Антонов Михаил Алексеевич : другие произведения.

Из записок "дедушки"

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:


  -- ИЗ ЗАПИСОК "ДЕДУШКИ"
  
   1. Утро, казарма.
   - Рота, подъем!!!
   Голос знакомый- это Суслик с телеграфа. Надо же, какой у че­ловека визгливый и противный голос. Как можно жить с таким голо­сом? Как можно, имея такой голос, разговаривать с девушками?
   Правда, ему - Суслику- еще очень долго не разговаривать с нор­мальными девушками.
   - Первое отделение, подъем!
   - Второе отделение, подъем!- вторят на разные голоса сержан­ты телеграфа.
   - Телефонное отделение, подъем!- это уже нам, телефонистам, подает команду помкомвзвода Вася Колмаков.
   Быстро и энергично вскакивают бойцы по первому году службы.
   - Форма одежды - номер два! На зарядку выходи строиться!
   Уборщики сегодня - Савиных и Кравченко.
   Долго, долго собираемся. Сегодня вечером будет сон-тренаж, совсем разучились быстро вставать,- грозит Василий.
   "Черпаки"- те, что прослужили больше года,- идут на зарядку по желанию. Тимофеев и Вайчулис, взяв полотенца, направились сразу в умывальник. Гаджикасимов лежит в постели, он сегодня в наряде. Он приподнимается и энергично шлепает пробегавшего мимо салагу полотенцем, причем, не своим.
   - Короче, Склифосовский!
   Казарма опустела. На нашей "телефонной" половине в кроватях осталось трое: Гаджи и два "дедушки"- я и Серебряков. Он, кстати, снова уснул. Умеют же некоторые! Я уже не засну, но вставать лень. У телеграфистов все "деды", кто провел ночь в казарме, также валяются в постелях. Это неписанная привилегия стариков. И большинство из них, несмотря на дембельскую бессонницу, придерживается ее. Один из телеграфистов, кажется, Витька Плюев, известный самовольщик и сачок, орет:
   - Дневальный!.. Дневальный, мать твою!
   Входит Суслик.
   - Кто дежурный по роте?- вопрошает Витька строго.
   - Сергиенко.
   - А, этот молодой? Ну-ка, позови его.
   Через минуту входит младший сержант Сергиенко. Он только месяц, как из учебки. На левой руке у него повязка дежурного по роте, глаза после бессонной ночи воспалены.
   Плюев работает на публику и начинает издалека:
   - Слышь, Сергиенко, мы тут посовещались, и я решил выразить тебе наше дембельское недоумение. Что, у тебя только один дневальный?
   Нет? А чего ты опять этого Суслика послал кричать "подъем"? Тебе в прошлый раз уже говорили, что визгливый голос рядового Суслова плохо действует на нервную систему дембелей. Говорили?- это он обращается к лежащим сослуживцам.
   Любители бесплатных развлечений поддакивают.
   - Вот видишь, говорили. Так вот, если ты не хочешь сгинуть на боевом посту вечного дежурного по роте, мы можем дать тебе последний шанс исправиться. Надо сделать так, чтобы этот визгливый козел по утрам больше не кричал. Ты понял просьбу "дедушек"?
   Нам так мало осталось, а ты последние нервы выматываешь. Нехорошо. Хохол, я прав? Скажи ему, что это нехорошо - не слушаться старослужащих, - обращается он к старшему сержанту Яковенко, выполняющему обязанности старшины роты.
   Тот, не вставая с постели, приподымает ногу и громко портит воздух. Все закатываются в хохоте.
   - Слышал, какое могучее подтверждение? Кто у тебя второй дневальный?
   - Саркисьянц.
   - Вот так дисциплина в Советской Армии! Этот салага года не прослужил, а уже старикует. Гоняет вместо себя бедного Суслика.
   Ты, Сергиенко, передай ему, что стариковщина в СА запрещена. И что старший сержант Яковенко его за это накажет. А можешь и сам, своей властью. Он ведь в твоем отделении? Ну всё, ты свободен,- добавляет Плюев после некоторой паузы.
   Тем временем роты прибежали с зарядки. Все одеваются, заправляют постели, в умывальнике толчея. Кое-кто из "стариков" встает.
   - Слышь, деды,- это уже к нам обращается Колмаков.- Вы бы вставали, а то сегодня Зосима - дежурный по части. А он всегда с обходом ходит, да и убирать надо.
   Я человек не капризный, особенно сегодня. Ведь сегодня я служу последний день. Завтра у нас провожают первую партию на дембель. Завтра я уеду домой. А пока я, сидя на кровати, натягиваю галифе. Толкаю ногой укрытую синим одеялом спину Серебрякова.
   - Серебряный, вставай. Сегодня Зосимович - дежурный.
   Сослуживец приподымает голову и, не оборачиваясь, отчетливо и громко посылает очень далеко сначала Зосимовича, а затем и меня.
   Потом снова утыкается в подушку и засыпает. Я абсолютно не обижен, для нас это естественное общение. Натягиваю сапоги и направляюсь в умывальник.
   - Рота, приготовиться к утреннему осмотру!- это снова орет дневальный, но уже с кавказским акцентом.
   Тоже вторят и командиры отделений.
   - Всем строиться и в класс,- объявляет телефонистам Колмаков.- Приготовиться к утреннему осмотру.
   Молодежь заканчивает уборку постелей и шустро устремляется к выходу. Старослужащие не спешат. Они свое отспешили на первом году. В большинстве своем все они готовы к осмотру. С вечера подшит белоснежный подворотничок, имеется все необходимое, отсутствует все лишнее. За год - полтора службы всякий уважающий себя воин привыкает следить за собой и, располагая большим количеством времени, чем молодой боец, всегда готов к любым проверкам. Ясное дело, что если никого из офицеров и "кусков" на осмотре не будет, то старослужащие подвергаться проверке не будут.
   Не торопясь, заправляю постель. Кравченко и Савиных заканчивают уборку нашего кубрика. Один влажной тряпкой протирает кровати, другой подметает пол. Через закрытые двери слышится отчаянный крик: "Рота, смирно!" И дальше скороговоркой доклад с упоминанием звания лейтенант.
   Всё понимают, что пришел дежурный по части и выпархивают из под одеял яки птички. Кто-то впрыгнул прямо в штаны и, повязавшись полотенцем, пытается проскользнуть в умывальник. Плюев вместе с одеялом взметнулся на второй ярус, там меньше видно. Серебрянный сразу стал плоским, издали даже не догадаешься, что в кровати кто-то есть. Да и Кравченко стал суетиться рядом, прикрывая его от взглядов.
   Кадрового офицера картина "уборка казармы" вполне бы удовлетворила. Он бы взглянул на нее одним глазом и успокоенный ушел. Но Зосимович не такой. Выпускник местного института с военной кафедрой, он был призван сразу лейтенантом всего четыре месяца назад и, как говорят, "службы не видал". В армии таких не любят ни офицеры, закончившие нормальные военные училища, ни солдаты, поскольку большинство из них успели прослужить в рядах СА больше этого юного лейтенанта.
   В армии нужно жить по армейским законам. Армия - великий усреднитель. Она не нуждается в выдающихся личностях, и поэтому в ней их не бывает. Армия сильна своим единством, тем, что каждый знает в ней свое место и свою задачу. Выдающиеся личности имеют привычку задавать вопросы, сомневаться во всем и иметь свою, всегда отличную от других, точку зрения по всем вопросам. В армии такие не нужны, поэтому первое, что делают в армии, нивелируют новобранцев, усредняют их. Эта процедура тщательно отработана и ей подвергаются во всех частях, учебках и училищах Советской армии.
   Первое время, обычно полгода, тебя гоняют как негра на плантации. Не потому, что ты им так уж противен, просто подавляют индивидуализм. Тебе дают понять, что ты маленький винтик в хорошо отлаженном механизме. Ты должен узнать свое место в этом огромном организме.
   Единственно, что спасает в это время - мысль, что это не навечно. Кстати, напоминать об этом не забывают и те, кто тебя гоняет. Они ведь не ставят перед собой задачи погубить тебя. Они просто готовят тебя к возможным трудностям и к безусловному выполнению приказов. После такой обработки солдат становится стойким- он готов к любым испытаниям и трудностям, хитрым и умным - знает, как увильнуть от работы или как ее можно сделать побыстрее, а также жестоким- всегда готовым к отпору, к драке.
   Лично я после такой обработки впервые почувствовал, что способен не только бить человека, но и убить, при необходимости.
   К сожалению, это испытание не для всех. У нас за два года, что я служу, два бойца не выдержали и свели счеты с жизнью. Один два месяца назад сбежал с боевого дежурства из подземелья и повесился на березе. Генерал, посетивший по такому случаю нашу часть, "оттянул" за это всех подряд. Больше всех не повезло его комроты: капитана сослали в отдаленный гарнизон, в казахские пески.
   Второй боец, с нашего призыва, отслужив полгода, убежал с поста с карабином. Нас всех, всю часть подняли перед самым отбоем и мы все полночи искали его по окрестностям.
   Утром беглеца нашли поселковые мужики в общественном туалете возле автобусной остановки с простреленным сердцем...
   Дурак! Если бы он полтора года назад не сделал эту глупость, то сейчас был бы в двух неделях от дома. Хотя, может, он и дома был не очень нужен.
   Если эти двое не смогли выдержать армейских трудностей, то кто даст гарантию, что они бы смогли чего-то добиться в обычной жизни.
   Одним словом, армия впитывает в себя уйму "личностей" и "индивидуальностей", тщательно их переваривает и выпускает людей, готовых ко всему, способных не выделяться из строя, способных жить в армейском коллективе. Вот этот процесс переваривания и называется "увидеть службу".
   Лейтенант Зосимович службы не видал, так как нигде не мог подвергнуться процедуре усреднения и унификации, а власть ему, тем не менее, доверили. Пользоваться этой властью он не умел, поэтому его и не любили ни офицеры, ни солдаты.
   Лейтенант буквально влетел в спальню и сразу же устремился по проходу между двухъярусными кроватями. На этот раз он начал с нашего кубрика. Естественно, он заметил лежащего Серебрякова, энергично подскочил к его койке и резко сорвал с него одеяло.
   - Для тебя что, команды "подъем" не было?
   Серебряный молча садится на кровать и, не торопясь, начинает натягивать штаны.
   - Встать! Вставать надо, когда разговариваешь с офицером!
   Как фамилия?
   Серебряков встает и, застегивая ширинку, не глядя на собеседника, тихо отвечает:
   - Серебряков.
   - Рядовой Серебряков,- поправляет его офицер.
   - Ну да, рядовой,- соглашается солдат.
   - И без "ну да"! Доложишь своему командиру, чтобы он тебя наказал.
   - Хорошо.
   - Что?- угрожающе переспросил лейтенант.
   - Есть, товарищ лейтенант, доложить моему командиру, чтобы он наложил на меня взыскание!- проорал диким голосом Серебряный.- Вот только отбывать мне это наказание придется дома,- добавил он снова тихо.
   Пока идет вся эта перепалка, все остальные уже успели одеться и участвуют как зрители. Лейтенант, в конце концов, обещает лично рассказать командиру роты о проступке Серебрякова. А когда он уходит, ему в спину звучит:
   - Салага.
   Сказано без адреса, и непонятно, кто именно из телеграфистов это произнес, но всем было ясно, что относится это к лейтенанту.
   Лейтенант обернулся и застыл в дверях, оглядев всех присутствующих злым, тяжелым взглядом.
   - Кто сказал?- спросил он.
   - Разрешите пройти, товарищ лейтенант,- вкрадчивым голосом произнес я.- На осмотр опаздываю.
   Я встал перед ним, застегивая ремень, пилотка лежала на плече. Не хватало еще руку к голове прикладывать, без почестей обойдется. Офицер посторонился и пропустил меня. Потом до него дошла нелепость положения, он отвернулся и вышел из казармы.
   Дневальный встал по стойке смирно и отдал ему честь.
  
