Антонов Михаил Алексеевич : другие произведения.

Вторая Вода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А вы были когда-нибудь на встрече выпускников? Звуковая дорожка для тех, кто прочел до середины: http://mp3.music.lib.ru/mp3/a/antonow_m_a/antonow_m_a-belaja_gorjachka-2.mp3

   Антонов М.А.
  
   ВТОРАЯ ВОДА
  
   I
   В начале мая где -то между праздниками мне позвонили из Реченска с моей, как сейчас говорят, ма-лой родины. Приглашали на празднование юбилея- 60- летия средней школы N1, которую я окончил много лет тому назад. Я бы отнесся к этому приглашению достаточно равнодушно, если бы мне позвонили из школьной администрации, но на другом конце провода ока-зался мой бывший одноклассник- Радик Шамсутдинов.
   Узнал я его не сразу, голос Радика огрубел, а в интонациях появились командные нотки. Но в этом не было ничего странного, все-таки за то время, пока мы с ним не виделись, он успел закончить военное училище, академию, дослужиться до звания подполковника и занять должность замначальника штаба дивизии.
   И вот, согласно его рассказу, впервые за десять лет он вырвался в отпуск на свою родину, где совершенно случайно узнает о том, что родная школа отмечает в это же время свое шестидесятилетие и организует, понятное дело, по этому поводу вечер встречи выпускников. Тогда-то он и решил, что было бы совсем неплохо собрать всех своих одноклассников, хотя бы тех, кого он сможет найти. Он не поленился лично объехать весь Реченск и обзвонил все известные ему телефоны. Вот и до меня добрался.
   Сначала я попытался отказаться, ссылаясь на то, что у меня в городке ни одной родной души: мать живет со мной в областном центре, отец давно умер, а других родных у меня и не было. Но громкоголосый Радик убеждал меня, что я не пропаду, что бомжевать мне не придется, и что они обязательно найдут место, где я смогу переночевать со всеми удобствами. Тем более, что не только родимой школе исполняется в этом году шестьдесят лет, но и у нас юбилей: прошло ровно два десятилетия со дня нашего выпуска. Неужели я не хочу посмотреть в глаза людям, вместе с которыми целых десять лет грыз гранит наук и которых не видел целых двадцать лет.
   Я в конце- концов сдался, пообещав приехать в день юбилея.
  
   II
   Вот чего я не ожидал, выходя из электрички, так это то, что встречать меня будут на машине с проблесковым маячком. Молоденький солдатик подбежал ко мне, отдал честь и сказал, что товарищ майор приглашает меня в автомобиль. Я удивился, но все же подошел к "уазику"
   с табличкой "Дежурная" и только тут увидел, что на переднем сидении сидит мой сосед по парте Генка Севастьянов,а на заднем расположились Сонечка Ханина и Марина Вербицкая. Это обстоятельство меня крайне обрадовало, и я уже не сожалел о том, что согласился приехать.
   Как только разместились все в севастьяновском автомобиле, сразу же начались расспросы.
   Конечно же, слухи о моих научной карьере и достижениях докатывались до малой родины, кое-что тут обо мне слышали, но, тем не менее, рассказывать о себе мне пришлось по
   полной программе. И я рассказал, что после окончания школы я с первой же попытки поступил в политехнический институт, закончил его с отличием и остался работать там на кафедре. Прошел все ступени, начиная с ассистента, и сейчас я уже сам заведую этой самой кафедрой. Да, в местной районной газете правильно писали, докторскую я действительно защитил, но вот дипло- ма, подтверждающего это звание, я пока еще не получил- дело это долгое. Пользуясь этим, в родной институтской бухгалтерии зарплату мне продолжают начислять еще как кандидату наук.
   И если откровенно, то зарплата у меня не такая уж и большая. Времена давно не те, с эпохой развитого социализма не сравнить. Это тогда кандидат наук был человеком, не говоря уж о докторе. И если бы не подработка в разных местах, не публикации в иностранных научных журналах, то неизвестно, как бы я жил в современной России на одно свое жалование.
   Потом пришла моя очередь задавать вопросы и я узнал, что Генка Севастьянов, окончив-ший после школы военное училище, теперь- майор вооруженных сил России и в данное время тянет армейскую лямку в должности начальника отделения в Реченском военкомате. От туда-то, из военкомата, и автомобиль у него такой особенный. Но не надо думать, что всегда у Геннадия была такая спокойная жизнь и служба, как сейчас. Ведь за минувшие годы ему пришлось объездить половину Союза и дважды побывать в командировке в солнечном Афганистане. Когда же СССР приказал всем нам долго жить, Гена служил в Ташкенте. Но у него не было желания строить доблестную армию независимого Узбекистана, и несколько лет назад он просто-напросто сбежал на свою историческую родину, где, по счастью, и нашлась для него эта военкоматовская синекура.
   Девочки тоже не пропали. Хотя, какие они уже девочки, когда им, как и мне, тоже ближе
   к сорока, чем к тридцати. Но в том-то и свойство нашей памяти, что все, кого мы знали когда-то
   в детстве и юности, так навсегда и остаются для нас теми же самыми мальчишками и девчонками. Даже несмотря на появившиеся у нас с течением лет морщины, залысины, искусственные зубы и излишние подкожные отложения. По этой же причине мне было проще обращаться к бывшим одноклассницам по прежним девичьим фамилиям, чем запоминать те, которые они приобрели после замужества.
   Сонечка Ханина, как оказалось, пошла по маминым стопам и работала завотделением гинекологии в районной больнице. Внешне она заметно изменилась, и если бы я случайно столкнулся с ней на улице, то сразу бы мог и не узнать. Надо сказать, что Соня и в юности была никакая: невзрачная, ничем не примечательная девушка, а теперь- и подавно. Она пополнела, надела очки и превратилась в обыкновенную женщину среднего возраста и усредненно- ин-теллигентной внешности. Таких мы ежедневно тучами встречаем на улице и абсолютно не различаем и не замечаем их, если они, случайно, не являются нашими коллегами по работе или соседками по лестничной площадке.
   А вот Марина Вербицкая- первая красавица нашего класса- не подкачала. Она и двадцать лет спустя была дамочкой хоть куда. Этакая зрелая белокурая красавица с легким налетом вульгарности и доступности в облике, что чрезвычайно ценится некоторыми категориями мужчин.
   Судя по ее рассказу, жизнь у нее сложилась не без трудностей. Об этом свидетельство-вало хотя бы то, что Марина дважды уже успела побывать замужем и на данный момент снова была свободна. Да и другого лиха выпало на ее долю немало. После окончания школы она некоторое время поработала на железнодорожной станции, но там ей не приглянулось и она перевелась в телефонистки. В это время правители затеяли перестройку, страну начали раскачивать волны товарного дефицита и, чувствуя момент, Марина подалась в торговлю. А уж как только объявили свободу и свободный рынок, Вербицкая стала челночницей: моталась в Польшу, Турцию, Эмираты и, как ни странно, поднялась. Теперь вот у нее есть свой магазинчик, торгующий всем на свете, три продавца, машина и все остальное, что должен иметь преуспеваю-щий человек. Она и про сына своего упомянула: Андрюшка ее заканчивает в этом году десятый класс. А со следующего учебного года она собирается устроить его на платные подготовительные курсы педуниверситета, и уже договорилась об этом с кем надо. Пусть мальчишка учится, хватит того, что она сама необразованная. А на мой вопрос пояснила, что вовсе не хочет, чтобы ее сын стал учителем. Просто в Реченске эти курсы- единственное место, где мальчика могут подготовить к поступлению в вуз. А поступать он будет либо на юриста, либо на экономиста. В общем, все согласно современной моде.
   И, как мне показалось, рассказывая о себе, Марина очень хотела продемонстрировать всем нам, что в этой жизни она добилась всего, чего хотела, даже несмотря на то, что в школе она училась хуже нас и, в отличии от присутствующих, не получила высшего образования.
   Реченск хоть и разросся за время моего отсутствия, но все же не настолько, чтобы в нем можно было заблудиться. Как было двадцать лет назад от станции до школы полтора километра, так осталось и поныне. Мы проехали это расстояние за несколько минут и вскоре оказались у порога школы. А там нас уже ждали. Прямо в фойе стояли столы, где дюжина старшеклассниц каллиграфическим почерком записывали в тетради данные о всех прибывших. И когда мы один за другим стали сообщать одной из них год окончания нами учебы, то девочка округлила глаза и
   посмотрела на нас с удивлением. Еще бы, ведь мы закончили школу задолго до того, как папа с мамой догадались ее зачать. У Генки, записывавшегося последним, школьница даже спросила не только о наличии детей, но и о том, имеются ли у него внуки. Хорошо хоть Севастьянов не
   женщина и на подобные вопросы не обижается. Он просто расхохотался и сообщил девочке,
   что еще слишком молод для внуков, ведь его старшему сыну всего двенадцать, и он учится в
   этой же школе в шестом классе.
   Потом Геннадий уехал на своем автомобиле еще за кем-то, а я в компании Сони и Марины отправился побродить по школе, посмотреть, что же изменилось в ней за прошедшие двадцать лет.
   Мы заходили в классы, смотрели на непривычные нам парты и незнакомое оборудо-вание, удивлялись тому, что кабинеты стали заметно теснее, а коридоры короче. А еще тому, сколько, однако, народу успело поучиться в этой школе после нас, поскольку везде: и в коридорах, и в классах, и на лестничных площадках суетились группки молодежи. Попадались, конечно, и граждане постарше и, как мне порой казалось, кого-то из них я когда-то встречал в своей жизни.
   Но долго погулять нам не удалось. На третьем этаже в кабинете номер 17 мы увидели Радика. Вообще-то, его трудно было не заметить при его-то росте. Он, по-моему, стал еще выше и здоровее. И хотя одет Радик был в гражданку, повадки у него были явно армейские. Громогласно поприветствовав нас, Шамсутдинов тут же начал отдавать команды:
   - Заходите, ребята, заходите! Шурик, подвинься, дорогой, тут девочек посадим, а здесь- Виталия.
   На преподавательском столе уже стояло несколько бутылок, на пластмассовых блюдцах лежало что-то из закуски, а вокруг стола сидело несколько человек.
   - Виталик,- продолжал распоряжаться полковник,- захвати по дороге стулья, или ты думаешь, что дамы пригласят тебя посидеть у них на коленях? Да и для Сони принеси.
   - Валентина, хватит пилить хлеб! Мы же сюда не есть пришли. Сейчас вздрогнем за встречу и пойдем вниз, на торжественную часть.
   Я послушно подхватил от ближайшей парты пару стульев и подошел к столу. Ба! Среди сидевших за столом я довольно быстро опознал своих бывших одноклассников.
   Н-да-а, двадцать лет- это, все-таки, какой- никакой, но срок...
   Узнать ребят, конечно же, было можно, но я вдруг задумался, а как же я сам изменился за эти два десятилетия. Тоже, наверное, немного повзрослел...
   - Наливай, Шурик, наливай. Стаканов, девочки, мало, так что не жеманьтесь. Валентина, передавай хлеб следующему.
   Под команды подполковника Шамсутдинова мы быстро выпили, спешно закусили и, оставив дежурного по столу- Сашку Филиппова, чуть ли не строем направились в спортзал.
  
