У каждого человека обычно двое родителей, и я в этом плане ничем не отличаюсь от нормальных людей. У меня тоже были отец и мать. И первую часть своей родословной я начну с рукописных записей моего отца.
Из записок Антонова Алексея Васильевича (1921-1992)
"После многих раздумий и сомнений я все-таки решил <приступить> к своим "мемуарам", чтобы внуки знали, откуда они родом, и, прочтя, будут помнить своих предков. И без всяких прикрас и без философских отступлений начну с родословной.
С отцовской <стороны-> Антонова Василия Степановича мне удалось узнать: что мой прадед- Антонов Иван- мальчиком был продан Беклимишевым <прежним владельцем> графу Волхонскому и определен в поварята. Потом выучился и стал поваром, а его сын Степан уже по наследству пошел по отцовскому следу, но уже с "высшим" образованием, (он десять лет был на выучке в Петербурге).
Несмотря на то, что в 1861 он был освобожден от крепостной зависимости, он<Степан> до 1879 года продолжал жить у Волхонских. А затем в 1879году переехал с Духовка Барская Тамбовской губернии на свою родину. И жил неплохо (очевидно, кое-какие деньги имел). Имел трех сыновей: Ивана, Степана и Василия. Старшим он выстроил дома и купил земли. В общем, отделил, а моего отца Василия отправил в Петербург к "свояку", тоже повару, в ученики, где он и прошел выучку. Было ему, Василию, 10 лет тогда.
По рассказу отца он после выучки работал и в Гельсинсфорсе, и в Риге, и в Питере. Во время войны <1914г.> жил и работал в Козлове /ныне г. Мичуринск/, а потом в Грязях. Работал в ресторанах до самой революции. Активно участвовал в революции и гражданской войне, партизанил, даже работал в ЧК. И мне кажется, работал <сотрудничал c ЧК> до конца жизни, и там получил, кажется, свое.
Я не в смысле осуждения, а в смысле того, что всех участников и особо "активных" брали под гребенку Сталина и уничтожали. Пока был жив Ежов Н.И., отец как-то держался, даже шел на повышение /был в Воронеже директором ресторана/. Потом его перевели в Купянск Узловая- это уже понижение, а в 1936 в декабре сообщили нам в Грязи, что он "застрелился"- у него был револьвер, личный подарок Тухачевского, вот и, наверное, от этого пострадал.
С ним тогда жила женщина, некто Дубинина. Я постарался после войны <1945> встретиться с ней, узнать. Но она плакала и говорила, что ничего не знает, ей велели говорить так, что он застрелился и его там, <в Купянске,> похоронили. Было такое время, что достоверно, что нет, узнать было нельзя, опасно.
Со стороны матери /Анны Ивановны/ прослеживается более длинная родословная, особенно бабки /Ежовой Анфисы Васильевны/. Ее <бабушкин> прадед был участником войны 1812 года, вернулся с одной ногой, получил вольную и обосновал "Двор приезжих" или заездный дом. Этим и кормился. Бабка, <Ежова Ан.>, вышла замуж за приезжего рабочего чугунки /строилась железная дорога через Грязи/.
Нарожали они одиннадцать человек детей, 9 мужиков и 2 девчонки. Алексеев Иван Михайлович- <ее муж>, мой дед, так и остался на работе железнодорожником. Был обходчиком путей и жил на 11км.
После войны я был на их казарме, она еще была цела.
Иван Михайлович был активным участником революции и содержал <хранил> печатный станок."
Комментарии Антонова М.А.
Эту часть отцовских мемуаров я считаю легендарной, поскольку в ней не приводится ни одного документа и все основано только на чьих-то рассказах и воспоминаниях, проверить которые я никак пока не могу. У меня, безусловно, возникают некоторые вопросы, особенно по хронологии, тем не менее, я все же считаю историю эту весьма правдоподобной. В свою очередь я хотел бы сообщить еще некоторые сведения, которые не были записаны моим отцом, а я услышал их от его сестры Веры Васильевны Рашевой (Антоновой).
Про родных своего отца Антонова Василия Степановича добавить ей было особо нечего, а вот про родню своей матери (моей бабушки) Антоновой (Алексеевой) Анны Ивановны, она рассказала гораздо больше. В рассказе Веры Васильевны тоже участвовал упоминаемый в мемуарах Алексея Васильевича легендарный, можно сказать, даже мифологический участник Отечественной войны 1812 года. Только в тетушкиной интерпретации он уже приобретал фамилию Ежов. Этот Ежов также потерял в боях с Наполеоном ногу, а когда вернулся на родину, то получил от барина "вольную", (кому был нужен безногий инвалид, мало приспособленный к крестьянскому труду?) Именно этот бывший солдат основал "Двор приезжих"- что-то вроде гостиницы или мотеля 19-го века, чем, якобы, и кормился. Существует предание, что была у него медаль из серебряного рубля, которую он получил, естественно, за воинскую храбрость. Вскоре этот легендарный мой предок видимо женился, поскольку имел детей и внуков, которым и передал свое дело. И вот один из его внуков уже обретает имя Василий, естественно, Ежов, и является продолжателем семейного "гостиничного" бизнеса.
И у этого Василия Ежова в свою очередь, было трое детей: сын Василий Васильевич и две дочери: Дарья и Анисья. Здесь история наша из легендарной становится достоверной, поскольку Анисья Васильевна Алексеева (в девичестве Ежова)- это моя прабабушка и у меня есть доказательства ее существования. Это фотография. Правда, в отцовских записках она проходит под именем Анфиса, но в данном случае я склоняюсь к тому, что либо отец не так записал ее имя, либо я неправильно прочел его рукопись.
Итак, имеется фото, датированное 1915 годом. Фото семейное: в центре сидит пожилая женщина - это и есть моя прабабушка Алексеева (Ежова) Анисья Васильевна. Вокруг нее стоят ее дети и первый внук.
Так что свою версию родословной про предков по отцовской линии я начну несколько иначе.
Во второй половине 19-го века в России полным ходом шло строительство железных дорог. Две железнодорожные магистрали: Царицын- Смоленск и Москва- Ростов-на-Дону пересеклись рядом с небольшой деревушкой Грязи Воронежской губернии. Построенную там узловую станцию, не мудрствуя лукаво, тоже назвали Грязи. И произошло это в 1868 году.
На новой железнодорожной станции набрали работников, и был среди них Иван Михайлович Алексеев. Он устроился туда обходчиком путей.
Вскоре он женился на местной девице Анисье Васильевне Ежовой. Семья Алексеевых поселилась в рабочей казарме на "11 км". Это где-то между станциями Дрязги и Прибытково. Жили Иван да Анисья поживали и обзавелись большим потомством. По одной версии у них было аж 11 человек детей! Правда это или нет, не знаю, но доподлинно известно, что до взрослого состояния дожило шесть мальчишек и две девчонки.
На этом фото, к сожалению, видны только трое из них. Но когда я внимательно рассмотрел этот снимок, то сразу понял, что он обрезан. Во-первых, бабуля сидит не по центру кадра, и, во-вторых, слева от нее виден чей-то локоть.
Мое предположение оказалось правильным. Приблизительно год спустя мне удалось заполучить полную версию этого снимка, но, к сожалению, второе фото оказалась гораздо худшего качества.
К старым персонажам добавились еще трое мужчин. Теперь, мне кажется, самое время назвать всех действующих лиц. Стоят слева направо родные дети Анисьи Васильевны Алексеевой: Дмитрий, Николай, Алексей (Леня), Анна и Глафира. Сидят: муж Анны Михайловны - Василий (фамилия пока достоверно не установлена) и Анисья Васильевна, маленький мальчик Саша - сын Анны и ее мужа Василия.
Отсутствуют, не фотографировались, судя по всему, старшие сыновья -Василий и Иван -и самый младший из братьев Алексеевых - Михаил.
Похоже, что фотографию резали по принципу: "Фото мамы и бабушки - это хорошо, а "чужой" дядька нам не нужен. У нас свой папа есть". Поэтому на руках у Верочки Антоновой (Рашевой) оказалась обрезанная фотография, а у потомков Глафиры - целая.
Все-таки интересно, почему семья снималась не в полном составе, почему нет главы семейства - Алексеева Ивана Михайловича? Почему сидячее почетное место занимает зять Анисьи Васильевны, почему мальчик прильнул не к отцу, а к бабушке? Вопросов много - ответов пока нет.
На этом мои познания об Анисье Васильевне Алексеевой иссякают, и я перехожу к моему ближайшему родственнику- бабушке Анне Ивановне Алексеевой.
Анна Ивановна Алексеева
Про юность и молодость Анны Алексеевой нам, к сожалению, достоверно известно немного. Со слов ее дочери Веры, Анна Ивановна выучилась в Воронеже на белошвейку. Она прекрасно шила, строчила, стегала ватные одеяла, великолепно вышивала. Причем рисунок на ткань наносила сама, а не переводила готовый образец. Буквально на глазах маленькой Веры из-под умелых рук Анны Ивановны появлялся рисунок, чаще всего это были растительные орнаменты. Юная Верочка не могла оторвать глаз от этой волшебной работы, так завораживало ее само действие и чудесное рождение на пустом месте целого букета цветов или снопа колосьев. Вне всякого сомнения, Анна Ивановна обладала художественным даром, который не только унаследовала, очевидно, от своих предков, но и сумела передать сыновьям Алексею и Михаилу, да и у сестры ее Глафиры один из сыновей стал профессиональным художником.