   2. Утро, учебный класс.
  
   Молодежь сосредоточенно готовилась к утреннему осмотру: драили сапоги и пряжки, подшивали воротнички. Уткнувшись в сложенные на столе руки, дремал Федюнин, только что пришедший из самохода. Он тоже с моего призыва, но завтра домой не едет. Он, вообще,
   не скоро поедет в родную Пензу. Залетчиков домой быстро не отпускают. Им дают возможность насладиться службой до отказа. А Федюнин- известный залетчик. За два года, что он здесь служит, он успел только от командира части получить сто суток ареста. Правда, на губе не был ни разу.
   На губу надо везти в город. Это не так далеко: полчаса на электричке до областного центра и там трамвайчиком с пяток остановок, но на губе места в дефиците и, чаще всего, поездка заканчивается впустую. Туда принимают либо особо достойных, за которых уж очень хлопочут, либо тех, кому вообще дисбат корячится. Но могут взять и простого бедолагу, но только за взятку. Если, например, бойца привозят в нагрузку к чему-нибудь полезному: цементу ли, шиферу, или рубероиду.
   Цемент и кирпич командиру самому нужны - он строит гараж, поэтому Федюнина в город не возят. Правда, Шурик был первым посетителем "холодной".
   Прошлой осенью в части построили новый КПП и там есть пустая комнатушка без отопления. Говорят, там зимой лед на стенах. Командир решил использовать ее для воспитательной работы, и Шурик был первым новоселом в этом помещении. Просидев там ночь, он посчитал более интересным занятием чистить трубу канализации в столовой.
   Естественно, содержать бойцов на самодельной губе нельзя, но воспитательный момент был налицо, и замполит закрыл глаза на это решение командира. Сейчас уже май и Федюнин "холодной" не боится, он твердо знает, что его рано или поздно все равно уволят. Не сейчас, так в конце июня, поэтому он не отказывает себе в удовольствии сбегать в поселок к девкам и выкушать "огнетушитель" дешевого портвейна. Вот и сейчас он всю ночь где-то шлялся, а в его постели лежала свернутая шинель.
   Шурик оторвал голову от стола и, обведя класс мутным взглядом, хрипло сказал:
   - Слышь, Хасан, сбегай в роту, принеси мою шинель.
   - Так ее уже принесли,- ответил Хасанов.
   - Ну-ка, где она?
   Федюнин взял протянутую ему шинель, расстелил ее на составленных в ряд табуретах, улегся на нее и прикрылся полой той же шинели.
   - Строиться на утренний осмотр!- командует Колмаков.
   Молодые бойцы построились в одну линейку. В левой руке у них пряжка ремня, правой они демонстрируют белизну подворотничка. Потом они показывают сапоги, ставя ногу то на носок, то на пятку.
   - Сапоги должны блестеть, как у кота яйца!- любят повторять все начальники от командира части до командира отделения.
   Я полистал подшивку армейской газеты "На страже", но опыт отличников боевой и политической подготовки меня не вдохновлял и не интересовал. Федюнин негромко сопел. Серебряков, Вайчулис и Тимофеев сидели в курилке и лениво перебрасывались фразами. Я не курю, но вышел и сел рядом.
   В заключение Вася проверил содержимое карманов и наличие иголок с нитками. Инцидентов не было. Самые молодые прослужили уже по полгода и знали все предъявляемые требования.
   Это обычно первые три-четыре месяца салажата имеют проблемы с внешним видом. Вообще, по тому, как солдат выглядит, можно сразу определить, сколько он прослужил. Первые месяцы он как в мешок одет. На нем все топорщится: галифе, как шаровары, гимнастерка развевается, как юбка, стянутая ремнем и вся в складках; в карманах- письма от мамы, какие-то записные книжечки, куски хлеба да еще всякая дребедень. Затем, под воздействием старослужащих, новобранец приучается следить за своим внешним видом: штаны похожи на штаны, складки гимнастерки переезжают на спину и под ремень. Карманы уже опустели и в них находится только то, что разрешено уставом. Воин осознает, что чистый подворотничок - это не способ издевательства над ним, с целью не дать ему поспать ночью, и не повод отправить его вне очереди в наряд, а элементарная гигиена. Пара нарядов от сержанта за грязь на шее, а также злые чирьи на руках, ногах и телах таких же, как он, молодых солдат являются лучшими аргументами, подтверждающими необходимость соблюдения чистоты. Если ты неправильно намотал портянку и натер себе ногу, то тебя не пожалеют, как сделала бы мама, а накажут, и работа на "очке" тебе обеспечена.
   Но всё это - проблемы начальных месяцев службы. Затем, после первого своего приказа, "салага" становится "молодым" воином, который уже умеет "шевелить рогом", то есть знает что, где, когда, как и почему. Он уже самостоятельно ходит на смену в подземелье и имеет не только обязанности, но и права. Приходит новый призыв и появляются желторотые салобоны, на которых можно и повысить голос, обучая их армейским премудростям.
   После второго приказа, прослужив почти год, боец переходит в категорию "черпаков". Ему уже можно ходить в сапогах в гармошку, ремень не затягивать- он висит ниже пупка, причем, за свои деньги в военторге покупается кожаный. Обычный ремень из заменителя носить уже неприлично. Галифе и гимнастерка ушиваются так, чтоб все было в обтяжку. На гимнастерке, на спине, на уровне лопаток, наглаживается "стариковская" складка, для того, чтобы и с тылу было видно, что перед вами идет заслуженный воин СА.
   Если "салаги" и "молодые" тянут службу обычно в нарядах и на хозяйственных работах, то "черпаки" и "старики"- это опора командира в несении боевого дежурства. Большинство из них- классные специалисты. Лично я успел выслужить первый класс. Вообще-то, значок специалиста первого класса для дембельского мундира есть у каждого уважающего себя старика. Достают его кто как, разными способами, но запись, подтверждающая такую квалификацию в военном билете, есть у единиц. У меня есть.
   "Черпаки"- это основа дисциплины. Именно они следят, чтобы в подразделении соблюдались традиции и правила. Именно они гоняют молодежь. У них в подчинении два призыва и, если есть возможность увильнуть от работы, перепоручив свое дело молодым бойцам, то черпак всегда так и сделает. Черпаки- самые злые, поскольку хорошо помнят, как тяжело начиналась их служба, и осознают, что служить им еще очень долго.
   После третьего приказа, воин становится "стариком". К службе относится, как к временной проблеме. Он уже практически не вспоминает о прошлой, до армейской жизни, а думает о том, как будет жить после дембеля. Иные "старик" уже не считает нужным ушивать штаны или китель, наоборот, в нашей части среди "стариков" модно сейчас разглаживать галифе не по стрелкам, а вдоль швов, что делает тебя похожим на кавалериста времен гражданской войны.
   Старик уже готовится к дембелю. Он рисует или заставляет молодых, из способных, рисовать себе дембельский альбом. Под покровом ночи и тайны печатает подпольно снятые фотографии. В части запрещено что-либо фотографировать. Только на фоне березок и можно сняться. А хочется и в окружении аппаратуры, и с оружием, и возле боевых машин. Старик отделывает "парадку" или шинель в зависимости от времени увольнения: в ноябре или в мае. Он беспокоится о чемоданчике или "дипломате", а также о значках, которые будут украшать его богатырскую грудь.
   Значки - это слабость солдат. Надевают все, что можно: "ВЛКСМ", даже если тебя в пионеры не принимали, "Отличник советской армии", даже если ты последний разгильдяй, "классность": все искали первую или даже мастера, хотя запись была, в лучшем случае, о третьей; "Военно-спортивный комплекс" желательно первый, малинового цвета, хотя выполнить его нормы могут единицы. У нас на него только Вася Колмаков вытянул. Да и то, он только силовые и беговые дисциплины сам сдал, а гранату за него по блату один сержант из передающего центра бросал. При Васином росте- метр шестьдесят четыре- и при весе в пятьдесят четыре килограмма, бросать учебную гранату за сорок метров, без специальных тренировок,- затруднительно.
   Возможно, в мотопехоте, у пограничников или в десанте, где упор делается именно на физическую подготовку, эти нормы и выполняет большинство солдат, но мы-то войска связи ПВО страны, в поле не воюем. Служба у нас сидячая, и среди бойцов культивируются в основном перекладина и штанга. Я тоже, как и все, когда стал черпаком и приобрел уйму свободного времени, не ленился повисеть на перекладине. И сейчас свободно выполняю норму по подтягиваниям и подъем-переворотам, но вот бег для меня- проблема.
   Кроме этих воинских значков очень ценится знак "Гвардия", хотя наша часть не гвардейская и нам он не положен. Часто солдаты делают всякие самодельные значки, обычно связанные с местом службы (у нас это Урал) или с родом войск- для нас это ПВО.
   Но вот проходит время и по войскам снова проходит очередной праздник "сто дней до приказа". Это уже твой праздник. В различных частях его празднуют по-разному. У нас он проходит довольно тихо, просто салаги должны с этого дня помнить сами и напоминать старикам о прожитых и оставшихся до приказа днях. Вообще, в части ходили легенды о тумбочках, с которых молодежь должна кукарекать и громко вещать речитативы для дембелей, но нас не заставляли делать это, когда мы были салагами. Естественно, мы не принуждали к этому последующие призывы.
   Потом, в сентябре или в марте, во всех частях, экипажах и гарнизонах объявляют приказ министра обороны. Приказ идет телеграммой, открытым текстом и, понятное дело, первыми его видят телеграфисты. Обычно, приказ получают ночью, но, тем не менее, все роты узнают о нем сразу же. В казармах начинается галдеж и веселье до самого утра. Тяжело приходится в эту ночь дежурному по части. Нужно эпизодически посещать казармы и успокаивать разгулявшихся стариков.
   С того дня, как пришел приказ об увольнении в запас и призыве очередных воинов, старики переходят в последнюю категорию- "дедушек". В этот день на завтраке, они отдают свое масло салагам.
   "Дед", для всех молодых бойцов,- самый безобидный из старослужащих. Конечно, если его специально не раздражать. Он ведет растительное существование, его уже не интересует служба, он всеми помыслами уже дома. И если "дед" видит какой-то непорядок, то не принимает какие-либо меры сам, а обращается к "черпакам" с вопросом, почему это они традиции не блюдут. "Деды" любят, когда к ним относятся как к дорогой мебели. Их девиз: "Не кантовать! В случае пожара выносить в первую очередь".
  
