюртуке и цилиндре.
   Пожилая дама выходит со своим спутником на центральную улицу, где жужжат сближающиеся угли дуговых фонарей, свет вокруг них синий. Керосиновые фонари на недалеких окраинах бодро доживают свой век - похожи на очень редкие бусы. Наступает утро, к утру свет керосиновых фонарей похож на расплывчатые пятна конской мочи среди снега. Солнце ослепительно сияет на безоблачном небе. Из труб домов идет поспешный дым.
   Стакан чая с серебряной ложечкой, от чая идет пар; на отдельной тарелочке лежит булочка, на маленькой тарелочке кусочек очень хорошего сливочного масла, и еще на отдельной тарелочке немного сыра, а на тарелке побольше - две толстые горячие сосиски с желтоватым картофельным пюре. Стоят вечные шкафы, на столе стынет завтрак. В окно заглядывает молодой человек в гимназической шинели. Выходит та самая пожилая дама, что разговаривала на улице с человеком в длинном сюртуке; она, опираясь на трость, садится на диван напротив стола и что-то говорит, иногда поднимая левую руку с платком и вытирая уголки рта, она говорит, но слов не слышно, это из-за того, что на улице пошел дождь. И изображение столовой столовая медленно исчезает за потоками воды по стеклу.
   Молодой гимназист стоит посреди улицы, полуобернувшись к дому пожилой дамы, он стоит как раз на границе сухого и мокрого. Прямо из водяной стены незаметно вышел жандарм и пристально СМОТРИТ на молодого гимназиста. Высокий, молодой и весь мокрый с головы до ног, с него натекла лужа - и медленный ручеек побежал к ногам гимназиста.
   Толстый альбом с фотографиями, а в квартире на стенах, деревянных, багетных, плюшевых, шелковых рамках и в паспарту дагерротипы и фотографии. Предки хозяев квартиры, соседи, дети. Они держали друг друга за руки или стояли за столом; или опирались о спинки кресел, стараясь выглядеть свободными. Под фотографиями и дагерротипами сидит мокрый жандарм и рассматривает цветные картонные квадраты, вот он особенно пристально смотрит на черный квадрат и, как бы раздумывая, переворачивает его обратной стороной.
   Надпись: "Если выбор хроматических цветов отражает отношение субъекта к различным эмоциональным сферам, то предпочтение ахроматичных (белого, серого, черного) показывает скорее вегетативный тонус и общий психоэнергетический уровень, на котором находится человек. Выбор черного свидетельствует о наличии некоего кризисного состояния, характеризует агрессивное неприятие мира или себя. Дети, остро переживающие отсутствие заботы и любви, часто используют черную штриховку в рисунке".
   Надпись: "Черный цвет". Мы видим источник этого цвета: огромный черный рояль, за которым сидит мальчик лет пяти и упрямо стучит пальцем по самой басовой ноте. Несколько мужиков вытаскивают вещи. Комната почти пустая, только рояль и мальчик. Мужики остановились перед роялем и вопросительно смотрят на мальчика, тот перестал стучать пальцем по клавише и, положив руки на колени, опустил голову. Мужики выкатывают рояль.
   Посреди улицы небольшая лужа, дождь кончился, а молодой гимназист, по-прежнему, полуобернувшись, стоя в этой луже, смотрит на дом пожилой дамы.
   Столовая оклеена коричневыми обоями и обставлена большими коричневыми буфетами с приклеенной к дверкам дубовой резьбой. Резьба изображает фрукты в вазах и дичь, подвешенную за ноги. Буфеты высокие, они как будто хотят врасти в дом. На мраморном столике два никелированных самовара стерегут буфеты. В середине комнаты большой овальный стол. На нем чистая скатерть со старательно выделенными при глажке складками полотна. Под скатертью постелено солдатское сукно, чтобы не стучала, когда ее ставишь на стол, посуда. С потолка свешивается тяжелая керосиновая лампа на цепях. На цепях висит и противовес в форме огромного стеклянного яйца, в него насыпана дробь. Лампу можно опускать ниже или подымать выше, но в лампе уже горит электрический свет. Сидит жандарм. Рядом с ним молодой гимназист. Они курят и смотрят прямо перед собой. Пожилая дама стоит у окна, листает альбом с фотографиями, трость прислонена к креслу.
   Дама, не оборачиваясь: "Чтобы вам уяснить мою близость к императорской фамилии, мне нужно сказать несколько слов о моем собственном семействе. Мать моя, статс-дама, баронесса Цецилия Владиславовна Фридерикс, урожденная графиня Гуровская, по матери была внучкой по своей матери известного русского фельдмаршала графа фон-Бишофергер. Родилась 24 октября 1794 года и воспитывалась с самых юных лет при прусском дворе, в семье короля Фредерика - Вильгельма III и супруги его - королевы Луизы, с дочерью их принцессою Шарлорттой, впоследствии императрицей всероссийской Александрой Федоровной. Они были связаны самой нежной дружбой, которая не изменилась до их смерти. Отец мой родился в Петербурге и воспитывался во втором кадетском корпусе, в то время, когда главным начальником всех кадетских корпусов был князи Платон Александрович Зубов. Мать моя в 1814 году поехала навестить свою матушку, проживавшую в то время в Бреславе, и там встретила случайно молодого офицера - барона Петра Андреевича Фридерикс, жившего у ее матери, лечившегося от раны, полученной под Кульмом. Молодые люди друг другу понравились и в тот же год были обвенчаны при дворе прусского короля, в дворцовой капелле Шарлоттенбурга, после чего уехали в Петербург. Впоследствии государь назначил отца моего адъютантом к своему брату, великому князю Николаю Павловичу. Отец мой перед этим назначением только что женился на графине Гуровской, как было сказано, и император Александр Павлович объявил ему, что будет восприемником всех его детей, но моим крестным отцом уже был император Николай I..." - Закашлялась.
   Полы натирались часто, на дверях блестела цепочка. После звонка дверь открывали на ширину ладони, смотрели, кто пришел, потом снимали цепочку. Через пустые комнаты проходит доктор с саквояжем, проходит уверенно и быстро, кивает жандарму и гимназисту, те провожают его взглядом, продолжая курить; кивает мальчику, сидящему на крутящейся табуретке, проходит мимо столовой, и закрывает за собой дверь спальни.
   Всё накрыто не на вещах, взятых из сервиза. Сервиз стоит на нижних полках буфета. На верхних полках отдельно стоит блестящий хрусталь, белый, и отдельно зеленый с белыми ножками. Хрусталя много, есть и хрусталь с серебром.
   За окном туман. В тумане появляется неясная тень велосипедиста, он звонит в звонок и исчезает. Перед домом, разглядеть которого из-за тумана мы не можем, мужики разбрасывают солому, чтобы колеса не так стучали. Извозчики пролетки, кареты, телеги. Тихо. Проезжает в тишине автомобиль. Откуда-то издалека доносится гулкий звук колокола.
   Едва слышно доносится звук: "А-а-а-а-а". И плач. Это плачет мальчик в пустой комнате, забытый взрослыми.
   На кухне на полках в полном порядке стоит строй утвари красновато-золотой меди. Мальчик выходит из комнаты, крутанув рукой вертящийся табурет.
   Пожилая дама в кровати: "Нас было девять человек детей. Родители мои были небогаты, и, несмотря на их высокое положение в свете, мы жили очень скромно, даже бедно. Никогда ни отец, ни мать не воспользовались своей близостью к царям, чтобы просить что-либо для улучшения своего состояния".
   Портрет царя Николая II.
   Везут покойника на кладбище. Повозки под балдахином. Перед траурной колесницей идет человек в длинном сюртуке и цилиндре, идет, разбрасывая зеленые лапы лапки ели. За повозкой медленно исчезают в тумане: пожилая дама, жандарм, молодой гимназист. Чуть позже пробегает мальчик, а уже когда все исчезли, появляется велосипедист и он звонит в звонок.
   На улицах появились автомобили, шоферы сидели за прямо поставленными рулями, в шубах. Машины двигались со скоростью 40 км. в час. Начали летать самолеты, их называли еще аэропланы. Зазвонили телефоны - деревянные аппараты тогда висели в передних. Для того, чтобы позвонить по телефону, крутили ручку. Увеличилось количество людей на улицах. В деревнях появились городские костюмы. Конки сменились трамваями. Полы начали покрывать линолеумом.
   Вечер переходит в ночь. Темнеет. Посреди улицы стоит рояль. Крышка поднята и при вспышках молнии видно, что внутри спит какой-то мужик. Мужики снимают портрет царя и вешают портрет Ленина, рассаживаются за длинный непокрытый деревянный стол. Тихо едят и пьют.
   Дом с выбитыми окнами, облупившейся штукатуркой. Хлопает рама, скрипит сорванная с петель дверь. На полу валяются: разбитый сервиз, фотографии, поломанная трость, вертящийся табурет, лампа, вилки, царские деньги, газеты, книги, разломанная мебель. По комнатам, хрустя битым стеклом, идет молодой гимназист, но он уже не в шинели, а в кожаной черной куртке, фуражка со звездой. В одной из комнат он наклоняется и поднимает с пола маленькую книжечку в темном кожаном переплете, открывает на закладке, читает: "Красный. Цвет крови, символизирует возбуждение энергетизма. Этот цвет также является символом эротизма. Отвращение, игнорирование красного цвета отражает органическую слабость, физическое или психическое истощение. Наиболее предпочитаем красный цвет подростками..." Смотрит с отвращением на книгу. Достает спички, поджигает книгу и бросает ее, горящую, на пол. Уходит. Затмение солнца. Гимназист выходит на улицу. Быстро бежит, стараясь укрыться от дождя. Ливень. Молния. Огонь постепенно охватывает весь дом.
  
   Оглашенный - это человек, которого огласили (прокляли).
   Ой, баю, баю, баю,
Не ложися на краю.
Придет серенький волчок.
Он укуся за бочек,
И потащат во лесок.
Ой, баю, баю, баю.
Потерял мужик дугу.
Шарял, шарял, ни нашел.
И заплакал, и пошел.
Ой, гуленки, гуленки,
Зляталися гуленки
На попову башенку
Поклявали кашенку.
Ой, баюшки, баюшки.
Зляталися галушки.
А вы деточки мои,
Вы послушайте мои.
Я баукать буду,
Приговаривать буду.
Закройте глазки, деточки,
Вы мои приветочки.
Ой вы котики-коты,
Нанясите дремоты,
Чтобы деточки мои
Уснули поскорея.
Баю, баю, баюшки!
  