Далее известно лишь, что Анна, вроде как, вопреки воле родителей вышла замуж за местного парня по имени Василий- то ли мелкого чиновника, то ли приказчика в магазине. Именно он сидит на фотографии рядом с Анисьей Васильевной. В 1910 году у них родился сын, которого они назвали Александром. Он тоже присутствует на фото.
По данным военных архивов неожиданно выяснилось, что сын Александр родился вовсе не в Грязях, а в селе Фащевка Дрязгинского района, Воронежской области. Это, конечно, в современной терминологии. В 1910 году,понятное дело, действовали другие термины с губерниями, уездами и волостями, но в армейских документах записи именно на советский лад.
Отсюда можно сделать вывод, что на момент рождения сына Анна с мужем жила именно в этом селе. Находилось оно верстах в двадцати от станции Грязи.
Чуть позднее муж Анны Ивановны трагически гибнет. Есть версия, якобы он был зарезан по пьяному делу в драке, а я предполагаю, что он,может быть, был мобилизован на империалистическую войну и погиб на фронте?
Вдовствовала Анна Ивановна не очень долго, так как скоро судьба свела ее с Антоновым Василием Степановичем, поваром-кулинаром по профессии, за которого она и вышла замуж приблизительно в 1917 году.
Подробности встречи да и всего их романа нам неизвестны. Бытует мнение, что отец Анны - Иван Михайлович Алексеев- и ее будущий муж Василий Антонов имели какие-то контакты на почве совместной революционной деятельности. Возможно, что Василий Антонов приходил к Ивану Алексееву по заданию партии. Помните, в записках моего отца говорилось про печатный станок, который якобы хранил у себя железнодорожник Иван Алексеев.
Кроме того, моя тетя Вера Васильевна Рашева объясняла появление своего отца Василия Степановича Антонова в Грязях несколько по-иному, чем в приведенных мной записях. В ее версии Василий Степанович не просто "жил и работал" на станции Грязи, а тянул там солдатскую лямку. Скорее всего, во время империалистической войны повар Василий Антонов был мобилизован в армию и находился в запасном полку, располагавшемся на станции Грязи. По этой причине фигурируют в рассказах детей Антоновых только родственники матери Анны Ивановны и полностью отсутствует родня отца. В Грязях Василий Антонов был человеком пришлым и из всего имущества имел серую солдатскую шинель. (По крайней мере, так рассказывает Вера Васильевна.) Воевать за интересы царя и капиталистов ему, похоже, не хотелось, и он отчаянно пропагандировал революционные идеи. С другой стороны, в архивах времен первой мировой войны нет никаких сведений о наличии на станции Грязи каких-либо запасных частей, так что и постоянное присутствие там солдата Антонова В.С. тоже не доказуемо.
Хорошо бы, конечно, знать, был ли мой дед Василий революционером изначально, до призыва, или стал разделять эти идеи уже в рядах доблестного российского воинства. Возможно, что именно как бунтовщику, ему и забрили лоб, была тогда у царского правительства тенденция: посылать революционеров на фронт в надежде, что их там поубивают австрийцы или германцы. Но революционеры вместо гибели от вражеских осколков и пуль успешно разлагали солдатские массы. Не исключено, что Василий Антон ов был одним из таких вот мобилизованных диссидентов, хотя также не исключено, что он нахватался революционных идей уже в армии.
Этот вопрос, возможно, разрешило бы посещение Грязей и копанием в тамошних архивах, но, увы, кто бы это сделал.
Антонов Василий Степанович 1930
Многое остается неведомым: вся революционная деятельность деда, нахождения в партиях (сразу ли он был большевиком или сначала побывал в рядах других партий). Нет и достоверных сведений о его участии в гражданской войне. Интересно, насколько достоверно то, что Василий Антонов был знаком с Тухачевским? Свидетельством этого якобы был именной наган, врученный деду в годы гражданской войны будущим маршалом Советского Союза. Существование револьвера у Василия Антонова подтверждают его дети: мой отец и его сестра Вера. Оба, будучи детьми, видели этот пистолет с именной надписью. Тем более, что именно этот наган сыграл роковую роль в судьбе деда. А вот то, что Василий Степанович Антонов был ординарцем Тухачевского, скорее всего, легенда, в которую я не очень-то верю.
Хотя посетила меня одна идея, откуда мог возникнуть этот слух. Как известно, будущий маршал был не чужд некоторых барских замашек, в частности, любил вкусно поесть.
Не исключено, что на каком-то этапе гражданской войны действительно сошлись дороги Тухачевского и классного повара, знатока кулинарии Василия Антонова, тоже пребывавшего в Красной Армии. И так хорошо готовил повар Антонов для красного командарма, что тот отблагодарил его именным оружием.
А пока достоверно одно, что между рождением старшего сына Михаила в ноябре 1918 года и появлением второго сына Алексея в июле 1921 г. у их отца Василия Антонова вполне нашлось бы время для того, чтобы повоевать на фронтах гражданской войны.
Вообще в революции и гражданском противоборстве ст. Грязи отмечена двумя событиями: убийством князя Вяземского и рейдом генерала Мамонтова по тылам красной армии.
"Князь Борис Вяземский был убит солдатами 24 августа (6 сентября) 1917 года на станции Грязи после того, как по его приказу с целью предотвращения новых разгромов поместья был разобран мост на плотине с водоспуском через реку Байгору. Однако эта попытка спасения не имела успеха. Вяземский был арестован и вскоре погиб. Газета "Тамбовский земский вестник" сообщала 26 августа 1917 года в заметке "Разгром Лотаревского имения и убийство кн. Б. Л. Вяземского": "...Ночью под 25 августа были получены телеграммы от Усманского уездного комиссара М. Д. Русанова и Председателя Усманской земской управы М. М. Охотникова. В этих телеграммах сообщалось, что арестовавшая кн. Б. Л. Вяземского толпа поставила условием освобождения его из-под ареста немедленное отправление на фронт. Князь согласился на это условие и под конвоем был отправлен толпой на станцию Грязи для дальнейшего следования в действующую армию. В это время через Грязи шел поезд с войсковым эшелоном. Эшелон задержался в Грязях и, узнав о происшествии с кн. Вяземским, начал тут же издеваться над ним, и после жестокого истязания князь был убит озверевшей толпой. Далее в телеграммах сообщалось, что богатейшее, одно из культурнейших имений в России - Лотаревское имение кн. Вяземского- разгромлено совершенно".
Интересно, присутствовали ли при этом кровавом событии Василий Антонов и Иван Алексеев?
Отец как-то рассказывал, что Василий Степанович вместе с тестем Иваном Михайловичем Алексеевым, якобы, воевали на одном бронепоезде. И если это так, то, скорее всего, они могли отражать Деникина или рейд Мамонтова.
"Заняв Тамбов, передовые части Мамонтовцев повели наступление на г. Козлов, где находился штаб советского Южного фронта. 22 августа, после четырехдневных боев на укреплениях города, он был взят атакой 45-го Платовского полка под командой войскового старшины Бодрухина. Советский штаб бежал в г. Орел. Здесь уничтожены: интендантская база, инженерный и санитарный склады, громадный запас артиллерийских снарядов, много автомобилей, мотоциклетов и несколько аэропланов. 25 августа ген. Мамонтов двинул свой корпус дальше, причем главные силы пошли прямо на запад к г. Лебедянь, в то время как правофланговые полки заняли на время гор. Ранненбург, а левофланговые удерживали жел. дорогу Козлов-Грязи. 28 августа, пройдя за три дня около ста километров, ген. Мамонтов без боя вошел в гор. Лебедянь, на правом высоком берегу Дона, а в ночь на 1-е сентября части корпуса заняли Елец, где захвачены большие запасы военного снаряжения и взорвано 36 вагонов со снарядами. Через три дня полки двинулись тремя колоннами на юг и на восток. 6-го сентября ими заняты станции Касторная и Грязи. В тот же день к-р корпуса получил категорический приказ командующего Донармии двигаться дальше на юг и содействовать 3-му Донскому корпусу в его боях с 8-й сов. армией. На следующий день одна из колонн заняла Усмань, а к 11 сентября все три колонны, объединившись, ворвались в г. Воронеж".
Позднее,якобы, попал Василий Степанович уже на Восточный фронт, так как иначе не мог бы он рассказывать о Тухачевском и получить от него именной пистолет.
Заканчивал же он гражданскую войну, судя по рассказам сына Алексея, в Средней Азии. Мой отец утверждал, что на спине Василия Степановича имелась отметина после встречи с басмачами. Ему на спине вырезали ножом пятиконечную звезду.
Что из этого правда, а что нет, не знаю. Сам я деда живым не застал.
После гражданской войны и похода в Среднюю Азию Василий Антонов, вроде как, одно время работал в ЧК, но, то ли из-за расшатанной нервной системы, то ли из-за малограмотности, был выведен за штат и брошен на заведывание общепитом. Однако связи с органами не терял. (Бывших чекистов не бывает) Однажды дед даже сумел задержать опасного преступника, объявленного в розыск.
Встретил он бандита в общественном туалете вокзала. Опознав врага, не мудрствуя долго, Василий Степанович скрутил свой поясной ремень в трубку, а потом, уперев его в спину преступника, на словах дед сообщил бандюгану, что это - револьвер и при лишнем движении, он, дескать, будет стрелять, не задумываясь. Отконвоировав преступника в милицию, Василий Степанович показал ему "оружие", с помощью которого он его задержал. Бандит страшно и грязно ругался...