   Утренний осмотр закончен. Солдаты собрались в кружок в курилке и стали травить обычные байки.
   - Я вчера с "Канадой" разговаривал,- сообщил Тимофеев.- Так там первая партия позавчера была.
   - А на "Артисте"- вчера,- добавил Безручко.- Домой бы сейчас...
   - Ну тебе, положим, до дома, как до Китая пешком,- уточнил Тимофеев.- Еще нас осенью проводите, а потом еще зиму в этой казарме. Только через год домой поедешь. Если бы мне, как тебе оставалось, я бы повесился.
   Тут из класса выглянул на улицу Колмаков и скомандовал:
   - Хасанов, на заготовку!
   - Командир, погоди, я схожу,- предложил Вайчулис.
   - Хорошо,- согласился сержант.
   Вайчулис ушел в столовую, следом поднялся я и зашел в класс. На наши места на маленькой лавочке сразу уселась молодежь.
   Обычно после осмотра полагается проводить какую-нибудь учебу, но учебный год на исходе, и все сачкуют.
   - Внимание!- раздается с улицы и было слышно, как в курилке все вскочили.
   Видимо, пришел кто-то из офицеров. Я тоже вскочил, но вовсе не потому, что очень уважаю командиров, просто надо было разбудить Федюнина. Я дернул его за ногу.
   - Вставай, Федя! Кэп пришел.
   Шурик что-то недовольно пробубнил, но встал. И когда командир нашей телефонной роты заглянул в класс, то Федюнин имел вид хоть и помятый, но осмысленный.
   Капитан критически оглядел его и саркастически сказал:
   - Доброе утро, Федюнин. Колмаков, зайди ко мне,- добавил он серьезно.
   Вася вышел из канцелярии минуты через две и отдал команду:
   - Строиться на завтрак!
  
  
   3. Завтрак.
  
   По расположению части полагается передвигаться только строем. Если идут двое или трое, то строятся в колонну по одному и шагают в ногу. Если солдат идет один, то он тоже должен передвигаться либо бегом, либо строевым шагом. Так, по крайней мере, рекомендуют уставы Советской Армии. Кстати, самое страшное наказание для бойца отнюдь не наряд вне очереди. Куда страшнее жизнь по уставу. И всем любителям справедливости и жалобщикам говорят: "Что, жизни по уставу захотел? Получишь!"
   И человек, который заглядывал в серенькие книжечки уставов, понимает, что лучше перетерпеть сейчас какое-то неудобство, чем остаток службы исполнять все уставные положения.
   Телефонисты построились по двое, получилось пять пар. Причем, старики, не взирая на рост, встали по традиции в конце колонны. Так и пошли. Впереди молодежь: Савиных, Юсупов, Махкамов. За ними- черпаки: Хасанов, Безручко и Кравченко. Потом старик Тимофеев и замыкали деды: Серебряный, Федюнин и я.
   Столовая- это награда и каторга. Почему-то у телефонного отделения наряд по части есть только на кухню. Через день посылают то одного бойца, то двух. Сегодя в наряде Гаджикасимов. Он прослужил полтора, поэтому, сразу по приходу на кухню, забивает за собой наиболее выгодное место- на мытье бачков.
   Всего в столовой наряд из четырех бойцов. Рота передающего центра заняла за собой мясной и варочный цех, где они все и драят. А три человека моют посуду. Они приходят от телефонки, телеграфа, радиороты и от авторемонтников. Один из них моет бачки, другой чашки, третий кружки. Кроме того, первые двое наводят порядок в цехах: рыбном и овощном, а третий- в обеденном зале. Лично я сначала тоже стремился мыть бачки, их всего около сорока штук, но потом мне больше понравилось работать в зале.
   На завтрак давали геркулес с мясной подливкой, чай и масло.
   Лошадей я люблю и не обижаю. Овсяной геркулес я даже в первые месяцы службы не ел. Другое дело- масло. Масло и сахар - вот два продукта, которые пользуются популярностью у солдат. Поэтому обычно элементом стариковщины является перераспределение этих вкусностей в пользу старослужащих.
   За телефонным отделением закреплены два стола, и, по обычаю, за один садились старики, а за другой молодежь. Время от времени, при очередной кампании против стариковщины офицеры рассаживали всех вперемешку, но проходило время и опять в одних кружках оказывалось по три куска сахара, а в других по два.
   По воскресеньям давали пару яиц, а на праздники по два пряника. Эти деликатесы у молодых отбирать было не принято. По крайней мере, в нашей части.
   Кашу я есть не стал, только попил чайку с бутербродом. Сейчас есть не хочется. Впрочем, я даже когда прибыл в карантин, и тогда не имел привычки есть много и почти не ходил с кусками хлеба в карманах, как делают почти все новобранцы. За первые три месяца службы я похудел на десять килограммов.
   Первые месяцы, когда молодых гоняют как сидоровых коз, у них зверский аппетит. Они едят везде и всегда. В столовой, в наряде, на политзанятиях, во время построений, в постели после отбоя.
   Естественно, за исключением столовой, в остальных перечисленных местах можно есть только заныканый хлеб. И во время посещения столовой молодые бойцы набивают карманы хлебом. Белый хлеб дают ограниченно, и салаги набирают черный, его дают вволю. Но все хорошее когда-нибудь кончается, и часа через два после приема пищи, возле столовой начинают кружить тени цвета хаки- молодые бойцы, думающие, как бы выпросить еще порцию хлеба. Повара и хлеборез матерят их, но с голода пропасть не дают. Молодых можно понять. Помню, земеля мой- Толя Алексеев- как-то полбачка перловки умял. Серега Сафиуллин- наш командир отделения в те времена- решил тогда посмотреть сколько молодой боец каши съесть сможет. Результат его удовлетворил, и он разрешил нам, салагам брать с собой в класс буханку хлеба после ужина...
   - Отделение, закончить прием пищи! Выходи строиться! Юсупов, убери со столов и дождись смену,- скомандовал Вася.
   - Мне же на смену идти, товарищ сержант,- ответил Юсупов.
   - Так... Тогда... - размышляет Колмаков.
   - Командир,- обращаюсь я к нему,- Я после обеда заступаю, давай я смены дождусь. Мне надо с Алексеевым встретиться.
   Поясняю я ему мое странное желание.
   - А ты давай быстро тут все прибери!- даю я указание Юсупову.
   Вася согласно кивает и дает всем команду на выход.
   Маленький затянутый ремнем татарчонок старательно убирает со стола, а я снова погружаюсь в свои мысли.
   Серега Сафиуллин так и не стал сержантом. Обычно, присвоение званий производят весной и осенью, к увольнениям в запас. Его назначили командиром отделения за полгода до дембеля, мы как раз только призвались. Четыре месяца он добросовестно исполнял эту обязанность, а потом не вытерпел и попался в самоходе. Конечно, командир части поставил крест на его карьере, и Серега уволился, как и призвался, рядовым.
   - Че, смену ждешь?- раздался голос за спиной.
   Я обернулся, ко мне подошел из мойки Гаджи. Он сел на лавку напротив меня.
   - Тебе хорошо, домой завтра,- начал он.- Все готово?
   Я кивнул головой.
   - Эй, салабон, куда тарелки в бачок кладешь? Бачки в бачки складывай. Что, первый раз в наряде?- прикрикнул Гаджикасимов на бойца, собиравшего посуду со столов.- А альбом сделал?
   Это он снова ко мне. Я налил в пустую кружку чай и ответил, прихлебывая:
   - А на кой он мне. Я не вижу здесь ничего такого, о чем я хотел бы сохранить память. Нет, несколько фотографий у меня имеется, конечно. Но у меня есть надежда, что скоро я буду вспоминать весь этот бардак, как дурной сон. Это вам тут еще...
   Я и парадку не обделывал. Мне ехать тут час, перед кем выделываться.
   - Да... А вот я до Махачкалы трое суток буду ехать...
   Не, ну ты посмотри, что он делает?! Эй, козел драный, салабон вонючий,- продолжил он уже на ходу.- Тебя кто просил это делать?
   И он умчался на мойку разбираться с незадачливым коллегой по наряду.
   Тут, наконец, стали приходить ночные смены. Радиорота, телеграф, потом наша телефонка. Наша- самая маленькая: четыре человека. Не сравнить с телеграфом, где полтора десятка.
   - Привет, земеля,- произнес Толик Алексеев.- Меня ждешь? В чем проблема?
   - Как всегда. Надо мамке позвонить. Ты же после обеда идешь?
   - Да, вроде. Сделаем,- он согласно кивнул.
   - Ну что, молодежь, службу не завалили?- спросил я у Алясимова и Козлова, которые, как и я, были ЗАСовцы.
   - Все- хоккей, Миша!- ответил быстрый на язык Козлов.
   - Значит, на гражданке я могу быть спокоен за чистое небо над Уралом. Американский агрессор не пройдет?
   - Ну, еще бы, в случае чего, мы его...- и он сделал неприличный жест руками.
   - Правда, у этих "клавиш",- вступил в разговор Алясимов,- был шум под утро. Похоже, опять "Шмель" закрыть не могли. По-моему, половина пролетов части в телеграфе,- заключил он.
   - Это точно! Ну, я пошел,- сказал я и поднялся.
   На выходе из столовой я встретил "Мокшу". Такое прозвище было у Вани Топоркова- кочегара части.
   - Ба, Мокша, ты тоже стал в смену ходить?- сделал я удивленное лицо.
   - Да нет,- ответил Ваня на своем специфическом диалекте, улыбаясь.- Проспал. Засима выгнал нас на зарядку, ну я добежал до котельной да лег прикорнуть, а этот салага- сменщик не разбудил во время, зараза. Совсем нюх потерял, придется подучить. А ты, говорят, домой едешь?
   - Это точно, завтра. А тебя когда?
   - Наш говорит- в следующей партии, замену я себе подготовил.
   С этим Мокшей была масса забавных историй. Он в самом деле по национальности мокша- одно из ответвлений мордвин. Прибыл сюда из какого-то глухого села. Дома был водителем, почему его сунули в связь, не понятно. Образование - восемь классов, не дурак, но какой-то недалекий и неразвитый, хотя, по-своему, по-хозяйски сметлив. По-русски говорил плоховато, а его еще и засунули в "телефонку", где вся служба в разговорах. Ваню, по-моему, кэп ни разу в смену поставить не рискнул. Пока было много работы- мы в
   первое лето ремонтировали крышу узла связи - его держали в нашей роте. А ближе к зиме перевели в хозвзвод на самую теплую должность- в кочегарку.
   Так вот, именно на ремонте узла связи с ним и произошла одна из забавных историй. Один из наших "кусков" приказал ему позвать к какому-то объекту подполковника, принимавшего работу. И вместо того, чтобы подойти, отдать честь и сказать: "Товарищ подполковник, прапорщик Примак просит вас подойти туда-то, посмотреть то-то," Ванятка подошел, чуть было не дернул старшего офицера за рукав, чтобы привлечь внимание, и брякнул: "Эй, подполковник, тебя прапорщик зовет!"
   Подполковник внимательно выслушал требование прапорщика. Надо совсем немного прослужить в армии, чтобы понять, сколько здесь было нарушений субординации. Потом вкрадчиво поинтересовался, который из прапорщиков этак его зовет. И когда выяснил, вставил пистон и прапорщику Примаку, чтобы знал, кого посылать к офицерам и высказал свое неудовольствие командиру роты.
   В этот же день Ванечку заслали на кухню вне очереди, а Примака- на следующий день- дежурным на КПП. Тоже вне очереди.
  