   III
   Большую часть спортзала занимали установленные в несколько рядов скамейки. Почти все они уже были заняты. Мы всей компанией прошли к стоящему у стены гимнастическому бревну и расположились кто на нем, кто возле него.
   Успели вовремя, поскольку именно в этот момент женщина в синем платье громко заиграла на пианино и хор девочек запел самодеятельную песню про то, что "мы никогда не забудем любимую школу номер 1". А когда девочки закончили петь, из-за их спин вышла высокая, довольно-таки симпатичная гражданка примерно моего возраста и стала держать речь. Оказалось, что это- директор школы.
   Надо же, мне раньше и в голову не могло придти, что директором моего родного учебного заведения может быть такая интересная особа. С детских лет слово директор вызывало у меня ассоциации, связанные с чем-то очень строгим, чего боишься, и что уважаешь, а тут- такая милая и приятная женщина. Да ради того, чтобы с ней поболтать, можно было бы каждый день нарушать школьную дисциплину! И я, грешный, даже подумал, что при случае, не в такой официальной обстановке, я бы без труда придумал для нее пару- другую комплиментов.
   Тем приятнее мне было услышать из ее уст свою фамилию. Перечисляя выпускников прошлых лет, добившихся в этой жизни некоторых достижений, симпатичная директорша упомянула и меня, сообщив во всеуслышанье, что я стал доктором технических наук.
   Потом кратко выступила завуч. Тоже незнакомая, видимо, и она появилась в школе уже после того, как мы выпустились. На вид, она была постарше директора, и, главное, полностью соответствовала облику педагога. У такой не пошалишь. И речь она произнесла стандартную и обтекаемую, чувствовалась советская школа. А затем слово предоставили ветеранам, и к микрофону вышел сухонький старичок в темных очках. Вот его-то я узнал, и, даже не особо напрягаясь, вспомнил, что зовут его Серафим Кузьмич.
   Еще бы, с пятого по восьмой класс он преподавал нам русский язык и литературу. Стро-
   гий был педагог, требовательный и справедливый. Из поколения фронтовиков...
   Все-таки, нам повезло, что мы успели поучиться у них, у последних из могикан, у настоящих Учителей. У нас таких было трое: литератор Серафим Кузьмич, математик Леонид Семенович и физик Александр Иванович по кличке "Садыс". В молодости физик, выходец из какой-то малой народности, говорил по-русски с акцентом и, отправляя ученика на место, часто произносил коронную фразу: "Садись, два!" или "Молодец, садись", и вот это "садись" он произносил как "садыс", заработав таким образом прозвище. Когда мы учились у него, он говорил уже без акцента, но за спиной ученики продолжали звать его по кличке, передаваемой из поколения в поколение.
   Да-а-а, теперь-то уж подобных педагогов нет, все они либо давным- давно на пенсии, либо в могилах. Пусть земля будет для них пухом. После них школу заполонили женщины. Я ничего
   не имею против женщин, но слово Учитель все-таки мужского рода...
   Серафиму Кузьмичу я хлопал от всей души. После него произнесла небольшую речь одна из выпускниц, и следом начался незатейливый концерт школьной самодеятельности. Первыми выступал хор девочек. Чистыми голосами, под баян, они запели "Когда уйдем со школьного двора..."
   Я тем временем, устав стоять, забрался на гимнастическое бревно и, сидя на нем, уже с этой высоты стал обозревать собравшуюся в зале публику.
   Ха! Оказывается, здесь, кроме моих одноклассников, есть и другие граждане, которых я знаю. Вон в третьем ряду сидит Валерка Пороховщиков. Он выпускался на четыре года раньше нас, и запомнился мне тем, что когда мы учились в шестом классе он, уже десятиклассник, вел в нашей школе баскетбольную секцию. Веселое было время! Теперь Валера заметно погрузнел,
   поседел, отпустил усы а-ля "песняр" Мулявин, но узнать его еще можно было. Интересно, в те далекие времена он пользовался у меня и моих одноклассников большим авторитетом, а кем же он стал? И я, не особо надеясь на ответ, спросил о нем у сидевшей рядом со мной Вербицкой.
   Маринка удивленно посмотрела на меня, на кой ляд мне это надо, но все же рассказала, что сейчас Пороховщиков работает на автобазе шофером, гоняет на самосвале. Пару раз она нанимала его. Он привозил ей песок и щебенку, когда она гараж строила.
   Я конечно удивился и спросил: " А у тебя и гараж есть?" На что Маринка ехидно ответила, что у нее и машина есть. Старенькая правда, 90-го года, но зато "Мерседес". Мне осталось только улыбнуться.
   - А вот рядом с ним в темно-сером костюме сидит мой второй муж,- шепотом сообщила Вербицкая.
   - Подожди, это же..., как его... Пашка.., а фамилию вот забыл. Он же одно время у нас в школе комсомолом заправлял?
   - Колыванов,- шепотом напомнила Маринка фамилию бывшего комсорга.- Он и потом свою карьеру с помощью комсы делал. В институт-то, говорят, его только благодаря направлению райкома приняли. А то бы он и по конкурсу не прошел. А когда он вернулся, то и года по специальности не проработал, как его секретарем чего-то там избрали. А сошлись мы с ним, когда он уже в местном агропроме главным инженером был.
   - Ну и что же ты с таким уважаемым человеком не ужилась?- вежливо и не без любопытства поинтересовался я.
   - Козел он,- зло сообщила Маринка.- Как и все бывшие коммуняки. На трибуне одно болтают, а как в жизни до бани дойдет, так без бл...й обойтись не могут.
   Я промолчал, переваривая столь эмоциональное высказывание.
   - Этот, хорек, еще и мной хотел расплатиться с нужными ему людьми,- продолжила неожиданно свой рассказ Вербицкая.- Как только в 92-м у нас капитализм начался, он стал всякие сделки проворачивать. Тоже, конь ретивый, в ротшильды метил. А так как он в жизни, кроме как языком молоть, ничего не умел, то все его начинания кончались пшиком. Сейчас-то его дружки в местный агробанк пристроили на непыльную должность...
   - Слушай, Марин, а первого твоего мужа здесь нет?- поинтерисовался я.
   - Не-е. Жорка Хвостов в нашей школе не учился. Он же железнодорожник и к нам в Реченск попал по распределению после института. Я с ним познакомилась, когда на станции кассиром работала.
   Он сейчас на узловой заправляет. Шишка на ровном месте.
   - А я-то по наивности думал, что первый раз ты за Женьку Французова замуж вышла. У вас же такая l'amoure была.
   - Ля... что?
   - Лямур- любовь.
   - Да ну! Какая там любовь!? Все это детство в заднице играло. Он же у нас на поселке за крутого шел. Борец, мотоцикл "Ява", на фене ботает и вообще все такое прочее.
   - А разве нет?
   - На безрыбье и рак рыба,- многозначительно хмыкнула Вербицкая.
   И, видимо, желая выговориться, Марина продолжила:
   - Он когда в армию уходил, я как дура на проводах ревела. Письма ему писала. А Франц пытался отвечать. Он ведь, если честно, своим корявым почерком на бумаге двух слов связать не мог. Письма писать- это же не матом крыть. А тут еще Сашка Говорков- он с Французовым в одной части служил- в отпуск приехал да по пьяне и давай перед парнями хвастаться, как они там в самоходы в соседнюю деревню бегают, к девкам да за самогоном. А Франц у них- главный самоходчик, и поэтому он и на губе уже два раза сидел, и в отпуск его за это не отпускают. В общем, узнала я, как Женька там развлекался и подумала, а какого хрена я ему верность хранить буду? А тут еще и Жорик ко мне клинья подбивал, а я из себя недотрогу строила. Так что не стала я Французовой, а стала Хвостовой. Вот и весь лямур...
   Мы немного помолчали, глядя, как старшеклассники- парень с девушкой- в бальных нарядных костюмах исполняют вальс и румбу. Потом им на смену вышло с полдюжины мальчи-ков лет десяти-двенадцати. Под баян учителя музыки они не очень-то слажено затянули какую-то народную песню. Разглядывая пацанов, я умилялся их непосредственности, поскольку один из них умудрялся во время исполнения песни почесывать спину, а двое других так и не догадались вынуть руки из карманов брюк.
   Тут стоявший рядом с нами Радик довольно громко шепнул: "Чего это Генка один вернулся? Он же обещал девчонок привезти".
   Мы с Маринкой оглянулись на этот его шепот и увидели в дверях улыбающегося Севастьянова. Он помахал нам рукой, а затем сделал шаг в сторону. И мы увидели, что из-за его широкой спины медленно выплывает Петька Севрюгин, все такой же круглый и розовощекий, как и двадцать лет назад. Конечно же наш классный Колобок за этот долгий срок повзрослел, научился носить модные галстуки и солидные костюмы, приобрел, судя по всему, заметную лысину, но улыбка у него все равно оставалась прежняя: наивная- пренаивная, как у бравого солдата Швейка.
   Генка не стал пробираться к нам через ряды сидящих выпускников, а, размахивая руками, пытался с помощью знаков нам что-то объяснить. Мы дружно закивали головами, хотя лично я ничего не понял. Тем более, что Вербицкая отвлекла меня новой репликой.
   - Смотри-ка, легок на помине...- произнесла она.
   - Кто?- спросил я.
   - Да Франц же. У дверей вон стоит.
   Я поглядел туда, ожидая увидеть могучую фигуру бывшего борца, но ничего подобного там не обнаружил.
   - Да где?- переспросил я.
   - Ну ты слепой, ёлы- палы!- заключила Вербицкая.- С ним сейчас Генка за руку поздоровался и разговаривает.
   - Это- Франц?- изумленно произнес я.
   Мариночка поглядела на меня, как на больного, и, видимо, из жалости ничего не ответила.
   Да-а-а, пресловутого Франца без ее подсказки я бы ни за что не узнал. Я видел перед собой невысокого худощавого мужчину, одетого в старенькую кожаную куртку. Ну как есть типичный водитель микроавтобуса или легковой машины.
   - Он шофером что ли работает?- спросил я.
   - Ну да,- подтвердила Вербицкая,- на молокозаводе. "Москвичок" у него с будочкой. Иногда я его нанимаю товары подвезти.
   - Ну ты тут, крутая дама. Всем мужикам даешь заработать,- шутливо заметил я.
   - Не без этого,- скромно и без тени шутки ответила Маринка.
   "Как же так получилось? - думал я. - Почему двадцать лет назад Женька казался мне грозным и сильным, а сейчас я вижу перед собой такое обыденное и совсем не страшное существо?"
   Приглядевшись, я начинал соглашаться с Вербицкой. Действительно, если не обращать внимание на некоторую общую потертость, на морщины, на седину и другие отметины времени, в облике этого мужичка можно было распознать легендарного Франца. У него остались все тот же прищур карих глаз и та же кисленькая улыбка тонких губ. И здесь до меня дошло. А ведь я его просто давным - давно не видел. Когда Женька после окончания восьмого класса ушел из школы, я только -только закончил шестой класс. И, конечно же, для меня тринадцатилетнего пацана шестнадцатилетний Французов, борец-легковес, казался крепким парнем. Потом я встречал его редко, в основном, когда он на своей "Яве" рассекал по пыльным улочкам Реченска, катая визжащих от восторга и страха девушек и Маринку Вербицкую, кстати, в том числе. А в ту осень, когда я пошел в девятый, Женьку забрали в армию. Тогда я был шпингалетом всего-то в метр шестьдесят. На физкультуре меня ставили пятым с конца. А вот к концу школы я изрядно вытянулся- аж до ста семидесяти шести сантиметров- и уже занимал среди восемнадцати парней нашего класса почетное шестое место по росту. Да, именно тогда я неожиданно обнаружил, что смотрю сверху вниз не только на мать, но и на отца. А бедный Франц все это время тянул армейскую лямку. Потом я уехал в областной центр поступать в институт и в Реченске бывал крайне редко. Женьку я в эти свои приезды не встречал. Потом у меня умер отец, я перевез мать к себе и больше на свою малую родину не приезжал. Следовательно, я не встречался с Французовым больше двадцати лет. Теперь мне стало понятно, почему я не сразу узнал его. Ведь в моей памяти он как бы так и остался более сильным и высоким, чем я. А на самом деле, когда я рос, он оставался таким же невысоким, но я-то об этом не знал.
   В этот момент симпатичная директорша объявила об окончании торжественной части, и бывшие выпускники, громко сдвигая скамейки, потянулись через узкую дверку из спортзала. У выхода образовалась пробка, но никто особо на впереди идущих не напирал, твердо зная, что накрытые в кабинетах застолья их все равно дождутся.
   Мы с Вербицкой спокойно следовали за Сонечкой Ханиной, а дорогу нам прокладывали здоровяк Шамсутдинов и Юрка Петров. В этот момент нас догнал Колыванов. Он поздоровался со своей бывшей женой и задал ей какой- то вопрос. Что-то про автомобили или запчасти к ним. Причем обращался бывший комсорг и нынешний банковский сотрудник к Вербицкой как-то просительно. Маринка же отвечала ему резко и не очень-то любезно. Не желая им мешать, я постарался отдалиться от них на столько, на сколько позволяла толпа, и, видимо, попал в струю - течение людского водоворота потянуло меня к выходу, да так быстро, что я неожиданно обогнал своих одноклассников. И у самых дверей спортзала, подгоняемый наступавшей на пятки горячей молодежью, я вдруг случайно налетел на худенькую невысокую женщину, одетую в коричневую кожаную курточку. Женщина обернулась, я, не задумываясь, произнес слова изви-
   нения, а затем жестом показал, что пропускаю ее вперед. При этом я взглянул ей в лицо, наши глаза встретились, и я вдруг понял, что знаю эту женщину. Передо мной стояла моя любовь школьных лет Верочка Любимова...
   Она довольно сердито выслушала мое "извините, пожалуйста..." и, недовольно поведя плечами, прошла в дверь. Я, несколько ошеломленный такой неожиданной встречей, вышел следом.
   А ведь я едва не поздоровался с ней, но все-таки смог от этого удержаться. Да, своим "здравствуй, Вера" я бы наверняка поставил ее в затруднительное положение. Она, быть может, по инерции тоже бы поздоровалась со мной, а потом бы долго и сосредоточенно пыталась вспомнить, кто я, собственно, такой. И что особенно обидно, пожалуй, так бы и не вспомнила. Об этом можно было судить и по тому сердитому и непроницаемому взгляду, которым она окинула меня при нашем столкновении. И в этом не было ничего удивительного, поскольку в нашей любимой школе Верочка училась на целых два класса старше меня и по этой простой и одновременно серьезной причине никогда не обращала на меня никакого внимания.
   Ну вспомните свои школьные годы. Разве вы обращали внимание на подрастающую поросль, на всю эту мелюзгу, постоянно путающуюся под ногами? Нет, конечно же! И если мальчики- десятиклассники еще могут как-то прореагировать на не в меру развитую и зрелую
   восьмиклассницу, то уж девочки старших классов точно не замечают тех пацанов, что учатся младше них. Вот и Верочка никогда не замечала моего существования. Кто я был для нее? Так, мелочь пузатая, недостойная и одного ее взгляда. Поэтому она так никогда и не узнала, что
   с тех пор, как она мне впервые попалась на глаза, у нее появился маленький тайный поклонник.
   Произошло это, если мне не изменяет память, когда я учился в пятом классе, а она, соответственно, в седьмом. Наш 5-й "А" в тот день первый раз пришел на урок литературы, а ее 7-й "Б", уже отучившись, покидал этот кабинет. Я стоял напротив дверей в ожидании, когда можно будет ринуться в класс и застолбить за собой предпоследнюю парту в первом ряду у окна, а здоровенные, по сравнению с нами, семиклассники лениво выходили из помещения. Одной
   из последних вышла Вера. Она появилась в дверях залитого солнечными лучами класса словно в золотом ореоле. А если учесть, что она была необыкновенно хорошенькой девушкой с легкой походкой, то ее появление произвело на меня чрезвычайно сильное впечатление. Я словно ангела увидел. Остолбенело проводив ее взглядом, в кабинет я вошел последним, и если бы не мой дружок Генка Севастьянов, сумевший захватить и отстоять заветную парту, то сидеть бы мне на
   литературе весь год на нелюбимом месте.
   С тех пор этот день учебной недели стал для меня самым долгожданным. Я знал, что если я успею добежать до кабинета литературы до того, как семиклассников отпустят, я снова увижу Ее. Это потом я узнал, что зовут ее Любимова Вера, это потом я выучил все ее расписание, чтобы знать, на каких переменах я смогу "случайно" встретить ее в коридоре. Все это было потом...
   И вот это обожание я пронес сквозь все свои школьные годы. Хотя, если честно, нельзя сказать, что я в то время не замечал других девочек. Очень даже замечал и даже в той или иной мере увлекался то одной из них, то другой. Но при этом я всегда помнил, что на свете существует Верочка Любимова. И стоило мне просто случайно увидеть ее на перемене или на каком-нибудь общешкольном мероприятии, как все эти увлечения сдувало куда-то далеко-
   далеко. Ах, как она мне нравилась!!! Но Вера, провожаемая моим взглядом, проходила мимо и никогда не удостаивала меня хотя бы случайным ответным взглядом своих серых глаз. Я был для нее шпингалетом, молекулой, пустым местом.
   Самое смешное, что нечто подобное испытал я и сейчас. Хоть мы и встретились с
   Верой взглядом, но она меня опять не заметила. Лицо ее осталось безучастным.
   Выйдя из спортзала, снедаемый внезапно нахлынувшими воспоминаниями, я затормозил возле стоящих у стенки Генки Севастьянова и Петеньки Севрюгина. Обменявшись с последним рукопожатием- рука у Петьки была все такая же мягкая, как пельмешек,- и едва успевая отвечать на его вопросы, я оглянулся и снова увидел Любимову. Она стояла в нескольких шагах от нас и беседовала с какой-то молоденькой девушкой в отчаянной миниюбке. Лица девушки, стоявшей к нам спиной я не видел, а вот Верочку разглядел хорошо.
   Моя школьная любовь внимательно слушала девчушку, порою кивая в знак одобрения, а
   в конце разговора даже улыбнулась ей. В этот момент она снова напомнила мне ту девочку- старшеклассницу, в которую я так безнадежно был влюблен. Но Любимова видимо почувствовала мой пристальный взгляд и недовольно поморщилась. Мне пришлось отвернуться.
   Тут из спортзала показались мои одноклассники, и широкий Радик окончательно отгородил от меня Веру, а его громкий голос вернул меня в настоящее.
   - Ген-н-адий! Дружок! И это все, что ты привез?- спросил он у Севастьянова?
   - А разве этого мало?- скорчил удивленную гримасу Генка, похлопывая кругленького Севрюгина по спине.- У нас же Петя всегда один за двоих шел.
   Все мои одноклассники радостно засмеялись над его шуткой, вспомнив, что на уроках физкультуры физрук Анатолий Андреевич, вручая нам футбольный мяч, регулярно советовал: "Ну вы, ребята, когда штрафной бить будете, Севрюгина в "стенку" ставьте, он вам там один двоих защитников заменит".
   - А еще я Шурика Лебединского встретил по дороге. Тоже в наш кабинет отправил,- сообщил Генка.
   - Он с гитарой?- спросил Радик.
   - Обижаете, товарищ подполковник, естественно.
   Александр Лебединский до восьмого класса учился вместе с нами, со мной и Генкой, а
   потом, когда из четырех восьмых формировали два девятых, оказался в параллельном, но ,тем не менее, дружеские чувства мы все равно сохранили. А еще он был знаменит тем, что единственный из нас умел играть и петь под гитару.
   Наконец, собравшись, мы неспешно всей группой двинулись на третий этаж, в свой 17-й кабинет. Севастьянов между тем рассказывал, что кроме Севрюгина, приехавшего электричкой из областного центра, еще он хотел привезти и Наташку Симонову, бывшую Соколову, но она почему-то отказалась. С утра, вроде, собиралась, просила заехать за ней - она ведь сейчас далеко в новостройках живет,- а когда Геннадий приехал и сообщил ей о том, кто уже пришел на встречу, она вдруг ни с того, ни с сего отказалась, сказала, что плохо себя чувствует. И хотя Генка с Петькой долго уговаривали ее, доказывая, что коньяк и водка излечивают все болезни, а старые друзья отлично поднимают настроение, убедить Соколову они так и не смогли.
   Да-а-а... Похоже, прошлое крепко схватило меня в свои объятия. Услышав это, я вдруг почему-то решил, что, может быть, Севе при перечислении пришедших одноклассников не стоило называть Наталье мою фамилию. Мне вдруг показалось, что именно из-за меня-то она и не пришла. Просто, не хочет встречаться со мной, с человеком, издевавшимся над ее девичьими чувствами.
   Говорят, у женщин на такие дела долгая память. Хотя... Хотя, с другой стороны, может быть у меня просто огромное самомнение, и я еще не до конца изжил детскую привычку считать себя центром мироздания. Ведь с тех пор минуло целых двадцать лет. Неужели Наташка до сих
   пор способна ненавидеть меня за отроческие шалости? Ерунда какая-то! - подытожил я свои размышления, находясь уже на третьем этаже.
   У самых дверей кабинета номер семнадцать у меня произошла еще одна неожиданная встреча. Но, правда, не с далеким прошлым, а с самым будничным настоящим.
   - Здравствуйте, Виталий Александрович!- услышал я задорный молодой голос.- Вы, разве, тоже нашу школу кончали?
   Я оглянулся на этот голос и увидел расположившуюся возле окна группку молодежи, состоявшую в основном из молоденьких и потому симпатичных девушек. В центре этого оча- ровательного кружка и стоял обратившийся ко мне неприлично смазливый молодой человек.
   Красивого, вежливо улыбающегося юношу я сразу же узнал- это был мой студент Пашков. Пришлось тут же натянуть на себя строгий профессорский вид, поскольку третьекурсник Пашков среди сотен других обучавшихся у меня студентов запомнился мне вовсе не своей красотой, а тем, что в этом семестре он уже дважды пытался пересдать мне экзамен по сопромату, но так и не сумел убедить меня в своих знаниях.
   - Здравствуйте, Пашков,- холодно ответил я ему.- Да, я тоже заканчивал эту школу.
   - Именно заканчивал, поскольку кончают либо врагов, либо на бабе,- мрачно вполголоса пошутил оказавшися рядом со мной Шамсутдинов.
   Радик произнес это вроде как для себя, но у него все равно получилось достаточно громко. И девочки, окружавшие студента, прыснули, услышав армейскую шутку моего товарища.
   Я же добавил:
   - Но в отличии от вас, Пашков, я не позорил свою родную школу и своих учителей, и все свои экзамены всегда сдавал с первого раза. Желаю вам сегодня хорошо повеселиться, но не забывайте и про учебу. Насколько я помню, у вас в следующую среду последняя попытка сдать мне экзамен.
   После этого я откланялся и переступил порог 17-ого кабинета.
  