В конце концов, все войны закончились и наступила мирная жизнь в новой уже социалистической стране. В семье Василия и Анны Антоновых кроме старших детей Александра (1910), Михаила (1918), Алексея (1921) появилось еще двое ребятишек: младший сын Владимир (1924) и общая любимица Верочка (1926). К этому времени семья жила в Грязях в этом доме.
Дом, где жила семья Антоновых в Грязях (ныне уже снесен).
Наверное, лучше понять атмосферу тех лет поможет рассказ, написанный моим отцом.
"Это было не так давно, лет 35 тому назад в одном небольшом городке средней России. Мне было лет 12-13, и звали меня не Алексеем Васильевичем, а Лешкой, а больше Левшой или Лешка Сеченый, в память того, что объездчики бывшего графского сада поймали меня в саду и, за подбитый глаз сторожа, жестоко высекли. Но, несмотря на эту мученическую процедуру, я считался на нашей улице вожаком всех ребят и со своими побратимами Лешкой Сафоновым и Лешкой Дискантом был грозой не только ребят, но и парней постарше.
Период НЭПа и затихающий гул гражданской войны отразился на нашем мышлении, а уклад жизни маленького, заштатного города резко сузил наш взгляд на мир, на жизнь, не говоря уже о культуре и искусстве.
Я рос маленьким дикарем, не признавая авторитетов, не терпя никакого насилия. Нашими богами были старые революционеры и участники походов Буденного. По их слову мы могли выполнить даже невозможное. Вместо того, чтобы воровать в саду яблоки, мы сами становились в дозор и тогда была полная гарантия того, что уж ни одно яблоко не пропадет из сада.
Тот год так был насыщен событиями, что мы не успевали ещё воспринять одно, как совершалось более грандиозное.
Рядом с нами в добротном, просторном доме жил священник о. Василий с матушкой, и не просто священник, а отец бывшего жандармского офицера, расстрелянного ЧК в 1918 году.
В 1929 церковь, в которой служил о. Василий закрыли и снесли, а на ее месте построили красивый клуб железнодорожников. О. Василий не выдержал и сошел с ума или, как мы говорили, "чокнулся". И его куда-то увезли, уехала и матушка. Дом заняли под ясли, а огромный сарай и конюшня пустовали и отлично служили нам местом сбора команды и нашим штабом.
В одну из темных весенних ночей ясли подожгли. Мы, конечно, приняли горячее участие в тушении пожара и, как потом оказалось, не без выгоды. На чердаке дома священника мы обнаружили два объемистых сундука, набитых книгами. В следующую ночь все книги мы перетаскали к себе на чердак и дня три-четыре были заняты разборкой этого клада.
Все церковные книги: псалтыри, библии, требники, жития святых и евангелия мы раздавали соседским старухам, чем снискали их любовь и удивление. А остальные книги честно разделили на троих. По мере того, как мы каждый прочитывали свои книги, мы меняли их между собой.
Не успели мы переварить Ф. Купера, М. Рида, В. Гюго, Лескова и др, как в городе открыли новый клуб. Ну, предположим, он был новый для всех жителей, но не для нас. Для нас это был уже старый, давно известный клуб от первой ступеньки до флага на крыше, от первого строителя до первого директора клуба. И мы уже были нештатные помощники и директора, и художника, и пиротехника, и даже дяди Вани-"Миндальное почтение", занимающего две должности: дворника и контролера. Но самой главной ошеломляющей новостью была новость, которую мы расклеивали на заборах- это приезд московских артистов с участием братьев Адельгейм.
Мы не знали, что такое братья Адельгейм, но надеялись узнать через неделю. Однако в конце недели со мной, вопреки моему желанию, случилась неприятная история.
Дело в том, что я тогда подзарабатывал у парней по 15-20 копеек /что было тогда большим богатством/ необычным способом. Парень, обидевшись почему-либо на свою девушку и желая ее "проучить", встречался со мной и давал заказ, платя по твердой таксе 15-20 и 25 коп. Я же выполнял свою часть договора: в зависимости от полученных денег, найти в парке <эту> девушку и запихать ей за пазуху лягушку, ящерицу или ужа.
Девушки не любили меня и боялись. Иногда вдвоем или втроем они окружали меня, чтобы отшлепать как следует. Но стоило мне засунуть руку за пазуху и издать боевой клич, как они пускались в рассыпную, зная, что у меня всегда за пазухой сидит ужак или еще какая-нибудь гадость.
И вот, накануне приезда братьев Адельгейм, в парке вечером я выполнил такое поручение, лишившись последнего ужа и получив за это четвертак. С девушкой случился сердечный приступ, а ее брат 22-х летний Пашка Зинин встретил меня днем и избил.
Я не мог простить такую обиду, и мы втроем обсудили, как отомстить обидчику. Решили подстрелить его из нашего арбалета.
Выследить и подкрасться к нему для нас ничего не стоило. Пашка сидел на лавочке со своей девушкой, когда я с расстояния двух шагов выстрелил ему в затылок тупой стрелой и исчез.
Мы уже спали в сарае у Лешки Сафонова, когда пришел мой отец и повел домой, подгоняя сзади ремнем. Войдя в дом, я увидел плачущую мать и мать Пашки Зинина. Их-то я не боялся. Больше всего я боялся рассердить отца - в гневе он бывал страшен. Но отец, рассмотрев при свете моё разрисованное лицо, всё в синяках, заплывший глаз, не рассердился, а только спросил, кто меня так избил. Я ответил, что Пашка. И к моему удивлению, он захохотал. И так захохотал, что, наверное, полгорода слышали этот хохот. Отсмеявшись, он сказал женщинам, что считает все в порядке, и ушел в другую комнату.
Женщины накинулись на меня, но я знал средство против них - вытащил из кармана ящерицу, и они отступили от меня, причитая по очереди.
Я не без труда узнал, что я чуть не убил Пашку. Но я хорошо знал, что не мог убить. Я же стрелял тупой стрелой, правда, со свинцовой головкой. Оглушить мог, а убить - нет. И официально им заявив, что если Пашка тронет меня хоть пальцем, я убью его насовсем. После этих слов даже не подействовала моя ящерица. С двух сторон женщины чуть не подняли меня в воздух и стали шлепать по казенной части с приговорами, что я разбойник, изверг, и в кого я уродился, и что одна мука со мной, и что меня будут судить.
И не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы не случилось чудо. Открылась дверь Сашиной комнаты, (моего старшего брата), из нее вышел невысокого роста человек и громовым, нечеловеческим голосом заговорил непонятные слова. (Монолог из трагедии Шекспира).
Женщины бросили меня, стесняясь чужого человека, а я, не понимая ничего, глядел на человека, вытаращив глаза. Спокойно подойдя ближе, он обошел вокруг меня, упер руки в бока и проговорил человеческим голосом:
- Так вот это и есть Давид?
- Я не Давид, я Лешка,- оторопело огрызнулся я, не понимая, чего он от меня хочет.
- Но как же ты не Давид, когда осилил Голиафа? Я точно знаю, что это твой образ ваял Микеланджело.
- Никакого Голиафа я не трогал и никто меня не валял. А вы кто? Следователь?
- Я? Я - человек! Я - актер! И я в восторге от тебя, Давид!
- Да не Давид я, а Лешка!
- Ну хорошо, хорошо, герой, то бишь Лешка. Ты бы, мать, отмыла этого Давида, нам с ним поговорить надо. У меня к нему есть боль-ш-о-е дело.
И как-то незаметно скрылся в комнате Саши.
Я кинулся к матери с расспросами, но она, еще сердясь, молчала, пока не ушла тетя Галя- мать Пашки. Потом я без труда узнал, что Пашку после моего выстрела без сознания унесли в больницу. Сколько он пролежит там, неизвестно, но известно, что у него сотрясение мозга.
А тайна человека в Сашиной комнате оказалась проще, чем я думал. Дело в том, что в нашем городке не было гостиницы, кроме небольшого Дома крестьянина. Для приезжающих артистов были забронированы несколько квартир, а так как у нас Сашина комната пустовала- он учился в Севастополе и приезжал редко,- мать решила сдать ее. И у нас поселились два брата, их фамилия -Адельгейм. Звали их дядя Боб и дядя Рафа.
Дело, о котором говорил мне дядя Боб, было простым: достать лодку, несколько удочек и показать места, где хорошо клюет рыба.
Выполнить это было не трудно. Лодка у нас была своя, а с отъездом брата все заботы о ней перешли ко мне. Отец только помог после половодья проконопатить и просмолить ее. Удочки у меня были свои: длинные, ореховые, с волосяными лесками. А речку нашу небольшую, но глубокую, со всеми существующими старицами, ериками и заливами лучше меня мало кто знал. Даже Николай Константинович - наш учитель истории, заядлый рыбак, пропадавший все свободное время на реке, советовался со мной о месте лова и частенько брал с собой на рыбалку с ночевкой.
На следующее утро, в субботу, мы втроем: дядя Боб, дядя Рафа и я сделали "пробную экспедицию с познавательной целью", как определил дядя Рафа.
Вот тут в лодке я как следует разглядел и познакомился с артистами Робертом и Рафаилом Адельгеймами. Через час мы были уже друзьями, несмотря на то, что они продолжали меня величать Давидом.