   4 утра, я подъезжаю и уезжаю. Наступило время, когда уже не важно, кто я и зачем. И уже не оглядываюсь, уже не слежу за тобой, уже когда пустота - пустота, и вдыхая - больно, не из-за астмы, не из-за не принятого звонка...когда мёртв...Скорее всего, я тебя никогда не любил...пытался, и не мог, за...и потому...и ещё несколько причин. Моя жизнь долгое время напоминала предчувствие чего-то, но чего именно - я не понимал, ведь мне нечего было терять, и понял, когда у меня украли всё...Нужно быть готовым к тому, что наступит момент, когда твой любимый человек тебя убьёт, я не был готов тогда, осенним утром, сидя в камере, не готов и сейчас, потому, что умер. Поезд, остановки - пустячные точки...пустячное сознание того, что счастье казалось вот, в руке, вот, и оно ускользает, как ускользает за длинным и плавным поворотом в ходе движения поезда брошенный домик стрелочника. И тут отчего-то собственное отражение в стекле тамбура, прокуренного и стылого, напомнило мне другую фотографическую карточку, только без алюминиевой рамки окна и лёгкой изморози в углу.
   Это невероятное фото знаменует собой конец карьеры матадора Альваро Мунеро. Он упал в раскаянии в середине боя, когда он понял, что зверь не хочет с ним бороться. В будущем этот матадор стал заядлым противником боя быков. Мунеро так рассказывает о том бое: "И вдруг я посмотрел на быка. Он стоял передо мной и смотрел на меня. Просто стоял и смотрел, не делая попыток напасть на меня. Он - это сама невинность, такая, какую все животные имеют в своих глазах, и он посмотрел на меня с мольбой о помощи. Это было похоже на крик о справедливости и где-то глубоко внутри себя я понял, что он обращается ко мне как мы обращаемся в молитве к Богу -- я не хочу с тобой бороться, пожалуйста, пощади меня, ведь я не сделал тебе ничего плохого. Убей меня, если хочешь, на то будет твоя воля, но я не хочу с тобой драться. И я, прочитав это в его глазах, почувствовал себя худшим дерьмом на земле и прервал бой. После этого я стал вегетарианцем и стал бороться против корриды".
   Вечер. В комнате Виолончелистка. Она лежит на диване, курит. Играет музыка. Пьянков. "Ангел" (...что отчизной зовётся моей). Песня заканчивается, Виолончелистка снова ставит её. Плачет.
   Здравствуй милый!
   Заставил ты меня этой ночью передёргаться. Дозвонится до тебя так и не смогла. Вернулись мы вчера во втором часу ночи. Выступали в каком - то крутом клубе, где чашка зелёного чая стоит минимум 4 уе.. Потом нас кормили наконец-то нормальной едой - рулькой и всякими салатами и квашеной капустой! Супер! А то местная кухня начинает меня малость пригружать. Второй день побаливает желудок. Потом пили с крутыми местными корейцами виски. Кайф. Нормальное спиртное, а не местная лабуда. Кстати, корейцы не дураки погужбанить, что меня удивило шибко. Любят песни за столом петь, прям как в России. Когда вернулись, сразу побежала звонить тебе, но телефон был всё время занят. Звонила тебе и в час по местному, и в два, и в три, потом прикорнула на диванчике, ещё раз позвонила в четыре, потом спать пошла. Утром звонила в 8, телефон всё время был занят. Так расстроилась, тем более на фоне вчерашнего. Уже в два часа дня вернулись в Чинджу, разобрала вещи и пошла в инет. Только после твоего письма отлегло от сердца. Больше не пугай меня так. Когда ехали в машине, думала о тебе. Вновь испытала тот страх, что и в Москве, когда с ленинградцем ушла из твоей квартиры. Такой холод внутри, такой страх и отчаяние, что могу тебя больше не увидеть, что могу тебя потерять.... Это после твоих "злых" писем. Аж сердце ныло. Но вот прочитала твоё письмо и успокоилась. У нас до конца недели отдых. Вернулись в Чинджу, как домой. Аж рады были. Взяла 200 уе.. Ты мне очень дорог, я не знаю, как это объяснить тебе.... Ты первый озвучил все мои самые сокровенные мечты, мало того, предложил их осуществить.... Это как в сказке, я до сих пор не могу этому до конца поверить.... Так хочется, что бы всё, что ты говоришь, стало реальностью. Со мной такого тоже никогда не было. Про аську я узнавала, тут это не реально сделать, но сегодня я очень хочу поговорить с тобой в чате. Думаю, приду сейчас домой, посплю, а ночью снова в инет. И позвоню ещё тебе, как закончу письмо. Я очень хочу, чтобы ты дождался меня и не сомневался во мне. Нежно-нежно обнимаю тебя и целую.
   В дверь стучат.
   - Да.
   Заходит девушка в куртке.
   - Привет.
   - Вот, зашла на огонёк, привет.
   - Как съездила?
   - Нормально. А ты чего такая?
   - Какая?
   - Осунулась.
   - Много ем.
   - Мне бы так много есть, я на килограмма полтора поправилась дома. Вот, гостинец.
   Девушка в куртке вынимает из пакета рыбу, банку с красной икрой, бутылку настойки, бутылку шампанского, пирожки, домашние соления. Выставляет всё на стол.
   - Что новенького? Как муж?
   - Нормально всё. Пришёл вызов из Кореи, я уезжаю в начале марта.
   - Надолго?
   - На 9 месяцев.
   - Ну, ничего себе. А как же учёба?
   - Академ возьму. Обидно, что на работе меня хотели повысить в должности, я этого так хотела, а когда получила возможность, то уже вроде как и не надо.
   - А муж как же?
   - Никак. Будет жить в Питере.
   - Отчаянная ты.
   - Да уж, где наша не бывала.
   - А что с вещами делать станешь?
   - Часть отвезу родственникам, часть отправлю в Питер.
   - Ты какая-то грустная. У тебя что-то случилось?
   - Случилось, но это не важно. Ну что? Начнём отмечать мой отъезд?
   - Начнём.
   - Завтра вечером ещё приходи, будут девочки с работы, с консерватории. Посидим, я зарплату получила, дали даже больше, чем ожидала. Купим шампанского, тортиков.
   - Запросто.
   Звонит мобильный.
   - Да? Как ты там? Я тоже. Нет, всё нормально. Не звонил. Не знаю. Соскучилась. Да уже послезавтра буду в Москве. Встретишь? Я знаю. У тебя всё нормально? Хорошо. Нет, я тут с подружкой. Обязательно. Дурачок. Знаю-знаю. Я всегда на втором месте. Нет, поговори ещё. Ладно. Не буду, мы только сели. Ага, я уже сама чувствую, что становлюсь пьяницей. Получила. Отправлю завтра ему. Собаке тоже привет. И я тебя. Пока-пока.
   - Муж?
   - Вроде того.
   - Это как?
   - Так бывает. Ну, приступим?
   - Приступим!
  
   И нет ничего и никого окрест. Пустая голова, пустые мысли, пустые стремления. Отчего так? Я как беременная, а от кого - не известно. Это бывает только тогда, когда внутри что-то зреет, готовится к выходу наружу, а ан не срок ещё, ан не пора ещё плоду явиться...
  
   Глупости... А может, я царём хочу стать, а может, я властвовать желаю? А может я и есть царь царей и покоритель мыслических вершин? Ха...Это не смешно, это истерическая радость. А ведь всё начиналось инзначальчески так просто так любезно и духовно возвышенно, что казалось, будто что весь я соткан из одной радости и счастия. Вот и сейчас, как и тогда, два года назад, губы обметало и отчего напасть такая? Вот, выпью и полегчает, отожмётся от сердца ком сжимающий, приотпустит...вот...вот и отпустило, а только думы не проходят, всё вспоминаю, как с ней, Настасенькой, познакомился, как приветил её нечаянно у гастрономического магазина, когда она, сердешная, копейки пересчитывала, а потом в магазин зашла да долго приглядывалась к сласти. А потом, когда она вышла под вьюгу и пошла, пошла, прижимаясь к домам от ветра, а я вослед неё, как бы между прочим вышагивал. В теплоте шубы, в уюте шерстяном. А Настасенька то, вся такая худенькая, малая, глазища огромные, и вся в гордости. Я и тогда удивлялся - как в таком тельце, в этаком коконе шелкопрядном такой дух непримиримый, силища такая. Видать это у неё стержень внутренний какой был. Так вот я с ней тогда и познакомился случаем, проведал её до того места, где она за калиткой скрылась. А уже потом через дворника проведал, кто тут и как живут.
   Я вот давеча говорил о пустоте. Была у меня пустота до неё, а с нею всё как то наполнилось, и смысл и мысль появилась в голове, и забрезжило понятие счастия и возможности избавления от мигрени и хандры. Я до Настасеньки женщин почти не знал, всё службою жил, не до обременительности семейной было, да и доход не позволял. А к тому моменту, когда Настасеньку заприметил, я уже в чине был, вес имел, связи, поместье в верстах 100 от Москвы присмотрел на будущий уход пенсионный, книги по хозяйству из заграницы выписал и всё такое...
   Эх...кабы знать, как оно всё обернётся, как свяжется и завяжется нитями-канатами, так может и не пошёл бы за ней, не стал бы узнавать... Хотя всё равно пошёл бы. Стоило. Вот вы, господа, читая мои эти строки, наверняка испытываете ко мне отвращение и презрение, а я такое испытал, что уже и не страшно это презрение и мнение света - всё равно...
   И вот стал я, как-бы между прочим, прохаживать после службы мимо места жительства и ея, и как-бы невзначай. А сам-то уже тогда знал, что специально, сознательно желал её. А она то святая была, она как будто и не видела в глазах моих страсти, а только стала примечать меня, сначала случаем, а потом уже и не смущаясь вовсе, улыбалась мне как знакомому старому. Я так тогда, когда она, под весенний паводок встретив меня, покраснела, так и вообще оторопел и возомнил о себе бог весть что. И то, казалось мне, что уж с виду я солиден и не ветреник какой. Да, надо сказать, что уже к тому времени у меня бывали памороки, впадал в беспамятство, уже тогда, в сидючи одиночестве и терзаясь думами о сознании своего предназначения, стал я выпивать, да иногда так крепко, что терял разум и не помнил, что творил. Но всё было просто, потому как ни на кого это не влияло, как на меня, никого не терзало, как сам мозг мой в размышления погружённый. Человек я сведущий во многих вопросах и понимал, а точнее догадывался, что это питие моё лишь отголосок тех вопросов, на которые не мог найти себе ответ, да и ладно...Пустяки всё это, так...вздор.
   Но вот моея станция, через несколько часов, через... я лягу в море...куда ждал, откуда приходил, и куда мчался, тока не на поезде... автобусы, маршрутные такси, пешком - и всюду есть неприметные для чужого глаза остановки, глядя на которые ноет внутри и сквозит жутким холодом и мысли путаются, как путались твои волосы после ванной.
  
   До войны над воротами висел список жильцов.
   Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю:
Придет серенький волчок,
Тебя схватит за бочок.
   И утащит во лесок,
Под ракитовый кусток;
Там птички поют,
Тебе спать не дадут.
  