   IV
   Нас встретили гитарные аккорды и такой знакомый голос Лебединского. Шурик пел незнакомую мне песню:
   .... С огорчения зашел я в знакомый подвал,
   Чтобы выпить там кружечку пива.
   И пока я об стол там воблушку ломал
   Подошла ко мне знойная дива.
   Голос громкий такой, волос рыжий, копной...
   Я узнал ее сразу же- Алла!
   Пугачева, конечно. А кто же иной.
   Ну и рядом со мной она встала...
   Шурик сидел на первой парте среднего ряда, увидев нас он заулыбался но петь не перестал. Да мы и сами не хотели его прерывать. Мы молча выразили ему свою радость от встречи.
   ...Я пивка ей плеснул и от воблы кусок
   Предложил, ну а как же иначе?
   Она, выпив из кружки приличный глоток,
   Объявила мне вдруг чуть не плача,
   Что влюбилась в меня она нынче весной,
   Повстречав как-то раз на концерте.
   Я сидел на галерке, махая рукой,
   И пронзил ее грешное сердце.
   А Филиппа она уж не любит совсем,
   Пусть уходит он к чертовой маме.
   Мы распишемся с ней и уедем затем
   За рубеж, может быть, на Богамы.
   Я Богамы видал,
   Это- сказочный рай.
   В телевизоре их показали.
   Это- просто мечта!
   И поехать туда
   Я надеяться мог бы едва ли.
   Стараясь не шуметь, мы расселись вокруг него и только Шамсутдинов подошел к преподавательскому столу и шепотом стал делать указания Подкопаевой, стругавшей сыр и колбасу чьим-то перочинным ножом. Лебединский продолжал:
   Но потом я вдруг вспомнил, что этой весной
   Не ходил на концерты я сроду.
   Были как-то на праздничном шоу с женой,
   Так минуло с тех пор больше году.
   Я сидел на галерке, здесь точен рассказ.
   Слушал песни, тут все без обмана.
   И певице, как помню, я хлопал не раз,
   Но была то Буланова Таня.
   И я честно ответил: "Здесь что-то не так.
   Меня спутали видно случайно.
   Не могли повстречаться мы раньше никак.
   Хотя это, наверно, печально".
   Тут звезда рассердилась и как закричит,
   Дескать, должен на ней я жениться.
   А иначе она в мой профком настучит,
   И тут многое может открыться.
   Что я Кристин отец,
   Что я бросил, подлец.
   Их в те давние, трудные годы.
   И совсем ерунда,
   Что лет десять тогда
   Иль одиннадцать было мне вроде.
   В общем- полный кошмар!
   В общем- полный угар!
   Ругань, шум, мордобой между делом.
   И тут, руки скрутив,
   И мне морду набив,
   Повязали меня двое в белом.
   А теперь говорят, что покуда жена
   В санатории лечит болячки,
   Беспробудно я пьянствовал ровно три дня
   И допился до белой горячки...
   Послышались смешки, Лебединский не только пел неплохо, он еще и классно изображал сюжет своей песни в лицах.
   ...Что я в пьяном бреду телевизор смотрел-
   Были Бонд и пират там в программе.
   Что из душа Жеглову звонить я хотел,
   А ответы услышал в рекламе.
   Джеймс Бонд, пират, и сыщик Жеглов, видимо,поминались в начале песни, которого я, к сожалению, не слышал.
   И что Аллы плакат увидав на стене,
   Я затеял разборку с ним с пьяну.
   Доктор, это- неправда, поверьте вы мне!
   Я с плакатом махаться не стану.
   Отпустите до дому, я вас прошу!
   Я же смирный, почти как ребенок.
   Не хотите? А я вам в ответ не скажу,
   Что у вас за спиною чертенок.
   Прозвучал последний аккорд и Лебединский произнес:
   - Бог ты мой, неужели я и сам на столько постарел. Ну мужики- мужиками, а вот... Привет, друганы! Привет, девчонки!
   И он по очереди протянул руку Севрюгину, Коровину и мне.
   - А тебя я уже видел, махнул Александр в сторону Шамсутдинова.
   - Я тебя тоже,- согласился Радик.- Так, ребята, давай к столу, а то водка стынет и закуска греется.
   За преподавательским столом мы уместились еле-еле. Ведь кроме двенадцати моих одноклассников мы в свою компанию приняли еще и трех человек из параллельного класса. Поэтому кое-кому пришлось расположиться за ближайшими партами.
   Стаканов было мало, поэтому пили в очередь. Тостов по случаю никто не произносил, и Радик, выступавший в роли своеобразного тамады, постепенно перевел общий разговор, состо- явший поначалу из воспоминаний школьной поры, в какое-то своеобразное новое знакомство старых товарищей. Каждому он протягивал пластмассовый стаканчик с теплой водкой и каждый должен был рассказать о том, чего он достиг за прошедшие двадцать лет. Севрюгин, как оказа-
   лось, работал экономистом на заводе; я преподавал в техническом университете; Радик и Генка служили в армии; Маринка торговала; Лебединский строил мосты; Подкопаева работала швеей в частном ателье; Филиппов трудился геодезистом где-то на Севере; Ханина лечила; Коровин и Хмелько, ставшие супругами, работали на реченском молокозаводе; и так далее, и тому подоб-ное.
   Перезнакомившись заново, мы как-то сами собой разбились на группки и начали вести уже беседы по интересам. Вербицкую и супругов Коровиных, имевших взрослых детей, очень волновали, например, условия поступления в областные вузы, и они пытались вызнать их у меня. Я им объяснил, что уже много лет не участвую в работе приемной комиссии и, если и могу им рассказать что-то на эту тему, так только про то, каков был конкурс на нашем факультете в прошлом году, да поведать последние, гулявшие в нашей преподавательской среде, слухи про то, сколько стоит обучение в коммерческих учебных заведениях. Генка же приставал к Татьяне Пьянковой из параллельного класса. Она, оказывается, "сидела" на складе строительных материалов, ну а майор Севастьянов был крайне озабочен возведением садового домика на своем участке земли.
   Радик и Филиппов делились друг с другом своими впечатлениями о жизни на Севере. Один там когда-то служил, другой уже четвертый год в тех краях работал.
   Потом речь зашла о том, кто кого из одноклассников где видел и встречал, и снова стали вспоминать школьные годы, отсутствующих друзей и учивших нас учителей. А тут еще предусмотрительная Вербицкая достала из сумочки пачку фотографий, снятых в эпоху нашей учебы, и они пошли по кругу.
   Как все-таки странно было снова увидеть всех нас такими молодыми и зелеными, хотя бы и на листках фотобумаги. Какими смешными мы были! Тогда перед нами были открыты тысячи дорог и огромная страна. И вот теперь, двадцать лет спустя, я в какой-то мере знаю, кто из нас что выбрал и чего достиг на выбранном пути.
   - Слушай, а ведь это мы на квартире у Хмелько!- воскликнул Радик, разглядывая фотографию, на которой не меньше дюжины молодых людей, радостно улыбаясь в объектив фотоаппарата, взгромоздились на небольшой диванчик.
   - Ну да,- согласилась, присмотревшись, Лена Коровина, бывшая Хмелько,- это мы в девятом классе 23 февраля у меня дома празднуем.
   - И какая же гнида нас тогда заложила,- сердито поинтересовался Севастьянов, при-нимая снимок.- Кто же предкам рассказал, что мы там вино пили. Там вина-то было всего одна бутылка- портвейн "Кавказ", по рупь сорок две, как сейчас, помню.
   - Еще бы тебе на помнить,- поддакнул я,- если ты его и приволок.
   - Да его еще и разлили человек на десять, не меньше. До сих пор помню, что от такой смешной дозы даже в голове не зашумело,- горячился Генка.- А директорша- Нелли Ивановна- нас два часа в присутствии родителей на собрании понужала. "Вы же комсомольцы!"- говорит,- "Как вам не стыдно уподобляться пьяницам! Кто вас научил тайно встречаться и так проводить праздники?" Меня так и подмывало ей сказать, что это мы со взрослых пример берем...
   - А что удержало?- спросил я, забирая снимок.
   Генка не ответил и только пожал плечами.
   Я посмотрел на фотографию.
   Вот и я на снимке- второй слева во втором ряду. Сижу вполоборота на валике дивана. И, судя по приоткрытым губам, пытаюсь сказать что-то, как всегда, остроумное. Рядом располо-жился Сева, на другом валике восседает Радик. А между нами Филиппок, Бондарь и Маринка со Светкой. В первом ряду сидят девчонки и затесавшийся между ними Коровин рядом со своей Леночкой- они с первого класса дружили. А в самом центре сидит Наталья Соколова. Сидит,
   улыбается.
   Фотография, надо сказать, получилась нечеткая и только Соколова, единственная из нас, получилась более или менее в фокусе. Это потому, что Сережка Крестов, снимавший нас в тот день, был безнадежно по-юношески влюблен в нее, и, естественно, Наталья у него всегда оказывалась в центре кадра, остальные же одноклассники на его снимках в основном служили фоном для нее.
   А ведь где-то дома у меня самого есть точно такая фотография. Крестов мне сам подарил ее на память о той вечеринке. Хотя, памятна она мне совсем по другому поводу, а именно тем, что на этой тусовке я впервые осознанно, как взрослый, попытался поцеловать девушку. И как раз Наташку Соколову. Не очень-то дружеский поступок по отношению к нашему классному фото-графу, но, видит бог, для такого нахального поступка у меня были кое-какие основания. Ведь это была своеобразная проверка чувств, если можно так сказать.
   Тут надо пояснить, что с Соколовой мы близко познакомились только в девятом классе. До этого целых восемь лет мы с ней учились хотя и в одной школе, но в параллельных классах,- у нас была большая параллель, от "А" до "Г". Конечно же за столько лет хождения по одним и тем же коридорам и кабинетам мы догадывались о существовании друг друга, но при случайных встречах даже не здоровались. По крайней мере я особого внимания на нее не обращал- в
   нашем классе и своих девчонок хватало, а объект для платонического обожания в лице В. Любимовой у меня уже был. Но вот когда после восьмилетки отсеяли слабых учеников и стали набирать лишь два девятых класса мы с ней оба попали в 9-й "А". И только тут я основательно ее заметил.
   Ну во-первых, почему-то так получилось, что на всех уроках Наталья занимала соседнюю со мной парту. А во-вторых, всего через месяц после начала учебы она вдруг спросила: "Виталик, а ты можешь мне честно сказать, как ты ко мне относишься?"
   Тут до меня дошло, что я ей отнюдь не безразличен. Все-таки за пятнадцать лет моей жизни мне впервые задали такой вопрос. Наверное, именно поэтому я, обычно не лезущий за словом в карман, примолк.
   Как я к ней отношусь? Трудно сказать. Внешне Наташа была достаточно симпатичной и привлекательной: светлые стриженные волосы, серые глаза, вздернутый носик. Насколько я был тогда наслышан, она считалась хорошей спортсменкой, неплохо училась и посещала музыкаль-ную школу. В принципе с ней запросто можно было дружить. И при других обстоятельствах я наверняка бы не упустил такого шанса, но как я уже говорил, в те годы для меня был только
   один свет в окошке- Верочка Любимова. Школу Вера, правда, уже закончила, но в тот год в институт не поступила и вернулась в Реченск. Так что я иногда встречал ее на нашей улице. И, видит Бог, мне и этого тогда было достаточно для того, чтобы чувствовать себя влюбленным и счастливым.
   Так что Наташке я ответил что-то неопределенно- уклончивое, не желая ее обидеть, и не желая ей врать.
   Но и оставить такую благоприятную для меня новость без последствий я тоже не мог. Это сейчас, понимая, что нравлюсь женщине, я могу остаться к ней равнодушным. Для этого мне пришлось пройти через два брака и с полдюжины полнокровных романов, не считая легких увлечений. А тогда мне было всего шестнадцать, все было внове, и я, естественно, не мог упустить такой шанс.
   Будучи от природы мальчиком рациональным и склонным к просчитыванию всех своих шагов, я по наивности думал, что также можно просчитать и поведение девочек. Как жестоко я ошибался! Сейчас-то я точно знаю, что женская логика "немножко" отличается от мужской, а в те годы мне и в голову не могло прийти, чем окончится этот мой эксперимент по приручению гордой одноклассницы.
   Ну а поскольку мне не хотелось разыгрывать из себя влюбленного, я, вместо того, чтобы самому сделать первый шаг к дружбе, почему-то попытался вынудить к этому Наталью. Для этого я стал не очень осторожно играть ее чувствами. Там были и попытки вызвать у нее ревность, когда в ее присутствии я оказывал знаки внимания другим девочкам, и колкие замечания в ее адрес за то, что она в некоторых случаях поступала не так, как мне бы хотелось, и в этом же ряду был и этот глупый поцелуй.
   И нельзя сказать, чтобы я был пьян на той вечеринке у Хмелько. Генка абсолютно прав, с той его бутылки вина, что он разлил по десятку дружно подставленных парнями чайных чашек, опьянеть было уж очень проблематично. Но, тем не менее, я, обычно всегда спокойный, в тот вечер почему-то разгорячился. И в самый разгар танцев я молча подхватил скромно стоявшую в сторонке Соколову и, ни слова не говоря, вытащил ее на середину комнаты.
   Наташка от неожиданности сердито зашептала мне на ухо: "Ты, Виталя, хотя бы сначала спросил. А вдруг я не хочу с тобой танцевать"?
   Я на минуту задумался над таким предположением и чуть было не остановился в танце. Но потом все же решил на эту ее реплику не обращать никакого внимания. Ведь в этом решении меня укрепляло то обстоятельство, что Наталья вовсе не пыталась вырваться из моих объятий. Наоборот, она покорно сложила свои ладошки на мои плечи и совсем не возражала против того, что обе мои руки покоились на ее талии.
   Про Верочку Любимову я в тот момент не вспоминал. Вера была прекрасным, но аб-страктным и недостижимым идеалом. О ней можно было мечтать, посвящать ей стихи, думать все ночи напролет, но к ней нельзя было прикоснуться. А Наташка- вот она, она была рядом- в кольце моих рук. Теплая, осязаемая и нежная. Уже полгода мы каждый день встречались с ней в школе, и, если бы она сейчас спросила, как я к ней отношусь, я мог бы, не кривя душой, честно сказать, что она мне нравится.
   "Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды?.." - горестно спрашивал с пластинки певец популярного в те годы ансамбля, а я, тем временем, молчком завоевывал новые позиции. Наташенька больше не отстранялась от меня. Мало того, между нами больше не было пустого пространства: я своей грудью уже явственно ощущал пуговки ее кофточки и нежную упругость ее девичьей груди, ее волосы приятно щекотали мою правую щеку, а прямо перед собой я видел ее белую шею с маленькой темной родинкой чуть ниже уха и тоненькую ключицу. Я согревал их своим дыханьем...
   Именно тогда у меня и появилась эта идея- поцеловать Соколову. А надо сказать, что я всегда был целеустремленным парнем и уже в то время старался все свои замыслы воплощать в жизнь. Не долго думая, я чуть наклонил голову и бережно коснулся губами того места, где девичья шейка плавно переходила в плечо. Кожа у Натальи оказалась теплая и шелковистая...
  
   С некоторых пор я без нужды даже не улыбаюсь молоденьким девушкам. Во-первых, некоторые мои студентки не совсем правильно толковали мое хорошее к ним отношение, считая, видимо, что я с ними заигрываю и, благодаря их внешним данным, у них есть возможность сдать мне экзамен, не особо заглядывая в конспекты и минуя учебную аудиторию. Могу вам сообщить, что все они были не правы.
   А во-вторых, однажды прогуливаясь по университетскому скверу, я как-то имел неосторожность ласково улыбнуться хорошенькой девице, сидевшей на лавочке и пристально разглядывавшей меня.
   Неожиданно ее нежные алые уста разомкнулись и я услышал: "Для тебя всего стольник, милый. Обычно я беру двести, но ты не старый и очень даже симпатичный. Ты какой способ предпочитаешь? Я умею по-всякому".
   Голос у нее был хрипловатый, но не от волнения, а, скорее, от частого употребления спиртного и никотина. И этот ее грубый голос, и эта ее откровенная фраза удивительнейшим образом не гармонировали с ее юным, почти ангельским, обликом. Пораженный этим обстоятельством до глубины души, я ничего ей не ответил и быстро- быстро ретировался.
   Тогда я еще не знал, что некоторые тропинки в университетском сквере облюбовали представительницы древнейшей профессии. Сейчас я уже не прогуливаюсь по этим аллеям.
  
   А вот двадцать лет назад скромных девушек было гораздо больше, чем в настоящее время. По крайней мере, в нашем маленьком Реченске. Наталья в ответ на мой наглый поцелуй возмущенно фыркнула и движением плеча и шеи вытолкнула мою голову со столь удобной и приятной позиции. В то же время, я, видимо, был действительно ей небезразличен, поскольку она только этим и ограничилась. А ведь могла запросто съездить мне по физиономии. До сих пор помню, как она как-то "наградила" пощечиной Филиппка - Шурку Филиппова, когда он в ее присутствии сказал что-то похабное. Мне же повезло, она не только не перестала со мной танцевать, но даже не отстранилась. А еще через некоторое время как-то само собой так получилось, что ее точеная шея с маленькой родинкой под правым ушком опять оказалась перед моим лицом. И у меня вдруг появилась уверенность, что если я снова повторю свой эксперимент, Наталья не будет возражать...
   Но я так и не проверил этой своей догадки. Сначала кончилась музыка и Игорь Бонда-ренко, обеспечивавший музыкальную программу вечера, поставил на проигрыватель одну за другой несколько пластинок с бодрой музыкой, под которую тогда не полагалось танцевать парами. А потом когда снова зазвучало что-то медленное, Соколова, не дождавшись, пока я подойду к ней, приняла предложение к танцу от стоявшего рядом с ней Сережки Крестова.
   "Ах, так!"- мысленно возмутился я и пригласил танцевать ближайшую подругу Натальи- Ольгу Федорову.
   Что делать, мне было всего шестнадцать, а в этом возрасте мы часто бываем максималистами и порой совершаем необдуманные поступки.
   Ольга тоже отнюдь не возражала против того, что обе мои руки обвивали ее талию. Наоборот, в ответ она спокойно положила свои ладошки мне на плечи, и я прямо через рубашку ощутил, как они горячи. Потом Оля сама придвинулась ко мне еще плотнее, и руки ее теплым кольцом сомкнулись вокруг моей шеи. При этом наши щеки соприкоснулись, но Ольга не отстранилась, я- тоже. Так, весьма откровенно обнявшись, мы и продолжили этот танец.
   Ах, молодость, молодость- горячая пора! Мне кажется, что я до сих пор помню, какие жаркие у нее были руки и щечки. Хотя Ольгу я и не целовал, между нами довольно быстро возникло некоторое взаимопонимание. Настолько сильное, что во время следующего танца Ольга прошептала мне на ухо: "Когда вечеринка закончится и мы пойдем домой, то, если хочешь, можем отколоться от всех и пойти погулять вдвоем. Хочешь?"
   Я был не против. Но в этот вечер мне больше хотелось прогуляться с Соколовой, а Наталья почему-то мне подобного предложения не делала, то ли из скромности, то ли потому, что видела, как плотно мы с Федоровой обнимаемся во время танца. А еще я на Наташку был сердит за то, что она танцует с другими, а не со мной. Но сам я ее не приглашал, ибо мне очень хотелось, чтобы она первая ко мне подошла. Ну, в общем, полная юношеская ерунда.
   С тех пор мы с Соколовой так и не смогли найти общего языка. Хотя, пожалуй, у нас был еще один шанс стать друзьями.
   Уже в марте месяце, накануне весенних каникул, отправляясь в клуб молокозавода на новую кинокомедию, я вдруг подумал, что было бы совсем неплохо взять с собой какую-нибудь девчонку. Идея эта посетила меня, когда на полпути до очага культуры я встретил Федорову, выходившую из магазина хозтоваров с каким-то большим пакетом в руках. Я поздоровался с одноклассницей и, как истинный джентльмен помог ей донести сверток до дома. По дороге я и пригласил ее в кино. Ольга готова была согласиться, если бы не одно "но". В свертке у нее были обои, которые именно в эти выходные ее родители собирались клеить на стенку. Одним словом, ремонт, и родители ее никуда не отпустят. Но заботливая Ольга подсказала мне другой вариант: а почему, собственно, мне не пригласить в клуб Наташку Соколову, она точно пойдет.
   Я так и не узнал, пошла бы Наталья со мной в кино или не пошла, поскольку ее не оказалось дома. В этот, как оказалось, неудачный для меня день она была в музыкальной школе. Об этом мне сообщила ее мать. Правда, она еще говорила, что Наташа должна вот- вот придти, но время сеанса стремительно приближалось, и, прождав бесполезно двадцать минут, я пошел в кино один...
   Я до сих пор не знаю, правильно ли я поступил тогда, не дождавшись ее. Может, если бы наша встреча в тот день состоялась, мы бы, наконец, объяснились и в наших отношениях произо-шли бы коренные перемены? А может, изменились бы даже наши судьбы? Не знаю.
   Хотя, если честно, пока я своей судьбой доволен.
   Фильм- комедия прибалтийского производства- был отвратительный. Настроение у меня было испорчено: весна, понимаешь, а я, как перст, один. Возраст переходный. Короче, в понедельник я опять наговорил Наташке колкостей, как будто она в чем-то была виновата. Соколова не сдержалась, ответила. Слово за слово и дошло до того, что на последней перемене я вручил ей записку, в которой просил прощение за свое поведение на том памятном нам вечере. Казалось, что здесь такого, но все дело в том, как я это написал!
   "Наталья,- начал я официально,- я очень извиняюсь за тот безобразный поступок, который я совершил 23-го февраля сего года.
   Поцеловав тебя, и ощутив вкус полыни на губах, - (Каков я был мерзавец! Экое поэтическое хамство!)- я понял, что поступаю неправильно. За что и прошу тебя меня простить. Одновременно я обещаю, что больше подобного гадкого поступка никогда не повторю."
   Да, тогда я был жестоким парнем.
   Интересно, знала ли Соколова, что это именно я приходил к ней в прошедшую пятницу в гости и с какой целью?
   После этого наши отношения только ухудшались. И это несмотря на то, что мы оба знали, что нравимся друг другу. Нас не спас даже десятый выпускной класс. Весь год мы ходили и дулись друг на друга, как мышь на крупу. Кончилось тем, что, похоже, Наталья меня всерьез возненавидела. К концу учебы мы перестали даже здороваться, а на выпускном вечере не сказали друг другу ни слова на прощанье.
  
   V
   Пока разглядывали фотографии, вспомнили не только отсутствующих одноклассников, но и Иринку. Так сокращенно и ласково мы называли Ирину Павловну Смирнову- нашего последнего классного руководителя. Закончив областной пединститут, она распределилась в нашу школу и сразу же попала на наш выпускной 10-й "А" класс.
   Иринка учила нас только один год, но запомнилась нам больше, чем иные, учившие нас до этого долгие годы.
   - О, смотрите-ка, а вот такой фотографии у меня нет!- воскликнул Геннадий. - Подари ее мне Мариночка. Все равно тебя на ней нет, а я на первом плане.
   - Ну-ка, ну-ка, и я тут есть,- произнес Севрюгин, заглядывая ему через плечо.- Я тоже такую хочу.
   - Нет, нет,- кокетливо отказывалась Вербицкая,- она у меня единственная и напоминает мне про то, как вы меня спасали от "насильников".
   - Вербочка, тебя от насильников? А где же был я в этот трудный и радостный для тебя час?- поинтересовался я, - кто же там свечку держал?
   - Не боись, Греча, - ты там тоже есть,- отвечала Марина, протягивая и мне снимок. У тебя такой должен быть.
   - Не, ну мужики, в конце концов, не будьте волками позорными,- вступил в прения суровый наш северянин Филиппов,- скажите же наконец, что там произошло? Что случилось-то?
   Смеясь, перебивая друг друга, мы общими усилиями восстановили события того октябрьского дня.
   А произошло вот что.
  