Мы спускались по течению реки, а я, как заправский проводник, рассказывал про все знаменитые места: где утонул пьяный известный городской силач, где берется судак, где красноперка. Показал на перекат, где водились миноги, и песчаную отмель, где всегда можно наловить пескарей. Указал я и на часовню, <возвышавшуюся> над берегом реки, место, где похоронен купец, зарезанный своим слугой.
Но они мало меня слушали, как мне показалось, а больше глядели по сторонам и восторгались красотой, жалели, что здесь не побывал Левитан. Когда я спросил: "Кто это - Левитан? Тоже артист?" Они мне объяснили, что это - знаменитый художник, но он уже умер.
Из первого нашего плавания я вынес заключение, что они - дядьки- ничего, хотя и ахают, как девчонки: "Ах, красота! Ах, какое великолепие!" Грести они не умеют - немного погребли и мозоли натерли. Знают какой-то язык, похожий на немецкий, что нам преподавали в школе. Что они добрые, я это понял сразу. Стоило мне рассказать о своих друзьях, как мы побратались, разрезав себе пальцы и перемешав кровь, так они сразу пообещали три контрамарки на все спектакли.
В воскресенье мы - трое Лешек-, тщательно помывшись и надев чистые рубашки и штаны, пошли в клуб, смотреть первый спектакль с участием братьев Адельгейм.
Теперь мы все трое знали, что такое бр. Адельгейм. Мало того, что знали, были знакомы. И сами бр. Адельгейм дали нам постоянные контрамарки на все спектакли с их участием.
Мы прошли в дверь с надписью "Вход", показали незнакомой контролерше свои контрамарки и с важным видом прошли в фойе. Оглядевшись и приобвыкнув в толпе, мы не спеша направились к буфету, купили по порции мороженого и... столкнулись лицом к лицу с Пашкой.
Сначала мы растерялись, но потом, приняв боевую стойку, молча ожидали, что предпримет неприятель. Пашка с забинтованной головой, держа в руке пивную кружку, спокойно подошел ко мне. Оба Лешки сразу зашли к нему в тыл. Я весь напрягся, готовый ко всему. Пашка заговорил каким-то виноватым голосом:
- Ты, Левша, не обижайся, что так получилось. Погорячился я. Не тебя надо было, а ... Ну ладно, давай будем друзьями. Давай лапу! Отчаянный ты пацан.
Я растерянно подал ему руку, мучительно думая: "Струсил? Или не знает, что это я его стукнул? Или это - ловушка?" А Пашка обнял меня за плечи и подвел к мороженщику, громко заказав: "Мне самую большую порцию для моего маленького друга". У меня с плеч упала целая гора. Нет, целых десять гор. С двумя порциями мороженого я присоединился к друзьям, и мы поспешили пробраться на галерку.
На галерке места не были пронумерованы и занимали их, как кто успеет. Зная это, мы раньше времени поднялись ко входу и, к нашей радости, у дверей застали дядю Ваню - "Миндальное почтение". На правах знакомства он пропустил нас раньше времени и мы смогли занять места в первом ряду у самых прожекторов.
Первый спектакль, который мы смотрели, назывался "Семья преступника". Не помню, кто автор этой мелодрамы, но после я нигде не мог узнать автора и не слышал, чтобы какой-либо театр ставил эту пьесу. Содержание было простое: преступник, не помню за что осужденный, возвращается лет через двадцать в свою семью и узнает, что жена его любит другого. Его дочь тоже любит <этого мужчину> и считает его своим отцом. Про вернувшегося никто не помнит, давно забыли. В конце драмы преступник умирает, приняв яд, не желая мешать их благополучию.
Но дело не в содержании, а в игре актеров. Это был первый спектакль, который я видел. Декорации, грим, великолепная игра актеров, трагическое содержание пьесы так захватили мое мальчишеское воображение, так растрогали лежавшие где-то в глубине души чувства, что я в какой-то трепетной восторженности совершенно забыл обо всем на свете. Я уже жил жизнью героев, я плакал с ними, радовался, грустил и чуть не умер вместе с героем.
Я не уходил со своего места в антрактах и подгонял время: скорее, скорее давайте начинать, я же жду. Я ничего не замечал. Все вокруг меня было, как в тумане.
Когда последний раз опустили занавес, а публика стала расходиться, я очнулся и, вытирая слезы, как пьяный спустился вниз. Ребята что-то говорили мне, но я ничего не видел и не слышал. Не помню, как я дошел до дома, как уселся на ступеньки и, как опять и опять вспоминал все действие, ставил себя на место героя и снова плакал от бессилия помочь, подсказать: не надо умирать! Ведь жить так хорошо, несмотря на все неудачи. Ведь вон Сеньков разошелся с женой и не умирает, а женился на другой и живет. Я бы так не сделал. И вдруг впервые мне пришло в голову, что я-то тоже умру. Не сейчас, но когда-то мне придется умереть. Все останется по-прежнему: звезды также будут загораться по ночам, люди будут жить, радоваться, а меня похоронят - закопают в яму. <Я был> обескуражен этой мыслью. Мне так стало жалко себя, что я не сдержался и заплакал навзрыд, задыхаясь. Никогда не плакал, как бы не приходилось туго.
В таком расстроенном положении меня застали дядя Боб и дядя Рафа. Дядя Боб что-то сказал на немецком и зашел в дом, а дядя Рафа сел со мной молча, обнял, прижал к себе и стал поглаживать по плечу. Я заплакал еще сильнее. Он что-то говорил, но я не понимал его. Постепенно его голос, журчащий, как ручей в лесу, принес какое-то успокоение, и я стал вникать в смысл его речи. Он догадался, отчего я плакал, понял мое состояние, и имея опыт жизни и зная характеры людей, не только успокоил, но и заставил меня все рассказать ему. Я чистосердечно рассказал ему, прибавив, что убил бы такую жену и смылся бы. Он рассмеялся и ввел меня в святые святых, сказав, что этого никогда не было, а автор придумал сам все как можно трогательнее, и что они "играли" на сцене придуманную пьесу, а в жизни такое почти не бывает.
В жизни все проще. Мы сидели долго, и я как-то незаметно раскрыл мою детскую душу с героическими помыслами и с согласием даже умереть мученической смертью для счастья людей. Только вот себя жалко - не хочется умирать. Вышла мать и позвала нас чай пить, да и ложиться спать пора.
На следующий спектакль я уже шел, неся маленький чемоданчик братьев. Мне разрешили посмотреть, как гримируются артисты. На моих глазах из дяди Боба получился молодой человек, а дядя Рафа превратился в старого еврея.
Дали первый звонок, и я побежал занять свое место у прожектора. Ребята меня уже ждали, беспокоясь, куда я запропастился.
Начался первый акт "Уриэль Акоста". С открытием занавеса со мной произошло то же самое, что и раньше- я потерял себя. Я был там, среди действующих лиц. Но, если на первом представлении мне было жаль этих хороших людей, попавших в такое тяжелое положение, то в "Уриэле...", по мере развития действия, мне все больше и больше становилось страшно. Страх так объял меня, так разросся в моей душе, что в антракте я никак не мог успокоиться. Я дрожал мелкой дрожью, стараясь всеми силами заставить себя помнить, что это не Уриэль, а дядя Боб. Я же сам видел, как он переделался в Уриэля. А этот злой старик на самом деле - добрый дядя Рафа. Моих сил хватило только на антракт. Поднялся занавес и снова я очутился в объятиях тех чар, что струились со сцены не только на меня, но на всех зрителей. На этом спектакле, как я помню, заплакал, когда происходила сцена <встречи> Уриэля со своей слепой матерью. Не в силах смотреть на сцену, чувствуя подступившие к горлу рыдания, я отвернулся и, стараясь отвлечься, поглядел на зрителей. На глаза мне попалась тетушка, комкавшая в руке платок. С судорожно дергавшимися губами, она беззвучно плакала одними глазами. Слезы текли, и она их не утирала. Не стыдясь, забыв об окружающих.
Совсем рядом со мной кто-то всхлипнул, и я не смог сдержаться- заплакал. Ребята стали толкать меня под бока, и я, приходя в себя, сумел скомкать рыдания, преодолеть плач. Драма кончилась. Хоть не со счастливым, но с благополучным концом. Уриэль живой, сломленный, но непобежденный и у него уже есть ученики.
Я ждал братьев у клубного выхода. Через час я увидел их и побежал к ним, крича:
- Дядя Боб, как вы хорошо играли! Как хорошо!
- А я? Разве я плохо играл?- спросил дядя Рафа.
Я не мог сказать ему, что мне хотелось обозвать его, как обзывают пьяные мужики. Я молчал.
- Вот тебе и барометр,- сказал дядя Боб.- Если Давид не хочет с тобой говорить, значит, ты добился своего. Значит, роль провел ты великолепно. Держи, Давид, чемодан.
Я молча шагал между ними, пытаясь понять, почему дядя Рафа хорошо играл, если мне он не понравился, да и не только мне. Расспросить я их постеснялся.
Придя домой, поужинав, дядя Боб сказал, что завтра целый день будет ловить рыбу. Я лег спать, наказав матери разбудить..."
По- моему, это очень неплохой рассказ о том, как жили в маленьких провинциальных городках в СССР, в 1933 году. Оказывается, мой отец был кем-то вроде Мишки Квакина, лазил по чужим садам, терроризировал девчонок, дрался с другими парнями, и, как губка, впитывал искусство и литературные произведения.