   Уже начинает покалывать сердце в предчувствии скорого прибытия, уже механически собирается постельное бельё, кружится голова. Глядя на часы, на равнодушное движение стрелок, торопишь их, понимая, что вместе с приближением удаляешься, а удаляясь - приближаешься.
   Вечер. Виолончелистка прибирает на столе. Часы показывают 22.34. Лёгкий стук в дверь, потом она открывается и заходит Крепкого телосложения мужчина.
   - Здравствуй.
   - Здравствуй.
   - Вот, решил сам зайти, а то тебя давно не видно в клубе.
   - Не было времени. Работы много.
   - Я по тебе соскучился. Ты обиделась на меня? Я что-то не то сделал?
   - Нормально. Я просто была для тебя очередной.... Так что ни в чём не вини себя, я ж сама этого хотела.
   - А...Ну ладно. Чаем угостишь? Я тут кое-что принёс.
   - Угощу.
   И вновь доброй ночи, миленький! До условленной встречи в виртуальном мире ещё полчаса. Решила вот рассказать тебе немножко о своём быте здесь. После звонка отправилась домой и занялась приготовлением ужина. Адаптированная к местным условиям яичница: с луком, цветной капустой и местными грибами. Заварила зелёный чай, устроилась на полу, поставила музыку - того самого гамбиста. По приобретённой так быстро привычке поедала свой ужин палочками вприкуску с вялеными то ли осьминогами, то ли кальмарами, похожими на нашу вяленую рыбу. Это нас наш директор угостил. Так что можешь мысленно нарисовать себе эту картину. Потом забралась под одеяло. В квартире опять холодно. Бойлер мы на время отъезда отключали, так что пока всё вновь нагреется, пройдёт день. Закрыла глаза и стала мечтать. Музыка, которую купила, я говорила тебе, 17 век, барокко, столь прекрасна! Я бы даже сказала, совершенна. Стала себе представлять, как под эту музыку, вместе с тобой, лежу в ванной, свечи, захотелось красного вина, чтобы оно мерцало в бокале, в неровном свете. Вот под такие мечты я и задремала.
   Я о тебе думаю и скучаю и очень хочу к тебе хотя бы прикоснуться.
   Бьёрк.
   - Только недолго посидим. А то мне ещё вещи собирать.
   - Уезжаешь?
   - Да.
   - Ты меня не хочешь?
   - Нет.
   - Понятно. А то может последний раз? Когда ещё увидимся...
   - Я думаю, не стоит.
   - Да что с тобой?
   - Просто мне всё надоело.
   - У тебя неприятности?
   - Они у меня перманентно.
   - Странный вы народ, барышни.
   - Обычные. Просто сначала вы преклоняете колени, до тех пор, пока не получите своего, а потом начинаете унижать и оскорблять.
   - А я что, тебя унизил?
   - Нет. Это я образно.
   - Да вы тоже не подарок. Сначала набрасываетесь, как сорвались с цепи, а потом начинаете мужчинами вертеть, как заблагорассудится. Когда ты подо мной стонала, поди не думала ни о чём другом как о том, чтобы трахнуться? А теперь крутишь тут динамо.
   - Ничего я не верчу. Я просто устала. Я хочу побыть одна. Это понятно?
   - Понятно. Ладно, я пошёл. Счастливо тебе.
   - И тебе удачи.
   Крепкий уходит. Виолончелистка разбавляет заварку и пьёт едва подкрашенный чай.
   Пара Белум выглянул на улицу сквозь маленькое круглое оконце, и, решив прогуляться, быстро оделся. Погода превратила воздух в тёплое, даже можно высокопарно выразиться - в жаропышенье. Если бы не одно обстоятельство. Это была только кажущаяся жара. Жар был в теле Пара Белума. Но он об этом даже не догадывался.
   Несмотря на свой почти 80-ти летний возраст, Пара был по-военному подтянут, свеж, хорошо смазан и опрятно, неброско одет в тёмное, с металлическим отливом. Его здоровью могли бы позавидовать друзья, но в этом мире их почти не осталось. Хотя Белум особенно от этого не страдал. И всё же жар внутри имел место быть. И объяснение этому было одно - дожив до такого возраста, Белум первый раз влюбился. Влюбился неистово, как наотмашь, сразу, и, естественно, безответно. Пугливая эта любовь покрывала внутренности ржавым налётом и вырывалась наружу незнакомым доселе скрипом и лёгким, режущим терпение напрочь стуком. Возлюбленную Пара звали по-домашнему нежно: "Маня", она была одной из любимых творений жителей Галантерейного магазина, что в Малом Осколовском переулке. Встреча Пара и Мани была предопределена их непрозрачной, но романтической прошлой жизнью. А начиналось всё так... Много лет тому назад.
   Однажды, в небольшом немецком городке Шайзе, в семье мастерового жестянщика Ганса Белума, родился долгожданный наследник. Жена - набожная, католичка, по странному видению во сне решила безапелляционно назвать отпрыска несвойственным для этих удалённых от больших городов мест именем - Пара. Впрочем, объяснив онемевшему от счастия мужу, что им пришла пора иметь ребёнка. Вот так и началась жизнь Пара Белума.
   - Ах, - вздыхала фрау Ангелина, рассматривая улыбающегося и пускающего слюнки Пара, - ты посмотри, какого чудесного ребёночка послал нам Господь!
   - Действительно, - прятал в пушистые усы счастливую улыбку герр Белум, - действительно.
   - Я чувствую, у него будет чудесная и радостная жизнь, - обнадёживала фрау Ангелина, кокетливо поправляя чепчик на своей хорошенькой головке.
   - И у него будет такая же замечательная жёнушка, как ты, - подхватил герр Белум, ласково поглаживая полную спину жены.
   - Вы баловник, - краснела Ангелина и давала увести себя в спальню.
   Пара не болел, не плакал, хорошо ел, много спал и радовал своих родителей своим цветущим видом, необременительностью в ухаживании, нетребовательностью и весёлым нравом. Пойдя в школу, Пара получал только положительные оценки и приносил домой отличный табель и благодарственные листы, оттиснутые на мелованной бумаге, украшенные золотом и витиеватыми подписями попечителей учебного заведения. Но, как это часто бывает, долгое счастие ведёт к глубокому несчастию. И несчастье не заставило себя ждать.
   В одно воскресное, обычное воскресное утро, когда маленький Пара с матерью был в церкви, в мастерской отца что - то зашипело тревожно, а потом взорвалось. В результате последствий взрыва герр Белум впал в беспамятство, в котором и скончался спустя три дня в местной больнице от множественных ожогов, переломов и внутренних кровотечений.
   А одно несчастие несёт за собой следующее. Вместе с мастерской был разрушен и дом, а вместе с домом погибло всё нажитое за долгие годы имущество. Вдова Белума осталась без средств к существованию. И тогда эксфрау, как ни тяжко далось ей это решение, решила отправить маленького Пара к своей двоюродной сестре, в далёкую и снежную Россию.
   Родственница Ангелины жила в Москве, имела доход со сдаваемых внаём комнат в четырёх своих домах, которые ей достались в наследство от скончавшегося от апоплексического удара мужа, который в первую же брачную ночь попытался достичь вершин оргазмуса неестественностью позы. До фрау Белум доходили кое-какие смутные слухи об этом происшествии, но она была выше досужих домыслов и сплетен. Ведь известно, что сплетня потому и сплетня, что её сплетают.
   Списавшись с сестрой, Ангелина получила согласие её, и, скоро собрав немногочисленные пожитки, поплакала, посадила Пара в пульмановский вагон и отправилась в монастырь. И дальнейшая судьба сестры Ангелины - как стали звать её в монастыре - была отдана служению роли христовой невесты.
   Пара сразу, как только поезд тронулся, уселся у окна и стал разглядывать появляющиеся пейзажи. Это было его первое путешествие, кроме Шайзе он не бывал нигде. Смерть отца была воспринята им своеобразно, Пара замкнулся и на все вопросы начинал смеяться, чем очень сильно пугал мать и окружающих.
   В купе кроме Пара ехала семья одного коммерсанта, по делам фирмы вынужденного переехать на в другое место жительства, а точнее туда же, куда направлялся и осиротевший Белум, - в Россию, в Москву. Это немного ободрила Ангелину, когда она на вокзале выяснила всё про соседей и ненавязчиво попросила об одолжении присмотра за мальчиком до тех пор, пока его не встретит Елизабета, далёкая сестра.
   - Аминь! - сказал глава семейства и продолжил чтение толстого фолианта с названием "Что нужно знать о России".
   Маленькая девочка слезла с коленей матери, потянула Пара за рукав курточки.
   - Ты почему такой грустный?
   Белум засмеялся. Девочка беззубо улыбнулась.
   - Идите, поиграйте в колидоре, только не шумите, - мать девочки как-то странно посмотрела на мужа, - нам нужно кое-что обсудить.
   - Меня зовут Агния, мы раньше были французами.
   Девочка смущённо встала за спиной молчаливого Пара.
   Казалось, Белум был мысленно в другом месте, ничего не замечая окрест, даже хорошенькую беззубую Агнию, её новые шёлковые ленточки, так празднично и красиво украшавшие новенькое платьице из сребристого флакшепута. И действительно, Пара Белум мысленно был далеко.
   Мысли Белума: Я уже почти взрослый, мне десять лет и два месяца с небольшим. Я стал сиротой, но из книг, прочитанных ранее, известно, что это не самое большое горе. Тётя Елизабета - сестра моей мамочки, и значит, хороший человек. Я вырасту и заработаю много специес-таллеров, куплю новый дом и мамочка сможет вновь улыбаться мне по утрам. А чтобы заработать много денег, нужно хорошо учиться и потом получить место где-нибудь в городской управе. Со временем горожане заметят моё усердие, честность и бескорыстие и обязательно выберут меня бургомистром. Все прохожие будут улыбаться и кланяться мне при встрече... "Доброе утро, герр бургомистр! Как поживаете? Не пропустить ли нам вечером кружечку чёрного пива "Делайзер"? Или вы предпочитаете светлое "Организайтер"? Что нового в благоустройстве нашего благочестивого Шайзе? Ах, какие милые и весёлые ваши детки, какие прекрасные костюмчики на них! А у вашей жены такой замечательно белый цвет лица. К нему так идут эти изумительные серёжки с топазами".
   Пара мог бы ещё долго так грезить наяву, но поезд резко затормозил, и мысли исчезли. Дверь купе плавно отъехала в сторону и мама Агнии, с чуть нарушенной причёской и слегка помятым платьем, выглянула в коридор, поднесла платок к губам, кашлянула.
   Мальчики сидели в тёмной комнате на столе. Светловолосые. Светлолицые.
   - А ты знаешь, что меня Глеб душил?
   - Нет. А за что?
   - Он считал, что его любят меньше, чем меня.
   - А папа видел?
   - Видел.
   - И что он сделал?
   - Он очень больно ударил Глеба, тот аж побелел. А потом бабушке рассказывал, что папа его избивал. Он и меня бил.
   - Кто, папа?
   - Нет - Глеб, я его боюсь, особенно, когда никого нет рядом. Вова, а давай, когда вырастем, станем сочинять сказки, как наш папа?
   - Давай.
   - Тогда ты начинай...
   - Нет, лучше прочти письмо от папы, где он меня с днём рождения поздравляет.
   - Так темно же.
   - А я фонарик взял, - и младший мальчик спрыгнул со стола, откуда-то снизу вынул планшет, и, подсвечивая себе фонариком, протянул планшет брату.
   - Включай.
   "Володенька! Камешек мой ненаглядный! Ты уж извини, что не видались так давно, так уж выходит. Сегодня тебе исполняется пять лет, и скоро ты станешь совсем большим и умным, послушным и разумным. Не перечь бабушке и деду, они хотя и строгия бывают, но желают тебе только самого замечательного, что можно пожелать. Помогай и слушайся братьев, а уж маму люби крепко накрепко, так как ничего на свете лучше вашей мамки нет и не будет, и даже когда ты станешь большим, люби и береги её. На самом деле мамка ваша - самая настоящая волшебница, только мало кто об этом знает, и я ни знал до поры до времени. А в подарок тебе маленькая сказочка.
   "У далёкого тёплого и огромного моря, которое называли Чёрным, на самом берегу лежало множество разных камешков. Когда-то они были огромными, с острыми краями, каменюгами, об которые царапались растения и птицы, но постепенно ласковое море их округляло и сглаживало уголки, и они превращались в самые настоящие волшебные камешки. Когда ты окажешься на море, то сам увидишь, какие они разные и красивые. Взрослые приезжали на море отдыхать, иногда с детьми, и дети собирали камешки и ракушки, привозили их домой, но постепенно забывали о них, а иногда закидывали в самую гущу игрушек. Камешки страдали и терпели и только по ночам, когда все уже засыпают, камешки переговариваются между собой и вспоминают ласковое и далёкое море, где они были счастливы. Если проснуться зимой, под самый Новый год, то можно услышать их разговоры. Правда со временем, взрослея, дети перестают их слышать и уж став совсем старыми, они случайно их обнаруживают, достают, гладят руками и снова что-то далёкое и милое начинается чудиться в их шелесте и постукивании. И тогда взрослые плачут, но не от горя, а от того счастья, которое забыли...".
  