   В тот день последним шестым уроком у нас была химия. Лаборатория, где нам преподавали эту науку, находилась на четвертом этаже, там же, где располагались кабинеты начальных классов. А поскольку малышня первой смены учебу уже закончила, а второй- еще не начинала, то четвертый этаж показался мне и моему однокласснику Генке Севастьянову оазисом тишины и покоя: из-за двухстворчатых белых дверей не доносился рокот урока, и можно было совершенно не опасаться того, что сейчас одна из них приоткроется, и какая-нибудь училка, высунувшись в коридор, строго спросит у нас, почему это мы гуляем во время занятий. Не будешь же всем объяснять, что тебя отпустили с урока пораньше за досрочно выполненную контрольную работу по военному делу.
   Каково же было наше изумление, когда обнаружилось, что мы на этаже не одни. У одного из окон длинного коридора маячила одинокая девичья фигура в школьной форме. Это была Наташка Соколова- наша одноклассница.
   - Ты что, с санитарии сбежала?- спросил у нее Генка.
   Наталья отрицательно помотала головой и злорадно сообщила, глядя мне в лицо:
   - Гречанинов, пока ты там себя к воинской службе готовил, твою Вербицкую какой-то мужик в кабинет заволок, и они дверь закрыли.
   - В какой кабинет?- похабно улыбаясь, спросил Севастьянов
   - С каких это пор Вербицкая моей стала?- поинтересовался я, стараясь выглядеть невозмутимым.
   - В двадцать первом,- ответила Соколова Генке.- Ну как же, Гречанинов, ты ей всегда списывать даешь и стихи про нее пишешь.
   Я пожал плечами, выражая свое несогласие с подобными аргументами, и язвительно заметил:
   - Соколова, я бы и тебе давал иногда списать, да ты не просишь. Разве я виноват, что домашние задания ты делаешь всегда сама?
   В этом учебном году в присутствии одноклассников Наташка стала обращаться ко мне строго по фамилии. А ведь еще не так давно, в девятом классе, она звала меня просто Виталькой, и если мы случайно оставались с ней наедине, то даже Виталиком и Виталичкой. Вот и сейчас она словно забыла мое имя. Но надо признать, что я в отместку стал платить ей той же монетой.
   Генка бросил свой "дипломат" на подоконник и, радостно хлопнув в ладоши, заявил:
   - Пойду гляну, как Маринку лапают.
   Именно в те годы Севастьянов стал изрядным пошляком. Он то приносил в школу порнографические журналы, то без конца обсуждал физические достоинства знакомых девчонок, а то в очередной раз принимался хвастаться перед парнями, что в летние каникулы ездил в деревню к деду и имел там связь с какой-то селянкой. Если честно, то и меня проблемы пола тогда волновали, но я, в отличии от него, не считал нужным выплескивать свою озабоченность на окружающих.
   Генка подошел к двадцать первому кабинету и подергал ручку. Закрыто. Тогда он склонился к замочной скважине, пытаясь заглянуть в класс.
   - Сева,- обратился я к нему.- Что ты ее слушаешь, она тебя разыгрывает. Никого там нет.
   - Как нет!- возмутилась Наташка.- Мы с ней с санитарии раньше ушли, нас Елизавета отпустила. Поднялись сюда. Я на минуту отлучилась руки помыть, а потом слышу какие-то крики: "Вот она!" Выглядываю: два парня здоровых. Один из них подхватил Маринку за талию и понес в кабинет, а та хохочет. Второй тоже вошел и дверь закрыл. Я подергала- закрыто.
   - Ну вот видишь, Сева, парней там стало уже двое, так что ты- третий лишний,- сказал я Генке.
   Потом повернулся к Наташке и, желая побольнее уколоть, спросил:
   - А ты, значит, Соколова, хотела им компанию составить, чтоб было двое на двое, а они тебя не взяли?
   - Дурак ты, Виталя. Какой же ты дурак,- сердито ответила Наталья и отвернулась к окну.
   Ну вот, кажется, дождался, назвала она меня по имени, последний раз она это делала еще весной, еще до восьмого марта. Мы тогда с Радиком Шамсутдиновым для одноклассниц газету смешную выпустили: наклеили их фотки, нарисовали карикатуры и подписи сделали, про кого что. Ну а про Вербицкую ничего веселого не придумали и поэтому воспели ее красоту- она у нас самая красивая девочка в классе, а многие, вроде Радика, считают, что и в школе. Вот я и сочинил про нее стихи:
   "Если бы Гера и Афродита с Афиной-Палладой
   Мне бы доверили спор разрешить об их красоте,
   Я бы сказал им: "Не спорьте, богини, не надо!
   Есть вас прекраснее..."- И яблоко отдал б тебе."
   Половина одноклассников ничего из стишка не поняли, пос-кольку древнюю Грецию и ее мифологию мы изучали давно, аж в пятом классе. Не поняла и Маринка- она у нас вообще знаниями не блестала,- приш-лось им растолковывать. Мои комментарии выслушали и отреагирова-ли, надо сказать, по-разному. Сосед по парте Севастьянов похло-пал по плечу и сказал: "Ну ты даешь! Гомер, прямо-таки!" Вербиц-кая одарила меня ласковой улыбкой и дала понять, что не будет возражать против приглашения в кино в клуб железнодорожников. Неелова Светка- наш комсорг- сказала, что меня надо включить в школьную редколлегию- писать стихи к праздникам, скоро Первомай. Ну это уж- фигу! А Соколова с тех пор перестала обращаться ко мне по имени, и всегда поминала мне эти стихотворные строчки.
   В этот момент от двери отклеился Генка. С пошлой ухмылочкой он на цыпочках подошел к нам и почему-то шепотом сообщил:
   - Слушай, Витек, чего там творится!.. Мужик какой-то говорит "Да сними ты этот фартук. И кофточку тоже." А другой: "Давай, и я сниму".
   - Врешь,- не поверил я.- А, Маринка?
   - А Вербицкая довольно так хохочет. Кофточку уже сняла- видно в замочную скважину, она на парте лежит. Похоже, ее там раздевают. Но саму Маринку не видно.
   - Жалко, да?- ехидно подала голос Наташка и опять отвернулась от нас к окну.
   А мне вдруг показалась, что в уголке одного ее глаза я увидел слезинку.
   - Жалко,- честно признался Геннадий.
   Я промолчал и прислушался к своим чувствам. Конечно, легкое чувство ревности я испытывал. Но именно легкое. И даже не ревности, а скорее зависти, что Маринка в такой интересный момент с кем-то другим. И если она там действительно, как утверждает Генка, дает сейчас сеанс стриптиза, то я охотно бы на нем поприсутствовал.
   Но и Наташка зря выдумывала- в Марину я влюблен не был. Девушка она была, конечно, очень хорошенькая. Тут двух мнений быть не могло. Но было несколько "но". Во-первых, кроме внешности у девушки еще что-то должно быть. А вот именно этого "что-то" я в красавице и не находил. Например, поговорить с ней можно было только об уроках или о том, кто с кем дру- жит. Больше не о чем. Она еще в шмотках и парфюмерии сильна была, так для меня это были совсем неактуальные темы. Да и училась она неважно. Одних домашних заданий переписала у меня- на "Войну и мир" по объему хватит. Она и в классе садилась сразу за мной, чтобы списывать удобней было. Севастьянов мне завидовал по этому поводу и говорил, что если бы Маринка так зависела от него, как от меня, то он бы уж точно своего не упустил. А я, в его представлении, был лопухом, тем более, что Франц был тогда уже в армии.
   Во- вторых, мы были знакомы с Вербицкой уже десять лет, с самого первого класса. И это порой мешало нам воспринимать друг друга всерьез, как возможных партнеров. От того, что мы росли на глазах друг у друга, оставалось в наших отношениях что-то от детства. Правда, где-то с восьмого класса я уже осознавал, что Марина выросла и расцвела, и, порою, у меня возникали по ее поводу некоторые мысли и желания, но ... Но мешало главное "но"- моя романтическая влюбленность в Верочку Любимову. Вот кого я боготворил то ли с пятого, то ли с шестого класса. И если бы я имел возможность пойти в кино в клуб железнодорожников с Верой, то я бы пошел, даже если бы после сеанса меня ожидали трое таких, как Франц.
   Ах, как мне хотелось выделиться, чтобы Любимова обратила на меня внимание. Для нее я бы сочинил не четыре строчки, а целую поэму, но, увы! Мне кажется, что Вера так и не заметила тогда моего существования. Как я был тогда рад тому, что в прошлое лето Вера не поступила в институт пищевой промышленности в областном центре и вернулась в наш маленький Реченск. Я был, наверное, единственным человеком на свете, который был рад этому обстоятельству. А все потому, что шесть раз после этого я случайно встречался с ней: то на улице, то в магазине, то в киношке. И целых шесть дней, после этих встреч, я был бесконечно счастлив. Я лелеял надежду, что и в этом году она не поступит и я снова не единожды буду счастлив, встретив ее. А следующим летом мы поедем поступать в ВУЗы одновременно и, может быть, я буду встречаться с ней и в областном центре. Уж тогда-то мы будем почти на равных. Может быть, я даже в чем-то ей случайно помогу, и она, наконец- то, обратит на меня внимание...
   Но суровая жизнь не оправдала моих фантазий и разбила все иллюзии: этой осенью Верочка в город не вернулась. У ее соседки по дому Нееловой я с помощью военной хитрости выяснил, что Любимова все-таки поступила в институт, правда, на вечернее отделение. Кроме того, она устроилась работать на кондитерскую фабрику и получила там место в общежитии.
   С'est la vie! И, надо признаться, что такое, в общем-то, невинное известие о Верочке причинило мне гораздо больше душевной боли, чем все романтические приключения Вербицкой в прошлом, настоящем и будущем. Осознав это, я спокойно заметил:
   - Красиво жить не запретишь...
   Генка опять подкрался к двери и стал работать для нас с Соколовой ретранслятором.
   - Хохочут... Мужик говорит, чтоб Маринка теперь сверху была... Во, дают... Один сообщает, что закончил, у другого спрашивает, как быть... Второй отвечает, что сейчас он сам займется...
   В интерпретации Севастьянова все звучало так, как будто в классе происходило что-то неприличное, какая-то групповая оргия.
   - Врешь,- не выдержала уже Наташка.
   Я тоже недоверчиво улыбнулся, и мы с ней одновременно подошли к закрытой двери. Не знаю, что расслышала Соколова, но я в самом деле услышал заливистый смех Маринки и голос парня: "Давай, давай, братан, обнимай ее крепче."
   И в этот интересный момент за спиной послышалось:
   - Так! Гречанинов, Севастьянов и Соколова? Почему не на уроке?
   За нашими спинами стояла Иринка!
   Вообще-то, официально ее звали Ирина Павловна Смирнова. Она преподавала нам химию и по совместительству была нашим классным руководителем. Именно к ней на урок мы и пришли. От других учителей Ирина Павловна отличалась: во-первых, маленьким ростом - мне дотягивала едва до плеча, а длинному Радику и вообще была по грудь; во-вторых, молодостью- ей прошедшим летом исполнилось только двадцать два года; миловидностью- и парни, и девчон-ки нашего класса считали ее хорошенькой; а также неопытностью- поскольку лишь в этом году она закончила педвуз и начала в нашей школе свою профессиональную деятельность. Поэто- му-то мы заглазно и звали ее просто Иринкой. И в таком обращении к классной было совсем не презрение и панибратство, а любовь и уважение к ней, как к старшему другу.
   - Итак, в чем дело?- строго спросила учительница.
   Небольшую разницу в возрасте и неопытность она порой пыталась скрывать за излишней суровостью.
   - Да нас Николаич с военного дела отпустил,- пояснил я.- Мы ему досрочно контрольную написали.
   - Николай Николаевич отпустил,- поправила Иринка меня.- Ты- то написал, а Севастья-нов, поди, сдул у тебя?
   - Ну что вы, Ирин Пална,- состроил недовольную гримасу Генка.- По военному делу я- отличник. Я же в военное училище готовлюсь. Нас отпустили, чтоб мы другим не подсказывали.
   - Лучше бы ты по химии был отличником. Поступил бы в нормальный институт,- заключила Иринка.
   Она почему-то не любила военных.
   - А ты, Наташа, почему здесь?
   - А нас медсестра с санитарии раньше отпустила, ей в поликлинику надо. Девочки, кто поближе живет, по домам разошлись, а мы сюда пришли, хотели уроками заняться...
   - Кто мы? Николай второй?
   - Нет. Я и Вербицкая.
   Тут как специально из-за закрытой двери послышался визг Маринки.
   - Да что там происходит?- удивленно спросила учительница.
   Она раздвинула нас и потянула запертую дверь.
   - Там Вербицкая с парнями закрылась и по их просьбе раздевается,- угодливо сообщил Генка.
   - Какими парнями?- недоверчиво спросила Иринка.- Нашими? Из школы?
   - Нет, чужими. Я их не знаю. Взрослыми,- сообщила Наталья.
   Поглядев на абсолютно серьезное лицо Соколовой и дурашливый вид Генки, Иринка заподозрила самое худшее и энергично застучала в дверь кабинета:
   - Откройте немедленно! Марина, что там происходит?!
   Ее крик совпал со звонком об окончании пятого урока. И химичке, дождавшись тишины, пришлось снова повторить свой вопрос.
   К классу постепенно подтягивались одноклассники: возле дамского туалета замаячила тихоня Подкопаева со своим огромным портфелем, а по ближней лестнице, тяжело дыша, поднялся колобок Петька Севрюгин.
   - Где остальные?- спросил у него Геннадий, уже морально готовившийся к сражению.
   - Курят. Сейчас придут,- сообщил Севрюгин, не заметив классной дамы.
   В другой момент Иринка что-нибудь бы сказала по этому поводу, но тут ей было явно не
   до курящих. Она стучала в дверь миниатюрными кулачками.
   Желая ей помочь, я несколько раз резко и энергично дернул за ручку двери. В классе
   что-то c грохотом упало, и я понял, что это выпал стул, ножкой которого и был заперт вход.
   Первой в проем ворвалась маленькая Иринка, потом мы с Генкой, Наталья, и замыкал наш отряд толстый Петька. Толку от него не было никакого, но для количества и он подходил, благо его было много.
   Маринка Вербицкая сидела на столешнице второй парты среднего ряда.
   Ну и не такая уж она была раздетая. Единственно, что она сняла- мохеровую кофту и черный ученический фартук. Неподалеку от нее стоял и улыбался светловолосый, кудрявый парень лет двадцати пяти, тоже не раздетый, а в пиджаке. Его черный плащ лежал на учительском столе. Да и его напарник, который, отвернувшись от нас в дальнем от окна и двери углу, возился с каким-то черным кожаным саквояжем, также отнюдь не походил на насильника. Это обстоятельство несколько успокоило Иринку, но страшно разочаровало Севастьянова.
   Молодой человек, стоявший перед Маринкой, посмотрел в нашу сторону и интеллигентно спросил:
   - Чем обязан, господа, вашему появлению? У вас здесь урок?
   - Да нет, это я хотела бы знать, что тут происходит, и что вы тут делаете с моей ученицей?
   - Вашей ученицей? Так вы учительница Марины? Ну, надо признаться, вы на редкость хорошо сохранились. Я принял вас за ее подружку,- улыбаясь,сообщил парень.
   Маринка прыснула в ладошку, а Иринка побагровела и закусила тонкие губы.
   - Что здесь происходит? Почему вы закрылись?- переспросила она, давая понять, что шутить не намерена.
   Что-то сверкнуло из угла. Мы все посмотрели туда и увидели, что второй парень, повернувшись к нам, держит в руках фотоаппарат со вспышкой и наводит его на нас.
   - Подготовка репортажа,- ответил он.
   По возрасту он мало отличался от своего приятеля, и выделяли его только более темные волосы и небольшие усы.
   - Какого репортажа? И почему вы закрылись и заставляли девочку раздеваться?
   - Раздеваться?- безусый расхохотался.- Слышишь, Вадик?
   - Меня никто не заставлял раздеваться,- густо покраснела Маринка.
   В первый раз в жизни я видел, чтобы Вербицкая засмущалась.
   - Это же мой брат двоюродный, Костя. Он в редакции областной газеты работает,- представила кудрявого Маринка.- Он приехал сегодня к нам в город. Мы с ним два года не виделись.
   - А это кто?- махнула рукой в угол Ирина Павловна.
   - Это Вадим, он фотокорреспондент, с Костей приехал. Мы тут фотографировались сейчас,- сообщила Вербицкая.
   Словно в подтверждение этих слов опять сверкнула фотовспышка.
   - Да перестаньте нас фотографировать!- крикнула Иринка.
   Но ей назло вспышка сработала еще раз.
   - Вы очаровательны даже в гневе,- сообщил усатый Вадим.
   Тут заверещал звонок на шестой урок. Поняв, что спорить с корреспондентами бесполезно, учительница прикрикнула на нас:
   - Марш на урок! И тебя, Вербицкая, это касается.
   - Кабинет закрыт,- крикнула Неелова откуда-то из- за спины,- ключ-то у вас.
   Оказывается за нашей спиной уже столпился чуть ли не весь класс. Иринка отдала ключ и велела нам рассаживаться. Но всем было интересно, чем же все закончится, и поэтому мои одноклассники очень медленно, нехотя, потянулись к кабинету химии. Самым последним покинуть место действия сумел я. И я был, наверное, единственным среди учеников, расслышавшим заключительную реплику Вадима.
   - А вот вас бы я охотно снял раздетой,- заявил он, замыкавшей наш отход Иринке.- Посреди пруда, на листке лилии. И назвал бы этот портрет: "Обнаженная Дюймовочка".
   Я не обернулся, но прямо-таки спиной ощутил ехидную улыбку на губах фотокорра и возмущение нашей классной дамы.
   Иринка побежала вниз, вместо того, чтобы идти на урок. Похоже, обиделась и решила пожаловаться директору.
   - Ну что, спас свою Вербицкую?- иронично спросила Наташка, когда я вошел в класс.
   - Соколова, если ты еще скажешь про "мою Вербицкую", то я начну думать и буду всем рассказывать, что ты меня к ней ревнуешь.
   - Дурак!- услышал я в ответ.
   Поговорили, называется.
   Минут десять Иринки не было. Естественно, весь класс шумно обсуждал происшествие. Версий было множество, особенно у тех, кто успел только к шапочному разбору. Те же, кто принимал в событиях хоть какое-то участие, словно сговорившись, скромно отмалчивались и отнекивались от комментариев. Затем Ирина Павловна пришла и начала урок.
  
   Рассматривая молодую и симпатичную Иринку на фотоснимках, я высказал сожаление, что мы совершенно ничего не знаем о ее дальнейшей судьбе. Ведь одновременно с нашим окончанием школы, она ушла в декрет и уехала из нашего Реченска. А ведь ее декрет и рождение ребенка были прямым продолжением той давней истории.
  