Кстати, благодаря современному интернету можно получить ссылку на то, кем были братья Адельгейм, и даже ознакомиться с содержанием разыгрываемых ими пьес. https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D1%80%D0%B0%D1%82%D1%8C%D1%8F_%D0%90%D0%B4%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D0%B3%D0%B5%D0%B9%D0%BC
В начале 30-х годов в семье Антоновых произошло много событий. Выросший старший сын Анны Ивановны- Саша - закончил школу и даже выучился на бухгалтера. Затем он был призван в армию и отслужил срочную службу на Черноморском флоте.
Вернувшись из армии в Грязи, он устроился там бухгалтером на одном из местных предприятий. Парнем он был самостоятельным и под влиянием тогдашней моды вдруг решил сменить себе фамилию на, как ему тогда казалось, более благозвучную и героическую - Дубровский. Выполнив все необходимые формальности, он подал заявление в ЗАГС и с тех пор официально стал именоваться Александром Васильевичем Дубровским.
Произошли изменения и в судьбе моего деда Антонова Василия Степановича. Сначала его карьера вроде как пошла в гору - его из директоров ресторана железнодорожной станции Грязи перевели на такую же должность, но в город Воронеж. А это был огромный областной центр, никак несравнимый с Грязями, официально ставшими городом в 1928 году, когда численность населения преодолело отметку в 10 000 человек. Но что-то у деда на этой должности не заладилось, то ли образования не хватало, то ли умения ладить с нужными людьми, и его отправивили работать на станцию Купянск- узловая. Во время этих переводов Василий Степанович перемещался по новым местам работы один. Семью с собой не перевозил, жена и дети продолжали жить в Грязях, что, наверное, и способствовало тому, что он сошелся с гражданкой Дубининой.
А в 1936-м в декабре в Грязях стало известно, что Антонов Василий Степанович погиб при странных обстоятельствах. По официальной версии, якобы, он застрелился из своего наградного револьвера.
Причины этого поступка, да и достоверность его не ясны до сих пор. Сам ли он нажимал на курок, "помогли" ли ему "добрые люди", нам не известно. А через некоторое время - в 1937- умерла от болезни и Анна Ивановна Антонова. Так пятеро ее детей стали круглыми сиротами.
Старший из детей Анны Ивановны и, соответственно, старший мой дядя- Александр Дубровский жил уже самостоятельно, своей семьей. Он женился на Варваре Васильевне, и в 1935 году у них родился единственный сын Юрий. В Грязях Александр проработал до 1937 года и в 1938 году он перевелся работать в Кантемировку, в тамошнее отделение "Мосзаготторга".
Уже в Кантемировке он был арестован по подозрению, как враг народа, и просидел полгода под следствием. Но дядюшке повезло. По счастью, он сохранил в загашнике тот самый номер местной газеты, где было опубликовано его официально зарегистрированное ЗАГСом объявление о смене им фамилии. Получалось, что он - не враг, пытающийся скрыться от органов, а просто человек, сменивший на волне моды свою фамилию. Да к тому же, видимо, именно в этот момент наркомом НКВД вместо Ежова назначили Берию.
Как известно, эта смена руководства карательных органов сопровождалась "посадкой" тех чекистов, которые пользовались покровительством прежнего наркома, и освобождением части арестованных узников, особенно тех, кому и инкриминировать было совершенно нечего. Александра Васильевича Дубровского тоже освободили и оправдали полностью.
Теперь пришло время развеять еще одну семейную легенду, на которую намекает даже мой отец в своих записях. Дескать, сталинский нарком Николай Ежов приходится нам родственником. Для 1960-х, когда мой отец писал свои записки, сходство имен и фамилий могло считаться доказательством подобного факта. Но благодаря современным интернет возможностям опровергаются подобные предположения парой кликов.
Напомним, моя прабабушка в девичестве носила фамилию Ежова, а у нее был брат Василий Ежов, сын которого в 1930-е годы якобы служил в ГПУ- НКВД. Именно ему (приходившемуся двоюродным братом моей бабушке Анне Ивановне Антоновой) в нашей родне и приписывали звание наркома.
Что же выяснилось: нарком НКВД Николай Иванович Ежов, родившийся в 1885 году вовсе не в заштатных Грязях, а в столичном Санкт-Петербурге, к нашему Николаю Васильевичу Ежову (1905-1974) г.р. никакого отношения не имел, если не считать некоторого сходства имени и фамилии.
Так развеяна была еще одна семейная байка. Оно и к лучшему. Нарком Ежов Н.И. совсем не тот человек, близостью к которому ныне принято гордится. Были у нас родственники и с более интересными судьбами.
После смерти Анны Ивановны семья Антоновых распалась. Почему и на основании каких законов, сказать не могу, но система действовала четко и отлажено. Никого не забыли и не оставили беспризорным. Всем нашлось, где и на кого учиться.
Самую младшую из Антоновых - Верочку (1926 г.р.)- поначалу взял к себе жить старший брат Саша Дубровский. Какое-то время Вера жила в его семье. Но, как я уже писал, в 1938 у Александра начались проблемы с НКВД и Веру забрали из его семьи, определив в Богучарский детский дом N1.
По рассказам самой Веры Васильевны, она, одиннадцатилетняя девочка, одна отправилась из Кантемировки в Богучар. Хотя, по мнению ее двоюродной сестры Нины Деулиной, сопровождающая женщина - соцработник все же была и как-то Веру сопровождала.
Мне сейчас сложно установить, кто из кузин был прав, а кто просто запамятовал, но чисто для справки сообщу, что расстояние между двумя этими населенными пунктами приблизительно равно 60 км.
В Богучарском детском доме Вера Антонова пробыла до 1940 года. После выпуска из детдома ее отправили учиться в Воронеж, в ФЗУ при воронежском заводе СК-2 на химика.
Младший из братьев-Владимир Антонов (1924г.р)- в 1940-м году закончил ремесленное училище и был направлен на Воронежский авиазавод. Так что брат с сестрой оказались одновременно в одном городе и наверняка могли видеться.
Моего же отца - Алексея Антонова - судьба занесла сначала в город Клинцы Орловской области, где в 1938 году он получил среднее образование, закончив рабфак. Затем он как-то оказался в городе Орске Чкаловской области (ныне Оренбургской). Обидно, что за те тридцать лет, что мы жили с отцом бок о бок, он ни разу мне ничего об этих городках не рассказывал. Даже когда мы с ним вместе, как минимум, дважды проезжали Орск на поезде, он ни разу не дал мне понять, что в этом населенном пункте прошла часть его молодости. Только в конце жизни, один только раз, у него сорвалось с губ, что именно в Орске он стал играть на трубе в духовых оркестрах. Надо ли говорить, как я был озадачен, когда из отцовского военного билета узнал, что именно Орским горвоенкоматом в сентябре 1940 года он был призван в ряды Красной Армии. Где Грязи, а где Орск, что его туда занесло?
Антонову Алексею с армейской службой повезло. Во-первых, его призвали в музвзвод, (не зря он освоил игру на духовых в славном городе Орске). Во-вторых, он попал в 84-й путейский батальон, в железнодорожные войска, а с большинством железнодорожных работ он с детства был знаком. Вырос он на железнодорожной станции, да и дед его по матери и почти все дяди работали на железной дороге. А в-третьих, он еще и попал на Дальний Восток- места романтические и далекие.
Про этот период своей службы Алексей Васильевич рассказывал немного, в основном о конфликте со старшиной учебной роты, где он проходил курс молодого красноармейца, да про проверку их части каким-то заслуженным, боевым комдивом.
Старшина учебной роты почему-то не любил именно военных музыкантов, считая их лоботрясами и бездельниками. Именно за принадлежность к этой группе военнослужащих и должен был страдать красноармеец Антонов. Но Алексей был в учебной команде одним из самых шустрых: быстро одевался и еще быстрее наматывал обмотки, так что довольно ловко уклонялся от старшинских каверз. Кроме того, отец оказался неплохо подготовленным спортсменом: он занимался атлетикой- смесью из бокса, борьбы и тяжелой атлетики. А при строительстве модных тогда акробатических пирамид был низовым, удерживая на себе гимнастов верхних уровней. Так что старшина впервые убедился, что и среди музыкантов могут быть нормальные солдаты.
Во время инспекции батальона легендарным командиром красноармеец Алексей Антонов то ли был в кухонном наряде, то ли исполнял стародавнюю солдатскую мудрость о том, что надо держаться подальше от начальства, но поближе к столовой.
Комдив же, прибывший с проверкой их батальона, решил появиться внезапно и зашел с тылу. Один, без свиты, закутанный в плащ-палатку, он проник в часть со стороны хозяйственного двора. Там он вступил в разговор с красноармейцем Антоновым и его напарниками по службе, которые его не признали и охотно поделились с ним сведениями о том, что в части ждут проверяющего и наводят марафет.
Внимательно выслушав солдат, начальник с удовольствием использовал факты, ими приведенные, в своей инспекции.
Но самой интересной оказалась судьба старшего из братьев Антоновых - Михаила.
К сожалению, мне не пришлось с ним видеться и разговаривать, поэтому я его судьбу описываю в основном на основании сухих официальных армейских документов.
После смерти отца и матери Михаил некоторое время работал на элеваторе и в марте 1939 года был призван в Красную Армию, в царицу полей - пехоту.