   Каждый поступок, это следствие движения мысли, чаще всего - ошибочной.
   Вышла курочка гулять,
Свежей травки пощипать,
А за ней ребя-тки, желтые цыпля-тки.
   Ко-ко-ко-ко,ко-ко-ко,
Не-хо-дите да-ле-ко,
Лапками греби-те,
Зернышки ищи-те.
Вот нашли они жука,
Дождевого червяка,
Выпили водицы, полное корытце.
  
   Через час я буду на месте. Точнее на станции, от которой ещё нужно будет ехать. Интернет великая вещь - и в добре и в зле, но это и понятно, смотря на что обращён твой внутренний взор. Если хочешь отомстить, наберись терпения, жди, мучайся, терпи. На самом деле, отомстив - покоя ни приобретаешь, скорее сам себя оправдываешь и скользишь дальше в крапивный ров безумия. А со стороны - нормальный и порядочный, только в глаза стараешься ни смотреть, чтобы не напугать окружающих, не заставить их обратиться в бегство от страха увиденного внутри зрачков, обращённых во внутреннюю пустоту. В песок, что был когда-то величественными горами, в каменный уголь, который был когда-то живым, в небо ночное, южное, когда звёзды сначала печалят томно, а потом пугают ...
  
   Почти пустая комната. Многих вещей нет. Стол выдвинут на середину, он уставлен закусками, бутылками. Виолончелистка говорит по телефону. Она стильно одета, слегка подкрашена, от чего сделалась ещё красивее.
   - Да всё уже собрала. Завтра приеду. Не скучай ты так, завтра же увидимся. И я тебя нежно. Нет, не звонил. Знает. Нет, где остановлюсь, не знает. Про тебя тоже. Скажу. Позже. Хорошо. Уже собираются потихоньку. Да с работы и с Консерватории. Позвоню. Не скучай миленький.
   В комнату заходят три девушки и парень. Обнимаются, раздеваются, рассаживаются за столом.
   Здравствуй, радость моя!
   Заглянула в свою почту, ничего нового не обнаружила, затем в твою, там мои вчерашние непрочитанные письма, и чуть-чуть расстроилась. Вчера ты неожиданно исчез из чата, я пошла тебе звонить, как договаривались, и телефон вновь почему-то был занят. Я уже говорила тебе, что здесь меня постоянно колбасит между двух состояний. С одной стороны, жуткое раздражение и злость на весь этот проект и на всё, чем мы занимаемся. С другой, новые впечатления, новые мысли, которые в радость, ты в первую очередь радость для меня. Ты действительно во многих своих домыслах по поводу нашей работы здесь был прав. Я уже строю планы, как бы смыться отсюда по прошествии трёх месяцев. Более всего напрягает то, что мы абсолютно не распоряжаемся собственным временем и не можем строить никаких планов. Я так понимаю всю эту систему: посредническая контора, что нас пригласила - в её интересах как можно чаще пихать нас во всевозможные дыры, поскольку за посредничество они рубят бабки, и в таком случае любая халтура для нас исключена. Все деньги за эти периодические всплывающие халтуры опять-таки получает контора. Потому они и заинтересованы в том, чтобы мы как можно больше выступали за свою строго зафиксированную зарплату в 800 уе... Вот такая правда, которую ты хотел знать. Потому мы и не в курсе, что будет завтра и всё время должны, как ты говорил, находиться, будто в армии, в полной боевой готовности. При всём при том репетиционное время в расчёт не идёт. Первая же не состыковка была сразу же по нашему приезду. Первый концерт должен быть 17 марта (6 произведений), на отработку которых отводилось 11 дней, а мы сделали 5 произведений за три дня и уже 10 марта выступали. Как мы всю эту программу собрали, и в каком напряге, этим никто из руководства не интересовался, не считая того, что мне пришлось осваивать новый инструмент. Так как играю стоя, это новая постановка рук, пальцев и тд... Вот такое злое письмо получилось теперь у меня. Я ведь тоже о многом думаю, анализирую и делаю выводы, и весьма многое здесь напрягает, но ты ведь хотел знать.... Прости меня. Я правда не хотела, чтобы ты за меня сильно переживал. За последние два-три года я привыкла не жаловаться, когда мне трудно, стало привычкой, я не люблю показывать свои слабости, я боюсь показывать свои слабые места, свои страхи.... Думаю о тебе весь день, хочу, чтобы ты поскорее приехал ко мне. Я, и это правда, хочу убедиться, что ты способен на это ради меня, я хочу доверять тебе во всём и быть уверенной в том, что ты можешь найти выход из любой сложной ситуации. Конечно, я и сама могу за себя постоять, но если бы ты знал, как я от всего этого устала! Устала доказывать своим родителям, что я не такая уж неудачница, как они думают, устала выглядеть "железной леди" для окружающих, устала напрягаться, чтобы заработать себе хотя бы на еду. Миленький мой мальчик, ты прости меня за это письмо, но ты просил писать тебе обо всём, что я думаю. Прости меня, пожалуйста! Я, наверное, тебя люблю....
   - Ну, начнём праздновать мой отъезд.
   - И тебе радостно?
   - Смена обстановки меня всегда радует, это же прекрасно.
   - И сколько туда лететь?
   - Девять часов.
   - Обалдеть.
   - Разливай.
   - Начнём с повышения или с понижения?
   - Лучше повышать градус.
   - А мне все равно. Я буду водку.
   Звонит телефон.
   - Да. Сейчас. Я сейчас, вы наливайте пока,
   Выходит.
  
   "А вам самим время - жить в домах ваших украшенных, тогда как Дом сей в запустении?" Книга пророка Аггея. Гл. 1 стих. 4.
  