   Где-то через пару недель после того, как мы "спасали" Вербицкую, я случайно увидел, что Маринка секретничает со своей лучшей подружкой Ханиной. При этом они оживленно обсуждали какие-то фотографии, разложенные для конспирации между страницами учебника по истории.
   Маринка, как вы уже знаете, во многом зависела от меня, и я добился от нее права быть посвященным. В ближайшую перемену под страшным секретом, дождавшись, когда мы останемся одни, Вербицкая показала мне эти фотографии. Их было много и это были те самые, которые снял Вадим. Сначала я пересмотрел с десяток снимков, на которых запечатлели Маринку. То одну, то в обнимку с двоюродным братом, то втроем, еще и с Вадимом. Потом попались три, в общем-то похожих, фотографии, где уже фигурировали и Маринкины спасители. Я разглядел на них и себя с сосредоточенным выражением лица, и Иринку в гневе, и очумело улыбающегося Генку, и опасливо заглядывающего в дверь Севрюгина, и Соколову с плотно сжатыми губами. Почему-то, только посмотрев на этот снимок, я задумался: "А ведь Наташка- весьма симпатичная девушка."
   Чтобы лишний раз убедиться в этом, я отыскал ее взглядом: Соколова стояла у окна и вчитывалась в учебник. Вдруг она оторвалась от книги, и наши взгляды встретились. От неожи-данности, не придумав ничего лучшего, я почему-то показал ей язык. Она же в ответ на это что-то сказала. Я не расслышал ее слов, так как было далеко, но, судя по артикуляции губ, она произнесла банальное "Дурак!"
   Соколова опять уткнулась в книгу, а я, перелистнув страницу "Истории", заметил:
   - Не плохо фотографирует твой знакомый. Наташка хорошо у него получилась.
   - Разве?- пожала плечами Маринка.
   "Может, мне помириться с Соколовой?"- подумал я, разглядывая последние фотогра-фии, где была снята одна Иринка.
   Что-то удивило меня на этих карточках, но сразу я этого не осознал. Отдавая учебник, я спросил:
   - Откуда?
   - Костя с оказией переслал. Вадим сделал. А Иринкины, где она одна снята, мне отдать надо, они велели.
   - Подарила бы хоть один снимок,- попросил я у Вербицкой.
   Королева красоты меня не поняла и с победоносной улыбкой спросила:
   - Тебе с надписью?
   Я рассмеялся, но про себя. Похоже, она имела в виду свой легендарный образ. И я не стал ее разочаровывать, тем более, что в отношении Маринкиного портрета у меня появилась интересная мысль.
   - Конечно. И еще дай одну из групповых. Хорошо?
   - Ну ладно, что не сделаешь для друга.
   Красивым почерком Марина написала какую-то, типичную для шестнадцатилетних, глупость на обороте своего фотопортрета.
   Затем я стал приводить свой черный замысел в жизнь. Дождавшись, когда рядом с читающей Соколовой окажется Генка Севастьянов, я подошел к приятелю и громко, чтобы слышала и Наталья произнес:
   - Смотри, Сева, что я заслужил.
   И показал не столько ему, сколько Наталье фотографию Маринки с надписью.
   - Слушай, и я такую хочу!- заявил Геннадий.
   - Не достоин,- ответствовал я с наглой улыбкой.- Ты ведь за ней только подглядываешь, а я "мою Вербицкую" от насильников спасал. Правда, Соколова?
   Наташа громко захлопнула учебник и отошла от окна к своей парте, ничего не ответив.
   Почему вместо шага к примирению я уколол ее еще раз, я не знаю до сих пор.
   Но самое интересное, что на этом история не кончается. Следующий ее эпизод произошел где-то через месяц, уже в осенние каникулы.
   Как-то вечером я пошел в клуб молокозавода посмотреть новый фильм с Бельмондо в главной роли и, к моему удивлению, увидел там Вербицкую. Мы поздоровались, и поскольку народу было немного - клуб не пользовался популярностью,- сели рядышком и стали беседовать.
   Почему я был один, мне было понятно. Все-таки я живу в двух шагах от этого очага культуры, и для меня проще было придти сюда одному, чем долго- долго искать спутника для культпохода. А вот для Маринки, жившей в поселке железнодорожников, одиночество в чужом районе было, на мой взгляд, крайне удивительно. И Вербицкая рассказала мне свою историю.
   Оказывается, к ним в гости на праздник опять внезапно приехали Константин с Вадимом. Вчера они очень хорошо и весело отметили годовщину Октября, а сегодня парни обещали сводить Маринку в модное в нашем городке кафе "Весна", располагавшееся совсем неподалеку от клуба молокозавода.
   Марина, как порядочная, нарядилась, накрасилась, а возле самого кафе вдруг выяснилось, что второй дамой в компании должна быть... Иринка. На нее Вадим глаз положил. Маринке-то что, ей все равно, но училка, косо посмотрела на парней, и скромно так заявила, что извиняется, но пойти в кафе не может, и вообще ей надо домой. Никуда ей не надо было! Что можно делать вечером в общежитии во время каникул? Просто Ирине неудобно было развлекаться на пару с ученицей.
   Дальнейшее было понятно и так. Потерять Ирину Павловну парни не могли и Маринку завернули домой. Но домой ей не хотелось- там можно было нарваться на глупые расспросы подруг-соседок, перед которыми она уже успела похвастаться походом в кафе. Чтобы убить время и обдумать положение, Мариночка и завернула сюда, хотя эту кинокомедию она уже видела.
   Я выразил ей, как мог, свое сочувствие. И тут до меня дошло, что мне показалось странным на том фотопортрете Иринки, который Вербицкая должна была передать ей, - прическа!
   Когда мы штурмовали класс у нее волосы были собраны в пучок на затылке. А на фотографии Ирина Павловна была уже с распущенными завитыми локонами. И хотя я видел тот снимок только раз, я был уверен, что это было именно так. Значит, вскоре после нашего шумного вторжения, Иринка встречалась с корреспондентами. Они, наверное, перед ней извинились, иначе бы вряд ли она согласилась перед ними позировать.
   Я высказал эти свои мысли вслух, и Маринка подтвердила мои подозрения. Действительно, вечером того же дня, выспросив у нее адрес учительницы, Костя с Вадимом купили торт, огромный букет цветов и отправились, как они выразились, налаживать отношения. Похоже, их экспедиция удалась- их простили.
   От парней Марина узнала немало нового про свою классную руководительницу. В частности, Вербицкая поведала мне, что фамилия Смирновой у нашей Ирины Павловны по бывшему мужу. Еще будучи студенткой, она выходила замуж за курсанта военного училища. Сейчас Иринка, правда, в разводе, но фамилию почему-то менять не стала. Кстати, может, отсюда и ее нелюбовь к военным.
   "Да-а, жизнь- сложная штука,"- подвел я черту.
   После зимних каникул о романе классной руководительницы с фотографом из областной газеты знал весь класс. И сообщили о нем не Вербицкая и не я, как можно было бы подумать, а тихоня Подкопаева. Она ездила на новогодние праздники в областной центр и встретилась там с влюбленной парой нос к носу в галантерейном отделе универмага. Вадим и Ирина обращались друг к другу по именам и сообща покупали материал на новый костюм фотографа. Ясно, какие выводы сделала ученица, увидев подобную сцену.
   Разговоров хватило на неделю. Первыми успокоились парни, которым все эти шуры-муры были до лампочки. Ну, влюбилась училка в парня из большого города, что тут такого. Девчонки судачили чуть подольше- надо же все нюансы обсудить. И в конце -концов они сделали вывод, что Ирине Павловне знакомство пошло на пользу- классная как будто расцвела.
   Но идиллия длилась недолго. В середине февраля Иринка стала задумчивее и как-то рассеянее, а в ее гардеробе перестали появляться новые вещи. И вскоре Маринка, как всегда знавшая больше всех, сообщила, что фотограф уехал. Уехал из нашей области. Он, оказывается, подавал большие надежды, и его взяли фотокорром в одну из центральных газет. Теперь он стал москвичом и это, по-видимому, как-то сказалось на их отношениях с Ириной.
   В личную жизнь классной руководительницы мы не лезли, но надо сказать, что такое поведение Вадима вызвало у всех нас единодушное осуждение. За те полгода, что Иринка вела у нас уроки, мы успели ее полюбить. Она была умна, красива, инициативна, смела и, что самое главное, справедлива. Не обремененная семьей и жившая в нашем городе в общежитии, она уделяла нам много своего личного времени и, что было немаловажно, относилась к нам, шестнадцатилетним, уважительно, как к взрослым. И, естественно, подлый- другой синоним мы практически не употребляли- поступок заезжего фотографа, обманувшего нашу любимицу, вызывал у нас справедливый гнев.
   Шло время. Наступила весна. Мы усиленно готовились к выпускным, а кто-то и к вступительным экзаменам. Иринка натаскивала отстающих и уже не казалась нам слишком печальной. И вся эта история с неудачным романом забылась бы со временем нами, если бы Соня Ханина не сообщила по секрету Маринке Вербицкой, что недавно видела нашу классную в женской консультации. Ну видела и видела, что, казалось бы, такого. Но дело в том, что мать Сони работавшая в консультации врачом, сказала дочери, что их учительница беременна и собирается рожать.
   Тут неделей не обошлось. Судачили об этом до самых выпускных экзаменов, тем более, что предстоящее материнство несколько сказалось на облике обожаемой нами учительницы. Когда в начале июня она пришла на экзамен по химии в платье без талии, все самые недогадливые ученики поняли, что скоро она уйдет в декрет. Так оно и оказалось, и на выпускном вечере Иринка уже отсутствовала: оформила отпуск и уехала на родину к матери. Позднее я узнал, что она родила сына.
  
   Но тут вступил в разговор Петька Севрюгин и, вытирая пот с лысины, сообщил, что во время своей последней командировки в столицу он совершенно случайно встретил Иринку. Представляете, какой случай- в десятимиллионном городе встретить знакомого человека, да еще кого? Иринку! Столкнулись они в метро. Вместе ехали от Комсомольской площади до парка Горького. Поговорили, конечно. Ирина Павловна уже достаточно давно- москвичка. Да почти с тех времен, как сына родила. Она вскоре вышла замуж за москвича и переехала к мужу. А Лёшенька, тот самый ее сынок,- уже студент МГУ.
   Здесь вступила Вербицкая и сказала, что отлично знает Иринкиного мужа. Это- тот самый фотограф, с которым наша классная руководительница познакомилась благодаря ее брату. Она именно от него родила ребенка, а он достаточно долго об этом просто не подозревал. И только года через три Марина через своего кузена смогла передать ему об этом весточку. И Вадим- так зовут этого фотографа- забрал нашу Иринку к себе.
   VI
   К восьми вечера выяснилось, что все четыре бутылки, приготовленные моими бывшими одноклассниками к встрече, опустошены. Санька Филиппов, как самый неугомонный, вызвался слетать в буфет, и пока он бегал, кое-кто уже засобирался домой. Дети, дежурство, хозяйство- да мало ли может быть забот у людей, которым под сорок. Я тоже подумал о том, что пора побес-покоиться о ночлеге. Намекнул об этом Генке, и тот сказал, что обязательно решит этот вопрос.
   Все, кто хотели, удалились, а минут через пять вернулся Филиппов и сообщил, что в буфете осталось только сухое вино, а водка, с полчаса уж как, кончилась. Он сам обычно эту кислятину не пьет, но на всякий случай все же захватил пару флаконов "сухаря" для желающих и для дам. Из дам у нас остались только Ханина и Вербицкая, а желающими оказались все остальные. Маринка критически и с сожалением поглядела на принесенные Шуриком бутылки и
   заметила, что такое вино в ее магазине стоит существенно дешевле.
   В этот момент скрипнула входная дверь и на пороге нашего класса возникла Верочка Любимова. Она внимательно окинула нас долгим взглядом, как будто кого-то разыскивая, но, видимо, не увидев нужного ей человека, ничего не спросив, исчезла за дверью.
   - О, моя "сватья" промелькнула,- прокомментировала ее появление Маринка.
   - То есть?- не смог скрыть я своей заинтересованности.
   - Мой Андрейка по ее дочке вздыхает. Они в одном классе учатся. Стихи ей пишет,- похвасталась Вербицкая очередным талантом своего сына.- Рвет и пишет. Пишет и рвет. Случайно обрывки нашла, когда в его комнате убиралась... Ничё так, складно получается. А помнишь, Виталик, ты мне тоже пару штук написал. У меня до сих пор где-то тетрадка та хранится.
   - Ну, конечно же, помню, Мариночка. Что-то там про древнегреческих богинь было,- быстро согласился я.
   - А ты сейчас не пишешь?
   - Избави боже!- улыбнулся я и шутливо перекрестился.- Чукча-не писатель, чукча- ученый.
   - Почетный академик,- по четным- академик, а по нечетным...- Встрял Филиппов.
   Все засмеялись.
   - А по нечетным- скромный доктор наук,- продолжил я, улыбаясь.- Со стихами я лет в двадцать покончил. Понял, что с Пушкиным конкурировать не смогу и решил заняться чистой наукой. С тех пор пишу исключительно научные труды. У меня же несколько десятков публикаций. Под сотню уж, наверное. Некоторые специально переводили и за рубежом печатали в тамошних журналах.
   - Валюту, поди, получаешь?- живо поинтересовался Радик.
   - Ты столько валюты в любом киоске без всякого напряжения для своих финансов купишь,- возразил я.- Из Новосибирска переводы еще приличные приходят, а из центра, из Москвы- так себе.
   А потом опять обратился к Маринке:
   - Ну и что, ты поддерживаешь сына в его выборе или нет?
   - Девочка она, конечно, смазливая, но ветренная. Андрюшку моего в голову не берет, а он расстраивается.
   - О, здесь я по собственному опыту знаю, что в жизни всякого мужчины должна быть неразделенная любовь. Это ужасно закаляет,- одобрительно сказал я.
   - Ну вот еще, - не согласился Шамсутдинов, протягивая мне стакан с "Ркацители".- Женщин надо брать штурмом, если они сразу не сдаются.
   - И я ему тоже говорю,- согласилась скорее со мной, чем с Радиком, Марина.- Не расстраивайся, мальчик мой. На кой она тебе сдалась? На следующий год закончишь школу, поступишь в престижный вуз, там и найдешь себе хорошую девочку из благородной семьи. А эта твоя Леночка так и застрянет в нашей дыре. Ей сроду в институт не поступить. Во-первых, учится она неважно, а во-вторых, Верка-то, мать ее, одна, без мужа, двух студентов не выдюжит. У нее же еще и сын учится. Тоже еще тот подарочек!
   - Ну если девочка красивая, то в фотомодели пойдет,- встрял опять Радик и добавил мне строго,- А ты, Греча, давай стакан освобождай.
   - Ну в фотомодели попадают, допустим, единицы, а вот на панель- все остальные несостоявшиеся звезды.- вступил в нашу беседу Севрюгин.
   До этого Петя что-то обсуждал с Ханиной и Севастьяновым. Поправив пухлой ручкой очки на круглом лице, он добавил:
   - Видел я этих "моделей" в столице. Вся Тверская в вечернее время ими забита. За сотню другую баксов выбирай любую и...
   - И снимай ее или снимай с нее,- заключил за него Генка.
   Все засмеялись.
   В этот момент входная дверь снова скрипнула, все обернулись и увидели на пороге... Верочку Любимову.
   Она снова медленно обвела глазами всех присутствующих и взгляд ее остановился на мне. В груди у меня что-то замерло. Я не поверил этому. Вера улыбнулась. Только как-то неуверенно, робко, искательно. Войдя в класс, она приблизилась к нашему кружку и сказала:
   - Здравствуйте.
   Мы вразнобой и каждый по-своему что-то ответили. Кто-то кивнул, кто-то согласно буркнул и только Мариночка, встречавшаяся с Любимовой на родительских собраниях, поздоровалась с ней громко. Я же промолчал.
   Потом, глядя только на меня, Вера робко спросила:
   - Это вы- Гречанинов Виталий Александрович?
   - Да,- согласился я.
   - Виталий Александрович, можно с вами поговорить? Такая удача, что я вас встретила.
   - Конечно, можно,- ответил я и непроизвольно добавил,- Вера Ивановна.
   От волнения ни я, ни она не обратили внимания на то, что я назвал ее по имени отчеству.
   Верочка сказала, что хотела бы поговорить наедине, поскольку дело у нее личное. Генка при этом пробубнил себе под нос, но достаточно внятно и ехидно: "наедине и личное" после чего заинтригованно хмыкнул. Он всегда был пошляком. А я, не менее удивленный, после краткого раздумья согласно кивнул головой, поднялся со стула и вышел вслед за Верой в коридор. Не станет же она, в самом деле, предъявлять мне претензии за то, что я чуть задел ее на выходе из спортзала. А больше по отношению к ней я за собой грехов не знал.
   Мы отошли к одному из коридорных окон и там встали друг против друга. Наконец-то я смог без спешки и внимательно разглядеть, в кого же именно превратилась моя школьная любовь.
   Годы, конечно, взяли свое, Верочке должно было стукнуть сорок, но я без труда узнал ее серые глаза, темнорусые волосы и необыкновенную улыбку. Сейчас улыбка была какой-то нерешительной.
   Я тоже улыбнулся. Ободряюще.
   - Вы знаете, Виталий Александрович, у меня к вам необычное дело... Просьба... Даже не знаю, как начать...
   Ах, ей бы со своей просьбой и с делом обратиться ко мне лет так двадцать назад! Вот тогда бы я разбился ради нее в лепешку. А теперь... Теперь я сделаю только то, что в моих силах.
   Я снова обнадеживающе кивнул головой, и на автомате изобразил всем своим видом внимание. Хотя на самом деле голова моя была занята размышлениями о бренности всего земного и женской красоты в частности.
   Бедные, бедные женщины! Как мне их все-таки жалко. Вот мужчину женщина может полюбить за то, что он знаменит, талантлив, необыкновенно одарен и умел, необычайно силен, чрезвычайно храбр, за то, что он просто умеет быть внимательным и заботливым, за то, что за ним, как за каменной стеной, за то, хотя бы, что он вовремя приходит с работы, отдает всю получку до копейки и не изменяет направо и налево. Но я не знаю ни одного случая, когда бы
   хоть одну даму действительно полюбили за ее физическую силу, за трудолюбие, за деловую хватку или за глубокий ум. Уважать женщину за это еще могут, а вот полюбить искренне и беззаветно - нет. По крайней мере, я про такие случаи ничего никогда не слышал. Так что женщинам в этом плане не повезло. У них есть только одна возможность, один способ привлечь внимание мужчины- это их внешность.
   Женщин называют прекрасным полом, но, к сожалению, коварная Природа и здесь пожадничала, поскольку отнюдь не каждую даму она награждает красотой. А если и одарит Природа кого из них щедро, если и повезет избраннице родиться с симпатичным личиком и стройной фигуркой, так и это-то не навсегда, не на всю жизнь, а всего-то на несколько лет. Короток век красавицы. Мал отпущенный им срок на то, чтобы побыть прекрасным цветком, и каждую из них ожидает грустное увядание.
   Увядают все, без исключений. Вся разница лишь в сроках. Кто-то из девочек расцве-тает в ранней юности, и уже в эту пору из-за них спорят и бьются парни, да и взрослые мужчины, случается, обращают на них свое внимание. У них яркая, свежая, нежная, весенняя красота. Но, по причине такой популярности, такие девушки довольно часто слишком рано выходят замуж и уже через десяток, другой лет превращаются в еще привлекательных, опытных, но несколько подержанных матрон.
   Другие девочки, а их большинство, в юности не кажутся окружающим чем-либо примеча-тельными, поскольку не выделяются на общем фоне. Но приходит и их пора, и они расцветают уже после двадцати лет, часто сразу после замужества или даже после рождения ребенка. Словно включается какой-то специальный механизм и гадкий утенок в мгновение ока превраща-ется в красивого лебедя. Их красота зрелая, сочная, летняя. Она как и лето может быть долгой, а может и короткой. Уж как кому повезет. Кого-то из них заест тяжелый быт, и на память им останутся только фотографии, рассматривая которые, можно лишний раз убедиться, что и они когда-то были стройными и симпатичными. Ну а кому-то с помощью специальных средств удается на время обмануть Природу и сохранить неожиданно свалившееся счастье красоты на более или менее длительный срок.
   И уж совсем редко бывают случаи осенней красоты, когда, прожив полжизни серой мыш-кой, женщина неожиданно расцветает и хорошеет в то время, когда все остальные ее ровесницы и подруги либо уже дурнеют, либо из последних сил пытаются сохранить остатки былой привле-кательности. Природа словно вознаграждает некоторых дам за их долготерпение. Такая красота бывает теплой и опытной.
   Верочка Любимова, судя по всему, относилась к первому типу из перечисленных мною дам. Она сразу была красивой, с рождения. А потом просто переходила из одной возрастной категории в другую: прелестная девочка, прекрасная девушка, красивая женщина. И это былое ее очарование просматривалось до сих пор. Веру и сейчас можно было смело называть привлека-тельной и симпатичной, тем более, что ей удалось не потолстеть, но возраст все же сказывался. И уже трудно было не заметить того, что предательские морщинки поселились в уголках ее губ и возле прекрасных серых глаз, что кожа на лице потеряла былую девичью свежесть и эластич-ность, а на шее проявились контуры будущих складочек. Да и руки ее, хотя и были ухожены, наманикюрены и чисты, но это были уже не те руки, которыми я любовался двадцать лет назад. В общем, чувствовалось, что красота ее уже отцветает.
   Когда-то я так мечтал взять Верины ручки в свои ладони, поднести их к губам и покрыть каждый ее пальчик поцелуями... А сейчас я холодно отметил про себя все ее достоинства и недостатки и, подбив баланс, решил для себя, что если у меня была бы возможность безнака-занно покрутить с ней любовь, я бы, пожалуй, не отказался. А вот влюбиться в нее так, как я был влюблен в юности, я бы, пожалуй, уже не смог.
   Верочка, между тем, овладев собственным волнением и, прорвавшись сквозь частокол необязательных, предварительных фраз, перешла к делу, спросив, знаю ли я такого студента- Костю Пашкова.
   Я ответил утвердительно, что студент Пашков действительно слушал мой курс по со-противлению материалов, но видит бог, я не знаю, зовут ли его именно Костей. Просто не помню этого, поскольку никогда не обращаюсь к студентам по именам.
   Тогда Верочка, немного зардевшись, спросила, не могу ли я ей рассказать про то, как он учится.
   Я же ответил, что совсем не в курсе того, как этот самый Пашков успевает по другим дисциплинам, поскольку не являюсь куратором их группы, а вот по моему предмету он явно не блещет. Мало того, он просто не знает сопромата и, как мне кажется, упорно не хочет его изу-чать. А ведь это одна из основных наук по той специальности, которой он обучается в нашем университете. Как он собирается проектировать свои агрегаты, если он не в состоянии даже оценить их прочность. И вообще, он уже дважды пытался пересдать мне экзамен и оба раза успешно завалил. Теперь ему предстоит третья решающая попытка.
   Глаза у Верочки во время моего монолога были грустные- грустные. И в конце, как мне показалось, в них даже мелькнули слезы. Убедиться в этом я не успел, поскольку она наклонила голову и что-то стала искать в своей сумочке.
   Я вовсе не собирался ее удручать и поэтому, прервав критику незадачливого студента, спросил:
   - Вы чем-то расстроены, Вера Ивановна? Честно говоря, я не хотел вас огорчать. Да и что вам за дело, до того, как учится этот парень. Он вам родственник?
   - Костя- мой сын,- ответила Вера, подняв на меня глаза.
   По ее щекам действительно стекали слезы.
   И я вдруг вспомнил, как давным - давно, двадцать лет тому назад, я, зная, что Верочка учится на вечернем отделении института пищевой промышленности и работает на кондитерской фабрике, однажды отправился на ее поиски. Трудно сказать, зачем я ее искал и на что надеялся. Но мне казалось, что, поступив в престижный институт, я в какой-то мере сравнялся с Верой в положении и смогу, наконец, обратить на себя ее внимание, невзирая на проклятую разницу в возрасте.
   Мне очень хотелось ее увидеть, и я достаточно быстро нашел общежитие кондитерской фабрики, в котором она жила. Как сейчас помню, это было невысокое двухэтажное кирпичное здание на окраине города. Я посидел возле него на лавочке, соображая, что же мне такого при-думать, дабы случайно встретиться с Верочкой. Но оказалось, что ничего особенного придумывать не надо. Поскольку входная дверь общежития широко открылась и на пороге возник усатый
   крепыш, толкавший перед собой неуклюжую синюю коляску. Следом за ним появилась и сама Вера, красивая и улыбающаяся. Я с минуту смотрел на нее, а потом, резко поднявшись с лавки, ушел. Мне стало ясно, что все мои фантазии оказались несбыточными и иллюзорными. Дело в том, что Верочка несла на руках аккуратно упакованного в что-то теплое младенца.
   Значит, тот самый малыш уже вырос и вот уже учится у меня в университете? Судьба, однако.
   - Мне очень жаль, но ваш сын почему-то упорно не хочет учить сопромат, считая, что его можно сдать на арапа,- сказал я как можно более успокаивающим тоном.- Но ведь так нельзя поступать.
   В ответ я увидел, как Вера уткнулась в свой платочек, а худенькие ее плечи при этом вздрагивали. И мне вдруг отчего-то захотелось обнять ее, прижать к груди и, как пишут поэты, осушить ее слезы своими поцелуями. Все-таки, на плачущую женщину, в которую когда-то был влюблен, равнодушно может смотреть только человек без сердца. Я едва сдержал этот свой порыв. Хорошо бы мы с ней выглядели со стороны, ведь по коридору ходили бывшие выпускники разных лет, а совсем недалеко стояла группа щебечущих о чем-то девчушек.
   - Вера Ивановна, не надо так переживать. Успокойтесь, ради бога,- произнес я тихим голосом и протянул ей еще и свой платок.- Ну выучит ваш сын материал и сдаст.
   Верочка взглянула на меня опухшими от слез глазами и, временами всхлипывая, горестно и сумбурно запричитала про то, что сейчас такая тяжелая жизнь, она одна растит двоих детей, у нее еще есть дочь шестнадцати лет, зарплату платят нерегулярно, и она вынуждена подрабатывать. А тут еще Костя предупредил ее, что у него проблемы в институте и, если он не сдаст до начала весенней сессии экзамен по сопромату, то его могут отчислить.
   Я согласился с ней, что такое возможно. В нашем вузе есть такая практика.
   И тогда Верочка схватила меня за руку, которой я протягивал ей платок и с мольбой в го-лосе заговорила про то, что она этого не переживет. Она из-за сына, часто болевшего в детстве, сама была вынуждена забросить учебу, но она всегда мечтала, что уж Костя-то исполнит ее мечту и обязательно сумеет получить высшее образование. Она все делала для этого, нанимала репе-титоров и оплачивала подготовительные курсы. Из последних сил. Ее мальчик и вправду немножко балованный, но очень способный. Он все экзамены сдал нормально. Вот только с сопроматом у него пока не получается. Не дается он ему.
   В жизни не видел ни одной матери, которая бы считала, что ее дитятко лениво и неспособ-но. Вслух я этого, конечно же, не сказал.
   А тем временем Вера очень просила меня во все это поверить и всячески заверяла, что ее Костенька уж очень постарается подготовиться и обязательно попытается сдать. И тут же она упрашивала меня быть к нему снисходительным, ведь у него была такая трудная судьба.
   Сцена, конечно, была еще та. Не впервые заботливая мамаша беспокоила меня по поводу успеваемости своего ребенка, но впервые это делала моя первая любовь. Я слушал ее внима-тельно, и лицо мое оставалось бесстрастным. И, видимо поэтому, Верочка уж совсем по-обы-вательски добавила, что будет мне крайне благодарна за благоприятное разрешение судьбы ее сына.
   Бог ты мой,- пожалел я ее мысленно,- она, похоже, совсем не представляла, сколько может стоить такая "благодарность". К тому же я за деньги оценки не ставлю принципиально.
   Видя мое сомнение, Верочка с надрывом в голосе спросила:
   - Ну что я могу для вас сделать? Хотите я перед вами на колени встану? Прямо здесь!
   - Нет, не хочу.
   Я улыбнулся и подумал: "Лет бы двадцать назад такие просьбы."
   - А чего вы хотите?- преданно глядя мне в глаза, спросила Любимова.- Я все сделаю.
   В этом я не сомневался.
   - Виталик, ты скоро?!- услышал я от дверей 17-го кабинета.
   Я оглянулся и увидел Севастьянова, махавшего мне рукой.
   - Иди, дело есть!
   - Сейчас.
   Аккуратно освободив свою руку из горячих и сухих ладошек Веры, я сказал ей:
   - Улыбнитесь.
   - Что?- не поняла она.
   - Подарите мне свою улыбку, Вера Ивановна. Этого достаточно. А вашему сыну скажите, пусть зайдет ко мне на кафедру. Поставлю я ему тройку. Что же он будет мне и вам нервы мотать.
   - Правда?
   Верочка никак не ожидала, что ее сбивчивый, несвязанный монолог- просьба приведет к такому быстрому результату.
   - Правда, правда,- улыбнувшись, ответил я.- Если вы дадите мне сейчас его зачетку, я поставлю ему "удовлетворительно" прямо на ваших глазах.
   Услышав это, Верочка наконец улыбнулась, но как-то недоверчиво и растерянно. Она ничего не понимала да и, вдобавок, именно в этот момент до нее дошло, что хотя она мне никак не представлялась, я, тем не менее, обращаюсь к ней по имени- отчеству.
   - Я спрошу у сына, Виталий Александрович, может у него есть зачетка с собой...
   - Я буду в семнадцатом кабинете,- подсказал я.
   - ... А если нет, ему можно подойти к вам на кафедру?
   - Да.
   Глаза Верочки засветились счастьем, казалось, еще чуть-чуть, и она бросится от благодарности мне на шею.
   - Виталик!- позвали меня от двери нашего кабинета.
   Я ответил Геннадию, что уже иду, и раскланялся с Верой. Она тут же чуть ли не бегом бросилась разыскивать сына, а я пошел к друзьям.
   - Пока ты с этой кралей любезничал, мы все вино допили,- сообщил мне Шамсутдинов.- Хотели тебе оставить, но тебя слишком долго не было. Ну и поскольку трубы еще горят, то мы посовещались и решили продолжить мероприятие в другом месте. И вот Мариночка пригласила нас к себе в гости. Поедем, глянем на ее магазин.
   - Виталик, это твоя куртка?- спросила Ханина, протягивая мне мою кожанку.
   Я кивнул.
   - Мальчики, мы ничего не забыли, все забрали?- спросила она у остальных.
   Я медленно, не спеша, надел куртку. Пообещав Любимовой поставить отметку ее сыну, я не хотел выглядеть в ее глазах обманщиком и всячески тянул время. Но ее я так и не дождался и вместе со всеми пошел к выходу.
  