   4. Разводы
   Самая сильная вещь в армии- ритуалы. Сначала ты относишься к ним с любопытством, через некоторое время привыкаешь. Потом тебе становится скучно от ежедневно повторяющихся процедур, и ты ста­раешься их избегать и не обращать на них внимание. И только по прохождению некоторого времени ты осознаешь всю мудрость и вели­чие ритуалов.
   Как мне теперь кажется, по тому, как в части исполняют ри­туальные положения устава, и можно выяснить ее боеспособность.
   Такими ритуалами были разводы. Самый первый был развод на боевое дежурство новой смены. Проводил его заступающий оперативный дежурный. Он - самый главный в "подземелье", на командном пункте. При желании, если было за что, он мог пропесочить и нашего подполковника- командира части и узла связи.
   На плацу выстраивалась дежурная смена связистов: радисты, телеграфисты, телефонисты, релейщики. С ними прапорщики- начальники смен. Отдельно располагалась смена роты КП: планшетисты, шифровальщики, синоптики и прочая подобная публика, приезжавшая отдежурить сутки из штаба корпуса. На правом фланге вставали дежурные офицеры: главный штурман, отвечавший за истребительную авиацию, начальник РТВ, отвечавший за радиотехнические войска, начальник ЗРВ, командовавший в эту смену ракетными комплексами и дежурный по связи.
   К заступающим на смену выходил оперативный дежурный. К нему навстречу печатал шаг один из дежурных офицеров и делал доклад. Оперативный здоровался с подчиненными и, после того, как убеждался, что все в порядке, все здоровы и могут нести службу, говорил заветные слова:
   - Приказываю заступить на боевое дежурство по охране воздушных рубежей нашей Родины!
   Далее играла музыка- какой-нибудь марш- и смена отправлялась в подземелье на КП и на узел связи.
   Так вот, по тому, как проходил этот развод, можно было примерно определить и то, как пройдет дежурство. Если ритуал исполняли скомкано, лишь бы отвязаться, то и внизу творились какие-то мелкие происшествия. Все суетились, путались, делали всё кое-как. Если развод проводили солидно, то и проблемы под землей разрешали эффективно.
   Когда я пришел из столовой в учебный класс, телефонное отделение готовилось ко второму ежедневному разводу, к разводу на работы и учебу.
   - Давай быстрей,- замахал мне рукой Колмаков.- Уже идти пора.
   Я ускорился, сделал два быстрых шага и опять пошел, как привык. Мой статус "дедушки" не позволял мне суетиться и бежать вприпрыжку. Не солидно.
   Телефонное подразделение двинулось на развод. Есть что-то магическое в движущейся колонне солдат. Когда ты идешь в строю и печатаешь шаг в ногу со всеми, чувствуешь себя клеточкой единого, могучего организма, способного все смести со своего пути, все преодолеть.
   Наша колонна была не такой, со стороны посмотреть, обхохочешься. Могучий, единый организм состоял из четырех бойцов и сержанта. Когда мы построились на плацу, соседние телеграфисты стали хихикать.
   - Эй, трубки, где народ растеряли?- спросил Витька Плюев.
   - Зато мы в тельняшках,- ответил Федюнин.
   - У нас каждый- двоих ваших стоит,- добавил я.
   - Разговорчики!- прикрикнул командир телеграфа.
   Недоумение соседей было понятно. Рядом с четырьмя рядовыми солдатами и одним сержантом стояло семь прапорщиков и офицеров.
   Тут начштаба нашей части подал команду: "Смирно!" и пошел строевым шагом навстречу командиру части с докладом.
   Командир части поздоровался с нами.
   Мы дружно прогавкали "Здравие желаем, товарищ подполковник!".
   Потом командир части начал "натягивать" провинившихся. Меньше всех досталось сегодня нашему капитану. Только за то, что наша смена долго ест и не успевает на построение, а еще за оголившийся участок крыши.
   Наш капитан сказал, что пошлет сегодня солдат нарезать дерна и прикроет бугор.
   Телеграфистам попало за службу: полтора часа не могли закрыть (засекретить линию связи) "Шмель".
   Но хуже всего влипли ночью радисты. Один из бойцов, устав ходить с карабином вокруг складов, запрятал свое оружие в кустах и отправился в роту спать.
   Карабин нашел замполит, обходивший ночью посты. Теперь этого бедолагу поставили перед строем и объясняли ему и всем остальным всю неправильность его поступка. Причем, в речи командира преобладала ненормативная лексика, а то, что можно было бы вслед за ним записать на бумагу, тоже было не из словаря институток. Самыми приличными словами подполковника были те, где он объявил этому солдатику десять суток ареста, а его командиру роты- выговор.
   На этом развод был закончен. И подразделения под музыку, все тот же марш, строевым шагом, разошлись на свои работы.
   Последний третий развод бывает для заступающего суточного наряда. Он проходит около пяти часов вечера и на нем присутствовали те, кто отправляется в наряд дневальными, караульными, начальниками караулов, дежурными по ротам, по столовой, по КПП, по автопарку.
   Поскольку за годы службы я имел счастье ходить в наряд только на кухню, то ни разу на этот развод не попадал, как, впрочем, и остальные рядовые телефонисты нашей части.
  
  
   5. Прочие утренние заботы.
  