   Подвал. Капает вода, откуда то звучит музыка. В углу, на остатках прогнившего дивана, лежит старуха. На ногах у нее полиэтиленовые пакеты, на которых спят две облезлые кошки. Рядом с диваном металлический ящик из под молочных бутылок. На столике несколько бутыльков из под спиртосодержащей настойки.
   "Я скоро умру. Про таких как я вспоминают только когда юбилеи или когда мы попадаем в сводку убийств. И то только тогда, когда милиционеры уже не могут скрывать факт нашего существования и нашего исчезновения, когда это становится жизнью. Я преподавала литературу в Грозном, мои родители, мои бабушка и дед были богатыми людьми. Да, я знаю, сейчас это модно выискивать в своей родословной предков, чьи фамилии благозвучны. Смешно. Мой дед, которого я ещё помню, строил дома приюта для нищих, а сейчас меня не пускают туда только потому, что у меня прописка в Чечне. Дети мои погибли под бомбёжкой в 1997 году. Я в это время ушла за молоком внуку. Лучше бы я не уходила...".
   На ступеньках у входа в подвал сидит, полузакрыв глаза, мальчик в майке с надписью "СВОБОДА, БЛЯ!", в открытую дверь подъезда виден индустриальный пейзаж, где-то неподалёку работает экскаватор или бульдозер. Мальчик вдыхает клей из полиэтиленового пакета. На лице у него следы ожогов.
   "Уже и не помню, как меня вынесли из дома. Очнулся уже в лагере для переселенцев, потом отправили в детский дом, потом я сбежал и добрался в Москву на перекладных товарняках. Здесь жить можно. Тут люди богатые. Особенно часто подают приезжие, а вот москвичи обычно жадные, суки, короче. Сиротой хорошо быть, никто не учит жизни. Наверное хорошо, что вся моя семья сгорела в доме. Иначе бы меня там убили. Мать пила, отец сидит. Поёбщики матери иногда давали чонить поесть, а так воровал у соседей, особенно хорошо зимой было. У меня были затырены ножницы на длинных ручках, ими ветки обстригали на деревьях. А я ими сумки продуктовые срезал с окон. Раз за окном продукты висят, значит, холодильник полный, так что вроде как они делились со мной. Вот тут в подвале бабка лежит, на мою похожа. Я её, правда, плохо помню, помню только запах домашних пирожков. Больше я таких нигде ни ел, даже в Макдональдсе. Сейчас посплю немного, да пойду куплю чегонить бабке, а то она поди голодная. Она сказки мне читает иногда, люблю слушать. Красиво всё там. Эх, попасть бы в сказку".
   Возле открытой подъездной двери сидит женщина лет 50, закутанная в дырявую шаль, курит.
   "У меня только фотография осталась с конкурса первого. Я тогда не первое, а второе место заняла, красивая была. Молодая, глупая. Доверчивая. А как же людям не верить то? Я и сейчас верю. Это ничего, что со мной такое случилось. Сама виновата, всё понимаю, а сделать с собой ничего не могу, да и не хочу, наверное. Мне ведь всего 28 лет. Только об этом одна я и знаю. И родители живы, ищут меня, а как я могу к ним вернуться в таком виде, ведь моя мать выглядит моложе меня. Да и зачем я им? Когда сюда приехала из Сибири, жизнь закружила так, что и передохнуть некогда было, машины, любовники, фотографии, сессии, подарки, пьянки, наркота, а потом всё реже стали приглашать, тоска началась.
   Вот с наркоты спрыгнула, а с пьянки не хочу. Пусть всё катится туда, куда катится. Тут вот мальчишка один в подвале появляется, так я иногда представляю, что это мой сын. Смышлёный такой, добрый, учиться только бы ему, из него толк бы вышел. Взрослый уже такой мужичок маленький. Ну иногда даже тянет к нему по-женски. Только наверное ему ещё рано это".
   Из окна выселенного дома на Женщину плюнул мужчина с бритой головой, вернулся в комнату и залез под грязное одеяло на старом диване. Рядом с ним зашевелилась девчонка лет 15.
   - Малахольная опять сама с собой разговаривает.
   - Тебе то что? Пусть говорит, она же тебе не мешает.
   - Ненавижу сумасшедших. От них все беды. Ну, чо, ещё разик по быстренькому?
   - У меня уже всё болит.
   - На-ка, выпей.
   Мужчина протянул девочке бутылку с тёмной жидкостью. Девочка отхлебнула. Мужчина отнял бутылку, обнял девочку, начал мять её, пристраиваясь, сделал несколько движений и замер.
   - Чего-то быстро как-то.
   - Устал, наверное.
   - Я спать хочу.
   - Пошла вон отсюда, спать она хочет, давай пиздуй отсюда.
   - Ты обещал заплатить.
   - Те, бляди, кроме денег ничего не надо.
   - Я тебя люблю.
   - Ты ебёшься со мной, а не любишь.
   - Пошла!
   Мужчина выталкивает девочку из кровати, она собирает разбросанную одежду, выходит из запущенной комнаты, обставленной полуистлевшей мебелью. Мужчина закуривает из пачки, вынув её из-под дивана. Закидывает руки за голову.
   "Здесь лучше, чем на нарах, красота. Жрачка, тёлки, сигареты, выпивка. Что ещё нужно? Каждый наверное из людей к этому стремится. Качество другое, а желания у всех одни и те же. Пожрать, пошпилиться, покурить, поспать и ничего при этом ни делать, ни вкалывать как папа Карло. Я своё отвкалывал.
   Теперь главное что бы от пьянки башню ни снесло, как в прошлый раз. Я ведь даже не помню, как у меня в руках молоток оказался и занафига я Серёгу мочканул. Ляпнул, падла, чонить. А я ж гордый, обидчивый. Характер у меня. Эхма.
   Ведь почему мне, например девки молоденькие нравятся? Я ведь когда первый раз сел, на воле оставил свою маруху первую Наташеньку, ей тогда лет 14-15 было, вот с тех пор как заноза во мне она. Как увижу малолетку, так всё внутри переворачивается, её вспоминаю. Ебу девку, а сам представляю, что Наташеньку люблю. Фрейд, блять. Хорошо на зоне сейчас с книжками полегшее. Я читать-то люблю, у меня тут даже библиотека собрана, книг пятьсот, наверное, только прятать приходится, а то местная публика живо их по осени растащит на печки. Скоро холодать начнёт, нужно будет окна полиэтиленом заделать, да дров напасти. Ещё в соседнем подъезде несколько квартир не разобрал. Жизнь продолжается. Блять, я чо то же стал сам с собой говорить? Точно. И у меня скоро крыша съедет. (Смеётся) И будет полный дом сумасшедших".
   Мужчина встаёт, одевается, подходит к окну, выглядывает. Женщины уже нет. Пасмурное небо. Накрапывает дождь вперемежку со снегом. Звук работающего трактора или экскаватора смолкает.
   Девочка сидит на подоконнике в подъезде. Курит.
   "Плохо быть женщиной. Я делала уже два аборта, вычистили всю, и теперь у меня не будет детей. Хоть это радует, не хотелось бы, что бы мои дети жили так же как я.
   Я бы вот всю жизнь лучше прожила в детском доме. Жалко, что комнату потеряла. Да я не одна, вон в соседнем доме есть подружка моя по детскому дому, она на год раньше меня выпустилась из детского дома, так она вообще и пяти дней не прожила в комнате, как её охмурили, и оглянуться не успела, как лишилась жилья. Это целая мафия. У них везде свои люди и там, где выдают комнаты, и в паспортном столе, и в ментуре. Как только узнают куда расселяют, сразу начинают подъезды свои всякие. Интересно, хоть кому-то удалось жильё сохранить? А нет жилья, нет и будущего. Заработать на него не возможно. При этом удивляет, что всё строят и строят, строят и строят. Кто вот покупает это жильё? Кем работают и сколько получают, если однокомнатная на окраине стоит около полсотни тысяч долларов? Все воруют. Честно заработать столько нельзя. Только не все попадаются, попадаются такие как я. А если я и краду, то это такая мелочь. Но за мелочь можно получить по полной программе, а в тюрьму только один раз попади. Уже оттуда не выйдешь.
   Эх, голова болит. Что за гадость я сегодня пила? Сходить к подружке что ли? Может, у ней есть чем голову поправить?"
   Девочка тушит сигарету о стену, спрыгивает с подоконника, спускается по лестнице, на втором этаже она заходит в квартиру, проходит коридором, в одной из комнат пробита дырка в квартиру из соседнего подъезда. Она проходит через всю квартиру, открывает дверь и оказывается в соседнем подъезде. Дверь напротив железная и вся изрисована. Девочка стучит в неё.
   Квартира, в которой разрушены почти все перегородки, превращённая в мастерскую художника. На окнах деревянные щиты, не пропускающие свет, горит несколько театральных прожекторов, расставленных по углам, псевдоуют, возле мольберта лежит мужчина неопределённого возраста. Он просыпается от стука в дверь. Садится на полу, на четвереньках подползает к столу, заваленному тюбиками, кистями, банками с растворителем, палитрами, гвоздями и прочим мусором, который присутствует почти в каждой мастерской, независимо от ранга и положения художника. Художник опирается о стол, поднимается, разгребает мусор, находит шприц, резинку, перетягивает ногу, заправляет шприц из металлической кружки, ширяется. Опускается во вращающееся кресло, откидывается на спинку, расслабляется, постепенно дрожь проходит, лицо слегка розовеет.
   "Все разбираются в искусстве, все говорят, что понимают в нём. Только враньё всё это. Никто в нём ничего не понимает. Даже сами художники. Вот что за профессия - искусствовед? Тьфу на них. И кто решает, что это талантливо, а это безобразно? По каким законам композиции происходит в мире движение признания? Почему одни признаны при жизни, а о других вспоминают спустя долгие десятилетия, а то и столетия. А скольких просто забыли навсегда? А сколько были признаны при жизни своей, а потом канули в безвременье? Вот как это происходит? Понять бы? Хотя, что мне с этого понимания? Легче не станет. Так, белила заканчиваются, и краплака надо банку взять. А на что? Всё дорого. Вот персоналку бы организовать, а не торчать на улице, на улице много не заработаешь, да ещё эти поборы за место, за крышу, ментам. Всюду дай, дай, дай. Я типа что ли деньги рисую? Хотя да, я рисую деньги, только не в виде денежных знаков, а виде части своей души, которую и продаю постепенно. Скоро совсем ничего не останется.
   Как не остаётся кармической связи с моей миленькой. Сосёт ща поди у галериста, хорошо бабой быть. Пососал вот тебе и квартира, еда, выпивка, деньги, любовь. Всё на продажу. Все продаются, всё покупается. А раз так, то и жалеть не о чем и какая разница, знаменит я или нет? Есть ли у меня огромный особняк или жалкая лачуга? Всё просто зависит от количества денег, которое даёт просто другое качество жизни. Отлично".
   Художник накинул куртку, открыл входную дверь и вышел в подъезд. На лестничной клетке между вторым и третьим этажом дремал одноногий инвалид. Художник порылся в карманах, достал мелочь, положил её в протянутую руку инвалида и ушёл.
   Инвалид открыл глаза. Осмотрелся. Заметил в руке мелочь.
   Инвалид: "Сон в руку". Смеётся.
   Инвалид пересчитал мелочь, достал откуда-то из глубины грязного восточного халата полиэтиленовый пакет с мелочью, высыпал монетки на ступеньку, предварительно очистив её рукой от мусора, пересчитал. Ссыпал деньги обратно. Убрал пакет, пошарил за пазухой, достал другой полиэтиленовый пакет, развернул его, вынул смятые ассигнации, пересчитал. Убрал. Достал третий пакет, развернул, на ладони тускло сверкнул орден Красной Звезды.
   "За Кандагар. Будь он не ладен. Там-то всё и закончилось. И счастье, и надежды, и любовь, и семья, всё. Кому нужен инвалид? Я вот полгода по госпиталям валялся, пока моя Настюха валялась по чужим кроватям. А обещала ждать, письма такие читала, что думал всё, вот оно вечное счастье, как в книжках, как в сказке. Я ведь с ней знаком был с первого класса, в соседних дворах росли, она давно мне нравилась, а вот поцеловал её только в десятом, на выпускном. Она-то сразу в Москву укатила, поступила в театральный, а я куда? Надо было мать больную с отцом кормить, пошёл работать, а через год в армию призвали. Это сейчас косят как могут, а тогда думали все, как это, от армии откосить? Не по мужски. Долг. В садике должен воспитателей слушать, в школе учителей, в институте преподов, в армии командиров, вообще мать с отцом, сплошное послушание, мать его, монастырь какой-то". Смеётся.
   "Вот. Укатила, значит Настюха, да видать не зря говорят, что Москва калечит, совсем другая у неё жизнь началась, а я то изводился весь, испереживался. Удалось только перед самой армией раз увидится. Лучше бы она тогда ничего мне не обещала, не клялась. Да ладно, дело другое. Я ж злой был после госпиталя. На всех злой. На себя, на Настю, на государство, которое меня кинуло, на родителей, которые померли, пока я их защищал, на сеструху младшую свою, которая меня без квартиры оставила. Нет хуже врага, чем родственники, друзья и любимые. От них самое зло. Ну да ладно, родители сами померли, сестра от рака сгорает, а Настеньку-то я сам, вот этими руками и порешил. Не мне, так никому. Так и живу с камнем этим. А не чувствую раскаяния. И никто не знает, никто не подумает на меня, менты-то дело на кого-то повесили в довесок". Смеётся. "Ничего, вот поднакоплю ещё немного, памятник ей поставлю и себя порешу. Смысла жить больше не будет. А и был ли он"?
   Инвалид спустился на второй этаж, выглянул в окно, откуда-то сверху раздался вой. Инвалид поднял голову.
   "Баба Таня буянит".
   Инвалид закурил, и дым сигареты устремился вверх, прямо туда, откуда нёсся вой. Возле входа на чердак, в продавленном кресле сидит закутанная в плед толстая женщина.
   "Нда. Эта песнь теперь воем зовётся. А ведь я певунья знатная была, если бы не эта моя жадность. Всё думала разбогатеть. Вот разбогатела, теперь только выть и остаётся что. Говорят, что бог есть, только где он? Почему он пирамидчиков этих, властелин мэмэшэк и хапёрщиков, не карает? Как-то однобоко он всё распределяет. Может он только для богатых и существует, для хапунов, воров. Гадов всяких? Как посмотришь, как они живут, в каких хоромах, так и понимаешь - бога-то нет. Али ослеп он, сердешный? Тоже видать ему златом всяким глаза застило, церквей пооткрывалось ужас, и у попов рожи больше чем моя задница, голодают видать по всему".
   Поёт.
   Это было давно,
   Лет пятнадцать назад.
   Вёз я девушку трактом почтовым.
   Круглолица, бела,
   Словно тополь стройна,
   И покрыта косынкой шелковой...
  
   "Не то....И в церкви мафия. Раньше пришёл, сел, тебе подаяния всякие, а сейчас и там за место нужно платить. И коммунизма, судя по всему, уже не будет. И зачем я столько лет в колхозе провкалывала? Зачем поверила дочери и в Москву эту проклятущую приехала, дом продала? Жила бы у себя в Перепёлково, воздух, природа, благодать. А тут? Тут газы!"
   Достаёт из кармана бутылёк, отхлёбывает.
   "Ох! Вот зелье то, прости господи. Придумал же кто-то. Интересно, а кто придумал то? Поди, дьявол, что бы человечество низвергнуть с пути чистого и ясного, погубить весь рассейский народ. А иначе зачем же столько пить? Ведь удержу нету, все пьют, куда ни глянь, и старики и молодёжь. И уже сколько времени пьют! Лучше молочка домашнего, парного, нету, тутошнее молоко - вода сплошная. И картошка, мороженная, не рассыпчатая, не вкусная, говно, а не картошка, я такой только свиней кормила. И мясо говно. И морква, и капуста, всё говно пизди... пизда... пиздуцидное. Тьфу". Чихает. "Не выговоришь. И ещё удивляются, что мутанты всякие, там, инопланетяне, рождаются. Эх, травят, травят русский народ, а он всё никак не поляжет.
   Сионисты всё, евреи. Правильно их Сталин изничтожал, ох и вредный корень эти евреи, от них все и беды. Ещё масоновцы, я их сама не видела, но слышала много, тоже враги наши. Тут вот, давеча, видела иностранцев, это вообще невообразимо, как у себя дома. И черножопые. Хотя и среди них есть ничего черножопые. Тоже поди не сладко там, раз к нам сюда. И всё воруют, грабят, насилуют. Куда мы катимся? Мне-то что? Я своё пожила. За молодёжь обидно. Ни комсомола, ни пионеров нет у них, эх беда, беда. Пришла беда, раскрывай ворота. А всё горбатый, чёрт пятнистый, вот уж нехристь! Нахапал себе и счастлив. И Райка жена его, стерва та, прости господи, что так о покойнике. А что, не так, скажите? Так". Кашляет. "И никому моя правда не нужна. И где вот сейчас моя кровинушка, доченька моя ненаглядная? Куда делась то? После того как квартиру продали, так и сгинула. Может и в живых нет её? И зачем я тебя послушала, все деньги в МММ вложила? Ох несчастная я не счастная-я-я-я.... Ох судьбинушка-а-а моя-я-я горькая-я-я-я..." Плачет. Засыпает.
   Из глубины квартиры, находящейся справа от квартиры Бабы Тани, выглядывает девочка лет 10. На ней яркое, грязное платье, некогда белые, а теперь серые колготки и рваный бант, на ногах туфли на каблуках, которые ей явно велики. На губах яркая помада, глаза и ресницы неумело накрашены, а на щеках слишком красочный румянец.
   Поёт: "Мамы с папой, дома нет, дочь устроила банкет, был банкет, банкета нет, были целки целок нет. Встань, встань, встань с меня, слышишь ты, устала я, встань подлец, уйди зараза, ты спустил четыре раза".
  