Поначалу попал он в 844-й запасный стрелковый полк, располагавшийся в городе Ливны Орловской области, где он принялся осваивать воинскую специальность пулеметчика. Обучение продолжалось до февраля 1940 года.
Как известно, 30 ноября 1939 началась не сильно популярная в советской историографии Советско- Финская зимняя война. Война шла трудно, были большие потери и в феврале 1940 года пулеметчик Михаил Антонов в составе лыжного батальона 150-й стрелковой бригады Петрозаводского направления прибыл в действующую армию. К сожалению, о его пребывании на полях боев этой войны сведениями я не располагаю, но одно знаю точно: в марте 1940 года финны осознали всю безнадежность своего положения и попросили советское правительство о заключении мира.
Так мой дядя Михаил выиграл свою первую войну.
Далее в его послужном списке написано, что с марта по декабрь 1940 года он является курсантом полковой школы 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии. Как я понимаю, стать курсантом военного заведения, если тебя уже призвали рядовым красноармейцем в армию, можно, только если тебя перевели в учебное отделение, готовящее будущих сержантов. Видимо, красноармеец Михаил Антонов показал себя в боях с неплохой стороны, раз ему предложили выучиться на младшего командира (звания сержант тогда еще официально не было).
150-я стрелковая дивизия Красной Армии имела короткую, но легендарную историю участия в трех освободительных компаниях.
"Создана дивизия в сентябре 1939 года в Белоруссии. В сентябре-октябре 1939 года она принимала участие в освобождении Западной Белоруссии от польских панов. В декабре 1939-марте 1940 г. 150-я сд участвовала в советско-финской войне, 20 марта отправлена на перегруппировку, а 7-14 апреля 1940 года была погружена в эшелоны и отправлена в БОВО. В июне-июле 1940 года дивизия принимала участие в Бессарабской кампании".
Судя по всему, где-то в 20-х числах марта 1940 года красноармеец Михаил Антонов и вливается в ряды 150-й стрелковой дивизии. И уже в ее составе в июне- июле 1940 года он участвовал во втором военном конфликте, где снова победил, освободив, как тогда говорили, от боярской Румынии молдавские земли и самих молдаван. Так что за год с небольшим службы в рядах красной армии мой дядя Михаил Антонов значительно расширил границы СССР и освободил много новых советских граждан.
Карьера у него складывалась хорошо. В декабре 1940 года он успешно заканчивает учебу и получает вполне заслуженные треугольники в петлички (что соответствует современному званию сержанта) и должность помощника командира взвода. Его переводят в штат учебной роты. Теперь он сам командует молодыми курсантами полковой школы 756-го стрелкового полка.
А в мае 1941 года он по рекомендации командования становится курсантом Харьковского пехотного училища. Перед ним открылась офицерская карьера в Красной Армии. Простившись с сослуживцами и подчиненными, Михаил Антонов покидает город Беляевка Одесской области и едет к новому месту службы и учебы в славный город Харьков.
Часть вторая
Как три брата-богатыря Злого Ворога одолевали, а сестрица- лебёдушка им в тылу помогала
1941
Итак, летом 1941 года младшие Антоновы: Вера и Владимир жили в Воронеже. Старший брат Александр Дубровский работал бухгалтером в Кантемировке, а два средних брата Михаил и Алексей находились в рядах Красной Армии. Михаил приступил к учебе в Харьковском пехотном училище, а Алексей проходил срочную службу в составе отдельного железнодорожного батальона. Напомню, что начинал красноармеец Алексей Антонов свою службу на Дальнем Востоке, но после того, как, благодаря усилиям его брата Михаила, СССР значительно отодвинул свои западные границы, потребовалось освоить эти пространства и, в частности, перевести с западно-европейской колеи на российский лад имеющиеся там железные дороги. Именно с этой целью 84-й железнодорожный батальон был переброшен на новую западную границу СССР в район города Львова. И когда началась война, то первым из братьев с немецкими захватчиками встретился красноармеец Алексей Антонов.
22 июня, в воскресенье, в их подразделении с утра проводился военно- спортивный праздник. Намечался кросс по пересеченной местности и еще некоторые мероприятия. В 10 часов утра в небе показался самолет, который радостно приветствовали, считая, что видят в вышине сталинского сокола. Однако летчик оказался гитлеровским стервятником и их радости совсем не разделял, что и продемонстрировал, сбросив на ближайший городок несколько бомб.
Так в 84-м отдельном путейском батальоне 27-й железнодорожной бригады стало известно о начале войны. Музыка сразу была оставлена до тех пор, пока не замолчат пушки. Красноармеец Антонов был переведен из музыкантов в путевые обходчики.
В свое время отец на обычной карте европейской части СССР цветными фломастерами нарисовал для нас свой боевой путь, и в дальнейшем я буду использовать эту карту в своем рассказе.
Узнав о начале войны, командование 27-й ж/д бригады отправило свои части на запад, навстречу врагу. Столкновение с немцами произошло недалеко от города Перемышль (Пшемысль, теперь это территория Польши). Кстати, этот городок успешно отбили у немцев уже 23 июня, возможно, в этом была заслуга и воинов - железнодорожников. Повторно немцы сумели оккупировать его только 27 числа. К тому времени они прорвали нашу оборону севернее Львова, и советским войскам в Перемышле грозило окружение.
Пришлось 27-й ж/д бригаде отступать. Согласно приказам командования по ходу отступления железнодорожные войска всячески препятствовали быстрому продвижению немецких войск, а именно взрывали станционные строения и мосты. Взрывали все в Пшемысле, в Стрые, на реке Днестр уничтожили мост в Ходорове. Специальными крюками, которые тянул за собой паровоз, ломали шпалы, закручивали рельсы винтом, толовыми шашками взрывали пути, мосты, столбы.
"Идешь, - рассказывал отец,- по путям и через пятьдесят метров кладешь под рельс шашку. Отрезаешь шнур на полторы минуты и, пока ставишь следующую шашку, предыдущая рвет пути. К столбу тоже привяжешь шашку, и он после взрыва как карандаш ломается".
Короче, чтобы ничего гадам-фашистам не досталось.
У железнодорожных войск не было ни пушек, ни танков, ни авиации. Максимум, винтовки и пулеметы, а самым грозным их оружием были бронепоезда. Но время подобной техники прошло - им немало доставалось от самолетов противника. Они, правда, отстреливались из счетверенных пулеметов "максим", предназначенных для зенитного отпора, но малая скорость бронепоезда, по сравнению с самолетами, и предсказуемость его пути по рельсам сказывалась. Немец бросал одну бомбу на рельсы впереди поезда другую сзади, а потом методично с помощью коллег расстреливал обездвиженного стального исполина.
В результате вскоре многие железнодорожные батальоны мало чем отличались от обычных пехотных частей. Поэтому иные высокопоставленные командиры РККА и пытались использовать путейские части как пехоту, затыкая ими различные бреши в своей обороне.
Но все по порядку. После города Ходорова их маршрут пролегал через Тернополь, но оказалось, что немцы уже ждут их прямо на вокзале и с самыми недобрыми намерениями. Деятельность железнодорожной бригады немцам совершенно не нравилась. Немецкое командование распорядилось считать всех взрывающих железнодорожную инфраструктуру не солдатами, а террористами, как и партизан. И, соответственно, велело относиться к ним ни как к военнопленным, а как к бандитам и террористам, расстреливая на месте.
Поэтому маршрут 84-го ж/д батальона сворачивает на юг к городку Чортков. Выйдя из под удара, батальон задержался только в Хмельницке- на карте есть отметка о том, что там тоже взрывали мост через Южный Буг. Далее было беглое отступление к Белой Церкви, где тоже взрывали, как и в Боярке.
В июле 1941 года в районе станции Фастово бойцам 27-й железнодорожной бригады пришлось в открытом бою столкнуться с наступающими немцами. Несколько дней они мужественно отбивали атаки врага и даже ходили на него в штыковые атаки.
К концу лета войны-железнодорожники добрались уже до Киева. На отцовской карте нет отметок о взрывах в Киеве. Скорее всего, не было приказа. И это оказалось большой ошибкой советского командования. 23.08.1941-го года немцы с ходу захватили единственный исправный мост через Днепр севернее Киева, прорвались на восточный берег и образовали важный плацдарм. С севера Юго-Западный фронт обходили танки Гудериана, с юга Клейста. 15.09.1941г. они соединились у Лохвица. Наши войска попали в Киевский котел.
Потери Красной Армии были огромными, по немецким данным только в плен они взяли 655 тысяч человек. По оценкам наших специалистов-историков этой войны в окружение под Киевом попало порядка 450 тысяч бойцов и командиров, из которых смогли выйти к своим от 20 до 30 тысяч человек.
Но одно известно точно, что красноармейцу Алексею Антонову повезло, он успел вырваться из этого котла.
Про первую переправу через Днепр советских войск не снято фильмов, не написано книг. Она ничем не знаменита, про нее не любят вспоминать командармы Красной Армии. А вот отец рассказывал мне про это событие неоднократно.
Про то, как с группой сослуживцев вышел он на крутой правый берег реки. Офицеры из их батальона к тому времени как-то незаметно исчезли, команд никто не отдавал, в наряды не ставил, службу не спрашивал. Даже старшина с кухней тоже не показывался больше суток. И как им быть, и что им делать, они не знали, потому и двинулись бойцы-железнодорожники самостоятельно. Шли пешком, шли на восток. Пока не добрались до широкой реки. По размерам сразу решили, что это Днепр. И вот перед ними открылось все великолепие реки - несколько сот метров водной глади- и далеко внизу - левый берег, где фашистов вроде как быть не должно.