   VI
   На пороге школы распрощались с Севрюгиным, он отправился ночевать к родственникам, и в Маринкин магазин мы поехали уже всемером. В качестве транспорта выбрали севастьяновский "УАЗ". Солдатика уже не было и за руль сел Севастьянов. Не без труда, но влезли все. Впереди сели Генка и шкафоподобный Радик, а сзади мы втроем я, Лебединский с гитарой и Бондарь. Девчонок решили посадить на колени. Ханина уселась к Бондаренко, а Вербицкая собралась было сесть ко мне, но именно в этот момент я увидел Веру.
   Она выскочила из дверей школы без плаща, в одном платье. Вид у нее был встревожен-ный и несколько взъерошенный: прическа чуть растрепалась и грудь ее часто вздымалась от прерывистого дыхания. Видимо, она очень торопилась. Вера остановилась на высоком школьном крыльце и оглянулась по сторонам. Я понял, что она ищет меня.
   - Погоди, я сейчас,- сказал я Маринке и выбрался из машины.
   Сделать это стоило хотя бы ради того, чтобы увидеть, как засветилось от радости и надежды Верочкино лицо. Вербицкая же с удивлением смотрела, как я молча подошел к Пашко-вой и так же молча принял от нее синенькую книжицу.
   Вера тоже была немногословна и сказала только "Вот!". Она все еще не верила, что судьба ее безалаберного сына решалась так просто- одним моим росчерком.
   Используя в качестве опоры свою коленку, я написал на нужной странице "удовл." и поставил автограф. Ни слова не говоря, вернул зачетку, улыбнулся и, не давая ей рассыпаться в благодарностях, молча отступил на шаг назад, молча кивнул головой в знак прощания и, повер-нувшись к ней спиной, направился к машине.
   Мое поведение произвело на Любимову некоторое впечатление. Когда я уходил от нее, то чувствовал, что Вера провожает меня долгим взглядом. Наконец-то я дождался ее внимания. И всего-то ничего- двадцать лет прошло.
  
   VII
   Маринка расположилась на моих коленках с комфортом. Она правой своей рукой обви-ла мою шею и безжалостно навалилась на меня всем своим роскошным телом. При этом наши лица оказались в опасной близости, и меня просто обволокло дурманящим ароматом ее духов. Настроение у бывшей моей одноклассницы, судя по всему, было прекрасное, поскольку поначалу она что-то напевала, по-моему из репертуара Пугачевой, а потом стала шалить. Взяла, напри-мер, мою руку и положила к себе на коленку. Потом, чуть отстранившись, она как бы полюбова-лась мною со стороны. А затем, не долго думая, спросила:
   - Виталик, умничек ты наш, а почему бы тебе не взять меня замуж? Разве я не хороша?
   И она моей рукой погладила себя по коленке.
   - Здрасте,- изумился я.- Хороша-то, хороша и пахнешь приятно, дорогими духами. Но, так у меня своя такая хорошая есть. Итак уже вторая по счету.
   - А ты с ней разведись.
   - Интересная мысль,- глубокомысленно изрек я.
   - Мариночка, ну зачем тебе этот гнилой интеллигент? Выходи лучше за меня,- предложил, смеясь, Бондаренко,- я ради тебя с женой разведусь.
   - Ну вот еще, Игорек, это называется- приплыли. Тут дур нет. Ты мне точно не подходишь. У тебя здесь хозяйство, работа. Неужели ты думаешь, что я мечтаю твоим хрякам хвосты крутить. Пусть твоя Катерина продолжает этим заниматься. А вот Виталенька у нас жених завид-ный: городской, образованный,- Марина погладила меня по щеке.- Он мне больше подходит. Я, может, всю жизнь мечтала о том, чтобы жить в большом городе и иметь мужа доктора наук. Без пяти минут профессора. Уж в областном центре я бы развернулась, а то здесь мне тесно станови-тся. Как на "железке" и на "молочке" зарплату не дают, так у меня сразу выручка падает. Да и к оптовикам там гораздо ближе.
   - Ах вот, ты зачем за меня замуж захотела. Ясно, ясно. Не выйдет, Мариночка.- сказал я.- Ради этого я разводиться не стану. У меня жена красивая, ничуть тебя не хуже, но, в отличии от тебя, она еще и молодая. На десять лет моложе тебя. Девочку мне родила. Уже четыре года моей дочке. Так что шило на мыло я не меняю.
   - Ага, подруга, закатывай губу назад, - откомментировала нашу шутливую беседу Соня.
   Все засмеялись.
   - Фу, противный, молоденьких ему подавай,- фыркнула Вербицкая и сбросила мою руку со своей коленки.- А ксати, чего от тебя Пашкова хотела?
   - Кто?
   Я сразу не сообразил, что речь идет о Любимовой.
   - Ну здрасте, Вера-то Пашкова. Сейчас ты с ней о чем-то беседу имел.
   - А-а-а. Она у меня за сына просила. Он у нас в университете учится.
   Машина затормозила возле типовой пятиэтажки. Три зарешеченных окна в цоколе ее ярко светились, а над железной дверью рядом с ними висела небольшая неоновая надпись. Красным светилось слово "Магазин", а синими буковками было выведено название: "Марина".
   - Ну и что?- продолжала любопытствовать хозяйка заведения- Посодействовал?
   - Помог.
   - Ты со всеми такой добрый?- поинтересовался Генка, открывая нам с Маринкой дверцу.
   Сам он уже был на улице.
   - Нет, только с ней.
   - А что так?
   - Старая история,- уклончиво ответил я.
   И, направляясь к входной двери, заметил:
   - А ты, Марья, не без снобизма. Такую вывеску повесила. Скромнее надо быть. Написа-ла бы просто: "Продмаг", а то размахнулась.
   - Вот еще, кого мне здесь стесняться!
   Магазин в виду позднего времени уже не работал, и железная дверь открылась перед нами после того, как охранник через маленькое окошечко, предназначенное для ночной торговли водкой, опознал свою хозяйку.
   Ведомые Вербицкой мы миновали торговый зал и проникли в ее кабинет, где и расположи-лись на двух креслах и одном диване. От водки отказались единогласно, и Маринка, пригласив с собой Радика и Лебединского, удалилась с ними на склад, откуда ребята принесли коробку с бутылочным пивом. Вскрыли, пригубили, помолчали. Александр, загадочно улыбаясь. произнес:
   - Как однако безжалостно время. Посмотрел я на вас, други и подруги и сразу вспомнилась мне собственная недавно сочиненная песня. Ну, прям про нашу сегодняшнюю встречу.
   - Спой, Шурик,- сразу же предложил я.
   - Спой, конечно,- попросили Ханина и Вербицкая.
   Лебединский взял гитару, чуть ее подстроил и запел:
   Я недавно случайно забрел в магазин.
   Почему-то я в нем оказался один.
   Продавщица и та вдруг куда-то ушла,
   Но я понял, что там продают зеркала.
   Сделал шаг я к прилавку и тут увидал
   Отраженье свое в этом сонме зеркал.
   И глядели со стен на меня сотни глаз,
   И увидел себя я в тот миг без прикрас.
   Вот смотрю я и вижу, что это- не я!
   Где же юность моя? Где же юность моя?
   Где девчонки, которых я нежно любил?
   Где друзья, чьих имен я еще не забыл?
  
   Ах, года- зеркала! Ах, года- зеркала!
   Вы уносите в прошлое, в даль, в никуда.
   Что за злая метель мои дни замела?
   Я успел постареть, не заметив когда.
   Тут я был с ним согласен, действительно за двадцать лет мы сильно изменились, и, к сожалению, часто в не лучшую сторону.
   Так, средь этих висящих на стенах зеркал,
   Очень грустную истину я осознал:
   Что прошел в половину отмеренный срок,
   Что прошел половину своих я дорог,
   И полжизни уже у меня за спиной,
   И заметно покрылись виски сединой.
   От друзей телефоны остались одни,
   От любимых- лишь память и редкие сны...
  
   В магазин этот больше я не хожу.
   В зеркала без особой нужды не гляжу.
   Да и что в этом толку- в стекляшки смотреть, -
   Мне так много еще нужно в жизни успеть.
   Ах, года- зеркала! Ах, года- зеркала!
   Вы уносите в прошлое, в даль, в никуда.
   Жизнь, как злая метель, мои дни замела.
   Я успел постареть, не заметив когда.
   Ах, года- зеркала!
   Последний перебор возвестил об окончании песни. Кто-то вздохнул, а обычно молчаливая Ханина по-доброму произнесла.
   - Молодец ты какой, Сашенька.
   А Шамсутдинов подытожил:
   - В общем, песня о том, что старость подкрадывается незаметно. Поэтому предлагаю не терять время даром и, пока нас не одолели старческие хвори, нам надо объединить наши усилия по уничтожению этого ящика пива.
   Беседа и обмен воспоминаниями продолжались часа полтора. Ящик заметно опустел. Уже около одиннадцати решили расходиться и тут выяснилось, что у меня есть широкая альтернатива для ночлега. Во-первых, Радик Шамсутдинов, вовлекший меня в эту поездку, чувствовал себя обязанным и пригласил ехать к нему. Но он сам был в гостях у родителей и эту возможность я отверг почти сразу. А во-вторых, свои услуги предложили Севастьянов и Вербицкая. Генка предлагал свою квартиру или военную гостиницу КЭЧ, а Марина свои четырехкомнатные аппартаменты, в которых она живет вдвоем с сыном.
   Не знаю, почему я сделал именно такой выбор. Но что-то внутри меня подсказало мне: выбери предложение друга.
   Поэтому Маринке я ответил шутливо:
   - Знаешь, Вербочка, я боюсь, что нам с тобой все-таки нельзя оставаться наедине. А то я за себя не ручаюсь и, чего доброго, мне в самом деле, как порядочному человеку, придется на тебе жениться.
   А Генке я сказал:
   - Сева, к тебе я тоже не поеду, а то придется всю ночь водку с тобой пить, а я и так уже набрался. Вези-ка ты меня к своим армейским гостиничным клопам, пусть и у них сегодня будет праздник - теплая пьяная кровь доктора технических наук на ужин. Но только не забудь завтра заехать за мной пораньше, чтобы я успел на семичасовую электричку. У меня ведь завтра, в субботу, две пары после обеда.
   По дороге мы с ним беседовали о женщинах. О чем еще можно беседовать с Генкой, если он все разговоры сводит к этой теме. А так как я про своих романы и бывших возлюбленных вообще никогда не распространяюсь, пришлось рассказать ему, откуда у меня взялась вторая молодая жена.
   Вообще-то, моя Лидочка сначала была моей студенткой, но в пору ее учебы я был с ней суров и ничем не выделял среди сокурсников. А потом ее как отличницу и дочку уважаемого в городе человека оставили ассистентом на кафедре. Не на моей, к счастью, но тоже с нашего факультета. Вот тогда-то мы с ней сблизились. Ну а поскольку первая моя жена за восемь лет совместной жизни так и не сумела родить мне ребенка, а Лидочка довольно скоро оказалась беременной, то мне и пришлось внести кое-какие коррективы в свою личную жизнь.
  