   "Я обязательно буду актрисой. Стих я уже знаю, песню меня баба Таня научит, отрывок из драматического произведения у меня ещё не готов, зато дядя Вова обещал за пару минетов научить меня читать басню Крыловского. Актрисой хорошо, много получают, самое главное в актрисах - это уметь любить мужчин, а я умею, меня научили, мне даже первый раз было не больно, я даже не плакала почти. Только почему говорят, что это приятно? Мне вот как-то все равно.
   Но может это потому, что я ещё маленькая, а мама называет меня дауном? И маму вылечу, у ней голова постоянно болит. Как папа её ударил, она в больнице лежала долго, пока я у бабушки была, а потом не вылечилась и с тех пор голова болит. Иногда сама с собой разговаривает. Я так поняла, что она с каким-то сыночком говорит. Бабаушка сказала, что мой у меня братик в животе у мамы умер, после удара папы. Папа сильный был, боксёр, он теперь в колонии сидит. А из дома мы ушли, путешествуем, вот теперь тут, временно. Тут художник один живёт, он маму за еду рисует иногда голой, похоже. Да и я научилась зарабатывать отношениями с мужчинами. Не все, правда, платят, но я иногда и в долг могу, мне многие тут должны уже. Вот долг отдадут, мы с мамой торт Прагу купим и уедем в Ташкент, к бабушке. У ней там собака есть и дом и фрукты".
   Девочка поправила на Бабе Тане одежду и ушла обратно в квартиру, подошла к лежащей на картонке и тряпках женщине, присела рядом.
   - Мама, я пойду погуляю.
  
   Уходит. Женщина на картонке повернула голову в сторону уходящей девочки. Как только та ушла, она тяжело поднялась, оперлась о стену спиной. Закрыла глаза.
   "Сейчас не люди, сейчас звери. И моя, когда вырастет, такая же станет, если не умрёт где-нить.
  
   Женщина достала из кармана полиэтиленовый пакет, развернула кусок хлеба.
   Пахнет то как. Сейчас печь не умеют. Разбодяживают муку, пересортицу делают, и помол плохой, и преет, и температуру не выдерживают, и забродить как следует тесту не дают. Не, не умеют, потому что цены этому хлебу не знают. Свиней кормят, выкидывают, а я до сих пор как увижу корку, сердце кровью обливается. Да что говорить хлеб, жизнь человеческая пустяком стала. Если бы не дочка. Одна она у меня и радость. Только судьбина у неё похлеще моей выходит, я хоть детство какое-никакое застала, радость была в детстве, пустячная, а радость была, надежда на что-то.
   А сейчас? Ни радости, ни надежды. Вот тебе и Путин, вот тебе и СССР. Сколько же людей за это время сгинуло, сколько без крова осталось, сколько померло, скольких по миру пустили? Что с людьми деньги делают. Откуда только такие берутся? Кто ж рожал их? И ведь никто за это ни ответит, никого не накажут, ни страха божьего у людей ни осталось, ни совести, ни чести, ни достоинства. Да и я наверное такая же. Почему наверное? Такая. В Ташкенте, дома, никто не ждёт, мать больная, еле-еле концы с концами сводит, и уехать некуда ей. Я вот всё дочке говорю, поедем, там тепло, красиво, фрукты. Так там русских не любят, скольких знаю, почти все уехали. Что у нас за народ такой? Вон во время войны без разницы кто ты, все советские были, а сейчас не то. А может правда уехать в Ташкент? Здесь жизни тоже никакой не стало, и чем тут, в Москве этой гадкой лучше, чем там? И здесь отношение не лучше. Свои же русские, а как враги. Сердце в последнее время ноет и ноет, болит жутко, аж сознание теряю. А в больницу кто меня возьмёт? Ни страховки, ни документов, всё платное, а где деньги взять? И на работу нормальную не берут без документов. Сейчас бы к печечке, к формочкам, промазал маслицем, тесто уложил, заформовал ряд, а там следующий, и пахнет хорошо и радость. Домой возвращаешься, а на тебя все в транспорте оборачиваются, хлебом вся пропахнешь. Поначалу-то я его и есть не могла, а потом обвыкла, наоборот, стало не хватать духа хлебного. Сыро становится, зимой запахло. Дожди через день, холодает. Скоро конец. Точно, поедем с дочкой в Ташкент, хоть умру там, где родилась. Ведь родина она не там где сейчас, а там где родился и вырос. Так? Так. Вот и ладно. А документы в приюте справлю, хоть какие, пусть хоть справку дадут, да помогут уехать, ведь депортируют за государственный счёт? Вот пусть и потратятся на нас, отправят за казённый счёт. Сколько времени-то? Темнеет. Только бы сегодня не было дождя, а то что-то температурит меня. Ну, надо сходить к станции, может, подадут чего на пропитание".
   Женщина поднялась с картонки, отряхнулась. Вышла в подъезд, посмотрела на Бабу Таню спящую, поправила на ней одежду, спустилась на первый этаж, вышла на улицу. На воздухе было прохладно и накрапывал дождь.
  
   Нельзя чихнуть с открытыми глазами.
   Спи сыночек, не гляди
Довезёт трамвай к отбою
До конечной нас с тобою
Дальше некуда идти.

Только ты и я всю землю
населяем - обойдём,
и найдём, сыночек, дом.

но потом, всё спить чтоб жить
Если даже волк не дремлет
Я сумею защитить.

Спи, не помнишь, - пусть присниться
Как наш кот любил урчать
Жаль, что сном, но пусть явится
Мама, сына укачать.
  