   Когда мы пришли к нашему учебному классу, ночная смена уже сидела там. Капи­тан приказал нам не расходиться и поставил в наш строй и их. По­том он закрылся в канцелярии с прапорщиками и Колмаковым.
   Через три-четыре минуты Вася вышел и зачитал:
   - В наряд сегодня пойдут Долгий и Федюнин, на подмену Письменнов, Алясимов- ЗАС, Алексеев, Савиных- ЛАЗ. А сейчас...
   - О! Опять в наряд!- возмутился было Федюнин.- Ну, Долгий, он понятно! Ему командировку припоминают. А я только позавчера с кухни пришел.
   - Попадаться меньше надо. Тебя вчера вечером в деревне Сорока видел. Он сейчас и сказал об этом кэпу.
   Федя выматерился по адресу прапорщика Сорокина и примолк.
   Долгий перенес все молча. Ему еще долго будет аукаться его провинность в командировке. Он, как и я в свое время, был откомандирован в штаб соединения, в областной центр. Но если я протянул свой срок успешно, то он жутко пролетел.
   Человек он был веселый, жизнерадостный и жизнелюбивый. Особенно в этой жизни он любил девушек (не без взаимности, между прочим), вино и всяческие развлечения. На этом он и погорел. Пока Долгий просто ходил в самоходы, ему все более или менее сходило с рук. Тем более, что его покрывал прапорщик Светлов- начальник всех солдат-связистов при штабе корпуса. Они даже порой на пару и ходили к бабам. А однажды эта парочка совсем разошлась: пообещали очередным шалавам прибыть на машине, чтобы покататься по городу. Но одно дело пообещать, другое - сделать. Выяснив у штабных шоферов, как проводится процедура выезда за пределы части, они в одно тихое воскресенье, провели свою авантюру.
   Поскольку все штабные телефонные связи были в их руках, они скоммутировали на себя, на свой пульт, линии дежурного по штабу корпуса и принялись отдавать как бы с его номера приказы. Позвонили в роту и вызвали по прямому телефону шофера, с которым договорились заранее, велев тому прибыть к КПП с машиной. Затем позвонили в автопарк, сообщив, что такую-то машину нужно выпустить из гаража, а в заключение у дежурного по КПП тоже сработал прямой телефон дежурного по штабу и ему объяснили, что сейчас одна из машин поедет в город за кем-то из офицеров.
   Никто ничего не заподозрил, и вся афера успешно удалась. Все считали, что звонит именно дежурный офицер штаба. Ведь срабатывала именно его линия. Потом дежурный по КПП доложил прапорщику Светлову, вместо настоящего дежурного, что машина из части выехала. Узнав об этом, проходимцы вернули всю коммутацию связи на место и отправились куролесить к подругам.
   Возможно, все бы им сошло с рук, если бы поездка за вином в теплой компании не закончилась легкой аварией с легковым автомобилем. Все остались целы и невредимы, но автолюбитель нажаловался гаишникам, гаишники обратились в ВАИ, и понеслось.
   Долгий взял все на себя, не упомянув лишний раз про прапорщика, а то было бы совсем плохо. А так его тут же выгнали с легкой службы при штабе и направили в нашу деревню. Вообще-то, генерал- начальник штаба- грозился отправить его в Сагиз к верблюдам, (есть в нашем соединении такая, богом забытая, точка, зарытая в казахской степи), но обошлось, специалистов- телефонистов в части не хватало, и он только что побывал на губе. Наш комвзвода его, все-таки, туда устроил. В Сагиз отправили шофера, бывшего с ними в сговоре. Прапорщика Светлова чуть позже тоже попросили из армии, за плохую дисциплину в его взводе. И он сейчас ожидает приказа.
  
   - На сегодня есть две работы: уборка территории- Махкамов и Козлов,- продолжил Колмаков.
   - И я!- добавил Федюнин.- Старшим, а то они не справятся.
   - Ну, давай, хоть и ты,- согласился Вася. Хотя, он знает твердо одно, что Шурик и метла несовместимы.- Остальные - нарезать дерн.
   Вообще-то, в это время мы обычно учимся. Техническая подготовка, политическая, физическая или строевая. Но учебный год уже кончился, и чаще нас посылают на всяческие работы.
   Нарезать дерн для покрытия крыши подземелья - занятие нескучное, вдобавок, это означает выход за территорию части.
   Для начала вооружаемся лопатами и носилками, кто-то произносит обычные заклятия: "И в дождь и в грязь е... связь", "Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а связист из ПВО, заменяет хоть кого".
   Кстати, лопата для нас- более привычный предмет, чем штатный карабин. За всю службу я стрелял из него раза четыре, а выкопал земли целый котлован.
   За ограду выходим строем, ищем полянку с хорошей травой и приступаем к работе. Вася, отдав распоряжения, уходит в часть.
   Выбрав место с травой погуще, я ложусь на землю, положив под голову пилотку. Рядом расположились Алексеев и Долгий. Молодежь: Савиных и Алясимов лениво ковыряют землю. Долгий начинает травить анекдоты, он не может молчать больше трех минут:
   - Пишет диссидент письмо на Запад: "Жизнь в Советском Союзе отвратительная- курица на базаре стоит десять рублей..." Его письмо прочитывают ГДЕ-НАДО и говорят: "Что-то вы не то пишете, так писать нельзя." Он пишет по новой: "Жизнь в СССР замечательная, но курица на базаре стоит десять рублей..." Его снова вызывают и объясняют, что не надо заострять внимание тамошних людей на наших недостатках, что нужно писать о наших достижениях. И тогда он пишет в третий раз: "Жизнь в Советском Союзе отличная- слон на базаре стоит три рубля! Но зачем мне слон? Я лучше добавлю семь рублей и куплю себе курицу".
   Мы хохочем.
   Серега продолжает: К Зайцу- контрабандисту пристал Слон, проведи да проведи его за границу. А то, дескать, у него паспорта нет. Заяц подумал немного и согласился. Подходят к КПП, там пограничник Волк ему и говорит: "Ну ты, Косой, совсем обнаглел, куда ты живого Слона тащишь? На это я не могу глаза закрыть."
   - "А причем тут Слон?"- удивляется Заяц.-"Видишь, у него на брюхе кусочек хлеба привязан?
   Так вот, Серый, все это большое- мой бутерброд на завтрак. Вдруг мне на той стороне кушать захочется?"
   Не заметно для себя я засыпаю.
   Просыпаюсь я часа через два. Алексеев тоже дремлет. В тенечке берез сидит Долгий и рассказывает очередную байку молодым бойцам, которые курят возле горки нарубленного дерна.
   - Когда я служил на границе, была у меня собака.
   Врет, естественно. Госграницу Серега видел только в передаче
   "Служу Советскому Союзу".
   - Шарик звали, и такой умный пес,- продолжает он.- Идем раз вдоль контрольно-следовой полосы. Я ему: "Шарик!" Он: "Что?" - "Гляди, след!"- "Щас, хозяин, возьмем".
   Молодежь заливается. Я встал, отряхнулся и подошел к ним.
   - Погиб мой пес потом,- добавил Серега на полном серьезе.- Диверсанты убили.
   Тут появился Василий, осмотрел результат наших трудов и, вздохнув, сказал:
   - Собирайтесь, на обед пора. Алексеев! Толик, подъем!
   В канцелярии никого нет. И капитан, и лейтенант, и "куски" куда-то испарились. В классе тихо и даже, вроде, не так жарко, как на улице. За последним столом спит на табуретках Федя. Двое его бойцов строчат письма домой.
   Первое время все салаги только и делают, что пишут письма. Маме, друзьям, подругам. Но постепенно тоска уходит, друзей забирают в армию или ты отстаешь от их интересов, подруги имеют склонность выходить замуж, хотя и обещали ждать. Маме писать, вроде, не о чем, если только посылку попросить или денег. Но деньги в первые полгода и не нужны. Или упрут, или попросят "старики" взаймы, а вернуть потом забудут. Поэтому частота писания писем обратно пропорциональна сроку службы. На втором году, бывает, замполит приходит в роту и напоминает некоторым, что маме надо отсылать письма хотя бы раз в месяц, а то она терроризирует командование запросами, что случилось с сыночком, куда пропал?
   А еще письма читают. ТАМ ГДЕ НАДО. У нас это все знают, поскольку наш призыв был лично знаком с жертвой эпистолярного контроля. Дернуло одного дурака похвастаться в письме к другу, как они воруют и пьют спирт из сейфа капитана.
   Кэпу дали нахлобучку, и он сменил на железном ящике замок. После чего всыпал по первое число этому вороватому разгильдяю.
   Я разделся до пояса, повисел на перекладине, потом сполоснулся под краном и сел позагорать. Но минут через десять появился старший прапорщик Синицын. Он - реально очень важная фигура, так как является замом начальника штаба по ЗАС и занимает офицерскую должность. По важности он не меньше комроты. В его подчинении все ЗАСы и наш, и телеграфистов, и радистов. Он подходит, мы все вскакиваем.
   - Кто из офицеров есть?- спрашивает прапорщик.
   - Никого нет, товарищ прапорщик.
   - Так. Письменнов, ты к завтрашнему приготовился? Парадка в порядке?
   - Так точно,- отвечаю я.
   - Ну тогда беги в магазин за лычками. Я подготовил приказ, он у командира на подписи- домой ефрейтором поедешь. Так что займись.
   Я удивленно пожимаю плечами, теперь-то мне это зачем, но говорю:
   - Есть, товарищ прапорщик.
   Он пожал мне руку и сказал, что поздравляет.
   После его ухода Федюнин хлопнул меня по плечу.
   - Разрешите обратиться, товарищ "рекс".
   - Будешь приставать, на очко отправлю,- отбиваюсь я.
   "Рексами" у нас зовут бойких солдат, которые, как говорят, рвут задницу на службе, мечтая выслужиться и получить какое-нибудь звание. Иным это удается, и они становятся ефрейторами. Обычно этим страдают украинцы. У нас ходили слухи, что те из них, кто не возвращался домой сержантами, считались дома неудачниками. Типичный пример- Яковенко из телеграфа. Как он затрахивал молодое пополнение! И закладывал, когда надо было, и выслужился- но зато поедет домой старшим сержантом. А у нас был один деятель из Краснодара в призыве перед нами, так он был только ефрейтором, но на дембельскую шинель нашил лишнюю лычку, для солидности.
  