Сам- то красноармеец Лешка Антонов плавал отлично и в одиночку мог бы спокойно преодолеть реку, несмотря на то, что лето кончилось, и вода в сентябре в реке была весьма прохладной. Но как-то неловко было спасаться одному, без оружия, без товарищей, как потом доказывать, что ты не дезертир, что не просто шкуру свою спасаешь, а организованно осуществляешь отход на новые рубежи обороны.
Кроме воинов железнодорожников выходили к реке и другие солдаты, и даже командиры из чужих воинских частей. Берег постепенно заполнялся людьми, которые не знали, что делать и куда идти. Все они, наверное, думали, что вот-вот придет какой-нибудь большой начальник и все организует: и их переправу, и их спасение. Однако решительные командиры все не появлялись, а те, что приходили, сами не знали, что им делать. Недалеко от солдат-железнодорожников вышел на берег какой-то ротный политрук. Но вместо отдачи организационных команд он огляделся, достал из кобуры пистолет и, видимо, в приступе отчаянья выстрелил себе в висок.
Красноармейцы - железнодорожники подошли к нему посмотреть и стали решать, что с ним делать. Забрали документы- сдать начальству, когда оно появится, пистолет- на всякий случай, да заодно сняли и добротные офицерские хромовые сапоги. Политруку они уже не нужны, а им долго еще придется отступать с такими командирами.
Канонада на западе усиливалась, берег заполнялся солдатами, солнце перевалило за полдень. И тут красноармейца Антонова осенила простая мысль. Он обратил внимание на находившуюся поблизости шахту. Под небольшим углом в гору, словно в нору, была проложена узкоколейная железнодорожная ветка. Видимо по ней гоняли в шахту вагонетки. Алексей поделился идеей с сослуживцами, и они приступили к работе. В шахте оказался необходимый инструмент, а навыки у них были свои, недаром же они железнодорожники. Разобрав часть узкоколейки, бойцы взяли несколько шпал и спустили их к воде, где и сколотили себе из них несколько плотов. Три шпалы вдоль, две - поперек, для связки, грести можно и совковыми лопатами вместо весел.
Вот на таком плоту бойцы 84-го путейского батальона и преодолели Днепр широкий. Организованно и с оружием. Когда они уже с левого берега взглянули на великую реку, то увидели, что ее гладь усеяна их последователями. Таких шикарных плотов уже никто не строил, все спешили, да и навыков не было, но от узкоколейки остались только рельсы. Зато несколько десятков или даже сотен советских бойцов спаслись от немецкого плена.
На ближайшем привале, уже в относительной безопасности, стали решать, что делать с наследством застрелившегося политрука. Документы хранить доверили сержанту, пистолет тоже кто-то взял, а сапоги оказались маломерки- 40 размер, и подошли только красноармейцу Антонову. Он охотно сбросил свои уже сильно поношенные ботинки с обмотками и надел щегольскую кожаную обувку.
Эти сапоги вызывали немало завистливых взглядов других солдат и сержантов. У офицеров возникали вопросы, почему красноармеец обут не по уставу. Пришлось Алексею Антонову сменять их на обычные кирзачи. Дали ему новенькую пару, да еще спирта и консервов в придачу. А в хромовых сапожках стал щеголять ротный старшина, ему про офицерские сапоги вопросов не задавали.
Видимо, догнали воины-железнодорожники свой путейский батальон уже в районе Бахмача, где на отцовской карте опять появляется отметка о проведенных взрывах.
Затем были Льгов, Курск и путь батальона резко сворачивает на юг- на Белгород, Люботин и на Харьков.
Кстати, именно там, в Харькове, в это время должен был учиться в пехотном училище на офицера его старший брат Михаил. Настоящий романист обязательно бы дал братьям встретиться, но я пишу не роман, поэтому ничего выдумывать не буду. Вряд ли братья догадывались, что находятся недалеко друг от друга. Да и, скорее всего, с приближением фронта училище вместе с личным составом было эвакуировано вглубь страны. Тем более, что в октябре 1941 город Харьков был оккупирован 6-й армией вермахта под командованием Паульса. Правда, там немцев ждал неожиданный сюрприз в виде ранее заложенных радиоуправляемых мин Ильи Старикова. У немцев таких мин еще не было.
Благодаря И. Старикову в Харькове и особенно на харьковском железнодорожном узле (И. Г. Стариков служил в железнодорожных войсках) было установлено 315 мин замедленного действия. Ставили их, в том числе, и войны 27-й ж/д бригады, в которой служил красноармеец Алексей Антонов. В бригаде были организованы курсы минеров, на которых И.Г. Стариков обучал солдат-железнодорожников обращению с этими новыми минами.
37 мин замедленного действия немцы смогли обнаружить, из которых 14 штук обезвредили, 23 пришлось взрывать на месте. Но остальные 278 все равно взорвались и нанесли врагу существенный урон. 106 подорванных немецких поездов, 9 разрушенных мостов и виадуков, не считая поврежденной техники. Вот результат подрывной войны воинов-железнодорожников.
Александра Дубровского должны были призвать в ряды вооруженных сил на героический Черноморский флот. Но, как мне кажется, в таком количестве матросов, сколько их было в запасе, красный флот не нуждался, и поэтому дядю отправили на краткосрочные (скорее всего полугодичные) курсы подготовки офицеров сухопутных войск.
Верочке Антоновой в 1941-м году исполнилось 15 лет, и она училась на химика в ФЗУ при воронежском заводе СК-2(Синтетического каучука). С началом войны все училище вместе с заводом решено было эвакуировать.
7 ноября 1941-года их посадили в поезд и повезли на восток. Ехали в теплушках, без всяких удобств: не помыться, не постираться, часто голодные и почти все время холодные.
Эшелон шел медленно и очень долго. Не один месяц. Сначала планировали остановиться в Уфе, но там от эшелона с "фабзайцами" отказались. Пацаны и девчонки все еще сидели в вагонах и колесили по Уралу. И только в Свердловске на легендарном "Уралмаше" их, наконец-то, приняли. И случилось это в марте 1942 года! За время путешествия ребятишки изрядно оголодали, обносились и намерзлись, возможно, даже завшивели- ездили- то всю зиму в дощатых теплушках.
На "Уралмаше" в химиках не нуждались. По крайней мере, в таком их количестве. Профиль у завода был другой, там делали танки, пушки и другую продукцию, и все из металла, а не из каучука. И Вере Антоновой, как и многим другим, пришлось переквалифицироваться. Ее определили в приемосдатчики. В обязанности юной заводчанки входило принимать и отправлять вагоны с заводскими грузами. Что она и делала и днем и ночью, и в любую погоду. Всю войну.
Владимиру Антонову, младшему из братьев, в 1941 шел семнадцатый год. К началу войны он уже окончил ремесленное училище и был направлен на Воронежский авиазавод.
После начала боев, в октябре 1941-го года, завод было решено эвакуировать на Восток. Эшелоны с техникой и людьми пригнали под Куйбышев в Безымянку, где еще до войны с 1940 года закладывались новые цеха для производства боевых самолетов.
Условия труда были тяжелейшими. Первым делом устанавливали станки и только потом вокруг них возводили стены цехов и крыши над головой. И лишь в третью очередь думали о рабочих, о том, где и как они будут жить. Говорят, в Безымянку к 1943 привезли 250000 человек. Жилье вроде строили, но это была капля в океане. Рабочих рук не хватало, поэтому смены на производстве были по 12-16 часов, спали часто на рабочем месте. Было голодно и холодно.
1942г.
Однажды я спросил отца, как он встречал новогодние праздники во время войны.
Зиму 1942 года, по его рассказу, он встречал на Украине в районе Харькова.
Под Москвой шло зимнее наступление советской армии, а на Украине фронт стабилизировался, и красноармеец Алексей Антонов весь день 31 декабря провел в дозоре, чуть ли не на нейтральной полосе. Было холодно, он страшно продрог и замерз. Вечером его сменили, и в землянке налили стакан водки. Он выпил, поужинал, прилег у печки и проснулся уже утром 1 января Нового 1942 года.
В этом году всех ждали испытания не меньшие, чем в минувшем.
3 января 1942 года ГКО принял постановление "О восстановлении железных дорог", согласно которому железнодорожные войска Наркомата обороны передавались в Наркомат путей сообщения. Не исключено, что именно по этому сейчас мало публикуется информации по железнодорожным войскам, поскольку открывают архивную информацию совсем другого ведомства.
Согласно официальным записям с января 1942 свежеобученный лейтенант Александр Дубровский в должности командира взвода отправлен в действующую армию. К сожалению, ни номера части, ни даже фронта, куда он попал, я пока не знаю.
Но, по уверениям его сестры Веры Васильевны, он какое-то время был танкистом. К сожалению, нет у меня никакой информации, какой танк он освоил, и как долго он воевал.
Курсант Михаил Антонов в январе 1942 окончил учебу в Харьковском пехотном училище. Ему присвоили звание лейтенанта и направили в город Чирчик, где он стал слушателем курсов "Выстрел" для офицерского состава Красной Армии.
По окончании этих курсов его направляют в действующую армию в 299-й стрелковый полк 29-й стрелковой дивизии. Дивизия дислоцировалась и формировалась в городе Акмолинске Казахской ССР.