   Прибыл. Стою на станции. Тут стоянка 1 минута. Никто кроме меня не вышел. Какая-то нищенка маячит у вокзала. Пьяный мужик огромного роста выскочил из здания вокзала и исчез. Щемит в груди. Что-то уже виденное. Былое, всплеск минувшего, вернувшегося умирающей волной обратно, к самым ногам, погружённым в снег. А если представить, закрыв глаза, что это Коктебель, осенью... Вокзал.
   Комната с оттоманкой, стол с двумя компьютерами возле окна. Вечер. За столом сидит Мужчина. Он говорит по телефону.
   - Ладно, не буду мешать. Много не пей. Завтра уже увидимся.
   Кладёт трубку, включает монитор. Из смежной комнаты приходит доберман, упирается головой в колени Мужчины. Поскуливает.
   - Ща пойдём. Не колготись.
   Разозлил ты меня по телефону, сама не могу понять причину злости своей.... Но сейчас читала твои письма и вновь улыбалась. Тихо-тихо так сидела с глупым, как всегда, лицом. Кстати, слово "шибко" я у тебя не перенимала, сколько себя помню, всегда им пользовалась, так что это не плагиат. Твои письма чУдные, так они греют меня, радуют невероятно, поддерживают здесь! Другое меня беспокоит: знаю по своему опыту, что когда один человек делает для себя смыслом всей своей жизни другого человека - добром это может не кончится, хотя, это, может быть, напрасный страх? Всё равно, переживаю за тебя. Ты хочешь всё-всё-всё знать обо мне: но всё равно, есть такие глубокие уголки моей души, куда я не могу, да и не хочу тебя впускать, пойми меня правильно! Мне думается, у каждого человека есть внутри такая территория, это как комната, куда даже самым близким входить нельзя, нельзя это трогать, это то, что делает меня самой собой, то место, где я могу быть наедине с собой, чтобы себя ни потерять. Думаю, и у тебя внутри есть такой уголок, помнишь, ты говорил мне, что у тебя будет кабинет, куда мне будет входить запрещено?
   Прости, что обидела своим НАВЕРНОЕ. Просто за свои 27, почти 28 лет я чувствую себя какой-то опустошённой, столько всего позади, столько пережито. Кому-то хватило бы этого и на всю жизнь. Потому я себя иногда чувствую уставшей, поистратившейся, перегоревшей, а может это просто защитная реакция, что бы внутри не зашкалило, не перегорело совсем и навсегда. Иначе, как бы я переносила несколько лет разлуки с Хлебушком? Поэтому я иногда такая холодная, хочу, что бы ты понимал это. Может со временем, когда не надо будет ежеминутно переживать, тосковать о сыне, я вновь внутри оттаю. Пожалуйста, пойми и прими это! Потому и боюсь говорить тебе "люблю тебя", не хочу просто так эти слова произносить, они для меня очень важны, ты правду хотел....
   Кстати, теперь уж мои письма не похожи на беременные смс, как ты их называл, хотя моя скорость напечатывания, оставляет пока желать лучшего. Ещё не хочу, что бы ты меня к моим друзьям ревновал, так с ленинградцем было: "с тем не общайся, с той не дружи, по улице с другим мужчиной не смей идти и разговаривать, не дай бог, кто увидит и что подумает" и тд.. Я слушала его, а потом, в один прекрасный момент выяснилось, что мне даже некому позвонить, поболтать, не к кому сходить в гости, потому что ленинградец сделал всё для того, чтобы ограничить мой круг общения исключительно самим собой! В тоже время, именно в его отсутствие мне помогали люди, которых он терпеть не мог, и не желал, чтобы я с ними как-либо пересекалась! Я тебе рассказывала, как в Городе с перевозкой вещей, с поиском денег помогли. Не хочу, что бы это вновь произошло. Миленький мальчик мой, что-то у меня опять какое-то злое письмо получается, это нехорошо, в твоих письмах столько радости, нежности столько! А от меня одни глупости приходят, или сомнения никому не нужные. Ещё после сегодняшнего звонка хотела тебе сказать, что когда у нас будут такие моменты недопонимания, или нахождения на разных уровнях восприятия, лучше я буду куда-нибудь уходить. Никак понять не могу, почему это так на меня действует, боюсь я тебя в эти минуты, мне казаться начинает, что ты агрессивный очень, так что ли, не знаю, я в такие моменты сразу начинаю вспоминать, как ты меня в Городе напугал рассказом своим о десантниках. Очень-очень хочу, чтобы ты побыстрее приехал, скучаю по тебе, прикосновений твоих нежных хочу. Вспоминаю тебя, руки твои, губы, и тоже тёплую волну внизу сразу ощущать начинаю, так, как когда и письма твои читаю. Не знаю, как это чувство к тебе назвать, но ты мне нужен больше чем чуть-чуть, гораздо больше! Тысячи раз тебя обнимаю и целую везде-везде!
   В комнату Мужчины заходит небольшого роста Женщина. Она закутана в полотенце, сушит голову, забирает чайник, выходит, возвращается через какое-то время, одевается. Возвращается Мужчина, снимает с собаки ошейник, раздевается. Садится за компьютер. Закуривает.
   - Нам нужно поговорить.
   - О чём?
   - Я хочу с тобой развестись.
   - Давай.
   - Я в конце весны съеду отсюда.
   - Нашёл себе молоденькую? Скотина ты.
   - Никого я не искал.
   - Неблагодарный ты. Ничего. Тебе это ещё аукнется.
   - Мне это уже давно аукается.
   - Можешь собирать вещи и убираться.
   - Не надо кричать
   - Я не кричу.
   - Это все равно произошло бы раньше или позже.
   - Ты как всегда умеешь выбирать момент.
   - И чем этот момент отличается от другого?
   - Не важно.
   - Я буду давать тебе денег. Я заплачу за квартиру.
   - Я здесь жить нее стану.
   - И куда ты пойдёшь?
   - Тебя это не должно волновать.
   - Почему же? Всё-таки мы почти 9 лет вместе прожили.
   - Спасибо за заботу.
   - Не злись.
   - А может мне радоваться?
   - Ты же все равно только мучилась со мной.
   - Всё. Я не хочу больше говорить с тобой. Я сегодня соберу вещи.
   - Живи тут со своей молоденькой. Трахайтесь.
   - Глупая ты.
   - Хорошо, что ты умный.
   Женщина заходит в смежную комнату, закрывает за собой дверь.
   Ты куда стираешься из моей головы? Ты зачем стараешься стать незаметным как отблеск каплей на окне? Ты для чего овладеваешь мастерством невидимой картошки?
   Про то, что я тебя люблю... Забыл?
   Про то, что ты мой сын... Помнишь?
   Про то что ты после меня второй мужчина... Знаешь?
   Картошкин смотрел на ромовую бабу и мысленно боролся с собой. Борьба была мучительна и быстра. Картошкин вздохнул, почесал ягодицу левую и укусил бабу. Баба была напуганной и отказывалась быть вкусной - это тогда, когда сумрачный папа вернулся из темноты в освещение кухни. Отец смотрел на Картошкина и скалил кариесные зубы, кусал обрывки ногтей, а за спиной стояла тенью мать...И пришлось есть ромовых, но родители не знали, что Картошкин специально не ел перед сном, надеясь, что его накажут поеданием баб. Съел. Улыбнулся и пошёл спать, сытый сладостью. И, уже засыпая, услышал... Он ничего не понял...Сами вы ничего не поняли - вздохнул Картошкин и уснул.
   Открытая веранда, накрытый стол, на одном конце сидит Барышня лет 25, одетая в платье начала ХХ века. Напротив неё в почти сломанной перспективе от падающих лучей солнца - мужчина лет 40. Едят молча, почти не слышно уничтожая мелкие порции. Утонченность, граничащая с нищетой.
   В углу веранды открытая дверь. Видно увядающий запущенный сад. Оттуда вдруг ворвался ветер, внёс несколько листьев желтушно-краснушных. Мужчина замер, Барышня опустила глаза в тарелку, но видно, что еда её перестала интересовать и она прислушиваться начала к звукам заверандным.
   - Ты кого-то ждёшь?
   - Да.
   - Кого?
   - Я вам вчера говорила.
   - А...Да.
   Мужчина комкает салфетку, бросает на стол, поднимается.
   - Ненавижу осень.
   - Раньше вы её любили.
   - Раньше и ты меня любила. Извини. Мне пора.
   - Когда вы вернётесь?
   - Я же просил.
   - Я просто хотела отпустить прислугу.
   - Делай что хочешь.
   - Вы позвоните?
   - Да.
   Кабинет ресторана с бархатными занавесками, на кожаном диване полулежит Мужчина, манжеты валяются на столе среди разрушенных произведений кулинарного искусства. Мужчина курит папиросу. В кабинете уже сильно накурено. Мужчина стряхивает пепел, и в это время в кабинет заходит Барышня.
   Барышня присаживается к столу, снимает шляпу с вуалью. Оглядывается.
   Мужчина смотрит на неё.
   - Вас не было дома неделю.
   - Да.
   - Саша плачет.
   - Отчего?
   - У него прорезаются зубки.
   - Чудно.
   - У нас нет денег.
   Мужчина достаёт из нагрудного кармана огромный кожаный портмоне, кладёт его перед Барышней. Барышня открывает его.
   - Возьми всё.
   - Я так больше не могу. Вчера приходил хозяин квартиры и сказал, что бы мы съезжали.
   - Отчего?
   - У нас не уплачено за два месяца.
   Мужчина наливает из штофа водки, выпивает, закусывает щепоткой соли.
   - Там на полгода хватит, и вот что ещё.... В моём кабинете, в верхнем ящике лежит пакет, я же тебе говорил.
   - Я думала, вы шутили.
   - Ты же нашла меня не за тем?
   - Я вас люблю.
   Мужчина протянул руку к шнуру, висящему справа от него, дёрнул.
   - Я вам больше не нужна?
   В кабинете появляется сумрачная личность.
   - Звали?
   - Я тебе что говорил?
   - Так я...
   - Проводи.
   - Вы меня гоните?
   - Я тебя отправляю домой.
   - А где он, дом, и есть ли он?
   Мужчина налил водки, выпил, закурил папиросу.
   - Тебе пора домой. Передай привет мама и папа.
   - Им сказать, чтобы они не приезжали?
   - Они же 18-го будут?
   - Да.
   - Я встречу.
   - Извините.
   Сумрачный выходит, Барышня как-то отчаянно смотрит на Мужчину, стремительно наливает себе водки, выпивает, вынимает из пальцев Мужчины папиросу, несколько раз затягивается, тушит её в рюмке.
   - Когда-нибудь я вас убью.
   Уходит.
   - Когда-нибудь я этого дождусь.
   На тёмном уличном свете умирающего фонаря отбрызг из лужи кусочками застывшего льда. На изсеревшем от дней куске деревянной ограды пар от только что отнятой ладони. От упавшей капли крови в первую сыпь снега прожиг. От захлопнувшейся форточной рамы сгиб увядшей герани. У виолончельной струны хлопья канифоли. Застывающий жир на сковороде. Гаснущий, еле тлеющий фитиль свечи. Тлеющие всполохи старых фотографических карточек, и тени от всполохов качаются по направлению их поворотов лиц.
   Барышня сидит в неуклюжей чугунной ванне, вокруг затемнено, только её руки и часть лица. Шум воды. На животе полугодовалый ребёнок сосёт грудь, засыпает, сосок выскальзывает из его рта, он просыпается, кривит губы и быстро находит источник питания. За шумом воды слышен выстрел. Ребёнок вскрикивает.
   - Не бойся. Это папа стреляет ворон.
   Мужчина на веранде, всё покрыто снегом, он укрыт пледом, из-под которого видно ружьё.
   - Папа, можно я возьму велосипедную машину?
   - У тебя же есть своя машина.
   - Папа, можно я возьму велосипедную машину?
   - Где мама?
   - Папа, вы забыли?
   - А, да, ты к ней?
   - Если можно?
   - Странно, я только что видел тебя во сне.
   Барышня смотрит в окно, но за окном только стволические сосны, снег, и Барышня поправляет шаль, сидя за столом, на столе стакан чая в серебряном подстаканнике, пар. Угол полуоткрытой двери с одинокой цепочкой следов, словно кто-то прыгал на одной ноге. "Тебя папа зовёт". Барышня подняла голову на звук, оглянулась. Никого. Пустая веранда. Барышня подняла с колен, укутанных пледом, руки с фотографической карточкой с изображением Мужчины - он держит на руках кулек с ребенком и смотрит в сторону.
   Выстрел, взлетают вороны, тишина оглушающая. В снегу бьется угибающая ворона. Пробегают две собаки, борзые, притормаживают, возвращаются к угибу и удивлённо смотрят на ворону. В застывших бусинках глаз птицы отражаются две собаки, исчезают, потом появляется лицо Мужчины, рывок, и отражение от шагов, движений, смазок и потом отражение открытой веранды, на которой: накрытый стол, на одном конце сидит Барышня лет 25, одетая в платье начала ХХ века, напротив неё в почти сломанной перспективе от падающих лучей солнца мужчина лет 40. Едят, молча, почти не слышно уничтожая мелкие порции, утонченность, граничащая с нищетой. В углу веранды открытая дверь, через которую видно увядающий запущенный сад. Оттуда вдруг ворвался ветер, внёс несколько листьев желтушно-краснушных. Мужчина замер, Барышня опустила глаза в тарелку, но видно, что еда её перестала интересовать и она прислушиваться начала к звукам заверандным.
   Мужчина отводит взгляд от чучела вороны.
   - Да...
  
   Непосредственно перед актом самоубийств, человек как бы "приводит в порядок" свою жизнь: отдаёт долги, закрывает счёт в банке, просит прощения у давних врагов, затевает генеральную уборку в квартире, совершает прощальные визиты к знакомым, раздаёт друзьям и родственникам свои вещи, подарки на память
   Ложкой снег мешая,
Ночь идет большая,
Что же ты, глупышка, не спишь?
Спят твои соседи,
Белые медведи,
Спи и ты скорей, малыш.

Мы плывем на льдине.
   Как на бригантине,
По седым суровым морям.
И всю ночь соседи -
Звездные медведи.
   Светят дальним кораблям.
  