   VIII
   Гостиница КЭЧ находилась совсем недалеко от районного военкомата, где и служил мой друг Геннадий. Хотя, какая там гостиница, скорее это был Дом приезжих для военных, так как сей "отель" занимал две смежные квартиры на первом этаже обычного для Реченска двухэтажного жилого дома. Проломили стену между квартирами и получилось пять комнат и длинный- длинный коридор.
   Я специально замешкался у входа в неосвещенный подъезд, давая другу возможность самому решить все вопросы. Гена же повел себя как хозяин. Матерясь на электриков и отсутст-вующее освещение, он нащупал звонок и энергично позвонил. В ответ на тихое "кто там?" из-за закрытой двери, он громко проорал: "Сергеевна, открывай! Я человека привел."
   Дверь открылась только на длину цепочки и женская тень в свете синего ночника тихо сообщила, что Валентина Сергеевна сегодня не работает. А на вопрос Геннадия женщина отве-тила, что она новенькая. Неделю как устроилась на полставки ночной дежурной.
   Тогда Севастьянов чертыхнулся и, достав из кармана какую-то бумажку, протянул ее женщине.
   - Вот хорошо, что я заранее запасся. Я- майор Севастьянов из райвоенкомата, а вот служебная военкома Пономаренко, о том, что надо на одну ночь поселить нашего командиро-ванного, вот этого человека.
   И Генка попытался показал рукой в мою сторону. Но в темном подъезде этого можно было и не делать. В прихожей служебной квартиры наконец-то зажегся нормальный свет, выхватив из темноты узкой своей полоской фигуру моего приятеля.
   Я в это момент стоял на лесенке, облокотившись на перила и, не видя Генкиной собесе-дницы, размышлял о том, что, может, я сглупил, когда отказался от Маринкиных четырехком-натных удобств. Там бы меня точно не стали держать так долго в темном и затхлом подъезде.
   Дверь гостиницы сначала закрылась, погрузив нас в кромешную тьму, затем послышался скрежет снимаемой цепочки, и после этого дверь распахнулась уже широко, ослепив нас ярким светом.
   Первым вошел Севастьянов.
   Дежурная встретила его вопросом:
   - А ваш командированный- военный? Почему-то в записке звание не указано.
   Заходя вслед за другом, я услышал, как он в ответ присвистнул и произнес:
   - Вот так старая история.
   Я понял смысл сказанной им фразы, только когда выглянул из-за его спины и с удивле-нием обнаружил, что дежурная- это Верочка Любимова...
   Я узнал ее сразу, хотя за те полтора часа, что мы не виделись, она внешне заметно изменилась. Макияж Вера смыла, проще стала прическа, вместо праздничного костюма она была одета в старенькое синее платьишко, на ногах исчезли изящные туфельки на высоком каблуке, а появились обычные домашние тапочки. Плечи она кутала в темную шаль, а на ее милом носике громоздились очки в тонкой металлической оправе, которые она, завидев меня, тут же сняла. Одним словом, Золушка после бала.
   Вера, судя по ее мимике, тоже меня узнала, тем более, что я за те же полтора часа изменился не внешне, а скорее внутренне. За счет выпитого спиртного.
   От неожиданности мы с ней оба поздоровались, хотя сегодня уже неоднократно виделись. И, надо признаться, оба немного растерялись. Хорошо, что Геннадий взял нить беседы в свои руки. Он хотя и имел какой-то документ от своего начальства, но зачем-то стал еще и словесно убеждать Верочку, что я, хотя и гражданский человек, но точно имею право поселить- ся в военной гостинице, поскольку являюсь важным ученым, решающим серьезные оборонные проблемы нашей армии.
   Зачем он врал, было не очень ясно. Видимо, пускал пыль в глаза или, как говорят военные, ставил дымовую завесу.
   Верочка охотно с ним соглашалась, хотя отлично знала, что я - простой профессор, пре-подающий в институте. Она кивала головой и произносила только: "Хорошо, хорошо." А потом, видя, что мой друг пошел в своих нелепых объяснениях по второму кругу, обратилась уже ко мне.
   - Конечно же я вас поселю, Виталий Александрович. Какой разговор. У вас военный билет есть? Да что я говорю, у вас же, как у гражданского, паспорт должен быть и командировочное удостоверение. Надо же на вас карточку заполнить.
   Я только развел руками. Я ведь ехал на встречу одноклассников, а не в командировку и паспорт с собой не брал, и удостоверения никакого не имел.
   Поняв, что у меня нет никаких документов, Севастьянов попытался опять навешать Верочке лапши на уши.
   Но этого не потребовалось. Верочка махнула на него рукой, дескать не надо ей объяснять, она и так все понимает, и, улыбнувшись, объявила, что поселит меня и так. А карточку заполнит с моих слов.
   Гена довольно хмыкнул и, когда мы прошли в дежурную комнату, он бухнулся на стоящий у входа стул, видимо, собираясь помогать нам в оформлении документов. Он даже попытался многословно и не очень связано давать за меня ответы. Этого я уже не выдержал и даже сказал ему:
   - Геннадий, товарищ ты майор. Давай я сам буду отвечать на все поставленные мне вопросы.
   Верочка оформила карточку гостя и сообщила, что у них тут четыре номера: четырех-местный, два трехместных и один двухместный, и что, кроме меня, сейчас в гостинице проживают еще двое командированных: капитан и лейтенант. Они живут в четырехместке. После чего она спросила, хочу ли я составить им компанию, поскольку в их комнате есть телевизор, или я хочу отдохнуть в одиночестве.
   Я предпочел одиночество.
   Потом я извинился перед Верочкой и пошел провожать Геннадия.
   Сева, усаживаясь в свою машину, делал понимающее лицо и советовал мне вести себя по-мужски и не подкачать.
   Я, как мог, заверил его, что не подкачаю, и настоятельно напоминал, что он, в свою очередь, обещал подвезти меня на вокзал, и что я на него надеюсь.
   Майор Севастьянов пьяно кивал головой и обещал тоже не подкачать. Наконец, он включил зажигание, лицо его сразу же окаменело и даже показалось мне незнакомым. Похоже, он сразу взял себя в руки. Машина рванула с места и исчезла за углом дома.
   Я вернулся в свой "отель".
   Дверь была открыта. Верочка встретила меня в коридоре. Приветливо улыбаясь, она сказала, что открыла для меня первый, двухместный номер, там мне будет спокойнее всего. Я в ответ поблагодарил ее за заботу. Некоторое время мы еще постояли, соображая, что бы еще можно было сказать друг другу приятного, но так и не придумав, улыбнувшись, разошлись.
   Двухместные апартаменты не поразили меня роскошью. Напротив, все было по-армейски скромно. Небольшой плательный шкафчик, стол, два стула, две тумбочки и, естественно, две аккуратно заправленные кровати. В принципе, в эту девятиметровую комнату втиснуть больше мебели было и невозможно.
   Я снял куртку, джемпер и повесил их на спинку одного из стульев. Хотел было разуться, но сообразил, что не захватил с собой тапочки. Да и зубную щетку я забыл. Все-таки, редко я езжу в командировки в последнее время. Элементарных вещей не помню. Хорошо, хоть, полотенце здесь имеется. Сев на одну из кроватей, я посмотрел на часы- было 23-10. Вполне подходящее время, чтобы лечь спать, тем более после такого количества выпитого. Вот только бы Генка не забыл заехать, а то я на электричку опоздаю. И желая подстраховаться, я решил сходить к Верочке и попросить ее, чтобы она меня завтра пораньше разбудила. Насколько мне помнится, в приличных гостиницах такой сервис всегда существовал. Вдруг это армейское лежбище тоже относится к разряду приличных. К тому же, это- очень уважительная причина, чтобы взглянуть на Любимову еще раз.
   Дежурная комната когда-то, видимо, была кухней. Потом, когда квартиры перестраивали под гостиницу, комнату решили приспособить для административного персонала, поэтому газовую плиту и все шкафы убрали. А поставили письменный стол для писания бумаг, медицинский топчан на случай ночного отдыха, да пару стульев для случайных посетителей. О прошлом этой комнаты красноречиво напоминали лишь старенький мерно гудящий холодиль- ник, да, то ли специально, то ли случайно неубранный умывальник.
   Любимова- Пашкова сидела в этой своей дежурке за столом и читала книгу. По крайней мере, пыталась читать. Глаза ее были устремлены на страницы, а вот где были ее мысли в этот момент, угадать было невозможно. Услышав мои шаги, она взглянула на меня. Не знаю, так ли рада она была меня видеть, но она мне улыбнулась, предварительно спрятав под перевернутую вверх корешком книгу свои очки.
   Не знаю, почему я не высказал свою просьбу сразу и не ушел. Вместо этого я опустился на стул, на котором до этого сидел Севастьянов, и затеял длинный разговор. Сначала я пристал к ней по поводу ее книги. Это был малоформатный женский роман в аляповато раскрашенной мягкой обложке из бесконечной серии "прочитай очередную красивую сказку про неземную любовь и забудь". Так вот, выразив удивление тем, что она теряет время на подобное издание,
   я весьма вежливо раскритиковал всю аналогичную литературу, хотя в жизни не прочел ни одного схожего произведения.
   Верочка со мной не согласилась, ссылаясь на то, что подобные романы ей нравятся и являются единственной отдушиной в нашей отвратительной жизни. И вообще, она отдыхает, когда читает такие книги. Ну не газеты же ей, в самом деле, читать.
   Насчет газет я с ней согласился, заметив, что от чтения наших газет только язву желудка можно заработать, а то и рак мозга. Но, в свою очередь, и подобные книжечки это малопитательная жвачка для ума и верное средство утомлять глаза. И лично от себя добавил, что кроме специальной литературы, я в состоянии читать только классиков. В последнее время в основном, сатириков и юмористов: Марка Твена, О'Генри, Джерома, а из наших Чехова и Щедрина.
   Верочка только наморщила лобик, демонстрируя свое отношение к классической лите-ратуре вообще и перечисленным мною писателям в частности. А вслух произнесла, что уже давным-давно не читает подобных книг.
   Я пошутил по этому поводу, что видимо тягу к серьезным авторам у нее отбили в роди-мой советской школе на уроках литературы.
   Вера рассмеялась и согласилась со мной, сказав, что уроки литературы особенно в старших классах были на редкость нудными и скучными. Все эти образы лишних людей, все эти дурацкие Данко и Челкаши, Веры Павловны и Иудушки Головлевы ничего, кроме зевоты, у нее не вызывали. Хотя там, где про любовь, она читать любила. "Княжну Мэри" у Лермонтова или те главы "Войны и мира", где рассказывается о Наташе Ростовой. А вообще-то у них была такая учительница по литературе, звали ее Нелли Семеновной, так вот она заставляла учеников даже эти любовно- романтические переживания персонажей рассматривать только как элемент характеристики героя.
   В том, что литературу нам преподавали как-то не так, я с ней полностью согласился. Приведя в пример то обстоятельство, что я был единственным учеником в своем классе, прочитавшим от корки до корки "Преступление и наказание" Достоевского, хотя изучали мы его вроде бы все. А то, что я остался поклонником классической серьезной книги, заслуга, скорее, не школы, а семьи. У моего отца была удивительно богатая домашняя библиотека, да и его самого я в основном помню бесконечно читающим. И что, когда однажды отец мне сказал, что читать "Войну и мир" мне рано, я сразу же загорелся узнать, что же там такого написано, чего мне рано знать. Я читал ее трижды. В тринадцать лет я внимательно прочитывал все батальные сцены, пропуская все, что не имело отношения к войне. В шестнадцать мне стало интересно это произведение с бытовой стороны: вся эта светская жизнь, барские усадьбы и забавы, отношения с простолюдинами, любовные интриги. А вот, перечитывая роман в зрелом возрасте, я, наконец, ознакомился и с философскими воззрениями Льва Николаевича, щедро рассыпаными по страницам этого многотомного сочинения. И тут же я сообщил, что нахожу их несколько нравоучительными. И что мне больше по душе Чехов. А в конце своей речи я вставил, что и у нас русскую литературу преподавала незабвенная Нелли Семеновна Иванчикова.
   Вера сначала посмотрела на меня непонимающе, а потом рассмеялась. До нее дошло, что ведь мы с ней учились в одной школе и у нас, наверняка, могли быть одни и те же учителя.
   Я смотрел на нее смеющуюся и вдруг понял, что в какой-то мере, вот такая веселая она чем-то напоминает ту девушку, в которую я был влюблен.
   Продолжая улыбаться, Вера спросила у меня, когда же я закончил школу.
   Я ответил, что спустя два года после нее.
   Любимова задумчиво наморщила лобик, но так и не вспомнила меня учеником. В чем и призналась.
   Я же, усмехнувшись, успокоил ее, сказав, что в то время, если я чем и выделялся среди своих одноклассников, так только успешной учебой. Но быть отличником слишком мало для того, чтобы на тебя обратили внимание старшеклассники, да еще и девочки. И добавил, что я и сам точно такой же, и сейчас помню в основном тех, кто учился старше меня, а из младших классов только тех пацанов, с которыми вместе посещал школьную легкоатлетическую секцию или жил в то время в одном дворе. А с ней, с Верой, мы жили хотя и на одной улице, на Красногвар-дейской, но в разных ее концах. Она, насколько помню, в начале улицы, в доме номер 4, квар-тира 14, а я в середине, в 30-м.
   Впечатление своей последней тирадой я на нее произвел. Мне показалось даже, что она немножко испугалась и чуть-чуть побледнела. Еще бы, мало того, что я непонятно откуда знаю ее имя и отчество, так я еще и адрес ее прежний спокойно называю. Если бы она не знала, кем я работаю на самом деле, у нее, наверняка, закралось бы подозрение, что я связан с какими-нибудь очень осведомленными органами. А, может, даже и закралось.
   Но в этот момент, скрипнув, открылась дверь одной из комнат и оттуда вышел молодой человек в армейской рубашке и спортивных штанах. Он поглядел на меня не без любопытства и, подходя к нам, весело сообщил:
   - Вера Ивановна, возвращаю вам чайничек, большое вам за него спасибо. Все было очень вкусно! У вас тут вода удивительно мягкая, с нашей ну никак не сравнится.
   Верочка встала и, приняв от него чайник, поставила его на тумбочку в углу дежурной комнаты. После чего заботливо спросила:
   - Ну а как там ваш "Спартак"?
   - Да выиграл! Раскатал "Торпедо" в сухую, как по бревнышкам,- радостно сообщил офицер.
   И, напевая что-то бравурное себе под нос, он удалился.
   Появление офицера, конечно же, несколько сгладило то недоумение моей собеседницы, что возникло после моих последних слов. Но любопытство одна из самых ярких черт характера присущих всем женщинам без исключения и, естественно, некоторые вопросы у Верочки ко мне имелись, а вот спросить напрямую, в лоб, она стеснялась. У меня же, наоборот, никаких вопросов к Любимовой не было, и поэтому, сама собой возникла незапланированная пауза. Я уж было собрался подняться со стула и высказать ту свою просьбу, которая и послужила причиной моего появления в дежурной комнате, но Вера все же не выдержала. Начала она, правда, издалека.
   - Может, вам чаю поставить, Виталий Александрович? Будете чай пить?- спросила у меня Верочка и, не ожидая ответа, резво поднялась со своего места.
   Она подставила чайник под водопроводный кран, и, взглянув на меня, спросила?
   - Вы любите малиновое варенье?
   Взгляд ее был красноречив, по всему было видно, что она не хотела, чтобы я сейчас ушел. Мне тоже этого не хотелось. Двадцать лет назад я бы процитировал ей одного плохого поэта:
   "Из рук твоих я бы выпил отравы,
   Если б потом целовать мог бы их!"
   А сейчас я в ответ только неопределенно пожал плечами и сказал:
   - Ну только, если с вами за компанию. Варенье я охотно ем любое, а к чаю вот равноду-шен. Но запросто одолею чашечку этого напитка, если вы мне поможете.
   Вера, наполнив чайник, воткнула его шнур в розетку и сказала, что он через несколько минут закипит. Затем подошла к висевшему на стене зеркалу, критически оценила свое отраже-ние и тут же решила привести в порядок свою прическу. Сняв заколку на затылке, она распустила волосы. Завитые к празднику пряди еще не распрямились и волнами упали на плечи. Вера взяла в руку расческу...
   Причесывающаяся женщина сама по себе представляет достаточно интересное зрелище, а если она еще и симпатична, как была симпатична Верочка, то зрелище становится просто захватывающим. Одним словом, я сидел и просто любовался ею.
   Вера, похоже, осознавала это. Сначала она вроде не замечала меня. А потом, уловив мой внимательный взгляд, кокетливо улыбнувшись и вынув невидимку изо рта, она, наконец, спросила:
   - А откуда, Виталий Александрович, вы все про меня знаете?
   Я давно ждал этого вопроса, но с наивным видом все же переспросил:
   - Что все?
   - Ну все, имя- отчество, например. Ведь, когда я к вам в школе подошла, то забыла представиться, а вы сами, тем не менее, меня по имени назвали и сразу же правильно. А сейчас вот упомянули мой старый домашний адрес. У меня там до сих пор отец с матерью живут.
   - Мне вам соврать, придумав какую-нибудь необыкновенную историю, или сказать правду?- поинтересовался я веселым тоном.
   - Конечно, правду!- воскликнула заинтригованная Вера.
   Правильно, кого интересует самая красивая ложь в таком интересном деле.
   Тяжело вздохнув, я признался:
   - Из школьного журнала. Помните на его последней странице всегда записывались сведения об учениках. Полные имена, адреса и данные о родителях. Там я все про вас и прочел.
   Такой мой ответ вызвал не столько понимание, сколько удивление. Вера даже перестала расчесывать волосы и повернулась от зеркала ко мне.
   - Но какие еще журналы? Их разве не уничтожили давным-давно? И что, получается, что вы специально мной интересовались?
   С невозмутимым видом я пояснил:
   - Ну наши оценки, естественно, давным-давно сожгли где-нибудь в школьной котельной, тут вы правы. А просматривал я журнал вашего 7 "Б" класса в те далекие времена, когда мы с вами оба еще учились в нашей родной 1-й школе. Уж не помню точно, что именно привело меня тогда в учительскую. По-моему, это было связано с какими-то общественными поручениями. Старшая пионервожатая, Ольга Зыкова- помните такую?- хотела дать нам с Радиком какое-то задание, к чему-то там подготовиться, к какому-то мероприятию. И вот, заведя нас в учительскую, Ольга посадила нас на диван, а сама прошла в смежную комнату завучей и оттуда принялась названивать по телефону. И пока она болтала, мы от скуки принялись изучать классные журналы, стоявшие в шкафу. Это было интересное занятие, надо сказать. Мы с Шамсутдиновым чувствовали себя разведчиками во вражеском тылу. Не знаю уж, оценки какого класса изучал Радик, а мне в руки случайно попал журнал вашего класса...
   Про скуку и случайность я, конечно же, соврал. Действовал я тогда абсолютно сознательно и точно знал, что искал.
   - ... Я посмотрел список, нашел там своего соседа по двору Борьку Борисова,- продолжал я свое пояснение,- ознакомился с его успеваемостью и потом заглянул на эту самую последнюю страницу. И просмотрел там весь список учеников. Ваша фамилия привлекла меня своей звуч-ностью.
   Я сделал паузу и произнес с выражением чуть нараспев:
   - Любимова. Очень своеобразная и красивая фамилия. И когда я узнал, что принадлежит она вам, то решил, что она вам очень идет.
   Тут я тоже немного покривил душой. На самом деле я сначала влюбился в Верочку, затем узнал ее фамилию, а потом при случае внимательно изучил ее данные в журнале.
   Не знаю, осталась ли Вера удовлетворена моим объяснением, как и не знаю, поняла ли она все, что я хотел ей этим сказать, и все, что хотел от нее этим скрыть. Пока что она внима-тельно и испытывающе смотрела на меня. Потом на ее лице появилась та тихая и чуть недоуменная полуулыбка, как и в тот момент, когда я пообещал, что поставлю ее сыну положительную оценку за экзамен. Но, в отличие от того эпизода, я чувствовал, что с этого момента между нами возникла незримая нить взаимопонимания. Та самая нить, которая появляется между мужчиной и женщиной, когда они осознают, что нравятся друг другу. И я был полностью уверен, что и Вера чувствует эту нить.
   Она убрала свои волосы, заколов их на затылке, после чего присела на стул. Желая вы-яснить все до конца, помолчав несколько секунд, Любимова спросила:
   - И вы все это время помнили про меня?
   В общении с женщиной главное ее не расповаживать. Поэтому я лениво откинулся на спинку стула, свободно потянулся, и, глядя куда-то поверх ее головки, на приоткрытую форточ-ку, невозмутимо сообщил:
   - Вы знаете, моя хорошая память- это и божий дар и, в какой-то мере, каторга. Так много всего помнишь. И то, что нужно, и то, что не очень нужно, и то, что давно следовало бы забыть. Стоит только раз взглянуть на какой-либо документ, как его содержание оставляет в моей памяти отпечаток на долгие годы. Вот я до сих пор помню, что вы родились 17 октября, и что в списке вы были под номером шестнадцать. А под пятнадцатым был, по-моему Лавейкин, а следом за вами шла Миргалимова. Кажется, ее звали Раей. Она была вашей подругой и соседкой по дому, на-сколько я помню.
   - Розой. Ее звали Розой,- поправила меня Вера.
   - Все-таки ошибся,- вздохнул я.- Кое-что, слава богу, выветривается.
   После этого я смело посмотрел ей в глаза. Произведенным впечатлением я был вполне удовлетворен. Она опять ничего не понимала, и, похоже, готова была поверить в мои феноме-нальные способности. Память у меня и в правду неплохая, но не буду же я, в самом деле, признаваться ей в том, что запомнил этих двух ее одноклассников из журнального списка только благодаря ей. Как и никогда не признаюсь ей в том, что страшно завидовал этому неизвестному мне Лавейкину по той простой причине, что он учился с Верой в одном классе и каждый день в течение стольких часов мог видеть ее... А ведь при нужде он в любое время мог еще и перекинуться с ней парой фраз. Ну а уж про подругу Раечку- Розочку, и говорить не надо. Эта, вообще, на всех переменах прогуливалась по школьным коридорам с Верочкой под ручку. Ах как я хотел тогда хоть ненадолго побывать на ее месте. Взять Верочку за руку! Это была такая недостижимая мечта...
   Наверное, взгляд мой был достаточно красноречив и нахален, и Вера потупилась, зябко поведя плечами и кутаясь в платок.
   - Холодно?- заботливо поинтересовался я.- Может, форточку закрыть? А то дует.
   - Пожалуй,- тихо произнесла Вера и поднялась с места.
   Я поднялся следом. Моя помощь оказалась кстати. Держа одной рукой концы накинутой на плечи шали, Верочка другой никак не могла справиться с наружной створкой форточки. Тут-то я и пригодился. Все-таки, я был на полголовы выше ее, сильнее, да и обе руки были у меня сво-бодны. Закрыв форточку, я повернулся к Вере лицом, и она, стоявшая у меня за спиной, ока-залась совсем рядом. Я чувствовал аромат ее духов, ее скрещенные на груди руки, удерживаю-щие шаль на плечах, едва не касались моей груди, а серые глаза смотрели на меня в упор.
   Так мы простояли несколько мгновений, Вера не отстранилась сразу, и тогда я понял, что можно.
   Своими ладонями я нежно обхватил, обнял ее озябшие сплетеные пальчики. Они в самом деле были холодными.
   - Совсем ледяные,- сообщил я шепотом свое мнение.- Сейчас мы их согреем.
   Вера не возражала. Пальчики ее и в самом деле быстро отогревались в моих руках.
   И тут напомнил о себе чайник. Он громко зашипел и стал потихоньку приподымать свою крышку.
   - Чайник вскипел,- тихо сказала Верочка, глядя мне в глаза.
   - Надо его выключить,- согласился я.
   Но оба мы не пошевелились, словно боялись что-то или кого-то вспугнуть.
   Обиженный нашим невниманием чайник стал противно подсвистывать, плеваться кипятком и зло подбрасывать свою погромыхивающую крышку.
   - Какой, однако, неугомонный,- недовольно сообщил я, покачивая головой.
   - Я слишком много воды в него налила,- извиняясь призналась Верочка.- Надо все же его отключить.
   - Надо.
   Одна Верочкина ручка выскользнула из моих ладоней и исчезла где-то за ее спиной. Поймав шнур, она пару раз его дернула. Однако зловредный чайник продолжал угрожающе ворчать.
   - Розетка такая тугая,- пояснила Любимова свою неудачу.- Сначала наоборот была очень свободная, и из нее постоянно вилка выпадала. Все время мучились. А вчера приходил электрик и поставил эту с очень тугими контактами.
   Тогда я решил помочь и, проведя пальцами по ее руке, как по нити Ариадны, отыскал-таки за Вериной спиной электрошнур. Мы сообща его потянули, и через несколько секунд чайник угомонился.
   Только тут я осознал, что со стороны все это выглядит так, как будто я обнимаю Веру. И, как мне показалось, Вера была совсем не против этого. Тогда та моя рука, которой я помогал ей выдергивать провод, так и осталась где- то в области ее талии, а Верочкина ладошка, видимо в силу закона о том, что действие должно рождать адекватное противодействие, описав плавную дугу, оказалась на моем плече...
   Еще бы мгновение и, как пишут в дамских романах, наши губы слились бы в долгом поцелуе. Но всем любителям подобного чтива я с прискорбием хочу сообщить, что соединить уста нам не удалось.
   Помешал громкий нахальный стук во входную дверь.
   - Кто это?- испуганно, словно ее застали врасплох, спросила Верочка и невольно отстра-нилась от меня.
   И с этим ее движением атмосфера интимности, возникшая было между нами, стала быстро рассеиваться.
   Я, естественно, не знал ответа на ее вопрос и просто пожал плечами.
   Вера подошла к двери и, не открывая, спросила: "Кто там?"
   Что ей ответили, я не разобрал, но судя по тому, как быстро она стала отпирать замки и цепочки, я понял, что это- кто-то знакомый. "Это дочка"- пояснила Вера почему-то извиняющимся тоном.
   Я отвернулся к окну, пытаясь сообразить, стоит ли мне еще оставаться в дежурке или же лучше уйти к себе в комнату.
   Вера приоткрыла дверь и спросила шепотом "Что случилось? Ты почему не дома?".
   Ей громко ответил капризный девичий голос:
   - Да это все твой Костенька. Уперся куда-то со своими кикиморами. Я минут сорок уже воз-ле подъезда толкусь, а его нет. А ключ мой ты ему отдала. "Он же- старшенький",- попыталась девушка повторить интонацию матери.
   - Хорошо, хорошо, тише,- попыталась успокоить дочь Вера.
   Я почувствовал себя неловко при этой семейной сцене и попытался было уйти, но Вера уже шла мне навстречу, и я вынужденно остановился, не желая ей мешать в узком коридорчике.
   Проходя мимо, она извиняющеся улыбнулась мне. Подойдя к плательному шкафу, Вера вынула оттуда небольшую дамскую сумочку и принялась в ней что-то искать.
   Я сделал еще шаг к выходу из дежурной, и тут из темного подъезда в наш ярко освещенный коридор гостиницы, опять же преграждая мне путь, смело шагнула... Вера. Только не нынешняя сорокалетняя женщина, прожившая жизнь, а та прежняя, в которую двадцать лет назад я так безнадежно был влюблен.
   К такой неожиданной встрече я не был готов и поэтому застыл на месте.
   Вера, копавшаяся в сумочке, заметила, что мы с ее дочерью стоим друг против друга и представила нас.
   - Это моя дочь Леночка, Виталий Александрович. Лена, это профессор из Костиного университета. Его зовут Виталий Александрович. Он приезжал на встречу выпускников, сегодня переночует, а завтра уедет,- зачем-то пояснила она.
   Со стороны это выглядело так, как будто она в чем-то хотела оправдаться перед дочкою.
   Я в знак приветствия молча кивнул головой, а Елена, пытаясь быть вежливой с гостиничным жильцом и знакомым матери, процедила сквозь зубы: "Здрасте," и изобразила на лице нечто вроде дежурной полуулыбки. Конечно, на что еще мог рассчитывать солидный гражданин среднего возраста у такой юной особы.
   Приглядевшись к девушке, я конечно же нашел немало отличий в облике дочери, но на свою мать в юности она все же походила сильно: те же русые волосы, такие же темно-серые ясные глаза, те же утонченные, прекрасные черты лица, а вот ростом девушка превосходила Веру сантиметров на шесть, не считая высоких каблуков. Да и формами она отличалась тоже. Если Верочка в шестнадцать- семнадцать лет представлялась мне небесным ангелом, юной невинной нимфой, то ее второе издание- дочка Леночка в этом же возрасте обладала, на мой взгляд, более смелой, более сексуальной, и в какой-то мере даже агрессивной красотой. Видимо, природа тоже не дремлет, и если и повторяет свою особо удачную модель, то уже в согласие с веяниями и требованиями современности.
   Вера даже вытрясла все содержимое из сумочки на диванчик, а ключ все не находился.
   - Вы тоже военный?- спросила Лена у меня, нетерпеливо топчась на месте.
   Спросила скорее из вежливости, чем из интереса.
   - Нет, я преподаю в техническом университете,- ответил я.
   - А-а-а,- протянула девушка.
   Это ее "а-а-а" искренне выражало то, насколько я показался неинтересен, даже несмотря на мой респектабельный вид. Видимо, в ее табеле о рангах преподаватели технических вузов занимали крайне низкие места. Мне показалось это обидным и даже захотелось как-либо продемонстрировать ей, что я тоже кое-чего стою.
   Но девочка не обращала больше на меня никакого внимания. Она подошла к столу и недовольно прикрикнула на мать:
   - Ма, скоро ты?
   Эта ее реплика отрезвила меня, и я решил не делать глупостей.
   - Вера Ивановна, вы посмотрите в одежде. Может, где в карманах,- подсказал я хозяйке гостиницы.
   Верочка хлопнула в ладоши, вымолвила про то, как же она это забыла, и снова полезла в плательный шкафчик.
   В этот момент снова скрипнула дверь номера, где жили офицеры и оттуда вышел давеш-ний молодой человек.
   Леночка, тут же перестала нетерпеливо пританцовывать на месте и приветливо заулыба-лась ему.
   Офицерик тоже в ответ осклабился.
   Вера, наконец, нашла ключ и протянула его дочери. Та взяла, но уходить уже явно не спешила.
   Продолжая улыбаться, молодой человек громко объявил:
   - Мы тут с капитаном спать ложимся, Вера Ивановна, и если вам не трудно будет, разбудите нас так же, как обычно, в семь ноль-ноль.
   Любимова пообещала. Елена же, вздохнув, заинтересованным тоном произнесла:
   - Вы так рано встаете в субботу, Валерий?
   - Что делать, Леночка, Служба-с.
   Похоже, что молодые люди были не прочь поболтать. Но это никак не входило в планы матери девушки. Вера весьма настойчиво напомнила дочери, что ей пора идти домой, и молодежь стала прощаться и желать друг другу спокойной ночи.
   Тут я и решился.
   - А ведь, у меня к вам, Вера Ивановна, такая же просьба. Вы знаете, я ведь завтра рано уезжаю домой. Хочу успеть на семичасовую электричку. Если я сам не встану, вы не могли бы разбудить меня около шести?
   - Хорошо, Виталий Александрович. А чаю вы разве не попьете?- заботливо и удивленно спросила Верочка.
   - Как-нибудь в другой раз. Устал я что-то.
   И не дожидаясь, когда за Еленой закроется тяжелая дверь, я медленно пошел в свою комнату.
   Про усталость я вовсе не врал: все-таки весь день на ногах, рано встал, заехал в университет, а затем два с половиной часа на электричке, а потом сколько еще пить пришлось. Но, кроме обыкновенной физической усталости, я вдруг ощутил еще и полное душевное опустошение. Ощущение это возникло сразу же, как я пообщался с Еленой, а потом оно просто выросло до невероятных размеров. Я чувствовал себя никому не нужным, и поэтому мне никто не был нужен. Я был обижен на весь мир и, в тоже время, мне не было до него никакого дела. Пусть этот мир хоть треснет пополам!
   Я вошел к себе в комнату, включил свет и стал готовиться ко сну. Тут я поймал себя на том, что думаю о Елене. Ну почему же она так похожа на свою мать!? Будь она любой самой писаной красавицей, это бы произвело на меня гораздо меньшее впечатление, чем то, что она так похожа на Веру в молодости. Словно жизнь посмеялась надо мной. "Ты хотел эту девушку? Так вот она. Но как ты не интересовал ее двадцать лет назад, так и не интересуешь ее и сейчас". Это было крайне обидно.
   С этой мыслью я забрался в постель.
   Конечно, сама Вера оставалась рядом, можно было дождаться, когда все уйдут, поси-деть, попить с ней чаю, и, вполне возможно, что опять бы между нами возникла та чудная атмосфера близости, которая охватила нас обоих всего с десяток минут назад. Но, почему-то я уже не был уверен, что это именно то, чего я хочу. А чего я, собственно говоря, хочу? Юную Леночку?
   Я прислушался к себе.
   Нет, сама Елена Пашкова мне была безразлична. Молодая, глупая, ветер в голове, скучно! Ее охмурять мне было бы неинтересно, несмотря на ее сногсшибательный облик. Так чего же я хочу? И я нашел ответ: мне хотелось, чтобы сама Верочка снова стала такой же молодой и красивой. Вот на кого я бы хотел произвести впечатление- на молодую Любимову Веру! Но я не в силах был вернуть ее и мое прошлое. И хотя от нынешней Верочки я мог добиться взаимности, но, в моем понимании, все это было уже не то. Да и откуда я знаю, что и Вера этого хочет? Быть может, она просто считает себя обязанной и так, чисто по-женски, пытается расплатиться со мной за то, что я спас ее сына от отчисления из университета? О-о, осознавать это было еще и унизительно. Молодец, профессор! Поставил студенту тройку, чтобы переспать с его матерью. Воспользовался, так сказать, моментом, чтобы удовлетворить свои юношеские комплексы и мечтания.
   Из-за подобных размышлений я долго не мог заснуть и слышал, как, недолго пошебур-шав в своей комнате и громко протопав мимо моей двери до санузла и обратно, затихли, наконец, офицеры- мои соседи по гостинице. Потом некоторое время было тихо, и мне казалось, что я слышу только шелест переворачиваемых страниц. А спустя, наверное, час я снова услышал негромкий скрип старых половиц. Словно по коридору шел кто-то легкий. Мне сразу представилась худенькая Вера в своих домашних тапочках. Шаги дважды продефилировали по коридору туда и обратно, и у меня появилось ощущение, что затихли они возле моей двери. В комнате моей было темно, и я не могу утверждать точно, но мне показалось, что этот неведомый кто-то несколько раз нажал на ручку моей двери...
   Я не знаю, почему я не встал и не открыл запор.
   А может, мне это только померещилось?
  