В первых числах апреля 29-ю стрелковую дивизию погрузили в вагоны и повезли в Тульскую область. Видимо, советские военачальники ожидали повторный натиск немцев на Москву.
Однако летняя компания 1942 года началась гораздо южнее. До начала мая бои под Харьковом были в основном местного значения. Противники накапливали силы.
12 мая началась Харьковская операция Красной Армии.
27-я железнодорожная бригада, в которой служил красноармеец Алексей Антонов, находилась во втором эшелоне и ждала, когда наши войска продвинутся вперед и освободят новые города и железнодорожные станции, где можно было бы приступить к починке освобожденных путей, мостов и прочей дорожной инфраструктуры.
За пять дней наши войска добились некоторых успехов, но 17-го мая немцы подтянули резервы, из Крыма перелетела воздушная армия, и тогда они начали свое контрнаступление.
В тот день красноармейцу Алексею Антонову старшина роты предложил, как опытному солдату и шустрому парню, сходить в ближайшую деревню с целью разжиться продуктами у местного населения, дабы разнообразить их скудный армейский рацион. Алексей с еще двумя сослуживцами покинули расположение части и тем самым неожиданно спасли свои жизни. Не успели они пройти и половины пути, как над заросшей леском лощиной, где располагался среди прочих советских частей и их путейский батальон, появились самолеты "Люфтваффе" и устроили там погром. Какие уж тут продукты, когда не знаешь, куда и кому их нести. Но и сразу возвращаться туда, куда десятки вражеских самолетов сыпали свой смертоносный груз, они тоже не спешили, затаились в кустах, ожидая конца авианалёта. А вскоре из леска, который бомбили немцы, показались бегущие бойцы нашей армии. Сначала одиночки, а потом группы по два-три и более человек. На все вопросы они кричали что-то о немецких танках, прорыве и окружении...
В общем-то, беглецы не сильно преувеличивали. Были и прорывы немецких танков и окружения. Контрнаступление гитлеровцев было стремительным и успешным, к 20-м числам мая войска двух советских фронтов были разбиты.
По немецким данным только в плен по итогам Харьковской операции попало около 200 000 советских солдат, а всего Красная армия потеряла 600 000 бойцов и командиров. По данным наших историков общие потери советских войск составили 277 000 человек. Тоже не мало, надо признать.
У красноармейца Антонова Алексея была возможность разделить их судьбу. Видимо, именно в то лето он тоже однажды чуть не попал к немцам в плен. Об этой истории он рассказывал, не уточняя дат, но теперь я склонен считать, что относится она, скорее всего, к лету 1942 года, когда пленных у немцев было так много, что они иногда даже не считали их нужным брать.
Со слов отца история эта развивалась следующим образом: несколько воинов-железнодорожников мужественно отступали по пыльным шляхам Украины. Было их человек семь, и они тогда выходили из очередного окружения. Вдруг на своем пути они увидели двух немецких солдат, что-то делавших на дороге. Дружно подняли красноармейцы свои винтовки и, направив на врагов, даже предложили им сдаться посредством "Хенде хох!" Но немцы вместо того, чтобы испугаться, заулыбались и что-то залепетали по-своему. Кто-то из красноармейцев даже передернул затвор и собрался прицелиться...
И тут за спинами наших бойцов раздались аплодисменты. В ладоши хлопал немецкий офицер, появившийся из придорожных кустов, высокий, красивый и в новенькой, отлично подогнанной форме. Наши бойцы и его бы взяли в плен, да вот незадача, за его спиной веером появилось еще полтора десятка здоровенных фрицев с автоматами на изготовку.
Скорострельность немецкого "МР-40" значительно выше, чем у винтовки Мосина, и советские бойцы поняли у кого здесь реальное преимущество. Немцы были и спереди, и сзади, их было больше, они были лучше вооружены.
Разоружив противника, гитлеровцы построили наших солдат и заставили их раздеться до исподнего. Видимо, это был отряд диверсантов, нуждавшихся в советской военной форме, но не желавших связываться с обременительными для них пленными, требующими присмотра. Хорошо, что они не расстреляли наших бойцов, считая, видимо, что деморализованные, полуголые советские солдаты не пойдут искать свою часть, а разбредутся по домам.
Алексею Антонову опять повезло больше других. При его невысоком росте, отцовское галифе никому из рослых немецких диверсантов не подошло, и они отбросили брюки отцу, отобрали у него только гимнастерку. Другие советские солдаты продолжили свой путь в исподнем.
В отцовском военном билете есть запись, что с мая по сентябрь 1942 года он был стрелком 42-го стрелкового полка. Я думаю, что эта запись была сделана в послевоенное время в военкомате с его же слов. Вряд ли он пытался кого-то обмануть или ошибся. Но согласно интернет сведениям, выясняется, что 42-й стрелковый полк как боевая единица существовал до 2 июня 1942 года, а потом был отправлен на переформирование. Я думаю, что пока бойцы растерзанного под Харьковом 42-й стрелкового полка отступали на восток, вместе с ними отступал и красноармеец-железнодорожник Антонов Алексей, (возможно с той же бесштанной командой).
2 июня 1942 года стрелковый полк вышел на сборный пункт для отступающих частей к Замуловке и был отправлен на переформирование. А красноармеец-железнодорожник Антонов А.В., согласно соответствующей записи в военном билете, направлен в свою железнодорожную часть.
Последние отметки о произведенных взрывах на отцовской карте находятся у поселка городского типа Шевченково Харьковской области и у города Изюм. Дальше красноармеец Антонов уже ничего нигде не взрывал. И если Изюм на рубеже 1941-1942 г.г. был прифронтовым городом, и, скорее всего, взрывная деятельность отца была там в конце 1941 года, то п. Шевченково оккупировали в июле 1942 года, и весной этого года он мог устраивать там феерверки.
Согласно же сведениям, найденным мной в интернете, "... с мая 1942 года по июль месяц отступающая 27-я отдельная железнодорожная бригада ведет заградительные работы в районе Купянска, Валуек, Алексеевки, Лисок, Старого Оскола".
Кое-что подтверждается настоящими документами военной поры. На сайте "Память народа", где публикуются сведения в основном о погибших и пленных наших бойцах, я вдруг обнаружил удивительный документ. В нем говорится:
"28.07 1942 г. при отходе с ж.д. участка Валуйки- Штормово после производства заградительных работ пропал без вести Антонов Алексей Васильевич 1921 г.р., призванный Орским ГВК, красноармеец 27-й ж-д бригады."
"Однако!"- подумал я, отец никогда не рассказывал, что он пропадал без вести.
Продолжая изучать документ, еще раз удивился. Извещение это о пропавшем без вести солдате должны были отправить в Орск на Мелькомбинат отцу Антонову Василию Степановичу, человеку, который не только никогда не жил в Орске, но еще и умер в далеком 1936 году.
Видимо, отец решил своей возможной гибелью на войне никого не расстраивать.
Продолжая изучать документ далее, я удивился, насколько он велик. В списке почти 650 человек, это же целый батальон солдат. И это только в одной бригаде. Как такое может быть? Я нахожу только одно объяснение: пока штаб бригады располагался в Валуйках Белгородской области, 84-й путейский батальон был в районе станции Штормово Ворошиловградской области. Между ними десятки километров. Когда немцы в очередной раз прорывают нашу оборону, стремясь на Кавказ и к Сталинграду, бригада потеряла связь со своим батальоном, и весь личный состав теперь считается пропавшими без вести. Бригадные писари составляют соответствующие списки.
Вот так и получается, что одним махом пропадали без вести целыми подразделениями наши бойцы.
Просто к тому времени, добившись убедительной победы под Харьковом, немцы продолжили наступление и начали операцию "Блау" по прорыву на Северный Кавказ за грозненской и бакинской нефтью. В результате им опять удалось окружить 40 000 советских солдат под Миллерово.
После истории под Штормово, где красноармейца Антонова потеряла бригада, он тоже отступал к Миллерово. Снова никого из офицеров, снова только группа солдат и опять непонятно, куда идти и чего делать. Второй раз в окружении за два с половиной месяца. .
Их группа долго ходила там по кругу, надеясь найти "дырку" в немецких позициях, через которую можно было бы выйти к своим. Пытались идти то к Вешенской, то к Калачу. Уйти незаметно для врага получилось на юг.
Сколько на их пути попалось опустевших городков и поселков. Ни советских войск там уже не было, ни советской власти. Люди либо ушли, либо таились по домам в ожидании прихода немцев. Пусто. Где магазины и склады были разграблены, где ничего не было тронуто. В одном из городков солдаты обнаружили и вскрыли магазин спортивных товаров, забрав себе несколько велосипедов. Естественно, после этого наступающие пешком немцы заметно отстали.
Оторвавшись от немцев, воины-железнодорожники в своем солдатско-сержантском коллективе стали решать, куда им податься. Дороги было две: на юг и на восток. Красноармеец Лешка Антонов сказал, что на востоке, в Сталинграде, куда все больше откатывались советские войска, и в мирное-то время было голодновато, а на юге, на Кавказе, прокормиться всегда было проще. К его мнению, человека бывалого, прислушались. И пошла их группа на юг. Вот в результате этого гастрономического решения судьба и развела товарищей отца с их 84-м отдельным путейским батальоном, который в составе 27-й отдельной железнодорожной бригады тем временем отходил именно к Сталинграду, где потом принимал активное участие в его героической обороне.