   Обед как всегда. Борщ, винегрет, каша, компот. После приема пищи идем снова в класс. Федя и Долгий отправились спать в казарму. Им сегодня в наряд, а перед ним положено отдыхать. Подмена, в том числе и я, взяв противогазы, пошли в подземелье.
  
  
  
   6. Боевое дежурство.
  
   В отличии от офицеров, заступающих на смену на целые сутки, солдаты заступают с утра до обеда. Потом их подменяют с обеда до ужина, в этот момент им разрешено отдыхать в казарме. А затем они дежурят с ужина до завтрака. И если офицеры сутки дежурят, а трое отдыхают, то бойцы в особо напряженные времена, как-то смена призывов,
   дежурят месяцами. День- смена, на другой - подмена, опять смена, опять подмена... После этого даже наряд на кухню кажется развлечением.
   У меня мало друзей здесь в армии. Я, видимо, просто не успел их завести. Я здесь слишком мало прослужил. Это от того, что я- умный.
   В армии не любят умных. Там любят обыкновенных, ничем не примечательных. Вообще, чем у молодого человека меньше мозгов, тем легче ему в СА приспособиться. Я, поначалу, этого не знал и вел себя самоуверенно, как и дома, демонстрируя свою эрудицию и хвастаясь тем, что до службы успел поступить в институт и окончить один курс. Но сержанты и старики быстро поставили меня на место. И получив несколько нарядов вне очереди, как мне было объяснено, за длинный язык, я понял, что здесь инициатива не поощряется. Пришлось срочно поглупеть и не выделяться в общей массе.
   Аппаратура связи и ее обслуживание давались мне легко и капитан, проверив меня, доверил самое интересное и ответственное место- самостоятельное дежурство в штабе корпуса. Я должен был там обслуживать аппаратуру ЗАС.
   ЗАС - это абревеатура засекречивающей аппаратуры связи. Естественно, в армии есть кое-какие секреты и, если эти секреты надо обсудить по телефону, то пользуются ЗАСовским. Если вы попробуете его подслушивать, то услышите бульканье несущей частоты и кваканье вместо разговора.
   На коммутаторе ЗАС всегда только значительные абоненты. В нашей части из солдат только синоптик и шифровальщик имели право пользоваться нашими линиями связи, а так только дежурные офицеры связывались по нашим телефонам с нижестоящими и вышестоящими штабами.
   На всех, кто работает на ЗАСе оформляется допуск через КГБ. Потому что служба наша связана с секретными сведениями и документами. Прапорщик Синицын- начальник ЗАС, отвечавший за сохранность этих секретов, неоднократно мрачно шутил: "Ты, Письменнов - парень хороший, но, если ты залетишь на документах, я тебя спасать не буду. Я с тобой железо через дерево тянуть на лесоповале не собираюсь."
   В штабе соединения у меня было то, что редко бывает у других солдат, отдельный кабинет, у входа в который висел список людей, которым можно было туда заходить. В том же штабе майоры и полковники сидели по нескольку человек в комнате, а я был один. Вообще-то, вру. Была еще приходящая телефонистка пенсионного возраста, которая в будни с восьми утра до пяти вечера работала на коммутаторе, но после пяти часов и по субботам я работал один.
   Кстати, как мне кажется, самые важные звонки генералы делали именно по вечерам. Если днем они звонили в штаб нашей армии ПВО, то вечером приходилось для них организовывать звонки в Москву вплоть до Генерального штаба. При мне как раз проходила смена командующего нашим корпусом. Все штабные офицеры стояли на ушах.
   Старого направляли в Архангельскую армию ПВО на повышение, а на его место сажали молодого полковника с "волосатой рукой" в столице.
   Так этот новый командир вечерние звонки в Москву превратил в систему.
   Однако, нашему первому генералу на севере не повезло: полетел он поохотиться на белых мишек, застрелил одного, а он, зараза, оказался "импортным" и числился в норвежской популяции.
   Норвежцы потребовали сатисфакции и генерала "ушли" в отставку. Так, по крайней мере, сплетничали в нашем штабе.
   Одиночество на службе меня вполне устраивало. Те, кто тянул солдатскую лямку, меня поймут. Самое трудное в армии - найти такое место, где ты бы мог побыть наедине с самим собой, не видя зеленых мундиров сослуживцев и командиров. Мне нравилось одиночество, и я быстро привык к нему. Нет, я, конечно, не был там единственным солдатом. Нас было целых две роты. Одна - рота КП, которая при штабе ходила в наряды и ездила на боевое дежурство в наше подземелье. И наша - рота управления. В ней служили взвод шоферов, что возили штабных офицеров, и взвод связи: телеграфисты, телефонисты, релейщики, а также секретчики и шифровальщики. В наряды мы не ходили. Вместо нас это делал учебный взвод радистов, которых ради этого и держали при штабе. Им доставалось от всех: и от шоферов, и от наших связистов, и от своего сержанта по службе. С каждым новым призывом их, неопытных, не раз разыгрывали. Стоит салажонок на тумбочке- то есть изображает из себя дневального, звонит прямой телефон из штаба. Это дежурный по управлению вызывает какого-нибудь шофера. Салажонок кричит:
   - Рядового Рылеева к телефону!
   Ближайший же к нему водитель, проходя мимо в умывальник или Ленинскую комнату, на полном серьезе сообщает:
   - Да он за щебенкой уехал.
   Получив такой исчерпывающий ответ, с чувством важности выполняемой задачи, боец говорит в трубку:
   - Товарищ майор, он уехал за щебенкой.
   Телефон краснеет от возмущения майора. И, показав бойцу все свое знание непечатного русского языка, офицер объясняет ему, что рядовой Рылеев возит на "Волге" полковника и не может катать ни за щебенкой, ни за песком.
   Шофера, в конце концов, находят, а салажонок зарабатывает наряд вне очереди, по просьбе майора.
   Командовал нашим взводом связи прапорщик Светлов- пьяница и бабник. Очень любил он учебные тревоги, потому что был повод сказать жене, сидящей дома с маленьким ребенком: "Извини, дорогая, Родина зовет!" А самому ночью покинуть казарму и отправиться к гулящим бабам.
   Жизнь при штабе была замечательной. По службе я мало был связан с другим связистами и встречался с ними только в столовой да в казарме. Спали на обычных койках, пусть и металлических, но, все равно, не в двухъярусной тесноте нашей родной части. Казарма была новая, двухэтажная. Окна второго этажа были выше чем окружавший часть зеленый забор, и поверх него была видна обычная городская улица, а не лес. И по этой улице... нет, это просто сказка, по улицам ходили не просто люди, а даже, иногда, и девушки. Я прослужил к тому времени восемь месяцев и, к удивлению своему, понял, что успел отвыкнуть от девушек. Когда изо дня в день видишь только цвет хаки, забываешь, что есть и другие цвета. Правда, в подземелье, в офицерской столовой или в магазине женщины были и в нашей части. Но у них было два недостатка. Они были, в основном, женами офицеров и прапорщиков и, почему-то, все в очень зрелом возрасте. Нами, восемнадцатилетними они, как девушки, не воспринимались.
   Здесь же в городе, неподалеку от штаба, был продовольственный магазин с винным отделом, где солдат обслуживали вне очереди, понимая, что у них мало времени. А еще рядом находилось общежитие Индустриально-педагогического техникума, где попадались очень сговорчивые и жалостливые девушки. Вдобавок, среди некоторых гражданок неведомо откуда ходили по рукам городские телефоны части, и они регулярно звонили к нашим телефонистам в аппаратный зал. В общем, для того, кто не ленился, с дамами проблем не было. Правда, и все залеты командированных связистов, служивших при штабе, были связаны с водкой и девками. При мне оттуда под фанфары за пьянку и самоволки выслали трех бойцов.
   Меня же такие развлечения занимали мало. Мне больше нравилась свобода и возможность безнаказанно читать книги.
   С книгами в армии- беда. Там, почему-то считают, что если солдат читает что-то, кроме уставов, то он занимается ерундой, и надо срочно найти ему дело: обычно уборку помещения или территории. А при штабе, в своей комнате я оборудовал себе тайничок и, пользуясь тем, что ко мне в аппаратную нельзя зайти, не предупредив меня, осваивал классику мировой литературы. Кроме того, в библиотеке работала миленькая девушка лет двадцати пяти с нежным именем Анна. С Анечкой я дружил. Она давала мне читать дефицитные книги, а я никогда не верил той бездоказательной грязи, которой поливали ее в казармах голодные до женщин солдаты.
   Одним словом, мне повезло, я во всем знал меру, и моя служба в штабе корпуса прошла успешно. Я пробыл там больше года и вернулся оттуда по собственному желанию, ближе к дембелю. И поскольку я больший срок службы провел вне части, естественно, не успел сильно сблизиться с сослуживцами. Некоторых молодых я, вообще, впервые увидел за три месяца до своей демобилизации. Единственный, с кем я более или менее скорешился, был земляк- Толик Алексеев. Сейчас мы вместе с ним заступали на подмену.
   Подземелье у нас неглубокое, метров шесть всего, и состоит из двух частей, связанных подземным коридором: командного пункта корпуса и узла связи. Снаружи оно представляет из себя обычный бугор. Правда, все жители ближайшей деревни знают, что здесь и зачем, поскольку многие из них работали или работают в нашей части вольнонаемными.
   Пройдя по коридорам, мы расходимся по своим комнатам. Звоню в обитую металлом дверь, открывает Серебряный.
   - Слушайте, сэр, я вас где-то сегодня видел?- говорит он.
   - Рядовой, вы как стоите перед старшим по званию?- отвечаю я строгим вопросом.- Придете в роту, рядовой, скажите командиру отделения, что ефрейтор Письменнов вас велел наказать,- добавляю я, пытаясь копировать утреннее происшествие.
   - Ну ты, прямо, как Зосима. Многорукий,- кричит Серебряков, просмеявшись, сидевшему в глубине Безручко.- Пошли жрать, смена пришла!
   - А он правда теперь ефрейтором будет,- встревает Вовка Алясимов.- Сейчас Синицын сказал.
   - Че деется,- покачал головой Серебряный.- Тебе еще пять лет послужить и ты младшим сержантом станешь.
   - Вовик, тряпку в руки и профилактику делать,- командую я.- Это ты у нас кандидат в "куски", а меня институт дома ждет.- Парирую я наскоки Серебрякова.
   - Там кто есть?- спрашиваю я, показывая на мастерскую.
   - Конь,- отвечает он.
   Серебряный и Безручко берут противогазы и выходят в коридор.
   - Света, привет!- говорю я телефонистке, когда захожу на коммутатор.
   Последние два месяца днем на нашем коммутаторе стали дежурить телефонистки. Раньше обходились солдатами. А сейчас бойцы на коммутатор попадают только ночью. Хотя и ЧП бывают в основном по ночам.
   Посплетничал со Светой, она самая молодая из наших телефонисток. Ей- всего тридцать три. Остальным уже к пятидесяти.
   Зашел в мастерскую, поучаствовал в ремонте прапорщиком Кононенко аппаратуры. Прапорщик тыкал паяльником в блоки, а я давал ненужные советы. Это его тихо за спиной называют Конем. Он - здоровенный детина под метр девяносто и килограммов под сто весом. В его кулачище паяльник, что карандаш. Страшно ненавидит женщин, что не помешало ему два года назад жениться. Он порой крикливо ругается со Светой. Телефонистка - разведенка и кроет всех мужиков, только что не матом. Конь поносит женщин. Правда, это - единственная тема, по которой они не могут прийти к согласию. По работе между ними столкновений не бывает.
   Тут позвала меня Светлана, попросила посмотреть телефон у начальника ЗРВ.
  