   IX
   Я проснулся на рассвете. Прислушался- тишина. Встал, стараясь не шуметь, сходил в ванную комнату, умылся и быстро- быстро собрался. Уже полностью одетый подошел к столу дежурной по гостинице.
   На столе горела настольная лампа, возле нее лежала раскрытая на середине мало-форматная книжка в мягкой обложке. Чтобы книжка не закрывалась, между страниц были положены очки в тонкой металлической оправе. Сама же Верочка, не выдержав ночного бдения, спала на кушетке. Спала тихо, как ребенок, свернувшись калачиком и укрывшись каким-то пальто вместо одеяла. Рядом с ней на стуле мерно тикал маленький механический будильник.
   Я взял будильник в руки и взглянул на циферблат. Часы немного отставали, но и на них было уже без десяти шесть. Буквально через несколько минут будильник должен был зазвонить. Я перевел стрелку звонка на более позднее время. Пусть Вера поспит, меня будить уже не надо, а военные собирались вставать в семь. Взглянув на Любимову в последний раз, я подошел к столу и написал ей записку- пожелание:
   "Доброе утро, Верочка!"
   Именно так- на "ты". Когда-то давным-давно, двадцать лет тому на-зад, я мечтал о том, чтобы каждое мое утро начиналось с этой фразы. Не пришлось. Не получилось. Не знаю, поймет ли она меня теперь, но хоть в этот последний момент я хотел успеть высказаться. Не исключено ведь, что больше я с ней никогда не встречусь. Записку я засунул под книгу.
   Запоров на двери было много, но я с ними справился. Слава богу, для этого не было необходимости пользоваться какими либо ключами. Последним клацнул язычок английского замка. Я осторожно потянул дверь и, выйдя в подъезд, также аккуратно закрыл ее за собой. Все, теперь на свежий воздух.
   Минут через десять, громко просигналив, к дому подкатил Севастьянов. Видимо, он меня не заметил и думал, что я еще сплю. Я вскочил со скамейки, на которой сидел, и замахал ему руками, выговаривая, что так он разбудит весь город.
   На это Геннадий ответил, что нечего всем им спать, когда он уже на ногах. Мы перекину-лись еще парой ничего незначащих реплик и я уселся на сидение рядом с ним.
   Машина тронулась, и не успели мы выехать со двора, как из подъезда выскочила Ве-рочка. Она, видимо, проснулась от Генкиного бибиканья и бросилась ко мне в комнату, а меня уже там не было.
   Теперь она, кутая плечи в шаль, стояла на ступеньках в своем стареньком синем платьице и в домашних тапочках, и весь ее облик вызывал щемящую грусть.
   - Хочешь попрощаться?- спросил у меня Сева, затормозив.
   Я неопределенно пожал плечами. Тут Любимова заметила наш автомобиль и стала махать нам руками. Я вышел из машины, а Вера подбежала к нам. Еще на бегу она принялась говорить:
   - Вы уезжаете?
   Похоже, она еще не успела обнаружить мою записку.
   Я согласно кивнул головой.
   - А меня будильник подвел. Поставила на шесть, а он почему-то не зазвонил,- оправдывалась Вера.
   - Это я виноват, я его перевел на другое время. Не хотел вас рано будить.
   - Ну что ж, счастливого вам пути, Виталий Александрович. Большое вам спасибо, за все. Вы так нам помогли, так помогли. Я вам так благодарна.
   Я сначала молча кивал головой, а потом вдруг сказал, что и я благодарю ее за все.
   Верочка посмотрела на меня непонимающе, и мне очень захотелось добавить, что благодарен я ей не столько за оказанный мне прием и приют, сколько за то, что она для меня сделала. Ведь в том, что я добился в этой жизни некоторого успеха, была и ее заслуга. Что делать, если многие наши достижения проистекают именно из того обстоятельства, что мы кому-то что-то пытаемся доказать. Двадцать лет назад я очень хотел ей доказать, что достоин ее внимания. Поэтому и вступил на избранный мною путь.
   Я не стал ей ничего объяснять, а просто сказал: "До свидания, Вера" и сел в машину.
   Верочка помахала мне рукой.
   Мы не успели отъехать и ста метров, как Геннадий спросил:
   - Я, Греча чего не понял. Почему это она обращается к тебе на вы? Ты что, ей так не разу и не вставил? А говорил, старая знакомая.
   Сева с детства был изрядным пошляком и выражений в мужской компании не подбирал. Видя, что я недовольно морщусь от его слов, он пояснил свою мысль.
   - Ты же ее знаешь? Она ведь тебе чем-то обязана, и баба она симпатичная, чего ж ты не воспользовался моментом? Мужа что ли испугался? Так ведь ты уже уезжаешь.
   - Маринка говорит, что у нее нет мужа,- сказал я, чтобы показать, что никого не боюсь.
   - Ну тем более! Греча, одинокая женщина страдает всю ночь у тебя под боком без мужской ласки и мужского тепла, а ты- хоть бы хны. Да ты- извращенец. Самый натуральный садомазохист. И ее мучаешь и себя. Ты, наверное, из тех чудаков, что предпочитают пить теплую водку из бумажных стаканчиков. Бр-р-р.
   Гена даже передернул плечами, представив мысленно такую мерзопакостную картину. И тут я с ним полностью согласился. Не в том, что я извращенец, а в том, что теплая водка из бумажного стаканчика- это отвратительно. Да и вообще, у меня было такое ощущение, что всякая водка- гадость. Видимо, это после вчерашнего. Сегодня с самого утра я чувствовал себя не очень хорошо и первое же напоминание о водке привело меня в грустное расположение духа.
   - В вашем милом Реченске можно достать пиво в это время суток?- поинтересовался я.
   - Конечно. Или ты думаешь, что у нас еще горбачевская антиалкогольная кампания не кончилась? Нет, советской власти у нас давно уже нет. А пиво есть, хоть залейся! Я вот тоже захватил вчера у Маринки в магазине, на всякий случай, когда уходили. Посмотри в заднем кармашке на твоем кресле, там должна быть пара штук.
   - Да здесь их три,- сообщил я, вынимая одну из бутылок на белый свет.
   - Ну, наверное, я вчера плохо считал,- задумчиво согласился Севастьянов.
   Утолив жажду, я, наконец, ответил на все его обвинения.
   - Знаешь, Гена, в чем главное отличие настоящего мужчины от других особей вроде бы и мужского пола, но вовсе не мужчин?
   - Ну?
   - В том, что настоящий мужчина управляет своими инстинктами, а не подчиняется им. Настоящий мужчина женщину любит, а вставляет бабе, как ты говоришь,- самец. Настоящий мужчина в случае необходимости, может отказаться ради любимой женщины от многого. А особь мужская способна думать только о себе и своей похоти. Это одно. Второе, в молодости у меня была мечта, Сева. Я тогда мечтал о тоненькой, нежной, русоволосой и ясноглазой девушке. А теперь ты спрашиваешь, почему это я не испакостил такую чистую свою мечту, такие сладкие и грустные воспоминания молодости, примитивным сексом? Как будто мне его и так в жизни не хватает. А потом скажи, что же у меня тогда останется? Как дальше жить без мечты, а-а?
   После небольшой паузы, глотнув пива, я добавил:
   - Как сказал один древнегреческий философ, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Вода в ней уже другая. И похоже, что я в этом убедился лично. Окунулся, понимаешь, в свое прошлое и всё, всё увидел по-иному.
   Речь получалась у меня такой складной неспроста. Я полночи думал об этом.
   - Ну ты все усложняешь, Витек,- возразил Геннадий.- Ишь, какую научную базу подвел. Проще надо быть, проще. Не надо самому создавать себе проблемы.
   Ну вот мы и приехали,- добавил он, останавливаясь на автостоянке у старенького реченского вокзала.
   - Кассы всё там же?- спросил я.
   И, когда мы входили в станционное здание, я привел очередной свой аргумент.
   - Так вот, насчет проблем, Сева. Если я стану проще, то превращусь в еще одного Генку Севастьянова. А нам с тобой это нужно? Мы можем ответить определенно: "Второго Севастьянова нам не надо." Поэтому мне лучше остаться сложным Гречаниновым. А уж с проблемами я как-нибудь разберусь. Скучно жить без проблем.
   Вы последняя в кассу?- спросил я у бабульки в красном плаще.- Я за вами.
   Больше мы с Севастьяновым не спорили. И только когда я садился в вагон электро-поезда, Генка спросил:
   - Так как ты, говоришь, звали этого мужика, древнего грека, который про вторую воду придумал?
   - Гераклит, Гена, Гераклит.
   Автоматические двери плавно закрылись, и, набирая скорость, электричка повезла меня из прошлого в настоящее.
  
  
  
   КОНЕЦ
  
   М.А. Антонов "Вторая вода" 1998г., 2004г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"