   Хорошо, что сейчас можно взять машину напрокат без проблем. Раньше это казалось бредом. До нужного места можно было бы добраться и на автобусе, но лучше быть независимым, ведь никогда не знаешь, что тебя ждёт в том месте, откуда ты был изгнан. Вот и мелькнула за стеклом отметка "38 километр" - сверкнула в свете фар и исчезла, умерла до какой-нибудь следующей машины. Уже не долго, скоро поворот.
   Мужчина сидит за компьютером. Звонит телефон.
   - Да? А, ты, привет. Нет, всё нормально. Да работы полно. А ты куда пропала? Новая работа? И кем? Класс. А плата какая? Ну...нормально, если конечно не напрягает. И учиться успеваешь? Ну ты молоток. Сейчас? Да вот, с тобой говорю, а так, ничего особенного не делаю. Не, я же говорил, я разведён. Холостой я, милая, на сегодня. Да хватит уже с меня семейной жизни. Хочешь приехать? Может лучше я к тебе? А то у меня завтра рано утром встреча, а тут, ну, соседи, сама понимаешь. Гут. Во сколько? Чего взять? Ну вино ты сама пей, я же только водку. В аптеку за десертом заехать? Не, нафиг, я не пользуюсь презервативами. Ну, всё, выезжай, я сейчас собаку выгуляю и приду к метро тебя встречу. Давай, я ставлю картошку вариться и режу сало. И я тебя.
   Мужчина кладёт трубку, выключает компьютер. Набирает номер.
   - Я собаку выгулял. Да, она завтра приедет, я тебе деньги передам послезавтра. Хорошо. Всё. Пока.
   Почему-то у меня после вчерашнего такой осадок внутри нехороший остался. Понимаю, тебе отдохнуть надо, но звонок этот ночной, лучше бы я не звонила. Не понимаю я тебя такого. А ещё возникло ощущение, как будто ты и не хочешь, что бы я звонила тебе. Ничего не понимаю. Как будто и вправду сбывается высказывание твоё о том, что радость твоя обо мне может составить конкуренцию самой мне. Грустно и малость раздражённо от таких мыслей. Как будто реальность уплывает вновь, почва уходит из-под ног, и я теряю опору. Образ мой, на отдалении, важнее будто бы для тебя, чем мои звонки. Может, ошибаюсь? Разубеди меня, пожалуйста! Вот и сегодня почта пуста, а телефон вновь занят, но я буду сегодня звонить тебе, пока не дозвонюсь, хотя с утра было желание после вчерашнего не звонить тебе, хотя бы сегодня. Вот такое у меня сегодня странное, далеко не безмятежное настроение. Буду ждать весточки от тебя.
   Мужчина сидит за столом в кресле, рядом с ним девушка лет 20. На столе закуска, две бутылки водки, одна из которых на половину пуста. Мужчина разливает водку в рюмки со скошенным дном.
   - И где ты с ней познакомился?
   - В чате.
   - Прикольно.
   - С тобой я же тоже там познакомился.
   - И часто ты так знакомишься?
   - Бывает. Выпьем?
   - А ты вина не взял?
   - Взял. Но лучше водка. Будь.
   - И ты.
   Пьют. Закусывают.
   - Надеюсь, в наших-то с тобой отношениях ничего не изменится? Мы с тобой уже сколько знакомы?
   - Пять лет, я в 10 классе училась.
   - Точно. И я был у тебя первым и не единственным.
   - Я любила тебя.
   - А сейчас?
   - Сейчас мне хорошо, что ты есть. Ты же знаешь. Как только ты зовёшь, я приезжаю.
   - А что в тоне слышится презрение?
   - Нет. Меня всё устраивает. Ты собираешься на ней жениться.
   - Она замужем.
   - А я не спрашивала, я констатирую факт.
   - С чего ты взяла?
   - Не увиливай, я уже давно тебя знаю, и стольких твоих баб перевидала, так что не стоит.
   - Что ты хочешь? Поругаться? Избавь меня от сцен, они по жизни мне надоели, и от тебя мне их не надо. Тебе же хорошо? Хорошо. Чего тогда парится?
   - Да ты влюбился в неё.
   - Любви нет.
   - Есть, я же любою тебя.
   - Ты говорила, что любила, а не любишь.
   - Не цепляйся к словам.
   - Возьмёшь у меня в рот?
   - Возьму. А почему ты никогда не предлагал мне пожить с тобой?
   - Потому, что я старше тебя в два раза.
   - Ну и что?
   - Твои родители не поймут меня.
   - Я взрослая уже.
   - Я нравственный. У меня есть принцЫпы.
   - Тебе было бы хорошо со мной, ты не жил бы в этой конуре, папа купил бы нам квартиру.
   - Вот именно.
   - Ну, хочешь, я поговорю с родителями?
   - О чём?
   - О ком. О нас.
   - Ты на втором курсе?
   - Не переводи стрелки.
   - Знаешь, за что ты мне нравишься?
   - Знаю.
   - С тобой хорошо, но трудно, мне иногда кажется, что ты моя совесть.
   - Ты поэтому всегда стараешься меня споить?
   - Совесть-алкоголичка.
   - Ты испытываешь комплекс из-за того, что мои родители богатые, а ты не можешь себе заработать даже на приличный компьютер?
   - У меня нормальный комп.
   - Ты чего сегодня изворачиваешься? Точно, ты влюбился.
   - Женская логика, сродни мужской интуиции.
   - Я хочу от тебя ребёнка.
   - Я бесплодный.
   - Неправда. Ведь ты говорил, что твои жёны беременели.
   - Только ни одна не родила.
   - Я рожу.
   - Какая-то опасная тема началась. Может, сменим?
   - Выпьем.
   Девушка сама налила. Выпила, ещё раз налила, выпила. Встала на колени, расстегнула ширинку на штанах Мужчине.
   - Мне надо душ принять.
   - Да ладно, какая разница? Тебе же все равно.
   - Перестань.
   - А я хочу.
   - А я нет. Ты напилась, что ли? Ну чего ты, девочка моя, чего не так?
   - Не бросай меня.
   Плачет.
   - Я и не бросаю тебя. Давай пить. Водка должна веселить и бодрить.
   Девушка садится на место.
   - Я тебя убью.
   - Сегодня?
   - Нет. Попозже.
   - Теперь я знаю, как выглядит смерть, а то всё врали, что она с косой и в белом.
   - Я хочу в душ.
   - Полотенце чёрное.
   - Я знаю.
   Выходит. Звонит мобильный. Мужчина посмотрел на определитель, отключил, потом выдернул штекер стационарного телефона, перенёс закуску на столик возле кровати, туда же взял водку, включил музыкальный центр и вышел. Бах. Фуги. Будем надеяться, что ты никогда об этом не узнаешь. А даже если узнаешь, то не поверишь, а если поверишь, то простишь, а если не простишь, то позабудешь, а не забудешь, то переживёшь, а не переживёшь, тогда будем считать, что я тебе должен. Курит. Возвращается Девушка, закрывает дверь на замок, подходит к Мужчине, снимает с себя длинную майку. Мужчина затягивается сигаретой, смотрит на её тело.
   - Знаешь, почему мне с тобой всегда будет хорошо?
   - Знаю. Потому, что я прихожу к тебе только тогда, когда у тебя меняется жизнь, или когда ты готов умереть. Или ещё почему.
   - Ты такая молодая. И такая умная, почему? Почему мы не встретились раньше?
   - Раньше я была маленькой, в то время когда ты приехал в Москву, я ещё не родилась.
   - Ты маленькая блядушка.
   - Все женщины бляди, в той или иной степени, явно, или латентно, в мыслях или во снах. Ты хочешь меня?
   - Перед смертью не надышишься.
   - Она так тебе не нравится?
   - Наоборот. Нравится, но всё это ненадолго, она уезжает в Юкор, есть такая страна.
   - Она же вернётся.
   - Ложись. Вернётся, только самое смешное, она трахнется там, от усталости, от того, что нет сил, от того, что она сомневается во всём, но скажет мне об этом только после того, как я попрошу её поклясться здоровьем ребёнка.
   - А если она обманет?
   - Да это не важно.
   - Девушка легла рядом с Мужчиной, обняла его.
   - Ты не хочешь со мной жить потому, что у меня богатые родители?
   - Нет. Я не хочу с тобой жить, потому что я не хочу жить, а с тобой я буду жить. А я не хочу.
   - Не проще уйти?
   - Я трус. Возьмёшь в рот?
   - Конечно. Мне нравится твой образ мыслей.
   - Это уже не мысль.
   - А это уже не образ.
   Мужчина выключил свет.
   Люблю, когда на дороге никого нет, когда пусто. И скорость я не люблю, иду себе спокойно под 100, дальняком не слеплю, на встречку не вылажу, правила блюду, как Остап кодекс, голосующих не подвожу, всё чин-чинарём. А вот и поворот. Теперь скинуть скорость и тише, дорога путанная, в колдобинах, рессы сломить, как нефиг делать. Останавливаюсь на обочине, отключаю дворники, закуриваю, приоткрываю окно и плачу. Темно за окном, чуть постанывает движок, шуршит снег по корпусу. Хорошо. Такой приятный свет от приборов, успокаивающий, нежный, словно предназначен только для меня. Он сокрывает мои морщины и поры на лице, шрамы и небритость, и моё отражение в лобовушке даже несколько красиво, словно смотришься в кривое зеркало под определённым углом, когда недостатки фигурости уже не являются таковыми. Уже пора, я открываю дверь, поворачиваюсь на сидении и смотрю вдаль, туда, куда мне, наверное, ещё предстоит доехать. Снег летит в лицо, колет и тает, колет и тает, колет и тает. И вместо слёз счастия - злоба непонятная. Да нет, понятная, ясная, и следы, и откуда она идёт - знаю. Музыка. Та музыка, что после нажатия кнопок появляется сродни внезапному прощению. Я прощён. Я не виновен. Часы показывают 23. 09.
   Откуда-то появился звук. Кто-то едет. Я оглядываюсь и вижу дальний свет. Дорога одна. Она ведёт в одно место. Нужно уезжать. Ключ повёрнут, педаль в пол. Люблю автоматы. А звук и свет приближаются. Странно - по такой дороге? Смотрю на спидометр - 60. На такой дороге не каждый сможет, а тот, кто сможет - значит либо часто тут ездит, либо бухой... и я вспомнил. В детстве я лепил пластилиновых солдатиков... А... ну эти воспоминания, я прибавляю скорость, но тем сзади свет приближается. Хыхы.
   Почему когда чего-то очень ждёшь, и это приходит, то либо пугаешься, либо радуешься? Почему, один раз приехав на вокзал, я понял, что никогда не смогу долго жить в одном месте? Почему, однажды поцеловав женщину в губы, я знал, что никогда не поцелую в губы мужчину? Почему совесть моя похожа на губку? - Себе не прощаешь того, что легко прощаешь другим. Когда я родился, моему деду было 48 лет. Он был старше меня во много раз, и постепенно я сокращал эту дистанцию. И скоро мы могли бы сравняться...
   А на что я способен, если меня взять в плен? Раньше, ещё лет 15 назад я бы сказал, что знаю. А теперь - нет. Я в плену. Я в таком плену... Я торможу. Гашу фары. Делаю музыку громче. Закуриваю. Сзади приближается свет.
   Мусоросборная машина проезжает вдоль решётки забора, за которым виднеется серое здание школы. К калитке подходит полная, прихрамывающая Женщина лет 50, открывает ключом калитку. Вздыхает, и, проводив взглядом машину, идёт к небольшой пристройке в глубине сада, окружающего школу. Заходит внутрь, но ненадолго. Вскоре она вновь появляется на улице, в руках у нее метла и ведро.
   Последнюю неделю мне снятся сны - радостные, красивые, там я исправляю свои ошибки и не делаю поступки, за которые больно. Но стоит только проснуться в радости, в слабой надежде, что этот сон - реальность, как тут же отблеск монитора в зеркале и глухая музыка возвращает в смутное настоящие. В Наступающую зиму, в предчувствие Нового Года, хотя знаю, что у меня уже его не будет. Возвращает... В первые дни я ни понимал, отчего это, и только пару дней назад я понял - пришло время. Уже нет желаний, уже нет стремлений, уже ничего изменить нельзя, а счастье, казавшееся таким осязаемым, дети, жена, мечты - всё это уже без меня - я не нужен этому миру, впрочем, и он не нужен мне. Хлеб съеден, вода выпита, сигарета выкурена. Это моя последняя остановка - Лето. Тут меня спас отец, как я сейчас уже знаю - зря. Нужно было позволить мне погрузиться на дно, а вместо этого он меня вытащил и всё же, я погрузился на дно, но только погружение это было долгим, незаметным, и оно могло бы продолжаться ещё бог знает сколько лет. Но смысла тянуть нет. Зачем? Уже светает. Вода Леты темна и ребриста. Я делаю первый шаг. Простите меня...я делаю ещё 2 шага. Забудьте меня - вода по грудь. Теперь уже холодно. Я всегда любил холод. И никогда не любил жизнь...
   Милый мой!
   Так радостно сейчас, есть несколько минуток написать тебе и радостью своей поделиться. Сижу, и вновь улыбаюсь, предвкушая встречу с тобой, пусть и виртуальную. Ну вот, села за комп, и в голове моей сразу какая-то путаница наступила, от радости непомерной. Опять беременное смс получится, хотя я, наверное, всё в чате тебе скажу, как волнуюсь, словно перед свиданием, как жду, и всё внутри начинает трепетать от этого. К сожалению, в ближайшее время не смогу тебе звонить. Я уже сказала, карточка заканчивается, я сегодня позвонила домой, с папой разговаривала и с Хлебушком, а новую пока покупать не хочу. Так что придётся только через инет. Ну да ладно. Ну, всё. Много много-много раз целую тебя куда попало! Встретимся через несколько минут.

ОСТАНОВКИ

  
   Н. Антонов
   2004 - 2013 г.
   Москва - Омск - Н. Новгород - Дальний Воронок - Болшево - Сыктывкар - Москва
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"