   День и ночь охраняют наше небо войска ПВО страны. Радиолокационные станции обшаривают своими сигналами небо, в каждом зенитном полку на стреме пара ракет, а в авиационном- преет в высотных комбинезонах звено летчиков-истребителей. И чтобы они хоть как-то могли взаимодействовать, не слишком часто сбивая свои же самолеты, нужны связисты.
   Вся информация через нашу аппаратуру собирается на КП. Там есть большое панно из зеленого органического стекла- это планшет. На нем отображают всю воздушную обстановку над территорией, которую охраняет наше соединение. Всякая летающая этажерка не имеет права подняться в воздух без разрешения ПВО. Был как-то случай, на степной аэродром сел самолет с одним московским маршалом, а потом не мог взлететь. Потому что кто-то из телеграфистов потерял его телеграмму с запросом о взлете. Маршал позвонил нашему генералу, генерал пропесочил оперативного дежурного, дежурный выматерил дежурного по связи, а тот, в свою очередь, начальника смены телеграфа. Тому ничего не оставалась, как найти телеграмму и виновного солдата. Солдата сняли со смены и отправили в наряд. Маршалу взлет разрешили, но три часа он просидел в степи, как миленький.
  
   Пройдя по длинным коридорам, я достиг комнатенки начальника ЗРВ. В помещении никого не было. Я снял трубку и услышал позывной. Отвечал Вовик Алясимов. Я его немного разыграл, приказав суровым голосом пригласить к телефону прапорщика Кононенко. Вовка испугался и позвал. А я радостным тоном спросил у прапорщика, как меня слышно. Конь выматерился в мой адрес за неумную шутку и отругал Вовчика за то, что он меня не узнал по голосу.
   Это главное достоинство армейского телефониста- узнавать людей по голосу. Я этим искусством овладел и ни разу не ошибся, если, например, с какого-нибудь обычного телефона вдруг говорил генерал- начальник штаба. Есть и другое важное свойство дежурного связиста- просыпаться по нужному сигналу.
   Начальство все понимает и закрывает глаза, если дежурный боец ночью на смене спит. Но если он прозевает звонок у телефонистов, запрос у телеграфистов или сигнал у радистов, то спать ему больше не дадут. И ночью можно видеть такую картину: сидит радист, работающий на каком-то направлении, на груди болтаются наушники, глаза закрыты: он спит. Из наушников несется писк морзянок. Но вот он встрепенулся, услышав сквозь сон свой позывной, наушники уже на месте, одной рукой он долбит ключом, другой пишет какие-то цифры. Днем же спать не принято. Слишком много ходит начальства.
   Изруганный Вовка отдает трубку подоспевшей Светлане, с ней мы выясняем характер неисправности. И я, раскручивая и закручивая телефон, в последний раз смотрю на планшет. За зеленым стеклом хлопочут солдаты, рисуя на нем какие-то значки и указывая цифры. Это планшетисты - они изображают воздушную обстановку над южным Уралом. Каждая метка- это самолет, в данный момент пролетающий в небе. Известия о них дают локаторщики. Главное искусство планшетистов- научиться писать буквы и цифры задом наперед и справа налево, чтобы перед планшетом офицер прочел все правильно.
   Особая суета начинается здесь во время учений. Как-то раз соединение должно было отбиваться сразу от ста целей - так зловеще называют все самолеты в небе. Подняли в добавление к пролетавшим гражданским бортам часть своей авиации и устроили учебу для
   планшетистов. Они скакали по своей зеленой стенке из оргстекла, как обезьяны, но вроде справились- всех проследили и уничтожили. Понарошку, конечно. Настоящие стрельбы бывают редко и проводятся в Казахстане, возле озера Балхаш.
   Справа от меня кабинет главного штурмана. Он, в случае войны, должен наводить истребители-перехватчики на цель. Они, кстати, теперь сбивать могут и, не видя противника, визуально. А над головой у меня топчется оперативный дежурный- самый главный начальник здесь.
   Неисправность устранена, я, проверив телефон со Светой, запечатываю его печатью и ухожу.
   В аппаратной Конь грозит мне пудовым кулаком и обещает в следующий раз надрать уши за подобные шутки. Я, оправдываясь, объясняю, что проверял на бдительность молодого бойца. Ему же еще о-го-го сколько служить, а мне- завтра домой. Я ведь дома спать спокойно не смогу, если Вовка тут будет службу заваливать. Вдобавок, его готовят на командира отделения. Прапорщик смеется, он ко мне относился всегда лояльно, я его почти не подводил.
   Так, в какой-то мелкой суете проходит дежурство. Сходил на ЛАЗ, где Толик приготовил давно обещанный звонок домой к матушке.
   Маму успокоил, сказав, что завтра буду дома. Потом поболтал с земелей и вернулся к себе.
   А на поверхности телефонное отделение собиралось уже на ужин.
   Смена пришла вовремя. Я, открывая дверь, заявляю:
   - Сэр, мне ваше лицо знакомо, я где-то вас видел, и именно сегодня.
   Серебряный делает дурашливое лицо и, прислонив руку с растопыренными пальцами к виску, якобы отдавая честь, горланит:
   - Товарищ завтрашний ефрейтор, разрешите переступить порог и приступить к несению боевого дежурства.
   Я, надувая щеки, снисходительно цежу:
   - Вольно, вольно, солдат. Не напрягайтесь.
   Взяв противогазы, мы с Вовкой выходим из комнаты. К нам присоединяются Толик и Савиных, и мы колонной направляемся в столовую.
  
   7. Ужин.
  
   Ужин от завтрака отличается только тем, что ко второму блюду дают кусочек рыбки. Мы из всех смен пришли самыми первыми. Картофельное пюре и рыбный хвостик проглатываю быстро, наблюдая как Долгий шустро расправляется с уборкой зала. Он заставил молодых бойцов стаскать к нему на тележки посуду, а сам уже стал подметать. Вот он заметил нас и присел к нам за стол.
   - У меня юбилей сегодня, семьдесят пятый раз,- сообщил он.
   - Ну, за полгода ты и к сотне подберешься,- утверждает Толик.
   Они говорят о нарядах на кухню, у нас принято их считать.
   - Но Батю тебе, наверное, не догнать,- продолжил Алексеев.- Все-таки, сто двадцать три раза! Если только специально стараться, но дураков нет.
   - А я бы, пожалуй, успел,- встреваю я.- Я за первые полгода успел слетать пятьдесят три раза. И если бы не ездил в командировку в штаб, запросто бы сейчас приблизился к его рекорду. Да девять раз сейчас, за эти два месяца.
   - И когда это ты успел пятьдесят три раза сходить?- удивляется земляк.
   - Когда ты дизентерию подхватил, да три месяца по лазаретам скрывался. А я как пчелка через день... Да еще эти сачки, Оглы и Сверчков, под слепых закосили, да и комиссовались.
   - А кто это- Батя?- спросил Савиных.
   - Легендарная личность,- ответил Толик.- Он был стариком, когда мы призвались. Он даже дембельнулся из наряда. Пришел с кухни, смахнул лапшу с ушей, надел парадку и подался на электричку.
   И ты, если будешь служить хреново, сможешь повторить его подвиг. Учи технику! Кто знает технику, тот на кухню летает реже. Понял, салага?-добавил он.
   - Ну что, двинули?
   Мы встали и пошли на выход. Савиных по дороге забросил тарелки на тележку.
   После ужина занятий и работ почти не бывает. В классе работал телевизор.
  
   8. Вечер, казарма.
  
   По телевизору шла какая-то политическая передача. Обозреватель гневно осуждал китайских агрессоров, напавших на мирный вьетнамский народ.
   Да, задали китайцы проблем. Когда мы услышали о нападении, дембеля забеспокоились. Нам не жалко было желтолицых братьев, но мы боялись, что наша страна встрянет в конфликт и отменят демобилизацию. Но обошлось: вьетнамские друганы справились сами, и приказ министра пришел вовремя. Нас ничего больше не интересовало. Правда, как-то на разводе замполит сообщил, что у нас есть чудаки, подавшие рапорта с просьбой отправить их добровольцами в зону конфликта. Но это, по-моему, те, кому служить было, как медному котелку. Среди тех, кто собирался этой весной домой, таких не нашлось.
   Вечером время идет быстро. В свободное время каждый занимается, кто чем. Пишут письма, стираются, гладят форму, чистят сапоги для вечерней прогулки, курят, травят истории, готовят дембельские альбомы. Лично я подшил свежий подворотничок и, начистив сапоги, отправился в казарму.
   Придя в роту, снял китель, пошел в умывальник. Возле умывальника стоял молодой боец из авторемонтной роты и чистил сапоги. Сам он тоже был в сапогах. Значит чистил кому-то из стариков.
   Я заметил такую особенность, что наиболее жестокая стариковщина обычно там, где наиболее низкообразованный контингент солдат. Хуже всего с ней в строительных войсках, автобатах и подобным им формированиях, где слишком мало армии и где много грязного, неквалифицированного труда.
   Да и от офицеров многое зависит. Некоторые из них в тайне поддерживают стариковские традиции в своих подразделениях, как наиболее радикальное средство укрепления дисциплины.
   Я обмылся до пояса и, зайдя в спальню, развалился на кровати. Вообще-то, это не разрешено, но я решил в последний день последний раз плюнуть на устав.
   Дневальный заорал:
   - Рота, строиться на прогулку!
   Телеграфисты повалили из казармы, оставив кого-то из молодых охранять свой кубрик.
   В армии процветает воровство. Крадут все: мыло, мыльницы, зубные щетки, пасту, полотенца- из них классно получаются половые тряпки-, деньги, книги, гимнастерки и значки с них, пилотки, шапки, ремни кожаные, шинели. Редко воруют сапоги- боятся подцепить грибок. О том, что твоя парадка уехала на дембель раньше тебя, узнаешь поздно. Особенно, если каптер тоже дембельнулся. Он ведь сдает вещи по счету, и когда приходит какой-нибудь праздник, вроде принятия присяги или дня Советской Армии, и все одевают парадки, неожиданно всплывают старые, подержанные вещи людей, которые, как минимум, года два уже дома. Но такое бывает обычно в больших частях, где много народу и легко скрыть украденное. Если же вы попадете на отдаленную точку, где сослуживцев кот наплакал, воровство дело редкое и неодобряемое.
   Офицеры и прапорщики тоже любят что-нибудь из части принести домой. Особенно прапорщики, они же не ездят по отдаленным гарнизонам и очень любят всякие складские должности. Генералы воруют перед отставкой и помногу. Чаще всего бесплатно построенными из армейских стройматериалов гаражами и дачками.
   Воровство в военной среде не осуждается, точнее некоторые его виды. Нехорошо, например, воровать личные вещи и деньги. За это накажут, если поймают. Но лично меня, когда я был молодым, отцы-командиры, ни о чем не предупредив, послали как-то принести какие-то стальные уголки. Первые две ходки я сделал спокойно. Потом меня за этим делом поймал сержант-старик из радиороты и изрядно навтыкав, объяснил, что я ворую их металл.
   За эту кражу меня, естественно, не наказали. Просто капитан радиороты поругался с нашим, и все осталось, как было. У телефонного отделения появились стальные уголки, а у меня неприятные воспоминания о зуботычинах.
   Страдают от воровства в основном молодые. Старик втихаря ворует, например, полотенце то, что почище. Боец, у которого оно пропало, начинает "шевелить рогом" и начинается эпидемия пропаж. Кончается она, когда жертвой станет самый безобидный, которому и украсть-то не у кого, да и не может он. У стариков воровать опасаются, если не повезет, можно получить изрядную нахлобучку. Предпочтительнее заимствовать что-нибудь в чужих подразделениях.
   Вещи пропадали у меня первые полгода. Украли как-то книгу библиотечную (представить не могу себе, кому мог понадобиться том Альфонса Доде с Тартареном, если только это не работа сержанта или кого-то из прапорщиков в воспитательных целях). Однажды у меня увели гимнастерку. Я попытался раздобыть себе другую, но не очень удачно. Кто-то из своих заложил, и у меня ее забрал хозяин. Про мыло я уж не говорю, это даже за кражу не считалось. Когда я застарел, вещи пропадать перестали, но во время пребывания в командировке у меня пару раз ночью исчезал с гимнастерки значок специалиста первого класса. Видимо, работа шоферов. Ну, эту пропажу я пережил легко, лишний раз посетив в вечернее время один кабинет в штабе, где эти значки лежали в закрытой тумбочке.
   Наконец, пришли роты с прогулки. В коридоре стало шумно. Я разделся совсем и залег в постель. То же сделал и Толик, он все это время смотрел в классе телевизор.
   - Рота, строиться на вечернюю проверку!- заорал дневальный.
   Телеграф построился в большом коридоре, телефонка - в малом, авторемонтники- в своем кубрике. Сержанты начинают перекличку.
   Если прислушаться, то можно услышать, как это делает Колмаков:
   - Алексеев?
   - Отдыхает.
   - Алясимов?
   - Я!
   - Безручко?
   - На смене...
   В спальный кубрик заглянул прапорщик Егоров. Значит он сегодня ответственный за телефонку. Убедился, что мы с Алексеевым действительно здесь, и пошел слушать перекличку дальше.
   - Махкамов?
   - Я!
   - Письменнов?
   - Уволен в запас,- шутит Вайчулис.
   - Серебряков?
   - На смене...
   - Федюнин?
   - Наряд!
   - Юсупов?
   - На смене.
   Все. Список закончился. Еще слышится:
   - Телефонное отделение, сорок пять секунд, отбой!
   Послышался топот десяти пар сапог. Молодежь быстро забежала и еще быстрее стала раздеваться. Старослужащие зашли спокойно и старались им не мешать.
   - Осталось пятнадцать секунд, вещи укладывать аккуратно...
   Осталось десять секунд. Пять. Время!
   - Махкамов, опять не успел.
   - Отделение, сорок пять секунд, подъем!
   Молодежь вскочила и ринулась в коридор, на ходу одеваясь. Потом снова отбой. На этот раз вроде все успели.
   - Если завтра будете медленно вставать, сон-тренаж повторим,- проговорил Вася.- Все, отбой!
   Яковенко тоже погонял свою молодежь, и, наконец, казарма успокаивается. После отбоя появились Долгий и Федя. Федя переоделся в чистое и, сказав, что у него там пара бачков не домыта, исчез. Васе все равно. Пока Шурик в наряде, он за него не ответчик.
   Быстро засыпают только уставшие салаги. Старики засыпают с трудом. Что-то забавное рассказывает Долгий, я прислушиваюсь.
   - А у нас, когда мы проходили медосмотр, один хохмач что учудил. Ему врач говорит: "Повернись спиной, наклонись вперед, раздвинь ягодицы." Тот добросовестно все выполняет, а врач ему: "Слушай, ты газетами, почему не пользуешься?" А он ему и отвечает: "Да я радио слушаю."
   Все, кто слушал, закатываются.
   - А у нас по-другому было,- влез Вайчулис.- Также на медосмотре врач поставил моего другана в ту же позу, а дружок его и спрашивает: "Что, доктор, моей деревни там не видать?"
   Все снова хохочут.
   - Но все это- семечки, по сравнению с тем, что произошло у нас в столовой в командировке. Хоть Мишка подтвердит, что это правда,- говорит Долгий, указывая на меня.- Там было два повара в солдатской столовой с моего призыва. Один- армянин Вовка Погосян, другой- Ваня Скалкин - деревня-деревней. Все хвастался, какой он донжуан был, да как девок у себя в поселке щупал. Ну, Вовка - хитрый армянин, и решил его разыграть. Говорит ему: "Ваня, скоро праздник Октябрьской революции. Будем праздничное угощение для себя делать, так вот ты возьми сорокалитровый бачок и сходи в офицерскую столовую, попроси нам для приправы у поварих менструаций..."
   Вся рота, включая телеграф, затихла, внимая рассказу.
   - Ну Ванька-простая душа и пошел. Правда, сначала поинтересовался, хватит ли одного бачка, но Погосян его успокоил, сказал, что можно даже половину. Вот приходит Ваня с бойцом и четырехведерным бачком в офицерскую столовую и начинают требовать от буфетчицы менструацию. Его там поварихи чуть не убили. Скандал был до неба. Тетки рассердились не на шутку. Когда разобрались, больше всего, конечно, досталось Погосяну. Хотя как его накажешь.
   Он и так каждый день в столовой. Зато Ванечка перестал хвастаться, что он- великий бабник.
   Тут уж гоготала вся казарма.
   Веселье закончилось с приходом дежурного по части. Он заглянул в казарму, убедился, что там порядок, и вышел.
  
   "Армия- хорошая школа, но лучше ее проходить заочно!"- есть такая смешная пословица. Вранье! В армии побывать полезно. Много чего узнаешь и поймешь. Не только в других разбираться научишься, но и в себе. Поймешь сам для себя, чего ты стоишь. Если ты вынес армию, остальное- пустяк.
   Все. Это моя последняя ночь в казарме. Завтра я буду ночевать дома. Боже мой, я выдержал этот дурдом. Я не сломался. Первые два месяца службы я все никак не мог поверить, что я солдат. Теперь мне не верится, что завтра я стану гражданским.
   С такими мыслями я и уснул.
  
  
  
   КОНЕЦ
   1988-1994г.г.
  
  
  
   Антонов М.А. <<Из записок "дедушки">>
  

Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"